Виктория - королева Английская

ДРУГИЕ ДЕТИ

Виктория росла. Ей было почти три года. Она постоянно болтала, в основном по-немецки. Но, как сказал дядя Леопольд, очень важно, чтобы она так же хорошо говорила по-английски.

Девочка была умна и уже понимала, что важна не из-за своей очаровательной внешности и красоты, но по другой причине, которая вызывала особый интерес. Мама не говорила об этой другой причине. Ее она пока не должна знать, так как по неосторожности может проговориться кому-нибудь вроде дяди Фредерика, дяди Уильяма или тети Аделаиды, что может их очень разозлить. Правда, она не верила, чтобы тетя Аделаида когда-либо вообще могла разозлиться, а дяди Фредерик и Уильям бывали сама доброта, когда они встречались с ней.

Был и еще один дядя – самый важный из всех: дядя король. Она видела его очень редко, хотя иногда ее поднимали, чтобы она могла увидеть, как он проезжает мимо в своей карете. Он был громадным сверкающим существом, один вид которого завораживал Викторию. Конечно, она уважала дядю Леопольда, обожала тетю Аделаиду и горячо любила маму, Сисси и Чарлза. Но дядю короля она почитала. День, когда он присоединится к компании поклонников Виктории, будет славным днем. Но он никогда не приезжал в Кенсингтонский дворец, а ее не приглашали в Карлтон-хаус. Самое странное – по мнению Виктории, – что было связано с дядей королем, заключалось в том, что он, казалось, не знал о существовании Виктории.

Иногда она забывала о нем, когда играла со своими куклами. Она любила своих кукол. Люди знали об этом и постоянно дарили их ей. Сисси помогала ей одевать их и знала всех по именам. Тетя Аделаида, дорогая нежная тетя Аделаида только что прислала ей большую красивую куклу – самую большую, какую она только видела в жизни, почти такого же роста, как сама Виктория, и одетую в голубое шелковое платье с поясом, как у Виктории.

– Ее можно было бы назвать Викторией, – сказала она Сисси, – но тогда кто поймет, кого зовут, меня или ее.

Сисси осыпала ее поцелуями и сказала, что она самая умная маленькая девочка на свете и думает о самых разумных вещах.

Конечно, она должна быть разумной из-за той причины.

Кроме того, не может быть трех Викторий в семье, ведь уже есть мама и она сама.

Так как была среда, дядя Леопольд покинул свой красивый дом в Эшере – Клэрмонт, который иногда посещали Виктория и ее мама, – чтобы отправиться в Кенсингтонский дворец, где проводил много времени за разговорами с мамой. И Виктория не могла не знать, что она часто бывала предметом их разговоров. Ее приводили и ставили перед дядей Леопольдом, чтобы она отвечала на его вопросы, в то время как мама наблюдала за ней, никогда не пропуская ни одного незначительного нарушения правил поведения, о которых позже выговаривала Виктории. Она должна всегда вести себя так, как должен вести себя человек в ее положении. Человек в ее положении! Она постоянно слышала эту фразу и не до конца понимала ее, зная лишь, что она связана с той причиной.

Дядя Леопольд задавал ей вопросы – на английском, на котором он говорил не так, как обитатели ее дома, – и она отвечала по-английски, время от времени вставляя немецкие слова, что заставляло его хмуриться.

– Она еще не начала учиться? – спросил он маму.

– Понемногу. Учится читать. Но ей всего лишь три годика.

– Такая маленькая, – сказал дядя. Он нежно взял один из ее локонов и стал накручивать его на палец.

Она прислонилась к его колену, рассматривая его странные ботинки. У них была толстая подошва, и когда он снимал их – однажды она видела, как он это сделал в Клэрмонте, войдя с улицы в очень сырой день, – то становился намного ниже.

Дядя Леопольд любил поговорить о своих болячках.

– На прошлой неделе мой ревматизм мучил меня даже больше обычного. Это из-за сырой погоды.

Иногда на него плохо действовала жаркая погода, вызывая головные боли. Простуда «действовала ему на грудь», доставляя «мучения». Бедный дядя Леопольд, а он такой красивый, что она любила смотреть на его лицо, когда он говорит. На голове у него пышная шапка кудрей. Глядя на нее, Виктория трогала свои гладкие волосы. Фрейлейн Лезен тратила много времени, чтобы заставить их виться. Все они говорят, что у нее красивые волосы, но они не такие пышные и великолепные, как у дяди Леопольда. И у него волосы не всегда бывали одинаковыми – их цвет менялся, что делало их еще более интересными.

Когда она спросила об этом Сисси, и та шепнула «это парик», то это показалось ей еще умней – иметь волосы, которые можно снять и на ночь повесить на подставку.

Конечно, она была очень маленькая, когда думала таким образом. Теперь она знала, что очень многие люди носят парики. Копна светло-каштановых волос дяди короля вполне могла оказаться париком, думала она. Но, возможно, король способен дать команду волосам расти. Она спросила об этом Сисси, и та засмеялась и сказала, что ей приходят в голову ужасно смешные мысли.

Но перед ней сидел дядя Леопольд, внимательно изучая ее, задавая вопросы и говоря маме, что она должна делать.

Потом он поднял ее и посадил себе на колено. Как себя чувствуют куклы? Она покажет их ему? И говорит ли она больше по-английски, чем по-немецки? На два последних вопроса она ответила утвердительно.

– Прямо сейчас, – сказала она, и они пошли в детскую, где все куклы сидели послушно, ожидая приказов от нее.

– Надеюсь, они подчиняются твоим приказам, – сказал дядя шутливо.

– О да, видишь ли, я королева.

Дядя Леопольд и мама обменялись несколько странными взглядами – как будто она сказала нечто, вызвавшее тревогу.

Пока они рассматривали кукол, приехала тетя Аделаида, и они вернулись в гостиную, чтобы принять ее. Герцогиня приезжала часто, и Виктория знала почему. Она приезжала смотреть на нее.

– Ты бы хотела, чтобы я была твоей маленькой девочкой? – спросила ее Виктория.

И в ответ Аделаида крепко прижала ее к себе, доставив ей громадное удовольствие. И большую куклу подарила тетя Аделаида – самую любимую из всех. Она никогда не видела такой куклы. «Как бы мне хотелось назвать ее Викторией, – думала девочка. – Это единственное подходящее имя для такой большой куклы».

Тетя Аделаида выглядела счастливой. Виктория полагала, что это из-за того, что тетя приехала повидаться с ней. Она бросилась в объятия тети, забыв мамины инструкции, но тетя Аделаида ничего не имела против. Она подхватила девочку и осыпала поцелуями, и Виктория обняла тетю Аделаиду за шею.

– А как моя дорогая маленькая Виктория?

– С Викторией все в порядке… с Большой Куклой тоже.

– Она не страдает от прорезающихся зубов, эта Большая Кукла?

Виктория радостно засмеялась.

– Нет, они уже все прорезались.

Герцогиня и Леопольд наблюдали за ними с некоторым раздражением. Казалось, что Аделаида забыла о правилах приличия в присутствии ребенка. Виктория так опьяняла ее, что она вела себя как… герцогиня не могла подыскать подходящего слова, кроме как «простолюдинка». Конечно, причина этого жизнь с Кларенсом. Да и откуда она родом? Из маленького герцогства! Виктория не продолжала эту мысль, потому что Мейнинген очень похож на Лейнинген – оба незначительные княжества. Но герцогиня Кентская по крайней мере не забывала о своем положении. Подумать только, если произойдут два весьма вероятных события, Аделаида может стать королевой Англии.

Две королевы! – решила герцогиня, и хорошее настроение вернулось к ней, когда она смотрела, как герцогиня Кларенская оживленно разговаривает с Викторией.

Девочка, которая хотела показать тете Аделаиде, как Большая Кукла выглядит среди других кукол, взяла ее за руку и пыталась тащить через комнату. «Ну как можно, Виктория!» – подумала герцогиня Кентская. Но поскольку Аделаида вполне может стать королевой, то это допустимо. Две королевы вместе! До чего же приятная мысль.

– Виктория, – сказала она с легким укором, – я думаю, что твоя тетя Аделаида хочет остаться здесь и поговорить с мамой и дядей Леопольдом.

Ясно, что Аделаида с большим желанием пошла бы с Викторией, но ей ничего не оставалась, как остаться и поговорить со взрослыми. Поэтому она вежливо осведомилась о здоровье Леопольда, и поскольку это была одна из любимых его тем, он какое-то время поддерживал разговор.

Когда взрослые заговорили о государственных визитах короля, Виктория жадно прислушивалась. Она готова была слушать все что угодно о дяде короле. При этом сидела так тихо, что мама забывала о ее присутствии. Это был самый лучший способ услышать то, что предназначалось не для ее ушей.

– Я думаю, визит в Ирландию был чрезвычайно успешным, – сказала герцогиня Кентская.

– Уильям слышал от Его Величества, что визит ему очень понравился. Ирландцы встретили его с обожанием.

– И, конечно, он ощущает свою свободу, – сказала герцогиня Кентская, которая во всех вопросах, не связанных с восхождением ее дочери на трон, могла проявлять некоторую несдержанность.

– Он оказался в трудном положении, – признала Аделаида.

Леопольд выглядел немного замкнутым. Ему всегда приходилось трудновато со своим тестем, и король, в общем-то, никогда не скрывал легкого презрения к нему. Он не хотел, чтобы Шарлотта выходила за него замуж, прямо говорил о своем желании видеть своим зятем принца Оранского. Скромные привычки Леопольда и его несколько напыщенные манеры делали его в глазах короля занудой.

– Редко можно встретить человека, почувствовавшего такое облегчение в результате освобождения от брачных оков, – сказал Леопольд.

Виктория хотела бы уметь пользоваться такими длинными словами. Девочка сидела очень тихо, наблюдая за тем, как волнуются великолепные мамины локоны, а также оборки и ленты на ее наряде по мере того, как она говорит. Она также смотрела на дядины толстые подошвы и курчавый парик, на тетю Аделаиду, которая выглядела рядом с ними простой, но такой доброй. «И я ее люблю», – подумала Виктория.

– Одному Богу известно, что бы она сделала дальше… если бы осталась жива. – Герцогиня Кентская вздрогнула. – И так и надо было бы Его Величеству после того, как он с ней обошелся. Расследование… суд… Леопольд бросил на нее предостерегающий взгляд.

– Теперь все кончено, – сказала Аделаида. – Конечно, король испытывает облегчение.

– И теперь, – продолжала неукротимая герцогиня, – он на континенте, и я слышала, что производит большое впечатление повсюду, куда приезжает. Конечно, его речь вызывает восхищение людей.

– Он обладает громадным обаянием, – заметила Аделаида.

– Если бы собственный народ принимал его так же хорошо, как иностранцы, он мог бы считать себя счастливым королем, в этом я не сомневаюсь, – добавила герцогиня Кентская.

Леопольд подумал: «Я должен заставить ее понять, что необходимо попридержать язык. Король и без того не любит ее. Бог знает, что он может сделать. Что, если примет какой-нибудь закон, позволяющий обойти Викторию?» Чтобы сменить тему, он сказал:

– Я слышал, что король ездил навещать своих племянников – двух маленьких Георгов, названных в его честь, Камберленда и Кембриджа. Они почти ровесники Виктории.

Герцогиня Кентская презрительно засмеялась:

– У них нет ни малейшего шанса.

– Король всегда очень уважал своего брата Эрнеста, – сказал Леопольд. – Я не удивился бы, если бы Камберленд не вернулся в Англию теперь, когда старый король мертв.

– Да пусть приезжают, – беззаботно сказала герцогиня Кентская.

Леопольд нахмурился. Но в конце концов это всего лишь Аделаида. Она не донесет и не усмотрит ничего дурного в их словах.

– Вы выглядите просто прекрасно, – сказал Аделаиде Леопольд.

– Спасибо, я чувствую себя очень хорошо, – Аделаида слегка покраснела.

«О Боже, – подумала герцогиня Кентская. – Этого не может быть. Я такого не вынесу».

Но она должна знать. Неизвестность была бы нестерпима, если она не беременна. А если беременна? Нет! Судьба не может так жестоко с ней обойтись. Трижды ничего не получалось. Новой попытки быть не может.

Она взглянула на Викторию, которая прислонилась к Аделаиде, играя кольцами на ее руке.

– Моя падчерица, леди Эрролл очень счастлива, – сказала Аделаида. – Она ждет ребенка.

– Прекрасная новость, – оживилась герцогиня Кентская. Не послышалась ли ей определенная радостная нотка в голосе Аделаиды? Что она означает? Возможно ли это?

– Если будет девочка, она хочет назвать ее Аделаидой.

– И вы позволите ей это сделать? – спросила герцогиня Кентская, в голосе которой начинал звучать холод всякий раз, когда упоминались Фицкларенсы.

– Я буду счастлива.

Герцогиня Кентская больше не могла сдерживаться.

– Вы сами кажетесь намного счастливее, чем когда-либо с… момента трагедии. Для этого есть причины?

В комнате воцарилась напряженная тишина. Виктория, внимательно слушавшая разговор, не могла понять, что произошло.

– Я опять питаю надежды.

«Надежды! О Боже, – подумала герцогиня Кентская. – Как раз то, чего я боялась».

Они, конечно, не могли говорить в присутствии ребенка. Но все было достаточно ясно. Аделаида – спокойная, безмятежная. «Самодовольная! – подумала герцогиня Кентская. – Я не выдержу этого». Это похоже на печально звучащий отдаленный похоронный звон. Рождение «надежд» Аделаиды может означать лишь смерть ее собственных.

Аделаида попросила прощения у принца Леопольда и герцогини Кентской. Она хотела бы отдать дань уважения куклам, прежде чем уйдет, и собирается попросить Викторию разрешить ей сделать это.

Виктория взяла тетю за руку, забыв о том странном разговоре, который она не поняла, и вместе с Аделаидой пошла в детскую, в то время как в гостиной Леопольд пытался сдержать сестру, умоляя не впадать в истерику, пока герцогиня Кларенская не ушла.

Аделаида чувствовала, как растет ее счастье, как только стало очевидно, что ее надежды имеют под собой все основания. Она дала себе обещание, что будет осторожна. Сделает все, что можно, чтобы обеспечить рождение ребенка. Аделаида постоянно напоминала себе, что ее Елизавета была бы жива, если бы не тот ужасно холодный день. Она может родить ребенка – причем здорового.

Елизавета Эрролл родила ребенка, и, как дочь Георга Фицкларенса, ее назвали Аделаидой. Уильям был в восторге как от того, что он дед, так и от того, что его сын и дочь захотели назвать своих детей в честь мачехи.

«По крайней мере, – думала Аделаида, – я окружена маленькими детьми». И это приносило ей радость. Она не только жила постоянно вместе с внучками от детей мужа, но у нее была племянница Виктория. Аделаида никогда не упускала возможности посетить Кенсингтонский дворец, и они стали лучшими подругами с маленькой Викторией. Однако она должна вести себя осторожно, так как чувствовала, что герцогиня Кентская несколько ревниво относится к любви Виктории к ней.

Но как бы сильно ее ни радовала компания детей других людей, она отчаянно хотела иметь собственного ребенка.

Лишь когда у нее появится собственное дитя, начнет уходить боль от потери Елизаветы.

В связи с приближением времени родов герцогиня оставалась в Буши. Она стала очень полной и верила, что это предвестник рождения сильного и здорового ребенка.

Фицкларенсы постоянно пребывали с ней. Жена Георга и Елизавета – сами матери – давали ей советы, а остальные баловали ее.

А потом наступил день, когда начались схватки… намного раньше срока. Ее поспешно уложили в постель, где у нее произошел выкидыш.

Она чувствовала себя невероятно несчастной. Горе казалось вдвойне сильным, так как родились бы близнецы, и она не могла не представлять себя с ними, по одному на каждой руке.

«Жаждала ли когда-нибудь ребенка так сильно еще какая-то женщина, как я? – думала Аделаида. – Испытывала ли какая-нибудь из них такое горькое разочарование?»

Уильям вошел и сел рядом с ней. Они плакали вместе.

– Моя бедная, несчастная Аделаида, – сказал он. – Но у меня все же осталась ты.

И это служило хоть каким-то утешением.

Он написал королю, чтобы сообщить эту печальную новость. Его Величество, который находится в Брайтоне и чувствует себя не лучшим образом, будет безутешен, сказал он.

Уильям оказался прав. Король прислал свои глубочайшие соболезнования. Он искренне расстроился, потому что не любил герцогиню Кентскую больше, чем когда-либо раньше. Ему нестерпима важность, которую она напускает на себя, и он был бы счастлив, если бы в результате рождения ребенка у Уильяма и Аделаиды ее отодвинули на задний план.

Уильям и сам не питал добрых чувств к этой женщине, крайне грубо относящейся к его дорогим сыновьям и дочерям. Почему эта выскочка-герцогиня воображает, что она слишком хороша, чтобы знаться с его детьми? Ужасно неприятная женщина! – решил он.

Однако Аделаида любила маленькую Викторию и поэтому продолжала ездить в Кенсингтонский дворец. Муж не хотел лишать ее удовольствия и не стал просить прекратить эти визиты. Однако отказ высокомерной герцогини приехать в Буши, так как она боялась встретиться с кем-нибудь из Фицкларенсов, прозвучал оскорбительно.

Какое-то время после выкидыша Аделаида была слабой, и Уильям решил, что отдых ей не помешает.

– Давай немного попутешествуем, – предложил он. – Поедем и поживем с Идой, а возможно, заглянем в Вюртемберг и повидаемся с моей сестрой. Она будет счастлива, и вы обе любите друг друга.

Аделаида согласилась с тем, что поездка по Европе доставила бы ей удовольствие. Конечно, она не заставит ее забыть то, что забыть невозможно. Но Уильяма явно вдохновила эта идея, и кто знает, быть может, еще появится надежда на осуществление ее величайшей мечты.

Поэтому они составили план, и она с некоторой грустью обнаружила, что не сможет быть в Лондоне, чтобы отпраздновать день рождения Виктории.

Перед тем как уехать, она написала племяннице:

«Дядя Уильям и тетя Аделаида шлют дорогой маленькой Виктории свою любовь и наилучшие пожелания по случаю ее третьего дня рождения и надеются, что она станет очень хорошей девочкой.

Дядя Уильям и тетя Аделаида также просят маленькую Викторию поцеловать от их имени свою дорогую мамочку и дорогую Сисси, тетю Мэри, тетю Августу, тетю Софию и Большую Куклу.

Дяде Уильяму и тете Аделаиде очень жаль, что их не будет в этот день, чтобы увидеть дорогую, любимую маленькую Викторию, так как они уверены в том, что она будет очень хорошей девочкой и будет слушаться дорогую мамочку в этот день и во много, много других дней. Они также надеются, что дорогая маленькая Виктория не забудет их и узнает, когда дядя и тетя вернутся».

Так что для Виктории это был день рождения без дяди Уильяма и тети Аделаиды. Она действительно ужасно скучала по тете Аделаиде. Но отсутствие Аделаиды отнюдь не огорчало мать девочки.

Виктория слишком привязалась к Аделаиде, которая в любом случае портила ее. Ведь бывали моменты, когда герцогиня Кентская считала, что ребенок – ее ребенок – больше стремится находиться в обществе тети Аделаиды, чем со своей любимой мамочкой.

Вскоре после этого, в солнечный июньский день, «Ройял Соверен» с герцогом и герцогиней Кларенскими на борту покинул Уолмер и отправился во Флашинг. Отдых начался, но стоило только яхте покинуть Даунс, как погода испортилась и большинство пассажиров слегло. Поэтому они почувствовали большое облегчение, когда впереди показались берега Бельгии, и яхта прибыла в Антверпен.

Аделаида была рада вновь ступить на твердую землю, и после короткого пребывания в Антверпене они отправились в Гент, чтобы повидаться с Идой и ее семьей.

Какой же волнующей была встреча и в каком восторге были бедная маленькая Луиза и ее брат Вильгельм!

– Дети всегда любят Аделаиду, – сказал Уильям с глубокой печалью, а Ида быстро заговорила о том, как им понравилось пребывание в Лондоне и что они все надеются побывать там еще.

– Мы будем рады видеть вас в Буши в любое удобное для вас время, – ответил Уильям. – И я знаю, что говорю и от имени Аделаиды.

Время в Генте пролетело слишком быстро. Ей надо было так много рассказать Иде. Нелегко говорить о своем разочаровании, но со временем она смогла это сделать, и горячее сочувствие Иды принесло утешение.

– Однажды у тебя будет ребенок, Аделаида, – сказала Ида. – Я в этом уверена.

– Как бы я хотела, чтобы он появился! Я думаю, однако, что герцогиня Кентская боится этого.

– О, эта женщина. Я думаю, что она очень честолюбива.

– Это естественно. Маленькая Виктория – самое очаровательное существо, чья мать твердо решила, что она станет королевой Англии. Я бы хотела, чтобы герцог Кентский был старше Уильяма, тогда она, возможно, не испытывала бы таких опасений.

– Аделаида! – вскричала ошеломленная Ида. – Не думаешь же ты, что герцогиня желает тебе зла.

Аделаида улыбнулась.

– Дорогая Ида, она не злая женщина, и я так желаю себе добра, что уверена, пыл моих желаний перевесил бы ее желания.

– Я не совсем уверена, – сказала Ида. – Амбиции – страшная вещь.

– Тогда давай не будем об этом говорить. Расскажи мне о Луизе и Вильгельме и обо всем, что здесь происходит.

– О, мы живем хорошо. Я все время надеюсь найти врача, который мог бы помочь Луизе. И мы не богаты, ты знаешь. У меня не такой грандиозный брак, как у тебя.

– Это счастливый брак, Ида. Что может быть лучше?

– А ты несчастна?

– Ну конечно счастлива. Уильям добрый и действительно хороший человек, Ида.

Ида с грустью посмотрела на сестру. Вряд ли ее брак со стареющим герцогом можно назвать романтичным, и у нее все еще нет детей после нескольких попыток.

«Поэтому, – подумала Ида, – я бы все равно сказала «бедная Аделаида».

Сестры с большой радостью почувствовали, что их не смогли разделить никакие расстояния. Когда Аделаида покидала Гент, она увозила с собой обещание Иды приехать к ней на следующий год.

Супруги продолжили свое путешествие, навестив Елизавету, ландграфиню Гессе-Хомбургскую, и ее довольно старого мужа. Елизавета объявила, что она им вполне довольна, хотя и признала, что приходится очень настоятельно уговаривать его принимать ванну. Затем они направились в Саксен-Мейнинген, где гостей с радостью приняли мать и брат Аделаиды, герцогиня Элеонора и герцог Бернгард.

Но герцогиню тревожили неудачные попытки дочери родить ребенка.

– Дорогое дитя, – спросила она, – ты принимаешь все предосторожности?

– Максимальные, мама, – ответила Аделаида.

– Ты всегда была немного слабенькая, – вздохнула герцогиня. – Не такая, как Ида и…

Она не добавила, что у Иды молодой и энергичный муж, а герцога Кларенса вряд ли можно назвать таковым. Как жаль, что герцог Саксен-Веймарский не герцог Кларенс и наоборот. Аделаиде намного важней иметь детей, чем Иде. И тем не менее по иронии – можно сказать, по злому умыслу судьбы – детей рожает младшая сестра, в то время как старшая могла быть дать жизнь монарху.

Но как мать герцогиню Элеонору заботили здоровье и счастье ее дочерей. За Иду ей нечего было бояться, но вот Аделаида… Так заслуживает счастья, а вместо этого она все время печальна, и герцогиня знала, что причина печали заключена в неудовлетворенном чувстве материнства.

Тем не менее она оказывает влияние на Уильяма. Он стал намного менее грубым, чем в момент их свадьбы. Когда они уезжали, герцогиня Элеонора настоятельно просила дочь приезжать опять и сказала, как она счастлива, когда знает, что время от времени может увидеть всю свою семью, собравшуюся вместе.

Затем они нанесли короткий визит королеве Вюртемберга, которая очень тепло приняла своего брата и невестку. Ее вид потряс их, потому что ее тело стало не только громадным, но и приняло странную форму. У нее была семейная склонность к полноте, и в отличие от своего брата, короля Георга IV, она никогда не пользовалась корсетом. Ее лицо стало таким большим, что глаза совсем утонули. Она представляла собой невероятное, почти нечеловеческое зрелище, но была добра и отнеслась по-дружески к Аделаиде и очень сочувствовала ей в связи с потерей детей. Аделаида сожалела, что приходится покидать свою невестку, но она начала ощущать стремление вернуться в мирную атмосферу Буши со своими младшими пасынками и падчерицами, куда часто приезжают старшие Фицкларенсы, привозя своих детей, и где, они знали, их ждет исключительно теплый прием.

Конечно, было очень приятно вернуться в Англию, с удовольствием устроиться в Буши, посетить Кенсингтонский дворец и увидеть, как выросла маленькая Виктория.

Герцогиня Кентская явно испытывала ревность. Ведь во время первого визита Аделаиды после возвращения в Англию Виктория настолько забыла о хороших манерах, что от избытка любви бросилась к своей тете, обхватила ее колени своими полными ручками и спрятала лицо в одеждах Аделаиды.

– Виктория! – закричала герцогиня Кентская злым голосом.

И Виктория, вспыхнув от стыда, отошла и сделала реверанс перед тетей Аделаидой так, как ее учили в детской. Аделаида засмеялась и заключила ребенка в объятия.

– О, мы слишком большие друзья, чтобы разводить церемонии, моя драгоценная.

После чего Виктория засмеялась с облегчением, обвила руками шею Аделаиды и громко чмокнула ее.

«Мы должны положить этому конец», – подумала герцогиня Кентская.

– Я вынуждена извиниться за поведение своей дочери, – сказала она Аделаиде.

– Оно мне нравится, – ответила та.

«Это, – жаловалась позже герцогиня Кентская Джону Конрою, – противоречит всякому здравому смыслу, который я пытаюсь привить ребенку. Но чего можно ожидать от женщины, которая принимает этих ужасных незаконнорожденных Фицкларенсов так, будто это ее законные пасынки и падчерицы».

– А как себя чувствует Большая Кукла? – хотела знать Аделаида.

– Очень хорошо, тетя Аделаида. И она будет рада увидеть вас. Она по вам скучала. Так она мне говорила.

Викторию необходимо научить не врать, думала герцогиня Кентская.

– И я могу ее увидеть?

– О, пожалуйста, пойдемте, тетя Аделаида. И у меня есть несколько новых кукол. Одну мне подарила тетя Августа. Она одета как королева Елизавета. А тетя Мария обещала мне другую.

– Это хорошая мысль. Пожалуй, ты соберешь коллекцию.

– А что такое коллекция?

Герцогиня Кентская с раздражением следила за ними, пока они рассматривали кукол, причем поведение герцогини Кларенской она не могла назвать иначе, как самое инфантильное.

«Теперь, – думала герцогиня Кентская, – она будет приезжать часто; Виктория будет посещать Сент-Джеймсский дворец – но не Буши, я никогда не позволю ей ездить в Буши. Виктория растет. Она очень развита для своих лет, все хватает на лету… иногда мне кажется, что слишком быстро. Нам надо очень внимательно следить за ней».

Аделаида рассказывала Виктории о куклах, которых она видела на континенте, и сказала, что надо посмотреть, что необходимо добавить к уже имеющимся. Они действительно должны начать собирать коллекцию.

«В самом деле, – подумала герцогиня Кентская, – я бы сказала, что этой женщине нужен свой собственный ребенок – если бы его появление не имело таких катастрофических последствий».

Произошло замечательное событие. Аделаида опять забеременела.

«На сей раз, – сказала она себе, как говорила в предыдущих случаях, – я добьюсь успеха».

Когда Аделаида написала и рассказала о своих надеждах Иде, та ответила, что матушка предложила ей приехать в Англию и присмотреть за Аделаидой во время ее беременности. Не считает ли Аделаида, что это хорошая мысль? Аделаида сообщила, что не хотела бы ничего лучшего, и Ида написала, что немедленно начинает подготовку к отъезду и привезет с собой своих детей.

– Было бы хорошо, – сказала Аделаида Уильяму, – чтобы, когда мы принимаем гостей, мы могли бы это делать и в Лондоне, и в Буши.

– Апартаменты в Сент-Джеймсском дворце вряд ли достаточно велики для этого. Нам нужен более просторный дом. Действительно нелепо, что у нас нет места в Лондоне, кроме этих жалких комнат. Я выберу момент, чтобы поговорить об этом с Георгом. Он постоянно расширяет Карлтон-хаус и «Павильон», а сейчас у него появились идеи относительно Букингемского дворца. На днях он мне рассказывал о них. Не вижу причин, чтобы мы не имели своего дома.

– Либо дом, либо надо переделать эти комнаты в Сент-Джеймсском дворце, – сказала Аделаида. – Но у нас всегда есть Буши. Ида с детьми, конечно, остановится там. Но было бы удобно время от времени наезжать в Лондон.

– Предоставь это мне, – сказал Уильям.

Было очень радостно видеть Иду довольную собой и ужасно красивую.

– Ты поправилась, – сказала Аделаида.

– В этом нет ничего удивительного, – быстро ответила Ида. – Ведь нас будет двое.

– Ты… опять.

– О, у меня ведь всего двое. Получится приятное число.

– Ида… когда?

– В октябре.

– Я так рада, что наши дети родятся вместе.

– Именно об этом я подумала и именно поэтому я приехала. Я должна ухаживать за тобой внимательнейшим образом. Старайся не перенапрягать свои силы. У меня приказ от матушки.

– О, как прекрасно опять быть вместе.

– Дети того же мнения. Знаешь, Лулу обожает тебя.

– Так же, как я ее.

– Когда она услышала, что мы едем к тебе, она засияла от счастья. Бедняжка. Боюсь, что ее ждет невеселая жизнь.

Иногда, когда она видит, как бегают другие дети, она выглядит такой печальной.

– Мы должны попытаться сделать ее счастливой.

– Ты ее делаешь счастливой. Всегда. Ты умеешь обращаться с детьми. Кажется, что они все тебя любят.

Аделаида вздохнула, и Ида пожалела, что сказала это, так как напомнила сестре о ее потерях. Но на сей раз все будет по-другому.

Увы, по-другому не получилось.

Все шло по знакомой схеме. За несколько недель до срока Аделаида почувствовала предупредительные боли, и никакое внимание королевских врачей и уход ее сестры Иды не смогли спасти ее от неизбежного выкидыша.

С каждым новым выкидышем она испытывала все большее и большее отчаяние. Ей казалось, что она не в состоянии выносить жизнеспособного ребенка. Депрессия усугублялась тем фактом, что десять здоровых Фицкларенсов служили доказательством того, что вина лежит не на Уильяме.

– Наш брак лишен смысла, – сказала она Иде, – так как его единственная цель состояла в том, чтобы родить ребенка.

– Возможно, так и было, – горячо возразила Ида, – но теперь все по-другому. Уильям полагается на тебя. Он ужасно расстроился, когда ты болела. Независимо от первоначальной цели брака, теперь он основан на искренней привязанности. Он полагается на тебя. Ты ему нужна. В этом должно быть твое утешение.

Эта мысль действительно служила некоторым утешением.

В октябре Ида родила сына – здорового мальчика, названного Эдуардом, и Аделаида нашла большое утешение в заботе о нем.

Уильям поехал на встречу с королем в «Павильон», куда тот переехал после очень успешного турне по Европе, совершенного вслед за поездкой в Ирландию.

Король чувствовал себя неважно, и Уильяма потряс его вид. Коронация и последующие официальные визиты дали ему стимул, который привел к временному возрождению его энергии. Но теперь он вернулся в Англию, и его народ дал ясно понять, что он освободился от волнения, вызванного коронацией. После нее люди любили своего короля ничуть не больше, чем до нее. Поток пасквилей рос, и они становились все более и более неприятными.

«Боже, как он изменился!» – подумал Уильям и вспомнил, как неловко он всегда себя чувствовал в присутствии блестящего Георга. Король сохранил свое прежнее обаяние, и когда он пускал его в ход, присутствующие забывали о его неуклюжем теле. Но он чувствовал, что без жесткого корсета не может появляться на людях, а находиться в нем становилось настоящим мучением.

Георг, увидев Уильяма, сразу же выразил сочувствие в связи с потерей ребенка.

– Как бы я радовался, если бы все прошло хорошо! Не только за дорогую Аделаиду и тебя, но и потому, что это положило бы конец тщеславию той глупой женщины в Кенсингтонском дворце. Я слышал, что тот ребенок чувствует себя прекрасно.

– Так мне рассказывает Аделаида. Она ее очень любит. Сейчас она вышивает для нее платье.

– Аделаида святая.

– Я знаю.

Казалось, что король собирается заговорить о своих собственных матримониальных неудачах, освобождение от которых пришло слишком поздно. Поэтому Уильям сказал:

– Аделаида считает, что нам надо иметь дом в Лондоне. Апартаменты в Сент-Джеймсском дворце обветшали и неудобны.

– Так позаботься об этом, – ответил король. – Почему ты не обзаведешься домом в Лондоне?

– В силу обычных причин, – сказал Уильям. – Деньги.

– Мой дорогой брат, я уверен, что все можно решить. После того, как этот вопрос был решен, король мог поговорить о своих неприятностях.

Он чувствовал себя совсем больным, когда вернулся из поездок, и ему пришлось пускать кровь даже больше, чем обычно.

– И эти проклятые писаки! Черт возьми, если это не клевета, то я не знаю что. Ты представляешь, Уильям, что они пишут? Будто моя болезнь носила загадочный характер. Что меня следует изолировать от моих подданных. И все потому, что я страдаю той же болезнью, что и наш отец.

– Что за чушь!

– Вот так, Уильям. Никогда не забудут, что наш отец был безумцем. Они собираются очень внимательно следить за нами, и если у нас возникнут хоть малейшие признаки эксцентричности, появятся люди, распускающие про нас слухи.

– Это чудовищно.

– Я тоже так думаю, Уильям, вот почему я хочу подать в суд за клевету. Но ты знаешь, что произошло, когда Пил поднял этот вопрос. Генеральный прокурор высказался против этого. Мог получиться один из тех бесконечных процессов, и в результате, сказали мне, каким бы ни был приговор, слухи остались бы. Видишь, что я вынужден терпеть, Уильям.

– Я рад, что у тебя есть дорогая леди Конингхэм, которая облегчает твою жизнь.

Король погрустнел, но решил не открываться Уильяму.

Дело в том, что он стал понимать, что не питает особого доверия к леди Конингхэм. Не такой уж он дурак, чтобы не понимать, что она привязана скорее к королю, чем к мужчине. Она – не Мария Фитцерберт. Как бы он хотел, чтобы Мария была с ним сейчас. Но с той поры, когда они жили вместе, прошло много лет. Его интересовало, вспоминает ли она о нем теперь. Они расстались, когда он стал регентом, и она привыкла обходиться без него. Она посвятила себя своей приемной дочери, Мэри Сеймур, и время от времени он слышал, что девочка приносит ей много радости. Он мог припомнить время, когда Мэри Сеймур была очень маленькой девочкой, взбиралась ему на колени и называла его Принни. Они были как одна счастливая семья – все трое. Вот так все и должно было остаться.

Но он покинул Марию. Нет, нет, он бы этого не сделал. Мария бросила его. Но причина состояла в его дружбе с леди Хертфорд. И разве это принесло ему счастье? А теперь леди Хертфорд ушла, и его спутницей стала леди Конингхэм, на которую он полагается.

Но она устала от него. Он это знал. Не хочет быть нянькой усталого старого человека. Но хочет быть с королем, который дарил бы ей бриллианты и сапфиры и рядом с которым можно появляться по торжественным случаям.

Но он болен, он устал – безумный, пытаются доказать его враги, как его отец. И жизнь обошлась с ним не очень хорошо. Ведь он одинок и вынужден держаться за леди Конингхэм, потому что должна же быть какая-то женщина в его жизни. Ей он не нужен, а сам по собственной глупости потерял единственную женщину, которую по-настоящему любил и которая по-настоящему любила его.

Расстояние до нее не очень большое, но их разделяют слишком много лет, слишком много ссор, слишком много унижений.

Поэтому уставший, старый и больной, король еще должен быть и одиноким.

И хотя леди Конингхэм еще остается с ним и можно подкупить ее своим положением короля и драгоценностями, которые она так любит, и почестями, которых требует для своей семьи, он знал, что не любит ее. Просто не хочет оставаться в одиночестве.

А именем, которое почти постоянно вертелось у него в голове, было имя Марии.

Когда Ида сообщила, что должна вернуться в Гент к мужу, Аделаида загрустила.

– Я никогда не смогу выразить, – сказала она Уильяму, – что для меня значило пребывание здесь в такое время моей сестры и детей.

– Ты полюбила малышей, – ответил Уильям. – В особенности Луизу.

– Мне так жаль бедную девочку. Она очень мужественная, ведь я знаю, что ее мучают боли.

– Иногда я думаю, что она больше любит тебя, чем собственную мать.

– Это неправда. Но Ида такая веселая, так полна жизни. Возможно, мать заставляет ее полнее осознавать, что она потеряла, чем я.

Уильям задумался и позже в тот же день отправился в комнату Иды и спросил, не может ли он поговорить с ней.

– Скоро вы уедете. Аделаиде будет очень недоставать вас.

– Я буду скучать по ней.

– Вы вернетесь к веселой жизни в Генте. У вас есть муж и дети…

– О Боже, как бы я хотела, чтобы ребенок Аделаиды остался жив.

– А как бы я хотел хоть что-то сделать, чтобы заставить ее понять, что это не столь важно, как она думает. Если мы не можем иметь ребенка, незачем постоянно бередить рану. Мы должны забыть об этом и наслаждаться жизнью. Я всегда говорю – продолжаю надеяться, – что лекарством может послужить поездка на континент. Но мне пришла в голову одна мысль. Вам надо ехать, но почему бы не оставить здесь Лулу и малютку?

– Моих детей! – вскричала Ида.

– Они утешили бы ее. Пусть они останутся. Ей нужно будет заботиться о маленькой Луизе, и это поможет ей пережить потерю собственного ребенка. Спросите Луизу, хочет ли она остаться, и если хочет, то оставьте. И новорожденного тоже. Именно в этом сейчас нуждается Аделаида – ухаживать за новорожденным.

Ида с удивлением смотрела на Уильяма. Как же он изменился после женитьбы! У него появилось воображение, и он стал вдумчивым человеком. Он действительно любит Аделаиду.

Конечно, сказывается влияние на него Аделаиды. Считалось, что она тихая и неприметная. Всегда так было, но это неправда. Именно такие люди, как Аделаида, оказывают более сильное влияние, чем такие легкомысленные, как она сама.

А что же Луиза? Иде приходилось признать, что бывают моменты, когда она теряет терпение с Луизой, не может подавить в себе раздражения, вызванного видом калеки. И теперь догадывалась, что Луиза, чья болезнь сделала ее, наверное, более чувствительной, знает об этом.

Аделаида же испытывает лишь любовь к Луизе, и эта любовь будет еще большей из-за того, что ребенок стал инвалидом. Аделаида не способна на неожиданную вспышку гнева, с ее ровным характером сможет выводить Луизу из приступов депрессии, сможет заставить ее поверить в то, что неспособность танцевать и играть в игры, как другие дети, можно компенсировать чем-то иным.

– Вы понимаете, что я имею в виду, – настаивал Уильям. – Подумайте об этом, Ида. И если вы согласны, скажите Аделаиде.

Так и получилось, что когда Ида уехала в Гент, она оставила новорожденного и калеку Луизу. Когда мать спросила ее, девочка призналась, что предпочла бы скорее остаться в Англии с тетей Аделаидой, чем возвращаться в Гент.

Иде этого оказалось достаточно, и она сказала сестре, что Луиза может остаться.

Аделаида не смогла скрыть своей радости.

Но сможет ли Ида выдержать разлуку?

Ида сказала, что сможет. К тому же с момента рождения Аделаида делала для мальчика намного больше, чем его мать.

– Ему будет плохо без тебя, – утверждала Ида. – Пусть останутся здесь, пока я не устроюсь, а потом вернусь и увезу их домой.

Ида уехала, и прощание получилось не таким грустным, как могло бы быть: ведь у Аделаиды остались дети, о которых она могла заботиться. И хотя не ее собственные дети, все же лучше, чем ничего.

Уильям пребывал в прекрасном расположении духа, так как выбрал место для своего нового дома, который должен быть построен в Сент-Джеймссе.

– Я назову его Кларенс-хаус, – сказал он, и Аделаида согласилась, что это очень хорошее название.

С приближением Рождества пришло приглашение короля из Брайтона.

Аделаида чувствовала себя неловко, так как смерть королевы и герцогини Йоркской поставила ее в положение первой леди. Это означало, что в Брайтоне, где находился двор, ей постоянно придется исполнять свой долг в этой роли. Ведь там, где король, неизбежны определенные церемонии, и ей часто придется быть рядом с монархом.

Она знала, что ей не хватает красивой внешности многих женщин, окружающих короля. Хотя леди Конингхэм, которая всегда играла видную роль на всех церемониях, и намного старше Аделаиды, однако умеет выглядеть красивой, по крайней мере при свете свечей, и редко появляется при ярком утреннем свете. Так же поступал и король, которого все больше и больше беспокоила его внешность стареющего человека. И все блестящие ордена и украшения, которые он может добавить к своим прекрасно скроенным нарядам, не в состоянии скрыть, что его тело превращается в гротескную пародию того, каким оно было в молодости. Распухшая шея требовала широкого галстука, который почти душил его. Бывали моменты, когда подагра вызывала такую боль, что король не мог наступить на ногу. Но на Рождество он должен очаровать своих гостей, поэтому ему пустили кровь – на сей раз не так обильно, – и несколько недель он жил спокойно, готовясь к праздникам.

«Павильон» потряс Аделаиду, как, впрочем, и всех, кто входил в него. Он все время менялся, так как король не мог преодолеть своей страсти ни к красивым произведениям искусства, ни к строительству. В результате здесь все время появлялось что-то новое, чем можно было восхищаться, и король почти по-детски восторгался своими богатствами.

Самым последним прибавлением была великолепная ванная комната, связанная трубами с морем. Это позволяло королю наслаждаться ваннами из морской воды, которые доставляли ему такое удовольствие в молодые годы. Когда он впервые обнаружил замечательное место и превратил маленькую рыбацкую деревушку Брайтелмстоун в королевский и фешенебельный Брайтон, то совершал погружения в море под наблюдением старого Смоукера – ныряльщика, который никого не уважал, даже принца Уэльского, и которого сам принц окрестил Королем Брайтона.

Те времена прошли. Принц Уэльский стал регентом, а потом королем и, переходя от одной славной роли к другой, терял свою молодость и красивую внешность. Он слишком сильно увлекался удовлетворением своих желаний – слишком много жирной пищи, слишком много хорошего вина. А женщины? Нет, не чрезмерно. У него было много любовниц, но он всегда обманывался, убеждая себя в том, что влюблен в них. И единственное, чего так и не утратил за всю свою жизнь, это способность к самообману.

Аделаида обнаружила, что ее испытание не такое тяжелое, как казалось, потому что король пустил в ход все свое обаяние, чтобы она почувствовала себя непринужденно, а поскольку она так часто находилась рядом с ним, то он имел возможность очаровать ее.

Леди Конингхэм, уверенная в прочности своего положения, демонстрировала новый сапфир, подаренный ей королем и входивший, как говорили, в состав драгоценностей короны. Она держалась немного высокомерно, потому что, хотя и наслаждалась такими событиями и, несомненно, любила подарки и почести, получаемые ею в качестве любовницы короля, его стремление жить в уединении было очень обременительным, и бывали моменты, когда она задумывалась о том, не перевешивают ли недостатки такого положения его преимуществ.

Тот факт, что король нуждался в ней больше, чем она в нем, наделял ее таким самомнением, что, будучи глупой женщиной, леди Конингхэм не могла не демонстрировать его.

Она пользовалась особой нелюбовью как среди противников короля, смотревших на нее как на королевскую блажь, так и среди его друзей, считавших ее алчной хищницей.

Аделаиде подруга короля не нравилась, хотя леди Конингхэм считала герцогиню слишком незначительной, чтобы замечать ее.

Шли дни, и Аделаида с тоской вспоминала простую атмосферу Буши, в окружении детей, живших там с ней. Луиза, должно быть, соскучилась по ней, хотя младенец для этого еще слишком мал. Шумные Фицкларенсы, обсуждающие свои всегда интересные дела, тоже, наверное, соскучились по ней.

В «Павильоне» стояла почти нестерпимая жара. Его топили слишком сильно, потому что королю было холодно. Вечерами обычно устраивался концерт в музыкальной комнате, и король любил лежать там на оттоманке и слушать музыку. Поэтому ожидалось, что гости будут делать то же самое.

Музыкальная комната во время концерта с ее восточной отделкой, ее почти удушающей жарой, с ее обитателями, лежащими на диванах, походила, по мнению Аделаиды, на комнату во дворце султана. И там, милостивый, громадный, полностью гармонирующий с созданной им обстановкой, лежал сам султан – король Георг IV.

Да, было бы громадным облегчением вернуться к семейной жизни в Буши.