Внутренняя красота

Глава 4

Показалось солнце, и Кресси решила прогуляться вместе с братьями по парку имения. Белла снова испытывала недомогание, и Джейни пришлось дежурить у ее постели. Кресси обрадовалась, что нашла повод не позировать Джованни. Ей требовалось время, чтобы подумать.

Трава еще не просохла, на деревьях начали появляться почки, небо прояснилось. Фредди и Джордж устроились на берегу небольшой речушки и всматривались в заросшую травой воду, ища головастиков. Старшие братья убежали в лес и увлеклись игрой собственного изобретения. Полы платья Кресси испачкались, волосы спутались, она вышла без шляпки, лелея тщетную надежду, что легкий ветерок поможет разобраться в противоречивых мыслях. Усевшись на межевую каменную ограду, она наблюдала за близнецами. Кресси подумала, что с ними ничего не случится, пока она слышит, как они перекрикиваются.

Видно, сегодня утром она в галерее лишилась ума. Как это произошло? Она даже не могла вспомнить, кто из них сделал первый шаг, лишь чувствовала, что сопротивляться этому не хватило сил. Ей, женщине математического и логического склада ума, подобные слова даже в голову не могли прийти. Не говоря уже о том, чтобы побудить к действию. Живи она тысячу лет, не могла бы поверить, что способна вести себя столь безрассудно. Никогда раньше она не теряла власть над собой. Близость с Джайлсом оказалась заранее обдуманным шагом. Джованни она поцеловала, поддавшись велению страсти.

Сама во всем виновата. В том, что вообразила невероятную ситуацию с обнаженным Джованни, в одной тунике и с копьем в руке. В том, как часто задумывалась о его совершенном лице, чистых идеальных линиях тела. В том, что мнимый анализ и эстетическая оценка незаметно переросли в вожделение. Низменную животную похоть. По правде говоря, ей следовало стыдиться себя.

Ветер взъерошил ей волосы. Она убрала с глаз непослушную прядь. Это напомнило о Джованни, который также отвел локон, прежде чем поцеловать ее. Или это было до того, как она сама бросилась ему на шею, и он уже не мог не поцеловать ее. Но он ведь не сопротивлялся. Да и с какой стати, ведь он привык именно к такому поведению других женщин! А теперь Кресси вела себя точно так, как те женщины, хотя хорошо знала, что к ним не относится, да и не станет одной из них, потому что не обладала ни одной из тех прелестей, которые необходимы для успешного соблазнения.

Зачем же тогда Джованни целовал ее, да еще с такой страстью, будто действительно желал ее не меньше, чем она его? Кресси спрыгнула с ограды и направилась к близнецам, которые перестали искать головастиков и собрались бежать за старшими братьями, желая поучаствовать в их игре, что им вряд ли позволят.

— Пойдем взглянем на овечку, — предложила Кресси, взяв мальчиков за руки, и повела их к дальнему полю, где резвились овечки, похожие на маленьких белых, как облака, колобков, пока их матери довольно жевали сочную зеленую траву.

Кресси помогла Фредди и Джорджу забраться на ограду, заботливо поддерживая обоих. В дальнем конце поля стояла одинокая черная овечка. Она не блеяла, а наблюдала за тем, как резвились остальные, и не проявляла ни малейшего желания разделить их веселье. Легко представить себя паршивой овцой в семье, но именно так Кресси чувствовала себя. Даже если Джованни не вскружит ей голову и не обнаружит в ней мифическое существо, которым, по его мнению, и была настоящая Кресси. Та Кресси, которую он хотел написать.

Она с грустью подумала, что именно поэтому он, вероятнее всего, и целовал ее. Он хотел разобраться в ней, заставить ее раскрыться. Это был лишь технический прием. Джованни хотел возбудить Кресси, затем перенести ее реакцию на холст. Нет сомнений, это технический прием, которым он пользовался неоднократно. Также не оставалось сомнений в том, что этот прием крайне успешный. Кто же сможет воспротивиться поцелуям столь неотразимого мужчины?

Лучше всего было притвориться, будто ничего не произошло. Кресси не станет потакать его самолюбию. Хотя он все время неодобрительно говорил о собственной внешности. Теперь она вспомнила об этом.

Спустив близнецов с ограды, Кресси позвала Гарри и Джеймса и пошла к дому. Она невольно коснулась губ. Это же надо, удостоилась профессионального поцелуя.

Джованни преследовал чисто художественные цели. Однако его поцелуй дышал восхитительной страстностью. Ничего подобного ей даже не снилось. Профессиональный поцелуй или нет, пришлось признать, Кресси наслаждалась им. Подтверждение тому ее реакция. Нет смысла отрицать это, ведь доказательства — ее фирменное блюдо.

Кресси боязливо вошла в импровизированную студию. Целую неделю изо дня в день она позировала, пока Джованни трудился над ее портретом. Он говорил редко, почти не подавал признаков, будто замечает ее присутствие. Иногда просил ее менять положение и объяснял какую-нибудь техническую деталь. Оба держались напряженно, будто боялись замкнутого пространства. Джованни не позволял ей взглянуть на свою работу. «Увидите портрет только тогда, когда он устроит меня», — повторял он, хотя и утверждал, что работа продвигается успешно. Он ни разу не вспомнил, как они целовались. «Это хорошо», — не раз думала Кресси про себя, ибо у нее тоже не было намерения возвращаться к тому эпизоду. Джованни — художник, она позирует. Это помещение сейчас располагало скорее к напряженному художественному труду, чем к необузданной интимности. «Да, дело как раз в этом», — решила она, довольная тем, что нашла логическое объяснение.

Кресси потянула за вырез платья в тщетной попытке прикрыть грудь. Вчера Джованни напомнил, что желал бы видеть ее в более откровенной одежде. Сегодня она надела вечернее платье и чувствовала себя так, будто совсем обнажилась. Наверное, потому, что было еще светло, а темно-красное бархатное платье с низким вырезом и крохотными рукавами с буфами обнажало намного больше, чем Кресси привыкла. Эго платье носила ее мать, старомодное, в стиле популярном при жизни Жозефины, жены императора Наполеона. Узорчатая накидка из черной ткани, отделанной золотистыми блестками, придавала платью вполне приличный вид. Кресси теснее обычного зашнуровала корсет, после чего ей казалось, что груди слишком обнажились. Соски были почти видны. Впервые увидев свое отражение в зеркале, она поразилась перемене, которая произошла с ней. К тому же вспомнила маму, которую раньше не представляла в платье, явно предназначенном для соблазнения.

Попытка Кресси уложить волосы должным образом не увенчалась большим успехом. Не желая дать слугам повода для сплетен, она отпустила горничную сразу после того, как та зашнуровала корсет. Ей хотелось украсить платье греческим узлом, но из этого почему-то ничего не вышло. «Как это скверно», — удрученно подумала она, потрогав прическу. В руке осталось несколько заколок, которые она пыталась вернуть на прежние места, но тут появился Джованни. Остановился на пороге и уставился на нее. Кресси уже хотела скрестить руки на груди, но вовремя сдержалась.

— Вы говорили, что хотите видеть меня в чем-то более… но у меня не нашлось ничего своего. Конечно, есть вечерние платья, и, хотя мне уже двадцать шесть лет, на рынке невест я еще считаюсь девушкой, поэтому… поэтому взяла напрокат вот это. Это платье носила моя мать, но если оно не подойдет, я… — Кресси запнулась и покраснела, но Джованни продолжал смотреть на нее. — Я пойду надену что-нибудь другое.

— Нет! Крессида, это то, что надо. Вы красавица.

— Ну, должна признаться, эго весьма неплохое платье. Думаю, мода в дни молодости мамы…

— Дело не в платье, дело в вас. — Джованни улыбнулся. — Хотя волосы… Позвольте мне.

Крессида стояла неподвижно, едва дыша, пока он поправлял ее непослушные волосы. От него пахло свежим мылом и скипидаром. На подбородке проступала синеватая щетина. Почему он так смотрит… и почему она так реагирует на это?

— Вот так! Вот это вдохновляет.

Джованни осторожно усадил ее в кресло, поправил складки платья, затем встал за мольбертом и снял покрывало с полотна. А чего она ожидала? Что он бросится к ее ногам, обнимет ее, опустит голову на ее грудь? Его щетина начнет щекотать кожу. Вырез платья оказался столь низким, что малейшее движение обнажило бы соски, а это привлекло бы его внимание.

Он станет ласкать их языком?

— О боже.

— Что-нибудь не так?

— Нет-нет. Пустяки.

— Платье неудобно?

— Нет. Оно просто немного… ничего.

— Должно быть, у вас с матерью одинаковые фигуры. Платье отлично сидит на вас.

— Правда? — Кресси с сомнением оглядела себя.

— Вы, кстати, очень похожи, если верить портрету в галерее.

— Сегодня вы мне льстите. Хотите изобразить меня краснеющей от ваших комплиментов?

Джованни положил кисть:

— Вы считаете мои комплименты профессиональной уловкой?

— Какое это имеет значение, если они приводят к желаемому результату? — Кресси пожала плечами.

В глазах Джованни вспыхнул гнев, но он тут же подавил его, сосредоточив внимание на палитре. Кресси едва удержалась от желания грызть ногти, еще одна привычка, от которой ей хотелось избавиться с тех пор, как Джованни отругал ее.

— Она красивая? — спросила Кресси. — Я имею в виду картину. Вы довольны ею?

— Да. Я удовлетворен. — Джованни кивнул. — Получится именно то, о чем я говорил. Скоро я закончу этот портрет и смогу очень скоро приступить ко второму.

— Вы уже решили, как станете изображать меня?

— Я представляю вас амазонкой. Пентесилеей, поскольку таков ваш литературный псевдоним. Однако царицу-воительницу следует изобразить с одной обнаженной грудью…

— В этом платье я чувствую себя так, будто моя грудь почти обнажена. Все это близко к грани неприличия. — Слишком поздно Кресси догадалась, что уже обратила внимание на свою грудь. Джованни уже уставился на нее, его глаза потемнели, что говорило не только о чисто творческом интересе. Джованни выглядел так же, когда целовал ее. К ней вернулись прежние ощущения, охватило какое-то жаркое непонятное ожидание. Голод. — Я не очень-то уверена, что действительно похожа на царицу-воительницу, — торопливо заговорила Кресси, смущенная поворотом, какой приняли ее мысли. — Мне даже не хватает смелости противиться отцу. Мне далеко до Ахилла[18].

— Вы несправедливы к себе! Когда я вас увидел впервые, вы смело разговаривали с отцом. Я помню это очень хорошо. Смотрели с вызовом, когда я вошел. Говорили мне, что отец пытается выдать вас замуж, но, несмотря на это, вы упорно остаетесь незамужней.

— Никто не просит моей руки. — То есть придется согласиться на запоздалое предложение, сделанное под принуждением. — Вы переоцениваете мои прелести, что я подчеркиваю уже не раз.

— И, как я уже подчеркивал не раз, вы намерены принизить себя еще больше, чем это делает ваш отец.

Если бы вы того хотели, не сомневаюсь, добились бы предложения от любого претендента, избранного лордом Армстронгом. Но вы не захотели. В действительности я готов поспорить: вы в этом деле отнюдь не пошли навстречу намерениям отца. Кресси, где же истина? Почему вы не вышли замуж? Виноват тот мужчина, которого упомянула ваша мачеха? Он разбил ваше сердце?

Кресси Армстронг, не распространяйся о своих желаниях! Только тогда можно надеяться, что Джованни нарушит молчание.

— А как же вы? — возразила она. — Вы женаты? Вы уже были влюблены?

— Нет и нет. Мы говорили о вас.

— Я ни о ком не говорила.

— Теперь вы ведете себя как один из ваших младших братьев. — Джованни рассмеялся. — Ti ho messo con le spalle al muro[19]. Вам не нравится, когда вас ставят в безвыходное положение, верно?

— Я не… мне не… Я отнюдь не в безвыходном положении. Почему вас так вдруг заинтересовал Джайлс Пейтон?

— Он меня совсем не интересует. Я лишь хочу узнать, как он повлиял на вас. Лучше понять именно сейчас, когда ваш первый портрет почти завершен, и мои знания не смогут затмить чистоту изображения. Вы меня понимаете?

— Значит… этот допрос… еще один ваш технический прием?

— Ради бога! — Джованни бросил кистью в мольберт. Та отскочила от деревянной стойки и упала на пол. — В вас скрыта женщина, страстная, остроумная, интересная. Я увидел эту женщину, коснулся и целовал. Но вы не хотите признавать, что она существует, тем более дать ей свободу.

Джованни наклонился, чтобы поднять кисть. Выпрямившись, пересек комнату и остановился перед ней.

— Вы думаете, никто не замечает вас, однако желаете, чтобы вас замечали. Хотите, чтобы люди узнали, что вы не только чистокровное животное. Я могу помочь вам. Показать ту женщину, но только в случае, если вы позволите мне увидеть ее.

Кресси вовремя удержалась от невольного желания все отрицать и заставила себя задуматься над его словами.

— Я не желаю, чтобы вы запечатлели мои слабости, прошлые ошибки и неблагоразумные поступки, — ответила она, превозмогая себя. — С Джайлсом это вышло потому, что я была очень юна, наивна и так… Не знаю, мне так хотелось угодить ему. Сейчас я совсем другая.

— Тогда покажите себя в истинном свете. Представьте, что эта студия своеобразная исповедальня. Мы связаны торжественной клятвой и будем хранить нашу тайну. Все, что вы скажете здесь, останется между нами. Даю вам слово.

— А если я действительно исповедуюсь? К сожалению, вы не сможете отпустить мне грехи. — Кресси не хотелось переходить к обороне, но и не совсем нравилось направление разговора. Она никогда ни с кем не обсуждала Джайлса, даже было трудно вообразить такую возможность. — Вы предлагаете сыграть роль не только художника, но и священника, правда?

— Я не играю художника, — сказал Джованни и насторожился.

— Не я единственная, кому не нравится оказываться в безвыходном положении, — возразила Кресси. Пользуясь случаем, она ответно уколола, ибо ее больно задело его прежнее замечание. — Вы сами признались, что играете его. Полотно перед вами — это не портрет, а упражнение в эстетике. У вас огромный природный талант. Я убедилась в этом, когда вы рисовали моих братьев. Однако вы решили забыть о нем и писать то, что угодно заказчикам. Вы могли бы стать художником, а предпочли роль живописца.

Кресси хотелось лишь отбиться от вопросов Джованни, однако ей на мгновение показалось, что она зашла слишком далеко. Губы художника сжались, глаза вспыхнули, предвещая грозу, но пока она смотрела на него, его гнев угас, укрощенный, точно непослушная собака. Пригладив коротко постриженные волосы, он потер глаза и с трудом улыбнулся.

— Вы правы. Именно на этом я построил свою карьеру. Но этого уже недостаточно.

Джованни потянул за шейный платок, сдвинув набок идеальный узел, и сел на древний сундук напротив нее, подняв тучу пыли, которая тут же пристала к его брюкам. Кресси впервые увидела его в столь неопрятном виде, истинное выражение его лица, смущение. Впервые увидела его уязвимым. Джованни обхватил голову руками, локтями уперся в колени.

Кресси все время вертела блестку на накидке, пока та не повисла на ниточке.

— Мне страшно, — наконец призналась она. — Я боюсь, тот, кого вы пишете, получится жалким и непривлекательным.

Блестка оторвалась, оставив маленькую дырочку на ткани. Кресси уставилась на нее, не смея поднять глаза на Джованни.

— Вы не понимаете. Откуда вам понять, ведь вы без труда обращаете на себя внимание женщин, но…

Слова Кресси прервал резкий смех Джованни. Ей пришлось поднять голову.

— И вот это, — заговорил он, указывая на свое лицо, — вы считаете достоинством? Вы думаете, мне нравится, что предо мной заискивают? Думаете, мне нравится, что люди видят лишь этот совершенный профиль?

— Вы поэтому не хотите общаться с Беллой и мной? Почему вы едите один и…

— Сплю один. Всегда. С тех пор… всегда. Вот вы и добились того, что я исповедуюсь перед вами. — Джованни встал, взял ее за руку и привлек к себе. — Кресси, со дня нашей встречи я заметил в вас нечто другое. Нечто такое, чего не могу объяснить, но понимаю, что буду жалеть всю оставшуюся жизнь, если не сумею запечатлеть это. Чтобы написать вас, я должен знать вас. Понимаете?

Кресси остро чувствовала близость тела Джованни, кожи, уст, она столь же остро понимала, что он доверил ей, именно ей, то, что не говорил больше никому. Это сделало его уязвимым и даже еще больше привлекательным. Ей хотелось крепко обнять его, целовать, просить, чтобы он больше рассказал о себе, поведан все. Однако за такую откровенность Кресси должна была довериться ему, а для этого придется собраться с силами.

— Ладно, если хотите, если вы настаиваете, вот правда. — Кресси высвободилась, подошла к слуховому окну и рассеянно посмотрела в него. — Джованни, несмотря на то что вы сказали, я всячески пыталась быть… сговорчивой… с теми мужчинами, которых мне подбирал отец. Но ничего не вышло. Я вела себя крайне неловко, а когда мой язык немного развязывался, я до смерти утомляла потенциальных ухажеров, без конца толкуя о своих научных изысканиях. Знаете, Белла права… мужчины не выносят ученых женщин.

— Возможно, это касается мужчин из круга знакомых вашего отца, — насмешливо заметил Джованни. — Что красноречиво говорит о лорде Армстронге.

— Спасибо. — Кресси едва заметно улыбнулась. — Однако это ничего не меняет. Чем больше я старалась, тем больше, видно, я отпугивала претендентов на мою руку и тем больше отчаивалась. Вы должны понять: меня воспитывали в том духе, что брак не только долг, но единственный выбор. Я была вынуждена выйти замуж. Когда подвернулся Джайлс и проявил чуточку интереса скорее ко мне, нежели к семье, я убедила себя в том, что из него получится хороший муж.

Я не была влюблена в него, но думала, что любовь… видите ли, так говаривала тетя София, со временем придет. Только моя неуверенность, похоже, стала очевидной… и это не производило хорошего впечатления… ибо стоило мне только посчитать Джайлса своим, как его интерес ко мне начал угасать. Я не могла позволить… я так считала… потерять его, ведь уже сообщила отцу, что ожидаю официального визита Джайлса. Никогда раньше я не видела отца столь довольным мной. «Вот какова моя дочь, — сказал он. — Я так и знал, что тебе обязательно повезет». Поэтому я… я… — Кресси глубоко вздохнула и крепко впилась ногтями в ладони. — Я подумала, что Джайлсу придется жениться на мне, если отдаться ему, — с грустью призналась она.

Наступило молчание. Кресси прижала горячий лоб к прохладному стеклу окна. Проведя по нему пальцем, она, к своему удивлению, обнаружила, что стекло чистое, и догадалась, что это работа Джованни. Ему хотелось, чтобы сюда проникало больше света. Ей стало не по себе, но, начав исповедь, надо закончить ее.

— Я поступила ужасно, — продолжила Кресси, повернувшись к нему. — Мне так хотелось подчинить его себе. Все обернулось позором. Своей глупостью я добилась обратного результата. Да еще того, что об этом никто больше не знает, — закончила она, делая трогательную попытку улыбнуться.

— Значит, вы отдались этому мужчине, а он бросил вас?

Кресси поежилась, догадавшись по его голосу, что он не верит услышанному.

— Нет-нет. Джайлс был честным человеком. Предложил мне свою руку… по крайней мере, он сказал, что женится на мне потому, что должен это сделать… но я понимала, он говорит несерьезно. Я знала, что брак станет смертным приговором для нас обоих. Это намного хуже, чем видеть горькое разочарование отца. Я достигла своей цели, но не могла примириться с этим.

Кресси обхватила голову руками. Она не станет плакать, ни за что не станет, однако та ужасная сцена с Джайлсом нанесла рану, до сих пор вызывавшую нестерпимую боль. Она еще раз глубоко вздохнула, подавила разочарование, говоря решительно и глядя на свои туфли.

— Бедный Джайлс, в некотором смысле он был столь же наивным, что и я. Видите, сначала я пыталась не воспринимать это серьезно… во время… когда… в спальне. Мне хотелось сделать так, чтобы нам обоим было приятно, но я, должно быть, показалась ему идиоткой. А когда из этого ничего не вышло, я просила, чтобы он просветил меня. Однако мой вопрос лишь обнажил неопытность Джайлса, и… остальное я предоставлю вашему воображению, хотя сомневаюсь, что вы сможете вообразить нечто столь ужасное. Как бы то ни было, я отвергла единственное предложение руки, и вскоре Джайлс поступил на военную службу. Думаю, весь этот эпизод оказался для него так же унизителен, как и для меня.

Кресси заставила себя поднять голову.

— Я получила полезный урок, ибо узнала, что не являюсь той женщиной, которую мужчины… которым по душе такие развлечения. Если бы я меньше анализировала и больше доверяла чувствам… но эго не в моей природе. Логика и факты, гипотезы и доказательства — вот моя стихия. Я почему-то решила, что найду способ, как сделать своей судьбой не брак, а математику. Занимаясь формулами, знаешь, с чем имеешь дело. — Кресси выпрямила плечи. — Вот моя отвратительная история. Все это произошло несколько лет назад. Я уже вполне пришла в себя.

— Это вы так считаете! — воскликнул Джованни. — Я не уверен. Только подумать, если бы этот эпизод оказался чуть менее неприятным, вы вышли бы за него замуж, осчастливив своего отца, одновременно сделав себя несчастной.

— Почему вы так рассердились? — спросила Кресси, готовая ринуться в бой. Она никому не рассказывала, что произошло между ней и Джайлсом, и была потрясена. Ей стало стыдно, однако Джованни это лишь рассердило. — По-вашему, я все равно несчастна. По крайней мере, обретя мужа столь неблаговидным способом, я бы выполнила свой долг.

— Ваш долг! Мне кажется, именно этим вы все время заняты. Позвольте напомнить, вы сейчас избавили отца от расходов и неудобств, с которыми пришлось бы считаться, найми он совершенно бесполезную гувернантку. Принося большие личные жертвы, вы составляете компанию мачехе. Ведь ваш отец должен был найти ей сиделку. Вы также заняли место старшей сестры, присматривая за двумя младшими… еще один долг, от которого увильнул ваш отец… к тому же не сомневаюсь, что вы, кроме того, заняты тысячью другими делами. Кресси, вам не в чем упрекнуть себя, но что вас подвигло отдать самое ценное мужчине, за которого вы даже не собирались выходить замуж? Вот этого я не понимаю.

Когда он преподнес все это в таком свете, Кресси тоже не знала ответа.

— Я говорила вам, мне отчаянно хотелось угодить и Джайлсу, и отцу. Вы не представляете, каково это, — грустно сказала Кресси. — Белла только что родила сына и дала более чем ясно понять, что желает как можно быстрее сбыть меня с рук. А в то время папа… я хотела сказать отец, старался ей всячески угодить. Вы не представляете, сколь важно такому человеку, как он, обзавестись сыном и наследником.

— Я это понимаю слишком хорошо.

— Не знаю, откуда вам это понять. — Кресси чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, но решила не давать им воли. Она не станет жалеть себя. А в жалости Джованни точно не нуждалась. Кресси сжала кулаки. — Я пожертвовала своим целомудрием, надеясь получить предложение руки. — Она отчаянно захлопала глазами. — Знаю, только ничего не говорите мне, если бы я рассказала об этом отцу, получила как раз то, чего больше всего хочу, меня сняли бы с рынка невест. Но я не могла допустить, чтобы отец злорадствовал над моей глупостью. Надо мной, наивно считающей себя умной. Из-за этого я потеряла немалую долю уважения к себе. Я не могла усугубить свой грех.

Когда Кресси прислонила голову к окну, ее волосы рассыпались и закрыли обнаженные плечи. Джованни молчал. Тишина стала оглушительной, угрожающей. По всей видимости, он испытывал к ней отвращение.

— Ваше утверждение, что я несчастна, может оказаться вполне обоснованным, — заговорила Кресси почти шепотом. — Однако, к сожалению, я не вижу, как можно исправить положение. Отцу можно угодить, лишь выйдя замуж, но я не гожусь для брака, а если бы даже… — Кресси дерзко откинула голову назад, — если бы даже годилась, знаете, и тогда бы не вышла замуж! Не пожертвовала себя мужчине лишь ради того, чтобы расширить династическую паутину, которую прядет мой отец. Я на это не пойду, не хочу!

Раздались размеренные аплодисменты, и Кресси подняла голову.

— Брависсимо! Это уже шаг вперед.

— Это не так. — Кресси выжала улыбку. Направилась к нему, подметая шлейфом платья матери пыльные половицы. — Неужели в своей исповеди я дошла до того места, которое вы считаете покаянием, и отпускаете мои грехи?

Джованни покачал головой и взял ее за руки.

— Вы уже раскаялись в большем, чем заслуживаете. Я не считаю, что вы совершили грех, если не считать того, что позволяете другим судить о вас. Не важно, что думают ваш отец, мачеха, этот неотесанный деревенщина Джайлс, даже ваши сестры. Значение имеет лишь то, что думаете вы сами.

— Я не знаю, что и думать. Могу признаться лишь в одном: у меня в голове все перемешалось.

Джованни осторожно подвел ее к мольберту:

— Взгляните. Вот женщина, какой вы желали бы видеть себя.

Кресси была так ошеломлена столь неожиданным откровением, что ей не сразу удалось сосредоточить внимание на портрете. Нижняя часть тела была намечена лишь общими мазками, еще предстояло дописать одежду, но лицо и руки оказались полностью завершенными. Она уставилась на женщину, смотревшую с полотна. Она и в то же время не она. Как Джованни обещал, все полагавшиеся углы и пропорции там присутствовали. Как он обещал, она выглядела красивой, чуть нежнее и, конечно, женственнее, обольстительнее, чем в действительности. Глаза затаили надежду, губы обещали поцелуй. Такую леди Крессиду мужчина без боя не отдаст, постарается заполучить в жены, станет хвастаться тем, что завлек ее в постель.

— Что скажете?

Голос Джованни звучал непривычно робко. Не без удивления догадавшись, что ее мнение для него важно, Кресси принялась еще внимательнее разглядывать портрет, пытаясь оценить беспристрастно, стараясь точно припомнить условия их пари.

— С точки зрения доказательства моего тезиса он почти совершенен. Вы создали красоту, пользуясь формулой природы, — наконец заключила она.

— Но я спросил не об этом.

— Я знаю. — Кресси уставилась на женщину, запечатленную на полотне. — Она красива, но это не я. Джованни, я не говорю о том, как она выглядит. Она очень похожа на оригинал. Портрет исполнен мастерски, однако…

— Скажите, что вы чувствуете, глядя на него.

— Я испытываю странное ощущение, будто в нем не хватает каких-то черт, присущих мне. Если искусство — правда, то это — ложь. Возможно, не ложь, а выдумка. Вы опустили все недостатки и косвенно придали мне черты, какими я не обладаю. В лице нет присущих мне черт. Я выгляжу так, будто не способна и мухи обидеть, как любит говорить тетя София. Но я ведь не столь уж робкая. Мне также не присуща столь явная уверенность.

— В вас ничего этого нет, однако вы исключительно проницательны. Мало кто обладает такой способностью проникнуть в сущность. Особенно когда дело касается самой себя.

Кресси обошла мольберт, затем снова встала перед ним и неодобрительно уставилась на свое изображение.

— Пропорции, соотношения, углы — все идеально, но это ложь. Математика — чистейшая из правд, ее законы неопровержимы, но вам каким-то образом удалось опровергнуть их. Ничего не понимаю. Джованни, разве красота сама по себе не является правдой? — Она обернулась и взглянула на него, подол ее платья задел ножки мольберта, и тот опасно качнулся. — Эта женщина не я. Мне даже не хочется быть этой женщиной, этой жеманной надутой сиреной.

— Хотя она именно та женщина, какой вы, по вашему утверждению, хотели быть. Угодливой и послушной. Эта женщина, — с презрением произнес Джованни, — без колебаний вышла бы замуж, чтобы угодить отцу.

— Я не такая!

— Вы не такая! Но вы также нечестны к себе. Вам нравится представлять себя бунтаркой, нарушающей общепринятые запреты мелким непослушанием, однако инстинкт толкает вас к соглашательству, повиновению. Эта картина, — сказал Джованни многозначительно, заставляя Кресси еще раз взглянуть на полотно, — не совсем выдумка.

Кресси снова уставилась на портрет, ее гнев стал таять, когда до нее дошла истинность слов Джованни, истинность того, что он написал.

— «Что ж, я могу творить зло, улыбаясь и восторгаясь тем, что омрачает мое сердце, орошает лживыми слезами лицо, чем оно становится привлекательным на все случаи жизни», — с иронией процитировала Кресси. — Это из «Ричарда III»[20], — добавила она, оглядываясь на Джованни через плечо. — Вполне уместные слова, но не очень лестные.

— Эти слова — лишь часть правды. Когда начнем писать ваш портрет в образе Пентесилеи, хотелось бы увидеть вас с полностью распущенными волосами.

— Значит, вы все же решили изобразить меня амазонкой?

— Я нисколько не сомневаюсь, что вы намного сильнее, чем полагаете. — Джованни взял руку Кресси и поцеловал ее.

Его уста были теплыми, от нежного прикосновения ее пульс забился чаще.

— И гораздо более склонна к самообману, если верить вашей оценке моего характера, — ответила Кресси, пытаясь не обращать внимания на то, как его прикосновение и близость подействовали на нее. Напряжение между ними незаметно подошло к опасной черте.

— Я хотел, чтобы вы думали о себе не хуже, а лучше. Я знаю, сколь глубоки узы, связывающие нас с людьми, в жилах которых течет та же кровь. Сколь сильно желание угодить им. Как трудно им угодить. — Он коснулся ее волос, провел рукой по непослушным локонам и задержался на обнаженном плече. — Я знаю, что значит страдать из-за этого, найти избавление от этого.

Другой рукой он обнял ее за талию и привлек к себе. Его глаза потемнели от страсти, голос звучал низко и гипнотизировал. За словами Джованни скрывались тайны, горькие тайны, но она не обратила на это внимания, ибо ее полностью отвлекло его прикосновение, запах, близость, стихийное влечение. Кресси бросило в жар. Она заметила, что ее груди подрагивают, поднимаются и опускаются в платье с низким вырезом, а дыхание становится отрывистым.

Рука Джованни двинулась вдоль кружев на вырезе платья. Прикосновение было легким и дразнящим.

— Кресси, вы значите больше, гораздо больше, чем считаете, — прошептал он. Его уста коснулись ее губ. Это был воздушный поцелуй. — Пентесилея, богиня-воительница. Боритесь за себя.

Джованни наклонился и стал целовать открытую ложбинку на груди Кресси.

Она тихо простонала, когда его губы и язык стали касаться холмов ее грудей и вдруг застыли на ложбинке. Руки обхватили ее ягодицы и начали поглаживать их. Кресси прижалась к нему, подняла груди выше, предоставляя их Джованни на обозрение. Рукава с буфами сползли с плеч, платье обнажило груди, будто его скроили именно для этой цели.

— Ты самая красивая, — пробормотал Джованни и обхватил губами один набухший розовый сосок. Втянул его глубже, Кресси, чувствуя огромное удовольствие, прильнула к нему. Она оказалась у стены. Джованни снова втянул ее сосок в рот, обхватил другую грудь рукой, лаская сосок большим пальцем. — Ты самая красивая, — повторил Джованни, и она поверила ему. Не поверила, что красивая, но поверила, что он сейчас считает ее такой. Его язык ласкал ее сосок, то исчезая, то высовываясь, большой палец ласкал другую грудь, заставляя Кресси испытать мучительное страдание от вожделения.

Джованни крепче обхватил ее ягодицы, привлекая к себе. Она почувствовала его возбуждение, уже знакомый отвердевший стержень уперся ей в живот. Ей отчаянно хотелось, чтобы он оказался еще ближе.

— Джованни. — Кресси произнесла его имя уже более настойчиво. Похоже, ему не хотелось отрываться от ее груди. Кресси не хотелось, чтобы он отрывался, если только… — Джованни!

Веки плотно закрыли его глаза. Полосы румянца выделяли щеки больше обычного. Кресси коснулась его подбородка, провела рукой по колючей щетине.

— Ты хочешь, чтобы я остановился? — спросил Джованни хриплым голосом.

Она покачала головой:

— Я хочу, чтобы вы целовали меня.

На его губах появилась самая сладострастная улыбка. Одна рука обхватила ее грудь, другая ягодицы.

— Per fortuna[21], именно этого мне как раз и хотелось. — Губы Джованни коснулись ее уст. Кресси раскрыла губы.

Дверь с грохотом отворилась.

— Вот вы где! Я же сказал Джеймсу, что это ваша тайная комната, но он мне не поверил, — тараторил Гарри, врываясь в мансарду. Он был взволнован. — Кресси, скажи ему, что я был прав. Кресси, обязательно скажи. Ты должна немедленно пойти со мной.

— Почему? Что случилось?

— Папа приехал.