Винтерфилд

20. Легенда

Она не могла ошибиться. Там, откуда она пришла, было темно и тихо, кусты смыкались у тропы и деревья нависали над ней, а впереди, там, где тропа делала крутой поворот из-за острого скального ребра, сталью и бранью лязгал очаг схватки. Догоравшие на земле факелы, выпущенные из рук теми, кто покидал тропу, и другие, переданные сзади, из-за спин, и воткнутые в расщелины меж камнями специально, давали достаточно света, чтобы видеть на его фоне узнаваемый мечущийся силуэт гибкого жилистого тела, а иногда, в мгновенном развороте — хищный горбоносый профиль и две блистающие молнии, которыми, казалось, были полны его руки. А еще — отблески света на кирасе человека напротив, до синевы бледного даже в теплом факельном свете, вооруженного до зубов и закованного в тяжкие латы, видевшего мгновенную смерть соратника, стоявшего перед ним, и вполне осознававшего, что стать первым в очереди и увидеть перед собою полуобнаженного демона или полубога — кем там ему представлялся этот безжалостный жнец? — наверняка означало умереть. Что ж, это тебе не детишек топтать на пыльной дороге.

Отстраненнo, каким-то задним умом Лея подумала, что Романо не видно и следа. Порадовалась мимоходом: значит, останется цел. А потом, затаив дыхание, ступила на тропу и пошла вперед, прижимаясь к скале и таясь в ее массивной тени, туда, где он стоял не сходя с места, не уступив ни ярда. Шла, чтобы поставить за его спиной еще один невидимый, но столь же неприступный бастион. Это все, что она могла сейчас для него сделать.

Пока она, обезумев, скакала туда и обратно, она свято верила, будто ее присутствие каким-то мистическим образом убережет его от самого плохого. Однако оказавшись за ним на расстоянии вытянутой руки, поняла, что старалась для себя. Это ей было нужно стоять рядом с ним и умереть следом за ним, если придется.

Она ничем не могла помочь. Им не разойтись здесь, на этом пятачке грохота и огня. Ей даже нельзя его окликнуть, потому что тогда он может пропустить роковой удар.

И еще к ужасу своему она обнаружила, что командор Флетчер был прав. Она не знала, прошли ли те роковые три часа или только текли к своему исходу, но она видела черный от копоти пот, струившийся по его спине, мелкую дрожь перенапряженных мышц, сетку зримо пульсирующих жил, вспухших под кожей, как рубцы от ударов плетью. Слышала его запаленное дыхание. Она чувствовала, как подламываются его колени. Берсеркерское бешенство, заставлявшее его в неистовой ярости рубить все живое в поле своего зрения, выпило его до дна, высосало досуха, и только дьявол знал, сколько душ оприходовала этой ночью его бухгалтерия.

Может быть, тот, чья очередь настала, всей душой готов был развернуться и бежать, заречься сам и детям наказать не соваться за этот проклятый рубеж, но — некуда. Ему в затылок дышал другой, тому — следующий, и так на протяжении по меньшей мере мили. И все они стояли на месте, запертые на тропе одним человеком.

Однако, вопреки ее ожиданию, когда жертва этой минуты с разрубленным горлом отправилась в пропасть, следующая не поспешила занять ее место на тропе. Что-то происходило там, в глубине их строя, что-то передавали по цепочке, пронося над головами, и минутная передышка позволила Грэю прижаться плечом к скале. От этого его жеста усталости Лее стало нестерпимо больно.

Она уже протянула руку, чтобы коснуться его и сказать, что она здесь, и помощь идет, и может быть, сделано все, что в человеческих и сверхчеловеческих силах, и можно уже отойти. Но человек, повернувшийся к врагу спиной, не был бы лордом Грэем. Он не признал бы такого своего ухода со сцены. Отход сейчас нарушил бы целостность и безмерность совершаемого подвига, низвел бы бессмертное чудо, сравнимое лишь с Ронсевалем, до рядовой пограничной стычки. Разумеется, он не мог испортить легенду, по чьим законам он должен был умереть красиво, но не сделать ни шагу назад. Но остановило ее не это. Плевать ей было на все рыцарские кодексы на свете, однако она видела, что он не сможет побежать. Физически. Стоит ему развернуться — да даже сделать шаг назад! — и все. Лопнут струны, одна из которых держит на ногах его, а другая — его противников вяжет цепенящим ужасом. И это все равно будет смерть, только уже бесславная, потому что в этом деле особенно важен завершающий штрих. И она опустила протянутую руку, поняв, что есть вещи, каких бы он ей никогда не простил, и что сейчас она обречена лишь стоять, смотреть и ждать.

— Что развонялись, засранцы? — услышала она впереди странно знакомый и никак не ожидаемый здесь женский голос. — Наложили в штаны? Солдаты вы или непорочные монахини? Или вы с курами воевать шли? Так ведь и те трепыхаются.

Она смотрела на освещенную сцену перед собой, как зрительница из темного партера. Десятки крепких рук перехватывали передаваемые вдоль строя над головами две скрещенные пики, на которых, поджав под себя одну ногу и щегольски выставив вторую, восседала Эрна фон Скерд. Маркграфиня фон Скерд. Владелица лена, пожалованного ее предкам за честную службу. Лея задохнулась от внезапного гнева.

Это был не просто набег. За ним стояла личная месть неуравновешенной бабы, посчитавшей за нее разумной ценою позор предательства, войну и государственную измену.

Они встретились на тропе, Эрна легко спрыгнула на некогда светлый щебень, взглянула на противника пытливо и жадно, словно руками провела по его груди.

— Ты такой, — сказала она почти нежно, — каким я тебя хотела. Ну что ж, благородный лорд Грэй, на следующем шаге тебе таки придется убить женщину.

— Где ты видишь здесь женщину? — хрипло удивился он.

Она оскалилась, но вид у нее был довольный.

— Хорошо бьешь, — оценила она. — Язык еще действует? Я засекала время. Три с половиной часа. Полчаса, Грэй, ты стоишь на одних лишь стиснутых зубах. Знаю я эти наркоманские берсеркерские штучки. На полчаса, Грэй, ты лучше обычного человека. У тебя колени дрожат. Тебя лихорадит. В сущности, мне достаточно просто побеседовать с тобой десять минут, а там и ребенок столкнет тебя с тропы. Но ты знаешь, что я не буду ждать, и знаешь — почему. Я хочу убить тебя сама… и хочу, чтобы ты в полной мере осознал, что это я тебя убиваю.

У нее тоже было два меча, и Лея увидела, как он пошире расставил ноги, крепче упираясь каблуками в землю. В сущности, на этом месте разыгрывался подлинный финал того Королевского фестиваля, благодаря которому она и угодила в эту кашу, но только там был фарс, тогда как здесь — трагедия. По тому, как он встал, она поняла: он ценил эту противницу выше кого бы то ни было. И Эрна его не разочаровала.

Она не впервые встречалась с ним в поединке, и хоть Лее удалось однажды побить фон Скерд за счет очков, она не могла не признать, что, сражаясь насмерть, Эрна заколола бы ее как куренка. Настроившись на совершенство, она стала совершенством сама. С равным противником — на равных. Кремнем и огнивом были оба их чемпионских куража, а искрами — четыре меча между ними.

Она нахлынула на стража тропы, как волна на скалу, разбилась и откатилась назад. Улыбка расцвела на ее бледном лице.

— От фехтования с тобой я получаю то же удовольствие, что от любви.

— Разве у тебя это не наоборот?

Смешок вырвался из прекрасных сочных губ.

— А попробовать не желаешь? Ты бы оценил. Бьюсь об заклад, ты истомил ту бедную девочку и даже не подумал переспать с ней. Оп!

Клинки мелькали меж ними, как языки жаб.

— Отлично, мой желанный враг! Как надолго тебя хватает… Если бы у тебя достало смелости лечь со мной в постель, уж я бы настояла, чтобы ты укололся. Э, да ты еще опасен!

Они сшиблись вновь, Лея, онемев и окаменев, смотрела на демонстрируемый ей парад мастерства, почти механически отмечая знакомые ей выпады и контрвыпады.

Эрна была хороша, но Грэй — лучше. Он отшвырнул ее обратно к самому повороту, и Лее показалось… это было невероятно и неуместно… и попросту глупо… Ей показалось, что была какая-то доля секунды, когда Грэй мог бы убить ее. И, судя по выражению лица, Эрне почудилось то же самое. В любой вообразимой драке после такого жеста Лея салютнула бы и отошла. Не сдача, но благородная ничья: нельзя вытирать об это ноги. Но, видно, было меж ними различие.

— Ха, Грэй! — воскликнула Эрна, обнаружив, что жива. — А ведь у меня есть против тебя еще один козырь. Помнишь?

Уголки ее смеющегося рта опустились, расширенные глаза увлажнились и посмотрели на него укоризненно, вздрогнули тонкие ноздри.

— Попробуй убить ЭТУ женщину, Грэй, — предложила она, устремляясь вперед, едва ли не на его клинок, описывая правым мечом круговой удар из-за головы, а левым целя прямо в грудь.

Обычно фехтовальные школы этот удар не парируют. Зачем, если атакующего проще убить прямым выпадом, воспользовавшись силой его встречного движения?

Но, ей-богу, Лея видела, как едва держащийся на ногах человек попытался это сделать…

Они сшиблись в прыжке: она — наскакивая, он — отшатываясь в сторону, раздался лязг и короткий вскрик боли, не вскрик даже, а хрип сквозь стиснутые зубы… который не могла издать Эрна фон Скерд и который полоснул Лею по самому сердцу.

Эрна отскочила, невредимая, глаза ее были дико расширены, грудь вздымалась, как кузнечный мех. Было непонятно, испуга или торжества больше в ее лице. Но Лее плевать было на то, что выражало ее лицо.

Лорд Грэй рухнул на колени, цепочка позвонков отчетливо выделилась под влажной закопченной кожей. Он выронил оба меча и пальцами левой руки как железным браслетом стиснул запястье правой, откуда густой, тягучей черной волной медленно выкатывалась каплища крови. Правый меч лежал у самых его колен, и отсеченная кисть все еще сжимала рукоять.

— Ты… и на коленях? — сказала Эрна. — Передо мной? За то, чтобы увидеть это, я заплатила бы жизнью.

— Ты заплатишь! — крикнула Лея, отталкиваясь от скалы, перемахивая через плечо Грэя в самый центр освещенного круга и подхватывая его меч.

Фон Скерд не ожидала встретить против себя никого, кроме людей. Откуда ей было знать, что эта ночь сделала из Леи Андольф моргенштерн, что своею спиной та заслоняла человека, за которого умерла бы не задумываясь и даже того не заметив. Она не могла бы сделать другого выбора, как сам он не мог не заслонить собою свою беззащитную, как беременная женщина, провинцию.

Как не смогла бы принять иное, собственное решение его правая рука. А Эрне фон Скерд в какой-то мистический миг на этой сюрреальной арене померещилось, будто это и была его правая рука, ожившая и преобразившаяся, отделенная от тела, а стало быть — от его изнеможения и немощей, белая, светящаяся от ярости, и по-прежнему — на рукояти разящего меча.

Эрна знала, что совершенна, однако эта девушка напротив, с изваянным из льда лицом, с плотно сжатыми губами, безразличная к собственной жизни, была неостановима, как надвигающийся ледник. В ее защите не было бреши, куда Эрна могла бы воткнуть меч. Она, как судьба, появлялась из-за угла, когда ее никто не ждал, и даром забирала себе все, что Эрна почитала своим. Понемногу, шаг за шагом, Лея теснила фон Скерд, даже не задумываясь, что будет, когда той не останется места для шага назад.

Они миновали ребро и завернули за угол. Еще, еще и еще. Не этот, так следующий удар достигнет цели. В неподвижных глазах ее Эрна видела конец. Она ведь уже израсходовала себя в предыдущей схватке, подобно тому как лорд Грэй истратил все человеческие и берсеркерские силы на тех, кого она послала вперед себя.

— Свои, поберегитесь! — раздался вдруг сверху вопль, едва пробившийся в уши Леи, где стоял непрерывный звон: от мечей, и другой, вселенский, где бились бокалы и гудели колокола, приветствуя ее шаги по тропе бессмертной славы. Голос показался ей знакомым, чудовищный грохот сотряс скалу, словно оживал окаменевший здесь ящер, дрожь земли и движение многих тонн камня объяснили ей, чего стоит поберечься, и, предоставив Эрну ее собственной судьбе, она прыгнула назад, за угол, за спасительное ребро, разворачиваясь в падении и сшибая наземь прижавшегося плечом к скале искалеченного, глухого и слепого от боли мужчину, за которого она бы убила и умерла. Она накрыла его своим телом, заслоняя от всего того, что валилось на них сверху, сопровождая рушащуюся на тропу каменистую осыпь.

Лавина шла, подминая под себя чахлый кустарник, глыбы скакали вниз, как кузнечики, сталкивались и раскалывались на части, и она начисто смела и Эрну фон Скерд, и вражескую армию, да и саму тропу, где обрушив ее, где похоронив под непреодолимым многофутовым завалом.

Целая туча пыли и мелких камней погребла ее под собой, и некоторое время она не знала, жива она или мертва. Однако синяки покойников не беспокоят, и, осознав это, она зашевелилась, выбралась из-под запорошившей ее смеси песка и щебня и, обдирая руки в кровь, кинулась откапывать лорда Грэя.

Живой. Хотя вернее было бы сказать — чуть живой. Он хрипло дышал ртом, но глаза его были закрыты, и железный тисок левой руки все еще пережимал правое запястье, не давая крови свободно покидать тело. Лея сперва увидела помогавшие ей руки, потом догадалась поднять глаза: рядом возился ободранный и перепачканный Романо.

Она указала ему на рану.

— Надо перетянуть это. Иначе он истечет кровью.

И рванула на себе сорочку.

Жгутом они перетянули искалеченную руку, закрутили его с помощью щепки, действуя так торопливо, что иногда забывали дышать.

— Вот это мужик, — выговорил Романо. — Я видел все от первой до последней минуты. Да если он еще тыкнет меня носом в дерьмо, я только поклонюсь и скажу спасибо.

Он поднял полубесчувственного Грэя на руки, глядя в его измученное черное лицо с благоговением юного влюбленного. Призванные лордом демоны покинули его тело, бросили, натешившись, высосанную ими оболочку, не оставив ему ни физических, ни моральных резервов. Голова, повязанная грязной тряпкой, безвольно откинулась, резко выделился кадык на горле, рука болталась. У него не было сил даже дрожать. Лея глядела на него, и ей казалось, что она умирает.

Когда из леса навстречу им посыпались люди, отняли это тело у Романо, положили на траву, понавтыкали вокруг факелов, она встала на колени у его головы и не сводила глаз с его заострившегося лица, с выпуклых сомкнутых век, с мокрых волос, с дорожек, промытых в копоти струйками пота. Чудовищная рана кровоточила, несмотря на жгут, и была вся выпачкана землей, кровью и потом развезенной в жидкую грязь.

— Сделайте же что-нибудь, — взмолилась она. — Хотя бы с этим. — Она указала на рану. — Ее надо промыть, прижечь и перевязать чем-то чистым. Святый боже, она непременно воспалится!

Флетчер склонился над лицом друга.

— Грэй, — сказал он, — я должен тебя спросить: ты что предпочитаешь?

— Ты знаешь, — прохрипел сквозь зубы лорд Грэй, открывая глаза, на покрытом копотью лице блестевшие как драгоценные камни. — Неужели, ты полагаешь, я способен жить калекой? Я был правшой. Флетч… после всего, что было — либо пировать, либо умирать, а так я не согласен. Окажи мне эту услугу, чтоб тебя… Я тебе спасибо скажу. Руки не отрастают.

— Об одном забываешь, высокомерный старый дурень. Может, кто-то имеет право на твою жизнь?

Грэй мотнул головой.

— Весь Винтерфилд! — сипло сказала Лея. — Ни один человек никогда не простит вам этого!

— Слуги… не в счет.

— Тогда — я, — сказала она в тишине. — Я заявляю свои права. А я — не служанка.

— Слыхал? — Флетчер через силу усмехнулся. — Завидую. Такая девушка заявляет права на твои мощи. Не говорю тебе «мужайся», но…

Грэй застонал, закрыв глаза, и попытался отвернуться.

— Девочка не знает, какая это боль. Скажи ей, что я не хочу. На что ей эта груда костей?

— Не могу утверждать совершенно точно, но, возможно, она думает, будто эта разукомплектованная груда лошадиных мослов еще способна делать детей, — хмыкнул Флетчер.

— Уведи ее, слышишь!

Лея сверкнула на командора взглядом, лишившим ее последних сил.

— Убью, кто коснется меня!

— Поделись секретом, дружище. Что ты такое делаешь с девушками, отчего они у тебя сатанеют?

Грэй усмехнулся, показав обведенные кровавой каймой зубы.

— Завидуй, козлище.

— Держите его, — скомандовал Флетчер, вскакивая и оборачиваясь, чтобы принять переданный из-за спин факел. Двое навалились Грэю на ноги, еще двое припечатали его плечи к земле. Он отвернул голову к левому плечу, будто старался как можно дальше отстраниться от обрубка, и зажмурился. Каблуки вонзились в землю, свежий пот проступил на лбу. Романо выругался и бегом кинулся в кусты. Его там вырвало.

— Я все сделаю быстро, — обещал командор.

— В зубы дай что-нибудь!

Грэй зажал в зубах платок и кивнул.

— Давай!

Факел зашипел, когда огонь коснулся плоти, под весом четырех взрослых мужчин распростертое на земле тело приподнялось и выгнулось, каблуки, словно когти умирающего дракона, оставили в траве две глубокие борозды, а голова дернулась так, что, казалось, порвались связки и хрустнули шейные позвонки. Лея рухнула лицом в траву, содрогаясь от бесслезных спазматических рыданий и кусая землю, не в силах смотреть и слышать, как шипит от прикосновения огня влага тела, как скручивается, треща и чернея, обугливающаяся плоть, запирая кровоточащие сосуды, будучи не в состоянии вдохнуть этот невозможный запах паленой кости, слышать стон, переходящий в затухающий вой.

Кто-то сунул ей меж зубов горлышко фляги: едкий вкус дурного бренди спер ей горло, она закашлялась, отплевываясь.

— Что? — прохрипела она.

— Он без сознания, — ответил Флетчер. — Слава богу, сердце выдержало. Могло остановиться. Теперь, если захочет жить — будет жить. А нужен ли вообще гарнизон при таком-то лорде? Кто из вас придумал эту замечательную штуку с обвалом?

— Я, — хмуро отозвался Романо, возвращая ему флягу. Оказывается, это он поил Лею, ободранными в кровь руками удерживая на коленях ее голову. — Надо же было что-то делать.

— Молодой человек, — сказал ему командор, — я бы дорого дал, чтобы увидеть, какое будущее вас ожидает.

— Да чего там! — Романо зябко передернул плечами. — Я только нашел валкий камешек и ковырнул его. Пока эти двое геройствовали друг перед другом, должен же был хоть кто-то раскинуть мозгами.