Вильгельм Завоеватель

Глава 1

После отъезда Гарольда прошло совсем немного времени, а в Нормандию прибыл ещё один гость из Англии. Им оказался Тостиг, великий ярл Нортумбрийский, он приехал с женой и детьми. Угрюмый и мрачный, он рассказывал о том, как предательски с ним обошлись, как не по-братски к нему отнеслись. В его рассказе трудно было что-нибудь понять, однако один факт вырисовывался со всей очевидностью: правление ярла Тостига в Нортумбрии отличалось такой жестокостью, что все его подданные поднялись против него, как один человек, и объявили Моркера, сына Альфгара, своим господином. Их поддержал Гарольд. С этого момента речь Тостига становилась совсем бессвязной.

Герцог Вильгельм с усмешкой оглядел своего гостя и больше не стал терять на него времени. Джудит уединилась со своей сестрой и несколько более подробно рассказала обо всём, что случилось.

Джудит потолстела, а в её тёмно-каштановых волосах появилась седина. Она научилась быть всегда абсолютно спокойной и большую часть дня занималась тем, что ела леденцы. Причуды мужа оставляли её абсолютно безучастной, так же как, впрочем, и всё вокруг. Она лениво посмотрела на Матильду и заметила:

— Моя дорогая, ты всё так же стройна, как и раньше! А сколько детей ты подарила своему господину: семь или восемь?

— Восемь, из них трое сыновей, — гордо ответила Матильда.

— Они все похожи на него, — сказала Джудит. — А сколько лет прошло с тех пор, как Сражающийся Герцог вошёл в наши покои в Лилле и выпорол тебя?

Матильду вовсе не задело это напоминание.

— Столько же, сколько прошло с тех пор, как ты отправилась в постель ярла Тостига.

Джудит съела ещё один леденец и тщательно облизала пальцы.

— Да, похоже, это было неудачное решение. Тогда он был дураком, а теперь стал злодеем, — она зевнула. — Сделав из себя изгнанника, вряд ли удастся победить Гарольда. А виновата во всём эта хитрая кошка Эгита.

— Королева? — Матильда подняла глаза от своего вышивания.

— Она и Тостиг в прошлом вынашивали план свержения Госпатрика. Король не возражал, но твой господин отпустил Гарольда, и, я уверена, он скоро взял всё в свои руки. Через месяц после возвращения Гарольда Тостиг оказался в немилости, с ним было покончено. — Казалось, она что-то обдумывает. — Тостиг всегда строит грандиозные планы. У всех сыновей Годвина большие амбиции. Но я сомневаюсь, что мой супруг в состоянии с успехом закончить хоть одно из своих начинаний. Больше я ничего не могу сказать.

Герцогиня подумала о своём муже, совсем не похожем на Тостига, и тайком улыбнулась. Джудит откинулась на спинку кресла и наблюдала за своей сестрой сквозь слегка приоткрытые ресницы.

— Да, крошка, — сказала она, — ты думаешь, что в конце концов сделала более правильный выбор, чем я. Я этого не могу отрицать. Герцог Вильгельм — настоящий мужчина. Я помню, он ни слова не сказал мне, когда пришёл свататься к тебе.

Ярл Тостиг оставался при дворе герцога несколько недель, рассказывая о своих бедах, но на Рождество отправился во Фландрию. Сёстры попрощались довольно сердечно, но теперь в их отношениях не было прежней близости. У каждой были свои секреты, и ни одна не жалела о том, что они расстаются навсегда.

Рождество прошло спокойно. Рауль поехал на юг, чтобы навестить своего отца, и всю дорогу вспоминал те годы, когда вместе с ним в Харкорт ездил Эдгар. Он пришпорил коня, стараясь отогнать эти воспоминания, но рядом с ним как будто скакал дух Эдгара, и ему даже казалось, что он слышит звуки старой брунанбургской песни, которую так любил напевать его друг. В Харкорте Хьюберт поинтересовался, где Эдгар, и был, похоже, сильно удивлён, узнав, что тот отправился домой в Англию. Память часто подводила его, но, как все старые люди, он не любил, когда ему об этом напоминали Он спросил:

— У него, кажется, была сестра? — Ему было приятно, что он сам вспомнил об этом, и он напряжённо стал припоминать её имя. — Элфрида, — радостно сказал он наконец.

Её имя, произнесённое после стольких долгих месяцев разлуки, заставило Рауля вздрогнуть. Ему казалось, что оно теперь существует только в его мечтах Худые щёки Рауля зарделись.

— Да, у него есть сестра, — ответил он.

— Её я никогда не видел, — сказал Хьюберт, — но Эдгара я хорошо знал и любил его. Что ему здесь так не понравилось, что ему вдруг понадобилось вернуться в Англию?

— Он ведь сакс, отец, — мягко сказал Рауль.

— Я это знаю, — раздражённо заявил Хьюберт. — Но ведь он жил среди нас долгие годы, достаточно для того, чтобы Нормандия стала его родиной. Он вернётся.

Рауль покачал головой. Он отвернулся и пошевелил дрова в камине, наклонившись так, чтобы Хьюберт не смог увидеть его лица и понять, как ему тяжело.

— Жаль, — заметил Хьюберт. Неожиданно он погрузился в молчание, как это иногда бывает со старыми людьми, и стал смотреть в огонь так, будто видел там своё прошлое. Он улыбнулся, покачал головой и очень скоро задремал. Проснувшись, он больше не вспоминал об Эдгаре и хотел лишь одного — чтобы ему поскорей принесли его ужин.

В Руане на Рождество веселились от души, молились и охотились. Лорд Роберт приготовил ловушку для своего толстого дядюшки Вальтера, поставив мешок с мукой на полуоткрытую дверь, и посчитал, что день был прожит не зря, когда шутника наказали за его проделку.

После Рождества ударили сильные морозы. Во рвах вокруг замка замёрзла вода, а его серую крышу покрыл снег. Мужчины облачились в накидки на меху, а сыновья герцога сделали ледяную горку во дворе замка, которая оказалась куда большим развлечением, чем они могли себе представить, потому что не менее трёх благородных рыцарей случайно наступили на неё.

Холодная погода, которая делала меха пределом всех мечтаний для большинства обитателей замка, казалось, лишь прибавила герцогу сил и энергии. Дни напролёт он проводил на охоте, в лесах постоянно разносилось эхо от рожков его егерей, загоняющих дичь. В этих прогулках герцога сопровождали лишь самые стойкие из его свиты, но все заметили, что самый верный друг герцога бросил его. Шевалье де Харкорт укутывался в свой красный плащ, дрожал на ветру как осиновый лист и умолял своего господина извинить его.

— Рауль не в духе, — язвительно заметил Грантмеснил, — потому, что он потерял свою прекрасную леди.

Рауль ответил ему взглядом, который был холоднее льда, сковавшего реки. То, что Грантмеснил сказал правду, вовсе не делало его укол более приятным и менее ощутимым для Рауля.

Если же утверждение Рауля о том, что он не выносит холодного ветра, было не просто отговоркой, то можно было смело сказать, что он в этом не одинок. Однажды, где-то в начале января, герцог на лодке переправился через Сену в леса Кьювилля для того, чтобы поохотиться на оленей, и из всех собравшихся только один он не ворчал по поводу холодной погоды. Тонкий слой льда покрыл ветви деревьев, земля стала твёрдая как камень, наст с треском ломался под ногами, в прозрачном воздухе от дыхания людей образовывались маленькие облачка пара. Им приходилось притоптывать, чтобы разогреть ноги, и Грантмеснил, пытаясь согреть свои пальцы, пробурчал:

— В такую погоду только охотиться.

Герцог убил крупного оленя. Казалось, он не чувствует холода: его щёки горели и он сбросил свою мантию, чтобы освободить руки. Егеря гнали ещё какую-то дичь. Ральф де Тени начал было натягивать свой лук, но тут же со смехом пожаловался, что его пальцы совсем онемели. Вильгельм де Варен выстрелил, но промахнулся. Герцог вытащил свою стрелу.

Тетива была уже натянута, когда охоту прервали. Из Руана на коне, который постоянно спотыкался, но всё-таки шёл рысцой, прибыл посланник, и теперь он прибежал к Вильгельму и, не дожидаясь, пока тот выпустит стрелу, упал перед ним на колени. Его кожаный плащ и ботинки были в пятнах от солёной воды — по всей вероятности, он прибыл издалека и очень сильно спешил.

— Господин мой, — тяжело дыша, проговорил он, — мне сказали, что вы здесь!

Герцог нетерпеливо выругался и опустил стрелу. Он повернулся и, нахмурив брови, посмотрел на посланника. Слова упрёка готовы были сорваться с его языка, но он остановился и, быстро отдав лук своему леснику, подал знак всем, кто стоял подле него, отойти прочь.

— Теперь говори! Какие новости из Англии? — спросил он.

— Король Эдуард умер и был похоронен в день святой Епифании, поминки по нему уже справлены. Гарольд, сын Годвина, коронован на английский трон.

— Коронован?! — герцог побледнел. — Это правда?

— Да, господин, правда. Его помазал архиепископ Стиганд, сам отлучённый от церкви. Теперь в Англии правит Гарольд. — Он помедлил, не зная, как продолжить.

— Ну? — резко спросил Вильгельм. — Что ещё?

— Гарольд взял в жёны Элджиту, вдову Гриффида и дочь ярла Альфгара, — пробормотал посланник.

Он увидел, как рука герцога сжалась в кулак, и весь затрепетал от страха, но Вильгельм не ударил его. Повернувшись, он пошёл назад к своим егерям, которые смотрели на него с удивлением и беспокойством. Он не обратил на них ни малейшего внимания, но резко выхватил свою мантию из рук пажа и накинул её на плечи. В тишине, которая казалась ещё более ужасной, чем любой взрыв ярости, он быстро пошёл по тропинке, ведущей к реке.

Его неожиданный молчаливый уход показался всем таким странным, что никто не знал, как его растолковать. Хью де Грантмеснил непонимающе смотрел на де Тени, ошеломлённый Вильгельм де Варен тихо проговорил:

— Что могло случиться? Я никогда раньше не видел его таким. Нам лучше пойти с ним, но ничего не говорить.

Три барона отдали свои луки оруженосцам и молча направились вслед за герцогом к реке. Они видели, каким мрачным вдруг стало его лицо и как он без конца то завязывал, то развязывал шнурки на своей мантии. Его лодка ждала у берега и была готова к отправлению, он ступил в неё, абсолютно не задумываясь, и несколько секунд она сильно раскачивалась, грозя перевернуться. Герцог уселся на носу лодки, так ни разу и не взглянув в сторону своих друзей и не произнеся ни слова. Вильгельм не отрываясь смотрел на воду, пальцы продолжали теребить застёжку мантии. Грантмеснил украдкой наблюдал за ним и увидел, как дёргается уголок его рта, и подтолкнул де Тени. Они уже видели подобное несколько лет назад, когда разъярённый Вильгельм выгнал этих двоих. Де Тени слегка передёрнуло, и он приложил палец к губам. Пусть сегодня они были ни в чём не виноваты, но им был хорошо известен этот признак бушующей в их хозяине злости, и они сильно опасались его.

Когда киль лодки врезался в противоположный берег, де Варен быстро выпрыгнул из неё, чтобы помочь своему хозяину. Вильгельм сам вышел на берег, не обратив ни малейшего внимания на протянутую руку, и быстрым шагом направился к замку.

За ним, тоже молча, следовали его спутники. Но даже если бы они все вдруг исчезли, герцог вряд ли бы это заметил.

Вильгельм вошёл в зал. Слуга, который поспешил ему навстречу, чтобы взять его плащ и перчатки из куницы, в испуге остановился, увидя выражение его лица. Герцог прошёл мимо него к скамейке около одной из каменных колонн и, устало опустившись на неё, вытер лицо краем своего плаща.

В зале было несколько рыцарей, которые, видимо, знали, что так сильно расстроило и разозлило герцога. Один из них начал шептать что-то на ухо де Варену. Де Тени услышал: «Гарольд стал королём Англии» — и понимающе хмыкнул.

Грантмеснил большим пальцем указал на выход, и слуга, который всё ещё в растерянности стоял посреди зала, вышел на цыпочках.

Воробей, влетевший в одно из незастеклённых окон, заставил баронов вздрогнуть. Де Варен прошептал:

— Следует ли нам с ним поговорить или лучше удалиться?

Ещё до того как Грантмеснил успел ответить, неловкое молчание было нарушено странным и неуместным звуком. Кто-то спускался по лестнице, беззаботно напевая песенку.

Де Тени невольно посмотрел на герцога, но Вильгельм даже не шелохнулся. Из-за поворота лестницы показались Фиц-Осберн и Рауль. Сенешаль был явно в хорошем настроении, на его пальце блистал перстень с аметистом, те же камни украшали браслет на запястье. Он весёлым взглядом оглядел всех присутствующих и подмигнул им. Его голос зазвенел на самой высокой ноте песенки.

Де Варен сделал ему знак, чтобы он замолчал, и показал на герцога. И Фиц-Осберн, и Рауль оглянулись, песенка прервалась. Сенешаль прошёл через зал к герцогу и бесстрашно положил ему руку на плечо.

— Взбодритесь, мой господин! — весело сказал он. — Ну в чём дело? Теперь нет смысла хранить молчание, мы узнали все новости ещё до того, как вы вернулись из леса.

Герцог уронил свой плащ, его лицо немного просветлело, но всё равно настроение у него не улучшилось.

— Вильям, Гарольд, сын Годвина, нарушил клятву и теперь правит в Англии.

— Я знаю, — ответил Фиц-Осберн. — Неужели вы поверили ему, сеньор?

— Да, я слишком сильно верил ему, — сказал Вильгельм. Он встал и начал расхаживать взад-вперёд по залу. Он заметил баронов, стоящих возле двери. — О, великий Боже, а вы-то что встали здесь как вкопанные?

— Господин, разрешите нам уйти, — торопливо проговорил Грантмеснил.

Герцог засмеялся и снова стал ходить взад-вперёд. Лорды вышли. Фиц-Осберн, заткнув руки за украшенный драгоценностями пояс, сказал:

— Сеньор, вы слишком сильно расстраиваетесь. Вы завоюете Англию. Что ты скажешь, Рауль?

Рауль стоял, скрестив руки на груди, возле одного из длинных столов. Он ответил:

— Ничего. Герцог знает, что я об этом думаю, я давно сказал ему всё.

Вильгельм оглянулся через плечо и произнёс:

— Успокойся, друг мой, твоей добычей станет Элфрида.

Рауль не хотел получать её такой ценой, но что ещё ему оставалось?

— О, если бы жизнь была такой простой штукой, какой она представляется нам в молодости! — устало заметил Рауль. Он подошёл к камину и стал смотреть в огонь на горящие поленья.

Сзади себя он слышал, как герцог и Фиц-Осберн быстро обменялись несколькими словами. Сенешаль предлагал сразу же объявить войну; в его воображении корона Англии уже украшала голову Вильгельма. Он говорил о кораблях, об оружии, и, слушая его, Рауль чувствовал, что одна его часть рвётся навстречу этой кровавой битве, опережая Фиц-Осберна, стремится достичь своей заветной цели, пройдя по тропе, проложенной мечами. А какой другой путь? Никакого, думал он. И всё-таки когда он услышал, как Фиц-Осберн уговаривает герцога направить в Англию посланников и объявить Гарольду войну, другая его часть воспротивилась, и, повернувшись, он резко сказал:

— К чему такая поспешность? Когда это нашему герцогу Вильгельму нужно было сломя голову лезть в войну? Дай совет получше или замолчи. Боже правый! Неужели вы двое не видите ничего, кроме победы?

Фиц-Осберн удивлённо посмотрел на него.

— Неужели ты сомневаешься в нашей победе? — спросил он. — Разве в христианском мире есть более сильное войско, чем у Нормандии?

— Спасибо, Вильям! — сказал герцог и засмеялся, глядя через плечо. — Ну что, есть, Рауль?

— Нет, — ответил он. — После того как этот ваш план осуществится, не будет ни одного столь же сильно запятнанного кровью войска.

— Я знаю, знаю, — ответил герцог. — Но мы с тобой много раз уже говорили на эту тему, Рауль. Теперь мне не свернуть с выбранного пути.

Он посмотрел на Фиц-Осберна:

— Я отправлю в Англию своих посланников, но пока не буду объявлять войну.

— Но почему? — возразил Фиц-Осберн. — Чего ещё вы ждёте? Он нарушил священную клятву, он оттолкнул вашу дочь Аделину. Чего ещё вам не хватает?

Герцог не обратил внимания на его слова.

— Мне нужен Ланфранк, — сказал он. — Вильям, приготовь кого-нибудь для того, чтобы он мог через час отправиться в Бек с пакетом.

Тут он обнаружил, что всё ещё продолжает держать в руках свои перчатки, и положил их на стол. Его гнев уже перегорел, перед ним стояла сложная задача, которую надо было решить, и он вовсе не собирался тратить время на бесполезную злобу.

— Когда, по словам моего посланника, умер Эдуард?

— Пятого января, — ответил Фиц-Осберн. — В Чайлдеме построили аббатство для того, чтобы похоронить его.

— Значит, прошло две недели, — герцог стал легонько постукивать пальцами по столу. — Достаточно времени. Если у Тостига в Лондоне есть шпионы, то он уже получил эти новости и, значит, скоро мы его увидим в Руане.

Рауль поднял голову.

— Почему? — удивлённо спросил он.

В глазах герцога появилась усмешка:

— Он приедет для того, чтобы попросить у меня помощи или совета, друг мой. И конечно же я дам ему хороший совет. Думаю, я могу рассчитывать на то, что Гарольд с ним сам справится.

— Не может быть, чтобы Тостиг был таким дураком! — воскликнул Рауль.

— Ставлю своего боевого коня против твоей гнедой, что он приедет, — предложил Вильгельм.

— Боевого коня, которого привёз вам Гиффорд из Испании? — спросил Рауль. — А что скажет старый Вальтер?

— Ничего. Ведь я не проиграю, — подмигнув ему, ответил Вильгельм.

— Тостиг должен быть сумасшедшим, если решит просить вас о помощи. Договорились, сеньор: ваш испанский боевой конь против моей гнедой.

Но он проиграл свою гнедую. Не успели посланники герцога с его первыми осторожными письмами Гарольду покинуть Нормандию, как ярл Тостиг прибыл в Руан на взмыленном коне в сопровождении ему подобных подданных, которые покинули Нортумбрию вместе с ним. Он весь кипел от ярости, и ему конечно же не хватило ума на то, чтобы промолчать. Он готов был выплеснуть весь свой гнев и все амбиции перед единственным человеком, которого ему следовало опасаться.

Ни единого слова, которое могло бы разъяснить Тостигу сложившуюся ситуацию, не слетело с уст рыцарей из окружения Вильгельма. Он ничего не знал ни о посланниках, отправившихся в Англию, ни о целях самого герцога. Ярл всё рассказал и тут же попросил у Нормандии помощи для того, чтобы сбросить Гарольда.

Герцог довольно спокойно общался с ним, но в разговоре с Раулем заметил:

— Чего я никак не могу понять, так это то, как у Годвина, который, несомненно, был умным человеком, мог родиться такой тупица. Просить помощи у Нормандии? Ведь я тот самый человек, которому ему ни в коем случае не следовало бы доверять!

Герцогиня, наблюдавшая за своими сыновьями, которые резвились в саду, отвернулась от окна и спросила, хочет ли Тостиг стать королём Англии.

— Как и многие другие, — ответил герцог.

— И он просит помощи у тебя? — Матильда злобно усмехнулась. — Смельчак! Использовать Нормандию в своих целях! И что ты собираешься делать?

— Я использую Тостига, — мрачно ответил Вильгельм. — Я сказал ему кое-что, что покажется очень важным. Он попрощается с твоей сестрой и отправится в Норвегию, чтобы попытаться заинтересовать Харальда Хардрада[22].

Он протянул свою широкую руку и взял Матильду за подбородок. Слегка повернув её лицо, он улыбнулся ей и сказал:

— Я разработал стратегию, которая должна понравиться этой маленькой головке. Тостиг с моего благословения может отправляться воевать с Гарольдом, потому что я абсолютно уверен, что он не выйдет живым из этого сражения. — Он поднял глаза и увидел, что Рауль смотрит на него. — Мой страж, я знаю, что ты мне скажешь. Такие способы тебе не по душе, но этот путь приведёт меня к цели.

Рауль не сказал ни слова. Он смотрел на герцогиню, удивляясь, как она может поддерживать политику, в результате которой её сестра, вероятно, останется вдовой. Он вспомнил, как она и Джудит прогуливались, взявшись за руки, по улицам Лилля, представил, как две головки, золотая и рыжеватая, склонялись друг к другу и как зелёные глаза раскрывали свои секреты голубым.

Неожиданно из сада донёсся голос Роберта, он звал рыжего Вильяма, стоя под окнами. Рауль увидел, как Матильда повернула голову и прислушалась, на её лице появилась улыбка, и он тут же понял, что она не думает о своей сестре Джудит. И Джудит, и дни детства уже не волновали её, они были забыты и навсегда остались в туманном прошлом, им не было места в настоящем.

Матильда жаждала получить корону, может быть, для Вильгельма, может быть, для себя, но главное, для своего белокурого любимца. Раулю даже показалось, что она уже считает, что у него есть полное право на эту корону; вероятно, даже если бы её родной отец попытался заполучить заветный приз, она стала бы для него таким же безжалостным врагом, каким сейчас была для Тостига.

Отойдя от герцога, она сосредоточила свой проницательный взгляд на Рауле:

— Ты против нас, Рауль?

Он отрицательно покачал головой. Но, казалось, ей этого было недостаточно, она даже выглядела обеспокоенно. Он уверил её:

— Нет, леди. Я с вами до конца моих дней.

Он не мог объяснить ей, какие сомнения терзают его душу, не мог показать, насколько сильно мечта о славе и короне завладела Вильгельмом. Она бы не поняла его; как и герцог, она всегда видела впереди себя определённую цель, и, будучи женщиной, она даже ещё меньше, чем он, заботилась о том, какими методами добиваться её.

Он вдруг подумал: «Если бы я только мог быть таким, как они, видеть впереди цель, за которую стоит сражаться, и не мучить себя мыслями о том, что всё могло бы быть иначе, не обнаруживать в конце пути, что душа рвётся на части, а счастье оказалось мне не в радость, потому что цена, которую я за него заплатил, была слишком велика!»

Но он не знал, что никогда не станет таким, как они; ему суждено всегда обращать внимание на небольшие радости и горести, которые таит в себе жизнь, и ценить их выше, чем какую-либо отдалённую цель. «Во мне нет ни капли величия, — думал он, — те, кто называет меня мечтателем, конечно же правы. Интересно, к чему приведут все мои мечтания? Наверное, ни к чему. Тем временем, пока я блуждаю во мраке, Вильгельм уже давно проложил бы себе дорогу, сметая на своём пути все те препятствия, которые заставляют меня сомневаться в правильности выбранного пути. Но теперь я за него боюсь. О, Вильгельм, мой господин, не случилось бы так, что ради этой проклятой короны вы пожертвуете всем тем, за что я вас так любил».

Как будто в ответ на его мысли герцог вдруг сказал:

— Верь в меня, Рауль, несмотря ни на что. Может быть, тебе не нравятся мои методы, но ты стремишься к той же цели, что и я.

— Я хочу только одного — мира для Нормандии, — сказал Рауль, встретив взгляд герцога.

— И ещё безопасности для всех норманнов и богатого наследства, — настаивал герцог.

Рауль улыбнулся:

— Ну конечно, сеньор, этого тоже. Но об этом подумали вы, а не я. Я был бы не в состоянии смотреть так далеко, если бы вы не указали мне направление. Даже сейчас мне кажется, что вы видите сияющую звезду, которая, к сожалению, скрыта от моего взора. Передо мной же лишь мрак, отделяющий меня от этой звезды.

Герцогиня с изумлением посмотрела на него:

— Рауль, ты говоришь как поэт, который когда-то написал мне стихи, — сказала она, а потом добавила, лукаво улыбаясь: — Скажи мне, в этом заслуга Элфриды? Неужели ты превратился в поэта?

— Нет, мадам, — ответил Рауль шутливым тоном. — Я всего-навсего несчастный, которого всё время терзают сомнения. Как Галет, я должен сказать: «Пожалейте бедного дурака!»

Глава 2

После возвращения посланников из Англии события начали развиваться. Ответ Гарольда был таким, какого ожидал Вильгельм. Он признавал, что принёс клятву в Байо, но заявлял, что его силой вынудили сделать это, и потому он считает себя свободным от всяческих обязательств. Корона Англии, писал он, принадлежит не ему лично, а народу, и он не может по собственной воле распоряжаться ею, только у английского народа есть право даровать её. Что же касается леди Аделины, то, сообщал герцогу Гарольд, он не мог жениться без согласия своего совета, а совет настоял на том, чтобы он взял в жёны англичанку.

Герцог внимательно прочитал этот ответ и отдал его Ланфранку. Письмо должно отправиться в Рим, ведь герцог посылал в Англию своих гонцов лишь для того, чтобы выудить у Гарольда подобное письмо.

Ланфранк несколько минут молча изучал послание Гарольда и в конце концов сказал:

— Лучше и быть не может. Он признает клятву.

Ланфранк убрал бумагу в шкатулку и запер её золотым ключиком, который висел на цепочке у него на шее. Тонкой изящной рукой он разглаживал сутану и тем временем сосредоточенно размышлял. Через некоторое время он поднял глаза и медленно проговорил:

— Я считаю, сын мой, что ты не можешь поступить лучше, чем сделать своим послом в Риме Гилберта, архиепископа Лизье.

— Но я думал отправить туда вас, святой отец, как когда-то.

— Н-нет, — Ланфранк очень чётко совместил кончики пальцев двух рук, — возможно, сын мой, что меня там слишком хорошо знают. Пусть едет Гилберт, я дам ему мои инструкции. Кардиналы не станут кричать: «Осторожно, Гилберт! Он для нас слишком умён».

Герцог засмеялся:

— Тогда объясните ему, что надо делать. В этом я полностью полагаюсь на вас и подчиняюсь вам.

После этого приор раскланялся и, поднявшись, величавой походкой вышел, неся под мышкой драгоценную шкатулку.

Затем герцог созвал своих приближенных, но никто не знал, о чём говорилось на этом собрании. На нём присутствовали его сводные братья Роберт и Одо, муж его сестры виконт Овранш и его кузены из О и Эвре. Кроме родственников Вильгельма были ещё его сенешаль и знаменосец, а также лорды Бомон, Лонгвилль, Монфор, Варен, Монтгомери и Грантмеснил. Все они разделяли точку зрения герцога, было решено созвать общий совет в Лиллебонне, в новом, специально построенном для подобных собраний дворце, который находился в нескольких шагах от Руана.

Каменщики только что закончили работу в этом дворце, и теперь он величественно возвышался белой громадой на фоне голубого неба. В центре располагался огромный сводчатый зал, из него множество дверей вели в разные комнаты. Свет попадал в зал через небольшие парные окна наверху, разделённые колоннами и арками. На стенах висели гобелены, вышитые новыми яркими нитками тёмно-красного, зелёного и небесно-голубого цветов; каменный пол был устлан камышом, а разбросанные веточки розмарина и пахучей восковницы должны были создавать в зале приятный аромат. Но всё-таки запах извёстки пока был неистребим, и, несмотря на то что во всех каминах горел огонь, с шумом уносясь вверх по дымоходам, здесь всё ещё было темно и сыро. «Со временем это место станет более уютным», — думал Рауль. Он, жмурясь, смотрел на сверкающее своей белизной сооружение. Ему очень понравились лепные украшения.

Трон под балдахином из роскошной драпированной ткани располагался на возвышении в одном конце зала. Перед ним стояла небольшая скамеечка для ног. Герцогиня своими руками вышила на обивке золотых львов, чтобы каждый раз, когда герцог будет ставить свою ногу на скамейку, у него под каблуком оказывалась бы эмблема Нормандии.

На возвышении были кресла для главных советников герцога, а в самом зале стояли скамьи для менее значимых персон.

Лиллебонн кишел вассалами, съехавшимися сюда, повинуясь призыву герцога. Гилберт де Офей, который вместе с Раулем сопровождал Вильгельма, раздражённо заявил, что ему не удаётся найти во всём дворце ни одного места, где можно было остаться наедине с самим собой. Жена Гилберта была беременна, и он надеялся, что наконец после шестерых девочек она принесёт ему сына. Он каждый день посылал гонцов, чтобы узнать, как она себя чувствует, потому что незадолго до его отъезда ей не посчастливилось и она увидела ежа в своём саду, а всем хорошо известно, что это может вызвать выкидыш. И, кроме того, по ночам ему приходилось спать вместе с сотней других баронов, а это ещё больше выводило его из себя.

Рауль с первого взгляда оценил сложившуюся ситуацию и твёрдо заявил, хотя и со скрытой усмешкой, что, так как герцогиня осталась в Руане, он хотел бы занять своё прежнее место на соломенной кровати у ног герцога.

— Боже правый, ты что же думаешь, что меня хотят убить? — удивлённо спросил Вильгельм.

— Нет, — честно ответил Рауль. — Но я думаю, что лучшего места для меня просто не найдётся.

Рано утром в назначенный для совета день все вассалы и арьервассалы собрались в зале. Они толкали и пихали друг друга, стараясь занять места поудобнее, и громко и долго выясняли, для чего Вильгельму понадобилось созывать их. Те, кто знал причину, пытались втолковать её несведущим, и к тому времени, когда в зал через дверь, расположенную позади трона, вошёл герцог, там шла такая оживлённая дискуссия, что любому человеку было бы тяжело перекричать весь этот шум.

Вслед за герцогом в зал вошёл церемониймейстер. Его громовой голос разнёсся по залу, и все разговоры резко оборвались; вассалы почтительно замолчали и ждали, когда герцог обратится к ним с речью.

Его сопровождали члены его совета и все главные прелаты герцогства. Увидя рясы епископов, все присутствующие поняли, что дело, ради которого они собрались, было чрезвычайно важным. По залу прошёл приглушённый шорох, все настороженно вытянули шеи, те, кто был пониже, встали на цыпочки, чтобы подняться над плечами своих более высоких товарищей.

Вильгельм был в кольчуге, в церемониальном шлеме, на котором красовался венок. Подобное облачение имело особое значение. Гилберт де Харкорт, который прибыл на это собрание от имени Хьюберта, шёпотом проговорил:

— О! Да, похоже, это война!

Герцог поднялся по ступеням трона и оглядел зал, будто подсчитывая, все ли на месте. Когда те, кто его сопровождал, заняли свои места на возвышении, он начал свою речь, обращённую к баронам.

Они слушали его в абсолютной тишине. Его сильный голос эхом отдавался под сводами зала. В зале теперь никто не шелохнулся; было очевидно, что вассалы не ожидали ничего подобного, и совершенно очевидно, что большинство из них слушали его с тревогой и неодобрением.

Рауль стоял справа от трона и мог видеть почти всех собравшихся в зале. Он держал свой обнажённый меч, уперев его острие в землю и обеими руками сжимая рукоятку. Один раз он украдкой взглянул на Гилберта де Офея, который стоял по другую сторону трона, но Гилберт не ответил на весёлый огонёк в его глазах, он явно был не в духе.

Герцог закончил свою речь и, сев, обеими руками вцепился в подлокотники своего трона. Потом кто-то шепнул что-то на ухо своему соседу. Шёпот усилился и превратился в сдавленный гул, который постепенно становился всё громче и громче.

Герцог снова поднялся, на него посмотрели с некоторым подозрением. Он произнёс:

— Господа, я удаляюсь, чтобы дать вам возможность обсудить всё между собой. — Он сделал знак своим братьям и вышел вместе с ними.

Как только дверь за ними захлопнулась, поднялся ужасный гам. Некоторые пытались объяснить всему собранию, насколько нереальными были требования герцога, другие, более молодые, старались перекричать общий неодобрительный шум, и, естественно, все разделились по группам от пяти до ста человек, объединившихся вокруг нескольких ораторов.

Фиц-Осберн первым спустился с возвышения. Он шагнул вниз и начал проталкиваться сквозь толпу. Он то здоровался с одним, то хлопал по плечу другого.

Де Монфор тоже встал. Он подмигнул Раулю:

— Клянусь душой Девы Марии, им эта идея не понравилась! Ну и что теперь?

— Я собираюсь пойти и послушать, что они говорят, — ответил Рауль. Он спрятал в ножны свой меч и взял де Монфора под руку: — Пойдём, Хью, в ближайшие двадцать лет у нас вряд ли будет ещё возможность так поразвлечься.

Вместе они спустились с возвышения и начали прокладывать себе дорогу от одной группы к другой.

— Рауль! Подожди немного! Герцог что, с ума сошёл? — сир де Эстотвиль попытался остановить его, схватив за плащ.

С другой стороны его потянул к себе Генри де Ферьер.

— Рауль, что всё это значит? Отправиться за море для того, чтобы сражаться с неизвестным народом на его же земле! Ведь это глупо!

— Ведь мы все потонем в море! — возмущённо продолжал Джеффри де Верней. — Помните, что случилось с Гарольдом у берегов Понтье! Корона! Королевство! Боже, кто слышал когда-нибудь о таком безумном плане?

— Отпустите меня, ведь это не мой план! — запротестовал Рауль. Его оттеснили от де Монфора, и он стал протискиваться к группе баронов, столпившихся вокруг Фиц-Осберна.

Фиц-Осберна все любили, и он всегда мог увлечь за собой слушателей. Рауль посмеивался, слушая его убедительную речь. У него был голос, который привлекал внимание окружающих, и один за другим бароны собирались вокруг него. Осуждение он встречал шутками и тем улучшал настроение собравшихся, затем, убедив их в том, что план вовсе не был столь уж безумным, как им сначала показалось, он умолял их вспомнить о долге и спокойно обсудить всё с герцогом. Кто-то потребовал от него ответа на вопрос о том, что лично он думает о требованиях герцога. Фиц-Осберн ответил уклончиво, но в таких тонах, что всем понравилось. Бароны начали думать, что именно его и надо сделать своим представителем.

Рауль прошмыгнул сквозь толпу к комнате, в которой ожидал герцог. Он вошёл и увидел, что Вильгельм стоит возле камина, подняв руку так, чтобы заслонить лицо от огня. Мортен, откинувшись на спинку стула, ковырялся в зубах, а епископ Одо, всегда менее терпеливый, чем эти двое, сидел за столом и отбивал по нему дробь пальцами, едва сдерживая своё беспокойство.

Вильгельм поднял глаза, когда вошёл Рауль, и печально улыбнулся. Рауль торжественно заявил:

— Я благодарю вас, мой господин, за этот день. Я ещё никогда так не развлекался.

— Что они говорят? — спросил Одо, взглянув на него своими тёмными сверкающими глазами. — Видит Бог, им нужно научиться соблюдать этикет!

— Ну, они говорят, что многочисленные победы герцога вскружили ему голову, мой господин, — ответил Рауль.

— Глупцы! — не поднимая головы, спокойно сказал Вильгельм.

— Великолепное собрание ничтожеств! — огрызнулся Одо. — Слишком долго в Нормандии царит мир. Мужчины отрастили себе толстые животы и научились ценить комфорт выше, чем славу. Но я научу их!

Мортен перестал ковыряться в зубах, чтобы спросить в обычной для себя дипломатической манере:

— Они собираются ответить герцогу «нет», Рауль?

Рауль засмеялся:

— Когда я уходил, они, похоже, собирались сделать Фиц-Осберна своим представителем, так что одному Богу известно, каков будет их ответ. Их сердца говорят «нет». Они говорят, вы не можете заставить их сражаться за морем, милорд. Я думаю, многие просто боятся отправиться в плавание.

Герцог повернул к нему голову:

— Виконт Котантен здесь?

— Пока нет. Но Тессон здесь, и он не одобряет ваш план.

Зубы Вильгельма засверкали в широкой улыбке.

— Я могу крутить Тессоном так, как мне захочется, — сказал он.

Кто-то постучал в дверь, Рауль открыл её и на пороге увидел Гилберта де Офея. Гилберт был весьма обеспокоен, он произнёс:

— Не будет ли герцог так любезен вернуться? Все решили избрать своим представителем Фиц-Осберна и предоставить ему возможность как можно мягче выразить все возражения.

В зале восстановился порядок. Герцог снова сел на трон, его братья встали за ним, Рауль остановился в некотором отдалении у колонны.

— Ну что же, господа? Вы приняли решение? — спросил герцог.

— Да, милорд, мы все обсудили, и на мою долю выпало высказать мнение всех собравшихся сегодня здесь благородных рыцарей, — начал Фиц-Осберн.

В зале послышался одобрительный шёпот; все благородные рыцари с благодарностью смотрели на своего представителя и замерли в ожидании. Им хотелось услышать, как ему удастся смягчить их безоговорочный отказ.

— Тогда говори, Фиц-Осберн, — сказал герцог. — Я слушаю.

Сенешаль поправил свой плащ на плече и поклонился:

— Сеньор, мы выслушали ваши предложения и отдаём вам дань уважения за ту отвагу, которая позволяет вам считать это предприятие легко осуществимым.

Присутствующие согласно кивали. Они не видели никакого изъяна в подобном начале; это как раз немного повысит настроение герцога, прежде чем речь зайдёт о неприятном.

— Вы желаете получить корону и королевство, милорд, мы знаем, что вы заслужили их. Вы призываете нас, ваших верных вассалов, помочь вам в осуществлении ваших планов. Сеньор, вам должно быть известно, что по закону рыцарского кодекса чести вы не можете приказать нам отправиться за море и сражаться там.

Он немного помедлил, но герцог ничего не сказал. Вассалы вновь закивали головами: Фиц-Осберн пока очень хорошо справлялся со своей задачей.

Он продолжал:

— Вы просите нас следовать за вами в чужие земли, населённые грозными врагами, — этого ещё не делал ни один герцог Нормандии. Мы не привыкли к путешествиям по морю, вероятно даже, что нам не очень нравится эта идея, у нас здесь есть земли, которые нуждаются в нашей заботе, жёны, которые станут рыдать от горя, отправляя нас в дальний поход. Но всё это у нас в сердцах, милорд: вы правили нами в течение многих лет, и эти годы были успешными для страны. Вы вели нас от победы к победе. Вы всегда делали то, что обещали. Сеньор, каждый преданный вассал верит в вас, руки каждого преданного вассала в ваших руках, и вот вам ответ каждого преданного вассала: мы пойдём туда, куда вы нас поведёте, в Англию или в Азию, и тот, кто должен вам двадцать воинов, даст вам в два раза больше из любви к вам. — Он замолчал. Вассалы смотрели на него как заворожённые. Рауль заметил, что один человек даже открыл рот, потом закрыл его и сглотнул. Сенешаль воспользовался молчанием обескураженных баронов и героическим тоном заявил: — Лично я снаряжу шестьдесят кораблей для этого предприятия! Сеньор, мы готовы подчиниться вам.

Это было уже слишком. Наконец взбешённые вассалы вновь обрели дар речи; все внешние приличия были откинуты; сотни возмущённых голосов кричали «нет», поднялся настоящий рёв. Генри де Ферьер подбежал к самому подножию возвышения и, глядя на сенешаля, заорал:

— Ложь! Ложь! Это твои слова, а не наши! Мы не будем воевать за морем!

Уголок рта Вильгельма дёрнулся, он обернулся, чтобы посмотреть на говорящего. В дальнем конце зала Ричард де Бьенфейт вскочил на одну из скамей и прокричал:

— Стыдись, стыдись, Генри де Ферьер! Все верные люди кричат «да», поддерживая Фиц-Осберна!

— Это не так! — попытался спихнуть его со скамьи Фульк дю Пин. — Здесь не стоит вопрос о нашей верности.

— Чего мы боимся? — закричал молодой Хью де Овранш. Он запрыгнул на скамью позади Ричарда де Бьенфейта и размахивал мечом над головой. — Пусть молодой человек ответит.

Герцог не обращал на это никакого внимания, он смотрел на Рауля Тессона, который ещё ни слова не сказал за всё это время, а стоял вдалеке от своих собратьев, у одной из колонн. На лице у него застыло упрямое выражение, а его взгляд довольно бесстрашно встретился со взглядом герцога. В его глазах Вильгельм увидел бескомпромиссный отказ.

Роберт де Сэй из Пико последовал примеру де Бьенфейта и, взгромоздившись на скамью, закричал:

— Нет, нет! Давайте не будем забывать о заслугах герцога! Это непристойно. И всё-таки я должен сказать, что, следуя нашему долгу, мы должны покориться...

Его голос потонул в общем шуме. У вассалов не хватало терпения на то, чтобы выслушивать его скучные речи. Ив де Васси протолкнулся сквозь толпу в первые ряды и громко сказал:

— Мы готовы пойти туда, куда зовёт нас наш долг, но за морем у нас нет никакого долга. К тому же, пока мы будем наслаждаться столь приятным путешествием, наши границы останутся открытыми для французов.

Неожиданно Одо сделал шаг вперёд к краю возвышения. Его глаза сверкали, пальцы неспокойно перебирали складки рясы.

— О, нормандские псы! — с горечью произнёс он. — Неужели я должен указать вам путь?

Герцог шевельнулся. Он что-то сказал, но его не слышал никто, кроме епископа. Одо раздражённо передёрнул плечами и тут же сел в резное кресло. Вильгельм поднялся. Понадобилось некоторое время, чтобы в зале установилась тишина, потому что те, кто был в первых рядах, считали необходимым сказать тем, кто позади, чтобы они замолчали и дали сказать герцогу, и, кроме того, сразу три человека попытались стащить со скамьи Ричарда де Бьенфейта.

Герцог невозмутимо ждал, когда все успокоятся. Когда наконец всё утихло и вассалы стали в ожидании смотреть на него, он направил свой взгляд прямо на лорда Тессона и приказным тоном позвал:

— Тессон!

Лорд Тюренн вздрогнул и, хмурясь, пошёл вперёд.

Перед ним все расступались, освобождая для него проход; он подошёл к подножию возвышения и мрачно посмотрел на герцога.

Едва заметная улыбка заиграла на губах Вильгельма. Он мягко произнёс:

— Следуй за мной, Рауль Тессон.

— Сеньор...

— За мной, Тессон.

Лорд де Тюренн поднялся по ступенькам на возвышение и угрюмо вышел из зала вслед за Вильгельмом. Те, кто остался, удивлённо переглянулись и сошлись на том, что ни одному человеку не дано было знать, что Вильгельм сделает в следующий момент.

В соседней с залом комнате Тессон занял оборонительную позицию около двери и искоса поглядывал на Вильгельма.

Герцог расстегнул брошь, скрепляющую его тяжёлый, подбитый мехом плащ, скинул его с плеч и протянул его Тессону. Лорд де Тюренн подошёл к нему и взял плащ у него из рук.

— Ну, друг мой? — сказал герцог.

Тессон положил плащ на спинку стула.

— Сеньор, вам не удастся склонить меня на вашу сторону и сказать «да», — смело ответил он. — Вы всё ещё молоды. Что же касается меня, то я оставил юношеские замашки позади.

— Значит, ты будешь против меня и не поможешь мне, Тессон? — спросил герцог.

— Если говорить напрямую, да, сеньор. Если вы собираетесь воевать, то вам придётся делать это в одиночку.

— Значит, так? — мягко сказал герцог. — И всё же я помню, как кто-то в долине Вал-ес-Дюн подъехал ко мне, ударил перчаткой по лицу и сказал: «Никогда в своей жизни я больше не сделаю вам, сеньор, ничего плохого».

Тессон покраснел, но отрицательно покачал головой:

— И не сделаю. Если я сейчас отказываюсь помогать вам, то лишь для вашего же блага, хотя вам это и не по душе. Пусть за вами идут молодые с горячими головами, если им уж так хочется.

— Я тоже горячая голова, Рауль де Тессон?

Щёки Тессона снова зарделись.

— Нет, сеньор. Я так не думаю. Но вы слишком часто побеждали и потому стали безрассудным. Моя рука устала, голова поседела, и я говорю вам — я в этом безумии не участвую. Там, среди этого сброда, я бы так не сказал, но вы спросили меня, и вот мой ответ.

— Годы летят, Тессон, — герцог подошёл к камину. — Я просто позабыл о том, что ты слишком стар для того, чтобы идти со мной на войну.

Тессон начал сердиться:

— Стар? И это говорите вы, мой господин! Кто сказал, что я стар? Я всё ещё могу постоять за себя, да и не только за себя, в любом поединке или сражении. Вы называете меня старым? Разве мои руки ослабли? Неужели вы думаете, что мои мышцы заплыли жиром, вся моя сила ушла, а кровь превратилась в жидкую водицу? О Святая Дева Мария!

— Нет, не я, Тессон.

В тоне герцога было что-то такое, что придавало его словам особый смысл. Глаза Тессона засверкали красным огнём, он закричал, брызжа слюной:

— Назовите мне имя того наглеца, который осмелился сказать подобное обо мне! Поверьте мне, я ему покажу, как моя сила покинула меня! Стар? Ну надо же!

Герцог повернулся и положил руку ему на плечо:

— Нет, друг мой, никто не сомневается в твоей силе. И всё-таки я думаю, что твоё сердце постарело, и, возможно, теперь ты стал больше ценить спокойствие, чем раньше. Никто не упрекнёт тебя в этом, дни твоих сражений миновали. Забудь о том, что я просил у тебя помощи. Если я отправлюсь в Англию, то ты, вероятно, останешься здесь с теми, кто станет управлять герцогством в моё отсутствие.

Грудь взбешённого лорда Тюренна вздымалась.

— Сеньор, — сказал он, глядя на герцога, — каковы ваши требования?

— Никаких, — ответил герцог.

Тессон с трудом проглотил слюну.

— Я дам вам двадцать кораблей и всех воинов Тюри! Этого достаточно?

— Да, вполне. А кто поведёт их?

— Кто их поведёт? — повторил Тессон, пристально глядя ему в глаза. — Кто поведёт?.. Клянусь всеми святыми, я их поведу! Скажите об этом тем, кто смел насмехаться надо мной.

— Будь уверен, расскажу, — со смешком ответил герцог. Он услышал, как щёлкнул дверной замок, и оглянулся. — Нил! — воскликнул он и бросился к двери, вытянув руку. — Сент-Совер, я уж было отчаялся тебя увидеть.

Сапоги виконта Котантена были испачканы грязью, и он всё ещё держал в руках свой кнут и перчатки. Годы убелили сединой его тёмные волосы, но держался он прямо и был всё таким же худощавым, как и раньше. Он быстрым шагом прошёл через комнату к герцогу и пожал ему руку:

— Извините меня, милорд. Я ехал издалека и торопился, как мог. Ваши гонцы не застали меня дома. Скажите, зачем я вам понадобился? Фиц-Осберн кое-что мне рассказал, но просил меня найти вас, чтобы узнать все детали.

Лорд Тессон немного остыл к этому моменту и проворчал:

— Это просто абсолютно невыполнимое поручение. Уходи, пока тебя не уговорили так же, как и меня, — он раздосадованно покачал головой. — О, я хорошо знаю вас, сеньор! Вы хитрец и хотите заставить всех повиноваться вашей воле. Но, видит Бог, Вильгельм, вы отлично знаете, что без людей Тюри вам не обойтись!

Герцог засмеялся. Он всё ещё сжимал руку Сент-Совера.

— Нил, я отправляюсь в Англию, чтобы отнять у Гарольда обещанное мне королевство. Я нуждаюсь в тебе и твоих людях, ты отправишься со мной?

— Да, я всем сердцем хочу этого! — ответил Нил. — Давайте запишем это на пергаменте. Вам нужны корабли? Я могу дать вам несколько кораблей. Пошлите за своим писарем, сеньор, и пусть он запишет моё имя. Ты тоже идёшь, Тессон?

— Ха, да неужели ты думаешь, что я стану отступать там, где ты наступаешь, Нил де Сент-Совер? — ответил Тессон, немного важничая. — Сколько людей ты сможешь дать? Спорим, что я дам больше.

Оставаясь абсолютно серьёзным, герцог ударил в гонг и позвал своего писаря. Имена Тессона и Сент-Совера внесли в список под их печатями. Они вышли, а герцог послал за лордами Мойо, Трего и Магневилем, каждого он принимал по одному.

Все значительные бароны один за другим уединялись с Вильгельмом. Список имён стал уже довольно впечатляющим; теперь отказ стал приобретать оттенок предательства; волей-неволей бароны ставили свои печати, скрепляя данные обещания, а те, кого уговорили согласиться, считали своим долгом заставить присоединиться к ним тех, кто всё ещё оставался в стороне. В конце концов совет в Лиллебонне закончился победой герцога. Если сначала бароны просто вынуждены были согласиться, то под конец они уже с некоторым энтузиазмом обсуждали планы создания флота. Стало считаться вопросом чести, чтобы не уступить соседу в численности своей дружины. Гилберт, архиепископ Лизье, отправился в Рим хорошо подготовленным, а несколькими неделями позже на церковном совете в Бонневиле герцог повысил Ланфранка и сделал его аббатом монастыря Святого Этьена, который был построен в Каене в качестве его свадебной епитимьи.

Глава 3

В Риме Гилберт предстал перед конклавом кардиналов. Обсуждение продолжалось несколько дней, но с самого начала было ясно, что клятвопреступление, совершенное Гарольдом, сыном Годвина, сильно перевешивало чашу весов не в его пользу. Было учтено и то, что реликвии обладали особой святостью. Кардиналы долго спорили по поводу письма Гарольда. Когда Рауль услышал обо всём происходящем, он язвительно заметил:

— Вильгельм очень примерный сын святой церкви, и тем временем, как саксы закатывают весёлые пиры, норманны строят монастыри. Интересно, это повлияет на решение папы?

— Рауль! — воскликнул Гилберт де Офей, он был абсолютно шокирован подобным заявлением.

Рауль безразлично пожал плечами:

— Мне уже всё надоело. Это всё чистой воды подкуп и хитрость, а в моих ушах днём и ночью раздаётся стук молотков с верфей.

— Глупости! — улыбаясь, сказал Гилберт. — Здесь в Руане ты ничего не можешь слышать.

— Мне кажется, могу, — ответил Рауль. — В моей голове, в моём мозгу. О, пусть будет как будет! Меня захватила вся эта суматоха, и мне надо пройти этот путь до конца.

Наконец с большой помпезностью архиепископ вернулся в Нормандию в сопровождении папского легата. Герцог с непритворным почтением принял этого высокопоставленного священника. Легат благословил Вильгельма, передал в его сильные руки священный стяг. Ткань, вышитая золотыми нитками и украшенная драгоценными камнями, тяжёлыми складками ниспадала с древка. Ральф де Тени взял стяг из рук герцога и застыл с ним на то время, пока легат доставал из шкатулки перстень с волосом святого Петра. Опустившись на колено, Вильгельм вытянул руку. Кольцо оказалось на пальце, легат произнёс слова благословения.

Скоро всем стало известно, что герцог в случае победы станет править Англией как феодальным поместьем римской католической церкви и будет ежегодно платить ей дань.

— Есть ли в этом мире хоть кто-нибудь неподкупный?! — воскликнул Рауль де Харкорт.

Не успел легат отправиться в обратный путь, как в небе стали наблюдать странное явление. В течение нескольких ночей можно было наблюдать комету, она появилась восемнадцатого апреля с запада и стала медленно двигаться на юг, чем потрясла всех видящих её. Люди говорили, будто это знамение, но, предвещало ли оно хорошее или плохое, никто с уверенностью сказать не мог, и потому каждый в Нормандии высказывал своё мнение на эту тему.

В Нормандию из Англии прибыли изгнанники, те нормандские фавориты при дворе короля Эдуарда, которых Гарольд выслал из страны. Они рассказывали, что саксы расценили комету как знак Божий. Из-за неё было много неприятностей, потому что сведущие люди стали говорить, будто Господь разозлился на Гарольда за то, что он незаконно захватил корону, по праву принадлежащую Эдгару Ателингу.

В Нормандии же люди считали, что это взошла звезда Вильгельма и ведёт его к успеху. Некоторые священники придерживались этого мнения, другие же, те, кто выступал против похода в Англию, утверждали, что всё как раз наоборот и герцогу следует рассматривать этот знак как предупреждение, что пора остановиться. Сам Вильгельм разделял мнение тех, кто считал появление этой кометы благоприятным знаком, но в разговоре с Фиц-Осберном отметил, что если она предсказывала победу в Англии, то ей бы следовало двигаться в другом направлении.

Однако у него оставалось немного времени для того, чтобы разгадывать загадки звёздного неба. На верфях строились корабли, леса наполнились стуком топоров дровосеков; сваленные деревья натруженные волы оттаскивали к побережью. Там над ними начинали работать плотники и кораблестроители, тем временем оружейники ковали мечи и наконечники для копий, портные шили кожаные туники для лучников.

Герцог послал во Францию письма, в которых предъявлял мудрому регенту свои требования и делал некоторые предложения. Граф Болдуин внимательно их прочитал, а потом показал своей жене.

— Твоя дочь, вероятно, будет носить корону королевы, — сказал он.

Графиня вскрикнула от радости и, прочитав письмо герцога, произнесла:

— Он высоко метит, этот внук дубильщика! А что насчёт Тостига и другой моей дочери? Я всегда говорила, что Мэт хитрая кошечка! Она ни слова не сказала Джудит, когда та приезжала в Руан!

Граф Болдуин забрал письма и запер их в шкатулке.

— Честно говоря, женщина, если придётся поддерживать одного из моих зятьев, то это будет не Тостиг, — сухо проговорил он, — но в это дело Франция не полезет. Успокойся, сын Вильгельм, Франция не нарушит твоих границ, пока ты будешь в походе, но другой помощи ты от неё не получишь.

Он стал в задумчивости поглаживать свою бороду.

— И всё-таки я, наверное, должен решить иначе. — Его отсутствующий взгляд задержался на лице жены. Он медленно проговорил: — Если кто-либо захочет отправиться в Англию за добычей вместе с Нормандией, я думаю, что не стану мешать им. Франция слишком устала от этих ненасытных господ, пусть они попытают счастья где-нибудь в другом месте.

Как оказалось, очень многие захотели сделать это. Герцог Вильгельм разослал письма во все страны, он предлагал земли, деньги, титулы всем, кто пожелает присоединиться к нему. Рауль с ужасом наблюдал за тем, как отправляют все эти опасные письма. Он пытался образумить своего господина, но герцог слышать ничего не хотел: он должен обладать Англией любой ценой.

Его предложения привлекли под его знамёна всех мерзавцев из Европы. Алчные искатели приключений прибыли из Бургундии, Лотарингии и с холмов Пьемонта, громко оправдываясь за заплатки на своих ношеных штанах. Рыцари из Аквитании и Пуату явились в Нормандию в роскошных нарядах, мелкие землевладельцы привели с собой дружины и готовы были жизнью пожертвовать ради одного лишь шанса получить владения в Англии. Юстас, граф Булонский, над которым однажды посмеялись люди из Дувра, заявил, что лично поведёт своих людей; Алён Фержен, кузен графа Конана, поклялся собрать войско в Бретани; из Фландрии от шурина герцога Вильгельма, Роберта, пришло письмо, в котором он в очень осторожных выражениях интересовался, какова будет награда за его службу, если он согласится рисковать жизнью своей благородной персоны на поле битвы.

Это письмо застало Вильгельма в Руане. Он сидел в своей комнате с двумя писарями, которые быстро записывали что-то под его диктовку, перед ним на столе лежала уйма различных бумаг. Он прервался, чтобы изучить планы своего корабля под названием «Мора»; кораблестроитель тем временем терпеливо дожидался, стоя рядом с герцогом. Рядом в прихожей два человека напряжённо трудились над составлением списка необходимых запасов, они собирались представить его на рассмотрение герцога, а главный плотник размышлял над тем, понравится ли Вильгельму разработанная им конструкция деревянных замков, которые приказал построить герцог.

Герцог распечатал пакет Болдуина и быстро пробежал глазами то, что там было написано. Он засмеялся и смял письмо.

— Пергамент! Дайте мне чистый пергамент! — потребовал он и опустил перо в чернильницу. — Рауль, ты где? Сверни этот пергамент, а внизу поставь печать. Эта шутка придётся тебе по душе. Прочитай письмо молодого Болдуина, и ты всё поймёшь.

Он начал писать на ярлыке.

— Господин, на пергаменте ведь ничего не написано, — попытался напомнить один из писарей.

— Нет, болван, ничего! Готово, Рауль? Тогда прикрепи этот ярлычок к свитку и проследи за тем, чтобы он как можно скорее попал к моему благородному шурину. — Он отдал ярлык Раулю, а сам снова повернулся к кораблестроителю.

Рауль прочитал то, что было написано на ярлычке, и рассмеялся. Там были всего две строчки:

— Хороший ответ, — сказал Рауль, привязывая ярлык к свитку. — Жаль, что вы всем, ему подобным, не даёте такой же ответ.

Герцог промолчал, и с тяжёлым сердцем Рауль продолжал следить за его работой. Мало кто из правителей так же, как и он, прославился своими благородными принципами. О нём всегда говорили, что он неподкупен и всегда воздаёт людям по заслугам. Слуга мог так же, как и барон, рассчитывать на справедливое отношение к себе. Герцог не давал разгуляться преступникам. Однако теперь он был просто одержим мыслью о короне и стал безрассудным, даже бессердечным. «Это слишком плохо — вести подобное нормандское войско в Англию, дать волю всем этим ордам иностранных наёмников, вставших под знамёна Вильгельма лишь ради наживы, а не по зову долга и чести. Этот поступок принесёт герцогу дурную славу в веках», — думал Рауль.

Позже он сказал Гилберту де Офею:

— Неуправляемая, жадная свинья, роющая землю в поисках еды! О Господи! Вот на что похоже войско, которое мы собрали!

— Я знаю, — примиряющим тоном ответил Гилберт, — но здоровая нормандская кровь объединит и скрепит этот сброд.

— Да, уж ты знаешь, — ответил Рауль, — ты прекрасно знаешь, что даже Вильгельму будет не под силу удержать этих мошенников, как только они почуют запах добычи.

— Ну, мне тоже это не нравится, — спокойно сказал Гилберт. — Я за Нормандию, но считаю, что меня связывает клятва верности, и потому я должен сражаться за Вильгельма, неважно — здесь или за морем. Что же касается тебя, — он мрачно взглянул на Рауля, — тебя связывает дружба, и, мне кажется, именно поэтому тебе так не нравится эта затея.

Он нахмурился, пытаясь отыскать нужные слова для того, чтобы объяснить ту неясную мысль, которая возникла у него в голове:

— Ты слишком сильно любишь Вильгельма, не так ли? Понимаешь, я его человек, но я никогда не был ему другом. Иногда я завидовал тебе, но в конце концов понял, что твоё положение не из лёгких. Лучше уж не быть другом такого человека, как Вильгельм, Рауль.

— Измена, друг мой, — тихо сказал Рауль.

— Нет, всего лишь правда. Какая польза от этой дружбы? Какое в ней утешение? Никакого, я думаю. Вильгельм думает о королевствах и завоеваниях, но не о тебе, Рауль, точнее, ни о ком.

— Да, — Рауль бросил на него мимолётный взгляд и снова отвёл глаза. — Я всегда знал это. Вильгельм живёт сам по себе. Я никогда не искал выгоды в дружбе с ним. Но много лет назад, когда мы оба были ещё мальчишками, я стал служить ему потому, что верил, что он даст Нормандии мир и сделает её сильной. Тогда я поверил в него, но дружбы ещё не было. Она пришла позже.

— Он дал Нормандии мир так же, как и могущество.

— Да, и то и другое. Ни один человек не сделал столько для этого герцогства. Можно доверить ему и душу и тело и при этом не бояться быть преданным.

— И сейчас, Рауль?

— Всегда, — спокойно ответил Рауль.

Гилберт покачал головой:

— Мне кажется, амбиции меняют его.

— Ты ошибаешься. Я знаю его так же, как и любой другой, Гилберт. Да, он хочет получить корону, но за этим скрывается что-то ещё. Теперь ты видишь, какой я глупец, ведь, понимая это, не перестаю горевать по поводу того, что он использует оружие, недостойное рыцарской доблести.

Гилберт с интересом посмотрел на него:

— Что же заставило тебя отдать ему своё сердце, Рауль? Я часто задаюсь этим вопросом.

Затаённая улыбка прокралась в серые глаза Рауля:

— Маленький уголок — это ещё не всё моё сердце. Нет, Гилберт, Вильгельм не занимается такими нежными материями. В молодости я боготворил его. Лишь юнцы живут такой чепухой. Это чувство не могло жить вечно. Его сменило более прочное — глубокое уважение. Да и, конечно, дружба, возможно немного странная, но всё же достаточно крепкая.

Он встал и направился к двери.

— Сердца отдают в обмен одно на другое. По крайней мере, моё я отдам лишь при таком условии.

— Но, Рауль, что за странные речи в твоих устах?! Я не знал... Если он и любит кого-нибудь, то, я уверен, это тебя.

— А! — Рауль задумчиво посмотрел на дверной замок. — Я бы не сказал. Он любит меня так же, как и любого другого.

Он поднял глаза, в них застыла улыбка.

— Вот почему, Гилберт... — он неожиданно оборвал фразу, улыбка стала шире. — Вот так, — сказал он и вышел.

Всё это лето Нормандия походила на пчелиный улей, все говорили только о предстоящем походе. Флот, насчитывающий около семи сотен судов, больших и малых, был построен, и корабли стояли на якорях в устье Дайвса. Армия выросла до гигантских размеров, хотя к ней присоединились тысячи иностранцев, по крайней мере две трети её составляли норманны, и, конечно, пока нельзя было сказать, как наёмники будут вести себя в Англии, но в Нормандии их держали в строжайшей дисциплине, не дающей никакой возможности устраивать беспорядки и грабить окрестные деревни.

В начале августа герцог получил наконец из Норвегии известия, которых он так ждал. Тостиг и Харальд Хардрад решили отправиться к северным берегам Англии в середине сентября. Они собирались вырвать Нортумбрию из рук Моркера и затем пойти на юг к Лондону вместе с английскими воинами, которых они сумеют убедить присоединиться к ним.

— Ты сослужишь мне лучшую службу, чем сам предполагаешь, друг Тостиг, — сказал герцог. — Гарольд не будет Гарольдом, если он не двинется на север, чтобы уничтожить твою армию.

Через четыре дня, двенадцатого августа, герцог покинул Руан и отправился к Дайвсу. Там уже собралось двенадцать тысяч конных и двадцать тысяч пеших воинов[24], а в устье реки сотни кораблей мягко покачивались на волнах. Среди них выделялась «Мора», которую Матильда подарила своему господину. На мачтах красовались паруса малинового цвета, позолоченный нос был вырезан в форме мальчика, стреляющего из лука. Судно было проконопачено конским волосом, на носу выстроили каюту герцога, в ней висели вышитые занавески, а освещалась она серебряными лампами.

Рядом с «Морой» стояли корабли Мортена, их было сто двадцать, что на двадцать штук превышало число кораблей, представленных братом Вильгельма, Одо. Граф Эвре построил и оснастил восемьдесят судов, а граф О — шестьдесят.

Герцогиня и лорд Роберт сопровождали герцога к Дайвсу. Роберт чувствовал себя весьма важной персоной, потому что его вместе с Матильдой герцог назначил регентом на время своего отсутствия, но всё-таки Роберту больше хотелось отправиться в поход вместе с армией, а уж когда он посетил лагеря и глаза его ослепили солнечные блики на металлических доспехах, когда он взошёл на борт «Моры», ему стало так завидно, что он не выдержал и стал умолять разрешить ему присоединиться к войску.

Герцог отрицательно покачал головой. Обычно этого было достаточно, но Роберт отчаянно стремился на войну.

— Я ведь уже не ребёнок. Мне четырнадцать, милорд. Я имею право, — сказал он, угрюмо глядя на герцога.

Вильгельм внимательно оглядел его, он был рад обнаружить в сыне подобное рвение. Неожиданно герцогиня за спиной Роберта вцепилась рукой в подол своего платья.

— Успокойся, жена, — смеясь, сказал герцог. — Ты ещё слишком молод для подобной схватки, сын мой, и, кроме того, ты ведь мой наследник. Если я не вернусь, ты станешь герцогом Нормандии.

— О Вильгельм! — герцогиня быстро поднялась, её щёки побледнели.

Герцог жестом приказал Роберту оставить их наедине.

— Что, Мэт, боишься?

— Почему ты сказал это? — она подошла вплотную к нему и положила руки ему на плечи. — Ты победишь. Ты всегда побеждал. Вильгельм, господин мой!

— Интересно, смогу ли я доказать это и на этот раз? — произнёс он, как бы отвлечённо размышляя над этим вопросом. Он обнял Матильду за талию, но взгляд его был направлен куда-то мимо неё.

Она задрожала, никогда раньше он не сомневался в своей победе.

— Неужели ты не уверен в себе, мой господин? Ты? — она с силой встряхнула его за плечи.

Он посмотрел на неё:

— Я знаю, моя возлюбленная, что это будет самая тяжёлая моя битва. В этом походе я могу потерять все: жизнь, состояние и своё герцогство. — Его брови сошлись на переносице. — Нет, я не сомневаюсь. Это было предсказано.

— Предсказано? — нерешительно спросила она.

— Да. Когда моя мать была беременна и вот-вот должна была родить, ей приснился сон, будто из её чрева выросло огромное дерево, которое раскинуло свои ветви над Нормандией и Англией, и обе стороны оказались в его тени. Это дерево я, Матильда.

— Я слышала об этом, — сказала она, — и мне кажется, что это не бред больной женщины, а божественное видение.

— Возможно, — он наклонился, чтобы поцеловать жену, — это мы скоро узнаем.

Флоту пришлось на целый месяц задержаться у Дайвса. Как выяснилось, некоторые суда были не готовы к плаванию; плотники ещё не завершили строительство деревянных замков, которые герцог собирался частями перевезти в Англию, а оружейники продолжали днём и ночью трудиться над доспехами, кольчугами и шлемами. В войсках начались беспорядки, уже появились дезертиры, были случаи мародёрства в соседних деревнях. Нарушителей герцог приказал наказывать смертной казнью, а пешим воинам запретил покидать территорию лагерей, и беспорядки прекратились.

Двенадцатого сентября, когда наконец все приготовления были закончены и подул благоприятный ветер, герцог попрощался с Матильдой, благословил своего сына и взошёл на борт «Моры» в сопровождении сенешаля, виночерпия, Рауля, Гилберта де Офея и своего знаменосца Ральфа де Тени.

Стоя возле узкого окна дома, в котором они временно остановились, герцогиня наблюдала за тем, как знамёна медленно поднимались вверх по мачтам. Священный стяг с изображением эмблемы святого Петра развернулся на ветру, и теперь его яркие краски красиво выделялись на фоне голубого неба, рядом гордо развевался флаг Нормандии с золотыми львами на нём. Герцогиня сжала руки и глубоко вздохнула, едва сдерживая рыдания.

— Якорь поднят! — сказал Роберт. — Миледи, смотрите! «Мора» двигается! Смотрите, как весла погружаются в воду! О, если бы я только сейчас был там, на борту!

Она не ответила. «Мора» спускалась вниз по реке, над ней на ветру трепетали знамёна, сложенные малиновые паруса на мачтах.

— За «Морой» мой дядя Мортен на «Бель Азаре», — сказал Роберт. — Посмотрите, вон его флаг! А это корабль графа Роберта, а прямо за ним — виконта Овранша. О, как будут хныкать Ричард и рыжий Вильям, когда узнают, какое зрелище пропустили.

Матильда молчала, возможно, она вообще его не слышала. Её глаза не отрываясь смотрели на «Мору». Она думала: «Он уехал. Святая Дева Мария, помоги ему!»

Матильда неподвижно стояла у окна до тех пор, пока «Мора» не превратилась в крохотную точку на горизонте. Роберт снова взобрался на скамью возле окна и всё продолжал показывать на что-то пальцем и болтать, но герцогиня не обращала на него ни малейшего внимания. Она думала о том, как лучше вышить эту сцену, чтобы гобелен получился достойным её мастерства. Она решила, что обязательно сделает это за то время, пока она и её дамы будут вынуждены оставаться в одиночестве в спокойном Руане и волноваться за своих ушедших на войну мужей. Перед её глазами стали проплывать разные картины. Вот Гарольд приносит клятву над священными реликвиями в Байо; вот умирает король Эдуард; а вот его уже хоронят — это должно получиться хорошо: с одной стороны, уединённое аббатство, а с другой — гроб, который несут на своих плечах восемь мужчин. Мысль понесла её дальше, глаза засверкали. Она вышьет и панно с изображением сцены коронации Гарольда. Матильда как будто воочию увидела всё, что будет на панно: в центре композиции Гарольд, восседающий на троне, за ним стоит Стиганд, отлучённый от церкви священник, его руки простёрлись над головой Гарольда для благословения. Чтобы вышить рясу Стиганда, понадобятся нитки насыщенных цветов, её она вышьет сама и ещё лицо Гарольда; а дамы будут работать над фоном и над троном. Потом подготовка Вильгельма к походу — это будет очень трудоёмкое панно, ведь надо вышить оружие и доспехи и то, как на корабли загружают провиант; а после этого будет гобелен, посвящённый дню начала похода. Она выберет яркие нитки, чтобы показать, как сверкали щиты, голубые нитки для морских волн и малиновые для парусов «Моры». «На это уйдёт много времени, — подумала она, — но результат будет стоить затраченного труда... И если Господу будет угодно, то я вышью ещё и сражение и коронацию, если только Господу будет угодно...»

Она перестала смотреть на горизонт, взяла Роберта за руку и спокойно сказала:

— Пойдём, сын мой. Мы сегодня же отправляемся назад в Руан, у меня там есть дела.

Стоя на носу «Моры», Рауль смотрел, как медленно исчезают берега Нормандии. Вскоре к нему присоединился Фиц-Осберн.

— Ну, наконец-то мы в пути, — спокойно сказал он, — мне сказали, что лоцман боится, что погода испортится, но мне кажется, плавание пройдёт хорошо.

Он облокотился на золочёные перила и посмотрел на узкую полоску берега, ещё видневшуюся на горизонте.

— Прощай, Нормандия! — шутя сказал он.

Рауль вздрогнул.

— Эй, тебе что, холодно, друг мой? — спросил Фиц-Осберн.

— Нет, — коротко ответил Рауль и ушёл.

Они направлялись на север, к ночи ветер усилился и поднялась буря. Высокие волны разбивались о палубу, мачты скрипели под напором бушующей пучины, до пояса раздетые матросы с мокрыми от пота и морской воды спинами пытались совладать с парусами. Они кричали друг на друга, стараясь перекрыть вой ветра, и без церемоний отталкивали людей благородного происхождения, чтобы те не путались под ногами.

Фиц-Осберн вдруг ослабел, замолчал и, еле передвигая ноги, ушёл в каюту, чтобы остаться наедине со своей болезнью. Де Альбини посмеялся над ним, но тут особо сильная волна заставила его поспешить вслед за сенешалем. Паж герцога Ив свернулся на своей соломенной постели в калачик, как несчастное побитое животное, и закрыл глаза, чтобы оградить себя от этого страшного мира. Он услышал, как его хозяин засмеялся, и весь задрожал, но глаз не открыл, он не сделал этого, даже если бы герцог приказал ему.

Герцог встал со своего ложа, покрытого шкурами животных, завернулся в плащ и пошёл на палубу. Рауль и Гилберт стояли у входа в каюту, держась за косяки, чтобы не упасть. Рауль схватил герцога за руку:

— Осторожней, сеньор. Гилберта только что чуть было не смыло волной.

Герцог выглянул наружу и посмотрел в темноту. Над водой полыхали молнии. Он сказал:

— Сегодня ночью мы потеряем несколько небольших кораблей.

Их обдало брызгами от волны.

— Милорд, оставайтесь в каюте, — взмолился Рауль.

Герцог вытер лицо и волосы рукой.

— Я останусь там, где стою, мой страж, если, конечно, меня не смоет за борт, — добавил он, ухватившись за перила.

Перед рассветом ветер утих, зарождающийся мрачный день окрасил море серым цветом стали. Неприятное волнение всё ещё не утихло, и «Мора» то поднималась, то опускалась на волнах. Поистрепавшиеся за ночь корабли направились к Сен-Валери в Понтье и там бросили якоря.

Только к вечеру герцог узнал размеры потерь. Потонуло несколько небольших судов, за борт смыло часть припасов и лошадей. Герцог отдал приказ о том, чтобы эти неприятные известия хранились в тайне. Он собрал всех капитанов кораблей и плотников, чтобы узнать, какой ремонт необходимо произвести, прежде чем флот сможет продолжать свой путь.

Когда ремонт был закончен, появилось новое препятствие к отплытию: ветер поменял направление, и ни один корабль не мог доплыть из Понтье до Англии. Люди начали ворчать и возмущаться. Дни сменяли друг друга, а благоприятного ветра всё не было. Многие начали с подозрением смотреть на герцога, стали возникать разговоры о том, что этот поход был против Божьей воли.

Дурные предчувствия начали охватывать многих баронов; была даже попытка поднять мятеж в войске против герцога, слухи и разговоры перешли в открытое осуждение его действий.

Герцог же не выказывал никаких признаков волнения. Он тут же наказал мятежников, тем самым положив конец всем выступлениям. Его взволнованных баронов подбадривала улыбка, которой он отвечал на их встревоженные взгляды. Но ситуация всё ухудшалась, и спустя десять дней ожидания Вильгельм поговорил начистоту с графом Понтье и решил устроить грандиозную процессию для того, чтобы успокоить войско.

Из гробницы извлекли мощи святого Валерия и пронесли их по всему городу. Процессию возглавляли епископы Байо и Коутена в своих парадных облачениях; они отслужили службу и воззвали к святому и молили его изменить ветер в доказательство праведности задуманного предприятия.

Войско опустилось на колени, одни в надежде ждали знака свыше, другие были настроены скептически, третьи немного напуганы. В городе воцарилась тишина. Люди смотрели на флаги на мачтах кораблей в гавани. Они мочили пальцы, чтобы определить ветер. День заканчивался. Багровый диск солнца погружался в море на западе. Люди начали волноваться, их голоса звучали как рычание огромного монстра. Рауль украдкой посмотрел на герцога и увидел, что тот тоже опустился на колени и, сложив руки, в мольбе смотрит на заходящее солнце.

Солнечный свет потух, вечерним холодом обдало опустившихся на колени воинов. Ропот усилился, и время от времени можно было слышать громкие насмешки.

Неожиданно Фиц-Осберн вскочил.

— Видите! — закричал он и показал в сторону гавани. — Ветер утих!

Тысячи голов повернулись в ту сторону, куда показывал сенешаль. Флаги неподвижно повисли на мачтах, солнце село, и ветер стих.

Герцог взглянул на корабли в гавани и поднялся.

— Святой говорил с нами! — произнёс он. — Отправляйтесь на свои суда! Завтра, когда взойдёт солнце, попутный ветер понесёт нас через море к нашей цели.

Казалось, что святой действительно подал знак. Следующий день был ясным, а ветер устойчиво дул с юго-запада. Корабли тут же снялись с якоря и быстро направились к берегам Англии, прочь от Сен-Валери.

Хорошая погода дала возможность «Море» продемонстрировать своё превосходство. К вечеру она ушла вперёд от других кораблей, а за ночь сильно оторвалась от них.

Утром взволнованные попутчики разбудили герцога, чтобы сообщить ему, что «Мора» одна и вокруг не видно ни одного корабля. Он зевнул и сказал:

— Жаль, что герцогиня не знает, как хорошо идёт её корабль.

— Господин, это ведь не шутки, — серьёзно заметил де Тени. — Мы боимся, что нашим кораблям перерезал путь флот Гарольда.

— Мой дорогой Ральф, — сказал герцог, — ещё когда мы стояли в устье Дайвса, я получил известие о том, что английский флот был вынужден вернуться в Лондон, чтобы пополнить свои запасы провианта. Пришли моего слугу и перестань видеть опасность за каждым поворотом.

Вскоре он вышел из своей каюты и увидел, что взволнованные бароны собрались на корме и напряжённо вглядываются, стараясь увидеть на горизонте другие корабли. Вильгельм рассмеялся, они все разом обернулись и увидели, что герцог с аппетитом завтракает. В одной руке он держал ломоть оленины, а в другой кусок хлеба и поочерёдно откусывал то одно, то другое.

Де Альбини подошёл к нему:

— Сеньор, прошу вас, давайте повернём назад! Здесь мы абсолютно беззащитны, и все мы уверены, что случилось что-то непредвиденное.

Герцог с полным ртом произнёс:

— О робкий, каких непредвиденных обстоятельств ты теперь боишься? Ничего не случилось, мы просто оторвались от других судов.

Его взгляд упал на матроса, который стоял в отдалении и в страхе смотрел на него. Он откусил кусок оленины, сильными зубами оторвав мясо от кости, и кивком головы подозвал моряка к себе.

Товарищи вытолкнули матроса вперёд, он подошёл к Вильгельму и опустился перед ним на колени.

— Друг мой, — сказал герцог, — ты не сможешь послужить мне, стоя на коленях. Поднимайся-ка вот на эту мачту и расскажи, что ты там увидишь.

Он следил за тем, как моряк карабкается вверх, потом положил в рот последний кусок хлеба и стряхнул крошки с рук.

Де Альбини дотронулся до его руки:

— Милорд, вы, конечно, можете веселиться, но мы, ваши слуги, сильно обеспокоены вашей безопасностью.

— Несомненно, вы беспокоитесь, — сказал герцог. Он посмотрел вверх на мачту и крикнул: — Ну что, какие новости?

— Господин, я вижу только небо и море! — прокричал в ответ моряк.

— Тогда мы ляжем в дрейф, — сказал герцог. Он снова посмотрел наверх. — Когда ты увидишь ещё что-нибудь, кроме моря и неба, друг мой, скажи мне.

— Сеньор! — в отчаянии проговорил де Альбини.

— Пойдём ко мне в каюту, Нил, — сказал герцог, взяв под руку Сент-Совера. — Мы сыграем с тобой в шахматы.

В полдень на палубе был накрыт обед для герцога. У некоторых из его баронов не было аппетита, но Вильгельм с удовольствием немного съел свежепойманного заливного угря, затем мелко нарезанное мясо морской свиньи с пшённой кашей и солонины с горчицей.

«Мора» спокойно покачивалась на волнах, вдруг моряк на мачте радостно закричал и тут же спустился, чтобы сообщить герцогу, что он увидел на горизонте четыре судна.

Герцог бросил ему золотую монету.

— У тебя острый глаз, мой друг. Смотри, там должны быть ещё корабли.

Фиц-Осберн вскочил из-за стола, чтобы самому посмотреть.

— Я ничего не вижу, — сказал он.

— Скоро увидишь, — ответил герцог и продолжил трапезу.

Прошло совсем немного времени, прежде чем матрос в радостном возбуждении вернулся.

— Господин, я вижу там целый лес мачт!

— Правда? — спросил герцог, облизывая пальцы. — Пойдём, Фиц-Осберн, проверим остроту наших глаз.

Несколько часов спустя флот приблизился, и «Мора» продолжила свой путь к Англии.

Во второй половине дня на горизонте появилась земля, её очертания постепенно становились всё более отчётливыми. Меловые скалы белели на фоне синего моря, а вскоре воины, собравшиеся на палубах кораблей, увидели деревья и несколько приземистых домов. Ни одно вражеское судно не преградило путь кораблям Вильгельма. «Мора» направилась к Пёвенси и причалила к пологому берегу.

Воины готовы были тут же высадиться, но их командиры призвали их к порядку, и они быстро построились в две шеренги. Герцог прошёл вдоль рядов, положил руку на плечо Раулю де Харкорту и легко запрыгнул на фальшборт. Он смерил взглядом расстояние и прыгнул. Все испуганно вскрикнули. Он промахнулся и упал, оказавшись наполовину в воде.

— Недобрый знак! Недобрый знак! О Господи, он упал!

В мгновение ока Вильгельм снова был на ногах, он повернулся и показал свои руки, сжимающие песок и гальку. Его уверенный голос всех успокоил:

— Норманны, теперь я завладел английской землёй.

Глава 4

Норманны высадились в разных бухтах вдоль побережья от Певенси до Гастингса.

В Певенси не было ни души, но тлеющий в каминах огонь показывал, что обитатели побросали дома и скрылись, завидя приближающийся флот. Норманны разбили лагерь, его окружили глубокой канавой и высоким забором. Затем герцог приказал собрать один из деревянных замков на небольшом возвышении, которое преобладало над местностью.

Тем временем как его люди выполняли эти поручения, Вильгельм занимался тем, что изучал местность, чем вызвал тревогу у своих друзей. Он был таким же бесстрашным, как и много лет назад, в Меуле, когда он совершал необдуманные вылазки. В сопровождении всего лишь нескольких рыцарей он иногда уезжал из лагеря на несколько часов. Вильгельм обнаружил, что это была дикая местность, здесь всюду встречались предательские болотистые долины, а холмы покрывал густой лес. Ухабистые и болотистые дороги иногда становились настолько непроходимыми, что ехать верхом было даже опасно. В лесах водились медведи и волки, и очень часто на полях можно было встретить целые стада заблудившихся домашних животных.

Здесь почти никто не жил, огромные пространства были абсолютно не заселены, они принадлежали государству, однако вдоль побережья иногда попадались небольшие города и деревушки. Казалось, что здесь и быть не может никаких воинов, однако нормандские бароны, видя, как их герцог каждый день уезжает из лагеря в сопровождении не более чем двадцати рыцарей, жили в постоянном страхе, опасаясь, что их герцога могут убить обозлённые крестьяне. Однажды вечером он не вернулся в лагерь, и с наступлением темноты отряд, возглавляемый Хью де Монфором, отправился на его поиски. Вскоре они встретили его, он шёл пешком и тащил на своих плечах кольчугу Фиц-Осберна, по-видимому, он вовсе даже не устал и всё посмеивался над своим измученным сенешалем. При этом Вильгельм чувствовал себя абсолютно спокойно, будто бы он прогуливался в родных полях Нормандии.

Хью де Монфор взял у него кольчугу и сурово сказал:

— Милорд, вы никогда не думали о том, что местные жители могут захотеть убить вас?

— Нет, Хью, никогда, — весело ответил герцог.

Во время своих поездок по округе Вильгельм выявил, что более удобным, чем Певенси, местом для лагеря будет Гастингс, находящийся в нескольких лигах на восток. Этот город стоял на дороге в Лондон, и в его естественной гавани можно было лучше разместить флот. Оставив в Певенси свой гарнизон, герцог повёл своё войско на восток и приказал перевести часть кораблей под белые скалы Гастингса. Вторая его крепость была возведена на холме и окружена частоколом. Она состояла из одной-единственной деревянной башни. Вокруг холма вырыли ров, за ним простиралась ровная поверхность, образующая двор замка, тут были поставлены сараи, в которых разместились люди и лошади. Всё это окружала огороженная канава, кроме того, здесь была небольшая башня, защищающая подъёмный мост.

Работы по возведению этой крепости ещё не закончились, когда к герцогу от некоего Роберта, человека нормандского происхождения, проживавшего недалеко от побережья, прибыл посланник, который передал приветствия и вручил Вильгельму письмо, написанное аккуратным почерком на листах пергамента. Новости, содержащиеся в письме, были чрезвычайно важными. Доброжелатель Вильгельма писал, что Тостиг и Хардрад высадились на севере и победили молодых ярлов Эдвина и Моркера в сражении на заранее выбранном месте в Фулфорде возле Йорка. Гарольд собрал под свои знамёна всех воинов и добровольцев и направился на север за две недели до прибытия герцога. Войско Гарольда встретилось с захватчиками двадцать пятого сентября в схватке у Стамфордбриджа. В ней и Тостиг и Хардрад были убиты, а их армия практически уничтожена. Автор письма далее сообщал, что курьеры поспешили в Йорк, чтобы известить Гарольда о вторжении норманнов, и советовал Вильгельму не двигаться с места, потому что, уверял он, Гарольд уже двинул своё войско на юг и поклялся, что скорее умрёт, чем позволит норманнам хоть на лигу продвинуться в глубь Англии.

— Передай своему господину, — сказал Вильгельм, — что я готов к сражению.

Он подождал, пока посланник удалится, и повернулся к Раулю. На его лице появилась мрачная усмешка.

— Выдвинул своё войско на юг, — тихо повторил он. — Ему предлагают укрепиться в Лондоне и дожидаться меня там. Очень мудрый совет, Гарольд, сын Годвина, но ты не воспользуешься им.

Он бросил письмо на стол перед собой, откинулся на спинку стула и сказал:

— Слова смельчака. Но они идут не от головы. О мой Рауль, я правильно оценивал Гарольда, когда говорил тебе, что он будет действовать по велению своего сердца. Он встретится со мной здесь, на этих берегах, как раз так, как я и планировал. Да, он всё-таки глупец, — и герцог нахмурил брови.

— Он очень смелый человек, — заметил Рауль, глядя на Вильгельма.

— Смелый! Да, как лев, но из-за своей глупости он потеряет Англию. Он не позволит продвинуться мне ни на лигу вперёд! Но ведь ему как раз и надо заманивать меня всё дальше и дальше от побережья, от моих кораблей, в неизвестную мне землю, туда, где моя армия может быть окружена. Так делал я, когда Франция напала на нас. Я пытался повысить боевой дух своей армии высокопарными словами, а думал о том, как лучше защитить свою страну. Гарольд не хочет потерять ни кусочка той земли, которую он поклялся защищать! Это говорило его сердце: гордое, благородное, если хочешь, дерзкое, но его голова смолчала. Говорю тебе, Рауль, если бы он остался в Лондоне, то мог бы разбить мою армию.

— И всё-таки вы решили рискнуть?

Вильгельм засмеялся:

— Нет. С того самого момента, когда я увидел его, я понял, что его стратегии мне нечего опасаться.

Когда замок в Гастингсе был закончен, а корабли встали на якорь позади него, бароны повели своих людей на поиски провианта. На многие мили побережье было опустошено, и только в Ромни жители оказали сопротивление. Здесь отряды из горожан и рабов, вооружённых тем оружием, какое они только сумели найти, отбили атаку отряда Хью де Овранша. Впервые норманны ощутили на себе характер саксов.

Герцог получил второе послание от своего неизвестного доброжелателя. Первого октября известие о вторжении норманнов достигло в Йорке Гарольда. Седьмого он уже был со своим войском в Лондоне, оставив позади ярлов Эдвина и Моркера, чтобы они смогли восстановить силы своих потрёпанных дружин и присоединиться к нему как можно скорее.

Вильям Малет знал, какое расстояние отделяет Йорк от Лондона, и потому не мог поверить своим ушам.

— За семь дней со всей своей армией[25]! — воскликнул он. — Это выше человеческих сил.

Но вскоре Вильгельм получил подтверждение этим сведениям. Гарольд покинул Йорк, как только получил известия о вторжении норманнов, и повёл свою армию на юг таким маршем, который напоминал ночной кошмар. Людям давали спать всего по нескольку часов в день.

Сакская кровь взыграла в Вильяме Малете, и он воскликнул:

— Сердце Господне, эти англичане настоящие мужчины! Где они отдыхали? Как находили время на то, чтобы поесть? Упрямые, бесстрашные противники, достойные наших мечей!

Он говорил с Раулем, но тот молчал. Рауль думал о легионах этих светловолосых бородатых людей, среди которых был и Эдгар. Они всё шли и шли и ночью и днём для того, чтобы защитить свою родину от вражеского войска. Наверное, они были измучены сражениями, у многих нестерпимо болели раны, полученные в Стамфордбридже; их ноги сбиты; глаза слепли от усталости, но упрямо смотрели вперёд. Ему показалось, что он слышит всё приближающийся топот тысяч ног, видит, где-то среди этих полулюдей, полупризраков идёт Эдгар. Упрямое усталое лицо, взгляд, устремлённый вперёд, губы крепко сжаты, как бывало во время напряжённой охоты.

Гарольд пробыл в Лондоне четыре дня, собирая народ под свои знамёна. К нему присоединились все крестьяне, горожане, фермеры. Одиннадцатого октября он покинул Лондон, и по пути в его войско вливались дружины местных ярлов, некоторые были вооружены копьями и щитами, другие несли привязанные к деревянным древкам камни или же сельскохозяйственные инструменты.

Два дня спустя герцогу сообщили, что саксы достигли предместья Андресвилда и разбили лагерь в нескольких лигах от Гастингса, там, где дорога на Лондон пересекала холм.

Герцог немедленно отправил к англичанам посланца, монаха Хью Мэгрота, который знал язык саксов. К вечеру Хью вернулся в Гастингс, в лагерь, и предстал перед герцогом, чтобы подробно рассказать обо всём, что произошло.

Спрятав свои руки в широкие рукава рясы, он сказал:

— Сеньор, когда я пришёл в лагерь саксов, меня сразу же отвели к Гарольду, сыну Годвина. Он обедал на свежем воздухе вместе со своими братьями Гиртом и Леуфом, а вся его свита толпилась вокруг. Ярл радушно принял меня и попросил изложить ему моё дело. Я передал то, что вы, мой господин, мне поручили, изъясняясь на латыни, и от вашего имени приказал ему передать вам скипетр Англии. Я изложил ему ваши предложения, сообщив, что вы даруете саксам все земли, находящиеся севернее Хамберта, а земля Уэссекс, которой правил его отец Годвин, будет сохранена за ним. Пока я говорил, ярл слушал, слегка улыбаясь; но люди из его окружения часто прерывали меня различными насмешками и грубыми оскорблениями в ваш адрес. Когда я закончил, рыцари, сидевшие за столом, подняли свои кубки и, обращаясь к Гарольду, воскликнули: «За ваше здоровье!» — выпили и потом закричали: «Смерть нормандским псам!» — и вновь осушили свои кубки. Это было сказано на языке саксов, и те, кто стоял вокруг, все слышали, и тут поднялся такой рёв, какой могли произвести только сто тысяч могучих голосов. «Смерть! Смерть нормандским псам!» — раздавалось со всех сторон, но я был уверен в правдивости своей миссии и потому даже не шелохнулся и оставался абсолютно спокоен. — Он помедлил.

— Ну и что потом? — нетерпеливо спросил Мортен.

Монах откашлялся:

— Пока продолжался шум, ярл продолжал неподвижно сидеть за столом; слегка откинув назад голову, он смотрел не на своих подданных, а на меня. Потом он поднял руку, все замолчали, и он сказал мне: «Вот ответ на твой вопрос». — Монах снова замолчал.

Рауль незаметно отошёл к выходу из палатки и теперь задумчиво смотрел в сгущающуюся темноту. Хью Мэгрот глубоко вздохнул и продолжал:

— Я снова обратился к нему и стал взывать к его благоразумию, напомнил о том, что он поклялся на священных реликвиях отстаивать интересы вашей светлости. Услышав это, все, кто мог меня понять, недовольно заворчали, стали мрачно смотреть на меня и бросать в мой адрес недобрые слова. Этого всего я не замечал, а продолжал увещевать Гарольда. Он неподвижно сидел и слушал, не прерывая меня, и даже не поворачивал головы. Когда я закончил, он минуту молчал, глядя мне в лицо отсутствующим взглядом. Потом он сказал громко, чтобы все могли слышать его, что лучше падёт в кровавой битве, чем отдаст свою страну захватчикам. Клятва герцогу была получена от него силой и потому не связывает его никакими обязательствами. Он попросил меня передать вам, что он никогда не отступится от своих обязательств перед страной и до тех пор, пока в его теле будет теплиться жизнь, он будет преграждать вам путь, и поможет ему в этом Бог! После этого среди саксов началось всеобщее ликование, они подбрасывали в воздух свои мечи, и все, как один, кричали: «Оут! Оут!» — что является боевым кличем саксов. Я опять стал ждать, пока утихнет шум, и тем временем наблюдал за поведением воинов. Мне показалось, что все они рвутся в бой, свирепые, упрямые лохматые люди в коротких туниках тусклых цветов, в деревянных и бронзовых шлемах. Они хорошо поели и выпили, у многих на щеках горел пьяный румянец, и их руки сжали рукоятки ножей, которые они называют seax. Некоторые угрожающе смотрели на меня, но я не шелохнулся, и через некоторое время Гарольд снова приказал всем замолчать, для того чтобы я смог продолжать. Потом, убедившись в том, что меня внимательно слушают, я протянул руку к ярлу и объявил, что он отлучён от святой церкви за клятвопреступление, и сказал, что святые отцы признают его путь грешным. Когда я закончил, установилась гробовая тишина. Пальцы Гарольда побелели от напряжения и сильно сжали подлокотники его кресла; он опустил глаза, но даже не вздрогнул и ни слова не сказал мне в ответ. Но те, кто стоял позади него, были сильно встревожены, многие задрожали, услышав проклятие святой церкви, и начали креститься. Некоторые побледнели и в тревоге смотрели на своего господина. Но он не двигался. Тогда Гирт, сын Годвина, поднялся со своего места и, вероятно думая, что я не понимаю их языка, громко обратился к воинам и сказал им: «Соотечественники, если бы герцог Вильгельм не боялся наших мечей, он бы не стал пытаться оградить себя от них при помощи папского проклятия. Стал бы он надоедать нам своими посланцами, если бы был уверен в своих рыцарях? Стал бы он предлагать нам все земли северней Хамберта, если бы не опасался за исход своего предприятия? Пошёл бы он на переговоры, если бы был уверен в праведности своего пути? Не поддадимся на его уловки! Он пообещал своим воинам ваши дома, так, поверьте мне, ни кусочка земли он не оставит ни вам, ни вашим детям. Будем ли мы как изгнанники просить милостыню, чтобы получить кусок хлеба, или мы защитим свои права мечами? Отвечайте!» Слыша эти смелые слова и видя его бесстрашное лицо, воины воодушевились и вновь издали свой боевой клич и прокричали: «Умрём или победим!» Потом Гирт повернулся к ярлу Гарольду и очень искренне сказал: «Гарольд, ты ведь не можешь отрицать, что принёс Вильгельму клятву на священных реликвиях, и неважно, было ли это сделано по собственной воле или по принуждению. Это клятвопреступление может повлиять на исход войны? Я ни в чём не клялся, и наш брат Леуф тоже. Для нас это просто война, ведь мы будем сражаться за нашу родину. Позволь нам одним встретиться с этими норманнами; если наши войска разобьют, ты нам поможешь, если мы потерпим поражение, ты отомстишь за нас».

— И что ответил Гарольд? — спросил герцог, когда монах на минутку замолчал, чтобы перевести дыхание.

— Ваша светлость, он встал и, взяв Гирта за плечи, дружески потряс его и с упрёком сказал: «Нет, братец, неужели Гарольд побоится рискнуть своей жизнью? Даже если мне суждено умереть без исповеди на поле битвы, я всё равно сам поведу своих людей в бой и мой стяг будет развеваться над их головами. Не падайте духом! Наше дело правое; мы победим и прогоним захватчиков с наших берегов. Кто пойдёт за Гарольдом? Пусть каждый выскажет свою волю!» Тогда Эдгар из Марвела, которого вы, ваша светлость, хорошо знаете, вскочил на скамью и закричал: «Мы пойдём только за Гарольдом! Саксы, обнажите мечи!»

Пальцы Рауля сжали ткань палатки. Он повернул голову и посмотрел на монаха с каким-то болезненным выражением глаз.

Хью Мэгрот продолжил свой рассказ:

— С воинственным звуком они оголили свои мечи и стали размахивать ими над головами и кричать: «Мы последуем за Гарольдом! Он истинный король!» Мне показалось, Гарольд был несколько растроган, он отозвал своего брата в сторону и знаком попросил меня приблизиться. На хорошем латинском языке Гарольд попросил меня отправиться назад в лагерь и сообщить вашей светлости, что он готов вступить с вами в сражение в любой день, какой Господь для этого выберет. Я покинул лагерь саксов и лишь ненадолго задержался, чтобы переговорить с некоторыми монахами из Уолтхемского аббатства. Мой господин, войска Эдвина и Моркера пока ещё не подошли, чтобы влиться в дружину Гарольда. — Он замолчал и поклонился.

Некоторое время все молчали, потом герцог сказал:

— Значит, так тому и быть. Мы выступаем на рассвете.

Бóльшую часть ночи норманны провели, замаливая свои грехи и получая причащение. Суета, вызванная подготовкой к походу, не утихла до полуночи. Потом люди, завернувшись в свои плащи, улеглись прямо на земле, часовые медленно расхаживали взад-вперёд, от глянцевой поверхности их шлемов отражался свет звёзд. Священники до рассвета отпускали грехи воинам, но Одо, епископ Байо, крепко спал в своей шёлковой палатке, его кольчуга висела рядом на шесте, а под рукой наготове лежала булава.

Герцог до полуночи не ложился спать, обсуждая предстоящее сражение со своими баронами, но в конце концов он улёгся на кровать и скоро сладко задремал. В палатке герцога у Рауля была своя соломенная постель, но ему не спалось. Он вышел наружу, окунулся в темноту ночи и стал смотреть в сторону темневших вдали холмов, отделявших Гастингс от лагеря саксов. Где-то за этими поросшими лесом высотами на земле лежал Эдгар, может быть, он тоже не мог заснуть и думал о грядущем дне. Рауль попытался представить его себе: замаливает ли он сейчас свои грехи? Или, возможно, они пируют, так, по его словам, саксы готовятся к битве?

«Завтра, — думал Рауль, — завтра... О Господи, сделай так, чтобы мне не пришлось сражаться с Эдгаром! Дай мне забыть о нём, сделай так, чтобы я не столкнулся с ним лицом к лицу в пылу сражения, чтобы его меч не скрестился с моим тогда, когда в наших сердцах будут лишь смерть и ненависть».

Вдруг в ночной тишине раздался зловещий и печальный вой. Рауль вздрогнул и невольно перекрестился, но это был всего лишь волк, рыскающий вокруг лагеря в поисках остатков мяса.

На рассвете, после того как отслужили мессу, герцог снялся с места и повёл своё войско, разделённое на три отряда, по дороге к холму под названием Тилхем и далее мимо него к Андресвилду.

Первым отрядом, который состоял в основном из французов, фламандцев, людей из Булони и некоторых других мест, командовал граф Юстас Булонский, и он должен был образовать правый фланг армии. Молодой Роберт де Бомон командовал отрядом из тысячи норманнов в составе этого соединения. Для него это было крещение оружием, и он стремился проявить себя лучшим образом. Он ехал верхом на резвом боевом коне, а на его щите красовался семейный герб.

Второй отряд, состоящий только из норманнов, возглавлял сам герцог. Он гордо восседал на коне, которого ему привёз из Испании Вальтер Гиффорд.

Вильгельм облачился в простые короткие, до колен, штаны с разрезами спереди и сзади, чтобы они не мешали движениям, и короткую кольчугу с широкими рукавами чуть ниже локтя, стальные кольца которой были нашиты на кожаную основу. Его длинная боевая кольчуга и шлем, которые нёс оруженосец, были совсем простыми, шлем имел коническую форму, и на нём был щиток не только для защиты носа, но и шеи. Герцог нёс только своё копьё и булаву, которая свисала с дуги его седла.

Рядом с ним ехал его брат и епископ Коутенский. На епископе была ряса, в руках он держал крест, но Одо поверх своего белого стихаря[26] надел кольчугу и вооружился великолепным мечом.

Граф Мортен вместе с Нилом де Сент-Совером командовали дружиной Котантена. Оруженосец графа нёс впереди стяг святого Мишеля, привязанный к концу копья.

Сразу за ними ехал Роджер де Монтгомери во главе огромного войска из земель Белисма, а рядом ветераны Гиффорд Лонгвилль и де Гурней, Фиц-Осберн с людьми из Бретейля и Бек-Креспина. Никто из воинов не надевал доспехи, потому что их вес только мешал бы им передвигаться и затруднял бы и без того утомительный поход.

Третий отряд должен был образовать левый фланг. Его возглавляли Алён Фержен и граф Хаммер из Тура, в составе отряда были люди из Бретани, Мансо и наёмники с берегов Рейна.

Дорога шла по предгорью над болотами Певенси. Когда солнце поднялось выше, его лучи заиграли на копьях рыцарей, и со стороны длинные ряды войск казались одной гигантской металлической змеёй, которая, извиваясь, ползёт по дороге.

Наконец с вершины Тилхемского холма стала видна армия саксов. Нормандское войско остановилось для того, чтобы немного отдохнуть в тени гигантских деревьев. Герцог в сопровождении графов Юстаса и Алёна проехал немного вперёд, чтобы поближе осмотреть английские позиции и изучить территорию, разделяющую две армии.

Гарольд водрузил два своих знамени на противоположном холме, который был приблизительно в милю длиной и полого спускался к Сенлакской низине. На его вершине росла старая раскидистая яблоня, и прямо за ней развевался на ветру стяг Гарольда. Через долину норманны могли различать блеск золотого полотна; сзади гордо реял красный дракон Уэссекса на фоне голубого неба.

Казалось, холм сплошь покрыт вооружёнными людьми. Вглядываясь пристальнее, норманны шептали друг другу, что их ждёт целый лес копий.

— Послушай меня, граф Юстас! — сказал герцог. — Если сегодня Бог дарует мне победу, то на том месте, где сейчас водружён вон тот стяг, я построю аббатство, — он указал на противоположный холм, — клянусь перед Богом и людьми.

Он пришпорил своего коня и рысью вернулся к своим войскам. Вильгельм надел свои доспехи и, взяв из рук оруженосца шлем, надел его на свою голову и только тут понял, что сделал это задом наперёд. Он увидел, что некоторые из тех, кто наблюдал за ним, хотели было истолковать этот случай как дурное предзнаменование, и весело произнёс:

— Это знак! Мой титул герцога превратится в титул короля так же, как я сейчас поворачиваю свой шлем.

К этому времени войска были уже в движении, располагаясь по разным сторонам холма: лучники впереди, сразу за ними пешие воины в тяжёлых доспехах, а на заднем фланге — рыцарская конница.

Герцог кивком головы подозвал к себе де Тени и протянул ему боевое знамя.

— Вручаю тебе моё знамя, Ральф де Тени, — сказал он, — ты это заслужил, и, кроме того, твои предки всегда были знаменосцами Нормандии.

Де Тени подъехал поближе.

— Благодарю вас, ваша светлость, за то, что вы признали право нашей семьи исполнять столь почётную обязанность, но, думаю, сегодня я не понесу ваше боевое знамя! Синьор, я прошу вас освободить меня от этого поручения только лишь на один сегодняшний день, потому что я лучше сослужу вам другую службу и буду сражаться с англичанами плечом к плечу с вами.

— Как хочешь, де Тени. — Он огляделся, его взгляд остановился на Вальтере Гиффорде, и он сказал: — Лорд Лонгвилльский, я знаю, что никто более тебя не достоин чести нести мой боевой стяг.

Вальтер энергично запротестовал и сделал шаг назад.

— Ради Бога, смилуйтесь, милорд, посмотрите на мои седые волосы! — взмолился он. — Я уже не так силён, как раньше, и даже иногда задыхаюсь. Пусть Тустан понесёт ваш флаг. Уверен, он будет счастлив сделать это.

Тустан Фицрой ле Бланк, рыцарь из Ко, расцвёл, и в его глазах герцог увидел страстное желание. Вильгельм протянул ему своё знамя. Едва дыша, с благоговейным трепетом Тустан взял его.

Стоя перед своими войсками, Вильгельм произнёс короткую речь, чтобы воодушевить людей.

— Настало время продемонстрировать вашу смелость и отвагу, — сказал он. — Сражайтесь, как мужчины, и вы победите, а в награду получите славу и богатство! Но если вы потерпите поражение, то вас убьют или же вам придётся провести остаток своих дней в услужении у жестоких врагов!

Его голос окреп и зазвучал как набат:

— Пути назад нет! С одной стороны его преграждает враждебная страна и её воины, с другой — море, а английские корабли не дадут нам безнаказанно удрать. Мужчинам не пристало бояться, только постарайтесь сделать всё, чтобы не отступить, и скоро ваши души наполнятся ликованием победы.

Он закончил очень уверенным тоном. Фиц-Осберн, который тем временем вертел в руках уздечку, пришпорил коня, подъехал к Вильгельму и с нетерпением сказал:

— Ваша светлость, мы слишком долго задерживаемся здесь. Allons! Allons[27]!

Теперь все рыцари облачились в свои доспехи, схватили копья и взяли в руки большие щиты. Через несколько минут был отдан приказ выступать, и ряды воинов двинулись вперёд, вниз по склону холма.

Прежде чем подняться к Сенлакской возвышенности, дружине Вильгельма предстояло пересечь труднопроходимую равнину, отделяющую её от Тилхемского холма. Воины шли через болота, густо поросшие камышом, а там, где местность становилась чуть повыше, они продирались сквозь кустарник и искали путь между деревьями. Колючки ежевики цеплялись за туники лучников, и часто всадникам приходилось пригибать головы, чтобы не наткнуться на ветки. Когда норманны приблизились к основанию противоположной возвышенности, им стал отчётливо виден сражающийся рыцарь на развевающемся штандарте Гарольда. Солнце играло на гранях драгоценных камней, которыми он был расшит. Поняв, что в рядах саксов нет конных, нормандские рыцари были сильно удивлены. Те, кто был лучше знаком с английской тактикой ведения боя, стали объяснять остальным, что саксы никогда не задействуют конницу в бою.

— Видите, как прочно они установили свои боевые знамёна! — проворчал копьеносец, перемещая в руке свой щит. — Так же было, когда мой отец ходил на войну с королём Эдуардом в дружине лорда Лонгвилля и брата короля Альфреда. Воины, которых они называют хускарлами, вместе с благородными лордами встают вокруг своего штандарта и не двигаются с места. Хо, хо, сегодня мы покажем этим саксам, как надо воевать!

— Они что же, не будут атаковать нас? — спросил другой воин.

— Нет, нет. Смотри, они укрепили свои позиции!

Перед рядами саксов на скорую руку была вырыта канава, а из освободившейся земли сделана насыпь с бруствером из веток ивы и валежника. В центре развевались штандарты, а вокруг них собрались воины и специально обученные воины-хускарлы, вооружённые секирами, в шлемах из бронзы, дерева или металла на головах и с небольшими круглыми щитами, разукрашенными яркими, кричащими красками. Фланги армии в основном состояли из жителей окрестных земель и из простых англичан, не обученных боевому искусству. Многие из них были одеты в кожаные туники, одни вооружены топорами, другие размахивали молотками, косами и даже железными лопатами.

Не доходя примерно сто ярдов до вражеских позиций, конница остановилась, и лучники, медленно продвигаясь вперёд, сделали свои первые выстрелы. Их встретил град метательных снарядов — дротиков и копий. Бруствер из валежника и ивовых веток защитил ряды саксов от стрел, и, хотя некоторые из них всё-таки достигли своей цели, многие вонзились в насыпь и теперь торчали из неё, слегка покачиваясь. Не обращая внимания на дротики, летящие в них, лучники продолжали двигаться вперёд и выпустили в противника новую порцию стрел. Эта попытка оказалась чуть более удачной, чем первая, однако топоры и копья, которыми их забрасывали, заставили лучников остановиться на склоне. Один воин упал от того, что в его плечо вонзился небольшой острый метательный топорик; над головами стрелков свистели камни; они сделали следующий выстрел. В передних рядах войска саксов появились одна или две прорехи, но их быстро заполнили. Тяжёлые метательные снаряды заставили лучников попятиться; оставив на поле боя убитых и раненых, они отступили, спотыкаясь о валуны, дротики и топоры, которыми была усыпана земля. Лучники старались поскорей оказаться подальше от смертоносных снарядов саксов.

Мимо рядов норманнов галопом пронеслись посланники герцога, и сразу же пешие воины в тяжёлых доспехах, хорошо вооружённые копьеносцы со щитами великолепным порядком выдвинулись вперёд по всему фронту.

Увёртываясь от сыплющихся на них метательных снарядов, падая, спотыкаясь о тела убитых, они поднялись по склону, защищаясь щитами, и попытались штурмовать насыпь. Мечи скрестились, дикие крики и вопли понеслись над полем; топоры саксов, рассекая воздух, взметнулись вверх и с головокружительной силой обрушились на норманнов, словно бумагу рассекая их кольчуги. Голова какого-то воина слетела с плеч и, подскакивая и переворачиваясь, покатилась вниз по склону, тело же свалилось в канаву. Кто-то поскользнулся на крови, упал лицом вниз, и его тут же затоптали его же товарищи, пытавшиеся взобраться на насыпь. Тут и там ряды саксов поредели, но на места убитых сразу же вставали другие воины. Кое-где насыпь была разрушена, и по всей длине канава наполнялась телами убитых и их окровавленным оружием.

Атака нормандских пеших воинов была отбита, и они в беспорядке отступили, преследуемые штормом дротиков, которые сыпались на них сверху. Всадники, неподвижно дожидающиеся своего часа у подножия холма, могли видеть покалеченных воинов, брошенных на поле битвы, пытающихся переползти в безопасное место. У одного не хватало руки, у другого на том месте, где была нога, остался лишь кровавый обрубок, многие остались целы, но получили тяжёлые ранения и теперь, шатаясь, спускались вниз по холму, а из их ран струилась кровь, заливая их туники.

Командиры смогли остановить поспешное бегство воинов и призвать их к порядку. Послышались команды к наступлению для конницы, настал и её черёд.

Пешие воины отступили в тыл между рядами конницы. Один всадник выехал вперёд и начал петь песнь Роланда[28], подбрасывая свой меч в воздух и ловя его. Это был Талье, звонкоголосый рыцарь. Его громкое «Айо!» подстегнуло воинов герцога, и они мощными голосами подхватили припев. Талье поскакал галопом впереди всех, всё ещё продолжая ловко играть своим мечом. В последний раз он поймал его, покрепче уселся в седле, направил коня прямо на насыпь. Под напором она поддалась и рухнула, и вот он уже среди врагов рубит и режет их своим мечом. Его голос зазвенел на самой высокой ноте песни, вражеские мечи со всех сторон окружали его, и вдруг он упал, сражённый сразу десятком ударов.

Рыцари и бароны вслед за ним бросились преодолевать канаву; на крики норманнов «Герцог!» и «Тюри!» саксы отвечали столь же дружным «Оут! Оут!». На правом фланге отчаянно-храбро атаковал Роберт де Бомон, отстаивая своё право называться героем. Ближе к центру лорд Мулине ла Марш сражался с такой жестокостью, что впоследствии его стали называть Вильгельмом Кровавым.

На передовой линии развевались золотые львы Нормандии. Тустан держался рядом с герцогом, сжав зубы, он отчаянно вцепился в древко знамени. Мортен сражался возле своего брата, ни топор врага впереди, ни товарищи, наступавшие сзади, не могли заставить его отступить хотя бы на шаг от Вильгельма. Ужасный удар, нацеленный на него, достался его лошади, и она упала. Мортен вскочил, освободив свои ноги из стремян. Рауль крикнул ему:

— Возьми мою, Мортен! Давай! Давай!

Он выбрался из схватки и соскочил со своего боевого коня. Мортен схватил уздечку, коротко поблагодарил Рауля и вскочил на коня. Один из людей Рауля пробился к нему и бросил ему в руки уздечку своей лошади.

— Возьмите, хозяин.

Рауль вскочил в седло.

— Спасибо, парень. Выбирайся-ка отсюда. — Он вставил ноги в стремена и, пришпорив коня, снова устремился в центр схватки.

Вдруг люди заволновались. На левом фланге, там, где бились воины из Бретани и Мансо под командованием Алёна Фержена, произошло замешательство. Им теперь противостояли лишь необученные простолюдины, но эти мирные люди были переполнены ненавистью к захватчикам, и неимоверная сила их ударов заставила бретонцев трепетать. Их воля была сломлена, и они отступили. Командиры орали на них, стараясь заставить их наступать, били лошадей плоской стороной меча, но шквал камней и топориков довершил успех англичан. Левый фланг повернул, и рыцари в полном беспорядке понеслись вниз по склону, сметая своих же пеших воинов, которые снова выстроились позади них для наступления.

— Милорд, милорд, бретонцы отступают! — Рауль рвался вперёд, стараясь приблизиться к Вильгельму. — Назад, ради Бога, назад!

В центре и справа всадники уже стали уступать смертоносному напору топоров саксов. Герцог отдал приказ отвести конницу, а сам поехал вниз по склону к тому месту, откуда ему была бы видна вся линия фронта. Его конница отступала организованно, но лошадь Тустана была убита копьём, попавшим ей прямо в грудь, и люди, глядя по сторонам, не видели своего штандарта с золотыми львами. Тут же распространился слух, будто герцог Вильгельм убит, дружиной завладела паника, сдавленный крик прокатился по рядам.

— Он жив! Он жив! — закричал Гилберт де Офей.

Герцог снял свой шлем и галопом проскакал вдоль линии фронта, крича:

— Я здесь, смотрите на меня! Я ещё жив, и с Божьей помощью мы победим!

Камень просвистел мимо его уха, Фиц-Осберн схватил его боевого коня за уздечку и оттащил вниз, в безопасное место.

Кто-то дал Тустану нового коня, «золотые львы» опять гордо реяли над головами нормандских воинов, и они воспряли духом.

В тылу армии те, кто был в ответе за запасных лошадей и оружие, видели бегство левого фланга и так переполошились, что начали отступать. Вслед за ними бросился всадник на коне, на ветру трепетал его белый стихарь.

— Немедленно остановитесь! — кричал епископ Байо. — Мы победим! — Он подозвал своих людей и скомандовал: — Придержите этот сброд! Сделайте так, чтобы они с места не сдвинулись.

Теперь на левом фланге вновь возникло какое-то движение. Английские простолюдины, видя, как их враги в панике отступают, с радостными криками выскочили из-за насыпи и неорганизованной толпой начали преследовать бретонцев.

Герцог заметил этот промах и развернул свою конницу. Под предводительством Нила Котантенского и лорда Мойо центр атаковал фланг простолюдинов. Плохо вооружённые, не защищённые кольчугами крестьяне почти все до одного тут же были изрублены на кусочки. Бретонцы перестали отступать, и их командиры, приведя ряды в некоторый порядок, снова бросили их в бой, чтобы они помогли в атаке, которая к тому моменту уже была практически завершена. Более половины воинов с правого фланга английского войска были убиты в этой короткой схватке. Нормандская конница отошла назад, оставив после себя поле, покрытое телами убитых, развернулась и снова заняла своё место в центре.

Тем временем как бретонцы снова выстраивались для атаки, все остальные получили столь необходимую передышку, и те, кто потерял своих боевых коней в первой атаке, садились на новых лошадей, приведённых оруженосцами.

Ряды норманнов поредели. Вильгельм де Вьепон, Рауль, сын Тессона, и многие другие были убиты, и их тела теперь распластались там, на склоне холма. Гилберта де Харкорта ранили в ногу, но он крепко обвязал её своим шарфом и, казалось, чувствовал себя как ни в чём не бывало.

Одо подъехал к Раулю и проворчал:

— Да, это кровавое сражение, клянусь своей головой! Я думаю, ты привык к таким схваткам, а?

— Такого страшного боя ещё никто никогда не видел, — отвечал Рауль, стирая пятна крови со своего меча; его руки слегка дрожали, на щеке застыли капли крови, а кольчуга была разорвана на плече.

Посланники герцога вновь поскакали вдоль рядов; барабаны забили сигнал ко второй атаке; снова конница поскакала вверх по склону. Уже почти совсем разрушенный и осевший бруствер на этот раз был окончательно сметён, но всадникам преградила путь стена из щитов и копий. Они волной налетели на неё и тут же отхлынули. Канава уже доверху наполнилась телами убитых, искалеченных настолько, что их невозможно было узнать, здесь же валялись шлемы, мечи, доспехи. То там, то тут под копыта нормандских всадников падал убитый сакс, но ни разу не дрогнули щиты в руках отважных англичан, а их топоры разили всё с той же сокрушительной силой.

Какой-то сакс, сражавшийся на передней линии, бросился прямо на герцога и со всей силой нанёс удар по большому испанскому коню Вильгельма. Животное упало и в агонии забило ногами. Герцог выбрался из стремян, в его руках всё ещё была булава, и, развернувшись, он сильно ударил ею нападавшего по голове. Бронзовый шлем не защитил сакса, и он упал, оглушённый. Вильгельм на секунду увидел лицо, чем-то напоминавшее графа Гарольда; крик отчаяния пронёсся над английским войском.

— Гирт! Гирт! — Молодой сакс вырвался вперёд и стал защищать упавшего человека.

На него помчался рыцарь, крича во весь голос: «Сен-Маркуф!» — и тут же упал, рассечённый пополам страшным ударом топора. Несколько секунд Рауль мог видеть, как этот молодой сакс героически защищал тело Гирта, но потом норманны окружили его, он упал, и лошади, давя его копытами, рванулись дальше.

Рёв бешенства вырвался из глоток сотен саксов; его перекрывал сильный голос:

— Гирт и Леуф! Оба! Прочь, нормандские мясники! Прочь!

Герцог поскользнулся на омерзительных окровавленных останках лошади и ухватил за узду коня. На ней ехал рыцарь из Мэйна; он попытался проехать мимо герцога и закричал:

— Отпусти поводья моей лошади! Черт, дай мне проехать!

Крепкие как сталь мускулы герцога напряглись. Он остановил лошадь, пытавшуюся двинуться вперёд.

— Ты что, не узнаешь своего владыку! — сказал он. — Я герцог Нормандии!

— Здесь каждый сам за себя! Я не сойду с коня! — не задумываясь выпалил рыцарь.

Глаза герцога вспыхнули:

— А, собака! — Он схватил человека за пояс и выдернул его из седла так, будто он был лёгок как пёрышко. Рыцарь упал и стал выкарабкиваться из грязи и крови, а герцог вскочил в седло и помчался вперёд в бой.

Прямо перед ним трепетал боевой штандарт Вильгельма Малета с изображением ласточек, чуть дальше люди Тессона выкрикивали своё зажигательное «Тюри!». Совсем рядом люди взывали к своему покровителю Сент-Оберу. Над всеми этими криками вдруг раздался голос лорда Лонгвилля:

— Гиффорд! Гиффорд!

Старый Вальтер, спешившись, бился врукопашную с тремя противниками, его сбили, и он, уже стоя на коленях, падая, призывно кричал.

Герцог прорвался вперёд и атаковал противников лорда Лонгвилля.

— Вставай, вставай, Вальтер! Я с тобой! — ревел он.

Его булава обрушилась на деревянный шлем сакса, и мозги разлетелись в разные стороны. Лошадь герцога рвалась вперёд и храпела, он твёрдой рукой сдерживал её, и вот наконец все трое саксов были убиты, а Гиффорд поднялся на ноги.

— Назад, старый боевой пёс! — приказал сквозь шум и грохот боя герцог.

— Ни за что, пока я ещё могу держать в руках копьё! — ответил Гиффорд, хватая под уздцы чью-то лошадь, потерявшую своего хозяина. Он взгромоздился на неё и снова ринулся в бой.

Тела тысяч убитых саксов покрывали поле, но щиты всё ещё смыкались в непреодолимую стену. Было уже далеко за полдень, и солнце немилосердно жгло сражающиеся дружины. Нормандская конница была измотана, лошади хромали. Она уже второй раз отходила, а линия обороны саксов хотя и была местами пробита, но не сломлена.

Кругом пахло кровью, ею пропиталась земля, и ноги скользили по ней. Весь склон холма был усыпан жуткого вида человеческими останками: кисти рук, всё ещё крепко сжимающие рукоятки мечей, целые руки, оторванные от плеча, и там и тут можно было увидеть окровавленную голову, превращённую ударом в бесформенную массу, иногда попадались отрубленные пальцы, уши лошадей или половина лошадиной ноздри; то, что недавно было столь приятным на ощупь, бархатистым и тёплым, теперь стало липким от крови.

Измученные отряды конницы отошли на исходные позиции, прочь от града всё продолжающих сыпаться на них метательных снарядов саксов. Люди сидели на своих лошадях, как мешки с мукой, взмыленные лошади стояли, широко расставив дрожащие от напряжения ноги, устало опустив головы, их бока были изодраны шпорами всадников и сильно кровоточили.

Рауль совсем забыл об Эдгаре. Теперь весь мир для него был доверху наполнен кровью: кровь била из разорванных артерий, кровь медленно сочилась из глубоких ран на теле, кровь застывала на изуродованных телах, которыми был завален весь холм.

Он отпустил грязные поводья своего коня, попытался вытереть руки о штаны и впервые за все долгие часы боя подумал о том, кто же из его друзей остался жив. Ему казалось, что он слышал голос Фиц-Осберна в разгар битвы, а теперь он видел Грантмеснила и Сент-Совера, они стирали пот со своих лиц.

Кто-то слегка подтолкнул его локтем.

— Вот выпей немного, — как всегда, спокойно проговорил Одес.

Рауль взглянул на него. Брат протягивал ему фляжку. Одежда Одеса была запятнана грязью и кровью, но он оставался всё таким же флегматичным, как обычно.

— Благослови тебя Господь, Одес! — с благодарностью воскликнул Рауль и глотнул крепкого вина. — Я почти валился с ног. Ну что теперь? Ты до сих пор ещё любишь воевать?

— Да, — спокойно ответил Одес. — Но у меня есть зуб на одного подлеца из Ко, он столкнул меня в канаву во время последней схватки, и я чуть было не утонул. Когда это всё закончится, я с ним разберусь. У него флажок с изображением головы оленя. Ты его знаешь?

— Нет, — ответил Рауль, едва сдерживая смех, — я не знаю.

Мимо линии фронта промчался всадник. Бароны, которые обсуждали что-то с Вильгельмом, разошлись и теперь возвращались к своим отрядам. Всюду стали раздаваться команды, воины перестроились и замерли в ожидании.

Теперь атаковал правый фланг, и то, что случайно получилось на левом фланге, повторили воины из Булони под предводительством графа Юстаса. После жестокой схватки с английскими простолюдинами булонцы остановились, попятились и потом покатились вниз по склону, изображая паническое бегство. На вершине холма несколько профессиональных воинов-саксов попытались было остановить горожан, рвавшихся преследовать отступающего врага, но всё было напрасно. Простолюдины жаждали крови ненавистных норманнов. Они не знали о том, что случилось на правом фланге, они лишь видели побитого врага, удирающего от них со всех ног. И, не обращая внимания на своих командиров, с победными воплями бросились вниз по склону холма, чтобы преследовать врага. В воздухе засвистели топоры, дротики, дубинки, тысячи глоток кричали: «Победа! Победа! Оут! Оут! Мы победили! Прочь с наших земель, паршивые нормандские псы!»

И снова центр нормандского войска развернулся; громкий возглас «Dex aie!» заглушил крики саксов, и конница напала на английский фланг. Склон холма вмиг был завален грудами тел, раненые корчились под копытами лошадей, пытались выбраться в безопасное место. Часть нормандской конницы, которая изображала бегство, остановилась, развернулась и атаковала английский фронт. Те, кто был на вершине холма, видели, как простые жители — крестьяне, горожане — сотнями спускались вниз, преследуя врага, и лишь немногим удалось избежать злой участи, немногим удалось вскарабкаться обратно на холм к своим товарищам. Тысячи погибли, рассечённые мечами, поднятые на копья, растоптанные лошадьми, и их тела теперь были распластаны на изуродованной земле и утопали в крови, а по их останкам проносилась нормандская конница.

Но эта хитрость сильно навредила и самим норманнам. Многие из тех, кто изображал отступление и помчался вниз по склону в искусственном беспорядке, вскоре оказались в беспорядке реальном. Глубокая канава у самого основания холма, скрытая зарослями кустарника и глыбами торфа, оказалась прямо на пути отступающей конницы, и всадник за всадником норманны стали падать в неё до тех пор, пока канава не наполнилась телами барахтающихся людей, пытающихся выбраться друг из-под друга. Всадники из задних рядов, не в состоянии остановить своих коней, мчались прямо по живым людям, ломая им кости, круша черепа. Те же, кто оказался на дне канавы, умирали от удушья, их тела сплющивались под тяжестью тех, кто был сверху.

Возглас ликования донёсся со стороны саксов. Их ряды сильно поредели, но вокруг штандартов воины стояли плотным кольцом. Канава наполнилась телами мёртвых, бруствер был полностью разрушен, но стена щитов всё так же преграждала путь нормандскому войску.

Теперь атаковали английский центр. Одно наступление следовало за другим, нормандская конница бросалась вперёд через переполненную канаву, давя мёртвые тела. Копья и мечи скрещивались с топорами, линия саксов отступала под натиском неимоверной силы, но каждый раз успех был лишь временным, конницу отбрасывали назад, и она с большими потерями отступала.

Под Вильгельмом убили вторую лошадь. Граф Юстас, который покинул свой пост на правом фланге и теперь сражался рядом с герцогом, предложил ему своего боевого коня:

— Возьмите моего, сеньор. — Он с трудом слез с седла. — Если воины увидят, что вас нет, то можно считать, что мы проиграли. О Боже, эти саксы будто из железа сделаны! Неужели они никогда не сдадутся?

Щиты саксов пестрели перед глазами норманнов яркими цветами, сияя на солнце; их ряды были непоколебимы. Топоры, красные от крови, взлетали, а потом обрушивались на жертву с разрушительной силой, одним смертоносным ударом разрывая кольчугу и разбивая кости. Шлем герцога был разбит, копьё, пролетевшее мимо, чуть не сбило его на землю, его третья лошадь пала от удара ножа сакса, распоровшего ей живот. Лошадь упала и лишь чудом не придавила Вильгельма своей тушей. Он успел выскочить, и тут прямо перед ним чей-то боевой конь встал на дыбы, его передние ноги оказались прямо над головой Вильгельма, но коня с такой силой дёрнули за поводья, что он чуть было не опрокинулся назад.

— О Господи, милорд! — Рауль соскочил с седла ещё до того, как герцог успел подняться. — Я чуть было не задавил вас! Вставайте! Возьмите моего коня!

Он бросил поводья герцогу, а сам побежал назад, стараясь не попасть под копыта.

Конница снова отступила. Герцог приказал своим лучникам идти в бой, и сотни стрел полетели в саксов. Новый шторм дротиков и камней заставил лучников отступить, они отошли в тыл, а конница вновь атаковала.

Более часа кавалерийские атаки чередовались обстрелами лучников. Отчаянная битва продолжалась уже целый день, но не было никаких признаков того, что приближается конец. Саксы собирались стоять до заката или же до тех пор, пока им на помощь не придут уже сильно задерживающиеся дружины Эдвина и Моркера. Их линии сильно поредели, фланговые отряды были практически полностью уничтожены, но штандарты упрямо развевались на самой высокой точке холма, а воины образовывали вокруг них нерушимую стену.

Ральф де Тени посмотрел на солнце и сказал:

— Через час начнёт темнеть, а наши силы уже на исходе. Эти саксы просто дьяволы.

— Их топоры пугают наших людей, — заметил Грантмеснил, туго завязывая свой шарф над раной на руке, чтобы остановить кровь. — Герцог только понапрасну расходует свои стрелы, они втыкаются в щиты саксов и не наносят им почти никакого вреда.

Вильгельм направил свою лошадь к лучникам, их командиры выбежали ему навстречу и, стоя возле его стремени, внимательно выслушали то, что он сказал. Он жестом попросил принести ему лук и наклонил его, чтобы показать лучникам, что от них требовалось. Фиц-Осберн направился к нему и стал обеспокоенно задавать вопросы, командиры побежали вдоль рядов лучников, объясняя и увещевая.

Теперь лучники стали стрелять вверх. Стрелы летели над головами воинов, стоящих в первых рядах, и смертоносным дождём сыпались на тех, кто был в самом центре войска.

У саксов больше не было метательных снарядов, им ничего не оставалось, кроме как, сжав зубы, ждать своей участи, тем временем как стрелы убивали воинов одного за другим. Когда у лучников заканчивались стрелы, они отходили назад, чтобы заполнить свои колчаны, а конница бросалась вверх по склону, чтобы атаковать оголённые линии противника. Снова звенела сталь, снова саксы подавались назад, потом с усилием возвращались и стояли, не уступая врагу ни шагу родной земли. Казалось, конница кидалась на стену. Английские воины, встав плечом к плечу, превратились в единый монолит, через который невозможно было пробиться, но теперь они стояли так близко, что им стало трудно размахивать оружием. Конница снова отступила, и на английское войско вновь посыпались стрелы, бесшумно неся с собой смерть.

Самыми изнуряющими были эти перерывы между атаками. Внизу, у подножия холма, саксы могли видеть за рядами лучников нормандскую конницу, неподвижно выжидающую то время, пока стрелы выбивали ряды врага. Эти промежутки напряжённого молчания было труднее вынести, чем выдержать конную атаку. Ни единого движения не было в рядах саксов, измученные лица обратились на запад, туда, где угасали последние отблески заходящего солнца. Одна-единственная мысль билась в уставших головах: ещё совсем немного, совсем немного, пока не стемнеет.

В долине над болотами начал подниматься туман; серая тень опустилась над полем битвы и вечерней прохладой обдала ряды терпеливых воинов. Дождь стрел прекратился, люди с облегчением вздохнули, крепче вцепились в свои щиты и упёрлись ногами в землю, чтобы выстоять и отразить приближающуюся атаку.

Конница с грохотом бросилась вверх по склону; войско как единое целое вздрогнуло при столкновении. Казалось, ряды столкнувшихся воинов замерли без движения, лишь иногда эта «обездвиженность» нарушалась: ещё один воин падал мёртвым.

Силы норманнов были истощены так же, как и силы англичан, хотя некоторые всё ещё сражались с той же силой, что и раньше. Среди них был сам герцог, его сенешаль, лорд Мулине, с ног до головы залитый кровью убитых им людей, и Роберт де Бомон, чья энергия и смелость казались неистощимыми. Но большая часть войска сражалась будто во сне, продолжая по привычке нападать, рубить и защищаться.

У Рауля уже не было сил держаться рядом с герцогом, хотя опытный Мортен всё ещё был на своём посту. «Верного стража» оттеснили назад, а он этого почти не замечал, думая лишь о том, что ему нужно убивать или же убьют его. Своего рода тупая ненависть овладела им и придала ему новых сил. С его меча капала кровь, рукоятка стала липкой, а лезвие уже покрылось несколькими слоями ссохшейся крови. Какой-то сакс, вырвавшись из свалки, бросился на него, Рауль увидел, как в его руках сверкнул нож, готовый вонзиться в живот лошади, и он с бешеным криком ударил со всего размаха мечом и поскакал дальше прямо по телу ещё живого сакса. Его лошадь скользила и спотыкалась на горе убитых, в ужасе храпела, ноздри её раздувались. Рауль бросил её вперёд на щиты, крича: «Харкорт! Харкорт!»

Щит взметнулся вверх, перед его затуманенным взглядом проплыло измученное лицо, с которого смотрели знакомые глаза. Занесённая было для удара рука с мечом безвольно упала.

— Эдгар! Эдгар!

Чья-то лошадь толкнула его и вытеснила назад. Он был бледен как сама смерть и дрожал. Битва бушевала вокруг него, копьё блеснуло совсем рядом, он механически защитился щитом.

И тут над гулом битвы раздался голос графа О:

— Нормандия! Нормандия! В бой за Нормандию!

— Да, — глупо повторил Рауль. — За Нормандию! Я норманн... норманн...

Он крепче сжал рукоятку своего меча, его рука поднималась, словно налитая свинцом. Он ударил по неясной фигуре и увидел, как человек медленно сполз вниз.

Его внимание привлекли звуки драки справа, и, посмотрев туда, он увидел Роджера Фиц-Осберна, который откинул прочь свою булаву, схватил меч. и щит и как одержимый помчался вперёд на ряды саксов. Он прорвался, Рауль видел, как сверкает его меч, рубя и кроша врага. И вот он уже около штандарта, острие его меча вонзилось в древко знамени. Десятки копий пронзили его, и он упал.

Эта героическая попытка подхлестнула уже было угасший боевой дух норманнов. Они снова атаковали, и под этим натиском саксы стали уступать, они шли назад до тех пор, пока воины не оказались так близко прижаты друг к другу, что убитые и раненые уже не могли упасть, а продолжали стоять, зажатые своими ещё живыми товарищами.

Лошадь Рауля споткнулась о труп коня и упала, перекинув его через голову. Он едва не угодил под копыта лошади лорда Богуна, но сумел подняться и выбраться на безопасное место. Он услышал бой барабанов; конница отступала. Тут Рауль заметил, что его трясёт с ног до головы и шатает, как пьяного.

Он направился вниз по склону, спотыкаясь об обломки, которыми было усеяно поле. На земле в углублении лежала оторванная голова так, будто она выросла оттуда; жуткие остекленевшие глаза уставились куда-то перед собой, губы были слегка приоткрыты и оголяли зубы в ужасной улыбке. Рауль начал смеяться, захлёбываясь в приступах этого безумного смеха. Кто-то схватил его за руку и попытался оттащить. И как будто издалека до него донёсся голос Гилберта де Офея:

— Рауль, Рауль! Остановись, Христом-Богом молю!

— Но я его знаю! — сказал Рауль. Он дрожащим пальцем указал на отвратительную голову. — Я знаю его, говорю тебе, и вот он лежит. Смотри, это Ив де Беллемонт!

Гилберт встряхнул его:

— Остановись! Остановись, глупец! Пойдём отсюда!

Он потащил его вниз по склону холма.

Вперёд снова выдвинулись лучники, и снова стрелы полетели вверх и стали падать в самый центр сакского войска. Уже почти совсем стемнело, и разукрашенные щиты превратились в сплошную тёмную преграду, защищающую английские позиции от врага. Из двадцати тысяч воинов, которых привёл Гарольд, в живых остались совсем немногие. Почти все простолюдины были убиты, более половины рыцарей тоже лежали распластанные на земле, некоторые были убиты, другие ранены, но вокруг штандарта остатки войска готовились к последней доблестной схватке.

Но не нормандская конница, а одна случайная стрела решила исход сражения. Горестный крик потряс ряды саксов: король Гарольд упал у своего штандарта.

Люди опустились перед ним на колени, неистово зовя его. Но он был мёртв, видимо смерть наступила мгновенно. В сумерках пронеслась эта роковая стрела, вонзилась ему в глаз и поразила мозг. Они подняли его, не веря в то, что он мёртв. Его воины выдернули стрелу и попытались остановить струящуюся из раны кровь, они грели ему руки, просили его сказать хоть слово.

— Он мёртв, — наконец решился произнести это роковое слово один из воинов, отпустив его безжизненную руку. — Мёртв, и мы проиграли.

— Нет, нет! — Альвиг, дядя короля, схватил мёртвое тело Гарольда и прижал к себе. — Нет, только не это! Не теперь, когда конец уже так близок! Гарольд, говори! Я прошу тебя, говори! Неужели ты прожил этот день, чтобы умереть вот так! Неужели всё это напрасно? Увы, увы!

Он отпустил тело и вскочил.

— Всё закончилось! Король, за которого мы сражались и умирали, мёртв, для нас не осталось никакой надежды, только бегство! Что теперь нам защищать? Нечего, нечего, ведь Гарольд убит!

Он пошатнулся, потому что был серьёзно ранен, и упал бы, если бы рыцари не поддержали его.

Снизу норманны увидели, что линии врага колыхнулись, лучники отошли, началась последняя атака.

Вильгельм Мулине ла Марш с боевым кличем повёл группу всадников прямо на щиты саксов с таким неистовством, что враги отступили и они смогли прорваться к самим штандартам.

Саксы уже бежали с вершины холма. Лорд Мулине ударил мечом по штандартам, они упали, и радостный крик потряс ряды норманнов. Золотой стяг Гарольда лежал втоптанный в грязь и залитый кровью, два рыцаря, охваченные нечеловеческой жестокостью, равной лишь той, что была свойственна их командиру, Мулине ла Маршу, набросились на тело Гарольда и стали кромсать его мечами.

Остатки войска саксов бежали на север, в сторону густых лесов, которые начинались за холмом. С этой стороны холма вместо пологого склона был крутой обрыв с небольшим оврагом в конце. Преследующие норманны, не видя, что их ждёт впереди, понукали своих коней, но предательский обрыв сделал своё дело. Лошади катились вниз, сбрасывая всадников, и там у подножия холма саксы в последний раз собрались вместе, развернулись и уничтожили норманнов в быстром отчаянном поединке. Потом, ещё до того, как успело подойти подкрепление, они скрылись в темноте, и леса поглотили их.

Глава 5

Шум битвы у подножия холма достиг ушей тех, кто находился на вершине, и возбудил в одном из них сильную тревогу.

Граф Юстас, думая, что, вероятно, на подмогу подоспели дружины Эдвина и Моркера, подъехал к герцогу. Он был весь бледный от страха и, схватив герцога за руку, стал умолять его отступить. Вильгельм выдернул свою руку и, презрительно отвернувшись, приказал раскинуть его палатку на том самом месте, где весь день развевался штандарт Гарольда.

— Расчистите тут место, — приказал он. — Именно здесь я проведу эту ночь.

Слуги уже начали исполнять это приказание, когда примчался лорд Лонгвилль и разразился громом неодобрения.

— Ваша светлость, что это вы задумали? — спросил он. — Вам уж точно не следует оставаться здесь среди мёртвых! Вы должны ночевать где-нибудь в другом месте, под охраной по меньшей мере тысячи воинов, потому что неизвестно, какие ловушки нас здесь поджидают. Кроме того, многие саксы хотя и ранены и истекают кровью, но всё ещё живы, и не один из них готов отдать свою жизнь ради шанса убить вас. Уходите отсюда, ваша светлость!

— Ты боишься, Вальтер? Я нет, — холодно отпарировал герцог. — Можешь присоединиться к Юстасу, если у тебя такое настроение.

Оглядев поле битвы, он сурово произнёс:

— Прикажите командирам Проследить за своими людьми. Я не потерплю, чтобы мои воины грабили убитых. Дайте каждой стороне похоронить тела погибших, но тело Гарольда разыщите и принесите сюда со всеми полагающимися почестями. Рауль, ты мне нужен.

Лишь час спустя Раулю удалось незаметно покинуть герцога. Он снял свои доспехи и смыл с себя пот и пятна крови. Его оруженосец, усердный и преданный парень, принёс ему воды, чистую тунику из тонкой шерсти и его длинный красный плащ.

Затягивая ремни на своей лошади, Рауль кивнул в ту сторону, где в углу палатки лежала гора его доспехов, и коротко сказал:

— Сожги их. Выброси кольчугу, она порвана на плече. Ты вычистил мой шлем?

Оруженосец протянул ему и шлем и меч, вычищенные до блеска.

— Молодец. Пристегни мой меч. — Рауль поднялся и завязал на груди свой плащ, тем временем как оруженосец встал на колени, чтобы пристегнуть меч.

Герцог ужинал со своими братьями, графом Юстасом, графом Аленом и графом Хаммером. Палатку освещали свечи, а блюда подавались так, будто бы ужин проходил в одном из дворцов Вильгельма и не было за порогом кровавого месива убитых тел. Усталость герцога проявилась лишь в том, что он был молчалив, а меж бровей у него пролегла глубокая морщинка, он ел и пил немного, а вот благородные графы, почувствовав аппетитные запахи приправ, причмокивали губами и решили позабыть о тягостях ушедшего дня в весёлом пиру.

Как только появилась возможность, Рауль ускользнул от герцога и направился между палатками к тому месту, где, как ему казалось в пылу сражения, он видел Эдгара.

Он нёс в руках рожковый фонарь и фляжку с вином. Тут и там по склону холма видны были огоньки других фонарей, двигающиеся вперед-назад в поисках живых или раненых, и в слабом свете поднимавшейся луны горы мёртвых тел обретали свои силуэты.

Рауль увидел, что английские и нормандские монахи уже обходили раненых. Монах из Бека взглянул на него, когда он проходил мимо, и, узнав, посоветовал не ходить по холму без оружия.

— Многие саксы ещё живы, господин Рауль, — сказал он, — и они весьма опасные люди.

— Я не боюсь, — ответил Рауль.

Он осветил фонарём чьё-то изуродованное тело, которое лежало лицом вниз прямо у его ног. Широкие плечи и что-то во внешности, напоминающее Эдгара. Рауль наклонился и трясущимися руками перевернул тело. Это был не Эдгар. Он с облегчением вздохнул и пошёл дальше.

Его нога поскользнулась на чём-то липком, он знал, что это могло быть, но за этот день он видел столько крови, что она больше не вызывала у него отвращения. Или, может быть, он слишком устал, чтобы думать об этом, этого он не знал, но его веки отяжелели, а ноги болели. Ему нужен был сон и забытье, но даже это было не так важно, пока судьба Эдгара оставалась неизвестной. В его душе теплилась слабая надежда на то, что Эдгар был среди тех, кто бежал в леса на север. Он уже долго ходил по этому мрачному холму, но задача была слишком тяжёлой. Казалось, в подзвёздном мире не оставалось ничего, кроме мёртвых тел, неподвижно застывших в неестественных позах. Их были тысячи и тысячи, высокие и малорослые, старые и молодые — тысячи саксов, но среди них не было Эдгара.

Некоторые наёмники рыскали по холму, чтобы снять с мёртвых их драгоценности. «Нет, — подумал Рауль, — такая армия, как наша, не может не мародёрствовать».

Он прошёл мимо священника, склонившегося над умирающим воином. Священник смотрел на него с некоторой тревогой, а в сверкающих глазах воина была лишь ненависть. Рауль заметил, как он потянулся за своим ножом, но тут кровь хлынула у него изо рта и из носа, и он упал бездыханный, а священник тихо закрыл его глаза.

Кругом было очень тихо, неестественно тихо после шума и рёва боя. Один-единственный звук будто окутывал склоны холма — это был непрерывный стон, который, казалось, издавала сама измученная, истерзанная земля. Иногда можно было различить отдельный голос, иногда кто-то из раненых с трудом приподнимался и хрипло просил воды, но в основном этот стон был неразборчив, в нём сливались тысячи слабых голосов.

Чья-то рука схватила Рауля за щиколотку, но в пальцах не осталось сил. В лунном свете он заметил мимолётный блеск стали, но нож упал на землю. Рауль поспешил дальше. Что-то шевелилось у его ног; свет фонаря выхватил из мрака ночи исковерканное тело ещё живого человека. Рауль спокойно перешагнул через него, даже не почувствовав отвращения. Он вспомнил, как при Вал-ес-Дюне ему становилось плохо при виде куда менее ужасных ранений, и решил, что либо он стал бессердечным, либо чувства притупились из-за усталости. Если бы только он мог быть уверен в том, что Эдгар избежал смерти, тогда он не стал бы даже думать о том, чьи тела лежат на этом Сенлакском поле.

А потом он нашёл Эдгара. Как только он увидел его, то тут же понял, что всё это время, с того самого момента, когда ему было видение в Руане, он знал, что найдёт его именно таким, неподвижно лежащим у его ног с окровавленными золотистыми кудрями.

Он опустился на колени и приподнял Эдгара, пытаясь нащупать под разорванной кольчугой биение сердца. В свете фонаря было видно множество кровоточащих ран. Бровь Эдгара рассёк вражеский меч, кровь, струящаяся из этой раны, залила его лицо и стекала вниз, даже борода стала липкой от неё.

Раулю показалось, что он почувствовал слабое биение сердца. Он схватил флягу с вином и прижал её к губам Эдгара. Вино медленно просачивалось сквозь сжатые зубы, часть его, не попадая в рот, стекала на шею с уголков губ Эдгара.

Рауль поставил флягу на землю, расстегнул свой плащ и, сложив его одной рукой, сделал из него подушку для Эдгара. Затем он опустил на неё его голову и начал рвать свою тунику, чтобы перевязать зияющие раны.

Эдгар шелохнулся и поднял руку. Рауль наклонился над ним, чтобы лучше разобрать слова:

— Что-то с моими глазами... Я не могу их открыть.

Рауль вытер кровь и перевязал голову Эдгара полоской шерстяной ткани. Он взял ладони друга и стал растирать их. Горе сдавило его горло, где-то в глубине души родилось странное чувство безысходности и полностью захватило его. Он снова взял фляжку и влил ещё немного вина в рот Эдгара.

Голубые глаза открылись. Эдгар смотрел на него.

— Они уступили, — сказал он.

— Я знаю, — ответил Рауль, голос его звучал тихо, но спокойно. — Не думай об этом.

Он оторвал ещё одну полоску от своей туники и постарался остановить кровь, сочившуюся из глубокой раны на плече.

Глаза Эдгара заблестели, он узнал друга.

— Рауль, — сказал он, — я видел тебя. Ты скакал прямо на меня, твоё копьё против моего топора, точно так, как ты когда-то предсказывал, давным-давно.

— Я не знал, что это ты, до тех пор, пока не оказался прямо над тобой. Ах, Эдгар, Эдгар! — Рауль склонил голову, охваченный глубокой печалью.

— Всё закончилось, — медленно сказал Эдгар. — Гарольд погиб.

Он пошевелил головой, будто от сильной боли.

— Скоро я тоже последую за ним.

— Нет, этого не будет! — Рауль ослаблял ремни, стягивающие кольчугу Эдгара. — Нет, Эдгар! Ты не умрёшь.

Но он знал, что это бессмысленные слова. Бесполезно было перевязывать раны, бесполезно вливать ему в рот вино через стиснутые сильные зубы.

Эдгар попытался улыбнуться другу, как бы успокаивая его.

— Помнишь, я когда-то сказал, что герцог Вильгельм получит трон только после смерти Гарольда? Это было много лет назад. Я даже не помню когда. Но видишь, я оказался прав.

Он замолчал, и его глаза закрылись. Рауль сумел наконец снять с него кольчугу и теперь пытался остановить кровь, струящуюся сразу из трёх ран.

— Оставь, Рауль. О Боже, неужели ты думаешь, что я хочу жить?

Рауль сжал его ладонь:

— Я не могу позволить тебе умереть. Я знаю, знаю! Зачем мне об этом говорить? Лучше бы я тоже лежал здесь среди погибших, потому что моё сердце уже давно умерло!

— Нет. — Эдгар приподнялся на локте, — нет, ты не должен умереть. Ведь есть Элфрида. Позаботься о ней.

Обещай мне! Теперь у неё никого не осталось. Мой отец убит, дяди тоже, оба они сражались плечом к плечу со мной. Я последний. Это было слишком хорошо... Гарольд — король, и Бог разгневался. Тостиг и Хардрад пришли, и мы уничтожили их в Стамфордбридже. Это было так давно. — Он поднял руку к лицу. — Моя борода вся слиплась... а, это кровь! Ну, неважно. Я надеялся, что ты придёшь, Рауль. Дружба — крепкая штука. Когда мы узнали о том, что вы высадились на наших берегах, я думал иначе, но не теперь, или, может быть, я слишком устал для того, чтобы ненавидеть.

Его рука слабо сжала ладонь Рауля, ему становилось трудно говорить.

— Мы шли к Лондону, преодолевая лигу за лигой. Я не могу вспомнить. Через некоторое время мы уже ничего не могли видеть, кроме дороги под ногами, которая всё не кончалась и не кончалась. Потом мы отправились на юг, не дожидаясь Эдвина и Моркера. Гарольд молился в своём аббатстве в Уолтхеме, и тут мы узнали, что Бог разгневан, потому что, когда Гарольд вышел из часовни, башня обрушилась. Гирт предложил, чтобы он вёл войско вместо Гарольда, но Гарольд не согласился.

Из уголка его рта потекла струйка крови.

— Как холодно... Солнце так медленно садилось. Нам была так нужна темнота, и мы все молились, чтобы Бог поскорее послал её, но он был зол на нас и задержал ночь. Если бы только Эдвин и Моркер сдержали своё слово! Если бы только Гарольд был жив! Мы бы выстояли до темноты. Мы могли, Рауль!

— Я знаю это. Ни один человек ещё не сражался так, как вы. — Рауль снова приподнял его и, положив голову себе на плечо, укутал в плащ.

— Нам приходилось отходить, но стену из щитов невозможно было пробить, ведь правда? Ты помнишь Элфрика? Он был рядом со мной, и его сразила стрела, но он не мог упасть, так близко мы стояли. Это было почти перед самым концом, когда мы окружили штандарт. Торкиль сказал, что день потерян, но это было не так. День был наш до тех пор, пока мы не сдавали холм, а Гарольд был бы жив, даже несмотря на то, что мы не могли больше двигаться. — Дрожь пробежала по его телу. — Стало хуже, когда в нас начали стрелять из луков. Но начинались сумерки, и мы думали... Но Гарольд погиб. Это был коварный шаг — приказать стрелять в воздух.

Его глаза закрылись, казалось, он оцепенел. Кровь пропитала повязку на голове и теперь снова текла по его лицу. Рауль опустил его на землю и попытался затянуть повязку. Эдгар застонал, и Рауль увидел, что он улыбается:

— Гарольд послал двух шпионов в ваш лагерь. Они сообщили, что герцог привёл войско священников, потому что вы безбородые и с короткими волосами — бритые.

Рауль не смог ответить ему. Через минуту Эдгар снова заговорил:

— Я видел Фиц-Осберна и Нила. Они живы?

— Да, живы, — печально сказал Рауль.

— А Гилберт? Я рад. Они были моими друзьями. Ни Элфрик, ни Торкиль. Все те годы, что я провёл в Нормандии, мне хотелось вернуться домой, но потом герцог отпустил меня, и всё сразу изменилось, или, может быть, я сам изменился. Не знаю. Теперь я скоро умру, и всё закончится — моя сердечная боль, и горечь, и борьба в душе. — Его глаза были широко открыты, он смотрел на Рауля. — Я бы убил даже тебя, если этим я смог бы спасти Англию от герцога Вильгельма. Но я не смог, даже Гарольд не смог. Я ненавидел тебя. Я ненавидел всех норманнов, которых когда-либо знал. Я хотел только убивать и убивать, никого из вас не жалея.

Он вздохнул, его голос превратился в шёпот:

— Но теперь я устал, и вот ты передо мной, а я помню только, как мы с тобой ездили в Харкорт и твой отец подарил мне молодого сокола, которого он сам воспитал, и как мы охотились в Кьювилле, и как ты бросил мне того парнишку, когда мы осаждали город в Бретани. — Он схватил руку Рауля, тот ответил ему крепким пожатием, и снова Эдгар вздохнул почти удовлетворённо. — Я пытаюсь представить себе Англию в руках Вильгельма, но не могу. Я могу только думать о тех шутках, что мы устраивали в Руане, и о том, как вы называли меня «борода» и варвар, ты и Гилберт.

Он засмеялся, но смех вызвал приступ кашля, и изо рта пошла кровь.

Рауль осторожно вытер её.

— О Эдгар, друг моего сердца, пусть только эти мысли останутся с тобой, когда ты отправишься в мир иной! — сказал он. Ладони, которые он сжимал, стали совсем холодными.

— Элфрида... — слово устало слетело с уст Эдгара.

— Я позабочусь о ней, — твёрдо сказал Рауль. — Я жизнь за неё готов отдать. Ты ведь это знаешь.

— Да. Ты сказал, что добьёшься её, несмотря ни на что. Так оно и будет. Ну что же, я всегда хотел назвать тебя братом. — У него перехватило дыхание, он попытался подняться. — Теперь я этого не сделаю, слишком поздно. Но ты будешь добр с ней, и, возможно, в конце концов это самое лучшее.

Он попытался подняться повыше, хватая ртом воздух, посмотрел куда-то мимо Рауля, и вдруг его глаза в ужасе расширились, он сделал неимоверное усилие и освободился из рук Рауля.

— Берегись, Рауль, берегись! — крикнул он и упал на землю.

Невольно Рауль обернулся. Что-то тёмное подкрадывалось к нему сзади. Фонарь осветил лезвие ножа. Он схватил его и почувствовал, как острие полоснуло его руку, ухватил кисть руки нападавшего и вывернул её. Нож упал, он отбросил нападавшего и быстро поднял нож. Не задумываясь о том, есть ли у неизвестного сакса силы, чтобы снова напасть на него, или нет, он обернулся к Эдгару.

Ещё до того как Рауль успел дотронуться до него, он уже знал, что Эдгар мёртв. Он отдал свои последние силы на то, чтобы предупредить своего нормандского друга об опасности, исходящей от одного из его соотечественников.

Долгое время Рауль неподвижно сидел, не выпуская из своих рук безжизненную руку Эдгара. Он подумал, что выражение этого обезображенного пятнами крови лица было очень мирным.

Печаль овладела его сердцем, но он знал, что, если бы даже у него была возможность воскресить его, он бы не сделал этого. Для Эдгара в этом мире ничего не осталось, потому что всё то, за что он боролся, ушло вместе с Гарольдом. Англия саксов погибла на Сенлакском поле. Англия будущего станет нормандской, и в ней не будет места для таких, как Эдгар.

Вот куда привела дружба, к горю и кровопролитию, к смерти. Осторожно он опустил руку Эдгара и накрыл тело своим алым плащом. Рауль накрыл его лицо: он не хотел запомнить его таким изуродованным и залитым кровью.

К нему приближался огонёк. Он поднялся и, сложив руки на груди, стал ждать, когда человек, несущий фонарь, приблизится. Это был монах, сакс, который медленно обходил поле, перевязывая раненых и исповедуя умирающих. Судя по его чёрному капюшону и белой рясе, он был из ордена бенедиктинцев. Заметив рыцаря, неподвижно стоящего над мёртвым, он остановился, несколько обеспокоенно глядя на него.

Рауль обратился к нему на латыни:

— Подойдите, святой отец, я не причиню вам вреда, и я здесь вовсе не для того, чтобы грабить.

— Я вижу, сын мой, — ответил монах и приблизился. — Но, увы, среди вас много тех, кто не постесняется обокрасть мёртвого.

— Да, много, — согласился Рауль.

Он посмотрел на завёрнутое в плащ тело Эдгара. Монах с интересом глядел на неизвестного рыцаря и думал, что ещё никогда в жизни ему не доводилось видеть столь грустное лицо.

— Отец мой, знаете ли вы деревню под названием Марвел? Это где-то возле Винчестера, если не ошибаюсь.

— Да, я хорошо её знаю, — ответил монах.

— Могли бы вы перевезти туда тело для захоронения?

— Конечно, сын мой, — сказал монах, его голос стал очень печальным, он посмотрел прямо в глаза Раулю, подошёл поближе и высоко поднял фонарь, так, чтобы получше разглядеть его лицо. — Чьё тело я должен отвести в Марвел? — спросил он.

— Тело, которое лежит у ваших ног, отец. Это Эдгар — потомственный владелец Марвела. — Он увидел, как монах, опустившись на колени, откинул плащ и посмотрел на Эдгара. — Закройте его, — сказал Рауль. — Но потом смойте эти пятна крови.

Монах начал молиться, и Рауль выждал, пока тот закончит и снова поднимется.

— Вы передадите тело его сестре, — сказал он. — Мне бы не хотелось, чтобы она видела эти безобразные раны. Вы промоете их?

— Будьте уверены, сын мой, мы сделаем всё, что вы захотите, — ответил монах. У него был очень добрый голос, он думал о том, что могло стоять за этой просьбой, что связывало этого нормандского рыцаря с английским воином.

Рауль снял с пояса свой кошелёк и протянул его монаху.

— У вас будут расходы на дорогу, — сказал он, — и, кроме того, я бы хотел, чтобы за его душу отслужили мессу. Вы возьмёте мой кошелёк?

Монах колебался.

— Умоляю вас, возьмите.

Он положил кошелёк в руку монаха и опустился подле тела Эдгара. Затем поднял плащ и взглянул в лицо своего друга. Казалось, что и безобразные раны, и кровь как-то растворились и пропали, он видел лишь спящего Эдгара.

— Прощай! — сказал он тихо. — Когда мы снова встретимся, уже не будет ни горя, ни вражды, ни печали. Прощай, мой лучший друг!

Он поднялся. Подошли два послушника и тупо уставились на него.

— Они позаботятся о теле?

— Да, они перенесут его в безопасное место, сын мой, а оттуда отправят в Марвел. — Монах взглянул на изодранную тунику Рауля и на плащ, укрывающий Эдгара. — Но ваш плащ? — с сомнением спросил он.

— Пусть он будет на нём, — ответил Рауль. — Мне он не нужен.

Он медленно пошёл назад к нормандским палаткам. Там горели огни, люди сидели на земле вокруг костров. Он прошёл мимо двух таких групп, прежде чем добрался до своей палатки. Воины выглядели уставшими, но были веселы, подшучивали над своими ранениями, мечтали о наградах, которые их ожидают после того, как герцог будет коронован.

Рауль зашёл в небольшую палатку, в которой они ночевали вместе с Гилбертом. Гилберт лежал на своей соломенной кровати, но не спал, а нахмурившись смотрел в свод палатки. Увидя Рауля, он тут же встал.

— А, вот и ты, — сказал он. — Где ты был всё это время? Почему твоя туника порвана? — В его глаза закралось смутное подозрение. — Где твой плащ? Чем это ты занимался?

Рауль не отвечал, он уселся на край кровати и, опустив голову на руки, уставился в землю.

— Я понял, — с соболезнованием проговорил Гилберт. — Ты искал Эдгара. И ты нашёл его?

— Да.

— Рауль, он жив?

— Нет, уже нет.

Гилберт ударил кулаком по соломе.

— О Господи, с меня достаточно этой проклятой войны! Земли в Англии? Мне они не нужны! У меня есть земли в Нормандии, которые требуют моей заботы и ухода, и поверь мне, Рауль, когда герцог наконец закончит воевать, я вернусь на родину и навсегда забуду об этих печальных берегах.

Он замолчал и внимательно посмотрел на Рауля:

— А что это у тебя на руке? Да это же кровь!

Рауль взглянул на свою руку:

— Да, какой-то сакс подкрался ко мне сзади, когда я наклонился над Эдгаром. Он увидел его и предупредил меня, но израсходовал на это все свои силы и умер.

Воцарилось мрачное молчание. Потом Гилберт осторожно кашлянул, и Рауль поднялся, подавив тяжёлый вздох.

— Я понял, — сказал он. — Дай мне свой плащ, я должен идти назад к герцогу.

Гилберт жестом показал в ту сторону, где лежал его плащ.

— Ты отдал свой...

— Да, — спокойно ответил Рауль. — Ему было так холодно.

Он накинул на плечи тяжёлый плащ и вышел.

У входа в палатку герцога его встретил Фиц-Осберн и сказал, схватив за руку:

— Вильгельм спрашивал о тебе, но я догадался, где ты был, и всё объяснил ему. Рауль, ты нашёл Эдгара?

— Да, он мёртв.

— Он был мёртв, когда ты его нашёл? Расскажи мне!

— Нет, он был ранен, но всё ещё жив.

Фиц-Осберн вскричал:

— Неужели ты не мог принести его сюда! Здесь ведь есть хирурги, которые могли бы спасти его!

— О, Вильям, неужели ты не понимаешь? Он не хотел жить. Я думаю, он был слишком тяжело ранен, но даже если нет, то так всё равно для него лучше. Эдгар немного говорил со мной перед смертью. Он сказал, что видел тебя во время боя, и спросил, жив ли ты. Когда я сказал ему, что да, он очень обрадовался, потому что ты был его другом.

В глазах Фиц-Осберна заблестели слёзы.

— Как я хотел бы его увидеть! Но герцог был занят, и я не мог отойти от него ни на шаг. Ах, бедный Эдгар! Он не подумал, что я забыл о нём? Не решил, что мои чувства к нему изменились?

— О нет! Отпусти меня. Как-нибудь я расскажу тебе, как он умер, но не сегодня.

— Но подожди! — сказал Фиц-Осберн. — Его надо похоронить со всеми почестями. Только не говори мне, что ты оставил тело на растерзание волкам и стервятникам.

— Нет, я этого не сделал. Я попросил одного монаха позаботиться о том, чтобы тело перевезли в Марвел.

Фиц-Осберн был разочарован:

— Тебе надо было принести его сюда. Герцог распорядился бы похоронить его как благородного рыцаря, а мы могли бы, скорбя, следовать за его гробом.

— Но ведь он не был норманном, — сказал Рауль. — Неужели ты думаешь, что он бы выбрал это? Я сделал так, как, по-моему, хотел бы он.

Рауль высвободил свою руку и вошёл в палатку герцога.

Вильгельм поднял глаза:

— Ну, друг мой? Ты отсутствовал дольше, чем обычно. — Он проницательно посмотрел в лицо Рауля. — Если Эдгар из Марвела мёртв, то мне очень жаль. Но я не думаю, что он смог бы жить со мной в мире.

— Нет, — ответил Рауль и прошёл в глубь палатки. — Вы один, ваша светлость?

— Да, наконец-то. У меня здесь были два монаха из Уолтхема, которые умоляли меня разрешить им отправиться на поиски тела Гарольда, и предлагали мне десять золотых монет, если я позволю им унести его отсюда. Этого я никак не мог сделать. — Он пододвинул к Раулю листок бумаги. — Вот первый список убитых, всех мы ещё не знаем. Среди них Энжениф де Л’Эгле.

— Да?— Рауль просмотрел список.

Вошёл лорд Тессон. Он выглядел абсолютно измученным.

— Они нашли тело. Его изрубили мечами, и я считаю, такой поступок заслуживает тяжёлого наказания, — сказал он.

— Кто это сделал?— спросил Вильгельм.

— Я не знаю. Два рыцаря из отряда Мулине, мне кажется.

— Выясни, кто они, и сообщи мне их имена. Я прикажу, чтобы им срезали шпоры за подобное нерыцарское поведение. Они что же, хотят, чтобы меня все возненавидели?

Рауль смотрел на лорда Тессона.

— С тобой всё в порядке, Тессон? — спросил он.

Тессон отвёл глаза:

— Со мной — да. Но мой сын убит. Но это ничего, ведь у меня есть и другие. — Он обернулся на звук шагов и придержал полу палатки.

Четыре рыцаря внесли на носилках тело Гарольда и осторожно опустили на землю в центре палатки. Герцог подошёл поближе.

— Снимите покрывало.

Вильгельм Малет снял плащ, прикрывавший тело. Гарольд застыл как на посту: ноги сведены вместе, руки сжали рукоятку меча, вот только его бесстрашные глаза закрыты.

Некоторое время герцог смотрел на тело человека, который столь бесстрашно и упрямо сражался с ним. Потом, расстегнув брошь на своей мантии, он снял её и, не сводя глаз с Гарольда, протянул Вильгельму Малету.

— Заверни его в мою мантию, — приказал он. — Он был клятвопреступником, но всё-таки до конца остался великим и смелым воином.

Он помедлил, будто бы что-то взвешивая.

— Вильгельм Малет, так как в тебе есть сакская кровь, я доверяю тебе его тело. Ты похоронишь Гарольда со всеми рыцарскими почестями здесь на берегах, которые он так отважно защищал. Если кто-нибудь захочет последовать за его гробом, то я разрешаю это сделать. Унесите его.

Рыцари наклонились, но ещё до того, как они успели поднять носилки, кто-то вошёл в палатку и остановился, глядя вокруг.

Все в изумлении замолчали. Это была женщина, высокая и изящная. Её лицо было искажено горем, но даже в отчаянии она оставалась прекрасной. Длинные волосы растрепались, но было совершенно очевидно, что она не из простолюдинок, потому что под плащом, укрывавшим её плечи, на белой ухоженной шее сияли драгоценные камни, а руки украшали золотые браслеты.

За ней стояли двое монахов: Осегод Кноп и школьный учитель Алрик. Она откинула волосы с лица и стала испытующе заглядывать в лица незнакомых людей.

Вдруг её взгляд упал на тело на носилках, завёрнутое в пурпурный царственный плащ, она с отчаянным криком бросилась к нему, упала перед ним на колени и открыла лицо.

Было невыносимо видеть, как она целует в щёки погибшего, ужасно слышать, как она шепчет ему слова, которые он уже никогда не сможет услышать. Норманны в шоке замерли. Вильгельм нарушил это тягостное молчание.

— Кто эта женщина?— спросил он.

Услышав его голос, она подняла голову и пристально посмотрела на него, а потом заговорила на языке саксов. Вильгельм Малет перевёл:

— Она спрашивает, кто герцог Нормандии, потому как она не видит здесь никого, одетого как правитель.

— Скажи ей, что это я, — ответил Вильгельм, — и спроси её, кто она, жена или сестра, и что ей надо.

Она молча выслушала Вильяма Малета, а когда тот закончил, встала и, подойдя к Вильгельму, обратилась к нему со страстной речью.

Он взглянул на Малета. Тот с удивлением и жалостью выслушал женщину и сказал:

— Ваша светлость, она говорит, что она не кто иная, как Элджита, прозванная Лебёдушкой, она была женой Гарольда. Она искала его тело, чтобы перевезти его отсюда в Уолтхем и похоронить по христианскому обычаю, она молит вас о том, чтобы вы отдали ей тело возлюбленного.

— Жена? Она любовница Гарольда! Скажите ей, что я сам прослежу за тем, чтобы его погребли как полагается.

Однако, услышав такой ответ, она неистово закричала, так, будто её смертельно ранили, и упала на колени перед герцогом. Сорвав украшения с шеи, она протянула их Вильгельму.

— Она предлагает вам золото, ваша светлость, огромная сумма, — продолжал переводить Малет, он был сильно тронут поведением женщины.

— Боже мой, она, вероятно, думает, что я торговец и продаю тела за золото?— раздражённо прервал его Вильгельм. — Скажи ей, что она напрасно тратит своё красноречие, и попроси её уйти вместе с этими священниками. — Он посмотрел на неё и добавил более мягким тоном: — Она боится, что я не воздам ему должных почестей? Скажи ей, что Гарольд будет похоронен в пурпуре, с мечом и он навечно останется на этих берегах, чтобы охранять их.

Когда она услышала эти слова, глаза её вспыхнули, и она начала говорить резким, возмущённым голосом.

— Ваша светлость, она думает, вы смеётесь над ней.

— Нет, я не смеюсь. Уведите её. — Герцог отвернулся, и её потащили вон из палатки. Она висла на руках рыцарей, протягивала руки к телу возлюбленного, снова и снова повторяя его имя. Но Гарольд был мёртв, его глаза закрыты, а руки неподвижно застыли на рукоятке меча.

Глава 6

Дорога до Марвела была тяжёлой, а провожатый настолько испуган тем, что оказался среди норманнов, что, похоже, совсем потерял голову. Он был из Винчестера, но, казалось, не очень-то хорошо знал дорогу. Марвел находился дальше, чем ожидал Рауль, и он был этому очень рад, потому что вряд ли мародерствующие солдаты могли проникнуть так далеко.

Ему не терпелось поскорее попасть в Марвел. Уже много недель прошло после битвы на Сенлакском поле, но он не мог раньше покинуть Вильгельма.

Из Гастингса герцог направил свою армию в Ромни и Дувр. Дувр тут же сдался, но иностранные наёмники подпалили дома и тем самым нанесли большой ущерб. К огромному удивлению жителей, герцог приказал компенсировать их потери золотом. Позже он ещё не раз показал, что собирается поступать по справедливости. Он двигался дальше мимо Кентербери и ниже плёса Гринхис на Темзе встретился с жителями города Кент, выстроившимися в боевом порядке и ожидающими его.

Их предводителем был аббат, некий Агельсин, который от имени всех жителей потребовал сохранения свобод, издавна принадлежавших Кенту. Герцог уверил их в этом и сказал: «Я пришёл в Англию не для того, чтобы ломать законы и отнимать земли». Таким ответом он завоевал уважение жителей Кента, которые решили сопровождать его до Рочестера и признали его своим правителем. Из Рочестера Вильгельм отправил часть своего войска на осаду Лондона, жители которого признали своим королём Эдгара, сына Ателинга. Сам же Вильгельм направился на запад к Винчестеру, но, подойдя к стенам города, он узнал, что королева Элджита, эта роза с шипами, находилась в городе. Тогда в порыве неожиданного великодушия он пообещал, что не станет заходить в город, если жители подчинятся ему. Они так и сделали. Верный своему слову Вильгельм отвёл своё войско и отправился на осаду Лондона.

Рауль оставил его в Баркинге. Тут полным ходом шли переговоры с представителем города неким Ансгардом, ветераном-калекой. Вильгельм отпустил Рауля, но сделал недовольную гримасу и сказал:

— Я так думаю, что теперь мне всегда придётся делить тебя с кое-кем ещё, мой страж. — А потом добавил: — Целый день воины требуют от меня наград за участие в войне. Рауль, лишь ты молчишь. Чего ты хочешь?

— Ничего, — ответил Рауль. — Если бы вы, Вильгельм, поступали, руководствуясь моими советами, то не стали бы раздавать земли в Англии всем, кто только ни просит.

— Я руководствуюсь лишь данным мной словом, — ответил Вильгельм.

С минуту он молча смотрел на своего фаворита.

— Да, ты ничего не просишь, ты всегда так поступал. А я бы мог даровать тебе титул графа. И всё-таки есть кое-что, что, как мне кажется, ты будешь рад получить. Зайди ко мне перед отъездом, тогда я вручу тебе то, что собираюсь.

Когда Рауль увидел его несколькими часами позже, у него в руках уже был свиток пергамента. Он вручил его Раулю, лукаво улыбаясь:

— Я пока ещё не король Англии и ещё никому не даровал никаких земель. Сохрани это повеление до тех пор, пока оно будет иметь силу. И да поможет тебе Бог поскорее осуществить задуманное, друг мой.

Он вручил Раулю грамоту, дарующую ему земли Марвела и титул барона.

Гилберт де Офей поехал проводить Рауля. Он был сильно озабочен и снова повторил:

— Мне не нужны земли в Англии. Я мог бы поклясться, что ты скажешь то же самое.

— Нет. — Рауль отрицательно покачал головой. — Верно, что я не хотел этой войны, но теперь дело сделано, Гилберт, и мы не можем ничего изменить. О, я знаю, что ты чувствуешь, но если все верные люди, так же как и ты, откажутся от земель в этой стране, то она станет жертвой Роберта Головореза из Белисма или Хьюго Вольфа и им подобных.

— Я устал от этой войны, — упрямо заявил Гилберт. — Англия принадлежит саксам, а не нам. Я норманн, и мне вполне достаточно Нормандии. Я видел целую стаю ненасытных волков, окруживших Вильгельма, вымаливающих наград для себя, и говорю тебе, я не стану одним из них.

— Будь более дальновидным, — сказал Рауль, — нам придётся жить в том будущем, которое уготовил нам Вильгельм. Оно здесь, в Англии. Ты говоришь, мы норманны, но я думаю, что в конце концов мы все станем англичанами. Не ты и не я, но дети наших детей.

— Мои не будут, потому что их воспитают в их родной земле.

— А мои будут воспитываться в Англии, так что когда я умру, то оставлю земли, которые я получил, своим потомкам, рождённым здесь. Оставайся здесь, Гилберт, в этой измученной войной стране для нас найдётся много работы.

— Остаться для того, чтобы, как какой-нибудь разбойник, опустошать Англию? Ну уж нет, Рауль.

— Для того, чтобы восстановить справедливость и порядок, который ты всегда любил так же, как и я. Вильгельм хочет, чтобы отныне и во веки веков эта земля стала родным домом для норманнов. Однажды, очень давно, он сказал мне, что отвоюет для своих потомков королевство, надёжно защищённое морями, а не какими-то непрочными границами. Вот он и сделал то, что хотел. Нравится тебе или нет, это ничего не меняет. Остаться верным Нормандии? Возможно, все мы именно так и поступим, ведь это наша страна, мы любим её, но надо научить наших детей считать Англию своей родиной. Ведь в конце концов борьба развернётся между Нормандией и Англией, и, я думаю, Англия победит, а Нормандия погибнет, как одна часть той чудо-женщины, которую мы видели в Сент-Жаке. — Он помедлил. — Ты помнишь слова Галета? Я очень часто о них думал.

— Да, я помню. Но это всё была ерунда.

— Ты так считаешь? Вильгельм желает удержать и Нормандию и Англию, и, возможно, ему это удастся, ведь он Вильгельм. Но после него... Я думаю, мы не доживём до того времени. Поступай, как считаешь нужным, Гилберт.

— А ты?— Гилберт с грустью смотрел на него. — Увижу ли я тебя снова в Руане?

— Ну конечно же! — ответил Рауль. — Герцог собирается вернуться в новом году, если всё будет удачно складываться. Я думаю, что отправлюсь вместе с ним, если, конечно... — Он замолчал и даже немного покраснел.

— Если ты не женишься, ты хочешь сказать?

— Возможно. Однако я думаю, что и в этом случае я поеду вместе с Вильгельмом. Я ведь его человек. Если ты увидишь моего отца, Гилберт, поклонись ему от меня и скажи, что... Я не знаю. Скажи, что я получил титул барона и земли в Англии, это его порадует.

Гилберт кивнул:

— Я расскажу. Я полагаю, что это Марвел. Наверное, Эдгару было бы приятно узнать, что владельцем его земель станешь ты, а не какой-нибудь неизвестный ему человек. Да поможет тебе Бог, Рауль. Ты выбираешь новый путь, а я продолжу старый. Возможно, однажды мы узнаем, кто из нас сделал правильный выбор. Но, я думаю, меня это не особенно волнует. Пока существует Нормандия, я буду принадлежать только ей. Прощай!

Они пожали друг другу руки. Гилберт повернул коня и поехал назад, к лагерю, Рауль недолго смотрел ему вслед, а потом приказал своим спутникам продолжать путь.

Дорога была очень трудной, иногда они сбивались с пути, и лишь на третий день Рауль приехал в Марвел. Жители не оказали ему никакого сопротивления, но провожали недобрыми взглядами, и он понял, что если бы в его сопровождении было бы меньше людей, то его обязательно атаковали бы. Крестьяне, похоже, были сильно напуганы, но глаза рабов горели ненавистью.

«Должно пройти ещё много лет, прежде чем эти люди забудут о том, что норманны — завоеватели, — подумал он. — Тернистый путь предстоит нам пройти, Вильгельм, господин мой».

Южнее Винчестера на много миль простирались зелёные луга и густые леса. Марвел находился в долине, от ветров его защищали невысокие холмы, спокойная река, мирно катившая свои воды по полям и лугам. Вокруг господского дома ютились домишки рабов. Сам дом был деревянный, покрыт шифером, с лестницей снаружи, ведущей на второй этаж. Рядом во дворе, прямо за домом, разместились небольшая часовня и несколько хозяйственных пристроек. Дом был окружён частоколом, но ворота были открыты, и, судя по тому, что никто не охранял их, в Марвеле не ощущали прибытия норманнов. Когда Рауль въехал во двор часовни, там звонили в колокола, а внутри шла служба. Казалось, вокруг не было ни души, но, когда Рауль соскочил с лошади, из дверей часовни стали выглядывать люди и, хватая первое попавшееся им под руку оружие, выбегали на дорогу.

Рауль не шелохнулся. Он даже не дотронулся до своего меча, а лишь что-то сказал через плечо. Его люди выехали вперёд. В их руках засверкали мечи, и толпа рабов отступила.

На ломаном английском Рауль сказал:

— Я пришёл к вам с миром. Но если вы нападёте на моих людей, то кровопролития вам не избежать.

Он пошёл вперёд, не обращая внимания на злобные взгляды, и вошёл в часовню.

Его встретил священник с трясущимися руками. Рауль остановился, снял свой шлем, опустился на одно колено и перекрестился.

У ступеней алтаря стояла Элфрида, рядом с ней суетилась служанка. Все испуганно смотрели на неизвестного рыцаря, какая-то толстая дама бросилась к Элфриде и загородила её своим телом, широко раскинув руки.

Рауль произнёс её имя. Элфрида смотрела на него с некоторым сомнением, но, как только она услышала его голос, казалось, тень, окутывавшая её лицо, рассеялась. Она вырвалась из объятий женщины, державшей её, и бросилась вперёд, протянув руки к Раулю.

— О, ты приехал ко мне! — сказала она. — Я так ждала тебя, Рауль!

Присутствующие женщины были сильно удивлены подобным её поведением и тем, с каким выражением она бросилась к этому неизвестному рыцарю. Но толстая дама, похоже, понимала нормандский и резко упрекнула девушку.

Рауль шагнул навстречу к Элфриде, но не успел он ещё взять её за руки, как она оттолкнула его.

— О Боже, твой алый плащ! — прошептала она и закрыла лицо руками. — О нет! О нет! Только не это!

Священник с дрожью в голосе произнёс на латыни:

— Я взываю к тебе, норманн! Если ты боишься Бога, сойди с этого священного места!

Он мог бы ничего и не говорить, потому что Рауль не обратил на его слова никакого внимания. Он мягко произнёс:

— В чём дело, любовь моя? Не думаешь ли ты, что я хочу причинить тебе боль! Посмотри, сердце моё, ведь я пришёл к тебе и сдержал свою клятву!

Она отступила от него, её широко раскрытые глаза не отрываясь смотрели на его руки.

— Не смей прикасаться ко мне. На твоих руках кровь! — Дрожащим пальцем она указала на его ладони. — Красные, красные от крови! — страшным голосом прошептала она. — Ты не сможешь её смыть. Я знаю. Я пыталась. О Господи, помилуй меня!

Он побледнел и протянул ей свои руки, чтобы она могла их разглядеть.

— Посмотри ещё раз, — сказал он. — На моих руках нет крови.

— Да, но я видела, — ответила она, — там кровь, кровь, которую не смоют слёзы. О, не прикасайся ко мне!

— Здесь нет никакой крови, — спокойно повторил он. — Мои руки чисты. Иначе я не мог бы приехать к тебе.

Казалось, она не осмеливается верить ему.

— На них нет крови Эдгара? Нет его крови, Рауль?— она начала заламывать руки. — Они принесли его ко мне завёрнутым в красный плащ, красные раны исполосовали его грудь, красный шрам над его бровью. А теперь я поняла, это был твой плащ.

Он стоял, не отрываясь глядя ей в глаза.

— Да, это был мой плащ, но, клянусь Господом, он погиб не от моих рук, — сказал он.

Толстая женщина попыталась встать между ними.

— Если вы тот самый Рауль де Харкорт, о котором я слышала от своего племянника, тогда ответьте мне! Вы послали его тело к нам под красным плащом?

— Да, — ответил Рауль.

— Но ты не убивал его! — сказала Элфида. Она вся дрожала. — Нет, Рауль, нет! Ты не убивал Эдгара!

— Я же сказал тебе. Я не убивал его, но он умер у меня на руках, и я попросил привезти его тело в дом, который он так любил. И я завернул его в свой алый плащ. Я искал его среди убитых, когда закончилась битва, и нашёл. Он был ещё жив. Элфрида, между нами не было крови и вражды тоже не было. Я клянусь всеми святыми. Мы вспоминали нашу жизнь в Руане, наши старые шутки. Я не могу говорить об этом. Умирая, он сказал, что дружба всё выдержала.

Слёзы катились по её щекам.

— Ты не убивал его. Нет, ты не мог. Но он лежит между нами, и ты не можешь взять меня.

Она вытянула руку, чтобы остановить его.

— Посмотри, что разделяет нас! — сказала она. — Всё закончилось, Рауль, наша мечта неосуществима.

Он посмотрел вниз. Простой камень стоял над могилой Эдгара. Рауль некоторое время стоял неподвижно, склонив голову, но наконец произнёс:

— Ты не права. Он бы не хотел разделять нас. Перед смертью он произнёс твоё имя и поручил мне заботиться о тебе.

Она покачала головой.

— Ты мой враг, — сказала она. — Норманны убили всех тех, кто был мне дорог. Всему конец.

Голос Рауля зазвучал более сурово:

— Даже если бы я своими руками убил Эдгара, то всё равно получил бы тебя. Я пришёл к тебе по дороге, проложенной мечами, потому что другого пути не было.

Он переступил через могилу и обнял её.

— Разве ты забыла, забыла, как обещала верить мне, даже если я приду к тебе вот так, как сейчас?

Она не сопротивлялась, но и не сдавалась. Женщина в часовне, которую, как оказалось, звали Гиза, возмущённо заявила:

— Шевалье, вам известно, где вы находитесь? Разве можно себя так вести в подобном месте? Моя племянница не для вас.

Он крепче прижал к себе Элфриду, так, что кольца на его тунике впились ей в щёку.

— Ты можешь сказать, что ты не моя. О сердце моё, я готов был умереть, лишь бы избавить тебя от этих страданий! Неужели ты думаешь, что я хотел таким способом заполучить тебя? Ты ведь знаешь, что это не так.

— Кругом нас смерть, — тихо проговорила она. — Как смеешь ты говорить о любви?

— Да, смею!

Он немилосердно сжал её руки, слегка отстранил от себя и внимательно вгляделся в её лицо. Она никогда не видела, чтобы у него был такой суровый взгляд.

— Ты моя, — сказал он. — Я не отпущу тебя.

Гиза потянула его за рукав:

— Нет, вы отпустите её. Вы что же, забыли, что она потеряла и отца и брата, проклятый нормандский воин? Как она теперь может думать о свадьбе, если её сердце разбито? Она посвятит свою жизнь служению Богу, шевалье. Более надёжное убежище найдёт она для себя в монастыре, а не в ваших руках!

Он отпустил Элфриду, лицо его стало мрачным.

— Скажи мне сама об этом, Элфрида! Ну же, давай, я хочу услышать! Только тебе я поверю!

Она взглянула на свою тётю, потом на безмолвного священника.

— Да, я говорила так, — с трудом проговорила она. — Всё так мрачно и кругом смерть, смерть! Возможно, став монахиней, я обрету покой.

— И счастье?— спросил он.

Она горько улыбнулась:

— Нет, никогда. Счастья для меня больше не будет, но покой возможен.

— Да?

Он сложил руки на груди. Взгляд его был направлен куда-то мимо неё, и в нём не было ни доброты, ни жалости. Да он их и не чувствовал. Она была его женщиной, и вот вдруг она отрицает, что он имеет на неё права. Все принципы рыцарской чести, которыми он руководствовался всю свою жизнь, уступили каким-то более примитивным законам и чувствам.

— Тогда разорви те клятвы, которые ты мне давала! — резко сказал он. — Предай свою любовь, Элфрида! Ну же! Если ты меня больше не любишь, то что тебе стоит сказать об этом!

Она стояла перед ним опустив голову. Он видел слёзы на её щеках, но выражение его лица не стало мягче. Гиза попыталась обнять свою племянницу, но он резко обхватил Элфриду за талию и дёрнул к себе.

— Отойди от неё, — приказал он.

— Пожалей меня, Рауль, — взмолилась Элфрида, — я ведь столько пережила. Ты не можешь быть так жесток со мной теперь!

Она робко дотронулась до его руки, но он даже не шелохнулся.

— У меня нет к тебе жалости, есть только любовь, и она более реальна, чем жалость. Хотя Эдгар мёртв, мы продолжаем жить, и рядом счастье, надо лишь протянуть руку. Ты оттолкнёшь его, если уйдёшь в монастырь. У меня есть грамота, передающая Марвел в моё владение. Если я твой враг, говори честно и скажи, что не любишь меня, тогда я порву её и забуду о тебе, потому что хотя я и могу взять тебя силой, но я не сделаю этого. Мне не нужна невеста, которая пойдёт за меня против своей воли.

Гиза вся пылала от негодования:

— Скажи ему, что ненавидишь всех норманнов, Элфрида! Дай ему свой ответ!

— Я не могу. Это неправда. — Её пальцы нервно сжимались. — Я не осмелюсь сказать это.

— Ты боишься? — сказал Рауль. — Или есть хоть один норманн, которого ты любишь?

Она не отвечала. Он засмеялся и резко повернулся к ней спиной.

— Я понял. Ты не осмелишься сказать это и не осмелишься прийти ко мне. Тогда прощай, я всё понял.

Её изумлённый непонимающий голос прозвучал ему вслед:

— Ты уходишь? Ты покидаешь меня?

— Успокойся, ведь ты не любишь меня и потому никогда больше не увидишь моего лица, — ответил он.

— Вот это как раз то, что надо! — заявила Гиза.

— Рауль! О, Рауль, подожди!

Возглас был очень слабым, но он остановился и обернулся:

— Ну?

— Не покидай меня! — жалобно взмолилась Элфрида. — Я потеряла всех, кроме тебя. О, Рауль, будь добрым ко мне! Только будь ко мне добр!

— Элфрида, ты выйдешь за меня?

Её глаза вглядывались в его лицо, и она поняла, что он не уступит. Элфрида знала, что он уйдёт, если она не ответит, а этого она никак не могла допустить.

— Я выйду за тебя, — беспомощно произнесла она. — Я сделаю всё что угодно, только не покидай меня.

— Элфрида, ты не сделаешь этого! — закричала Гиза. — Ты что, с ума сошла, девочка моя?

Но Элфрида, казалось, не слышала её. Рауль протянул к ней руки:

— Иди ко мне, моя крошка. — И в его глазах снова появилась прежняя улыбка, утешавшая её горе. Она подошла к нему. Ни тётя, ни священник не могли её остановить. Их руки соединились над могилой, разъединявшей их, а потом по своему желанию Элфрида перешагнула через могилу, и Рауль обнял её. Она глубоко вздохнула, и Рауль поднял её на руки. И, прижав к своему сердцу, вынес из тёмной часовни во двор, туда, где светило солнце.