Во имя Долга

Часть 2. Подруга

Семён Зуев

Я всегда считал способность достать мозг через ухо чайной ложечкой талантом исключительно женским, и всегда опасался дам, владеющих им в полной мере. Оказывается, я очень плохо знал людей, и подлинными мастерами этого дела являлись следователи отдела собственной безопасности из управления контрразведки. Больше всего было интересно, этому можно как-то научиться, или всё-таки должна присутствовать изначальная склонность?

Они очень долго и очень профессионально вынимали из меня душу, таская с допроса на допрос, и пытались вычленить нестыковки и противоречия. Учитывая, что правду я рассказал ещё в самом первом разговоре, когда лежал в госпитале с ногой, было особенно грустно. Без применения всяческих физических средств давления, без вымогательства, шантажа и угроз, вежливо и максимально корректно эти трое ребят довели меня до такого состояния, когда в жизни уже не хочется совсем ничего, только быстро и окончательно сдохнуть.

Из госпиталя меня перевели в одиночку без права посещений, где я потихоньку зверел и дурел от безделья. Единственное, что мне оставалось в сложившейся ситуации, это фанатично поддерживать физическую форму, осторожно разрабатывая конечность после операции. Ну, и очень, очень много думать. Моделировать какие-то ситуации, прокручивать в голове известные факты, строить схемы, планы и придумывать прочие упражнения для мозгов. Чтобы не заплесневели окончательно.

Не видя в мире ничего, кроме камеры да комнаты для допросов, я быстро потерял счёт времени. Поначалу появилась мысль делать какие-нибудь засечки или дырки в одеяле, но я очень быстро от неё отказался. А смысл? Если я отсюда выйду, то всё, что нужно, узнаю. А если не выйду… кому какая разница?

Меня даже медицинскими обследованиями не развлекали. Всё, что могли, сделали ещё в том же госпитале, а теперь меня очень ответственно, вдумчиво и долго «кололи». Я сам с собой, — за неимением других собеседников, — заключал пари, когда же им, наконец, надоест это развлечение. И потихоньку начал склоняться к мысли, что никогда.

Странно, но сильнее всего меня в собственном положении тревожили две мысли. Во-первых, отсутствие сведений о судьбе моей зверушки, — сумела она улететь, или тоже сидит где-то в соседней камере, — и, во-вторых, незнание и невозможность выяснить, есть ли по моему делу какие-нибудь подвижки или прогнозы. Мне-то никто не отчитывался!

Удивительным образом меня совсем не тревожила собственная карьера, и я ни на секунду не усомнился в правильности ни одного из своих поступков. Наверное, эта девчонка меня всё-таки заразила. Благородством там, или ещё чем-нибудь нехорошим.

О Рури, кстати, думалось лучше всего. Уж очень ярко стояло перед глазами её внезапно очеловечившееся лицо. А понимание причины этого «очеловечивания» настойчиво меня грызло. Правда, довольно скромно и осторожно: я отдавал себе отчёт, что всё равно ничего не мог изменить, и от меня мало что зависело.

А ещё, — смешно сказать! — но я, похоже, соскучился. Хотя, может быть, скучал я не конкретно о ней, а вообще о нормальном человеческом общении. Просто Рури была последней моей собеседницей, а буквально через пару часов после её отлёта Даррену пришли распоряжения на мой счёт, меня взяли под стражу, прислали специально обученный конвой, и — началось.

Никогда не думал, что меня, — меня! — можно доконать разговорами.

— Зуев, на выход, — в открывшемся дверном проёме показалась поджарая фигура одного из моих следователей.

— Кто бы сомневался, — вздохнул я, поднимаясь с койки и натягивая тёмно-серую рубашку. Такая форма полагалась всем заключённым — тонкая, лёгкая и чудовищно непрочная. Роба без ворота с коротким рукавом, свободные брюки и тапочки, больше похожие на носки. Даже на нижнем белье сэкономили, сволочи.

Следователь, носивший фамилию Итон, привычно никак не ответил, только вошёл внутрь камеры и жестом предложил выходить первым.

Хм. Кажется, в моём распорядке наметилось что-то новенькое!

Снаружи ожидал конвой из четырёх парней в лёгкой боевой броне. Построившись вокруг меня «коробочкой», они, ведомые следователем, двинулись куда-то по коридору. И явно не в сторону допросной.

— Меня всё-таки решили расстрелять? — бодро поинтересовался я у ближайшего конвойного. Ребята обладали отличной выучкой, в мою сторону никто не глянул. С тем же успехом можно было задавать вопросы стене, но это развлечение мне уже поднадоело. А тут я хотя бы самому себе не казался психом: иду, разговариваю с живым человеком, всё в норме.

У смежников я бывал всего несколько раз, а посещения отдела собственной безопасности и вовсе до сих пор умудрялся избегать, так что на местности совершенно не ориентировался. Впрочем, рад я был любим переменам, даже расстрелу. Правда, в перспективу смертной казни толком не верилось; не так уж я и напортачил, а это всё же крайняя мера. Хотя… с собезниками никогда нельзя знать наверняка.

Путь оказался, впрочем, довольно недолгим. Через несколько шлюзов и лифтов мы выбрались в явно более «жилые» помещения; нашей процессии невозмутимо уступали дорогу люди в штатском. Возле одной из дверей мы остановились, Итон нажал кнопку вызова и дверь почти тут же открылась.

— Зуев по вашему приказу доставлен, — доложил он.

— Ну, запускай, чего ты ждёшь? — прозвучал смутно знакомый негромкий вкрадчивый голос.

Вперёд шагнули один за другим двое конвоиров, дальше запустили меня, и «коробочка» закрылась уже внутри просторного кабинета, хозяина которого я за бронированными спинами бойцов и стоящего перед ними следователя не видел.

— Итон, ты всё-таки порой бываешь слишком усердным, — вздохнул обладатель вкрадчивого голоса. — Я понимаю, что по уставу положено, но можно было обойтись и без… вот этого. Ладно, свободен. И конвой тоже.

— Так точно, — сообщил следователь, и все пятеро потянулись к выходу, давая мне возможность осмотреться.

В кабинете, помимо меня, присутствовало двое, и я на всякий случай вытянулся по стойке «смирно». Потому что если от собственного отца я, конечно, догадывался, чего ожидать, то второй присутствующий, — видимо, собственно, хозяин кабинета, — к числу хорошо знакомых мне людей не относился. Зато легенд про него ходило много.

Генерал Зуев с насмешливо-благодушным видом восседал на краю стола, скрестив руки на груди, и с интересом меня разглядывал. По его общей безмятежности я сделал вывод, что из этого кабинета я, скорее всего, уйду своими ногами, и сделаю это в сторону родного дома.

Впрочем, радоваться я не спешил, потому что сидящий за столом генерал Ли Чен мог испортить жизнь любому офицеру ФРУ, да и вообще любому разумному существу.

Этот весьма пожилой мужчина в гражданской одежде меньше всего походил на офицера в общем и разведчика в частности. Очень небольшого роста, сухощавый, с лысой головой и совершенно неуставной бородкой. Понять, куда направлен взгляд и что выражают его глаза было невозможно; это были узкие тёмные щёлочки под старчески набрякшими веками. Впрочем, его вешний вид не говорил решительно ни о чём. Генерал Чен, пожалуй, мог возглавить список людей, которых ни в коем случае не стоит иметь среди врагов.

— Вольно, капитан, — слегка махнул рукой хозяин кабинета. — Присядь.

Намёк оказался более чем ясным, и поправлять генерала я благоразумно не стал. А то так «повысят» до сержанта, и доказывай им потом, что «я — не я, и лошадь не моя». Я спокойно опустился в одно из кресел для посетителей.

— Смотри-ка. Здоровый цвет лица, рожа сытая, довольная, общий вид — безмятежный, — ехидно прокомментировал отец, разглядывая меня. — Я так не играю, где страшные последствия пребывания в застенках жутких собезников? Ли, я разочарован!

— Дима, не паясничай, — спокойно и строго проговорил Чен. — И сядь, пожалуйста, на стул. Именно они для этого предназначены, а не мой стол, как бы он тебе ни нравился.

— Извини, — развёл руками отец, отклеиваясь от столешницы и опускаясь в соседнее кресло. — Дурацкая привычка, поздно перевоспитываться.

— Перевоспитываться никогда не поздно, — наставительно изрёк хозяин кабинета, и в его устах эти слова прозвучали не то приговором, не то девизом. — Что ж, капитан. Думаю, ты уже догадался, что решение по твоему делу принято.

— Так точно, товарищ генерал, — кивнул я, потому как в последних словах мне почудился вопрос, да и Чен сделал паузу.

— Хорошо. Есть приказ, ознакомишься. Но могу от себя добавить, отделался ты лёгким испугом. Лишение звания и взыскание с занесением в личное дело — это для твоей глупости мелочи. А уж временное отстранение от службы тем более можно считать оплачиваемым продолжительным отпуском, — продолжил генерал. Опять сделал паузу, задумчиво и как-то совершенно по-старчески пожевал губами и вдруг с непонятной сварливостью продолжил. — Я за годы службы наблюдал много глупостей, совершённых из-за женщин, но от тебя с твоей характеристикой я подобного ожидал меньше всего!

Я благоразумно не стал поправлять старшего по званию и пояснять мотивы своих поступков. Что никакого романтического подтекста в моих действиях не было, я просто возвращал долг, и будь на месте Рури мужчина, я бы его тоже отпустил. Хотя… чёрт его знает, чего теперь гадать!

— Ну, тут ты не прав, не то что-то с твоей характеристикой, — рассмеялся отец. — Семён как раз исключительно из-за бабы и мог в неприятности вляпаться. Мы можем идти?

— Забирай своего оболтуса, — махнул рукой Чен. — Надеюсь, хоть ты объяснишь ему, насколько глупо он поступил. Если ты сам это понимаешь, в чём я сомневаюсь, — он вздохнул. — Идите.

Отец хлопнул меня по плечу и кивнул на дверь, поднимаясь. Я тоже встал, щёлкнул пятками за неимением головного убора, и вышел вслед за ним.

— Ох, ну ты нам и устроил, — весело хмыкнул отец, обнимая меня за плечи, когда мы покинули кабинет.

— Да, я тоже рад тебя видеть, — усмехнулся я, обнимая его в ответ. Боюсь сглазить, но, похоже, это именно оно — на свободу с чистой совестью!

По коридору Зуев-старший двинулся весьма уверенно, а я шёл рядом, пока ещё опасаясь поверить в окончание этого дурацкого приключения. Интересно, я так легко отделался благодаря заступничеству отца, или просто потому, что ценный специалист и слишком много знаю, убивать меня расточительно, а увольнять — глупо?

— Признавайся, это благодаря тебе с меня вместе со званием голову не сняли?

— Шутишь? — насмешливо вскинул брови он, бросив на меня косой взгляд. — Заступаться за кого-то перед Ченом — верный способ вырыть ему могилу. Я только пару раз смиренно поинтересовался перспективами и ходом расследования. Он мужик суровый, ему опасно лезть под руку. Зато могу успокоить, из домашних никто не в курсе, где ты провёл последние пару месяцев. Равно как и предыдущие годы, и те дни, пока ты считался пропавшим без вести.

— Вот за это действительно спасибо, — поморщился я.

Вышли из здания мы очень быстро, и я сощурился, заслоняясь рукой от яркого солнца, от которого успел отвыкнуть. Прикинув выданную отцом информацию к календарю, сделал вывод, что сейчас в наших широтах середина лета.

— Но в одном с Ченом я всё-таки согласен: поступил ты как полный идиот. Зачем ты эту девочку домой отправил? Мне за тебя стыдно, так и знай.

— Ещё ты не начинай, — я скривился. — Не знаю, с чего вас заклинило на моей гипотетической душевной привязанности. Я с первого раза на допросе всё честно рассказал; и про причины исчезновения, и про Айдара, и про иллурцев, и про Зов этот их дурацкий. И про мотивы своих поступков: эта девчонка мне, на минуточку, жизнь спасла, и отпустил я её именно поэтому, а не из-за того, что один раз трахнул. Ты, кстати, не в курсе, с Зовом головастики хотя бы пытались разобраться? — уточнил я, вслед за отцом забираясь в старенький домашний гравилёт. — Я раньше не сталкивался со свидетельствами его воздействия на людей.

— Разбираются, — кивнул генерал. Повисла короткая пауза, пока он вводил координаты. После этого мой собеседник откинулся на спинку кресла и с непонятным выражением пристально, изучающе посмотрел на меня. И был он в этот момент убийственно серьёзен, мне даже стало несколько не по себе; такое выражение на лице отца появлялось крайне редко. — Ладно, будем посмотреть, — в конце концов невнятно резюмировал он и махнул рукой. — Копия твоего приказа лежит у меня дома, потом ознакомишься. В отпуск тебя выгнали на восемь месяцев с момента освобождения, так что отдыхай, халявщик.

— Откуда именно такая цифра? — уточнил я.

— Давай вернёмся, и ты этот вопрос Ли Чену задашь, ага? — ехидно осклабился он. — Вдруг передумает!

— Не запугивай, пуганый уже, — фыркнул я.

— Это верно. Тебе-то услуги психотерапевта не нужны? — иронично уточнил отец.

— После трагического разрыва с возлюбленной? — уточнил я. — Как-нибудь переживу, не волнуйся.

— Нет. После дружеских посиделок с Айдаром, — пожал плечами он.

— Обойдусь, — я отмахнулся. — Он был исключительно любезен и корректен, даже странно. А что это ты озаботился моим психологическим состоянием?

— Ты, конечно, не Володька, но он от своих приключений вот буквально недавно окончательно отошёл. Так что я предпочту перестраховаться.

— Как ты мудро заметил, я не Володька, — я пожал плечами. — Он, кстати, сейчас дома? Тыщу лет не видел! Соскучился страшно.

— Чувствую я, надо Ичи как-нибудь морально подготовить, а лучше сплавить подальше в компании с Леськой, — качнул головой отец, весело улыбаясь. — Боюсь, это нежное создание не перенесёт вида вдупель пьяного супруга, — пояснил он на мой вопросительный взгляд.

— Да ладно?! — вытаращился я. — Вовка настолько остепенился?

— Какое у тебя лицо забавное стало, — хмыкнул генерал. — Дай угадаю, только что ты твёрдо пообещал себе никогда не жениться? Нет, там в другом причина, он просто до недавнего времени не слишком-то рвался с людьми общаться. Ничего, сейчас его птичка родит, сразу про друзей вспомнит, лишь бы дома не торчать, — засмеялся он. — Так что можете потихоньку разминаться.

— Считай, ты меня успокоил. Ты не в курсе, а Ванька в ближайшем будущем в гости не собирается? Что у нашей Варвары-красы вместе с её косой и двухметровым довеском дорийского разлива отпуск не скоро, это я помню. А жаль.

— Иван — существо непредсказуемое, — развёл руками отец.

За болтовнёй мы неспешно долетели до дома, приземлились и с той же неторопливостью двинулись к крыльцу.

К собственному удивлению я вдруг поймал себя на непонятной тревоге и смутном беспокойстве. С чем можно было сравнить это ощущение и что могло его спровоцировать, я представлял довольно смутно. Мне было не впервой долго не видеть родителей, не впервой возвращаться, заочно с ними простившись. Но вот так не по себе сейчас было впервые.

— Жена, смотри, кого я тебе привёл, — зычно окликнул с порога отец.

— Папка вернулся! — раздался радостный вопль, и из кухни, громко топоча босыми пятками, вылетел мальчишка. Который тут же был подхвачен отцом на руки, и оглушил нас всех ещё более громким и радостным визгом. А я с интересом разглядывал подзабытую уже картину «Зуев-старший тискает потомство». И братца своего мелкого.

— И кого же… Сёмушка! — ахнула, всплеснув руками, мама, появляясь на пороге. Я шагнул к ней, сгребая в охапку и поднимая над полом. — Пусти, бугай, ну, куда ты, сломаешь! — забилась она. Впрочем, улыбалась вполне радостно.

А я с удовольствием вдохнул с детства знакомый яблочный запах и утвердил родительницу на ногах. Мама почему-то всегда, сколько я себя помнил, пахла яблоками, ещё до появления у нас этой фермы.

— Надеюсь, ты не проездом на два дня? — строго нахмурилась она, вцепившись обеими руками в мои запястья и разглядывая меня горящими глазами. Видимо, отмечала тот самый «здоровый цвет лица» и отсутствие видимых механических повреждений.

— Нет, я в продолжительный отпуск на несколько месяцев.

— Его с работы временно выгнали, — хмыкнул отец, с младшим на плече подходя к нам. — Ну, знакомься, блудный сын; твой младший брат, Роман Дмитриевич. А это тот самый Семён, о котором ты столько слышал, но ещё ни разу не видел, — представил он уже меня.

Я на полном серьёзе протянул мелкому ладонь, и тот с очень гордым и строгим видом её пожал под умилённым взглядом матери и насмешливым — отца. Ага, контакт есть, не совсем я ещё забыл, что такое младший брат и как его употреблять, а то с Варьки уже прилично времени прошло.

— Па, а можно я Семёну до обеда свой звездолёт покажу?! — с горящими глазами спросил мелкий.

— Показывай, — махнул рукой тот, спуская сына на землю. Ромка тут же уцепил меня за штанину и поволок в глубь дома. Правда, перед знакомством с игрушками я всё-таки зашёл к себе и переоделся из опостылевшей тюремной формы (благо, мама не знает, что это за наряд такой) в какую-то из старых футболок и спортивные штаны.

Звездолёт на нейронном управлении оказался действительно замечательной игрушкой. Чёрт, я точно заведу себе такой же, и буду им в служебное время развлекаться! Хотя… это ещё вопрос, куда меня в конце концов по результатам наблюдений отправят служить, а то может и не до игрушек будет. Вот что я про него не подумал, пока зверушку свою пас? Как бы здорово дополнило образ! И я бы хоть немного удовольствия в процессе получил.

Воспоминание о Рури почему-то основательно подпортило настроение, и это был серьёзный повод в очередной раз о ней задуматься. Благо, я давно уже научился размышлять о важных вещах, не теряя при этом связи с реальностью и ведя оживлённый бессмысленный диалог. Ромка, конечно, оказался смышлёным мальчишкой, но беседа с ним особой сосредоточенности не требовала.

Проанализировав собственное отношение к девушке с дополнительными вводными, — а чем чёрт не шутит, вдруг я и правда влюбился! — пришёл к выводу, что на любовь это всё-таки не похоже. Ну, или похоже, но только отчасти. Скорее, я чувствовал себя ответственным за её судьбу, и меня элементарно волновало, добралась она до своей далёкой несчастной планеты, или вляпалась по дороге в какие-нибудь неприятности, что с её наивностью и способностями было плёвым делом.

Я как раз прикидывал пути успокоения собственной совести и добычи интересующей информации, когда на пороге появилось ещё одно действующее лицо. Ну, или, — будем откровенны! — морда. И принадлежала оная Володьке.

— Глянь-ка, живой, паразит, — с усмешкой сообщил он, подходя и протягивая мне руку. Я за предложенную конечность уцепился, был поднят на ноги. Мы с удовольствием немного помяли друг другу бока и расцепились, довольные.

— Вовка, а давай с нами в космические бои играть! — радостно предложил Ромка. И дальше мы развлекались уже втроём.

Примерно под таким девизом и потянулись мои каникулы. Первые пару месяцев я почти безвылазно провёл дома, гуляя по родным местам, знакомясь с «самым младшим братом», как его называл Володька. Ромка оказался отличным парнем, так что я не замедлил высказать родителям одобрение. Маме, разумеется, с положенной долей такта и сыновней почтительности, отцу — прямолинейно и честно, с поминанием пословицы про «старого коня», за что получил под рёбра. В шутку, конечно, — юмор наш главнокомандующий оценил, — но от души.

Что касается Вовки, тут уже одобрение было высказано отцом в мой адрес. По его словам, при моём появлении старший окончательно ожил и пришёл в себя. Я ничего такого не заметил, но на всякий случай порадовался.

А вот его жена, честно говоря, повергла меня в глубокий шок. Настолько глубокий, что даже шутить на эту тему не тянуло. Во-первых, насколько я знал брата, эта Ичи была полной противоположностью той женщины, с которой я мог его представить. Во-вторых, отношение Володьки к этому застенчивому робкому созданию даже любовью было сложно назвать; это было нечто, вплотную граничащее с психическим отклонением и наркотической зависимостью.

Правда, тут мои тревоги несколько успокоил отец, спокойно подтвердивший диагноз и также спокойно заверивший, что это не самая худшая альтернатива. Прикинув душещипательную историю знакомства нашего прямолинейного и сурового старшего с этим недоразумением в юбке к его психологическому портрету и собственному опыту, понял, что — да, действительно, не самая худшая. Лучше пусть трясётся над этой девицей и изображает примерного подкаблучника, чем спивается, немотивированно бросается на окружающих, жрёт антидепрессанты и лечится в психушке, или и вовсе пытается выжечь себе мозги. Тем более, при ближайшем рассмотрении Ичи оказалась довольно неплохой девочкой, весьма далёкой от стервозной расчётливости, так что я несколько успокоился на их счёт. Хотя привыкал к виду этой парочки довольно долго, что есть — то есть, и так, кажется, не привык.

Потом возникла необходимость в помощи на ферме, — а в уборку урожая любые руки не бывают лишними, — и я решил, что это довольно неплохая смена деятельности, особенно если один раз и ненадолго.

Когда урожайная канитель закончилась, а Володька оказался полностью увлечён семейными проблемами, — его жена осчастливила нашу маму внучкой, — я с наслаждением ударился «во все тяжкие», откопав кое-кого из старых приятелей. Правда, желание «пить и гулять» кончилось резко и внезапно с одним неожиданным открытием. Нет, ничего особо фатального не случилось, просто Юхан, мой старый товарищ из учебки, работавший сейчас в управлении ФРУ и с Земли не вылетавший, с иронией подметил, что у меня изменились вкусы. И я с ужасом понял, что — да, изменились. Если раньше я предпочитал исключительно блондинок, то теперь меня вдруг потянуло в противоположную крайность, и внимание моё падало скорее на изящных стриженых брюнеток.

И, чёрт побери, это открытие мне категорически не понравилось! Просто потому, что найти разумное объяснение этому странному факту не получалось, а всё, что находилось, нравилось ещё меньше, чем само открытие.

Ушастая зверушка никак не хотела идти из головы. И если выкинуть её из сознания было не так уж сложно, то вот этот симптом с резкой переменой вкусов говорил, что проблема лежит где-то значительно глубже. Особенно же меня напрягал тот факт, что я понятия не имел, добралась она до дома или нет. Никакие наведённые справки, — разумеется, наведённые без помощи генерала и в строжайшей от него тайне, — не помогли выяснить судьбу Рури. Этого, кажется, попросту никто не знал.

В итоге, я опять к удовольствию матери осел дома, но теперь скорого окончания отпуска ждал с нетерпением. И мне было уже всё равно, куда именно и в какой должности меня потом распределят. Работа — лучший способ выбросить из головы всяческую ерунду; в отличие от расслабленного благоденствия на свежем воздухе, как раз таки способствовавшему накоплению глупостей.

До окончания моего испытательного срока, — а иной причины для подобного отгула я не видел, — оставался месяц, когда пришёл вызов от прямого начальства. Что понадобилось Мартинасу, я понятия не имел, но в Управление двинулся в приподнятом настроении. Вдруг, решат вызвать меня из отпуска пораньше? С целью послать подальше.

Правда, зайдя в кабинет генерала, я растерянно замер, едва не забыв отдать уставное приветствие. Уж очень странная компания подобралась в этом кабинете. И в душе моей зашевелилось невнятное, но — однозначно нехорошее предчувствие.

Композиция за рабочим столом вызвала у меня настойчивое ощущение «дежа-вю». В частности, восседающий на краешке отец. Правда, сегодня генерал Зуев буквально излучал язвительность и насмешку, что для знающих людей было поводом для паники гораздо более весомым, нежели его гнев.

Генерал Мартинас, — самый молодой из генералитета ФРУ, — сидел за столом, и живая мимика его отображала сложную гамму чувств от ехидства до раздражения. И — да, это тоже был повод насторожиться, потому что с чувством юмора у моего прямого начальника всё было более чем в порядке. Окинув обоих старших офицеров взглядом, я вдруг отчётливо понял: причиной их веселья являюсь именно я. Сказать, что подобное начало беседы мне не понравилось, — значило, ничего не сказать. Когда над тобой смеётся пара генералов ФРУ, обычно бывает смешно исключительно им.

Помимо хорошо знакомых лиц присутствовала пара совершенно незнакомых, причём незнакомых от слова «совсем». Две женщины того возраста, когда всё, что было, уже давно в прошлом, одетые в длинные чёрные глухие балахоны, оставляющие открытыми только морщинистые лица. Лица были очень похожи, — одинаково сухие, невыразительные, с жёстко поджатыми губами и прозрачно-серыми старческими глазами, — а одеяния навевали какие-то смутные мрачные ассоциации. Женщины сидели на стульях возле стены, а на соседних с ними местах стояли какие-то сумки.

— Вот он, герой дня, — оскалился в ухмылке Мартинас. — Ну, давай, родной. Кайся.

— Товарищ генерал? — я вопросительно вскинул брови.

— Всё-таки, Зуев, ты идиот, — качнув головой, резюмировал он, не спеша давать пояснения.

— Ты конкретизируй, — со смешком вставил ремарку отец. — Нас тут двое. Хотя с вердиктом я не могу не согласиться. Могу только углубить и расширить, что такого мне в моей долгой насыщенной жизни наблюдать не доводилось. Разве что в какой-нибудь комедии, и то вряд ли.

— Может, вы тут без меня пообщаетесь? — не выдержав, хмыкнул я. — А то я, похоже, не в теме, и посвящать меня в неё вы не собираетесь.

— Нет уж, позвольте, я не намерен упускать такое развлечение, — строго шикнул на засмеявшегося отца Мартинас. — Скажи мне, Семён, ты знаешь, что такое честь мундира? И вообще, ты офицер?

— С такой постановкой вопроса? Не уверен, — съехидничал я. Тут можно было позволить себе некоторые вольности, это не строго-загадочный Ли Чен. Мартинас довольно наплевательски относился к субординации, в этом мне с ним чертовски повезло.

— Ты слишком издалека заходишь, с ним так нельзя, — фыркнул отец. — Это затянется часа на три, мы неплохо проведём время, но ни к каким внятным результатам не придём. Короче, знакомься, сын. Это сёстры Аделаида и Марта из монастыря святой Бригитты.

— В этой галактике ещё остались монастыри? — рассеянно хмыкнул я, настороженно разглядывая женщин. Ощущение, что со спины ко мне подкрадывается легендарный северный пушной зверёк, усилилось.

— К счастью, да. В этом мире всегда останутся люди, желающие отрешиться от мирских пороков и посвятить себя служению Господу нашему, — неожиданно сильным звучным голосом проговорила одна из женщин, внимательно разглядывая меня. — Наш монастырь находится в уединении, на окраине обитаемых миров, и является…

— А покороче, без вводной лекции? — бесцеремонно перебил её я. Искусственно нагнетаемая атмосфера и ощущение, что все вокруг знают что-то важное и откровенно издеваются, здорово раздражало. — Хотя, впрочем, если монастырь женский, я готов рассмотреть ваше предложение. В следующий отпуск загляну, — мрачно пообещал я. Должно было прозвучать шуткой, но почему-то получилась почти угроза. Обе монахини с пугающей синхронностью неодобрительно качнули головами.

— Короче, я понял, тут все любят долгие введения. Рассказываю содержание последнего часа беседы с этими дамами, — отец, не снимая с лица ехидной ухмылки, кивнул на женщин. — Некоторое время назад на том малом космическом теле, на котором располагается станция монастыря, приземлился небольшой кораблик с единственным пассажиром. Пассажиром тем была беременная женщина, которая попросила у сестёр приюта. Истинные христианки не могли отказать просящей, тем более — в таком положении. Буквально пару недель назад несчастная родила сына и вместе с кораблём слиняла, к удивлению монахинь подробно указав, кто является отцом ребёнка и где его искать. По лицу вижу, озарение наступило, — язвительность в его голосе уже ощутимо зашкаливала. — Так вот, поздравляю: ты побил все рекорды! Привести в дом женщину с ребёнком — это я ещё мог предположить, но вот ребёнка без женщины — это, знаешь ли, высший пилотаж! — продолжал злорадствовать генерал.

А я сидел, тупо глядя перед собой, и с трудом подавлял желание потрясти головой и протереть глаза, отгоняя глюк. Больше внятных мыслей в голове не было. Этого не могло произойти, потому что… не могло, чёрт меня побери! За два месяца до истории со зверушкой я прошёл полный плановый медосмотр с плановой же ревакцинацией, включая стерилизационную прививку.

Теоретические предположения о причинах настолько избирательного сбоя прививки у меня были. Во-первых, Айдар накачал меня какой-то дрянью, от неё не только несчастная прививка, весь иммунитет мог вылететь в трубу. Во-вторых, природа воздействия иллурского Зова на человеческий организм ещё не была изучена, — ну, или была, но мне о том не доложили.

Но одно дело — предполагать, а другое — осознать на практике и попытаться понять, что со всем этим делать дальше.

Радовать генералов глупыми вопросами из разряда «вы точно уверены» и «может, это просто кто-то пошутил» я не стал. Надо думать, раз меня вызвали, и отец тут сидит ехидничает, всё давно проверили и уточнили. Генетический анализ на отцовство — дело двух минут, и если я сейчас попрошу, мне даже вежливо предоставят его результаты.

Об ответе на вопрос «почему Рури поступила именно так» я тоже догадывался. Причём был совершенно уверен, что дело тут не в боязни ответственности и нежелании общения с ребёнком. Это насквозь благородное идеалистичное создание наверняка ужасно страдало и посыпало голову пеплом, но ребёнка забрать домой не могло. И причину подобного я видел только одну: генетически наш ребёнок оказался стопроцентным человеком, который не способен выжить в условиях Рунара.

Ответа не было на один-единственный вопрос. Мне-то теперь что делать прикажете?!

Чёрт побери, — не сказать грубее, — этого Айдара и этих иллурцев с их кривыми механизмами размножения! И моё клиническое раздолбайство, из-за которого эта история вообще произошла. Был бы чуть осторожнее, и со станции мы бы просто тихонько добрались до Земли, сдал бы я зверушку на опыты, и горя бы не знал!

— Если бы это была девочка, мы бы могли оставить её у себя, но мальчику там не место, — прервала мои панические мысли вторая монахиня. — Эта несчастная женщина, кроме вашего имени и адреса, оставила письмо. Желаете ознакомиться?

Я в ответ молча протянул руку. Судя по тону и манере изложения, я голову готов был заложить, что письмо написано от руки, причём как бы не на натуральной бумаге. То ли от неприятия в монастыре нормальных средств связи, а то ли для вящего усиления торжественности момента.

Было бы настроение, пожалел бы о несостоявшемся пари: догадка оказалась верной. Небольшой конверт был аккуратно заклеен. Хорошо ещё, сургучной печати на нём не стояло, а то я бы точно кого-нибудь придушил. Вряд ли этим «кем-то» были старшие офицеры, и плевать мне было бы, что женщин бить нехорошо!

В конверте обнаружилась коротенькая записка, а не подсознательно ожидаемая мной эпистола километровой длинны, и я с облегчением перевёл дух. Идиотизм ситуации и так зашкаливал, не стоило превращать это в совсем уж откровенный фарс.

«Прости, что так получилось. Я до последнего надеялась, что ребёнок унаследует мои гены, но он оказался почти чистым человеком. На Рунаре он просто умрёт, а я не могу позволить подобному случиться. Надеюсь, ты сочтёшь возможным если не позаботиться о нём, то хотя бы устроить его судьбу».

И подпись — Рури из рода Рааш.

Я дважды пробежал записку взглядом, скомкал и сунул в карман, мрачно глядя в пространство прямо перед собой.

— Ну, что там? Признаётся в любви? — не выдержал Мартинас.

— Оставь парня; не видишь, у него культурный шок, — хмыкнул в ответ отец. — Семён, ты хоть слово скажи, мы же волнуемся!

— Где ребёнок? — я перевёл взгляд на монахинь. Те почему-то рефлекторно подались друг к другу, но в последний момент замерли, взяв себя в руки. Та, что сидела слева, качнула головой в сторону объекта, который я принял за суму, и который в итоге оказался небольшой переносной люлькой. Я рывком поднялся с места, отчего обе женщины синхронно вздрогнули, в один шаг преодолел расстояние до монахинь с их имуществом, заглянул в переноску. Там действительно спокойно дрых младенец, которого совершенно не волновало, что сейчас решается его судьба.

— Ну что, капитан? Похож? — иронично хмыкнул Мартинас.

— Да что там разберёшь в таком возрасте, — отмахнулся отец. — Вот к году уже можно будет судить. Ну что, парень? Признаешь мальца-то? — ехидно хмыкнул он.

— Знаете что, господа генералы, — мрачно пробормотал я, переводя взгляд сначала на одного, потом на другого. Они растерянно переглянулись; то ли выражение моего лица не понравилось, то ли ещё что. Мне в тот момент было плевать. — Пошли бы вы оба… в задницу!

Маршрут на языке вертелся более красочный и далёкий, но в последний момент я предпочёл его сократить. В конце концов, тут женщины и дети. И два великовозрастных дебила, устроивших балаган на ровном месте. Точнее, нет, три, но самого себя стесняться довольно глупо.

Аккуратно, чтобы не разбудить младенца, подхватив за ручки люльку, я под гробовое молчание покинул кабинет. Хотелось курить, материться и убивать. Жалко только, реализовать представлялось возможным только второй пункт, то есть — самый бесполезный.

Далеко я, впрочем, уйти не успел. Буквально через пару шагов за моей спиной прозвучал спокойный голос отца.

— Семён, постой, что за детский сад? — у меня не было совершенно никакого желания стоять, разговаривать и что-то объяснять, но я всё-таки послушался и обернулся. — Ты куда ребёнка потащил?

— Топить, — мрачно буркнул я. — Слушай, я всё понимаю, без меня вы уже поржали, теперь очень хочется полюбоваться на мою физиономию, но сегодня я по печальному стечению обстоятельств не настроен работать шутом.

— Только не говори мне, что ты обиделся, — он насмешливо вскинул брови, а я скривился.

— Я бы на вашем месте тоже долго смеялся, а сейчас вот, — удивительно, правда? — почему-то совсем не тянет, — я изобразил усмешку. Получилось, кажется, кривовато.

— Понимаю, — хмыкнул Зуев-старший. — А всё-таки, что ты планируешь делать с этим ребёнком? Хотя бы в общих чертах, — уточнил он. Поскольку и тон, и выражение лица на этот раз были совершенно серьёзными, я, поморщившись, ответил.

— Воспитывать, что с ним ещё делать можно?

— Ты по-прежнему уверен, что эта девочка для тебя ничего не значит? — резко сменив тему, отец вопросительно вскинул брови.

— А ты точно уверен, что это твоё дело? — огрызнулся я.

— Есть немного, — невозмутимо улыбнулся он, развернул меня за плечо, слегка подтолкнул, и мы вместе двинулись на выход. — Я, видишь ли, к старости стал ужасно сентиментален, и желаю устроить личное счастье всех своих непутёвых детей. А если включить элементарную логику, получается, что из вас двоих вышла бы неплохая пара.

— Включить логику — это ты на иллурский Зов намекаешь? — уточнил я. А когда он согласно кивнул, со злорадством возразил. — Если включить логику, выключив неуместную романтику и прекратив выдавать желаемое за действительное, вот он, прямой результат этого несчастного Зова, — я кивнул на собственную ношу. — Генетическая совместимость и вероятность получения здорового потомства — это немного не то же самое, что любовь до гроба и обещание счастливой жизни душа в душу, согласись.

— С тобой тяжело спорить, — тихо засмеялся он.

— Меня тяжело подловить и бесполезно хитрить, — поморщился я. — Это, опять же, разные вещи.

— Ладно, всё, я тебя понял, — отмахнулся отец. — Скажи мне, отец-героиня, чадо-то как называть будешь?

— Сюрприз, — усмехнулся я. — И попробуй придумать что-нибудь более подходящее! А если серьёзно, понятия не имею, и этот вопрос меня сейчас волнует меньше всего. Понять бы, что со службой теперь делать!

— Ну, как минимум на два года тебе полагается декретный отпуск, — рассмеялся он. — А там что-нибудь решится.

— И что ты мне предлагаешь делать эти два года? — уточнил я с содроганием. — Готовить и вести хозяйство?

— Да ладно, не дёргайся, — благодушно отмахнулся он. — Не бросим же мы тебя в такой ситуации. Мать будет рада, опять же с Володькой вы умудрились очень синхронно размножиться.

— Я тронут, — язвительно проворчал я.

И вдруг понял, что больше всего сейчас скучаю о той одиночке без права посещений. Причём даже не из-за ребёнка и всей этой ситуации в целом, а, как ни странно, из-за отца. Терпеть не могу, когда ко мне пытаются лезть в душу, воспитывать и, особенно, помогать. Отец, конечно, человек умный, и по профессиональным вопросам с ним консультироваться сам Бог велел, но личная жизнь — она на то и личная.

А вот, кстати, странно; прежде он действительно не вмешивался, и даже вопросов не задавал. Так что изменилось теперь?

— Скажи мне, только честно, — решил я не гадать, а спросить в лоб. — Какого чёрта ты вдруг так настойчиво начал пытаться свести меня с этой зверушкой?

— Честно? — задумчиво переспросил он, искоса бросив на меня взгляд. — Потому что это первая женщина, из-за которой ты начал совершать глупости. Более того, потому что это — первая глупость, совершённая тобой с начала службы. Согласись, при таких вводных довольно трудно поверить в отсутствие каких-то личных мотивов и личной заинтересованности.

— Личные мотивы, — протянул я. — Вот как ты думаешь, я похож на конченного неблагодарного ублюдка? Только честно.

— Не особо, — хмыкнул он с некоторой растерянностью.

— Эта девочка, будучи ничем мне не обязанной и, более того, довольно сильно на меня обиженной, спасла мне жизнь. При разнице в весе почти в два раза она доволокла меня через разваливающийся корабль до спасательной капсулы, а после этого самоотверженно зализывала мне раны, просто чтобы не было воспаления. Да ещё именно благодаря её присутствию иллурцы не выпотрошили меня как тушку кролика. Ты действительно думаешь, что после этого я должен был спокойно передать её в руки твоих архаровцев?

— Это именно то, о чём я говорю, — с ироничной улыбкой кивнул он. — Ты мог бы сообразить, что уж со мной-то точно можно договориться о таком пустяке, да и в принципе никто её есть и препарировать не собирался. Спокойно поговорили бы, да без нервов отправили домой. Но тебя за каким-то хреном понесло изображать благородного героя, угонять корабли и ложиться костьми на пути грозных преследователей, срывая давно обговоренные и согласованные планы дальнейшего взаимодействия с Танаей. Вот я и думаю, то ли Айдар тебе что-то в мозгах повредил, то ли Зов, то ли с девицей всё не так просто. Первое исключили медики, а третье значительно вероятней второго.

— То есть, получается, я всё-таки идиот, — через пару секунд молчания признал я.

— Слишком радикальный диагноз, — насмешливо возразил отец. — Все ошибаются и совершают глупости; это нормально, если не становится системой.

— Понять бы ещё причины подобных свершений, — поморщившись, я махнул свободной рукой. — Не косись на меня так ехидно; я согласен, влюблённость вписывается в картину идеально. И я бы даже не слишком возражал против такого варианта, — со всеми случается, — если бы не одно «но». Не чувствую я к этой девочке ничего, кроме некоторой ответственности и благодарности! И если я вдруг выясню, что до дома она так и не долетела, я ей посочувствую, но не более того. Да, это противоречит моему же собственному поведению, и, чёрт побери, подобный расклад мне категорически не нравится!

— Забавно, — с лёгкой растерянностью в голосе хмыкнул отец. — Надо подумать.

— Ты просто читаешь мои мысли! — язвительно протянул я. — Чем-то подобным я и пытался заняться, когда один из легендарнейших боевых офицеров современности вдруг начал отчаянно и самоотверженно меня утешать.

— Ещё скажи, что я не дал тебе полезной информации и пищи к размышлению, — не поддался генерал.

— Честно? Ты мне геморроя добавил. До сих пор мне надо было решить только, что делать с ребёнком, а теперь ещё у меня самого обнаружилось раздвоение личности, — насмешливо ответил я. Про то, что определённые странности собственного поведения я и сам уже заметил, говорить не стал. А смысл? Мне не высказаться надо было, а спокойно подумать!

Возможности это сделать, правда, пришлось ждать довольно долго. За разговором мы успели добраться до гравилёта, на котором сюда прилетел я, погрузиться в него и взлететь. А потом ребёнок решил, что он выспался, хорошего понемногу, и теперь можно задать взрослым жару.

— Ах ты, зараза мелкая, — ласково проговорил я, аккуратно извлекая крошечное, но удивительно громкое существо из люльки. М-да. То ли ребёнок слишком маленький, то ли с последней моей встречи с детьми подобного возраста я сам несколько подрос; в руки младенца я брал с некоторой опаской. — Ах ты, скотина голосистая, и часто ты вот такие концерты планируешь? — продолжил я всё тем же мурлычуще-сюсюкающим тоном, неловко покачивая ребёнка на руке и прикидывая, что ему может быть нужно, коль он так разоряется. Вариантов было всего два; вспомнить бы, как нужно действовать в той или иной ситуации. — А если твой дедушка сейчас выскажется, я ему в морду дам, и мы разобьёмся, — продолжил вещать я, не глядя в сторону булькающего от смеха генерала.

В принципе, бить его было не обязательно, мы и так имели все шансы при необходимости перехода на ручное управление очень близко и с разгона встретиться с землёй. Похоже, я имел счастье наблюдать уникальное в своём роде событие: Дмитрий Иванович Зуев в истерике биться изволят-с.

Нет, по-хорошему, я вполне понимал его веселье. Даже разделил бы его, окажись героем этой трагикомедии кто-нибудь другой. Но, повторюсь, мне было решительно не до смеха.

Дальше, правда, стало ещё веселее, и я понял, что пора окончательно смириться с ролью комического персонажа и начать получать от неё удовольствие. Потому что сразу после представления внука мама побледнела, пошла пятнами и предприняла попытку брыкнуться в обморок. При виде такой реакции даже малец примолк; хотя, может быть, ему просто надоело изображать сирену.

Впрочем, тревожный инцидент имел положительные последствия. Во-первых, ничего объективно ужасного не случилось, а, во-вторых, и это главное, к отцу вернулась его обыкновенная ироничная рассудительность.

— А теперь, Лесь, может быть, ты всё-таки объяснишь, что это было? — насмешливо поинтересовался отец у возлежащей частью на диване, частью — у него на коленях мамы. Я сидел в кресле напротив и на всякий случай продолжал покачивать ребёнка на локте; а то вдруг, если что-нибудь в окружающем мире опять переменится, он вспомнит, чем занимался последние минут двадцать?

— Извини, — очень смущённо хмыкнула она, осторожно садясь. — Я тут просто книжку только-только прочитала, и там в главной роли выступает одинокий мужчина с двумя детьми.

— Это настолько ужасно? — озадачился я.

— Нет, просто книжка уж очень страшная была, и про маленького ребёнка там тоже… всякие ужасы были, — она виновато вздохнула.

— А, так вот почему ты всю ночь пыталась уйти в грунт, закопавшись в кровать и заодно под меня? — фыркнув от смеха, уточнил отец. — Это кое-что объясняет. Вечером выдашь мне эту книгу; даже интересно, что там такое написано, если ты при виде ребёнка в обморок падаешь. На Алиску ты сегодня также реагировала?

— Не утрируй, — проворчала она, всё-таки поднимаясь с дивана и подходя ко мне. — Алиска своя, знакомая, а тут вдруг такое внезапное явление, точь-в-точь как в книге! — мама передёрнула плечами и аккуратно присела на широкий подлокотник рядом со мной. — Ладно, рассказывай давай, горе моё. Что это за ребёнок, куда делась его непутёвая мамаша и… дай сюда, он, по-моему, голодный.

— Ты это на взгляд определила? — с иронией уточнил я, передавая мелкого в опытные надёжные руки.

— Ага. На вас двоих один раз взглянуть достаточно, чтобы понять: заморите человека голодом, и не заметите, — отмахнулась она. — Да, мой сладкий? Бестолковый тебе папочка достался, но ты привыкай, они все такие, — воркуя с ребёнком, мама невозмутимо удалилась в кухню, откуда через пару минут появилась с ним же и с бутылочкой в руках. — А мамочка у нас, видать, тёмненькая, и хоро-ошенькая, краси-ивая такая, да?

— Про тёмненькую, положим, ты догадалась по масти ребёнка, — медленно кивнул отец. — А всё остальное?

— Что я, сына своего не знаю, что ли?! — проворчала она. — Ему же роковых красоток подавай; какой внутренний мир, какой характер? Ноги от ушей и грудь третьего размера, и весь характер! А учитывая, что мамочки я тут не наблюдаю, а наблюдаю маленького кукушонка, портрет вполне ясен.

— Тут немного другой случай, — поморщился я от приведённого описания. Во-первых, с подобной выжимкой собственных вкусов я был категорически не согласен, а, во-вторых, почему-то было весьма неприятно слышать подобную характеристику в адрес зверушки. Чёрт, правда что ли я так избирательно влюбился? — Рури не могла забрать с собой ребёнка из соображений его безопасности.

— Ты соблазнил какую-то вражескую шпионку? — мама вскинула на меня растерянный взгляд. Отец насмешливо подмигнул, но промолчал, а я отмахнулся, внутренне поразившись её интуиции.

— Ты книжек поменьше читай.

— Ладно, а всё-таки? — строго посмотрела на меня родительница. — Она хотя бы жива? И какая она?

— Жива. А насчёт «какая» — не скажу, мы не успели толком познакомиться, — рассмеялся я.

Соврал, конечно, но мне совершенно не было за это стыдно. Не нужно быть гениальным психологом, чтобы понять: Рури бы маме понравилась. И если я начну перечислять вскрывшиеся качества зверушки, матушка не упустит случая высказаться на тему «и ты такую девушку проворонил!». И будет высказываться очень долго и очень регулярно. Оно мне надо? Если отца я ещё мог прямым текстом послать с его наставлениями, и он на такое реагировал спокойно, то грубить матери совесть всё-таки не позволяла.

В общем, пусть лучше ворчит, какой я безалаберный, безответственный и бестолковый. Это я и без неё знаю, и эта пластинка ей быстро надоест.

— Тьфу! Семён, ты… Ох, ну как можно быть таким чурбаном, а? Вот в кого ты такой уродился только?!

— В уродителя, — не мог не ответить я. — Вон он, на диване сидит и ухмыляется.

Мама бросила взгляд на отца, потом посмотрела на меня, потом обратно… и тяжело-тяжело вздохнула.

— Да, что это я, в самом деле, — она махнула рукой и предпочла сменить тему. — Как вы хоть мальчишку назвали?

— Ярослав, — сообщил я.

— Ярослав Семёнович. Ярик. Ярушка, — тут же заворковала мама. — А что, мне нравится, неплохо звучит!

Ни одного важного вопроса по дороге решить не удалось, но зато как-то само собой нашлось имя. Для сына.

С ума сойти, у меня теперь есть сын. Скажи кому — не поверят! Да самому пока не верится, что уж там. Пожалуй, к этой мысли и этому состоянию я буду привыкать очень долго. Зато теперь я, кажется, знаю, почему беременность длится так долго. Совсем даже не для формирования ребёнка, а чтобы родители успели морально подготовиться к его появлению.

На полное освоение нового «устройства», появившегося в моей жизни, ушло недели полторы. Воспринимать такого крошечного ребёнка, который умел только пищать, есть, спать и наполнять резервуар подгузника, как человека и будущую личность категорически не получалось. Но стоило переключиться на привычные категории, и «инструкция по эксплуатации» мигом утряслась в моей голове.

Более того, к концу второй недели я обнаружил в себе потрясающие организаторские способности и умение ладить с детьми. Точнее, не совсем ладить, а, скорее, лёгкость достижения послушания. Даже странно; Ромка отца так не слушался, как меня.

А ещё через неделю уже вовсе наловчился воспринимать возню с мелким в фоновом режиме, не отвлекаясь от основных размышлений или действий. Мама всё это время наблюдала за мной круглыми от удивления глазами, но никак не комментировала моё поведение. Только один раз, печально покачав головой, резюмировала, что, похоже, от меня надо было просить не внуков, а невестку, потому что теперь она окончательно разуверилась в возможности меня женить. Дескать, зачем мне жена, если я и без неё со всем справляюсь?

Вызов по болталке застиг меня на кухне за процессом кормления. Причём не только Ярика, но и младшего брата. Алиса, — Вовкина дочь и, соответственно, моя племянница, — безмятежно дрыхла в люльке. А всё почему? Потому маме с Ичи срочно, ну-вот-прямо-сейчас, понадобилось что-то купить, а я же «всё равно так легко со всем этим управляюсь, что ничего не стоит уследить за всеми тремя». Нашли, тоже мне, дежурную няню. Вот уволят меня из ФРУ, и можно идти воспитателем в детский сад.

Бр-р-р, придёт же такое в голову!

На вызов отвечал с мыслью, что очень, очень, просто катастрофически соскучился по собственной службе.

— Зуев, где тебя носит?! — мрачно воззрился на меня генерал Мартинас собственной персоной. Я, признаться, слегка опешил от такого совпадения личности собеседника с собственными мыслями. Да и крутовато это; если генерал вызывает лично, значит, точно что-то случилось.

— Здравия желаю, товарищ генерал. А не могли бы вы уточнить, где я должен находиться по вашему представлению? — осторожно уточнил я. А то мало ли, вдруг я что-нибудь важное пропустил?

Странно, но фраза произвела на собеседника магнетическое воздействие. Он замер на несколько секунд, немного озадаченно меня разглядывая, и продолжил уже нормальным тоном.

— Неважно. Я понимаю, что отпуск у тебя ещё не закончился, но через сколько ты сможешь прибыть в Управление?

— Кхм. Затрудняюсь ответить, — обтекаемо ответил я. Потому что сообщение «не знаю, мне детей не с кем оставить», конечно, было бы сущей правдой, но генералу вряд ли интересны подобные подробности. Вернее, зная Мартинаса, он такому заявлению порадуется, но потом надо мной весь офицерский состав ФРУ на эту тему ржать будет. — Что-то случилось?

— Так. Да. Что это я, в самом деле, — он тряхнул головой. — В общем, подробно. Фамилия «Авдеев» тебе о чём-нибудь говорит?

— Александр Сергеевич? Ещё бы! — хмыкнул я, но подобрался. Такими фамилиями на ровном месте не бросаются.

— Так вот. У нас наконец-то дошло дело до переговоров с этими твоими зверушками… тьфу, танаями. Или рунарцами, как тебе больше нравится. В общем, Авдеев отбывает туда разговаривать разговоры в компании толпы научных сотрудников, а ты летишь с ним. И, сам понимаешь, ему плевать на твоё отстранение, взыскания, внебрачных детей и прочие мелочи. Он в курсе, что проект от разведки курировал ты, и желает лицезреть твою морду в виде сопровождающего лица. Уважительной причиной неявки может быть только смерть. Ясно?

— Так точно, — растерянно кивнул я. — А ребёнка мне куда девать? — машинально уточнил я.

— А я откуда знаю?! Хоть с собой бери; мне плевать, Авдееву — тоже. К вечеру успеешь собраться? Тогда подтягивайся сразу в Олюшкино, старт запланирован на двадцать два часа. Ещё вопросы есть?

— Один, но глупый, — честно сознался я. Мартинас насмешливо хмыкнул, но поощрительно двинул бровями. — На кой чёрт я ему понадобился, если там головастики будут?

— А ты не в курсе этой его милой привычки? — озадаченно уточнил он. — Плевать он хотел на всех учёных скопом, не доверяет он им. При общении с малознакомыми видами он всегда привлекает в качестве консультантов не их, а кого-нибудь из наших, кто в этом направлении больше всех копал. Ну, манера работы у него такая; ему проще найти общий язык с разведкой, чем с наукой. А ты это направление вёл, да ещё у тебя такой богатый и разнообразный опыт культурного контакта, — генерал весело оскалился.

— Приказ понял, буду вовремя, — только и оставалось ответить мне. Мартинас кивнул и отключился, а я несколько секунд сидел неподвижно, обдумывая свалившиеся на меня новости и прикидывая, что нужно сделать прямо сейчас, а что может часок-другой подождать.

За всё это время я так и не сумел определиться с собственным отношением к зверушке и причинами некоторых своих поступков. Не понимал я, что всё это значит, и вынужденно расписался в собственном бессилии установить истину. В конце концов пришёл к выводу, что гадать глупо и бесполезно: какая теперь-то разница, было там что-то, или не было, если это — дела минувшие.

А оно вот как обернулось. Не желает Рунар меня отпускать, категорически. Хочешь не хочешь, а в судьбу поверишь.

Сборы, — спасибо службам доставки, — заняли всего пару часов. Заняли бы меньше, но буквально через пару минут после разговора с начальством вернулась мама, и начала активно мне помогать. По факту она, правда, только причитала, ахала и путалась под ногами, но я стоически терпел.

— Сёма, но как же так? Оставил бы Ярика, куда ты его потащишь?! — в сотый раз вопросила она.

— Как-нибудь разберусь, — отмахнулся я.

Ребёнка я решил взять с собой исключительно из мстительных соображений. В конце концов, начальство сказало — бери с собой, времени на сборы дало по минимуму, так что ко мне претензий быть не может. А то, что это со стороны выглядит довольно смешно… Кажется, я уже вполне способен оценить юмор ситуации, и она меня больше не напрягает. Привык, наверное.

Да и, кроме того, мне было совестно скидывать мелкого на родителей. У них свои дела есть, пусть ими и занимаются. А я в самом деле уже вполне освоился и наловчился тратить минимум сил и нервов на это скандальное существо. Мой ребёнок, мне и возиться; у меня много недостатков, но безответственность к ним не относится.

— Но ты же не сможешь всё время с ним сидеть, а он слишком маленький, чтобы оставлять его одного! Сёма, а, может, мне с тобой полететь? Я помогу!

На этом месте я всё-таки не выдержал.

— Да. И Ромку прихватим, и Ичи с Алиской и Володькой, отца до кучи, заведём пару собак, десяток кошек и всем весёлым табором отправимся кочевать по галактике! — раздражённо оборвал я её, перехватил за плечи и силой усадил в кресло. — Мам, ты, конечно, извини, но от тебя там будет гораздо больше вреда, чем от маленького и, главное, пока почти неподвижного ребёнка!

— Но с ним же заниматься надо, — с обречённостью воззрилась на меня родительница.

— Ядерной физикой? — насмешливо уточнил я. — Я же не совсем клинический идиот, разберусь как-нибудь.

— Но ведь его же не с кем будет оставить!

— Вот тут ты совсем не права, — хмыкнул я. — Я думаю, желающие найдутся легко; там будет толпа народа, включая всевозможные научные кадры, в том числе — женского пола.

— И почему ты думаешь, что кто-то согласится? — озадаченно нахмурилась она.

— Ты меня удивляешь, — насмешливо фыркнул я. — Ну, сама подумай: молодой, холостой, блестящий офицер с отличной родословной — и при этом заботливый папаша. Какая женщина устоит! Ещё очередь выстроится из желающих помочь.

— Семён, ты невыносим, — вздохнула мама, махнув рукой. — Как можно быть таким грубым и циничным?

— Ещё скажи, что я не прав, и так не будет.

— Это жестоко и бесчеловечно!

— Бесчеловечно не выплачивать зарплату и силой заставлять кого-то что-то делать, — я поморщился, без труда понимая, что она имела в виду. Не первый раз она уже заводит эту шарманку, плавали, знаем. — Или, если тебе так будет понятней, клясться в вечной любви, обещать жениться и бросить. А «сама придумала — сама обиделась» — личная глупость каждого. Глупость же, как известно, обычно бывает наказуема. Ладно, мам, не дуйся, ты же знаешь, что я мерзавец и подонок, а воспитывать меня уже поздно. Отцу привет, Ромке в профилактических целях — подзатыльник, — я поцеловал её в макушку и поспешил ретироваться, чтобы не провоцировать мать на очередную лекцию.

Нет, её тоже можно было понять; она у нас женщина чувствительная и доверчивая, и из-за меня порой страдала. Но… чёрт, какие ко мне могут быть претензии?!

Почему-то почти все женщины, за крайне редким исключением, на второй же день знакомства оказывались свято уверены, что я на них вот-вот женюсь. Я никогда никому ничего не обещал, ни в чём не клялся, но это не помогало. На первый взгляд, — да и на второй, и на все остальные, — разумные женщины порой начинали вести себя совершенно неадекватно. После третьего явления «оскорблённой несчастной» ко мне домой и последующей головомойки от матери, я окончательно признал мудрость младшего и начал ограничивать продолжительность знакомств с прекрасным полом одним вечером. И то случались накладки!

Хотя, конечно, история с Рури побила все рекорды и в этом вопросе. В смысле, по части накладок и последствий.

Рури-Рааш

О том, что жизнь любит пошутить, и порой делает это весьма жестоко, я знала не понаслышке. Вернее, до знакомства с истинным лицом, а не с маской Семёна Зуева, думала, что знала; но время показало, насколько это было самонадеянно и наивно, и насколько я недооценивала её чувство юмора. Показало наглядно, на примере, и очень, очень больно.

К каким результатам привело меня воздействие Зова, я поняла очень быстро. Гораздо сложнее было понять, как действовать дальше, но этот вопрос решился почти сам собой случайным образом.

На описание того странного места, монастыря, я наткнулась нечаянно, изучая содержимое корабельного компьютера, и посчитала такой вариант самым подходящим. Потому что убить ребёнка я бы просто не смогла, обращаться к нормальным медикам было опасно, — меня бы легко и без проблем нашли, — обращаться к нелегальным попросту страшно. Путь домой до появления малыша на свет был мне заказан: надо было сначала выяснить, что он из себя представлял.

А здесь всё было хоть и очень странно, но довольно мирно. Эти серьёзные, тихие и молчаливые женщины мне даже понравились. Главное, у них имелось в наличии нужное медицинское оборудование, и несколько из них даже имели медицинское образование.

В нашем мире рождение ребёнка, особенно ребёнка здорового, — это, наверное, самый большой праздник. Вот только мне при виде этого крошечного человечка хотелось плакать, и справиться со слезами не было никаких сил. Случилось то, чего я боялась больше всего: он действительно оказался человеком. Для него Рунар был смертельно опасен, а для меня было опасно оставаться на человеческих территориях, и не вернуться домой я не имела права.

Мой малыш, мой мальчик, мой Яр, — как я про себя, выяснив пол, называла его ещё в утробе, — не мог остаться со мной.

Я никогда не думала, что может быть так больно, когда на первый взгляд болеть совершенно нечему. Держала его на руках, не могла отвести взгляд и глотала слёзы. Крошечная, тёплая, такая хрупкая жизнь, так нуждающаяся во мне, — а я должна была его бросить. Предать, забыть, выкинуть из головы и никогда больше не видеть. Больно, горько, страшно, гадко; но других вариантов я просто не видела. И надеялась только, что среди людей ему будет лучше, что люди о нём позаботятся.

Впрочем, причём тут — люди? Стоит быть откровенной, один-единственный вполне конкретный человек, его отец. Я не могла всерьёз поверить, что Зуев согласится взвалить на себя груз совершенно ненужной ему ответственности за явно нежеланного ребёнка, но отчаянно на это надеялась. Мне было бы гораздо спокойней, если бы всё сложилось именно так.

А ещё очень хотелось, чтобы хотя бы эта маленькая частичка меня всегда была с ним рядом.

Я очень быстро и неожиданно легко смирилась, что никогда не смогу забыть этого человека. И дело было не в моей проклятой физиологии, и даже не в ребёнке; в нём самом. Зуев был слишком… всё слишком. Слишком сильный, слишком необычный, слишком настоящий и слишком яркий как личность. Со всем его цинизмом, расчётливым профессионализмом, непредсказуемостью, с этими постоянными насмешками и железной волей, он был самым удивительным из всех разумных существ, кого мне доводилось встречать.

А ещё из памяти никак не желали уходить его прикосновения, объятья и поцелуи. И глаза. И улыбка… Дырку надо мной в небе, как же хороша была его улыбка! Я отдавала себе отчёт в безнадёжности всех этих мечтаний и в том, что теперь это — дела прошедшие. Но забыть не могла. Рунары, как правило, однолюбы, и этот землянин ненароком прихватил моё сердце с собой. Кажется, в тот самый момент, когда неожиданно поцеловал меня на прощание. Глупое, глупое женское сердце, радостно прикипевшее к почти незнакомому человеку…

Впрочем, на фоне перспективы расставания с моим малышом остальные печали и проблемы попросту меркли.

Но я сумела. Переступить через себя, оставить Яра на попечение монахинь и улететь домой.

Дома меня встретили с радостью, удивлением и некоторым недоверием: из моей группы никто больше не вернулся, со всеми ними была потеряна связь, и судьба их не вызывала сомнений. Своему командиру я рассказала всё прямо и честно; и то, что поведал мне Зуев, и то, что произошло со мной, включая Зов иллурцев и оставленного ребёнка. Умолчала только о внезапно случившейся влюблённости, но до неё Ируну-Шаан не было никакого дела.

Совсем всё я рассказала только отцу, единственному родному мне существу в этой галактике. Мама умерла родами, когда мне было всего пять лет, и мой братик умер вместе с ней, не успев появиться на свет. А папа… папа тоже был однолюбом. Он понял меня лучше, чем мог бы кто-либо, и не осуждал. Впрочем, у нас никогда не осуждают чьи-то искренние чувства.

Долгое время прожив среди людей, привыкнув к ним и их морали, а теперь окунувшись в привычные с детства, но подзабытые реалии, я, кажется, окончательно поняла разницу между нами. И причину, по которой у нас не было никаких шансов в противостоянии с ними на поле разведки.

По сравнению с ними мы действительно были… зверушками. Не в пренебрежительно-уничижительном смысле, а в прямом, поведенческом. Мы гораздо ближе к животным, чем они. Они легко врут, легко и невероятно правдоподобно изображают любые эмоции, они сдержанней, логичней и рассудительней. А мы — легко и с удовольствием поддаёмся чувствам, сиюминутным порывам, гораздо эмоциональней и открытей. Я на фоне среднестатистического рунарца — образец сдержанности, рассудительности и хладнокровия.

Не знаю, что бы со мной было, если бы не поддержка и забота отца. Я плакала, рвалась куда-то бежать, страшно скучала и не могла спать. А он, временно оставив ради меня работу, неотлучно был рядом, утешал, уговаривал, тенью ходил за мной, особенно первые пару дней. Ночью сидел рядом, и тихо мурлыкал колыбельную, под которую я засыпала в детстве. Я опять плакала, забывалась нервным обрывочным сном, вскидывалась — и опять находила его возле себя.

Через пару шагов я не то чтобы успокоилась, но немного пообвыклась и пришла в себя, так что отец смог выйти на работу. Настойчивая, упрямая боль остервенело грызла меня изнутри, но с ней тоже оказалось возможным смириться и терпеть. Правда, назвать это жизнью я бы не смогла; но, по крайней мере, я была вполне адекватна и способна контактировать с внешним миром без проблем как для него, так и для себя. И позволила себе надежду, что я когда-нибудь сумею побороть и это. Хотя всерьёз поверить в такой исход не могла.

Ещё за это время я пришла к очень важному выводу: чтобы не сойти с ума и не захлебнуться в этом море однообразной и безнадёжной тоски, мне нужно было на что-то отвлечься, занять себя каким-нибудь делом. Желательно — муторным, нервным, трудным, отнимающим все силы и время, и не оставляющим времени думать о собственных проблемах.

День ушёл на поиски, раздумья и совещание с отцом, ещё день — на оформление трудоустройства, а к концу третьего шага на родной планете я вышла на новую работу. Младшим помощником в исследовательский комплекс, в котором работал отец.

Наверное, с моей квалификацией и способностями я могла найти другую работу, и вариантов имелась бы масса, но на данном этапе избранный путь полностью меня устраивал. Мне почти не надо было думать, зато нужно было очень много работать физически: убирать за лабораторными животными, помогать готовить какие-то образцы и смеси (обычно на уровне принеси-подай), убирать лаборатории, служить дополнительной парой рук в экспериментах. Работы было много, и я действительно приползала в наш с отцом жилой блок чуть живой от усталости. Зато сразу же, затолкав в себя какую-то еду, укладывалась спать и забывалась тяжёлым сном без сновидений. И уже одного этого было достаточно, чтобы проникнуться к месту службы благодарностью.

Я не следила за временем и не брала выходных, но с момента моего возвращения домой прошло около круга, или даже больше, когда за ранним завтраком ко мне вдруг присоединился отец. Он обычно имел привычку вставать значительно позже, так что я на всякий случай встревожилась.

— Что-то случилось? — уточнила я.

— Случилось, — кивнул он, рассеянно дёрнув ухом. — Только никак не могу понять, хорошее или плохое. Я же, собственно, и подорвался так рано, чтобы тебя перехватить. В нашем космическом пространстве прошедшей ночью объявился корабль Земной Федерации.

На этих словах я вздрогнула и вскинулась, бросив на отца растерянно-вопросительный взгляд. Во мне всколыхнулась безумная, отчаянная надежда, что, может быть… Но общение с людьми, — и одним конкретным человеком, — не прошло даром. Мне удалось задавить это ощущение в зародыше. Бесплодные надежды — это слишком больно, и я не готова была принять на себя ещё и эту тяжесть.

— И что хотели? — всё-таки дрогнувшим голосом уточнила я.

— Говорить. Предлагали обсудить дипломатические отношения, организовать культурно-научный обмен; много чего предлагали, в общем. Ирун высказал надежду, что сбывается тот благоприятный сценарий, о котором ты говорила, но все всё равно обеспокоены. Сложно поверить, что люди способны оказать безвозмездную помощь без подвоха, а расплачиваться нам с ними в самом деле нечем. Хотя на переговоры согласились, куда деваться. Но попросили присутствовать меня, чтобы оценить, насколько близок к науке этот их обмен. А ещё Ирун просил поинтересоваться, не сможешь ли ты присоединиться. Всё-таки, ты одна из немногих, кто контактировал с ними лично, и опыт этого контакта у тебя на настоящий момент самый большой. Но если ты откажешься, все поймут; не надо себя мучить, — мягко проговорил он, погладив меня по голове.

— Нет, всё нормально, — я решительно тряхнула головой. — Хотя вряд ли от меня будет много толку, люди слишком скрытные и хорошо умеют врать. Но я попробую. А ты не знаешь, кого конкретно они прислали?

— Он представился, только я забыл, — виновато вскинул брови отец. — У них очень длинные имена, и я так и не понял, как именно они образуются.

— Ты всегда был рассеянным в этом вопросе, — не удержалась от улыбки я.

— А! Кажется, одно из этих слов было «авдев», или что-то вроде этого.

— Авдеев? Александр Сергеевич? — растерянно уточнила я.

— Да, кажется, похоже! — оживился он. — А что, ты его знаешь?

— Он — довольно известная в Федерации личность, как раз занимается связями с другими государствами, — пояснила я. — Но лично его видеть не доводилось. Когда и куда нам надо прибыть?

— Кимир-Нариш решил принять их в Зале Первых; и я согласен, это лучшее из возможных решений.

— Мне кажется, люди не оценят, — растерянно хмыкнула я. — У них несколько иное отношение к мёртвым. Но, с другой стороны, они ведь сами хотели культурного обмена? — с некоторым злорадством сама себе возразила я. — Погоди, но ведь у меня нет торжественного наряда, только тот, что был в детстве, но его не хватит. Его вообще можно так быстро найти?

— Новый — нет, но я знаю, чем тебе помочь; среди маминых вещей должно было остаться её торжественное одеяние.

При воспоминании о маме он как обычно помрачнел, грустно понурив уши, и теперь настала моя очередь успокаивающе гладить его лысую макушку. У отца генетические аномалии были минимальны; вот это полное отсутствие волос на коже и даже на наш взгляд слишком подвижные уши. Но зато всё остальное полностью соответствовало, — насколько мы сейчас могли судить, — генетическому коду наших предков. И мне тоже повезло в этом отношении, благодаря ему и маме.

Торжественное одеяние являлось таковым не из-за его нарядности, а из-за традиционности. Очень немного традиций остатки нашего народа пронесли сквозь все потрясения, и тем трепетней было отношение к сохранившимся крохам истории. Зала Первых, форма правления, традиционные наряды и ещё некоторые мелочи — всё, что досталось нам от прошлого.

Когда-то, в глубокой древности, это были одеяния охотников. Довольно необычные даже на наш современный вкус, не говоря уже о взгляде извне. Но, тем не менее, каждая деталь костюма в своё время определялась необходимостью. В сложенном состоянии традиционное одеяние представляло собой комплект кожаных ремней и нескольких рулонов ткани, или, скорее, широких лент. Процесс надевания всего этого являлся почти искусством, хотя при наличии определённого опыта занимал всего несколько минут.

Шица, — ткань, которая шла на традиционный наряд, — была в своём роде уникальна. Она делалась из волокон одноимённого растения и отличалась эластичностью, мягкостью, прочностью, прекрасно сохраняла тепло и отводила влагу. Исходный буро-зелёный цвет шицы отлично подходил для маскировки на местности. Правда, когда практическая надобность в нём была утрачена, ткань начали красить в более нарядные цвета. Во все, кроме белого и чёрного, потому что чёрный — цвет Вожаков, а белый — цвет смерти.

Ленты шицы плотно наматывались на тело, создавая нечто вроде обтягивающего комбинезона от пяток до шеи и запястий, и каждая закреплялась отдельно. При необходимости эти ленты быстро и просто можно было использовать в качестве дополнительных верёвок или перевязочного материала. В некоторых местах сверху ткань фиксировалась разнокалиберными ремнями; широкие наручи на шнуровке из толстой грубой кожи, защитные поножи от щиколоток до коленей, более узкие и мягкие ремни на бедрах, талии, плечах. Из той же мягкой кожи были выполнены короткие набедренные повязки, состоявшие из двух закреплённых на ремне треугольников, прикрывавших тело спереди и сзади. Они выполняли почти исключительно декоративную функцию, потому что ни одного открытого участка кожи правильно намотанная шица не оставляла. Ну, и сидеть на них при необходимости было удобнее. Наряд дополнялся лёгкими плетёными кожаными тапочками, отлично защищавшими ноги и позволявшими ступать совершенно бесшумно, и различными креплениями под оружие — при наличии оного. Собственно, вся одежда; и для мужчин, и для женщин совершенно одинаковая. Иногда, правда, традиционный наряд дополнялся ожерельями, браслетами или декоративными головными уборами из перьев и кожаных ремней, но это было дело вкуса.

С отцовской помощью я оделась минут за двадцать, сама бы провозилась гораздо дольше; последний раз подобное я надевала в далёком детстве. Немного повертевшись перед зеркалом и привыкнув к ощущениям, с непонятным злорадством отметила: традиционный наряд Рунара был гораздо удобнее форменного костюма ФРУ, в котором я провела столько лет, и именно поэтому я чувствовала себя довольно непривычно. Шица глубокого тёмно-красного цвета облегала, как вторая кожа, и совершенно не стесняла движений.

А вот тот факт, что выглядел этот наряд значительно красивей и эффектней, я признала с определённой тоской. Подумалось, что Зуев бы уж точно оценил, и настроение от воспоминаний испортилось окончательно. Не было его там. А если бы и был… разум подсказывал, что даже в этом случае ему было бы на меня плевать. Кто я ему? Случайный жизненный эпизод.

От одной запретной темы мысли скользнули к другой, ещё более мучительной. Как там мой малыш? Где он? И… жив ли вообще?

Я до боли закусила губу, но в этот момент отец приобнял меня за плечи и настойчиво потянул к выходу. Наверное, заметил выражение моего лица, и без труда догадался, о чём я с таким видом могу думать.

От жилых блоков до Зала Первых было недалеко. Да у нас, в общем-то, всё было недалеко; последний город Рунара, собравший в себя жалкие остатки когда-то многочисленного народа, представлял собой сеть естественных и искусственных пещер, спрятанных глубоко в земле, и насчитывал чуть больше десяти тысяч жителей.

Зала Первых была построена много лет назад, ещё до Катастрофы, и лишь чудом её перенёс. Многие века он служил усыпальницей правителей и заодно использовался для проведения самых важных церемоний. Именно из-за него наши недавние предки перебрались в эти пещеры, а не в какие-нибудь другие.

Просторная гулкая зала с полукруглыми сводами была освещена довольно тускло, стены и потолок терялись в вечном сумраке. Мёртвые не любят яркого света, а здесь живые были гостями. Сюда порой приходили за спокойствием и советом, в надежде привлечь внимание кого-нибудь из Мудрых и получить ответ на свои вопросы. Только в последнее время Мудрые молчали: им нечем было утешить своих потомков.

Кимир-Нариш решил не углубляться далеко в Залу, остановившись при входе. Здесь стояли, бесстрастно взирая мёртвыми глазами на далёких потомков, Яр-Нариш и Чиур-Нариш; первый отдал распоряжение о постройке Залы Первых, а второй закончил это дело к закату своей жизни, через много лет после смерти своего отца.

Вдоль широкого коридора, уходящего в глубину Залы, тянулось два ряда широких каменных скамей, над которыми висели тусклые голубоватые фонари. Пространство же между скамьями и теряющимися во мраке стенами было отдано мертвецам. Обработанные специальным составом тела напоминали статуи и не были подвержены тлену. Тускло отблёскивающие льдистой коркой, одетые в чёрные традиционные наряды, они стояли почётным караулом, чутко прислушивались и наблюдали за происходящим вокруг.

Вождь сидел на одной из скамей и о чём-то тихо переговаривался с Ируном-Шаан. Встречать гостей собралось немного желающих; около десятка сородичей находились здесь по долгу службы, ещё десятка полтора привело любопытство. У остальных было слишком много дел, чтобы попусту тратить время.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Тур-Рааш, — кивнул Кимир отцу. — Рури, — взгляд Вожака обратился ко мне. — Спасибо, что нашла возможным прийти.

— Ты в самом деле думал, что я могу отказаться? — я удивлённо вскинула брови. Кимир-Нариш едва заметно улыбнулся и пожал плечами.

— Со слов Ируна я понял, что тебе проще перегрызть себе горло, чем ещё раз пересечься с землянами, — пояснил он. — Скажи, как думаешь ты? Они действительно могут помочь вот так? Просто прийти и дать нам то, в чём мы нуждались больше всего, и на поиски чего потратили столько сил и времени?

— Не знаю, — тяжело вздохнула я, опускаясь рядом с ним на скамью. — Кимир, я за пять лет не сумела разобраться в одном-единственном человеке, находясь рядом с ним. Я уже ни в чём не уверена! Особенно, в своих способностях понять и предсказать людей.

— Тогда спрошу немного по-другому. Есть ли шанс, что все их слова — правда?

— Мне кажется, есть, — вздохнула я. — Они умеют лгать, но при этом умеют быть честными и даже благородными. В любом случае, другого выхода у нас нет, так ведь? И они это прекрасно знают.

— Пожалуй, — медленно кивнул он.

— Они пришли, — невозмутимо вставил Ирун.

— Наконец-то, — проворчал Кимир, оборачиваясь к высокой створке двери, и через пару мгновений та открылась, впуская делегацию землян с парой сопровождавших лиц. Я с иронией отметила, что гостей больше, чем хозяев, даже с учётом праздношатающихся зевак.

Я скользнула взглядом по человеческим лицам, читая выражения; пришельцы тихонько оживлённо шушукались, оглядываясь по сторонам с любопытством, удивлением, восторгом, недоумением и жалостью. Разные были выражения. Вплоть до нейтрально-спокойного у невысокого сухощавого мужчины, лицо которого показалось мне смутно знакомым, — кажется, это был тот самый Авдеев, — и ещё одного человека. При виде которого сердце моё, запнувшись, сбилось с ритма, в груди встал ком, а из головы разом испарились абсолютно все мысли.

Семён Дмитриевич Зуев совершенно не изменился с нашей последней встречи, разве что в гражданской одежде выглядел очень странно и непривычно. Такой же холёный, невозмутимый, самодовольный как раньше, он шёл рядом с Авдеевым и что-то тихо ему говорил. Поймав мой взгляд, майор в лёгком удивлении вскинул брови, едва заметно приветственно кивнул как старой знакомой, одарив лёгкой ироничной улыбкой, и отвернулся.

Щекам стало холодно, кровь отхлынула от лица, в глазах потемнело, а не успевшая толком сформироваться радость встречи всколыхнулась злостью на этого циничного бездушного мерзавца, которого я никак не могла выбросить из головы и сердца. Злость сменилась горечью понимания: я ведь подобного и ожидала, да и глупо было надеяться на чудо.

Но всё это спустя мгновение смыл страх от мыслей о Яре. Если Зуев здесь, то где мой малыш? Если он, как я подозревала, отказался от ребёнка, это было пол беды. Но вдруг так и не узнал? Вдруг что-то случилось с малышом или с монахинями, которые обещали о нём позаботиться?!

Я была готова вскочить и кинуться к землянину с вопросами прямо сейчас, наплевав на окружающих и цель встречи, но мне помогли взять себя в руки. Находившиеся рядом мужчины заметили мой страх и постарались поддержать. Почти одновременно я почувствовала, как плечо ободряюще сжала ладонь стоявшего сбоку отца, а мою руку окутало чьё-то тепло. Бросив взгляд вниз, я с удивлением заметила, что когда-то успела изо всех сил вцепиться в предплечье Кимира, и это именно Вожак нашёл нужным меня успокоить, накрыв мои пальцы большой ладонью.

Все эти события и мысли уложились в пару мгновений, а потом Кимир-Нариш заговорил, и у меня появилась возможность хоть немного взять себя в руки и попытаться успокоиться.

— Рад приветствовать гостей пред лицами живых и мёртвых, — слегка наклонив голову, проговорил Вожак на уверенном и весьма чистом галаконе. — Что вы принесли на мою землю, люди?

Я видела, как при этих словах майор что-то насмешливо фыркнул себе под нос, но Авдеев даже бровью не повёл в его сторону. Точно так же вежливо склонив голову, ровно ответил.

— Мы принесли мир и помощь, если твой народ захочет их принять.

— Человеческим словам трудно верить, — медленно, с расстановкой проговорил Вожак. — Я смотрю на тебя и вижу спокойствие, уверенность и пустоту. Мир пахнет иначе, а это запах смерти, — задумчиво продолжил Кимир. — Но я поверю твоему имени, Защитник Людей; тот, кто оберегает ценой своей жизни, достоин уважения.

— Я услышал твои слова, Кимир-Нариш, — согласно склонил голову человек, разглядывая Вожака очень пристально и, как мне показалось, заинтересованно.

— Тогда присядь рядом со мной, как гость, — разрешил Кимир, кивнув на место по правую руку от себя, которое тут же невозмутимо освободил Ирун. Я тоже попыталась встать, но Вожак придержал мою руку. Намёк был более чем ясен, хотя я так и не поняла, почему мне не позволили уйти, и какая от меня могла быть польза в этой беседе. Мне показалось, Кимир гораздо лучше понимал людей, чем я после нескольких лет жизни среди них. Впрочем, на то он и Вожак.

Поэтому я молча сидела, слушала и пыталась успокоить свои страхи. И изо всех сил старалась не смотреть на своего давно уже бывшего начальника. Благо, он стоял за спиной главы делегации, и бросить на него взгляд украдкой не было никакой возможности; а от явных попыток я вполне могла себя удерживать.

Семён Зуев.

Прежде лично пересекаться с Авдеевым мне не доводилось, но уже тот факт, что он бессменно занимал свой пост дольше, чем я вообще прожил на свете, заставлял задуматься и проникнуться уважением. В свои восемьдесят три Александр Сергеевич был весьма бодр, спокойно-деятелен и обладал феноменальной работоспособностью. А ещё он был убийственно дотошен, невозмутим, любознателен и систематичен.

Уже на второй день пути министр внешних связей Земной Федерации заслужил моё искреннее восхищение, уважение и желание оказаться от него как можно дальше. Потому что он задался целью выжать из меня вообще всю информацию о зверушках и местах их обитания, и своими уточняющими вопросами относительно всего подряд основательно меня доконал. Пришлось рассказать всё, что я знал, потом — вспомнить то, что благополучно забыл за ненадобностью, а потом — и то, чего, кажется, никогда не знал.

Трусливые подленькие мыслишки о побеге я быстро вытравил из себя волевым усилием, и ни на минуту об этом не пожалел. Огромный опыт Авдеева по части контактов с чужими культурами и традициями был достоин преклонения. Все вопросы, которые мне казались незначительными и лишними, на практике оказывались важными и необходимыми штрихами в общей картине того мира, с которым нам предстояло столкнуться. Они выстраивались в стройную систему представлений о народе со всей его историей, обычаями, привычками, достоинствами и недостатками, что, в свою очередь, облегчало понимание. Надо думать, именно такой подход позволял министру находить общий язык с совершенно разными видами и народами.

В конце концов пришлось поблагодарить Александра Сергеевича за наведение порядка заодно и в моей голове. На что он снисходительно улыбнулся и ответил, что для своих юных лет я удивительно рассудителен. И я, чёрт побери, поймал себя на желании польщённо помахать хвостом и встать на задние лапки. Вот это я понимаю — харизма, талант управления людьми и профессионализм!

Присутствие при рабочем разговоре третьего лица, — в смысле, Ярослава, — Авдеев воспринял с достойной подражания невозмутимостью. Даже немного завидно стало; он ни разу не поморщился ни на один из самых пронзительных воплей.

Что касается добровольных помощников в нелёгком деле наседки, я оказался совершенно прав. Из шестидесяти трёх обитателей корабля (включая экипаж) набралось двадцать две женщины, и почти каждая проявила участие и предложила помощь. По разным причинам; кто-то из искреннего сочувствия, кто-то — с явно далеко идущими планами. Во избежание проблем с возникающими из воздуха матримониальными планами, я благоразумно попросил о помощи штурмана. Эта мудрая рассудительная женщина была ровесницей бабушки, вырастила троих детей и ко мне отнеслась со спокойной иронией, что полностью меня устраивало.

Непосредственно перед высадкой штатный корабельный медик вогнал всем по солидной дозе радиоблокатора и настоятельно порекомендовал тем, кто планирует жить долгой полноценной жизнью, по возвращении забежать к нему на проверку.

Космодром Рунара находился на поверхности, и представлял собой довольно унылое зрелище. Напоминало какую-нибудь захудалую горнодобывающую колонию, не хватало только прыща защитного купола.

Все перемещения здесь осуществлялись под землёй, и на поверхность выходить категорически не рекомендовалось. Мы шли пешком по явно рукотворным тоннелям в сопровождении пары настороженно косящих на нас весьма странных аборигенов. Один из них обладал длинным хвостом и то и дело для передвижения порывался опуститься на четыре конечности; именно он был в тандеме главным. Второй отличался весьма внушительным ростом, почему-то зелёной кожей и имел всего один глаз. Последнее выглядело весьма отталкивающе и даже жутко, потому что место под правый глаз теоретически имелось, но, похоже, под кожей на этом месте была кость.

Определение «унылое зрелище» подходило абсолютно ко всему, что попадалось на глаза. Запустение, упадок и обречённость — три основных эпитета, прекрасно характеризовавших местность, по которой мы двигались. Какие-то брошенные разлагающиеся агрегаты непонятного назначения, обрывки кабелей, трещины на напоминающем бетон материале, из которого состояли стены и пол тоннеля.

Когда технические этажи сменились более обжитыми коридорами естественного происхождения, стало немного веселее. Навстречу начали попадаться другие аборигены, и многие из них выглядели значительно приличней наших сопровождающих. В смысле, гораздо больше походили на портрет нормального рунарца и не имели настолько заметных внешних отклонений.

Из цифр и сухих отчётов, даже при наличии трёхмерных подробных изображений, довольно сложно получить полноценное впечатление о мире. Да у меня, честно говоря, прежде и не было такой цели; моя работа — это в первую очередь безопасность Федерации. Но всё равно при виде рунарского города в глубине души шевельнулось какое-то неприятное тянущее чувство, похожее на лёгкие уколы совести. Припечатав эту бесполезную в хозяйстве барышню холодной логикой и торжественно возложив сверху Устав с Приказом, я загнал неприятное ощущение обратно. Хотя к рунарцам проникся уважением; то, как упрямо они цеплялись за жизнь, действительно стоило восхищения. Даже немного обидно стало: вот чёрт же дёрнул их в разведчиков играть, попросили бы о помощи сразу!

Сопровождающие привели нас в какую-то полутёмную огромную не то пещеру, не то — рукотворную залу, рассмотреть было сложно. Честно говоря, не получалось рассмотреть ничего кроме серого каменного пола, странных голубых фонариков и множества весьма специфических статуй.

Встречающих было немного, и все какие-то странные. То есть, на собственно дипломатический контакт, каким я его представлял, происходящее не походило совершенно. Какая-то почти богемная неформальная тусовка в экзотическом антураже. Аборигены бродили между статуй, кто-то сидел на лавочке в отдалении.

Поблизости, — именно там, куда подвела нас пара конвоиров, — скучковалась небольшая группа рунарцев, среди которых попались знакомые лица. Во всяком случае местного правителя я опознал сразу; Авдеев, надо думать, тоже — я показывал ему изображение.

А вот рядом с Кимиром из рода Нариш я с некоторой растерянностью обнаружил неплохо знакомую зверушку. Предположить причины её здесь присутствия было несложно, поэтому я даже почти не удивился. Рури смотрела на меня удивлённо распахнутыми глазами, с лихорадочным румянцем на щеках и, кажется, дрожащими губами, напряжённая как натянутая струна, готовая вот-вот сорваться в паническое бегство. Я, конечно, могу ошибаться, но обычно так смотрят на привидений. Или на обретший плоть ночной кошмар.

Подобная реакция не то чтобы задела, но вызвала определённое недоумение: вроде расстались вполне мирно. Нет, понимаю, ребёнок, стресс, и всё такое; но поводов для паники я, кажется, не давал. Вежливо поздоровавшись, — не делать же теперь вид, что не знакомы, правда? — я от греха подальше отвёл взгляд, переключившись на остальных аборигенов, дабы ещё больше не нервировать зверушку.

Хотя мысли всё равно то и дело возвращались к странной реакции Рури, но никаких результатов кроме возрастающего недоумения достичь не помогли. Опять вскользь бросив на зверушку взгляд, обнаружил её в едва ли не предобморочном состоянии цепляющейся за сидящего рядом Вожака. Боится, что я расскажу кому-нибудь что-нибудь не то, и у неё от этого начнутся проблемы?

Для успокоения излишне нервной женщины я решил на всякий случай держаться от неё подальше. Благо, Авдеев с Кимиром-Нариш закончили пафосные расшаркивания и уселись рядком для полноценного диалога, а я продолжил занимать тактическую позицию адъютанта за плечом министра. Теперь вместо Рури я с интересом разглядывал стоящего позади неё мужчину; его лицо тоже казалось знакомым и, порывшись в памяти, я даже вспомнил, что это какой-то местный учёный муж от генетики.

Правда, взгляд то и дело норовил скоситься на лохматую макушку зверушки. Жалко, в голову нельзя было заглянуть; чёрт её знает, чего она так испугалась! Никогда не мог понять женскую логику, а тут — мало того, что женская, так ещё с другой планеты.

Учёный муж отвечал мне косыми задумчивыми и откровенно неприязненными взглядами, и поглаживал сидящую перед ним зверушку по плечу. Память после общения с Авдеевым оказалась удивительно безотказной и покладистой, и после ещё одного пинка выдала имя: Тур-Рааш. Полное имя Рури я теперь знал из оставленной ей записки, а сложить два и два оказалось нетрудно.

Стало быть, это её отец. Хм… Представляю, какие выводы он мог сделать из её рассказа. Это, однако, свежо и оригинально; от общения с благородными отцами оскорблённых дев судьба меня пока уберегала. И от дев до недавнего времени заодно тоже.

Тур-Рааш обладал специфической внешностью. Я потому его и запомнил, уж очень колоритный мужик. Физиономией он был до ужаса похож на кошку породы «сфинкс»: лысый и большеухий. При этом комплекцию рунарец имел, наоборот, плотную — крепко сбитый, коренастый, широкий, невысокого роста.

Самым же примечательным из ушастых был, конечно, их вожак. Нехарактерно высокий, массивный, с тяжёлым пристальным взглядом; он, наверное, единственный из всех рунарцев выглядел серьёзно и внушительно, и совершенно ничего забавного в его внешности не было. Данному впечатлению дополнительно способствовали обезобразившие левую половину лица шрамы, полученные им при каких-то героических событиях. В смысле, он кого-то спасал, когда их получил; я не интересовался подробностями.

За деловым разговором Авдеева и Кимира-Нариш я наблюдал с удовольствием. Приятно, чёрт побери, когда ты оказываешься прав; характеристику на рунарского вождя я составлял лично, и он ей полностью соответствовал. Разумный, рассудительный, цепкий и осторожный, — отличный характер правителя.

Консенсус по основным вопросам был достигнут очень быстро и вполне предсказуемый. Рунар просится в Федерацию, Федерация принимает его на правах автономии. Зверушки решают свои проблемы, а Федерация получает территории в секторе, куда до сих пор постоянного доступа не имела. И, заодно, плацдарм для дальнейших исследований глубокого космоса, а, конкретно, — соседнего рукава галактики.

Почти все присутствовавшие при разговоре, включая оскорблённого отца, оказались быстро и организовано разосланы с поручениями. Вместе с ними рассосалась и большая часть нашей учёной братии; в итоге в пещере остались двое главных действующих лиц, охрана и — зачем-то мы с Рури.

— Ладно, Зуев, не нависай, — наконец, вспомнив и про меня, Авдеев бросил взгляд через плечо. — Свободен; думаю, твоя помощь уже не понадобится, можешь возвращаться на корабль.

— Как скажете, — я пожал плечами и двинулся к выходу. Правда, далеко уйти не успел. Быстро обернулся на внезапное движение за спиной, воспринятое рефлексами как опасность, — и в меня с разгону влетели килограммов шестьдесят живого веса.

— Где он?! — сквозь слёзы прошипела Рури, вцепляясь обеими руками в мой свитер и пытаясь меня трясти. Учитывая разницу в весе и росте, трясти не получалось, а вот свитер ощутимо затрещал. Всё бы ничего, но он был моей, пожалуй, единственной приличной (в смысле, не футболка и полуспортивные штаны) гражданской одеждой, и, более того, был связан мамой. Я питал к нему определённые тёплые чувства, и не был готов вот так на ровном месте потерять.

— Кто? — несколько растерянно уточнил я, без особого труда аккуратно отцепляя пальцы зверушки от многострадальной одежды и, на всякий случай, удерживая её ладошки в своих руках.

— Мой мальчик! Что ты с ним сделал?! Куда ты его дел, что с ним?!

Я хотел сострить, но в последний момент передумал. Шутить с бьющейся в истерике, — а это, как ни странно, была именно она, — женщиной — плохая идея. И объяснять ей что-то тоже бесполезно. Я беспомощно огляделся, пытаясь придумать, как быстро и аккуратно привести Рури в чувство.

Немногочисленные присутствующие тактично делали вид, что они отсутствуют, и спокойно занимались своими делами. Кимир-Нариш с Авдеевым невозмутимо продолжали деловую беседу, охрана вежливо отводила глаза, а несколько на первый взгляд бесцельно слонявшихся аборигенов (видимо, охрана Вожака) упрямо изображали посетителей музея, созерцающих античные статуи.

К моему огромному сожалению, никакого водоёма, пригодного для обмакивания туда пребывающей не в себе зверушки, в окружающем пространстве не наблюдалось. Возникла мысль о целительной оплеухе, но, честно говоря, рука не поднялась даже в благих целях. Уж очень бледной и какой-то болезненной выглядела женщина, я элементарно боялся что-нибудь ей повредить, даже тщательно соизмерив силу. Кажется, с нашей последней встречи она здорово похудела, и это было довольно неожиданно. Я, конечно, и не специалист, но помню, что мама каждый раз после беременности остервенело сбрасывала лишние килограммы и не верила никому, кто пытался доказать ей, что она прекрасно выглядит. А тут… остались только кожа, кости и глазищи, обведённые тёмными кругами.

Смирившись, что быстро прекратить истерику не получится, я аккуратно обнял рунарку, бомбардирующую меня одним и тем же вопросом в разных формулировках. Чёрт с ним, со свитером; будем надеяться, это он переживёт. Рури тут же отчаянно и молча разрыдалась, обхватив меня руками и прижавшись всем телом. Её ощутимо трясло.

— Ну, тихо, всё в порядке, что за истерики на ровном месте? — гладя её по голове и спине, я мягко попытался дозваться рассудка женщины.

— Ненавижу тебя! — всхлипнула она куда-то мне в грудь.

— Я так и подумал, — иронично хмыкнул я, продолжая её обнимать.

— Ты… ты…

— Мерзавец, подонок, скотина, циничная тварь. Да, я в курсе, — помог я с поиском эпитетов. Уже давно наизусть выучил, хоть бы кто-нибудь что-нибудь оригинальное придумал…

— Что с моим мальчиком? — всхлипнула она вновь. Но кричать и драться вроде бы не пыталась, из чего я заключил, что пик истерики позади, и Рури готова к диалогу.

— Всё с ним хорошо. Жив, здоров, прекрасно себя чувствует, — ответил я.

— Где он? Ты что, оставил его на Земле? — она, чуть отстранившись, подняла на меня испуганно-возмущённый взгляд красных от слёз глаз.

— Нет, зачем? Он в корабле.

— Зачем ты притащил его сюда?! — испуганно ахнула зверушка. — Здесь же опасно! Ты оставил его одного?!

Вот и как на это реагировать? Оставил — плохо, привёз — ещё хуже. Правда что ли утопить надо было?! Хотя, боюсь, тогда бы меня вообще загрызли на месте.

Никогда не пойму женщин!

— В корабле безопасно, — терпеливо пояснил я. — Он не один, он под надёжным присмотром.

— Как ты мог… — начала она, и я понял, что сейчас, кажется, намечается вторая серия. Поэтому я легонько встряхнул женщину за плечи, и, запустив пальцы ей в волосы, заставил запрокинуть голову.

— Отставить панику! — потребовал, строго глядя ей в глаза. — С ним. Всё. Хорошо. Ему ничто не угрожает, о нём есть, кому позаботиться. Не веришь мне — можешь сама убедиться. Что за истерики на ровном месте? — устало вздохнул я, когда в глазах рунарки появилось осмысленное выражение, и мягко погладил её по волосам.

— Прости, — она долго прерывисто вздохнула, утыкаясь лбом мне в плечо и, кажется, действительно успокаиваясь. — Я так испугалась. Что если ты тут, то, может быть, с ним что-то случилось… И не верилось, что ты… что он… — рунарка вновь вздохнула. — Я так за него боялась, он же такой крошечный, а я его оставила, — она тихонько всхлипнула.

А вот и причина истерики. Тьфу, мог бы и догадаться, честное слово! Сам же понимал, что это эмоциональное создание не способно спокойно бросить ребёнка.

— Хорошего же ты обо мне мнения, — хмыкнул я. — Нет, я, конечно, скотина, но всё-таки не до такой степени, чтобы отказываться от собственного ребёнка, — добавил задумчиво, легонько почёсывая жмущуюся ко мне и почему-то дрожащую женщину за ухом.

— Прости, — она вновь всхлипнула. — Я…

— Я понял, очень боялась и беспокоилась, — кивнул я. — Всё на самом деле не так ужасно, как тебе кажется. Я, конечно, офигел от таких известий, но не до потери человеческого облика. Мы уже вполне нашли общий язык.

— А можно мне… — тихо, почти шёпотом проговорила она и запнулась.

— Пойдём, горе луковое, — фыркнул я, чуть отстраняясь, и огляделся. Своих в обозримом пространстве не осталось никого, и мне захотелось неодобрительно выругаться. Потом я вспомнил, что нахожусь тут почти не при исполнении, охрана делегации в мои обязанности не входит и является головной болью совсем другого человека, и выкинул ненужные заботы из головы. — Тут, правда, далековато.

Она подняла на меня полный недоумения взгляд, зябко повела плечами и, поморщившись, тряхнула головой.

— Ерунда, пойдём.

И мы двинулись в обратный путь в сторону корабля. Вцепившись в моё запястье, — причём у меня сложилось ощущение, что это была попытка предотвратить мой побег, — Рури неслась вперёд едва не вприпрыжку. В разговоре повисла неловкая пауза, но заполнять её женщина не рвалась, а я воспользовался возможностью спокойно проанализировать ситуацию.

Точнее, не ситуацию, а собственную на неё реакцию, потому что никаких вопросов по существу не было, зато было всё то же неразрешимое противоречие. Я никак не мог понять собственного отношения к зверушке.

Эх, полцарства за пять минут разговора с зятем! Удачного себе мужа Варька нашла с этой его эмпатией, ничего не скажешь. Только когда я ещё Инга увижу; придётся по-честному разбираться, самостоятельно.

Совершенно определённо, я был рад её видеть и рад, что она благополучно добралась до родного мира, но ведь это совсем ни о чём не говорило. Да, меня не разозлила её истерика, хотя плачущих женщин я искренне недолюбливаю, и никакого желания утешить они у меня не вызывают. Но это, опять же, ровным счётом ничего не значило: я ведь прекрасно понимал причины этого взрыва, и сложно было не признать их достаточно вескими. А всё остальное… нет ничего остального!

На этом месте мне в голову скромно забрела весьма запоздалая, но здравая мысль, и я опять почувствовал себя идиотом.

Я, чёрт меня побери, несколько месяцев подряд то и дело возвращаюсь мыслями к этой женщине, думаю о ней, что-то анализирую, пытаюсь разобраться. Учитывая, что прежние увлечения всегда существовали по принципу «с глаз долой — из сердца вон», диагноз-то очевиден! Или нет?

До корабля я добрался уже в довольно взвинченном и раздражённом состоянии. Я её точно или придушу, или женюсь, чтобы только избавиться от этих идиотских рассуждений ни о чём! Тьфу!

В корабельном шлюзе мы надолго не задержались: современные системы деактивации работают быстро и качественно, с этим у нас всё просто. Зайдя по дороге в медблок и потратив там минут пять на контрольные проверки и пробы крови, — Рури, кстати, тоже досталось, — мы точно так же рука об руку добрались до моей каюты.

— Ох, Семён, наконец-то ты! — с порога поприветствовала меня добровольная сиделка. — На, забирай своего оглоеда, сил никаких больше нет!

— Привет, Джейн, — хмыкнул я, принимая из рук штурмана тихонько попискивающего малыша. Рури замерла на пороге, глядя на всех нас очень странным взглядом; не то испуганным, не то удивлённым. — Чем он тебя так ухайдокал?

— Первый раз вижу ребёнка, который столько ест, да ещё категорически отказывается идти с рук, — отмахнулась она. — Вышла я уже из того возраста, когда хватает сил и здоровья целый день таскать на руках ребёнка. Избаловал ты его; тебе хорошо, ты вон какой бугай, не устаёшь!

— Никто его не таскает, — хмыкнул я. — У меня просто не забалуешь, да, шантажист мелкий? А тут добрая тётя, послушная, дрессированная; по первой команде сразу на руки хватает, развлекает всячески.

— Чувствуются гены, — насмешливо улыбнулась пожилая женщина, похлопав меня по плечу. Тут взгляд её упал на замершую Рури, и штурман, озадаченно вскинув брови, с вопросительным укором уставилась на меня.

— Спасибо, что согласилась помочь, — сделав вид, что ничего не заметил, поблагодарил я. — Авдеев отправил меня бездельничать, так что больше мы тебя мучить не будем.

Вместо ответа она, нахмурившись, недовольно качнула головой и одарила меня ещё одним укоризненным взглядом. Но, к счастью, высказываться на тему «как не стыдно баб водить» не стала, видимо, сообразив, что это совершенно её не касается. В том, что мысли её крутились где-то в этой области, я не сомневался; там всё по лицу было прекрасно видно.

— Пока, Ярик, — улыбнулась она мелкому, помахав ему сухой покрытой морщинами ладонью. — Расти настоящим мужчиной! — и удалилась. Намёк был более чем ясный, а невысказанное «не то что папочка» можно было прочитать по её прямой спине.

Ну вот, и эта туда же, всем хочется меня повоспитывать. Наружность у меня такая располагающая, что ли? Вроде же на беспомощного маленького мальчика не похож!

— Ярик? — уточнила Рури, пристально глядя на меня, когда за Джейн закрылась дверь.

— Ну, полностью Ярослав. Ты же не написала, как его зовут, — я пожал плечами. Вздрогнув, будто очнувшись, женщина шагнула ко мне, протянула мелко дрожащую руку, аккуратно коснувшись детского носика. Нос тут же сморщился, а потом случилось неожиданное — мелкий издал звонкий переливчатый возглас и улыбнулся. — Смотри, кажись, признал, — хмыкнул я. — Он до сих пор не улыбался, — пояснил на вопросительный взгляд Рури. Она сама робко, очень неуверенно улыбнулась, продолжая гипнотизировать малыша тем же непонятным взглядом.

Опомнившись, — а то стоим столбами посреди каюты, — я свободной рукой перехватил зверушку за предплечье, подвёл к краю кровати, усадил и буквально всунул в дрожащие руки ребёнка. Сам, правда, остался сидеть рядом на полу на коленках, на всякий случай страхуя: Рури выглядела заторможенной и совершенно невменяемой, могла и уронить, а то и в обморок грохнуться.

Правда, опасался напрасно, женщина в конце концов всё-таки очнулась. Бережно прижала ребёнка к себе, что-то тихонько невнятно шепча. Некоторое время мы так и сидели, практически не шевелясь. А потом она подняла на меня взгляд и улыбнулась.

Есть такое довольно расхожее выражение, «сиять улыбкой». Я всегда был уверен, что это нечто вроде аллегории, означающей очень искреннюю и радостную улыбку, а теперь вдруг понял: чушь несусветная.

Рури сейчас именно сияла, от неё как будто в самом деле исходил свет и почти солнечное тепло. Оказалось решительно невозможно не улыбнуться в ответ; хотя, подозреваю, у меня улыбка получилась довольно вымученная и кривая.

Я к собственному удивлению почувствовал себя в этот момент форменным подонком и настоящим чудовищем. Как будто этого ребёнка я не получил внезапно в виде заказной бандероли с курьерской доставкой, а сам лично и очень грубо отобрал у любящей матери, равнодушно проигнорировав мольбы и слёзы, и теперь вот наблюдал сцену воссоединения, к которой не имел никакого отношения. Ощущение сложно было назвать приятным.

— Спасибо, — тихо шепнула Рури. Протянула левую руку, — на сгибе правой уютно устроился мелкий, — и обняла меня за шею, притянув к себе и крепко прижав.

На пару мгновений я замер, совершенно растерявшись и не зная, как реагировать на это действие. Потом всё-таки обеими руками осторожно обнял сидящую женщину вместе с ребёнком. Уткнувшись лбом ей в шею и ключицу, глубоко вдохнул непривычный пряный запах и, не удержавшись, прикрыл глаза, отчаянно пытаясь разобраться в окутавших меня в этот момент ощущениях.

А потом вдруг понял: мне по большому счёту плевать, что это такое, и у меня, пожалуй, впервые в жизни нет никакого желания докапываться до истоков и первопричин. Хотелось просто вот так сидеть и совершенно ни о чём не думать. Слушать стук сердца под щекой, впитывать тепло и запах, никуда не спешить и ни о чём не беспокоиться. Было просто хорошо, а всё остальное не имело значения. Нет, не просто; невероятно, невозможно хорошо!

Что-то неуловимо знакомое, но будто прочно забытое сонно ворочалось в самой глубине души, то ли пытаясь свернуться клубком, то ли, наоборот, просыпаясь. Что-то родом из глубокого детства, а, может, из прошлой жизни или вовсе откуда-то извне. Казалось, малейшее движение способно спугнуть это странное приятное ощущение; и я не шевелился.

Сколько мы так просидели, и сколько просидели бы ещё, неизвестно. Но тут подал возмущённый голос мелкий, требовательно суча конечностями и кривя физиономию, изображая плач.

— Что с ним? — встревожилась Рури, выпуская мою шею. Я с некоторым сожалением отстранился и, насмешливо хмыкнув, пожал плечами.

— Или обиделся на невнимание, или есть хочет. Он действительно редкостный обжорка; но это нормально, мама утверждает, что мы все пятеро такими были. А некоторые и остались, потому что я сейчас вполне разделяю мысль о том, что неплохо было бы подкрепиться, — я поднялся с пола, провожаемый задумчивым взглядом зверушки. — Ты не голодная? Уж тебе-то, по-моему, есть надо непрерывно, а то совсем исчезнешь, — усмехнулся я, вручая женщине бутылочку с питательной смесью для мелкого.

— Нет, спасибо, — пробормотала она, принимая у меня ёмкость с очень мрачным выражением лица и подозрительно блестящими глазами.

— Ты чего? — опять растерялся я. Только что вроде бы всё нормально было, тут вдруг опять какие-то трагедии.

— Да так, глупости, — поморщившись, отмахнулась она, но всё равно со вздохом пояснила. — Я бы очень хотела покормить его… сама. Но молоко даже не появилось.

Эту маленькую женскую трагедию я предпочёл не комментировать. Ничего трагического в событии я не видел, поэтому точно ляпнул бы что-нибудь не в тему. Нет уж, пусть грустит мрачно, но молча, чем громко и отчаянно плачет и ругается.

Корабль был довольно большой, и тут существовала внутренняя система доставки, так что с заказом еды «в номер» никаких сложностей не возникло. Я на всякий случай проигнорировал ответ Рури, и еды взял на двоих. Пока «накрывал поляну», мелкий успел наесться и невозмутимо задрых, а нервная мамочка почти испуганно замерла без движения, разглядывая его с растерянностью и восторгом.

— Не взорвётся, не бойся, я проверял, — хмыкнул я. — Положи его вон в люльку, пусть человек поспит, а ты пока поешь.

Она несколько секунд напряжённо смотрела на меня, потом всё-таки поднялась и уложила ребёнка в кроватку; удобная, кстати, штука, складывающаяся очень компактно.

— Почему ты назвал его именно так? — вполголоса спросила она, присаживаясь на соседнее кресло. Каюты здесь были весьма просторные; места хватило и на стол с креслами, и на небольшой диван, и на достаточно широкую кровать, и ещё осталось.

— Ну ты спросила, — я пожал плечами. — Понятия не имею. Вроде хорошее имя; не одобряешь?

— Пока он не родился, я… — заговорила она, запнулась, глубоко вздохнула и продолжила. — Я называла его Яр, в честь дедушки. Удивительно, как так совпало, что…

— У дураков мысли сходятся, — со смешком прокомментировал я. — Рури, поешь, на тебя действительно больно смотреть; ты заболела что ли?

— Ты умеешь говорить комплименты, — вымучено улыбнулась она, но к еде всё-таки потянулась.

— Это я ещё даже не начинал, — усмехнулся я в ответ. — А ты так и не ответила, что с тобой.

— Зуев, ты невыносим, — поморщилась она. — Какая тебе разница, если ты всё равно сейчас улетишь и выкинешь меня из головы?

Я задумчиво пожал плечами. Определённая логика в этих словах присутствовала, если бы не одно «но». Я уже здорово сомневался, что, если не получилось сделать это до сих пор, получится после. Опять же, Ярик с этим «выкидыванием» совершенно не сочетался.

А ещё, — и с этим тоже приходилось считаться, — перед глазами так и стояла её улыбка, когда женщина взяла ребёнка в руки. И от мысли, что вот сейчас я улечу, теперь уже в самом деле бессовестно разлучив этих двоих, вернулось то паскудное ощущение отвращения к самому себе. Совесть, будь она неладна, просыпалась во мне довольно редко и обычно легко затыкалась, но в этом случае почему-то стояла насмерть.

Кроме того, мне действительно было неприятно видеть её вот такой бледной и заморенной. Сейчас зверушка представляла собой натуральную женщиу-вамп, — в лице ни кровинки, глаза зелёные и совершенно кошачьи, губы тонкие, но удивительно яркие, чёрные волосы, — и сходство только усиливалось нарядом цвета запёкшейся крови. Смотрелось, спору нет, весьма эффектно; особенно вот этот странный комбинезон, соблазнительно обтягивающий ладную фигурку. Но, повторюсь, здоровье её вызывало определённые сомнения.

— Рури, я ведь не поленюсь оттащить тебя в медблок, — наконец, прожевав, невозмутимо ответил я.

— Это нервное, — скривившись, отмахнулась женщина. — Устаю и плохо сплю.

— Из-за Ярика? — предположил я. Она одарила меня странным взглядом и медленно кивнула. Некоторое время мы молчали. Я ел и думал, Рури — вяло ковырялась в тарелке, но тоже, кажется, что-то ела. — Наши головастики решат вашу проблему с защитой от излучения, — нарушил я молчание. — Это не сиюминутное дело, может потребоваться несколько лет, но ты сможешь забрать его. А до тех пор… ты без пяти минут гражданка Федерации, что тебе мешает перебраться на Землю? Уж теперь-то это сложно будет назвать предательством, согласись, — хмыкнул я. — Ты неглупая девочка, не думаю, что будут какие-то проблемы с обустройством. Опять же, я, конечно, помогу.

— Ты это сейчас серьёзно сказал? — в полном шоке глядя на меня, уточнила зверушка.

— Нет, блин, шучу я так, — я недовольно фыркнул.

— И ты отдашь его мне? — недоверчиво нахмурилась она.

— Ты его мать, ты ему нужнее, — я пожал плечами. — Ярик хороший парень, и мы вроде подружились. Но у меня служба, да и… вряд ли такая циничная расчётливая скотина, как я, может служить достойным примером для подражания. Меня вон самого до сих пор все воспитывать пытаются, где уж тут ребёнка доверять, — криво усмехнувшись, я кивнул на дверь, имея в виду намёки Джейн.

Вот, вроде бы, предложил хороший выход из положения. Никто не в обиде, Рури воссоединится со своим малышом, о котором так страдала. Я, конечно, вполне способен справиться с технической частью родительских обязанностей, но ведь даже я понимаю, что смысл воспитания детей совсем не в этом, и отец из меня объективно получится хреновый. То есть, я сейчас сказал чистую правду и в кои-то веки решил поступить не так, как хочется, а так, как надо. Всё логично, всё правильно, всё на своих местах.

Вот только почему мне сейчас ещё поганей, чем было до этого, и хочется побиться головой об стену?

Вместо ответа Рури, судорожно вздохнув, бросилась ко мне. Едва не уронила стол, больно ткнула острой коленкой в бедро, наступила на ногу и, с размаху плюхнувшись на моё колено, обеими руками судорожно обняла за шею.

— Спасибо! — всхлипнула она мне на ухо.

— Ты меня в благодарность решила придушить? — с трудом уточнил я.

— Извини, — женщина немного ослабила хватку. — Зуев, ты…

— Невыносим, я помню, — хмыкнул я, осторожно придерживая её за талию.

— Нет. Ты замечательный, самый-самый, — тихо и как-то удивительно искренне, — так, что даже я сам почти поверил, — прошептала она, касаясь губами моей небритой щеки.

— Это у тебя пока шок, скоро пройдёт, — я усмехнулся, мягко погладив женщину по спине.

— Ничего уже не пройдёт, — непонятно возразила она, щекотно потёрлась носом о мой висок. — Я теперь точно знаю, ты вот такой — настоящий! Сильный, упрямый, нежный, заботливый, честный… — зашептала она.

— Рури! — перебил я зверушку.

— М-м? — мурлыкнула она мне в волосы.

— Ты мне ногу отсидела, — сознался я. Она на несколько секунд замерла, потом отстранилась, глядя на меня совершенно дикими глазами.

— Зуев, ты…

— Я честный, ты сама это сказала! — парировал я, не дожидаясь, пока она найдёт нужное слово, и чуть приподнял отчаянно хватающую ртом воздух женщину, устраивая её на своих коленях поудобнее.

— Шурайская язва ты! — сообщила она, наконец обретя дар речи, и обличительно ткнула меня пальцем в грудь. А мне при взгляде на её пылающее румянцем лицо и гневно горящие глаза почему-то стало легко и весело. — Я к нему искренне, со всей душой, а он… Ненавижу тебя! — обиженно прошипела женщина, пытаясь вывернуться из моих рук.

Вариантов дальнейших действий у меня было два. Разумный и неприятный, требовавший выпустить недовольную рунарку, и второй — приятный, но чреватый некоторыми травмами и совершенно неджентльменский. Махнув рукой, — гулять так гулять! — я сделал то, чего хотелось: покрепче прижал бьющуюся зверушку и поцеловал.

К моему искреннему недоумению, ответила она сразу и без сомнений, как будто только этого и ждала, и все её благодарности и объятия не были продиктованы состоянием аффекта и эйфорией от приятных новостей.

Если изначально я просто собирался её отвлечь и заставить замолчать, то теперь всё было совсем по-другому. Мы целовались отчаянно, самозабвенно, жадно; как будто обоим только этого и не хватало в жизни для полного счастья. Или, скорее, как будто именно вот это и была она — жизнь.

Я прижимал её к себе, гладил, целовал, чувствовал ответные прикосновения, и удивительно отчётливо понимал: я хочу эту женщину. Не только сейчас в постель, а в каком-то другом, более… широком и продолжительном смысле. Вот именно её и именно такую, раздражённо шипящую на мои подначки, с готовностью отзывающуюся на каждое прикосновение, вспыльчивую, нелогичную, порой по-детски наивную и искреннюю. Хочу видеть эту её удивительную сияющую улыбку, когда она держит на руках нашего сына, и не изредка по большим праздникам, а, желательно, каждый день. Хочу слышать её тихий мурлычущий голос, и неважно, будет она меня хвалить или ругать последними словами.

Главное только не представлять довольную рожу генерала Зуева, когда он об этом узнает и с удовольствием заявит, что был прав. А то сразу пропадает всякое желание идти на поводу у собственных эмоций и желаний.

Рури-Рааш.

Было такое странное ощущение, будто моё тело легче воздуха, и я вот-вот взлечу. Сердце колотилось быстро-быстро, норовя выскочить из груди, хотелось смеяться или даже кричать от счастья. Нестерпимо хотелось поделиться этой огромной пылающей радостью со всем миром и, главное, с этим невозможным мужчиной, так легко и невозмутимо предложившим мне такую простую возможность быть рядом с моим мальчиком. Пусть это было не совсем то, о чём я в глубине души мечтала, но это было гораздо больше, чем то, на что я смела надеяться.

Но Зуев оказался, как это у людей называется, «в своём репертуаре», привычкам не изменил и одной-единственной фразой безжалостно пресёк мой эмоциональный искренний порыв, заодно заставив задуматься, а так ли уж нужен мне этот мужчина? Может, мне стоит вовсе не о нём грезить, а, наоборот, порадоваться, что у него нет никакого желания разделить со мной жизнь?

Правда, потом он меня поцеловал, и все эти здравые мысли разом вылетели из головы. Без всякого Зова у меня потемнело в глазах и перехватило дыхание от удовольствия и желания. А ещё откуда-то возникла твёрдая уверенность, что мужчина ощущает то же самое; слишком крепко он меня прижимал, слишком жадно целовал. Даже, кажется, с большим жаром, чем в тот первый и единственный раз.

Когда он подхватил меня на руки, отнёс к кровати и присел на неё, я, полностью отдавая себе отчёт в собственных действиях и зная, что будет дальше, не усомнилась ни на мгновение. Более того, сама потянула с него свитер, а следом за ним — водолазку, с наслаждением касаясь гладкой кожи и прослеживая кончиками пальцев рельеф литых мышц.

Мужчина опрокинул меня на кровать, навалился сверху, вжимая в упругое покрытие своим весом; и это было потрясающее ощущение. Опираясь на локоть одной руки, второй он исследовал моё тело, и в каждом прикосновении было обещание наслаждения.

В какой-то момент прервав поцелуй, он слегка приподнялся, глядя на меня смеющимися глазами, отчего я сразу заподозрила подвох и заранее испытала огромное желание его стукнуть. И с ироничной улыбкой проговорил:

— А теперь самое интересное! Рассказывай, зверушка, как надо тебя раздевать?

Не удержавшись, я фыркнула от смеха, уже совершенно не обижаясь на эту «зверушку», и задиристо ответила:

— Догадайся, зоофил несчастный!

Мне стало удивительно легко, хорошо и весело, как будто в моей жизни и во всём мире заодно не осталось больше никаких проблем. Хотелось хулиганить, делать глупости и, самое главное, непрерывно целовать этого невыносимого и такого невероятного мужчину.

— Красавица моя, ты сама понимаешь, что предлагаешь? — улыбка превратилась в многообещающую ухмылку. — Ты рискуешь остаться вообще без одежды, имей в виду.

— Хм! Ты, конечно, можешь попробовать разорвать эту ткань, но она очень прочная, — весело сообщила я. Он поначалу не поверил, и безуспешно проверил шицу на разрыв, подарив мне повод для насмешек.

Правда, злорадствовала я недолго. В процессе эксперимента Зуев обнаружил, что в обычном понимании одеждой надетое на мне не является, и состоит из не скреплённых между собой слоёв ткани. За сменой выражений на лице мужчины я наблюдала сначала с удовольствием, а потом уже с настороженностью. Потому что сначала там отразилась растерянность, удивление, понимание, веселье, интерес, а вот потом всё это сменилось хищным предвкушением.

— Знаешь, я сначала хотел пошутить, что твой наряд мне не нравится, потому что похож на обмотки мумии. Но сейчас, кажется, понял, насколько это… удобно, — тихим чуть хриплым шёпотом проговорил он мне на ухо, аккуратно запуская ладонь между слоями ткани и сжимая мою грудь. — Готов биться об заклад, этот наряд придумал мужчина. На сторонний взгляд ты как будто полностью и совершенно прилично одета. Но если знать этот маленький секрет, оказывается, что ты практически обнажена, и в любой момент можно коснуться тебя там, где захочется, — в это время его пальцы наглядно иллюстрировали мне эти слова, с каждым разом всё легче и уверенней находя в самых неожиданных местах путь между слоями шицы к моей коже. И это было удивительное ощущение. — Ты не представляешь, насколько это возбуждает! Надевай его для меня почаще, — попросил он, отчётливо выделив голосом «для меня». От прозвучавшего в этих словах обещания по спине пробежала дрожь, стало трудно дышать, а сердце отчаянно пустилось вскачь. Я повернула голову, пытаясь заглянуть ему в глаза, желая и смертельно боясь поверить, что мне не почудилось, что я поняла всё правильно, что он действительно сказал именно то, что я услышала.

Землянин смотрел на меня внимательно, пристально, жадно, как будто ловил каждое движение. Я не сумела понять выражение его лица, но почему-то щекам стало горячо. Поспешно отводя взгляд, я смущённо пробормотала:

— Это просто охотничий наряд, и ты, по-моему, первый, кто углядел в нём что-то такое.

— Вот как? — хмыкнул мужчина. — Тогда я могу им только посочувствовать, потому что они очень многое потеряли в жизни.

— Кому — им? — уточнила я.

— Тем, кто видел в этих одеждах только охотничий костюм, — тихо засмеялся он, покрывая лёгкими поцелуями мою шею.

— А почему «им»? Меня тоже можно туда отнести.

— А тебе я с большим удовольствием покажу всё на практическом примере, — многозначительно пообещал он и поцеловал меня, прекращая разговор.

В чём Зуева точно нельзя было обвинить, так это в неумении держать слово. Действительно, показал. Вдумчиво, неторопливо, с комментариями, от которых у меня, кажется, краснели даже уши. Боюсь только, после этой демонстрации я никогда не смогу смотреть на традиционный наряд своей родины как на одежду, а буду каждый раз ощущать на коже прикосновения пальцев и губ мужчины и слышать его жаркий хриплый шёпот, рисующий перед воображением такие картины, которые даже с учётом более свободной, чем земная, морали Рунара казались крайне неприличными.

А за обещанной демонстрацией, когда мы оба немного отдышались, последовало ещё одно открытие. Оказалось, что снятие шицы тоже может быть очень долгим, увлекательным, чувственным и эротичным процессом.

— Знаешь, ваша мораль всегда казалась мне довольно лицемерной, — пробормотала я, когда мы оба, уже обнажённые, лежали в кровати, и моя голова удобно устроилась на плече мужчины. — И удивляло, как вполне естественный и нормальный процесс можно считать неприличным. Теперь понимаю, что именно в ваших традициях считается неприличным и называется развратом.

В ответ на это мужчина засмеялся, чуть сильнее прижав меня к себе.

— Боюсь, я тебя разочарую, но в наших традициях развратом считаются немного другие вещи, а это — так, скромные тихие игры, — ошарашил меня он.

— Скромные? — недоверчиво переспросила я. — А что же такое тогда не скромные?!

— Ты не поверишь. Напомни потом, как-нибудь при случае покажу, — весело сообщил майор.

— На примере? — иронично уточнила я.

— Хм. Ну, кое-что можно и на примере, — с насторожившей меня задумчивостью согласился он. — Но так вообще есть куча фильмов соответствующей тематики. А про некоторые вещи тебе лучше вообще не знать, будешь лучше спать.

— А ты…

— В теории, — засмеялся мужчина, легко сообразив, о чём я хочу спросить. — Не пугайся, в постельных развлечениях я исключительно консервативен, ни к каким извращениям тяги не испытываю и ничего ужасного и противоестественного с тобой делать не планирую.

— А что планируешь? — машинально уточнила я, пытаясь унять радостно забившееся от этого прямого и недвусмысленного обещания (то есть, у него в самом деле есть какие-то планы — о нас вместе?) сердце и побороть смущение, вызванное подтекстом этих слов. Вот странно, как у этого мужчины получается постоянно вгонять меня в краску? Или это устоявшийся рефлекс, унаследованный от образа Евгении Гороховой?

— Как несложно догадаться из вышесказанного, исключительно приятное и естественное, — хмыкнул он. — Я только не понял, тебе настолько понравилось, что не терпится продолжить, или настолько не понравилось, что ты ищешь пути побега?

— Зуев, ты невыносим, — проворчала я.

— Да, я помню, — рассмеялся мужчина. В этот момент, прерывая наш разговор, проснулся и требовательно запищал Ярик.

Вскинулись мы одновременно, только я — быстро и встревоженно, а землянин неторопливо и с невозмутимой физиономией. В итоге я добежала первой, но замерла, не зная за что хвататься и что предпринимать.

— Что с ним? — напряжённо уточнила я, вскидывая взгляд на подошедшего мужчину.

— Расслабься, — хмыкнул он, развернул меня к себе спиной и начал аккуратно разминать мне плечи. — И не паникуй.

— Но он…

— От того, что ты будешь в ужасе бегать вокруг, ничего к лучшему не изменится, только ребёнка своими страхами заразишь, он ещё громче орать начнёт. Ну, плачет человек. Проснулся, хочется общения или кушать, — невозмутимо пояснил он. — Он не болеет, не умирает; просто говорить пока не умеет, и не может объяснить, что не так. И если он кричит, это не повод для паники. Успокоилась?

— Угу, — кивнула я, чувствуя себя очень странно. Тёплые сильные ладони на плечах действительно дарили поддержку, как будто через это простое прикосновение мне передалась частичка его непрошибаемого спокойствия и уверенности решительно во всём и сразу. — Спасибо.

— Это хорошо, теперь можно и у детёныша выяснить, чего он, собственно, хотел, — мужчина взял Ярика на руки, слегка покачивая на предплечье.

— Хороша же из меня мама, — вздохнула я. — Представляю, что бы со мной было, если бы…

— Да ладно, привыкнешь, — хмыкнул он. — Ты просто сроду никогда не сталкивалась с этим вопросом, да ещё принимаешь всё слишком близко к сердцу и реагируешь слишком нервно, потому что очень чувствительная.

— А ты сталкивался? — озадаченно уточнила я, забирая из его рук притихшего ребёнка.

— Ты настолько халатно подходила к работе? — рассмеялся Зуев, усаживая меня на кровать и вручая бутылочку. — У генерала Зуева пятеро детей. Володька, старший, дальше я, у нас четыре года разницы, потом через девять лет Ванечка, ещё через два — Варька. А младшего, Ромку, родители пять лет назад внезапно учудили. Так что с маленькими детьми я сталкивался давно, но в уже вполне сознательном возрасте.

Я задумчиво качнула головой, потому что этот факт биографии бывшего начальника прошёл мимо меня. Вернее, о том, что у Семёна имеется несколько братьев и сестра, я знала, но никогда не рассматривала их наличие именно в этом аспекте.

— Слушай, Зуев, а ты всегда такой невозмутимый? — задумчиво поинтересовалась я.

— Практически, — весело ответил он, уселся позади меня, окружая своим теплом, обнял одной рукой за талию, прижимая к своей груди, и устроил голову у меня на плече, с любопытством наблюдая за процессом. — Но совершенства я, боюсь, такими темпами не достигну никогда. Кстати, я же тоже давно хотел задать тебе глупый вопрос. Почему ты меня по фамилии называешь?

— Не знаю, — я растерянно пожала плечами, потом не удержалась и, прижавшись, потёрлась ухом о его щёку, в ответ на что меня тут же легонько пощекотали за другим ухом. — Привыкла, наверное… а что?

— Смешно звучит, — я почувствовала, как он слегка пожал плечами.

Мы некоторое время помолчали, но не тяжело, а так… спокойно, уютно. По телу от сердца растекалось тёплое ощущение покоя и счастья. Хотелось вот так просидеть всю оставшуюся жизнь. И я позволила укорениться в себе надежде, что, может быть, у этого желания есть шанс сбыться? Не просто же так… всё это: объятия, какие-то планы, разговоры. Не будет равнодушный человек вот так сидеть, украдкой щекотать детские пятки и порой, будто в задумчивости, слегка прихватывать губами мочку уха.

Совершенно забыв о времени, мы сидели так, кажется, очень долго. Я тихонько ворковала с сыном, он улыбался и радостно агукал, а Семён обнимал нас обоих; как будто мы все были одним целым. Семьёй.

В конце концов Ярик угомонился и заснул, я аккуратно уложила его в кроватку — и тут же оказалась поймана в охапку его папой.

— Ты что делаешь? — подозрительно уточнила я.

— По-моему, это очевидно, — хмыкнул он, зарываясь лицом мне в волосы. Его ладони в это время уже вполне уверенно скользили по моему телу, подтверждая, что — да, действительно, очевидно. — Я к тебе самым вопиющим образом пристаю.

— Однако, какой ты, оказывается… ненасытный, — с лёгким смущением прокомментировала я, понимая, что совершенно ничего не имею против.

— Можешь не верить, — я и сам пока не очень верю, — но я, кажется, очень о тебе соскучился, — с ироничной улыбкой сообщил он, усаживаясь на край кровати и устраивая меня на коленях.

Наверное, это было глупо, но я поверила. Слишком хотелось, чтобы это было правдой, что не только я тосковала о нём и не могла уснуть, но и он всё это время вспоминал меня. Да и как было не поверить той пронзительной нежности, с которой он сейчас, — когда как будто была утолена первая жажда, — целовал меня, прикасался ко мне?

Засыпали мы тоже вместе, обнявшись и переплетясь в единое целое. Первый раз за долгое время я засыпала спокойно, без тяжёлых мыслей и страхов перед будущим.

Мою голову посетила запоздалая мысль, что нужно успокоить отца, как-то сообщить, что со мной всё в порядке, да и вообще по-хорошему стоило вернуться домой. Но никаких действий по её реализации я предпринять не успела: где-то на середине этих рассуждений меня сморил сон. Слишком эмоционально насыщенным и неожиданным выдался день, да и моральную усталость последнего круга, наполненного сплошными тревогами и волнениями, нельзя было сбрасывать со счетов.

Проснулась от непонятного лёгкого толчка. Вскинувшись, обнаружила, что каюта погружена в полумрак, я лежу рядом с хозяином этой каюты, прижатая к его боку, а разбудил меня тихий смех этого самого хозяина.

— Ты чего? — шёпотом уточнила я.

— Я? Я на время посмотрел, — непонятно отозвался он. — По корабельному сейчас пять утра.

— И что в этом смешного? — ворчливо спросонья продолжила недоумевать я. — Ну и спи!

— Действительно, что ещё остаётся! — фыркнул он.

— Зуев, да ты можешь толком объяснить, что случилось? — недовольно уточнила я, опираясь на локоть и разглядывая мужчину. У него в этот момент было странное выражение лица; весёлое и одновременно почему-то обречённое.

— Ты только пообещай не ругаться, я действительно нечаянно, — прекратив смеяться, с ухмылкой сообщил он. — Твоё присутствие разрушительно сказывается на моей способности здраво мыслить. А я ещё не верил!

— Что случилось? — уже встревоженно попыталась добиться внятного ответа я.

— Сейчас пять утра. А на четверть двенадцатого вчерашнего вечера был запланирован старт корабля: Авдеев слишком занятой человек, чтобы позволить себе тратить время на утрясание мелких вопросов, он специально для этих целей группу работников привёз. Так что мы уже давно в прыжке.

— Дырку надо мной в небе, — обречённо выдохнула я, роняя голову ему на плечо. — Папа! Он же изведётся весь! Но как подобное могло получиться?! Неужели никто не обратил внимания на постороннего на борту?

— Подозреваю, в обратный путь с экскурсией на Землю и какой-нибудь дипломатической миссией мы прихватили кого-то из твоих сородичей, и тебя посчитали одной из них. Вернее, автоматика посчитала, ты же со мной пришла, а в остальном… Получается, я тебя похитил и нелегально протащил на борт. Чёрт побери, Мартинас с меня точно голову снимет, — насмешливо фыркнул он.

— И что теперь? — напряжённо уточнила я. — Я очень рада возможности быть рядом с Яриком, но… что мне делать дальше? Я же правильно понимаю, никто не будет возвращать ради меня корабль, и мы сейчас летим на Землю. Как мне быть? У меня же даже документов нет, не только хоть как-то обустроиться не получится, меня из корабля не выпустят!

— Что-нибудь придумаем, — хмыкнул Зуев, перекатываясь на бок и прижимая меня к себе. — Тебе-то точно ничего не грозит.

— А тебе? — подозрительно уточнила я, запрокидывая голову и пытаясь заглянуть ему в лицо.

— Чёрт его знает! — легкомысленно отмахнулся он. — Убить не убьют, а там… С одной стороны, хорошего в этом мало. Самая главная проблема, что на это всё могут обидеться твои сородичи; шансов немного, но даже небольшая вероятность дипломатического конфликта моему руководству не понравится. Особенно если ты пожалуешься, скажем, Авдееву, что я, редкостный мерзавец и скотина, из родного дома уволок, надругался и смертельно оскорбил. Тогда точно разжалуют нафиг и посадят очень далеко и надолго, это я на первый раз отделался лёгким испугом. А, с другой стороны, если ты не решишь мне страшно отомстить, будет шанс замять, отделавшись выволочкой от Мартинаса. Ну, и весточку тебе домой тоже как-нибудь передадим; в конце концов, воспользуемся оперативными каналами. Не думаю, что там всё свернули, а на такое мелкое служебное нарушение точно никто внимания не обратит. Ну, что, изволишь на меня гневаться, или простишь?

— Зуев, ты невыносим, — со вздохом резюмировала я его монолог, в ответ на что мужчина насмешливо фыркнул. — Если ты виноват, то я сама виновата не меньше. Но я всё равно не понимаю, как быть и что делать. Мне же даже надеть нечего!

— Это обычная женская проблема, — рассмеялся он. — Ладно, до дома как-нибудь дотянем.

— До какого дома? — настороженно уточнила я.

— До моего, надо думать, — он слегка пожал плечами. — Если нет других предложений и внятных возражений.

— Ты… планируешь привезти меня к себе домой? — переспросила я, снова приподнимаясь на локте.

— А ты против? — с непонятным выражением лица уточнил он.

— Но зачем?! — выдохнула я.

— Знакомиться, — едва заметно пожал плечом мужчина, продолжая внимательно меня разглядывать. — Думаю, маме будет очень интересно посмотреть на мать её внука.

— Ты вот это сейчас серьёзно? — недоверчиво нахмурилась я. — Ты действительно этого хочешь? То есть, я имею в виду, хочешь, чтобы я… чтобы мы… чтобы они… — замялась я, не решаясь произнести вслух то, о чём не смела до сих пор мечтать, и смертельно боясь ответа на свои вопросы.

— Я… — начал он, но запнулся и недовольно поморщился. А я вдруг поняла, что под моей ладонью, лежащей на рёбрах мужчины, его сердце стучит странно поспешно, как будто Зуев… волнуется?! — Если честно, не совсем, — со вздохом сообщил он, усмехнувшись. — Это должна была быть военная хитрость. Тебе бы непременно понравилось в этом бедламе, ты согласилась бы, — не смотри на меня так, согласилась бы, от маминого гостеприимства ещё никто добровольно не уходил, — пожить там подольше. А там, глядишь, привыкла бы и окончательно прижилась. По-моему, неплохой план, как ты думаешь?

— Но зачем?! — совсем уж растерянно уточнила я. Это было настолько неожиданно, что казалось сном. Может, я правда до сих пор не проснулась? Или тронулась умом, и сейчас просто брежу?

— По многим причинам, — вновь пожал плечами он. — Во-первых, за идею лишить её внука мама смертельно на меня обидится, а так он будет у неё под рукой. Во-вторых, Ярику там будет хорошо; свежий воздух, куча нянек. В-третьих, тебе тоже будет легче и веселее: будет, кому помочь, и там в самом деле здорово. Согласись, довольно веские причины.

— Да, пожалуй, — я растянула губы в улыбке, пытаясь унять мучительную боль в груди. Моё глупое сердце рассчитывало совсем на другой ответ. Да, землянин был тысячу раз прав, и причины можно было считать вескими, и даже, наверное, стоило поблагодарить его за заботу. Но, дырку над ним в небе, я не этого хотела! Чтобы сделано это было не ради свежего воздуха и неизвестной мне женщины, а для…

— Но это не главное, — вкрадчиво проговорил мужчина, мягко подаваясь вперёд и легко опрокидывая меня на спину.

— А что? — шумно сглотнув, уточнила я, потому что майор замолчал, пристально вглядываясь в моё лицо. Под этим взглядом мне почему-то стало здорово не по себе; было в нём что-то очень хищное и даже угрожающее. Мужчина скользнул ладонью по моей груди, обхватил лицо, погладил большим пальцем подбородок.

— Что вы оба в таком случае уже никуда от меня не денетесь, — со странной усмешкой тихо ответил он. — И у меня будет возможность спокойно, без спешки и под благовидным предлогом приручить тебя, заставить ко мне привыкнуть, а потом и почувствовать необходимость моего присутствия в твоей жизни.

— Почему? — выдохнула я, потому что мужчина опять замолчал.

— Я только сейчас понял, насколько ты мне нужна, — медленно и как будто через силу проговорил он. — Понял, что скучал, что не мог забыть. Что мне безумно нравится наблюдать, как ты возишься с Яриком, как при этом улыбаешься. Что мне хочется видеть, как он будет расти и называть тебя «мамой». Что я хочу возвращаться к тебе, и чтобы вы оба меня ждали. Что рядом с тобой я буквально теряю голову, и это ощущение мне по непонятной причине очень нравится. Нравится, как ты смеёшься, дуешься, возмущаешься; даже это дурацкое обращение по фамилии, кажется, уже нравится, — он опять запнулся, глубоко вздохнул и изобразил свою обыкновенную ироничную усмешку. — Как думаешь, у меня получится претворить эту идею в жизнь, или я тебя сейчас совсем запугал?

— Зуев, ты невыносим! — проговорила я, чувствуя, как губы сами собой раздвигаются в радостной улыбке, а сердце опять норовит выскочить наружу. — Уже получилось, — шепнула я, обхватывая обеими ладонями его лицо и притягивая к себе для поцелуя.

Семён Зуев.

Никогда не предполагал, что просто сказать несколько слов может быть так трудно. Я пытался, и всё никак не мог вспомнить, когда же я последний раз так волновался. И именно это беспокойство заставило меня окончательно разобраться в собственных ощущениях, желаниях и эмоциях. Пожалуй, если бы не оно, я бы и не подумал рассказывать Рури собственные планы, а спокойно следовал принятому решению. Но собственные страхи лучше преодолевать сразу, по горячим следам.

И не пожалел. Стоило сформулировать в слова все мысли, которые блуждали в голове, да ещё получить в ответ на них ту удивительную счастливую сияющую улыбку, и в голове, да и в окружающем мире всё вдруг утряслось и аккуратно встало на свои места. Сразу стало легко и спокойно, в туманных перспективах бытия наметилась определённая ясность, а освобождённая от тяжёлого и непривычного вопроса голова включилась в нормальный режим работы.

Принять полученный вердикт оказалось удивительно легко. Да, эта женщина мне нужна, и перспектива разделить с ней собственную жизнь, быть рядом, служить поддержкой и опорой, хранить верность и дальше по тексту, как принято говорить в этих старых клятвах, не просто не пугает, а даже почему-то радует. В общем, можно сказать — отбегался. Пора вить гнездо, пересматривать некоторые привычки и… решать что-то со службой. Впрочем, тут оставалось только надеяться на чудо и начальственное снисхождение: куда пошлют, туда и полечу. Хрен меня кто пустит в отставку.

Наше со зверушкой выяснение отношений было прервано на самом интересном месте: стоило потянуться друг к другу для поцелуя, как в кроватке завёлся Ярик. И вдохновенно, от всей широты души, развлекал нас концертом по заявкам почти три часа без перерыва, после чего выдохся и опять задрых. Спрашивается, и чего орал, чего хотел? Видимо, того самого и хотел: орать.

Рури через пару секунд выключилась с ним в обнимку на койке, а я понял, что сон окончательно пропал, и задумался, чем заняться дальше. Мысль была неожиданная, и по дороге к Рунару не посещала меня ни разу: всю дорогу я развлекал Авдеева разговорами и заодно развлекался сам, а теперь надобность в моих услугах отпала. Пол часа потратив на зарядку и ещё минут десять — на утренние водные процедуры, я всё-таки придумал для себя занятие. Следовало поговорить с министром внешних связей и покаяться в содеянном. Всё равно ведь присутствие Рури на борту рано или поздно раскроется, так лучше сознаться сразу.

Авдеев всегда просыпался спозаранку, и к девяти часам, когда я добрался до его каюты, уже должен был позавтракать и вовсю заниматься рабочими вопросами, так что заявиться совсем не вовремя я не опасался. Вряд ли он был занят чем-то по-настоящему срочным и требующим полной концентрации внимания.

Дождавшись разрешения на вход, я нашёл хозяина каюты в довольно обширной компании из немолодого человека (насколько я помнил, это был один из учёных, биолог) и троих зверушек. В смысле, рунарцев, среди которых с некоторым удивлением и иронией обнаружил знакомую лысую макушку собственного тестя. Пока ещё, правда, будущего, но это мелочи.

— А, Семён, доброе утро, — Авдеев поприветствовал меня вежливой улыбкой. — Ты по делу, или так?

— По делу, но оно может подождать, — честно ответил я, пожав плечами. Тот в ответ медленно кивнул, испытующе глядя на меня.

— Каяться пришёл?

— Так точно, — не стал спорить я и даже почти не удивился. — Уже выяснили?

— Выяснили и доложили, — кивнул он. — Правда, поздно выяснили, уже в прыжке, поэтому шум поднимать не стали. Да ты проходи, присаживайся, — Авдеев сделал приглашающий жест. Некоторые предложения имеют силу письменных приказов, и это было явно из них, так что я прошествовал к одному из трёх свободных стульев, оказавшись напротив министра. Каюта дипломата представляла собой комплекс из трёх помещений — спальни, гостиной и небольшой переговорной, где все присутствующие и заседали в довольно расслабленной обстановке. — Ты, по-моему, тоже не очень спешил.

— А я тоже поздно выяснил.

— Хм. Если судить по выражению твоего лица, проблем не будет? — Авдеев вопросительно вскинул брови.

— Если и будут, то исключительно мои и личного характера, — не удержался я от улыбки.

— Действительно, как я мог усомниться, — вдруг улыбнулся он в ответ. — Чтобы ты, да не сумел уболтать женщину! Расскажи хоть, до чего договорились? До отсутствия взаимных претензий, или до чего-нибудь более интересного, и тебя можно поздравить?

Удивляться осведомлённости и прозорливости Авдеева я не стал. Насколько я успел выучить, этот человек всегда был в курсе всего, происходящего вокруг, и, допуская в своё окружение нового человека, узнавал о нём всю подноготную. И уж наверняка он сумел сопоставить историю возложения на меня взыскания со слишком человеческим видом моей зверушки и её визитом на корабль; логическая задачка сомнительной сложности.

— Можно поздравить, — усмехнулся я. Присутствующие при разговоре посторонние, не понимавшие, о чём речь, отвлеклись на какие-то собственные тихие переговоры, периодически бросая на нас обоих любопытные взгляды. А Тур-Рааш, кажется, пытался взглядом прожечь во мне дыру.

— В таком случае, рад первым поздравить с такими приятными изменениями в жизни, — сдержанно улыбнувшись, кивнул Авдеев. — Думаю, мелкие бюрократические формальности будет нетрудно уладить. Рад, что мой небольшой каприз имел такие… жизнеутверждающие последствия.

— А уж как я рад, — засмеялся я. — Не будет с моей стороны наглостью пригласить вас в качестве почётного гостя?

— Хитрый, — хмыкнул Александр Сергеевич. — Впрочем, почему бы и нет, если я в тот момент буду на Земле. Я давно уже хотел выразить восхищение той удивительной женщине, которая мало того что терпит Димин характер столько лет, так ещё умудряется на него благотворно влиять.

— А вы в крайнем случае просто в гости заходите, — хмыкнул я. О знакомстве отца с Авдеевым я, конечно, был наслышан, но только теоретически. Никогда не думал, что их отношения можно назвать приятельскими. Любопытно, когда же их угораздило? Насколько я знаю, Авдеев всегда был далёк от армии, в дипломатическом корпусе состоял с юности и являлся потомственным дипломатом уже далеко не во втором поколении.

— Почему бы, собственно, нет? — задумчиво проговорил министр, и выражение лица у него в этот момент вдруг стало не то мечтательным, не то злорадным. — Ладно, Зуев, ещё два момента, и можешь идти. Во-первых, если вдруг надумаешь сменить вид деятельности на более оседлый, свяжись со мной. Мне кажется, из тебя может выйти толк. А, во-вторых, твоей персоной очень интересовался почтенный Тур-Рааш. И в свете всего вышесказанного я бы настоятельно рекомендовал не пренебрегать беседой с ним, — он вежливо кивнул лысому рунарцу. — Господин Тур-Рааш, это тот самый молодой человек, которым вы интересовались, Семён Зуев. Думаю, вам будет лучше поговорить наедине, — спрятав улыбку в уголках губ, он с намёком кивнул на дверь.

— Приятно познакомиться, — проявил вежливость я, поднимаясь с места. О чём желал поговорить со мной Тур-Рааш, я догадывался; а вот предыдущий намёк министра меня заинтересовал. Я что-то неправильно понял, или мне только что предложили сменить работу? Дипломатия и разведка всегда шли рука об руку, но всё равно это несколько внезапно. Хотя и весьма лестно.

— Взаимно, — кивнул рунарец. Правда, его выражение лица при этом сложно было назвать довольным.

— Если вы не против, я бы предложил продолжить знакомство в моей каюте, — невозмутимо продолжил я, жестом вежливо пропуская Тура-Рааш вперёд себя. Нам действительно следовало пообщаться и утрясти все разногласия, и именно из этих соображений я пригласил его к себе. Для наглядности. Полюбуется нашей идиллией и перестанет смотреть на меня, как на врага народа.

— Не против, — отрывисто кивнул он и вышел. Вежливо распрощавшись с присутствующими, я тоже шагнул через порог, мысленно ожидая чего угодно вплоть до попыток рукоприкладства. Вряд ли, конечно, но кто этих темпераментных ребят поймёт!

— Вот, стало быть, ты какой, — искоса глядя на меня, протянул Тур. Галакона он, в отличие от вожака, не знал, но на наше общее счастье у меня имелся лингводекодер.

— Такой — это какой? — не удержался от проявления любопытства я.

— Сытый. Самодовольный. Спокойный, — процедил мой собеседник, явно давая понять, что на мирный диалог не настроен. По-хорошему, его можно было понять и войти в положение встревоженного родителя, но никакого желания делать это у меня не было, и виноватым я себя не чувствовал. Да, скучавшей и переживавшей о Ярике Рури я сочувствовал, но ни изменить что-то, ни предотвратить не мог по определению, поскольку талантами провидца не обладаю. С таким же успехом можно было обвинять саму зверушку в том, что она отправилась в Федерацию шпионить. Но это Рури; а сейчас рядом со мной находился совершенно незнакомый тип, который, не разобравшись в ситуации, с ходу начал предъявлять претензии.

— Почему именно «само»? — насмешливо уточнил я. — Я, может, в принципе довольный. Жизнью. И настроение у меня с утра пораньше хорошее. А насчёт сытости я бы, кстати, поспорил…

— Подонок! — прорычал он, останавливаясь и сгребая меня обеими руками за воротник футболки. Футболка была, что называется, «домашняя», жалко её не было, так что я даже сопротивляться не стал. Однако, чем дальше, тем интереснее! — Ты сломал моей девочке жизнь!

— Какой именно девочке, конкретизируйте, пожалуйста, — язвительно уточнил я.

— Моей Рури! Сукин сын, да я тебя сейчас… — прорычал он, от всей широты оскорблённой души пытаясь приложить меня кулаком в лицо. Надо же, какой темпераментный! Зато теперь понятно, в кого удалась моя зверушка; вот остынет, я ему даже «спасибо» скажу.

Провоцировал его я совершенно сознательно. Можно было расположить к себе, проявить вежливость, построить разговор так, чтобы мужик не полез в драку. Но, принимая во внимание его изначальный настрой, неизбежный бессодержательный диалог на тему взаимоуважения и вечных моральных ценностей имел шансы сильно затянуться, а разобраться с вопросом хотелось быстрее.

Опять же, я-то ему ни одной гадости не сказал. И почти уверен, что Рури на меня не жаловалась; не с её благородством. То есть, все выводы, которые он сделал, он сделал самостоятельно, и решение о том, чтобы с первого же слова начать нарываться на скандал, принял сам. А спровоцировать на драку изначально не настроенного на неё индивида довольно трудно. Значит, с самого начала у мужика руки чесались. Вот пусть он выскажется, перекипит, выплеснет наболевшее, а там и спокойный разговор начнётся.

— А вот маму попрошу не трогать, — аккуратно и даже почти бережно скручивая рунарца в болевом захвате, проговорил я. Как бы то ни было, избиение пожилого учёного в мои планы не входило.

— Ублюдок! — сквозь зубы выплюнул он.

— Ничего подобного, вполне законнорожденный, — парировал я. — А вам не кажется по меньшей мере невежливым бросаться с кулаками на постороннего человека, который вам ничего плохого не сделал?

— Не сделал плохого? — прошипел Тур-Рааш. — Моя девочка в тень превратилась, тебя ночами звала, а ты, как я вижу, ни от бессонницы, ни от недостатка аппетита не страдаешь!

— Звала меня? — уточнил я в некоторой растерянности. Это была новость. Стало быть, зверушка грустила не только о Ярике, но и обо мне? От этой мысли по какой-то иррациональной причине стало немного неловко перед Рури, и в то же время новость оказалась чертовски приятной. Ну да ладно, между собой мы и сами разберёмся, кто перед кем в чём виноват и как за это стоит извиняться, а вот с раздражённо сопящим будущим родственником следовало разбираться прямо сейчас. — Уважаемый Тур-Рааш, вы вроде бы учёный, должны уметь думать головой, — начал я, переключаясь на серьёзный тон и выпуская рунарца из захвата. — Так включите разум и подумайте, каким образом я должен был об этом догадаться? Вам Рури рассказала, при каких обстоятельствах мы с ней… жидкостями обменялись? Рассказала, это я по лицу вижу. И даже, надо думать, рассказала, что расстались мы сразу после этого. И о существовании ребёнка я узнал спустя некоторое время после его рождения. Если вам это поможет, я честно пытался выяснить судьбу вашей дочери, но проследить её путь с момента нашего расставания не удалось. Ну так что? Разум победил, и вы сумеете спокойно дойти до моей каюты, а не устраивать разборки посреди коридора, или настроение подраться не пропало? — уточнил я.

— Пойдём, — ворчливо отозвался рунарец и, не глядя в мою сторону, двинулся по коридору. Хм. Никак, устыдился?

В каюте всё было без изменений: Рури с Яриком дрыхли вповалку. Совершенно сознательно игнорируя замершего на пороге гостя, я аккуратно взял сына на руки и переложил в кроватку, после чего занялся побудкой его мамы. Будить было жалко, уж очень живописно она вытянулась по диагонали кровати, зарывшись лицом в подушку, но лучше было снять все вопросы сразу. И разгневанного папашу успокоить, и саму Рури утешить: она ведь тоже вчера поминала его предстоящие волнения и тревоги. Потом выспится, до Земли лететь две недели, и никаких развлечений на это время не запланировано. Единственное разнообразие вносил Ярик, но он был весьма спокойным ребёнком, и подобные сегодняшнему представления устраивал довольно редко.

— Просыпайся, радость моя, подъём, — тихо позвал я, присаживаясь на край кровати и склоняясь к спящей женщине. Она в ответ сонно что-то буркнула в подушку. — Не надейся, — хмыкнул я, аккуратно почёсывая её за ухом. — Просыпайся, потом доспишь.

— Что там? Ярик? — пробормотала она, вынимая голову из подушки и поворачиваясь на бок. Глаза при этом оставались закрытыми.

— Нет, он спит, — обрадовал я её.

— Зуев, ты невыносим, — проворчала Рури, обхватывая меня рукой за шею и пытаясь уложить рядом с собой. — Спи.

Притянуть себя я, конечно, позволил, но на провокацию не поддался, и продолжил настаивать на своём уже другими методами. К стыду своему, увлёкшись процессом побудки, про торчащего на пороге родственника напрочь забыл. Сонная и категорически не желающая просыпаться Рури выглядела до крайности забавно и так уютно, что мне в самом деле захотелось к ней присоединиться. Правда, окончательно сдаться я не успел. На лёгкие поцелуи в торчащую из подушки часть мордашки женщина реагировала невнятным бурчанием, недовольным ворчанием, но в итоге открыла глаза и, сонно улыбаясь, одарила меня уже вполне вменяемым взглядом.

— Ну что тебе неймётся, а? — вздохнула она.

— Вот как раз сейчас я для разнообразия не виноват, — хмыкнул я.

— Да ты всегда не виноват, — проворчала Рури. — Ладно, коварный похититель, ты мне хоть какую-нибудь одежду предоставишь, или так и продержишь нагишом в каюте до самой Земли?

— Какое заманчивое предложение, — улыбнулся я. — Боюсь, всё, что я могу предложить — это вещи мои или Ярика. Его, сама понимаешь, не подойдут совсем, а вот мою футболку можно попробовать. Наряд, на мой взгляд, сомнительного удобства, но пара моих знакомых женщин утверждает, что это лучше любого халата.

— Каких таких женщин? — подозрительно уточнила она. В голосе отчётливо проскользнули ревнивые нотки, и я рассмеялся.

— Мои футболки донашивала исключительно Варька, а привычку эту дурацкую она переняла от мамы. Ну, как, берёшь? В принципе, я могу попробовать попросить что-нибудь у кого-нибудь из экипажа.

— Не надо, — почему-то испугалась зверушка. — Давай свою футболку!

— Рури?! — вдруг подал голос, привлекая к себе внимание, так и стоявший всё это время на пороге рунарец. Хорошо хоть находился он внутри каюты, а то получилось бы совсем забавно.

Зверушка вздрогнула, поспешно прикрылась одеялом и только после этого вскинула взгляд на гостя.

— Папа?! — растерянно вытаращилась она на него. — Что ты здесь делаешь?

— Что здесь делаю я?! — возмущённо уточнил он.

— Маша, ты куришь? — хмыкнул я себе под нос, вспоминая старый пошлый глупый анекдот, стянул футболку и вручил её женщине. Чтобы не отвлекаться на поиски другой и не отходить далеко от Рури. А то особой радости от встречи на папином лице не читалось.

— Что это значит?! — мрачно воззрился на меня Тур-Рааш.

— А на что это похоже? — съехидничал я.

— Это похоже на…

— А если сначала включить голову? — повысив голос, резко перебил его я, скептически вскинув бровь. Рури, поспешно натянув на себя футболку, вцепилась в мой локоть, глядя на отца растерянно и встревоженно. Хотя страха в ней не ощущалось, и это не могло не радовать. Мужчина запнулся, осёкся, одарил меня напряжённым сосредоточенным взглядом, но тут включилась зверушка.

— Сём, не надо, пожалуйста! — прижавшись к моему боку, умоляюще протянула она. — Не сердись, папа просто волновался.

— Это кто ещё сердится, — фыркнул я. — Я вообще молчу. И настроение у меня сегодня хорошее, и вообще почти праздник: ты наконец-то запомнила, как меня зовут.

— Зуев, ты…

— Невыносим, я помню, — со смехом перебил её я, поцеловал обиженно надутые губы и поднялся с кровати. — Ладно, хватит театра с цирком пополам. Тур-Рааш, успокойтесь и присядьте; Рури, иди уже утешь своего отца и объясни ему, что я не собираюсь тебя есть. А я пока закажу завтрак, потому что есть всё-таки хочется.

К моему искреннему удовольствию, рунарец действительно взял себя в руки, а Рури окончательно проснулась. Пока я общался с системой доставки и одевался, зверушка с радостными причитаниями немного повисела на папе, отчего тот вполне успокоился и расслабился. Да ещё весьма кстати проснулся полный сил и готовности к новому дню Ярик, и новоявленный дед при виде жизнерадостного потомка, особенно когда этого потомка сунули ему в руки, окончательно подобрел.

— Теперь я вижу, Семён, что я был к вам несправедлив, и должен извиниться, — в конце концов, серьёзно хмурясь, заговорил Тур-Рааш. Ого, меня повысили, ко мне теперь на «вы»? Я насмешливо хмыкнул, и в тот же момент получил тычок в рёбра от сидящей рядом Рури.

— Ты чего? — уточнил я.

— Не надо, пожалуйста! — она состроила умоляющую мордашку. — Ты точно сейчас хотел сказать какую-то гадость!

— Ох уж мне эти женщины, — проворчал я. — Дай только возможность, сразу воспитывать начинают!

— Я не воспитываю, я уговариваю, — выражение лица стало виноватым. — Просто к твоей манере общения надо привыкнуть, а я очень не хочу, чтобы папа сейчас опять расстраивался.

— Вот пусть начинает привыкать сейчас, — насмешливо фыркнул я. — Пока я один, и у него есть такая возможность.

— А что будет потом? — настороженно уточнила Рури.

— А потом мы познакомим его с генералом, — мстительно пообещал я.

— Зачем? — ещё сильнее напряглась зверушка.

— Да ты не бойся, он не такой страшный, — подбодрил её я, покрепче прижав к собственному боку и потрепав по плечу. Было нетрудно догадаться, чего могла понапридумывать себе рунарка на основании характеристик и отзывов о рабочих качествах отца. — Вернее, все ужасы он оставляет на работе, а дома белый и пушистый. Все домашние в один голос утверждают, что я его копия, так что выводы делай сама.

— И всё-таки, мне в самом деле стоит извиниться, — усмехнувшись, вмешался в наш диалог Тур-Рааш. — У вас есть недостатки, но при этом вы хороший человек. И тем приятней видеть ваше отношение к моей малышке. Я рад, что она оказалась в надёжных руках, пусть и на другом конце галактики.

— Да ладно, с кем не бывает, — поморщившись, отмахнулся я, закрывая тему. На высокопарные речи у меня в большинстве случаев проявлялась крайне ехидная реакция, вроде изжоги у некоторых людей от острой пищи. Исключения порой случались, но сегодня явно был не тот случай, а я для разнообразия решил выполнить просьбу Рури и не задирать лишний раз её отца. И сам же удивился принятому решению: не то это всё последствия хорошего настроения с утра пораньше, не то моя хитрая зверушка начинает потихоньку осваивать чисто женскую науку свивания верёвок из подручных средств, то есть — окружающих мужчин.

При ближайшем рассмотрении Тур-Рааш оказался вполне неплохим мужиком, просто импульсивным, как и большинство его сородичей. Так что к концу дороги мы вполне сумели найти общий язык к вящей радости моей зверушки. Тот факт, что ввязался в эту экспедицию тесть исключительно из-за меня, совершенно не удивил и не вызвал никаких эмоций. Хотя сам рунарец по этому поводу очень горевал и раскаивался, что так плохо обо мне думал. Приятно, конечно, когда тебя хвалят, но в таком формате — очень утомительно. Зато вопрос, почему Рури оказалась такой совестливой, доброй и благородной, отпал сам собой: последствия воспитания. Я, впрочем, не внакладе; если бы не это воспитание, быть бы мне сейчас космическим мусором где-то на просторах галактики.

Путь на Землю оказался чуть менее прямым, чем дорога до Рунара, просто потому, что возникла необходимость в дозаправке. Но это было к лучшему; удалось обеспечить Рури хоть каким-то минимумом одежды.

А ещё в тот момент, когда я вернулся со станции на корабль, и с удовольствием выслушивал, какой я самый замечательный и самый заботливый, вдруг ожила моя болталка, уже настолько привычно сидевшая на ухе, что я её не замечал.

— Привет, Варежка, — с некоторым удивлением ответил я на вызов.

— Ой! Ух ты, — удивлённо вытаращилась на меня сестра. — Смотри-ка, наугад вызвала, а ты ответил! Ты что, дома?

— Это смотря что считать домом, — хмыкнул я, с интересом разглядывая её физиономию. За то время, что мы не виделись, Варвара не изменилась совершенно; та же радужная шевелюра, та же пилотка набекрень, то же выражение немного безумной радости на симпатичной мордашке. Семейное счастье, оно накладывает свой отпечаток.

— Тьфу на тебя, — отмахнулась сестра. — Я не это хотела сказать. Ты мне объясни, что там мама за ужасы рассказывает?

— Видимо, те самые, которые читает. Когда я её крайний раз видел, она дочиталась до нервных обмороков; если отец не отобрал у неё всю эту литературу, могло быть хуже, — съехидничал я.

— Ага, то есть, тот факт, что ты где-то на стороне ребёнка сделал и таким образом отчитался перед ней по внукам, она придумала? — фыркнула Варя.

— А ты что, завидуешь? Муж наконец-то взялся за тебя всерьёз, и решил по старому дорийскому обычаю усадить дома, детей растить?

— Вот я всегда говорила, что с Ингом мне повезло уже хотя бы потому, что он на тебя не похож, — весело хмыкнула она. — Не дождёшься, у нас с ним полная гармония и понимание. Я догадываюсь, почему ты ничего не объяснил маме, она у нас очень чувствительная, но со мной-то поделись! Что случилось с его мамой? Если она от тебя сбежала, это ещё полбеды. Но мне почему-то не верится; ты у нас, конечно, зараза редкая, но зараза уж очень обаятельная.

— А почему ты думаешь, что сбегать должна была именно она? — иронично уточнил я.

— Долго объяснять; считай, это моя женская интуиция, — отмахнулась Варвара.

— Опять Дарла со своими всевидящими глюками что-нибудь напророчила?

— Так нечестно! — она сложила брови домиком. — Ничего-то от тебя не скроешь. Да, Дарла; и всё-таки, что там за история?

— И что она напророчила? — мрачно уточнил я.

— Давай баш на баш. Ты мне рассказываешь, что у тебя там произошло, а, главное, чем всё это закончилось, — без дураков и без игры слов, угу, — а я тебе пересказываю пророчество, — уцепилась сестра.

— Да не мельтеши ты, счастливо всё закончилось, — поморщился я. — У тебя действительно появился племянник, Ярослав; обаятельный и общительный парень, весь в меня. И с мамой его всё в порядке, сейчас как раз летим с родителями знакомиться.

— О как! Тогда, значит, пророчество неактуально, — мне показалось, или она действительно с облегчением перевела дух? — Если отбросить душещипательные подробности, Дарла очень тебе сочувствовала и утверждала, что некая воля вас слишком крепко связала, и, дескать, друг без друга ваши сердца остановятся. Может, конечно, всё это имело исключительно аллегорический смысл, но я на всякий случай перепугалась и начала тебе звонить. Видишь, как удачно поймала!

— Воля, говоришь? — рассеянно хмыкнул я. — Ну, кое-что это объясняет.

— Эй, ты смотри там глупостей не наделай! А то любите вы, мужики, от очевидного бегать, — сообщила она, бросив взгляд куда-то в сторону. На мужа, надо полагать. — Гордые же все, принципиальные; решишь, что раз не твои чувства, так и не надо им поддаваться, и сбежишь куда-нибудь на край света.

— Варь, не тараторь, — я иронично усмехнулся. — Не собираюсь я никуда бегать, меня всё устраивает. Ты меня со своим благородным дорийцем не путай!

— Мой благородный дориец, помимо благородства ещё добрый, ласковый и чувствительный, — она расплылась в довольной улыбке, опять кося в сторону. — А ты — чурбан берёзовый. Нет, дубовый! Ты и не такую глупость можешь сотворить из соображений логики и государственной безопасности.

— Ладно, пока, и привет передавай своему чувствительному, — отмахнулся я. — А то мы уже, наверное, отстыковались, сейчас всё равно сигнал пропадёт.

— И тебе привет, — сообщила Варвара и разорвала связь.

— А кто такая Дарла? — ненавязчиво пристраиваясь ко мне под бок, поинтересовалась Рури.

— Ревнуешь? — хмыкнул я, с удовольствием обнимая зверушку и заваливаясь вместе с ней на койку. Закинув одну руку за голову, второй придерживая женщину, устроился поудобнее. Чёрт побери, а жизнь-то налаживается!

Не знаю, правы ли те всезнающие энергетические сущности, с которыми разговаривает Дарла, и дело действительно в воздействии Зова, или всё гораздо проще, без посторонних воздействий, но у меня не возникает совершенно никакого желания бороться с этими мыслями и чувствами. Хорошо же ведь; смысл что-то менять?

— Ну, не в этом случае, — немного смутилась она. — Я по смыслу догадалась, что это что-то другое, и просто полюбопытствовала. Ты с сестрой разговаривал? И… что она?

— А по смыслу не догадалась? — съехидничал я. Женщина состроила укоризненно-скептическую физиономию и недовольно фыркнула, после чего устроила голову на сложенных у меня на груди ладонях. — Заклинала ни в коем случае не отпускать тебя далеко. Ей там одна экзальтированная особа, — собственно, та самая Дарла, — нагадала, что нас с тобой связала какая-то воля, и поодиночке мы чуть ли не умрём в муках. Да не дёргайся ты так; во-первых, всё, что говорит эта барышня, надо делить минимум на четыре, а, во-вторых, ты что, планировала побег, раз теперь так напряглась?

— Я-то нет, — пробормотала она, отводя взгляд.

— Глупая женщина, — проворчал я, обнимая её обеими руками и покрепче прижимая к себе. — Никуда я от тебя не денусь; собирался бы деться, домой бы не вёз и сестру с невесткой не поздравлял. Ну, что теперь? — вздохнул я, перекатываясь на кровати и укладывая Рури на спину, потому что уж очень подозрительно она начала пытаться зарыться лицом в моё плечо, да ещё характерно всхлипывала при этом.

— Извини, — тихо шмыгнула носом она. — Просто это всё… не всё… не то!

— Всё, не всё, — передразнил я, осторожно отцепляя её от своей футболки. — Что не так-то?

— Ну, то, что ты сказал… Это ведь не любовь, — шёпотом выдохнула она, усиленно не глядя мне в глаза.

— Тьфу! — не сдержался я. — И ты из-за этого сырость развела? Что я тебе не в тех словах в любви признавался что ли?! Ну, женщины! — насмешливо фыркнул я, разглядывая её блестящее от слёз лицо с огромными очень растерянно глядящими на меня глазами. — И опять этот взгляд, — я скептически хмыкнул. — Ладно, если тебе это настолько важно — переформулирую. Я люблю тебя, и планирую в самом ближайшем будущем на тебе жениться. Отказы и возражения не принимаются, а развод в нашей семье вообще ругательное слово.

— Как строго, — смущённо пробормотала Рури, гладя меня ладонью по щеке и сияя той самой необыкновенной улыбкой. — Когда ты так улыбаешься, у тебя вот здесь ямочка на щеке появляется. Это так мило!

Этого я уже не выдержал и расхохотался в голос. С ума сойти, куда мир катится; и я вместе с ним!

Забавное, но почему-то приятное ощущение.