Влюбленная вдова

Глава 13

Спальня виконтессы в особняке Уиллоуби состояла из трех смежных комнат разной величины: огромной и гулкой, словно пещера, большую часть которой занимала исполинских размеров кровать; другой, чуть поменьше, которая, судя по всему, служила гардеробной; и третьей, совсем крохотной, по величине чуть больше кроличьей норки, — тут спала горничная.

Обставленная изящной и хрупкой мебелью в бело-золотых тонах, скорее всего привезенной из Франции — об этом говорили множество причудливых завитушек, орнаментов из цветов и гирлянд, роскошная позолота, которой была украшена мебель, — эта комната когда-то была спальней покойной матери Киппа. Казалось, дух ее все еще витает здесь.

Спальня носила отпечаток ее личности. Здесь жила женщина, ценившая красоту. И душевный покой. А также порядок и тишину. Еще до того, как тут воцарилась Эбби, миссис Харрис показала ей висевший в гостиной портрет покойной виконтессы, и Эбби безошибочно узнала и миндалевидные карие глаза под крутым, надменным изгибом темных бровей, и уже хорошо знакомый ей оттенок светлых пушистых волос. Только изгиб рта у матери Киппа был совсем другим — в нем напрочь отсутствовала мягкость. Кипп был очень похож на мать, однако пухлые, немного капризные, чувственные губы и упрямый подбородок он явно унаследовал не от нее, а от отца, чей портрет висел рядом с портретом жены.

Однако воспоминание о губах Киппа, так недавно прижимавшихся к ее губам, заставило Эбби вспомнить и о той пылкости, с какой она отозвалась на его поцелуй. Тема эта была ей неприятна, и Эбби попыталась направить ход своих мыслей в другое русло. Впрочем, особых усилий для этого не потребовалось — в данный момент для нее не было ничего увлекательнее, чем вернуться к изучению своей новой спальни.

Стены обтянуты нежно-розовой шелковистой тканью. Высокий потолок в виде купола неба, усыпанного пушистыми белыми облаками, из-за которых выглядывают краснощекие пухлые херувимчики. На паркетном полу три обюссонских ковра, в которых ноги утопают по щиколотку, они были травянисто-зеленые, словно лесной мох, с букетами желтых и розовых роз.

Белоснежное атласное покрывало на постели, а поверх него горой навалено не менее двух дюжин подушек самых разных форм и размеров. Тонкие, как паутинка, белые портьеры на высоких, от пола до потолка, окнах. Множество статуэток и ваз из полупрозрачного хрупкого стекла. Огромный камин из белого мрамора, украшенный причудливой резьбой, очень похожий на тот, что она видела в гостиной, только поменьше, — все это поразило Эбби.

Еще одна дверь — судя по всему, она вела в спальню виконта.

Эбби отвела взгляд.

Она подумает об этом. Только позже.

Эбби было не до виконта, она нежилась в прекрасной огромной ванне, которую дюжие лакеи принесли в спальню и поставили перед камином. Это было уже второе купание за сегодняшний день, но какая же разница, со вздохом подумала она. Она блаженствовала, погрузившись по самую шею в горячую воду, и душистая пена щекотала ей подбородок. Разве можно было сравнить это наслаждение с тем, когда утром она пыталась кое-как обмыться, стоя по щиколотку в чуть тепловатой воде и щелкая зубами от холода?

После того как Эбби нашла в себе силы распрощаться наконец с родственниками, миссис Харрис проводила ее наверх, чтобы она смогла приготовиться к предстоящему балу. Эбби потребовалось немало сил, чтобы буквально по кусочкам отодрать от себя обливавшуюся слезами Эдвардину, да и то только клятвенно заверив ее, что всегда-всегда будет рядом с ней. А если у милой Эдвардины возникнут какие-то проблемы, то она знает, к кому ей обратиться, ведь так? Двери дома ее тетушки — имелся в виду, само собой, великолепный особняк на Гросвенор-сквер — будут всегда для нее открыты.

А Эдвардина все рыдала, хлюпая носом и рассыпаясь в благодарностях, и Эбби начала даже опасаться, что это никогда не кончится. Разве были у этой пустоголовой Эдвардины в жизни какие-то проблемы? Насколько она могла вспомнить, ни одной серьезной — если, конечно, не считать проблемой такую мать, как Гермиона; тут Эбби могла ей только посочувствовать.

Да, вздохнула Эбби, будь она дочерью Гермионы, она бы тоже считала, что у нее проблемы. Светский сезон, да еще в Лондоне, — это не шутка! И если бы ее собственный успех в свете зависел от Гермионы, то Эбби не то что билась бы в истерике, а просто полезла в петлю! Скорее всего истерика, которую закатила Эдвардина, объяснялась не чем иным, как страхом, — ведь теперь бедняжке не на кого надеяться.

Впрочем, вряд ли. Милое дитя никогда не утруждало себя мыслями и тревогами — ведь туманный мир, в котором она жила, всегда был окрашен в

розовые тона. Едва ли она вообще замечала, что происходит вокруг нее, даже царившую в доме нищету. А уж представить себе, что это неземное создание может разволноваться из-за таких скучных и неинтересных вещей, как, скажем, обед или, вернее, его отсутствие, и представить себе невозможно. Скорее всего Эдвардина просто не задумывалась, откуда что берется. Или, вернее, откуда что-то возьмется теперь, когда в доме уже не будет Эбби, старавшейся сэкономить каждый грош.

Напоследок, уже стоя в дверях и обмениваясь последними словами с Бэкуорт-Мелдонами, Эбби вдруг случайно перехватила брошенный на нее украдкой взгляд Игги. Искорка торжества, блеснувшая в его глазах, оставила в ее душе смутное беспокойство. Наверняка это так или иначе связано с истерикой его сестры. Но как? Может, этот негодяй намеренно напугал сестру? Впрочем, это совсем несложно, ведь Эдвардина — сущий младенец. Но если так, зачем ему это? И как истерика, которую напоследок закатила Эдвардина, могла бы помочь Игги в его шантаже? А что все это как-то связано, Эбби ничуть не сомневалась. Нет дыма без огня. Она не помнила случая, чтобы «милый мальчик» сделал что-нибудь просто так, а не ради того, чтобы извлечь для себя выгоду.

Ладно, об этом она тоже пока не станет думать, сцепив зубы, решила Эбби. Ей нужно еще столько всего успеть, и ко всему прочему, вечером предстоит пережить этот проклятый бал, а времени уже в обрез, ведь сегодня ей придется впервые предстать перед всем светом в роли свежеиспеченной виконтессы Уиллоуби.

И это еще полбеды, мрачно размышляла она, особенно если учесть, что ее ждет после бала…

Салли Энн, ее новая горничная — вернее, первая в жизни горничная, — выплеснула еще целый кувшин восхитительно горячей воды в огромную ванну, и Эбби блаженно зажмурилась, представив себе, как погрузится в нее с головой и все ее тревоги и неприятности тут же исчезнут без следа. Откинувшись на спинку ванны, она закрыла глаза, и ей показалось, что она попала на небеса. Во всяком случае, представить себе, что такая роскошь может существовать и на земле, было попросту невозможно.

Оказывается, к роскоши привыкаешь очень быстро.

— Спасибо, Салли Энн, — сказала Эбби молоденькой горничной, которая понравилась ей с первого взгляда. Невысокая, пухленькая, с волосами такими рыжими что, казалось, голова ее охвачена пламенем, девчушка была на редкость смешливой. Вот и сейчас она с трудом сдерживала смех. — Все было чудесно.

— Да, мэм, — пробормотала Салли Энн, прыснув в кулак, и ее конопатое личико неизвестно по какой причине залилось краской. Пошарив в стоявшем рядом шкафчике, она выудила оттуда склянку темно-синего стекла и с торжественным видом подала ее Эбби. — Может быть, желаете, чтобы я вымыла вам голову, мэм?

Эбби машинально потрогала волосы. Хоть они порой и доставляли ей немало забот, однако она гордилась своей шевелюрой — вот и сейчас она забеспокоилась, не намочила ли их?

— Нет, Салли Энн, не надо. Конечно, идея хорошая, но боюсь, тогда они вряд ли высохнут к вечеру.

Эбби вздохнула, с завистью глядя на смешливую горничную, чьи тугие локоны походили на медные пружинки. Она бы с радостью пожертвовала годом жизни, чтобы иметь такие локоны… Впрочем, Бог с ними, с локонами, она согласна и на то, чтобы ее волосы перестали напоминать сухую солому и хоть немного вились.

— Салли Энн, а ты, случайно, не умеешь укладывать волосы? Честно говоря, я просто иной раз не знаю, что с ними делать!

— Его светлость уже нашел для вас парикмахера, мэм, — весело прощебетала Салли Энн. — Он должен прийти буквально с минуты на минуту! Ой, так вам тогда нужно поторопиться, мэм! Небось он уже здесь!

Эбби позволила себе роскошь еще чуть-чуть понежиться в горячей воде, мысленно представляя себе наслаждение, которое ее ждет, когда ее волосами наконец-то займется искусный парикмахер. Но это длилось всего минуту — слова горничной вдруг дошли до ее сознания, и Эбби вытаращила глаза.

— Его светлость позаботился о том, чтобы найти для меня парикмахера? Как это любезно с его стороны — снизойти до таких мелочей!

Захихикав, Салли Энн кивнула и снова залилась краской.

— Да, мэм, он сам приказал! Элфи — это один из лакеев — так вот, он все-все мне рассказал! Как его светлость переживал, потому что — он так и заявил! — не может же он позволить вам появиться на сегодняшнем балу с волосами, словно у какой-то высушенной старой девы — гувернантки. И как раз нынче утром Элфи мне сказал, что его светлость послал его с запиской к мусью Парфэ!

— Только сегодня утром, говоришь, — задумчиво протянула Эбби, мысленно желая Киппу провалиться в геенну огненную за то, что он позволяет себе отпускать подобные замечания в ее адрес, да еще в присутствии их слуг! Фыркнув, она выбралась из ванны и с удовольствием позволила завернуть себя в горячее полотенце. Чтобы немного успокоиться, Эбби принялась яростно тереть свое тело, но кипевшая в ней злость была настолько велика, что она скорее всего обсохла бы и так.

Но больше всего ее бесило то, что Кипп, похоже, смотрел на нее как на нечто несовершенное, над чем ему придется еще работать и работать. Впрочем, какая-то доля правды в этом все же была…

Эбби немного остыла. А потом ей неожиданно стало грустно. И еще она страшно разозлилась. Что было уж совсем глупо — ведь, по правде говоря, она должна быть благодарна ему за заботу. С его стороны это самая обычная доброта. А то, что Эбби принимала за злость, было скорее обидой. Гордость ее была оскорблена — ей откровенно дали понять, что внешность ее, мягко говоря, далека от совершенства.

Сейчас Эбби и сама не могла бы сказать, что за чувства она испытывает; знала только, что безоблачное счастье, которым она минуту назад упивалась, исчезло без следа. Вслед за ним исчезло и ощущение независимости, к которому она уже привыкла. И это было куда печальнее, потому что Эбби очень дорожила свободой. Не хватало еще, чтобы Кипп теперь решал, как ей следует выглядеть, и все это только из-за щедрого содержания, которое он ей выделил.

Нетерпеливо отмахнувшись от Салли Энн, Эбби сама натянула белье — так, как привыкла делать это до сих пор, — и протянула руку за своим старым платьем, которое перевезли на Гросвенор-сквер вместе со всем ее скудным гардеробом.

— Салли Энн?

— Да, мэм? — Собрав мокрые полотенца, маленькая горничная с улыбкой присела.

Эбби невольно залюбовалась ею — до чего же славное существо, подумала она. Милая услужливая девочка. Но в эту минуту Эбби с радостью отправила бы служанку на другой конец света. Ей хотелось остаться одной — кричать, ругаться, швырять предметы о стену. Так он, значит, нашел для нее парикмахера?! Он лучше знает, как ей одеваться и как причесываться, возможно, даже туфли станет выбирать для нее сам — словно она не человек, а кукла, которую он купил в магазине! За кого он ее принимает, черт возьми?!

Черта с два, злобно подумала она. Еще посмотрим!

— В моем сундуке — на самом дне, если не ошибаюсь, — ты найдешь платье из тафты шоколадного цвета. Я была бы очень признательна, если бы ты его принесла.

На гладкий лоб горничной набежали морщинки.

— Как же так, мэм? А я как раз хотела бежать вниз да погладить для вас то красивое, розовое! Ну, то самое, мэм, что вы привезли с собой в такой шикарной белой коробке. А вы бы пока малость отдохнули, а там, глядишь, и мусью Парфэ придет! А потом бы я принесла вам блюдо с сандвичами, чтобы вы перекусили — ведь вы наверняка слишком взволнованны, чтобы пообедать как следует вечером, — так миссис Харрис сказала…

— Мне совсем не хочется ложиться в постель! И есть — тоже. К тому же мне очень нужно сказать пару слов его све… моему мужу. А поскольку еще слишком рано, чтобы надевать розовое платье, так и коричневое пока сойдет, — решительно заявила она, изо всех сил стараясь смягчить резкость своих слов.

Служанка открыла было рот, чтобы возразить. И тут же снова захлопнула его. Потом пожала плечами и дернула головой так, что огненно-рыжие кудряшки запрыгали по плечам.

— Ну… что ж, ладно, мэм.

Двадцатью минутами позже, услышав знакомое насвистывание, Эбби тихонько подкралась к двери, некоторое время внимательно прислушивалась, потом негромко постучала. Не дождавшись ответа, Эбби приоткрыла тяжелую дверь и бесшумно проскользнула в спальню виконта.

Ей уже случалось бывать здесь, когда миссис Харрис устроила ей нечто вроде обзорной экскурсии по всему дому, и Эбби знала, что покои виконта почти точная копия ее собственных, только поменьше. Разница между ними была разве что в мебели.

Мебель в спальне виконта была из темно-вишневого дерева. Тяжелые столы и стулья и массивная каминная полка из точно такого же дерева создавали бы ощущение некоторой мрачности, если бы не контраст со стенами цвета слоновой кости, сверкающую белизну которых удачно оттеняли роскошные портьеры глубокого винно-красного цвета. Сейчас перед камином стояла латунная ванна, над которой клубился пар. Возле нее валялись еще влажные полотенца.

Пол устилали мягкие ковры — как и стены, тоже цвета слоновой кости. Огромная, поистине королевская кровать, на которой без труда могли поместиться четверо мужчин, была застлана бархатным покрывалом того же цвета, что и портьеры. Такого же цвета были и шелковые простыни, край которых выглядывал из-под покрывала. На стенах висели семейные портреты, написанные в слегка мрачноватых тонах.

Спальня виконта ошеломила ее. Она подавляла, здесь трудно было дышать, и среди этого мрачного великолепия Эбби почувствовала себя маленькой и жалкой. Она внезапно поймала себя на мысли, что ей куда проще было бы разговаривать с виконтом в ее комнате, тем более что и он наверняка чувствовал бы себя там не в своей тарелке — Эбби давно уже заметила, что представители сильного пола, попав в женский будуар, обычно теряются, словно все это обилие шелков и кружев, ароматы духов и изящная хрупкая мебель лишают их почвы под ногами.

Между тем ее новоиспеченный супруг, беззаботно насвистывая, развалился в одном из стоявших перед камином обитых кожей вишневого цвета кресел. Откинувшись на мягкую спинку, он закинул ноги в шелковых носках на высокий табурет и бездумно следил за пляшущими в камине языками пламени. Мускулистое тело его прикрывал мягкий халат в винно-красных и темно-синих тонах. В руках он держал высокий хрустальный бокал, до половины наполненный темно-красным вином. Небрежно вертя его двумя пальцами, Кипп любовался игрой вина.

Будь она невинной девушкой, подобное зрелище заставило бы ее онеметь. Впрочем, Эбби и сейчас онемела.

Только вместо того, чтобы оробеть, она вдруг неожиданно разозлилась еще сильнее.

— Ну что, довольны собой? Воображаете, что умнее всех на свете? — резко бросила она, убедившись, что супруг даже не заметил ее появления.

Едва не выронив от неожиданности бокал с вином, Кипп подпрыгнул в кресле как ужаленный, пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство, а потом, одним прыжком оказавшись на ногах, с недовольным видом уставился на ту, что осмелилась нарушить его покой.

Дьявольщина! Она опять напялила на себя одно из этих мерзких коричневых платьев! Тонкие плечи Эбби в этом рубище казались почти квадратными, сузившиеся глаза напоминали дула дуэльных пистолетов, а маленький подбородок был задран так высоко, что она в любую минуту могла потерять равновесие и грохнуться затылком об пол. А волосы, Матерь Божия! Причесанные волосок к волоску, они опять были стянуты в этот кошмарный пучок, от одного вида которого у него начинало ломить зубы! Стало быть, сделал неутешительный вывод Кипп, месье Парфэ еще не явился. Жаль! А он искренне надеялся, что тот сумеет сотворить настоящее чудо.

Ну и выражение у нее на лице! Киппу вдруг неожиданно вспомнилась одна из его старых нянюшек, та, которую он про себя называл мисс Железная Задница. Эта угрюмая старая карга, судя по всему, получала истинное наслаждение, больно щелкая его по пальцам, пока он не научился правильно застегивать штанишки. А в те минуты, когда она с мрачным сладострастием объявляла ему, что оставляет его без сладкого, в глазах у нее всякий раз загорался огонек и тонкие губы кривились в усмешке.

Впрочем, сейчас именно это подсказало виконту, что нужно быть начеку. А вздернутый кверху подбородок жены дал ему понять, что его ждет выволочка. Его супруга явно пребывала в воинственном настроении, и если ему не удастся умилостивить ее или хотя бы направить ее гнев в другое русло, ссоры не миновать.

— Дражайшая супруга, — ухмыльнулся он, отвесив в ее сторону издевательский поклон. — Что-то вы неважно выглядите, моя дорогая. Пришли потереть мне спину?

Ему на мгновение показалось, что каменная маска, которую в этот момент представляло собой лицо Эбби, дала трещину, — но только на мгновение. Эбби даже бровью не повела. Подойдя почти вплотную, она с угрожающим видом ткнула пальцем ему в грудь.

— Кажется, мы с вами договорились, милорд. Или я что-то перепутала? Мы стали мужем и женой по обоюдному согласию, ради тех выгод, которые этот брак сулит нам обоим. Дети наши будут общими, но каждый из нас будет жить собственной жизнью. Вы помните?

— Прекрасно помню. — Кипп опустился в кресло. Лениво развалившись, он улыбнулся, глядя на разъяренную супругу. — Может быть, стоит записать это на бумаге, пункт за пунктом, чтобы уж все было как полагается? Тогда, возможно, и вы, кстати, припомните, что я также просил вас — исключительно ради того, чтобы пощадить мою тонкую, ранимую душу, — делать все от вас зависящее, чтобы в глазах света мы выглядели счастливой, влюбленной четой. Мне не очень удобно напоминать вам об этом, дорогая жена, но, увы, в данный момент, должен признаться, вид у вас какой угодно, только не счастливый.

Больше всего сейчас Эбби хотелось щелкнуть его по носу.

— Очень хорошо! — прошипела она. — Но какая, позвольте вас спросить, связь между этой легендой о безумной любви, которую вы хотите создать, и моей прической?! Или вы стесняетесь показать, что вы взяли меня такой, какая я есть? А может быть, вы просто пустой и легкомысленный тип, которого ничто, кроме внешности, не интересует? И ваши вкусы в обществе настолько известны, что свет ни за что не поверит, что вы выбрали себе в жены Золушку вроде меня?

Кипп решил, что над этим стоит на досуге поразмыслить. Он с самого начала решил, что ни за что на свете не откроет Эбби правду — правду, состоявшую в том, что до сих пор все причины, толкнувшие его на брак с ней, были абсолютной ложью. И единственная причина, заставившая его взять ее в жены, заключалась в том, что он не мог заполучить Мэри, а потому ему было абсолютно безразлично, на ком жениться. Он хотел только одного — чтобы Мэри наконец поверила, что и он нашел свое счастье, и успокоилась. При этом условии все остальное не имело значения. Но, конечно, он не такой идиот, чтобы сообщать об этом своей молодой супруге.

Кипп обезоруживающе улыбнулся, даже не подозревая, что эта его улыбка сводит взбешенную Эбби с ума.

— Ну… что ж, признаться, мадам, вы достаточно верно указали причину. Я действительно пустой и легкомысленный тип, обычный светский вертопрах, и лондонскому свету отлично это известно. Жаль, конечно, что вы пришли к этому выводу только сейчас, спустя несколько часов после брачной церемонии, — но тут уж я ни при чем.

Эбби пришлось до боли прикусить язык, чтобы не швырнуть ему в лицо, что ей и так известны все его маленькие тайны — истинные причины, толкнувшие виконта на этот брак, а ей позволившие вырваться на волю. Потому что, как ни пыталась Эбби это скрыть, в глубине души она была благодарна судьбе — ведь если бы не Кипп, та серая, убогая жизнь, которую она вела, стала бы ее уделом до конца дней.

Нет, напомнила она себе, она не должна позволить ему смягчить ее сердце — а она уже почувствовала, как оно начинает смягчаться. Не должна позволить жалости пробраться в ее душу — а Эбби поймала себя на том, что уже начинает его жалеть.

— Ясно. Стало быть, вы рассчитываете, что я сейчас сделаю «налево кругом!»и отправлюсь переодеваться? Позволю, чтобы меня нарядили, напудрили и причесали в угоду этому вашему свету? А потом вывели напоказ — в точности как… как какую-нибудь лошадь на параде!

— О, да вы неглупая женщина, — удивленно протянул Кипп вставая. Перед этим он жестом предложил ей сесть в кресло напротив, но Эбби намеренно сделала вид, будто ничего не заметила. Добродушная улыбка с лица виконта исчезла без следа. Он вдруг поймал себя на том, что разглядывает ее рот, ее твердо сжатые губы и невольно вспоминает тот поцелуй, которым они обменялись

после церемонии венчания.

— Как бы там ни было, мне это по душе. Люблю, знаете ли, когда женщина чувствует себя независимой. Да, мадам, признаюсь, вам удалось произвести па меня впечатление. Прошу великодушно простить, я вообразил, будто вы в ожидании сегодняшнего вечера испытываете нужду в обычном арсенале женских средств обольщения, и падаю перед вами на колени — мысленно, конечно. Умоляю о снисхождении. Да, мне нет прощения — как я мог подумать, что вы с удовольствием воспользуетесь искусством парикмахера! Или согласитесь надеть драгоценности, которые я только минуту назад отдал Гиллету, велев отнести их вам, — я, идиот несчастный, решил, что вам, возможно, захочется нынче же вечером их надеть!

— Драгоценности?! — ошеломленно пролепетала Эбби. И тут же сурово упрекнула себя в малодушии. Ну и негодяй, мрачно подумала она, вот, значит, чем он ее решил соблазнить? Задумал сыграть на ее женском тщеславии! Не иначе он пронюхал, что ее единственные драгоценности — кольцо с гранатом и скромное ожерелье ему под пару, которые Гарри преподнес ей в день их свадьбы, — еще несколько лет назад пошли на уплату оставшихся после Гарри долгов.

— Да, драгоценности. Кстати, там есть недурные вещицы. Совершенно очаровательные, и притом старинные. В нашей семье они передавались из поколения в поколение. Но раз вы считаете, мадам, что ваше стремление к независимости пострадает, если вы наденете их на сегодняшний бал, то кто я такой, чтобы спорить? Поступайте как сочтете нужным, дорогая жена. Как вы только что любезно напомнили мне, мы с вами действительно дали слово не вмешиваться в жизнь друг друга!

Это что же такое? Неужто он сдается?! Или он что-то задумал? Чушь какая-то, рассердилась Эбби. Он не должен был так быстро сложить оружие! Подумать только — выкинул белый флаг, а ведь по ее замыслу Кипп просто обязан был встать на дыбы, страшно разозлиться, устроить грандиозный скандал и только потом пойти на попятную и, может быть, даже извиниться. А она в соответствии со сценарием рассчитывала грациозно принять его извинения — и розовое платье, разумеется. А также услуги месье Парфэ. Ну… и драгоценности, само собой. А теперь… Бог свидетель, разве сможет она когда-нибудь забыть, как дрогнул его голос при одном только упоминании о бриллиантах покойной матери! А как он любовался ими, какая гордость была написана на его лице, когда он показывал их ей!

Вспомнив о доброте Киппа, Эбби совсем пала духом. Да, он и в самом деле очень великодушен. А она… Неблагодарная! Накинулась на него как мегера, и это вместо того, чтобы сказать спасибо!

Черт бы побрал этого Киппа вместе с его добротой! Смущенный взгляд Эбби скользнул вправо… потом влево… и наконец уперся в пол. Явно не зная, куда девать глаза, она принялась разглядывать носки туфель. Итак, он побил ее на ее же собственном поле, ловко сумев выставить полной дурой, вздорной, капризной и к тому же неблагодарной. И все же она не спешила выбрасывать белый флаг. Ну уж нет, раз так, она пойдет до конца — просто ради того, чтобы посмотреть, хватит ли у нее сил стереть с его лица эту любезную усмешку.

— Чудесно, милорд. Стало быть, вы не будете возражать, если я надену на бал одно из своих платьев… да вот хотя бы это? По-моему, оно еще ничего, как вы считаете? — сладким голоском проворковала она. — Думаю, вы правильно меня поймете и не рассердитесь. Это платье старое, но оно принадлежит мне. И вполне удовлетворяет мое стремление к независимости. Так же как и моя прическа. Да и кому же еще судить о моей внешности, кроме меня самой?

— Не стану ли я возражать, мадам? Ни в коей мере, — невозмутимо бросил Кипп, что было самой возмутительной ложью на свете. Господи, как он представит гостям Эбби своей женой в этих жутких тряпках? Кипп мысленно нарисовал картину того, что произойдет на балу, и похолодел от ужаса. Весь Мейфэр будет смеяться над ними до самого утра! Конечно, ему было на это глубоко наплевать, но вот репутация этой странной маленькой женщины будет запятнана навсегда. И ведь она догадывается об этом. Господи, ну что за характер! И все это она затеяла только ради того, чтобы потешить свою вполне извинительную и достойную всякой похвалы, но, увы, совершенно ненужную сейчас гордость.

— Вы лжете! — заявила Эбби. Ее подбородок задрался еще выше, хотя в желудке у нее вдруг возникло весьма странное ощущение — словно мириады маленьких бабочек внезапно разом замахали крылышками. Естественно, она не

сможет сойти вниз в таком виде, как сейчас. Тем более что она заранее могла бы сказать, чем кончится эта ее затея: не пройдет и нескольких минут, как первый же из гостей сунет ей в руки свои перчатки и плащ и велит повесить его в гардеробной. А если это будет леди, то она наверняка прикажет ей показать дорогу в дамскую комнату. Эбби даже зажмурилась от унижения.

Кипп не ответил. И Эбби снова ринулась в атаку.

— А вы, значит, будете стоять рядом? И представите меня всем как свою жену, да?

Шагнув к ней, Кипп наклонил голову так низко, что почти коснулся губами ее уха.

— Может, рискнете проверить? — промурлыкал он, легко коснулся пальцем тугого пучка у нее на затылке и тут же отпрянул. — Как бы там ни было, — продолжал Кипп, с присущим ему великодушием давая ей возможность отступить без особых потерь, ведь на самом деле он был совсем не злым человеком, — если вы все-таки передумаете и решитесь надеть то платье, которое выбрал для вас я, а также согласитесь принять услуги месье Парфэ, тогда, думаю, бриллианты моей матушки будут выглядеть на вас более эффектно. Возможно, вы уже обратили внимание на ее портрет? Он висит в гостиной. Она надевала их, когда позировала для этого портрета, а написан он был вскоре после ее свадьбы с моим отцом. Мне было бы очень приятно, Эбби, если бы вы согласились надеть их сегодня… в память о моей маме.

— Бриллианты? — ошарашенно прошептала Эбби. Ей внезапно вспомнилось великолепное бриллиантовое колье, которое она заметила еще раньше, когда украдкой разглядывала портрет покойной виконтессы, и ноги у нее подкосились. Это был конец! Спорить дальше было бессмысленно. Будь это жемчужное колье, она бы еще поборолась. Эбби нравился жемчуг.

Но бриллианты… бриллианты она просто обожала! То есть ей так казалось, потому что, собственно говоря, никаких бриллиантов у нее отродясь не было. В душе ее царил хаос. Неужто она такая дурочка, что готова нацепить на себя эти побрякушки, это роскошное платье, чтобы только утереть нос лондонскому свету, стоя рука об руку с Киппом в качестве его жены? Неужели ради удовлетворения своего мелочного тщеславия она согласна забыть о своих принципах? И все это ради кучки блестящих камешков?! Конечно! И с радостью!

К тому же разве она и без того уже не переступила через эти самые принципы, когда решилась на брак с мужчиной из-за тех выгод, которые он сулил им обоим? Ну… и ради того богатства, которым он обладал…

В общем, так оно и было, и они оба это знали. Строго говоря, теперь, когда она увидела все это как бы со стороны, чужими глазами, ей вдруг стало очень стыдно. Эбби почувствовала, как ее обдало жаром, щеки у нее запылали. Ну разве не смешно — брать двумя руками все, что он предлагает ей из великодушия, да еще жаловаться при этом, что его дары, дескать, ущемляют ее гордость! Разве этого он ждал от нее? Впрочем, на самом деле он почти ничего от нее не ждал, поправила себя Эбби.

Возможно, вдруг пришло ей в голову — и в желудке Эбби что-то противно екнуло, — это как раз она хочет от него слишком многого? Нет, ей не нужны ни модные тряпки, ни драгоценности. Просто ей хочется большего, вот и все. Больше улыбок, больше внимания, больше… его самого!

А это, как Эбби хорошо понимала, было не просто глупо — это было невозможно. Так что неудивительно, что она так разозлилась. А если уж злиться, так на саму себя — это было бы куда логичнее. Мысленно проклиная собственную глупость, она поспешно напомнила себе, что дала слово стать ему удобной женой. Ведь именно этого он хотел. Вернее, это было все, чего он хотел.

Взяв бокал с вином из рук Киппа, Эбби села в кресло, в котором незадолго до этого сидел он, и с улыбкой подняла на него глаза. Это стоило ей неимоверных усилий, но она справилась.

— Что ж, ладно. Считайте, что я согласна, милорд, — кивнула Эбби. Отсалютовав ему бокалом, она одним глотком отпила половину. — Я принимаю ваши подарки.

— Так я выиграл? Вы мне льстите, мадам.

— Чушь! Просто я передумала, вот и все. Что вас так удивляет? Вы привели достаточно убедительные аргументы, которые заставили меня изменить мою точку зрения. Разве это так странно? В конце концов, мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня глупой и упрямой, ведь вы это делаете ради моего же блага.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Кипп, делая вид, что поражен ее логикой, какой бы странной она ему ни казалась.

Эбби слегка расслабилась. Теперь на душе у нее стало намного легче, чем раньше, да и знала она себя сейчас куда лучше, чем до этой минуты.

— Просто мне хотелось чуть-чуть наказать вас за высокомерие, милорд, за то, что вы позволили себе решать за меня, какое платье мне надеть, какую прическу сделать. Я хотела раз и навсегда недвусмысленно дать вам понять, что хотя я и согласилась на этот брак, но это вовсе не значит, что я соглашусь стать вашей игрушкой. Я останусь собой. Ну а теперь, раз уж вы, по-видимому, поняли мою точку зрения, я великодушно вас прощаю. И готова пойти на разумный компромисс.

— На компромисс? А… кажется, я понял. Вы просто взяли и передумали. Естественно, я тут ни при чем, вы это хотите сказать?

— Уж не намерены ли вы поставить себе в заслугу и то, что я передумала, а, милорд? — Улыбка Эбби стала приторно-сладкой — такой сладкой, что его внезапно затошнило.

— Поставить себе в заслугу то, что вы передумали? Боже меня упаси, дорогая! Ни за что на свете! Стало быть, вы приняли решение, я правильно вас понял? Возможно вы позволите мне удержать сумму счета, который пришлет мне месье Парфэ, из вашего полугодового содержания? Кстати, надеюсь, он все еще здесь?

— Полагаю, что да. В последний раз я видела его, когда он колдовал над головой Салли Энн. Я, правда, удивилась этому, но он сказал, что не может же он ничего не делать. Нет, милорд, вы не удержите эти деньги из моего содержания. Немного поразмыслив на досуге, я решила, что будет куда великодушнее принять это от вас в качестве подарка к свадьбе, вы не находите?

— Как это любезно с вашей стороны, — пробурчал Кипп, провожая ее до дверей, соединявших их спальни. — Итак, мы с вами женаты, мы успели обменяться поцелуем и вот теперь в первый раз поссорились. Правда, нельзя сказать, что кто-то из нас победил, — вы ведь просто передумали, верно? За эти несколько часов супружеской жизни мы с вами сделали немало. И к тому же я затвердил почти назубок условия нашей сделки. А вы, мадам?

Впрочем, одного упоминания о поцелуе было достаточно, чтобы ноги у Эбби стали ватными, а сама она — пунцовой как пион. Она закашлялась, потом набрала полную грудь воздуха и только тогда осмелилась поднять на мужа глаза.

— Ах вот вы о чем! Ну, что до этого, то вы меня не разочаровали, милорд, совсем нет. А если вам так интересно знать, понравился ли мне ваш поцелуй — наверное, рассчитываете смутить меня до дрожи в коленках, да? — то могу вас уверить, что с этим у вас все в порядке. Думаю, в качестве любовника вы вполне меня устроите.

Эти слова она произнесла с улыбкой — пусть Кипп не воображает, что последнее слово осталось за ним, злорадно подумала она. И была полностью удовлетворена — горячая краска ударила в лицо ее мужу. Эбби мысленно поаплодировала себе: что ж, раз уж ему удалось заставить ее высказаться напрямую, так почему бы ей по крайней мере не получить удовольствие, видя, как он краснеет? Пусть знает, что в ее лице он нашел достойного противника. Она решила не спрашивать, понравился ли ему поцелуй, просто приняла как факт, что понравился.

Ну а теперь наступила очередь Киппа отводить глаза в сторону и чувствовать себя неловко. Похоже, именно этого она и хотела. Что за странное храброе маленькое создание, с невольным восхищением подумал он. Такое впечатление, будто ей доставляет удовольствие произносить подобные невозможные слова, снова и снова напоминая ему об условиях их соглашения… и еще о том, что сама-то она готова выполнить их все.

— Так, значит, вам понравился наш поцелуй? Как это мило с вашей стороны, дорогая, — промямлил он, распахнув перед ней дверь. Ее абсолютная невозмутимость, с какой она обсуждала подобные темы, выводила Киппа из себя. Именно поэтому он и задал ей еще один, не менее возмутительный вопрос: — Должен ли я думать, мадам, что вы, составив обо мне столь обнадеживающее мнение всего лишь после одного-единственного поцелуя, готовы заранее признать, что в постели я окажусь ничуть не хуже вашего первого супруга?

— Посмотрим, милорд, — отрезала Эбби. Лукаво склонив набок головку, она оглядела мужа с головы до ног, как бы оценивая его способности. Она уже сообразила, как одним ударом вывести его из себя, и теперь была почти уверена, что Кипп привык изображать шута горохового именно в те минуты, когда на самом деле готов рвать и метать. И мысль о том, что ей уже удалось приобрести над ним хоть и маленькую, но власть, доставила ей неизъяснимое наслаждение. Это пьянило сильнее, чем вино.

Теперь, слава Богу, ее уже не грызла мысль, что ей предстоит лечь в постель с совершенно незнакомым мужчиной.

— Видите ли, — помолчав, заговорила она, как бы ненароком отодвинувшись от мужа, — в последние дни я много думала о Гарри… и даже сравнивала вас с ним — как только что вы сами это делали. И если честно, я очень надеюсь, что в этом отношении вы сможете его даже превзойти. Знаете, мне кажется, что вы по-настоящему любите женщин, милорд. А вот что до Гарри, так он их совсем не любил — я это давно поняла. Так что… пожалуй, сегодняшний ваш поцелуй был весьма… многообещающим.

С этими словами Эбби захлопнула дверь перед носом мужа, оставив Киппа

тупо таращиться в пространство. Да она смеется над ним! Дразнит.

Вот опять — стоило ему решить, что он уже начал ее понимать, как Эбби оставила его с носом. То она смущается и краснеет, как невинная девочка, а то через минуту перед ним уже умная, искушенная женщина. То жеманится, словно старая дева, то вгоняет его в краску. Вспыхивает как порох и так же быстро остывает. А порой она дразнит его, становясь чертовски соблазнительной для женщины, которая до этого времени жила в деревенской глуши, словно незаметная серая мышка.

А он-то, осел этакий, радовался, что нашел наконец образец благонравия и скромности! Уж не посмеялась ли над ним судьба, поставив на его жизненном пути этот сводящий с ума парадокс в облике женщины? А как иначе назвать ее, когда она с непостижимой скоростью меняет свое мнение, даже саму суть свою, — и делает это так же легко, как светские дамы меняют шляпки?

Кипп покачал головой, налил себе еще бокал вина и, усевшись в кресло перед камином, закинул ноги на стул. Вдруг вспомнив восторг и изумление Эбби в тот момент, когда он с напускной небрежностью упомянул при ней о бриллиантах, Кипп рассмеялся — она была как ребенок, которому предложили вкусное лакомство, на которое он не рассчитывал, но с условием, что сначала он съест ненавистную кашу.

Впрочем, веселье его длилось недолго. Уже через минуту Кипп поймал себя на том, что гадает, действительно ли этот Гарри был так хорош в постели, как о нем говорят. Он еще долго смотрел на огонь, задавая себе один и тот же вопрос: кто же на самом деле эта женщина, на которой он женился, и почему ему вдруг так захотелось это узнать?