Вильгельм Завоеватель

Пролог (1028)

С рыночной площади доносился обычный шум: выкрики торговцев, голоса покупателей, желавших приобрести товар за более низкую цену. Не справившись с любопытством, Гелева[6] подошла к окну, хотя это стоило ей больших усилий, и стала разглядывать толпу сквозь щель в ставнях. В рыночные дни в Фалейс съезжались со всех окрестных деревень. Здесь можно было увидеть свободных крестьян со слугами, пригнавших на продажу домашний скот, и крепостных, разложивших прямо на земле свой скудный товар; слуг богатых людей и вооружённых солдат; дам, изящно гарцующих на лошадях, и зажиточных степенных горожан; а также юных девушек, пришедших с подружками поглядеть на происходящее. Обычно их сумочки были полупусты, зато каждой новой симпатичной безделушке они были безумно рады.

Коробейники заманивали покупателей содержимым своих сундуков. Здесь были аметистовые и гранатовые броши, костяные гребни и серебряные зеркальца, отполированные столь тщательно, что в них можно было рассмотреть своё изображение так же хорошо, как в ручье, протекавшем по ту сторону замка.

Прилавки на рынке были уставлены свечами, сосудами с маслом и смолой. Воздух был наполнен ароматом восточных пряностей: гвоздики, кориандра и корицы. Купцы торговали не только свежайшей миногой и сельдью, но и такими рядовыми товарами, как пиво, сахар и перец. На прилавках стояли кувшины с ломбардской горчицей, лежали буханки хлеба с печатями пекарен. Домохозяйки раскупали чугунки и кухонную утварь, а аптекарь тем временем предлагал им мази от синяков, драконовскую воду, корень дудника и — смущённым шёпотом — любовные пилюли. Его тихий голос тонул в крике соседа, развернувшего тончайшую ткань и просившего каждого прохожего полюбоваться ею.

Но больше всего покупателей собирали иностранные купцы, у которых всегда находилось что-нибудь экзотическое: жидкость, которая после нагревания отгоняла своим запахом змей, ткань с Фризских островов, причудливые кубки и замысловатые украшения из Византии, саксонские вышивки золотой нитью из Англии, безделушки и ленточки для волос.

Увидев под своим окном как раз такого купца, Гелева представила, как она вплетает в свою толстую косу алую ленту. Милорд Роберт поймёт, как ей идёт красное. Но никто, даже такой страстный любовник, как граф, не увидит сейчас её красоты. Гелева ждала ребёнка, а граф находился в Руане, прося у своего отца, герцога Нормандии Ричарда, позволения уехать. Гелева с нетерпением ждала схваток, а затем родов, чтобы снова отправиться к замку, стоящему на утёсе, и приказать охранникам открыть ворота — ей, Гелеве Прекрасной, дочери Фулберта, правительнице Фалейса и любовнице графа Гесмеса. Невольно взгляд её остановился на замке, возвышавшемся над деревянными городскими домиками среди лесов, покрывавших холм.

Вспомнив высокомерных дам при дворе Руана, Гелева нахмурилась. В их присутствии она чувствовала себя неловко и сейчас не могла не задуматься о причине этого.

Неожиданно её внимание привлекла труппа бродячих артистов, остановившихся рядом с её домом. Певцы пришли на рынок в надежде получить несколько монет от молодых бездельников, а возможно, и отобедать в доме одного из богатых горожан. Арфист стал наигрывать популярную песенку, а жонглёр подбрасывал в воздух тарелки и шары. Он бросал и ловил их всё быстрее и быстрее, пока наконец Гелева не застыла в удивлении.

Затем она увидела отца и брата Вальтера, торговавшихся с бюргером о цене за шкурку куницы. Рядом с ними купец показывал свои безделушки восторженным девушкам.

«Если бы граф Роберт был здесь, — подумала Гелева, — он бы непременно купил своей возлюбленной золотой браслет, который купец держит в руках».

Мысль о графе опечалила Гелеву, и она с грустью отошла от окна.

Из залы, в которую вела винтовая лестница, доносился шум. Обычно там устраивались торжественные приёмы. Вот и сейчас мать Гелевы была занята подготовкой к обеду, ожидая прихода Фулберта и Вальтера, но Гелева не испытывала ни малейшего желания помочь ей. Любовнице сына герцога Нормандского не пристало возиться с кастрюлями и грязной посудой.

Гелева медленно прошлась по комнате и легла на кровать поверх покрывала, сшитого из шкур животных. Это была кровать, достойная герцогини: сделанная из отличного дерева, она была покрыта медвежьими шкурами, о которых Фулберт пробурчал как-то, что они больше подошли бы графу Роберту, чем его «милочке». Гелева уткнулась лицом в пушистое покрывало и, поглаживая мех своей маленькой ручкой, стала мечтать о графе, вспоминая, как он необычно называл её — «принцесса».

Далеко за степями, лежащими за городом, садилось солнце. Его последние лучи проникли сквозь щели в ставнях и заиграли бликами на кровати, превратив коричневый мех в тёмно-красный. С рыночной площади всё доносились обрывки разговоров, цокот копыт, неожиданные выкрики, но с приходом сумерек голоса становились всё глуше, а вскоре и вовсе затихли. Крестьяне из окрестных деревень спешили покинуть Фалейс ещё засветло; торговцы собирали товар; в сторону городских ворот вели мулов и лошадей.

Ровный цокот копыт убаюкал Гелеву: она закрыла глаза, а затем, немного поворочавшись, забылась беспокойным сном.

Солнечные лучи больше не освещали комнату, а с улицы не доносилось ни звука. Мимо окон медленно провели последнюю лошадь, навьюченную мешками. Торговцы, жившие в городе, торопливо укладывали товар и хвастали вырученными деньгами.

Сгустились сумерки, и прохладный вечерний воздух наполнил комнату. Гелева вздрогнула и застонала во сне. Ей привиделось, будто из живота её росло дерево. Оно было выше всех деревьев, и его длинные ветви, словно руки, тянулись в разные стороны. Затем Гелева увидела перед собой всю Нормандию: от отдалённых уголков Котантена до окраин графства О. Ей приснилось серое, штормящее море, и в испуге женщина вскрикнула. Крик был негромким, но на её лбу выступили капельки пота. За морем Гелева различила землю; она точно знала, что это Англия. Испытывая непонятный ужас, она видела, как ветви дерева тянутся всё дальше и дальше, охватывая не только Нормандию, но и Англию.

Гелева снова вскрикнула и, проснувшись, села на кровати, дрожа от страха, закрыв лицо руками. Она пыталась понять, что же произошло. Наконец Гелева набралась храбрости и огляделась.

В дверях со свечой в руке стояла Дуксия, её мать.

— Ты так кричала, — проговорила она. — Я думала, у тебя начались роды, а ты, оказывается, спишь.

Гелева вдруг почувствовала, что её знобит. Набросив на плечи медвежью шкуру, она таинственно взглянула на Дуксию.

— Мне снилось, что из живота у меня появилось дерево, а не ребёнок, — тихо проговорила она.

— Да, да, в твоём состоянии можно вообразить всё что угодно, дочка.

Гелева плотнее завернулась в шкуру и скрестила на груди руки.

— И пока я спала, — продолжала она, — я видела две страны: нашу Нормандию во всей её красе и саксонскую Англию, лежащую за серым морем.

Гелева показала рукой, где, по её мнению, должна быть Англия. Шкура упала с плеч, но женщина, казалось, больше не чувствовала холода. Она пристально смотрела на Дуксию. При свете свечи глаза Гелевы странно блестели.

— Дерево, словно руки, протягивало свои длинные ветви, готовые схватить и крепко вцепиться во всё встречающееся на пути. Им попались Нормандия и Англия.

— Сон действительно странный, — ответила Дуксия, — но твой отец уже сидит за обеденным столом, и, если ты не возьмёшь себя в руки и не спустишься вниз, еда остынет.

Но Гелева сидела неподвижно, и Дуксия, подойдя ближе, заметила, что выражение лица её дочери было таким, будто она видит нечто, обычно недоступное человеческому зрению. Положив руки на живот, Гелева вдруг произнесла громко и уверенно:

— Мой сын станет королём. Он будет завоевателем и государем. Его воле подчинятся Нормандия и Англия.

Дуксия не обратила внимания на слова дочери, приняв их за сонное бормотание. Она хотела успокоить её, как вдруг Гелева пронзительно вскрикнула и застыла, не в силах переносить резкую боль.

— Мама! Мама! — кричала она.

Дуксия засуетилась вокруг дочери, и обе забыли о сне и его значении.

— Потерпи, доченька, ничего страшного. Потом тебе будет ещё больнее. Я пошлю за соседкой. У Эммы настоящий дар принимать роды. Она помогла появиться на свет стольким младенцам, что ты и представить себе не можешь. Лежи спокойно, тебе ещё придётся долго ждать.

Дуксии некогда было думать о пророчестве Гелевы: внизу Фулберт требовал подать мясо, а дочь, неимоверно напуганная, не отпускала её, боясь, что невыносимая боль повторится. Голова у Дуксии шла кругом, но, к счастью, пришла Эмма. Осмотрев Гелеву и сообщив, что ждать нужно ещё несколько часов, она помогла Дуксии убрать грязную посуду и объяснила слугам, как из соломы и шкур сделать колыбель для новорождённого.

Фулберт любил Гелеву, но его ждал трудный день, и, будучи человеком рассудительным, он решил, что по сравнению с потерей сна роды — пустяк. К тому же он не одобрял положения дочери, и хотя любая из женщин сочла бы за честь стать любовницей такого влиятельного сеньора, как граф Гесмесский, Фулберт был с этим решительно не согласен. Готовясь ко сну, он размышлял о том, что обрадовался бы куда больше, будь ребёнок законнорождённым сыном честного горожанина, а не внебрачным сыном знатного господина.

Когда зала была убрана, а прислуга закончила свою работу, Дуксия и Эмма поднялись к Гелеве, рыдавшей от страха.

Эмма слыла мудрейшей женщиной в Фалейсе: она гадала по звёздам, раскрывала значения предзнаменований и предсказывала великие события, — поэтому теперь, когда они удобно устроились на стульях у жаровни с догорающими углями, Дуксия решила рассказать соседке о сне Гелевы. Словно бы посвящённые в некую тайну, они сидели вплотную друг к другу, почти соприкасаясь головами, и красноватые блики пламени освещали их напряжённые морщинистые лица.

Эмма кивнула и прищёлкнула языком.

— Сон может быть вещим, — сказала она, — Многие видения, к счастью, оказывались явью.

Спустя час после полуночи Гелева родила. Увидев далёкую звезду, прокукарекал петух, и вновь воцарилось безмолвие.

Рядом с жаровней лежала солома. Эмма завернула малыша в ткань и положила его туда, а сама вернулась к роженице. Когда же она наконец снова подошла к ребёнку, чтобы забрать его, то увидела, что он выпростал ручки и сгребает ими соломинки. Дуксия, гордая тем, что мальчик родился таким крепышом, не могла не похвастать перед Эммой его силой. То ли Эмма вспомнила о пророчестве Гелевы, то ли ещё ни разу не видела столь сильного новорождённого, но она проговорила:

— Запомни мои слова, Дуксия! Этот ребёнок станет великим принцем. Взгляни, как он держит в своих ручонках весь мир! Он подчинит себе всё, что встретится на его пути, и ничто не останется в стороне от него, вот увидишь!

Гелева, которой казалось, что она провалилась в глубокую яму, настолько нереальным представлялось ей сейчас всё вокруг, услышала слова Эммы. Слабым голосом она подтвердила:

— Он станет королём!

Когда Гелева окрепла настолько, что могла снова строить планы, она послала за Вальтером и настояла на том, чтобы он съездил в Руан и сообщил графу о рождении сына. Вальтер слишком любил сестру, чтобы отказать ей в просьбе, но Фулберт, которому нужна была помощь Вальтера в выделке шкурок выдры, решил, что это всего лишь каприз, и воспротивился, однако в конце концов его уговорили.

Когда Вальтер вернулся из Руана, Гелева вновь была полна сил, и не успел он переступить порог, как она набросилась на посланника с вопросами, удивляясь, почему он так долго не возвращался.

— Встретиться с графом было не так-то просто, — терпеливо объяснял Вальтер. — В замке его окружало много разных сеньоров, и слуги не пропускали меня к нему.

— Но ты видел его? — не терпелось узнать Гелеве.

— Да, в конце концов я встретился с ним — по дороге на охоту.

— Как выглядел милорд? В каком он был настроении? И что сказал, когда узнал о рождении сына? — не унималась Гелева.

Вальтер отвечал на все вопросы, не упуская ни малейшей детали. Но когда он сказал, что граф выглядел так же, как и всегда, Гелева возмутилась его ненаблюдательностью. Тогда Вальтер вынул из кошелька пояс из золотых звеньев и протянул сестре. Милорд передал этот пояс в знак преданности и любви, обещая вскоре приехать и умоляя Вальтера позаботиться о ребёнке.

Но вернулся в Гесмес граф Роберт лишь спустя некоторое время после крещения малыша. Гелеве сообщили, что милорд в сопровождении свиты въехал в Фалейс и приближается к замку.

Поднялась суматоха. Гелева и Дуксия спешно убирали залу: ставили в вазы цветы и подметали пол, посеревший от золы, вылетавшей из камина. Гелева одела сына в рубашку, сшитую своими руками, для себя же выбрала голубое платье, украсив его поясом, подаренным милордом. Даже Фулберт сменил кожаную тунику[7] на более изящный наряд и послал Вальтера узнать, достаточно ли в погребе вина и ячменного пива для графа.

Едва закончили с приготовлениями, как громкий цокот копыт и звон колокольчиков на конской сбруе возвестили о приезде милорда. Фулберт и Вальтер выбежали ему навстречу и увидели на пороге множество слуг и кавалькаду благородных сеньоров, которых милорд, обожавший шумные компании, привёз с собой.

Граф горделиво восседал на чёрном жеребце. На его плечи была накинута пурпурная мантия, застёгнутая брошью из огромного оникса. Сбоку виднелся меч, а из-под мантии выглядывала красная туника, расшитая орнаментом. Запястья украшали золотые браслеты толщиной в палец. Не скрытые капюшоном волосы, остриженные по нормандским традициям очень коротко, были черны как смоль.

Он спрыгнул с коня, и Вальтер, опустившийся в приветствии на одно колено, вскочил, чтобы принять уздечку. Граф дружески похлопал его по плечу — так он вёл себя со всеми, кому доверял, — весело поприветствовал Фулберта и обратился к уже спешившимся лордам:

— Идемте, сеньоры! Посмотрим на моего замечательного сына, о котором мне так много рассказывали! И ты с нами, мой милый кузен. Обещаю тебе тёплый приём.

Взяв за руку молодого мужчину, к которому относились эти слова, граф вошёл в залу.

После яркого солнца на рыночной площади в комнате показалось сумрачно. Милорд остановился на пороге, привыкая к темноте, и огляделся в поисках Гелевы.

Она подбежала к графу, и, тут же отпустив руку кузена, он крепко обнял возлюбленную, оторвав её от пола. Они что-то шепнули друг другу, но никто не услышал, что именно.

— Милорд, вы должны увидеть своего сына, — сказала Гелева графу и подвела его за руку к колыбели малыша в углу залы.

Граф Роберт, которого называли Великолепным[8], казалось, создавал везде, где бы он ни был, атмосферу величия и блеска. Горделивая осанка, длинная мантия, достающая до пола, блеск огромных бриллиантов — всё олицетворяло великолепие. Всё ещё держа руку Гелевы, он стоял у колыбели и любовался сыном, своим сыном. Глаза графа горели странным огнём. Когда он наклонился над колыбелью, расстегнулась и упала на мальчика его цепочка. Малыш тут же схватил её и, будто недоумевая, откуда она взялась, поднял глаза на графа. Их взгляды встретились. Две пары глаз были похожи как две капли воды. У ребёнка на лице было то же выражение настойчивости и упрямства, каким обладали с рождения все нормандские герцоги со времён Ролло[9] Это заметил и родственник графа, юный Роберт, сын графа О, и прошептал что-то стоявшему рядом смуглому человеку. Это был Вильгельм Тальвас, лорд Белисма. Взглянув через плечо графа на ребёнка, тот пробормотал что-то похожее на ругательство, но, заметив, с каким удивлением смотрит на него Роберт, попытался обратить всё в шутку, пояснив, что во взгляде младенца ему почудилась ненависть, а это значит, что ему, Тальвасу, пришёл конец. Подумав, Роберт решил, что лорд Белисма попросту малость перебрал, дорвавшись в замке до ячменного пива, и сам не ведает, что говорит. Его отговорка казалась, по меньшей мере, нелепой: ведь этот младенец был всего лишь незаконнорождённым сыном лорда и ничего не получал в наследство, Вильгельму же принадлежали земли во Франции и Нормандии, и он имел репутацию человека, с которым лучше не связываться. Смущённый пристальным взглядом Роберта, Тальвас покраснел и отошёл в сторону, сам не понимая, в чём была причина его выпада.

Граф Гесмес, который был в восторге от малыша, счастливо улыбался.

— Сразу видно, что в нём течёт моя кровь! — с гордостью проговорил он и снова повернулся к человеку, которого сам ввёл в залу: — Эдуард, у меня растёт достойная смена, не так ли?

Саксонский принц подошёл ближе и, улыбаясь, посмотрел на ребёнка. В отличие от нормандцев, он не был смуглым. Тонкое лицо обрамляли светлые длинные локоны, а глаза, как и у большинства жителей северных островов, были голубыми, и взгляд их говорил о доброте его натуры. Его младший брат Альфред, стоявший в дверях, был похож на Эдуарда, но в выражении его лица было больше сдержанности и целеустремлённости. Братья держались, как подобает сыновьям покойного короля Англии Этельреда. Они мечтали вернуться на родину после смерти Кнута, датчанина, захватившего английский трон[10]. Тогда Эдуард станет королём. А сейчас он был лишь изгнанником, принятым из милости при нормандском дворе.

— Вы поклянётесь любить моего сына, — произнёс Роберт, обводя всех вызывающим, но добрым взглядом. — Он ещё мал, но впереди у него вся жизнь. И он достойно проживёт её, обещаю вам.

Эдуард дотронулся до щёки мальчика.

— Да, я стану любить его как собственного сына, — проговорил он. — Он так похож на вас, граф.

Граф Роберт улыбнулся двоюродному брату и вложил ручонку младенца в его руку.

— Ты будешь преклоняться перед своим племянником, — смеясь, сказал он Эдуарду. — Посмотри, как малыш ухватился за твой палец! Он станет сильным мужчиной.

— Он всегда так делает, — мягко заметила Гелева. — Крепко сжимает в своих кулачках всё, что попадается ему, и кажется, что никогда уже не разожмёт их.

Гелеве не терпелось пересказать графу свой сон, но она не решалась сделать это в присутствии стольких людей.

— В нём течёт горячая кровь, — пошутил Вильгельм Тальвас. — Придётся быть с ним поосторожней, когда он вырастет.

Граф Роберт вынул меч из ножен.

— Если он действительно мой сын, то станет воином, — с этими словами граф положил меч в люльку.

Бриллиант на рукоятке сразу же привлёк внимание мальчика. Он перестал тянуться к украшению, которое носил на шее граф Роберт, и схватился за рукоять. У Дуксии, ещё не пришедшей в себя от приезда в дом столь благородного собрания, чуть не вырвался крик ужаса, когда она увидела, какая опасность угрожает ребёнку. Но Гелева продолжала улыбаться. Малыш крепко держал меч, а вокруг все дружно смеялись.

— Ну, что я говорил? — торжествовал граф Роберт. — Он станет воином, клянусь честью!

— Церковь приняла его? — спросил Эдуард.

— Его крестили с месяц назад в церкви Святой Троицы, — ответила Гелева.

— Какое имя ему дали?

— Вильгельм, милорд.

— Вильгельм-воин! — усмехнулся граф Гесмес.

— Вильгельм-король, — прошептала Гелева.

— Вильгельм, — только и пробормотал лорд Белисма.

Гелева взяла за руку графа. С любовью они смотрели на сына, которого прозвали воином, королём и бастардом[11], а тот, радуясь появлению новой игрушки, теребил рукоять меча своими крохотными пальчиками.