Восемь

Книга предназначена только для ознакомительного чтения. Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена.

Любое коммерческое и иное использование материала, кроме предварительного ознакомления, запрещено. Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Книга: Восемь

Автор: И.С. Картер

Серия: Любовь в цифрах #6, (герои разные, наша группа будет переводить все книги серии)

Количество глав: пролог + 26 глав + эпилог

Переводчик: Екатерина Геворгян ( с 1 по 17 главу), BellA (с 18)

Редактор: Дарья Ганус (1-11), Diana Molchanova (с 12-17, с 20), Светлана Омельченко (18 и 19)

Вычитка: Лаура Бублевич

Обложка: Svetlana M.

Наша группа: https://vk.com/passion.oflove (Passion of love ♔ Перевод книг 18+)

Аннотация:

Сожалею о вашей утрате.

Зачем люди говорят это?

Когда у тебя забирают тех, кого любишь, когда частичка тебя умирает вместе с ними, ты не теряешь их будто ключи от машины или мобильный. Они не заваливаются между диванными подушками, их не забывают в замке зажигания, чтобы позже ты смог их найти. Их не положили куда-то по рассеянности и забыли. Ты никогда не потеряешь их, потому что они живут в твоем сердце.

Раздирающая душу боль, которая обжигает легкие с каждым вдохом, приходит от осознания того, что ты не можешь быть рядом с ними там, где они сейчас.

Безобразное и неподдельное чувство скорби оставлено в прошлом.

Мне жаль, что они покинули тебя.

Мне жаль, что ты один.

Мне жаль, что тебе больно.

Утрата ни с чем не сравнится.

Она была моей первой любовью.

И стала последней.

Внутри меня только пустота, хоть я и притворяюсь, что во мне живет любовь к тем, кто остался после ее ухода.

Я нужен нашей маленькой девочке и новорожденному сыну.

Сейчас я и мать, и отец.

Я опустошен, внутри меня ничего не осталось.

Я ракушка.

Тогда почему девушка с лицом ангела и глазами, отражающими мою пустоту, смотрит на меня так, словно я значу для нее все?

Пролог

Джош (14 лет)

— Привет, Джош. Как оно сегодня? Висит налево или направо?

Еще не начавший ломаться голос Айзека звучит где-то за моей спиной, и, несмотря на то, что я полностью засунул голову в шкафчик, закатываю глаза, услышав это детское приветствие.

Моему младшему брату всего двенадцать, но ведет он себя наглее, чем любой мужчина, который старше его в два раза. А с тех пор, как год назад Айзек начал ходить в мою школу, то стал головной болью.

— Повзрослей, Айз. Ты сейчас ходишь в школу для больших мальчиков, и самое время начать вести себя соответствующе.

Хватаю толстый учебник по математике для следующего урока и, громко хлопая дверцой, закрываю шкафчик.

— А тебе четырнадцать, а не сорок, Джош. Потом у тебя будет куча времени, чтобы быть старым и скучным. Почему ты постоянно должен вести себя как папа?

Потому что ты все время ведешь себя как ребенок.

Поворачиваюсь к Айзеку лицом, лямка моего рюкзака съезжает с плеча, и я ловлю ее сгибом локтя, при этом учебник, зажатый в моей рук, с громким шлепком падает на потертый линолеум на полу.

— У тебя что, друзей нет, с которыми можно зависнуть? — выхожу я из себя и гневно смотрю на него, пока наклоняюсь, чтобы поднять упавший учебник по математике.

Айз вдруг замолкает и делает шаг назад, искривляя рот в дерзкой ухмылке, а так как все мое внимание направлено на него, я не вижу, что происходит вокруг.

Едва прикасаюсь кончиками пальцев к обложке книги, как тут же сталкиваюсь своей головой с чьей-то еще, и падаю на бок, ругаясь и хватаясь за лоб, на котором мгновенно появляется огромная шишка.

— Ой! Прости, прости, — раздается нежный голос. — Всегда была твердолобой. Я просто пыталась поднять книгу, которую ты уронил.

Учебник по математике попадает в поле моего зрения. Девушка держит его бледными маленькими пальчиками с нежно-розовым маникюром.

— Может быть, я могу пойти с тобой на урок? Сегодня мой первый день в школе, и, кажется, у нас обоих следующим уроком идет математика, — продолжает мелодичный женственный голос. Девушка рукой немного трясет учебник, чтобы побудить меня забрать его.

Бормоча благодарность, я спешу забрать его; моя голова кружится от звука ее голоса, но как только я, наконец, поднимаю взгляд на ее лицо, все навыки общения покидают меня, растекаясь лужицей у ног.

Белокурые волосы крупными кудрями обрамляют ее лицо в форме сердечка, светло-голубые глаза с длинными темно-русыми ресницами смотрят вниз на меня, а самые розовые губы, которые я когда-либо видел у девочек, изгибаются в робкой улыбке.

— Привет, я Айз, — решительно заявляет Айзек, протягивая ей одну руку для пожатия, а другой приглаживая свои взъерошенные волосы — волосы, от которых, кажется, все девчонки просто тащатся.

Она улыбается ему и произносит лишь быстрое «привет», но вместо того, чтобы пожать ему руку, девушка наклоняется и протягивает мне свою изящную ручку с симпатичными пальчиками и розовыми ногтями.

— Я Лора Майлс. Приятно познакомиться с тобой…?

Я пялюсь на нее. На ее шелковые волосы и утонченные черты. На крошечную родинку прямо под ее левым глазом и еле заметный светлый шрам в уголке пухлой верхней губы.

— Он Джош, — услужливо заявляет Айзек. — И, я думаю, он проглотил язык.

Девушка улыбается еще раз, просто поднимая уголки губ вверх, ее рука так и висит в воздухе между нами, предлагая мне принять ее помощь. Я все также не шевелюсь и не произношу ни звука. Ее мягкая улыбка начинает угасать с каждой секундой, а в ясных глазах мелькает сомнение.

— Черт побери, Джош. Подними свою задницу и проводи девушку на урок, или я сам покажу ей дорогу, хотя у меня сейчас физкультура, и мистер Хиггс заставит меня наматывать круги по полю для регби, если еще раз опоздаю.

Лора улыбается, на этот раз нервно, и медленно убирает протянутую руку. Пальцами она теребит потертый край ранца, и немного переминается с ноги на ногу, пока обдумывает, как может выйти из этой ситуации и никогда не вспоминать о ней.

Именно в тот момент, когда я чувствую, что она отдаляется, мои конечности начинают меня слушаться, и, выпрямив ноги, я встаю. Мой мозг наконец-то догоняет тот орган, который неудержимо бьется у меня в груди, и что-то внутри меня переключается, пока не щелкает, а затем весь мир обретает четкие очертания.

«Не дай ей уйти.

Возьми ее за руку.

Не отпускай».

— Привет, — нерешительно говорю я, протягивая одну руку ей, а другой поправляю свои очки с толстыми стеклами на переносице. — Я Джош. Прости за случившееся. Думаю, на минуту я растерял все слова, или, может, ты забрала их, — бормочу я и застенчиво пожимаю плечами от бреда, который вылетает из моего рта, но один взгляд в ее глаза, и вдруг чувствую себя достаточно храбрым, чтобы закончить свое необдуманное признание. — Но обратно они мне не нужны. Ты можешь оставить себе их все.

Айзек стонет где-то позади меня, и я слышу, как он начинает напевать песню «Loser» группы Beck, но мне все равно, потому что Лора Майлс улыбается мне. И это не стеснительная улыбка или робкая. Это широкая, смелая улыбка. Даже ее глаза улыбаются мне, а брови, изогнутые дугой, идеально дополняют прекрасное сияющее выражение лица.

Лора улыбается.

Она берет мою руку в свою, наши пальцы соприкасаются, ладони обдает жаром, а слова снова покидают меня. Я не могу сказать ни одной остроумной шутки, пока мы идем, взявшись за руки через переполненные коридоры школы. С моей стороны нет никаких проявлений дерзости или флирта. Тишина между нами наэлектризована и пульсирует новизной эмоций, которые щекочут каждый сантиметр моей кожи. Этот день переполнен возможностями. Теперь это не просто я или она. Этот момент становится началом «нас».

Лора снова похищает мои слова, и я не хочу, чтобы она их мне возвращала. Они принадлежат ей. Я принадлежу ей.

Лора (14 лет и 9 месяцев)

Еще одна новая школа.

Я наблюдаю за толпами подростков, которые собираются в группы, сформированные по принципу социального положения, возраста или пола. Спортсмены уже бросают мяч между собой на краю футбольного поля, а популярные девчонки сидят на ограждении, наблюдая за ними и перемывая кости всем и каждому. Ученики помладше с широко открытыми глазами испуганно таращатся на здание перед ними, выглядя так, будто оно может проглотить их целиком, в то время как прилежные и жаждущие знаний ребята, те самые, которых называют «ботанами» или «зубрилами», уже стоят на ступеньках и ждут, когда откроется центральная дверь.

К какой группе отношусь я?

Да, я новенькая, но не маленькая, как те, которые готовы начать свой первый день в старшей школе. У меня нет здесь друзей, поэтому я не с популярными девчонками. Значит, остаются зубрилы, потому что я не собираюсь подходить к спортсменам и играть с ними в мяч — это стало бы немедленным социальным самоубийством.

Мне нравится школу, нравится учиться и я уже знаю, кем хочу быть после окончания — учителем. В таком случае, мне, наверное, стоит подняться на лестницу и подождать, когда зазвенит звонок, и откроются двери? Или, возможно, буду сама по себе.

Не знаю, как долго мой отец продержится на новой работе, или как скоро его поймают трахающимся с кем-то из его офиса, и мы будем вынуждены уехать, чтобы начать все сначала.

Не знаю, почему моя мама не уходит от него. Ну, точнее, знаю. Она слабачка. Ей нравится надежность, нравятся деньги, и мама боится остаться одинокой в сорок. Хотя, если спросить ее, она ответит, что не уходит из-за меня. Ага, хорошая, хорошая мамочка. Я буду последним человеком, о ком задумается хоть кто-то из вас, учитывая всю вашу запутанную и наполненную драмой жизнь.

Я одинока.

«Лора Майлс, новая девочка, одиночка»

«Лора Майлс симпатичная, как мне кажется, но я слышал, что ее исключили из предыдущей школы за секс с учителем в туалете».

«Лора Майлс думает, что она особенная. Но она всего лишь шалава».

Это всего несколько высказываний, которые я слышала о себе в последних двух школах, где училась.

Поправляю ранец за спиной и иду к лестнице. По крайней мере, эти дети оставят меня в покое. Им не интересны школьные сплетни, пока это не касается тех, кто учится лучше всех или сдал последний тест на отлично. В них есть дух соперничества, да, но нет ненависти или стремления манипулировать людьми.

Так что я отношусь к тем, кто стоит на лестнице. В одиночку.

Как только подхожу ближе, начинает звенеть звонок, раздаваясь эхом над гулом голосов и являясь причиной всеобщего недовольного стона во дворе перед входом. Я не обращаю внимания ни на что, кроме лица мальчика, который прислонился к стене рядом с дверью.

Он смуглый, высокий, с классическими чертами лица и в очках с толстой черной оправой. Он красавчик, одетый в немодную одежду, как и все ботаны, но улыбка, которая появляется на его лице, когда звонок перестает звенеть, и открываются двери, завораживает меня.

Мальчик готов. Он знает, кем является. И хочет контролировать свое будущее. Его не волнует подъем по социальной лестнице или новые девочки с их тайным прошлым. Мальчик полностью уверен в себе, и я упиваюсь всем его образом, пока он не входит в школу и не исчезает из поля моего зрения.

Мне почти пятнадцать. Я и раньше проявляла интерес к мальчикам, влюблялась в нескольких. У меня даже был первый и единственный, не впечатливший меня поцелуй с парнем, который укусил мою губу своими требовательными зубами и продолжал слюнявить мой рот своим языком, по ощущениям похожим на слизняка.

Он был красивым — парень со слизняком вместо языка — симпатичным и чрезмерно пылким (не в лучшем смысле этого слова). Он хотел быть первым, кто сможет залезть в трусики к новой девчонке, несмотря на то, что встречался со школьной звездой нетбола (Прим.пер. Традиционно женский вид спорта, разновидность баскетбола). Ага, это она распространила слухи о том, что я трахалась с учителем.

В старшей школе бывает весело, когда ты очень стараешься разобраться во всех тонкостях отношений в ее стенах. И всегда остаешься новенькой, которая никогда не заводит знакомства, у которой нет друзей, способных прикрыть ее спину.

Это я — Лора Майлс или, как меня называли в моей предыдущей школе — «Лора унылый смайлик» (Прим.пер. Игра слов, в оригинале Laura Miles — Laura never Smiles).

Не думаю, что здесь меня будут так называть.

Я ощущаю ее.

Свою улыбку.

Из-за нее мои губы начинает покалывать, когда я иду следом за красавчиком в очках к его шкафчику. Топчусь в конце коридора и наблюдаю, как он беседует с мальчиком помладше, и когда роняет свою книгу, я уверенно бросаюсь вперед, чтобы поднять ее, чем чуть не обеспечиваю его сотрясением мозга.

А затем почти ухожу, почти. У меня сводит живот, когда он пялится на меня так, будто я неудачница. В груди что-то сжимается, когда он не берет мою руку, которую я протягиваю ему, чтобы помочь встать.

А затем мальчик улыбается мне.

Джош.

И обещает отдать мне все свои слова. Освещает меня изнутри светом, когда темными глазами ловит мой взгляд. Соединяет последние точки в череде нескончаемых точек в рисунке моей жизни, когда берет меня за руку. Образ, созданный нашим только что состоявшимся знакомством, превращает мою чистую страницу жизни с хаотично расположенными на ней многочисленными точками в великолепную арку возможностей, уходящую настолько высоко в небо, что вершина ее не видна невооруженным глазом.

Я украла все его слова.

И буду хранить их.

А взамен отдам ему одно свое.

Одинокая.

Не хочу, чтобы он мне его возвращал.

Я знаю, с ним я никогда не буду одинокой.

Глава 1

Джош (29 лет)

Три утра.

Запах твоих духов повсюду.

На мне.

На каждой вещи в нашем маленьком мирке.

Хлопковые простыни на нашей кровати пропитаны им. Он все еще держится на воротнике моей рабочей голубой рубашки, мысль о стирке, которой просто невыносима; на симпатичном фиолетовом шарфике, висящем на зеркале туалетного столика, том самом шарфе, который ты надевала несколько дней назад, когда ходила в магазин и смеялась, говоря, что он подходит по цвету к твоим отекшим лодыжкам.

В коридоре стоят твои новые туфли.

Твое пальто бесполезно висит на вешалке за дверью.

Днем, ты черная дыра, вокруг которой я маневрирую, никогда не приближаясь к ней слишком близко. Ночью же спотыкаюсь и падаю прямо в чернильную пустоту ее бездонных глубин, которая поглощает меня с головой.

Запах твоих духов повсюду.

Почему же он остался, если ты ушла?

Моргаю от яркого солнечного света, в котором утопает наша спальня. Шторы полностью раздвинуты, как в тот день, когда я нашел тебя.

Повернув голову набок, смотрю как световые индикаторы звука на радионяне с зеленого сменяются на желтые, и доходят вплоть до тревожного красного. Снова и снова загораются все три цвета индикаторов в ряду.

Тишина — три зеленых огонька.

Тишина — три зеленых огонька и еще три желтых.

Тишина — три зеленых огонька, три желтых и три красных.

Дорожка горящих индикаторов, предупреждающих о страданиях.

Он плачет, скорее всего, даже кричит.

Я не могу его слышать, потому что выключил это чувство. Отключил все свои слуховые рецепторы и заблокировал проникновение любого шума.

К тому же, я поставил радионяню на беззвучный режим.

Мне должно быть стыдно.

Я нужен ему, а меня там нет.

Ему всего восемь дней, а отец, который всегда должен быть рядом с ним, его игнорирует. Единственный оставшийся человек, благодаря которому он появился на свет. Его единственный родитель.

Единственный родитель, которого он будет знать.

Вчера мы привезли его домой из больницы. Дом кишел родственниками и гостями, незнакомыми людьми, которые наблюдали за мной и делали записи о моем психическом состоянии. Так они оценивали мою способность быть отцом для своих детей. Эти люди следили проницательным взглядом, как я передавал своих детей всем, кто хотел подержать их — моей матери, отцу, Айзеку, Лиаму, Нейту… абсолютно всем.

Если бы я чувствовал за собой вину, то мог бы уменьшить ее, сказав себе, что они в надежных руках у ближайших родственников — людей, которые будут любить и заботиться о них. Но, правда в том, что я ничего не чувствую.

Внутри меня пустота.

Я прохожу стадию боли. Мои мышцы ноют, а эмоции все еще причиняют страдания, но достаточно быстро я вообще перестаю чувствовать хоть что-то.

Мне очень комфортно ничего не чувствовать.

Я могу так жить.

Продолжать дышать, ничего не чувствуя.

И если очень повезет, то смогу так спать, потому что когда я сплю, вся боль и безразличие исчезают, и все становится на свои места, как и должно быть в моей жизни.

Утром я целую ее на прощание. Она улыбается и крепко сжимает мою руку, отказываясь отпускать ее, когда я пытаюсь отойти от кровати и поправить галстук,который съехал, благодаря ее шаловливым рукам. Ее спутанные белокурые волосы рассыпаны по подушке, а самые розовые в мире губы блестят от моего поцелуя. У нее большой округлый живот, внутри которого находится наш малыш. Она улыбается. Улыбается. Улыбается.

Это жизнь.

— Джош, родной, ты можешь покормить ребенка, пока я готовлю нам завтрак?

Фальшивая радость моей матери просачивается через приоткрытую дверь спальни, и воздух в моей груди превращается в камень. Рукой она держится за косяк, но остается стоять снаружи и ждет, что ее сын вернется к ней. Ожидает, что тот встанет, и будет вести себя как настоящий мужчина.

Я не обращаю на нее внимания и отворачиваюсь от постоянно загорающегося сигнала радионяни и ее жалобного тона.

— Джош, я знаю, что ты не спишь, — почти шепчет моя мать, осторожно переступая через порог комнаты. Она не хочет заходить сюда. Не хочет видеть, что я лежу на тех же самых нестиранных простынях, на которых нашел свою жену холодной, безжизненной и неподвижной. Моя мать не хочет мириться с тем, что если бы я мог, то испустил бы последний вздох на этих простынях.

Сегодня.

Я был бы счастлив испустить этот последний вздох сегодня.

— Он зовет тебя, Джош.

Я его не слышу.

— Ты нужен ему.

Ему нужна она. Мне нужна она.

— Она бы этого не хотела, Джош, — вымученно выдает мама сквозь едва сдерживаемые рыдания.

Она добивается моей реакции, но не такой, какой ожидала, или, если бы мой разум был как у адекватного. Не такой, какой она заслуживает.

— Она? Она? — почти ору я, подскакивая на матрасе, и заставляя мою мать отпрянуть в шоке.

— У нее есть гребаное имя, мама. Лора. Лора. Я хочу услышать, как ты произносишь его. Л-О-Р-А.

Встаю и подхожу к ней, впившись взглядом в лицо женщины, которая меня родила, дала мне жизнь и всегда беззаветно меня любила. Я не обращаю внимания на боль, отражающуюся на ее знакомом любящем лице морщинками чистого горя, и продолжаю использовать ее как грушу для битья.

— Почему ты не можешь произнести ее имя, мама? Потому что ее здесь нет? Ты думаешь, я этого не знаю? Ты думаешь, я не знаю, чего хочет моя жена?

Моя мать встает рядом с туалетным столиком и, пятясь назад, натыкается на маленький мягкий пуфик, ее выразительные глаза, так похожие на мои, широко открыты. В них стоят слезы, а переполняющее их опустошение пронизано изрядной долей страха.

— Не смей приходить сюда и говорить мне, чего хочет моя жена. Ты слышишь меня? Понимаешь, что я тебе говорю?

Я знаю, что пугаю ее, но мне все равно.

Мне хочется, чтобы она ушла из этой комнаты. Хочется, чтобы ее слова не достигали пределов моего слуха. Желаю, чтобы она прекратила смотреть на меня своими проницательными глазами, и чтобы ее густая, как сироп, тревога перестала липнуть к моей коже.

— Убирайся, — требую я лишенным эмоций голосом. — Уходи из этого дома, забирай детей, если хочешь, а если не хочешь, оставь, мне все равно.

Сверлю ее взглядом, ожидая, что до нее дойдут мои жестокие слова. Внимательно наблюдаю, как мать борется с собой, чтобы удержать свою потребность встряхнуть меня, влепить пощечину или утешить.

— Джош, — раздается строгий голос из открытой двери.

Айзек.

— Выведи ее, Айз. Выгони всех из моего дома, и пусть все оставят меня на хрен в покое.

Мои слова могут быть адресованы ему, но взглядом я ни на минуту не прерываю связь с мамой. Не двигаясь, гляжу, как она проигрывает битву со слезами, которые крупными каплями собираются на ее нижних ресницах. Прозрачные струйки боли рисуют дорожки на ее мягких щеках.

Но, как и прежде, я ничего не чувствую.

Она моргает, еще больше горячих рек боли текут из темно-карих глаз.

— Мы любим тебя, Джош, — надтреснутый голос звучит из ее дрожащих губ. — Любую мерзость по отношению к нам и любую попытку обидеть нас мы примем спокойно и не будем судить тебя за эти поступки. Мы не станем говорить тебе, что твоя злость необоснованна. И не будем настаивать на том, чтобы ты отпустил свою боль. От горя нет лекарства, — признается моя мать и неуверенно протягивает руку, чтобы прикоснуться ко мне, но я делаю шаг назад, наблюдая, как женщина безвольно опускает ее вдоль тела.

Бросаю быстрый взгляд на дверь и вижу, что там никого нет, скорее всего, Айзек ушел, увидев горящий тревожный сигнал на радионяне, поэтому перевожу глаза обратно на обеспокоенное покрасневшее и опухшее от слез лицо моей матери. Я не испытываю угрызений совести, зная, что за моим ребенком ухаживает другой мужчина. И не испытываю никакого сочувствия к женщине, стоящей передо мной. Не чувствую абсолютно ничего.

У меня внутри абсолютная пустота.

— Единственное, что ты можешь делать, это скорбеть. Сколько посчитаешь нужным, никто не будет ограничивать тебя во времени. Если мы можем сделать для тебя хоть что-нибудь, сынок, позволь нам это сделать, — заканчивает она.

Не дожидаясь, когда я еще раз потребую, чтобы она ушла, моя мать медленно направляется к двери. Женщина поворачивается ко мне спиной, когда переступает через порог и идет дальше по коридору, тихо закрыв за собой дверь.

Я стою, все также ничего не чувствуя, словно под наркозом.

Совсем один.

Горящие огоньки уже не распаляют во мне злобу.

Мудрые слова совсем не давят на мою сверхчувствительную кожу.

Ощущая тяжесть в руках и ногах, я забираюсь обратно в постель, где все пропахло ей. Я закрываю свои воспаленные и зудящие веки один раз, второй, третий. Мое тело огибает ее призрачный образ, чувствует жар ее кожи, ощущает, как ее волосы щекочут мое лицо, чувствует умиротворенное дыхание крепкого сна…

Я жажду этого момента на грани сна, когда все ощущается достаточно реальным, и есть возможность погрузиться в сон, где она встретит меня с улыбающимися глазами.

Лора улыбается.

И я улыбаюсь в ответ.

Здесь в этой постели есть только мы вдвоем.

Погружаюсь в сон с ощущением, что обнимаю ее своими руками, не обращая внимания на боль в затылке, которая пытается напомнить мне, что я снова потеряю ее, как только открою глаза.

Лора, я никогда больше не открою глаза.

У тебя все мои слова.

У тебя мое сердце.

Забери мои глаза, потому что они больше никогда не захотят смотреть ни на кого другого, кроме тебя.

Глава 2

Джош

Восемь недель.

Я наконец-то дал ему имя спустя почти два месяца.

Когда говорю, что дал ему имя, то имею в виду Лору. Она назвала его задолго до его рождения. Мне не хотелось давать ему это имя просто потому, что не я его придумал. У меня такое чувство, что сделав это, я потерял еще одну частичку ее.

Смотрю в его колыбельку. У него густые черные волосы, и мягкие, как мех. Во сне ребенок морщит свой носик пуговкой. Его крошечные пальчики крепко сжаты в кулачок, как будто он держится за что-то.

Она ему тоже снится? Сейчас он держится за ее пальцы?

Зависть плещется во мне.

Этот крошечный малыш — причина, по которой она покинула меня.

— Папочка, бабушка звонит. Можно я пойду с ней в парк сегодня? Я правда очень хочу посмотреть на уток, а бабушка сказала, что у нее есть хлеб.

Тихий голос Айви раздается за моей спиной. Моя обычно громкая и шумная маленькая девочка быстро выучила, что шум и любые проявления радости или восторга теперь нежелательны в этом доме.

Я отхожу от спящего сына, стараясь не разбудить его ради своего же спокойствия, и тихонечко выпроваживаю Айви из детской, спускаясь с ней вниз по лестнице.

— Не сегодня, — наконец отвечаю я, пока дочь выжидающе смотрит на меня.

Она открывает свой ротик с розовыми губками, чтобы возразить, а ее белокурые кудряшки подпрыгивают на плечах.

— Я сказал не сегодня, Айви.

Девочка опускает голову, и смотрит в пол. Глаза наполняются слезами, а розовые губы трясутся от усилия, с которым она старается сдержать свои эмоции.

Когда дочь окончательно берет их под контроль и снова может говорить, то сжимает телефон в своей руке и тихо говорит моей матери:

— Папочка сказал, что я не смогу пойти сегодня. Бабуля, может быть, завтра?

Ей три года, но по ней ни за что этого не скажешь. Ее маленькие плечики опущены вниз, как будто на них лежит тяжкий груз, и он намного тяжелее, чем могла бы вынести такая малышка.

Моя мать говорит ей что-то в ответ, и Айви посылает ей воздушный поцелуй в трубку.

— Бабуля, я тебя люблю. Поцелуй от меня дедулю, — добавляет Айви, морща свой носик и дотрагиваясь пальчиком до его кончика. — Для дедули поцелуйчики со вкусом эскимо, — продолжает она. — Потому что это его любимые.

Когда телефонный разговор заканчивается, Айви кладет трубку на на место и поворачивается ко мне лицом. Моргая своими большими светло-голубыми глазами, как у Лоры, дочь смотрит на меня, и я вдруг чувствую острую боль в самом центре своей груди. Не обычную мужскую от потери своей жены, а острую мучительную боль, вызванную чувством вины.

Эта маленькая девочка — самый драгоценный подарок, который Лора когда-либо мне дарила, а я отказался от нее. Бросил свою трехгодовалую дочку, чтобы уйти с головой в страдания, потому что так было легче, чем пытаться жить. Легче, чем притворяться, что жизнь обязательно должна продолжаться, но это не значит, что так и будет. Несмотря на мои раздробленные кости и треснувшую кожу, несмотря на разбитое сердце и раздавленные легкие, и пусть я сгораю, тону и умираю каждый божий день, жизнь этой маленькой девочки должна продолжаться, и мое присутствие в ней необходимо.

Восемь долгих недель я оплакивал потерю лучшего друга, полностью игнорируя частички ее самой, которые все еще живы.

Как может Лора совсем уйти, если ее образ стоит прямо передо мной? Половинка ее, половинка меня. Но самые лучшие частицы от нее.

— Прости меня, Айви. Как насчет того, чтобы позвонить дяде Айзу и спросить, может ли он посидеть с твоим братом? Тогда мы смогли бы пойти покормить уток вместе.

У нее загораются глаза, а губы растягиваются в блаженной улыбке.

— Правда? — спрашивает она, и в ее голосе слышится изумление, которое скручивается в моем разбитом сердце и толкается в открытые раны, угрожая мне тем самым истечь кровью на собственном полу в холле.

— Да, правда, — обещаю я, не в силах вернуть ей улыбку, и не важно, как сильно хочу сделать это.

— Спасибо, папочка, — визжит она от радости, крепко обнимая мои ноги и прижимаясь своей щекой к моему бедру.

Поднимаю руку и нежно глажу ее по волосам. Пальцами скольжу по блестящим кудряшкам, которые закручиваются обратно в спиральки, не теряя своей пружинистости.

Простое прикосновение излечивает что-то внутри меня.

Неужели это, первый раз, когда я приласкал свою дочь за последние восемь недель?

Стыд омывает меня нездоровыми волнами.

Да. Это первый раз, когда я прижал ее к себе и позволил наслаждаться моей лаской.

Я плохой отец.

Эгоистичный идиот, который безуспешно пытался утонуть в своих снах. Проблема в том, что утро всегда наступает и уносит их прочь.

Здесь и сейчас, с собственной дочерью на руках, я испытываю первую настоящую эмоцию, чего не случалось ни разу за последние два месяца.

Треск раздается из радионяни в прихожей, мигание зеленых индикаторов в сопровождении тихого кряхтенья предупреждает о том, что малыш проснулся.

Теплота, спящая в моем сердце и смягчающая его, испаряется, ледяное бесчувствие возвращается обратно и наполняет мои вены арктическим холодом.

Как бы сильно я не отдалился от Айви, понимаю, что к нему отношусь еще хуже. И ничего не могу с этим поделать.

Он здесь.

А она нет.

Из-за него она умерла.

Глупое решение, которое Лора держала от меня в секрете, поставило его жизнь превыше нее. Я не могу простить ее за это, но боль от ее потери затмевает всю злость по отношению к ней. Бесполезно ненавидеть мертвую женщину, если ты все еще любишь ее больше всего на свете.

Но я могу ненавидеть его.

Смотрю на маленькую жизнь, которую мы сотворили, и все, что вижу — смерть. Вижу ее бледную безжизненную руку в своей. Я вижу тело своей жены как будто в бреду — ее глаза закрыты, а лицо очень красивое когда она спит. Но Лора не спит. Она умерла. Лежала холодная в моих руках. Я обнимал ее, но Лора не обняла меня в ответ. Руки безвольно повисли, а ноги налились тяжестью.

А теперь она пепел на ветру.

Развеянный на склоне холма.

Летящий в небеса.

А он кричит изо всех сил, требуя ласки, еды, внимания, и это оглушает.

Я прижимаю Айви к себе, когда она пытается вырваться, испытывая необходимость в этой связи с чем-то хорошим, с чем-то реальным.

Физически я никогда не причиню ему боли. Мне это известно. Я это знаю. Но каждый раз, когда вынужден прикасаться к нему, то становлюсь отрешенным. Мысленно отключаюсь от этого момента, как при любой другой работе по дому — когда мою посуду, стригу газон, выношу мусор — эта работа, которую нужно делать, но выполняя ее, ничего не чувствую.

Я разумный и адекватный человек. И знаю, что не должен испытывать такие чувства по отношению к маленькому беспомощному малышу. Но мне просто все равно. Абсолютно. И это превращает меня в самого плохого человека на земле.

— Папочка, — снова начинает Айви, повышая голос под громкий плач своего брата. — Мы можем позвонить дяде Айзу, чтобы он смог помочь Алтурру перестать плакать?

— Да, принцесса Айви. Думаю, это отличная идея. Иди и надень свои новые розовые резиновые сапожки, а я позвоню дяде Айзу. Встретимся на кухне через пять минут, хорошо?

— Хорошо, папочка, — соглашается она, поднимая голову и улыбаясь мне, прежде чем ослабить хватку на моих ногах и поспешить за коробкой в чулане под лестницей.

Я смотрю, как она исчезает и вытаскиваю телефон из бокового кармана, не обращая внимания на множество сообщений и пропущенных звонков ото всех. От моей матери, с работы, от Джейка, Нейта. Даже Эмма и Кэри пытались звонить и не дозвонились. Я не хочу иметь дело ни с кем из них.

Отклонив все их попытки легким прикосновением пальцев, я пролистываю свои контакты, останавливаясь на имени Айзека, меня коробит от криков Артура, которые становятся все громче и пронзительнее.

Сомневаюсь всего лишь секунду, вспомнив, что я практически вышвырнул своего брата из этого дома вчера вечером. Я сказал ему уходить и не возвращаться. Обвинил в том, что Айзек сует свой нос в то, что его не касается. Я сказал все это своему брату после того, как он спал последние несколько недель на моем диване или на полу в спальне Айви. Он оставался в этом наполненном горем доме, чтобы позаботиться о моих детях. Чтобы кормить их, мыть, одевать и утешать. И быть уверенным, что я ем и пью достаточно для функционирования моих внутренних органов.

Он был нашим спасителем, а я выкинул его, как мусор.

Пальцем нажимаю на значок вызова звонка, и подношу телефон к уху, слушая, как происходит соединение, и раздается гудок, а потом еще и еще, и еще, но он не берет трубку.

Айзек не отвечает, однако меньше, чем через тридцать секунд открывает входную дверь запасным ключом и с опаской входит в дом. Он останавливает взгляд на мне, а потом поворачивает голову на крики Артура. Его волосы — спутанный беспорядок, а на лице видны следы ото сна. Он выглядит так, будто его впечатали во что-то твердое и неприятное.

— Я спал в машине, — говорит брат, и, повертев телефон в руке, засовывает его в карман.

— Зачем? — не могу не спросить я, находясь в замешательстве от предполагаемой причины, по которой он остался, когда я более чем очевидно дал понять, что не нуждаюсь в его помощи.

Айзек дергает головой в сторону лестницы, откуда эхом раздается крик ребенка.

— На случай, если понадоблюсь кому-нибудь из вас.

У него настороженный взгляд, а мимика выдает его сомнение. Он ждет моих действий: вышвырну ли я его или позволю позаботься о моем сыне. О сыне, чьи маленькие легкие, должно быть, горят, а лицо красное и искажено от боли.

И даже зная об этом, не делаю ни единого движения, чтобы подняться по лестнице и пойти к нему.

Где-то глубоко в душе я понимаю, что человека, хуже меня, нет. Какой отец ненавидит своего новорожденного ребенка?

Я.

— Не мог бы ты присмотреть за Артуром пару часов, — начинаю я, переминаясь с ноги на ногу под его пристальным взглядом и избегая зрительного контакта, после чего оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, куда же запропастилась Айви со своими сапогами. — Я обещал Айви, что отведу ее покормить уток.

Лицо Айзека оживает, а его глаза округляются от удивления, несмотря на попытку скрыть надежду, которая ясно указывает на лишенные сна черты. Он знает, что за исключением похорон Лоры, это будет первый раз, когда я выйду из дома с тех пор, как мы привезли Артура из больницы.

— Это здорово. Я с удовольствием побуду с Артуром. Хм… я, — брат замолкает ненадолго, указывая рукой и щелкая пальцами, в сторону шума из детской наверху, — просто схожу и посмотрю, что там за детские неожиданности в подгузнике у малыша.

Он быстро бежит вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки, спеша убедиться, что с малышом все в порядке. Добежав до пролета, он бросает через плечо:

— Веселитесь, народ, не спешите домой. У меня все под контролем.

Ты прикрывал мою задницу последние два месяца, Айзек.

Я смотрю туда, где только что стоял брат. Мой слух сконцентрирован на громком плаче Артура, который вдруг резко прекращается, а значит, Айзек взял его на руки и укачивает.

На его месте должен быть я.

Эта мысль скребется в моих висках, перемещаясь к затылку и спускаясь вниз по позвоночнику — такое же ощущение, когда кто-то царапает ногтями школьную доску. На его месте должен быть я, но даже представить не возможно, что я когда-либо буду на его месте.

— Папочка, я готова. Надела свои резиновые сапожки, — заявляет Айви у меня за спиной, и я благодарен ее вмешательству в мои мысли, которые туманом застилают мой разум.

Поворачиваюсь и вижу свою маленькую девочку. На ней новый пятнистый плащик, который ей купила Лора, когда мы ходили по магазинам в последний раз, и розовые блестящие резиновые сапожки, которые она обула не на ту ногу.

— Я сама одевалась, папочка, — говорит она с гордостью.

Глаза ее матери улыбаются мне.

— Вижу, — соглашаюсь я, присев на корточки и поманив ее к себе. — Можно, папочка поправит твои сапожки? Думаю, они оказались такие хитрые, что прыгнули не на ту ножку.

Она хихикает над ошибкой, пошатываясь, топает ко мне и поднимает ногу, чтобы я снял сапог.

— Непослушные проказники сапоги, — ругает она свою обувь, широко улыбаясь. — Мамочка говорит, что это они все время виноваты, — хихикая, добавляет Айви, разбивая тем самым мое сердце на острые неровные осколки.

Я подавляю свою боль и низко опускаю голову, пока стаскиваю один сапог, а потом другой, и одеваю их правильно. Айви замечает, что я веду себя по-другому. Моя маленькая храбрая девочка видит все.

— Папочка, я тоже по ней скучаю, — шепчет она, протягивая свою маленькую ручку, чтобы погладить меня по щеке. — Бабуля говорит, что мамочка не может вернуться и снова жить с нами. Она сказала мне, что мамочка умерла и не может укрывать меня одеялком, или сидеть со мной в ванной. Когда она вернется? Она все еще мертвая? Я хочу показать ей рисунок, который нарисовала.

Я не могу дышать.

В груди больно настолько сильно, что мне приходится прижать к ней руку. Растопыренными пальцами глубоко вжимаюсь в мускулы груди, в тщетной попытке вырвать орган, который все еще бьется, но не так быстро. Его биение постепенно замедляется до тишины. Каждая слабая пульсация моего парализованного желудочка в сердце посылает агонию в чистом виде по моим венам.

— Папочка? — обращается ко мне Айви, подходя еще ближе, ее светло-голубые глаза умоляют ответить. — Когда она вернется домой? Мамочка не может быть мертвой вечно. Ты когда-нибудь тоже был мертвым?

Мои колени подкашиваются и я падаю назад, жестко приземляясь на копчик, от чего резкая боль проходит по моему позвоночнику. Мне была очень необходима эта физическая боль, чтобы ударить по фантомной, которая угрожала мне уничтожением.

На трясущихся ногах я встаю и протягиваю руку Айви.

— Пора идти, — говорю я лающим голосом, неприятным даже для собственного уха.

— Но мы не взяли хлеб из кухни, — возражает она, пока тяну ее к входной двери.

— Мы купим его в магазине. Идем, Айви. Если ты хочешь идти кормить уток, то нам нужно уйти прямо сейчас. Никаких споров.

Ее нижняя губа начинает трястись, но она ничего не говорит в ответ. Возможность, используя которую, я намеревался воссоединиться с дочерью, испорчена, даже не начавшись.

Выхожу на яркое утреннее солнце и говорю Айви идти в машину. Закрывая дверь, я бросаю взгляд через прихожую наверх, где стоит Айзек и смотрит на меня. Он держит малыша у своей груди, мне видна лишь его маленькая головка около плеча Айзека, макушка с мягкими темными волосиками торчит из-под лимонно-желтого шерстяного пледа.

На долю секунды мы встречаемся взглядами и все, что я вижу в его глазах — жалость. Жалость ко мне.

Жалость к Айви.

Жалость к крошечной жизни в его руках.

Я громко хлопаю дверью, закрывая всю эту жалость в безлюдном доме, полном печали.

Не надо жалеть меня, Айзек. Уж лучше твоя ненависть. Она ранит меньше.

Глава 3

Джош

Восемь месяцев.

Прошло уже восемь месяцев с тех пор, как она покинула нас.

А такое ощущение, будто прошло восемь часов. Нет, неправда. Как будто восемь секунд.

Весь дом пропитан ею.

Она везде, но, в то же время, нигде.

Каждое утро, когда я просыпаюсь, Лора снова умирает.

Я не вернулся к работе и не сообщил в школе, когда собираюсь возвращаться. Игнорировал звонки администрации, предпочитая вместо этого позволять Айзеку или своей матери разбираться с ними. Правда в том, что я с трудом справляюсь с воспоминаниями о Лоре в стенах нашего дома. И сломаюсь, если мне придется пережить заново воспоминания о ней в школе, где мы оба работали.

Коллектив будет избегать встречи со мной или будет смотреть на меня с жалостью. Ученики будут перешептываться, наблюдать и ждать моего срыва, царапая своим шепотом мою кожу.

В ее классе появится новая хозяйка, которой там не место. Плакаты, нарисованные ее рукой, будут сорваны и заменены на посредственные слова из школьной программы. Из ящика ее стола будут убраны все ручки с погрызенными колпачками, все ее спрятанные упаковки «Фрутеллы» и все рассыпанные канцелярские кнопки, об которые она несомненно колола пальцы. Произнесенные шепотом ругательства больше никогда не сорвутся с ее губ, когда Лора снова поранится, она не скажет тихонько своим нежным голосом такие фразы, как «да чтоб свет пролился» или «мартышкин сын», и особенно, мной любимое выражение, которым я неустанно ее поддразнивал — «жеванные билетики».

Работать там без нее было бы нечестно.

По правде говоря, а я стараюсь говорить правду, по крайней мере, своему ребенку, то я все еще совершаю ошибки.

Охренеть сколько ошибок.

— Папа, папа, — громко хихикает Айви и зовет меня в гостиную. — Смотри, папа. Алтурр думает, что дядя Айз — это надувной замок.

Я выхожу из-за угла и заглядываю в комнату, чтобы увидеть растянувшегося на спине Айзека и пухлощекого Артура у него на животе, который своей попой в подгузнике неугомонно подпрыгивает на нем. Айзек наклоняется к маленькому мальчику, и тот хихикает над каждым «хмм», вырывающимся изо рта его дяди.

Сцена из жизни семьи, где царит смех и веселье. Хихиканье четырехлетки и довольного озорного крохи. Не могу не думать о том, что это просто идеальная картина, но только потому, что меня там нет.

— Арти, держись, парнишка, давай покажем папе, что ты теперь умеешь делать, — взволнованно наставляет Айз, пока поднимает вверх Артура и садится, скрестив ноги, с прыгающим комочком на них. Брат смотрит на меня с широкой улыбкой, а потом, хихикая, произносит:

— Садись, Джош. Тебе это очень понравится. Айви, детка, иди и сядь рядом с папой, чтобы мы могли показать ему, чему научился твой братик.

Айви быстро вскакивает на ноги и тащит меня на диван, где мы садимся напротив Айза и Артура, и можем прекрасно видеть их маленькое представление. Маленькой ручкой она берет мою, и улыбается, желая, чтобы я увидел причину всей этой суматохи.

— Так что, вы собираетесь томить меня в ожидании? — спрашиваю я с энтузиазмом, на который только способен.

Только что получив письмо, адресованное мистеру и миссис Джошуа и Лоре Фокс-Уильямс, могу лишь догадываться о том, что выгляжу таким же «радостным», каким себя и чувствую. Я направлялся в нашу комнату, чтобы закрыться от всех, когда Айзек позвал меня сюда, и я бы предпочел быть где угодно, но только не сидеть на этом диване, в этой комнате, с вымученной фальшивой улыбкой на лице.

— Хорошо, Арти. Давай начнем наше шоу, — объявляет Айзек с восторгом в голосе. Он снова садит Артура так, чтобы видеть его лицо, хотя тот, кажется, больше увлечен запихиванием своего кулачка в рот и пусканием слюней на ковер.

— Давай, малыш, как мы с тобой тренировались, — подбадривает Айз перед тем, как наклониться вперед и встретиться взглядом с маленьким мальчиком, с которым я пытался, но так и не смог сблизиться.

— Повторяй за мной… па, па, па, па, папа, — терпеливо произносит он.

Брат повторяет слоги дурацким тоном, который большинство взрослых используют в разговоре с малышами.

Артур вынимает свой кулачок изо рта, с обожанием на лице улыбаясь своему дяде, но продолжает молчать.

— Ну, давай же, Арти. Не огорчай меня и свою сестренку. Па, па, па, па, папа.

У меня в животе все судорожно сжимается, когда я вижу трогательное общение между моим сыном и человеком, который заботился о нем всю его короткую жизнь.

— Па-па, — бормочет Артур в ответ, и от этого глаза Айзека начинают сиять, а Айви в восторге подпрыгивает рядом и активно хлопает своими маленькими ладошками.

В груди внезапно сдавливает, а в животе все переворачивается от первых слов этого маленького мальчика, сказанных пухлыми губками, растянутыми в широкую улыбку, и с двумя передними зубами, торчащими из розовой десны.

— Молодец! — хвалит Айзек, поворачивая Артура ко мне, и снова обращаясь к нему. — Скажи это снова своему папе. Па, па, па, папа.

— Па-па, — повторяет Артур, упиваясь вниманием к себе и хлопая пухлыми ладошками, прямо как его старшая сестра. — Па-па, — продолжает он, ерзая на попе и протягивая ручки к Айзеку. — Па-па, па-па.

Короткими пухлыми ручками Артур тянется к Айзеку, на его гордом маленьком личике написано желание еще большего внимания от человека, которого он обожает.

Айзек бросает на меня быстрый взгляд, на мгновение его улыбка исчезает, но быстро появляется снова, когда он подхватывает Артура и подкидывает его вверх, в награду за первое слово.

Внезапно на меня накатывает какое-то незнакомое чувство, что-то очень похожее на ревность, оно просачивается через мои ребра и вонзается в сердце. Протыкает хрящ, которым я позволил ему покрыться, и беспощадно втыкается в мягкую плоть под треснувшей коркой.

Я заслуживаю этого. Мы все знаем, что я заслуживаю этого.

— Вот, — предлагает Айзек, встав с Артуром на руках, и направляясь ко мне. — Скажи это папе.

Я внезапно встаю, мягкая ручка Айви падает с моей ноги, ее широкая улыбка слетает с лица, заменяясь на смесь замешательства и шока. То, что должно было стать счастливым моментом, рушится из-за моей неспособности чувствовать. Или, возможно, моя проблема в том, что в данный момент я чувствую слишком многое.

— Я… мне нужно посмотреть… кое-что сделать. Вернусь позже, — и ухожу в спешке. Мои ноги трясутся под весом тела и свинцовой тяжести уродливой твари под названием «горе», которое ходит за мной по пятам. Его острые как бритва когти вонзились в мою кожу и не хотят меня отпускать.

— Помоги дяде Айзу, пока меня нет, — шепчу я сквозь трясущиеся губы, когда наклоняюсь, чтобы поцеловать свою сладкую девочку Айви в лобик перед тем, как практически выбежать из комнаты, даже не посмотрев на своего брата или малыша у него на руках.

Он назвал Айзека папой.

Человека, который заморозил все чувства к этому маленькому мальчику на целых восемь месяцев, это факт не должен ранить.

Но он ранит.

Этой новой боли по хрену, что я не имею права чувствовать это. Она скользит сквозь мои внутренности, обжигая меня кислотой, и пульсирует желчью по моим венам. Просачивается в легкие, переполняет мои дыхательные пути и грозит задушить. Вонзает свои длинные стальные когти в мое сердце.

Я потратил впустую восемь месяцев.

Я никогда не верну их.

И никогда не верну ее.

Острая боль врезается осколками в мои голени от каждого шага, когда бегу по тротуару, громко топая. Я не бегун, и не одет для пробежки. Мои джинсы и парусиновые туфли больше подходят для прогулки. Несмотря на то, что я не мог уйти из этого дома достаточно быстро, с каждым шагом моя поступь становится тяжелее, и я бегу быстрее, чем когда-либо раньше.

Не обращаю внимания на то, куда бегу. Смотрю вперед, но не вижу ничего, мое тело пытается совершить бессмысленный побег от того, что сидит глубоко внутри меня. Улицы и дороги сливаются в одно размытое пятно, я с трудом оббегаю пешеходов, а водители гудят мне вслед клаксонами автомобилей, и все это смешивается в какофонию звуков, которые рикошетят мне прямо в виски и раскалывают мою и без того расшатанную психику. Скорее всего, я выгляжу как сумасшедший, но моя голова соображает недостаточно хорошо, чтобы это меня беспокоило.

Продолжаю бежать до тех пор, пока ноги не начинают отказывать, а мои легкие — гореть. Мой мозг сжимается от боли и, пульсируя, бьется о череп. Из-за этого я практически ничего не вижу.

— Эй, приятель, ты в порядке? — спрашивает прохожий, когда я сгибаюсь пополам и чуть ли не падаю на землю. — Давай-ка помогу тебе присесть.

Сильные руки осторожно ведут меня несколько шагов налево, пока мои ноги не ударяются о что-то твердое и деревянное, и мое тело теряет последние силы. Я тяжело опускаюсь на сиденье, склоняя голову к коленям. Нелепая поза еще больше сжимает мои легкие и выдавливает небольшой объем воздуха, который выходит через сухие губы.

— Держи, парень. Подними голову и сделай глоток, — дает указания голос, и горлышко бутылки из темного стекла появляется перед моим туманным взором.

С трудом раскрываю свои потрескавшиеся губы, и бутылка наклоняется. Теплая жидкость выплескивается мне в рот и обволакивает язык. Колючий жар скользит вниз по горлу, обжигая саднящий пищевод, когда я захлебываюсь и жадно глотаю, тепло разгорается сильнее и становится адским пламенем в моем желудке.

— Эй, парень, не так быстро. У меня тут убойное пойло. В твоем состоянии нельзя пить его залпом, — предупреждает незнакомец и убирает бутылку от моих губ. — От чего ты бежишь? Ты слишком хорошо выглядишь для того, чтобы бегать от закона, — замечает он, и я чувствую взгляд на себе. Смотрю в солнечное небо и нелепо моргаю. Мои очки увеличивают солнечные лучи и полностью лишают меня зрения. Потеря одного из основных чувств заставляет меня открыться и позволить желчи, терзающей мои внутренности, выйти наружу, признаться в своих отвратительных грехах этому абсолютно незнакомому человеку.

— От своей жены, — каюсь я на выдохе, который обжигает. — Я убегаю от своей жены, от своих детей и своей семьи.

От признания у меня опускаются плечи, грудь раскрывается с болью, яркое солнце выжигает мои обнаженные внутренности, превращая их в пепел. Сказав эти слова, поделившись своей правдой с незнакомцем, мне должно стать легче, но этого не не происходит. Наоборот, на моей шее затягивается петля, душит меня, лишая голоса.

— А ты их любишь? — задает он простой вопрос спустя какое-то время, нарушая тишину между нами.

Я втягиваю воздух, делаю глубокий вдох, который отдается шумом в моих легких и разгоняет туман в моей голове.

— Больше всего на свете, — признаюсь я, наконец. — Но это ничего не меняет. Любви всегда мало.

Впервые за все это время поворачиваю голову к незнакомцу, и останавливаю взгляд на утратившем вкус к жизни лице, наполовину заросшем неухоженной бородой. Проницательные голубые глаза пристально смотрят из-под густых седеющих бровей, морщинки на лбу сопровождаются усталой, но дружелюбной улыбкой, которая не скрывает отсутствие нескольких зубов.

Он ухмыляется, глядя на меня, вероятно, ему приятно, что я никак не отреагировал на его внешность. Мужчина выглядит так, будто не мылся несколько месяцев, а может быть, даже лет, и теперь, когда все мои чувства медленно возвращаются, я ощущаю, что и запах от него соответствующий.

— Хочешь еще глотнуть? — спрашивает он, раскачивая передо мной дешевым виски в полупустой бутылке, коричневое стекло напоминает мне о гневе, который все еще бурлит.

Качаю головой и выдаю ему фразу, надеясь, что она выражает благодарность:

— Я в порядке, спасибо.

На что незнакомец пожимает плечами и подносит бутылку к своему рту, чтобы сделать большой глоток.

— Мне же больше достанется, — продолжает он, когда отрывается от бутылки.

Если бы я чаще вел себя как живой, то содрогнулся бы от мысли о том, что пил из одной бутылки с этим бомжом, но у меня не получается заставить себя волноваться по этому поводу. Он проявил ко мне доброту, в то время как многие просто прошли мимо. Мужчина поделился тем, что имеет, и не попросил ничего взамен. И только потому, что он, очевидно, бездомный и ему нужно хорошенько помыться, не опровергает тот факт, что он гораздо человечнее меня.

— Знаешь, можно очень сильно кого-то любить, — продолжает размышлять мужчина после долгой паузы. — И можно потерять себя в процессе.

—Я не потерял себя, — отвечаю ему, и в моих словах больше ясности, чем во всем, что я говорил в последние дни. — А потерял их.

— Тогда обрети их заново, — отвечает он, как будто все в жизни так просто, и я смотрю на него. Буквально. На его одежду, которая слишком мала для него и слишком теплая для солнечного дня. На пятна на его руках и грязь на штанинах. На обувь без шнурков; левая подошва отклеилась, образуя открывающийся «рот», который пока еще «не говорит» всей правды.

У этого человека нет ничего, по сравнению со мной.

Ничего.

А я еще сижу и нагло беру что-то у него.

Его поддержку.

Его выпивку.

Его советы.

Я беру все это, в то время как моя жизнь ждет меня в слишком маленьком доме, где немного жарко в этот солнечный день, потому что я отказываюсь открывать окна и впускать свежий воздух. Она ждет меня в каждом пятне на моей душе, которые появились от вины за то, что я бросил своего маленького сынишку и стал никчемным отцом для своей дочери. Возле туфель, которые продолжают стоять в коридоре, хотя их хозяйки уже нет. Тех самых туфель, которые оставляют огромную дыру в наших жизнях, и которые я все еще отказываюсь убрать. И правда в том, что мне нужна эта боль, чтобы помнить.

Это все, что осталось от нее.

Ложь.

Я должен считать себя богатым человеком, ведь моя жена оставила мне такие сокровища.

Но веду себя как нищий.

— Я попробую, — говорю я, признавая свою вину, которую медленно начинаю чувствовать.

Бездомный улыбается мне своей широкой улыбкой; его рот с несколькими отсутствующими зубами выражает гордость за меня, незнакомца для него.

— Не будь к себе так строг, — заявляет мужчина и начинает собирать свои вещи в потрепанный рюкзак. — Найди минутку. Сядь поудобнее и восхитись тем, что дала тебе жизнь.

Убедившись, что ничего не забыл, он накрывает мою руку своей и легонько сжимает ее, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов.

— Пусть горе смягчит тебя, не превращая в камень. Пусть боль в твоем сердце сделает тебя мудрее, собери все свои страдания и сделай их своей силой. Не важно, что бросает тебе жизнь, ты все еще здесь, и все еще можешь извлечь урок. Гордись этим, гордись тем, кто ты есть, а если не можешь, то гордись тем, кем ты можешь стать. Поверь мне, — говорит он, встает и перекидывает лямку рюкзака через плечо, встряхивая бутылку в руке, чтобы придать своим словам особое значение. — Ты не захочешь закончить как я, поэтому иди домой к своей семье и люби их так сильно, насколько это возможно. Потому что любви никогда не бывает слишком много.

А потом он уходит. Ковыляет в парк, который простирается перед нами зеленым морем, пока не исчезает из моего виду.

Я никогда не говорил ему, что скорблю.

Думаю, мне и не нужно было; они висят на моей шее неоновой вывеской — яркой и кричащей, и которую невозможно пройти мимо: «Этот человек потерял жену. Пожалейте его».

Размышляю над его словами, а солнце начинает медленно садиться. Прохожие стараются обходить скамейку, на которой я неподвижно сижу, предпочитая пройти дальше по дорожке к другой лавочке и притвориться, что меня не существует.

«Ты не захочешь закончить как я, поэтому иди домой к своей семье и люби их так сильно, насколько это возможно».

Встаю. Мои покрытые волдырями ступни отвергают какое-либо движение, но я поворачиваюсь, чтобы идти назад.

Назад к своей семье.

Назад к тому мужчине, которым, я хочу, надеюсь и молюсь, что стану.

Прости меня, Лора.

Я исправлюсь.

И заставлю тебя гордиться мной.

Обещаю.

Глава 4

Джош

Через восемь дней после того, как почти сошел с ума, я возвращаюсь в парк.

Счастливый Артур сидит в своей детской коляске и оживленно машет своими пухлыми ручками и ножками всему, что видит и слышит вокруг себя. Айви весело прыгает рядом с ним, бормоча ему об утках и качелях, и сборе цветов для бабули. А рядом со мной идет Айзек. Разве это не то, что он делал почти весь прошлый год —шел рядом со мной? Поддерживал меня, не позволяя упасть?

Айз тихонько кашляет, привлекая мое внимание, и я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на брата, наблюдая, как он не отрывает взгляда от моих детей. Он всегда рядом, ждет, когда будет нужен им.

— Ты ведь уезжаешь.

Это утверждение, не вопрос.

Я слышал о новом фильме Джейка и о предложении, которое тот сделал Айзу, и мой младший брат никак не может позволить себе отказаться от этой возможности, особенно потому, что с тех пор, как умерла Лора, дни, когда он работал, можно пересчитать по пальцам.

— Не уеду, если я тебе еще нужен, — просто предлагает Айзек.

Он останавливает взгляд на Айви, когда та наклоняется и предлагает Артуру кусочек хлеба из сумки, который принесла, чтобы покормить уток.

— Тебе нужно поехать, — заявляю я слишком резко, слова срываются с языка быстрее, чем могу остановить себя.

— Это просто работа, Джош. Она не важнее, чем вы, ребята, — отвечает он спокойно, позволяя моему недружелюбному высказыванию отскочить от него и уплыть на волнах теплого бриза.

Я делаю еще несколько шагов и останавливаюсь. Айзек и Айви оба в замешательстве смотрят на меня.

— Ты больше не нужен нам, Айз. Тебе пора уехать.

— А куда едет дядя Айз? — тут же спрашивает Айви, и я молча начинаю проклинать себя за то, что ляпнул это перед ней.

— В парк с моей малышкой Айви и Арти, — отвечает брат без запинки, быстро успокаивая ее. Озабоченность покидает красивое личико дочери, и она с легкостью соглашается со словами своего дяди, снова обращая внимание на маленького брата.

Отворачиваюсь от Айзека, стыд за мои неблагодарные слова вскипает у меня в груди, вызывая неприятное ощущение, и я продолжаю идти. Но он не сдается, следует за мной, и заставляет меня выслушать его:

— Как я могу уехать, если тебе сейчас нелегко, Джош? Да, за последнюю неделю ты стал справляться с детьми гораздо лучше, но все равно продолжаешь просто существовать, каждый день ожидая, что она вернется.

Я чувствую его взгляд на своем лице, когда он добавляет с сочувствием:

— Знаю, ты не думаешь, что она вернется, но ты живешь в иллюзии, все еще ожидая, что это случится, все еще надеясь, что это сон, и ты проснешься. Тебе нужно жить дальше, Джош, ради всех вас. Я могу помочь тебе в этом или, по крайней мере, быть рядом тогда, когда ты будешь не в состоянии.

Его слова, те самые, которые всего несколько дней назад лишь слегка задели бы меня, потому что в них не было особого смысла, сейчас глубоко ранят меня. Мои мышцы напрягаются, я сильнее сжимаю пальцами ручку коляски Артура, разрываясь между тем, чтобы развернуться и помчаться домой или ударить Айзека по лицу, лишь бы заставить замолчать.

Вместо этого заставляю себя идти и закрываю рот. Ничего хорошего из него не вылетит, если начну говорить прямо сейчас.

Мы приближаемся к парку, и я бросаю взгляд на первую же деревянную скамейку, стоящую сразу за воротами. Пробегаюсь по ней глазами, затем смотрю на другую, расположенную чуть дальше по дорожке, пытаясь увидеть, не сидит ли там мужчина, который поделился со мной мудростью и виски. Не знаю, зачем ищу его, скорее всего, он никогда и не вспомнит меня, да и мне кроме благодарности предложить ему нечего, но какая-то часть меня хочет, чтобы до него дошло, что я прислушался к его словам. Мне хочется, чтобы он видел, что я здесь, пытаюсь снова любить и жить. Стараюсь найти мужчину, которым я раньше гордился быть.

— Папа, идем быстрее, — требует Айви, когда мы проходим через ворота парка. — Я хочу сперва покормить уток, а потом показать Алтурру, как высоко я могу раскачиваться на качелях. Потому что дядя Айз сказал мне, что если я раскачаюсь еще выше, то превращусь в бабочку, и у меня вырастут крылья.

Я в изумлении смотрю вниз на свою жизнерадостную маленькую девочку. И дня не проходит, чтобы она не спросила о своей матери, и не было еще ни разу так, чтобы это не разбило мне сердце.

— Так лучше? — спрашиваю я ее, ускоряя шаг, переходя с прогулочного темпа к быстрой ходьбе. Айви с восторгом смеется и практически бежит, чтобы не отставать.

— Да, папа, — хихикает она. — Ты почти такой же быстрый, как я, но не быстрее дяди Айза.

Едва она успевает произнести его имя, как Айзек срывается с места и быстро бежит, подхватив ее по пути и зажав подмышкой как мешок картошки. Айви пронзительно визжит и смеется так сильно, что готова лопнуть. Они мчатся через парк с Артуром и мной, медленно следующими позади них.

— Мы выиграли, мы выиграли! — счастливо кричит она, когда я наконец-то догоняю их около озера. Маленькой ручкой Айви уже роется в сумке и вытаскивает для всех по куску хлеба.

— Да, принцесса Айви, вы выиграли, — признаю я свое поражение с улыбкой. Мышцы моего лица еще не совсем привыкли к этому, и от этого улыбка на моих губах ощущается как нечто незнакомое.

Рискнув, перевожу взгляд на Айзека. Мы не сказали друг другу напрямую ни слова с тех пор, как он предложил остаться, и, заметив его обожающий взгляд, направленный на мою маленькую девочку, я только укрепился в своем решении о том, что брату пора вернуться к своей жизни, пока наша не поглотила его навсегда.

Как только заканчивается хлеб — кусочек Артура у него во рту, а наш весь скормлен прожорливым уткам — Айви быстро тащит нас на игровую площадку.

— Давай, дядя Айз. Подтолкни меня еще раз на качелях, — умоляет она с энтузиазмом.

— Дай отдохнуть дяде Айзу десять минут, принцесса Айви. Если ты сходишь и немного покатаешься на горке, он придет и найдет тебя, когда пора будет качаться на качелях, ладно?

Мне не хочется заводить этот разговор с братом, но в то же время, молчать и откладывать его тоже не могу.

Когда кажется, что Айви вот-вот начнет возражать, Айзек успокаивающе машет ей и кивает в знак согласия, после чего дочь задумчиво переводит взгляд с него на меня, а потом поворачивается и бежит к горке.

— Не торопись, — кричу я вслед в то же самое время, как Айз инструктирует: «Не так быстро, крошка Айви, и не забывай съезжать с горки только на попе».

Она отмахивается ручкой от нас, и мы с облегчением смеемся. Эта маленькая девочка вьет веревки из двух взрослых мужчин.

— Она разобьет не одно сердце, когда подрастет, — размышляет Айзек больше для себя, чем для меня, на что я отвечаю, в основном в шутку:

— Никаких парней, пока ей не исполнится двадцать пять, а с подружками будет только чисто платоническая дружба.

— Удачи тебе в этом, — смеется он, и добавляет, — в ее венах течет кровь семейства Фокс, так что давай надеяться, что Айви больше похожа на своего папу, чем на своего дядю, иначе тебе грозит океан боли, брат.

Качаю головой на это, но не могу больше бороться и приподнимаю уголок рта в улыбке. Это первый раз со смерти Лоры, когда я просто сижу и расслабляюсь в чьей-то компании.

Несколько месяцев я закрывался от тех, кого люблю. Впустую потратил первые месяцы жизни своего сына, и до сих пор не подружился с моим маленьким мальчиком, но все же стараюсь. Клянусь Богом, стараюсь.

Между нами повисает тишина, и только тихий лепет Артура, сидящего в коляске, отвлекает наше внимание от наблюдения за Айви на горке.

Делаю глубокий вдох, закрываю глаза на несколько секунд, пытаясь успокоить нервы, затем, глядя, как мой маленький мальчик с жадностью жует свой кулачок, я наконец-то открываюсь перед человеком, который был рядом во время всей моей темной полосы в жизни.

— Помнишь, как мы смотрели «Аладдина» с Лиамом, когда были детьми? Он всегда включал Диснеевские мультфильмы с утра в воскресенье, а все мы думали, что уже слишком взрослые для этого, но все равно смотрели их.

Вопрос кажется сказанным невпопад, но если Айз думает, что у меня поехала крыша, то не показывает этого. Брат просто тихонько смеется и отвечает:

— Ага, мы все старались подражать голосу Робина Уильямса, который озвучивал Джина в «Аладдине». Думаю, у Джека это получалось лучше всего. Неудивительно, что он стал самым востребованным в мире актером.

Я улыбаюсь, позволяя себе гордиться достижениями своего преуспевшего старшего брата. У него ушли годы на то, чтобы добиться большого успеха, но он никогда не сдавался, и теперь весь Голливуд умоляет его сняться в их фильмах.

— Ты помнишь, какие у тебя были три желания?

Каждый раз, когда мы смотрели этот мультфильм, то долго обсуждали, каким же Аладдин был тупым, и какие желания выбрали бы сами, если бы были на его месте.

Отворачиваюсь от Айви и бросаю на него быстрый взгляд, запрокинув голову вверх. Айзек сосредоточенно смотрит в небо, от давно забытых и счастливых воспоминаний на его лице сияет широкая улыбка.

— Да, — отвечает он сквозь ухмылку. — Первым было убедить отца оплатить курсы фотосъемки, которые вела та сексуальная учительница, миссис Скотт. Второе, заставить миссис Скотт улыбнуться мне и влюбиться без памяти, и последнее, — брат смотрит на меня с появившимся на щеках легким румянцем и продолжает, — Чтобы миссис Скотт отвезла меня к себе домой и познакомила со своим суперсексуальным мужем, мистером Скоттом.

Я не выдерживаю. Фыркаю и громко смеюсь.

— И сколько же тебе было лет, если твои желания были такими?

Он пожимает плечами и смотрит на Артура, а потом наклоняется и вытирает слюни с его ротика слюнявчиком.

— Не знаю, тринадцать, наверное. Достаточно, чтобы понимать, что хочу попробовать с обоими, мистером и миссис Скотт.

Я качаю в ответ головой, все еще улыбаясь, и он возвращает мне ее. Только его улыбка шире, чем моя, и я не уверен почему: из-за своего признания или от того, что между нами все так легко, и кажется, словно так было всегда. Если закрою глаза, то могу почти забыть…

Ложь.

Мы оба чувствуем тот момент, когда маленькая искорка теплоты между нами угасает, позволяя холоду запустить свои щупальца в веселые воспоминания.

— Я не могу вспомнить, какие желания тогда хотел. Ты можешь поверить в это? Человек, который помнит все, не может вспомнить ни одного желания из своего детства.

Отворачиваюсь от Айзека и бросаю взгляд на Айви, которая нашла друга, и они по очереди крутятся на маленькой карусельке.

Я мог бы позволить этому моменту умереть, даже не убедившись, что брат понимает, почему для него сейчас самое время вернуться к своей жизни и принять потрясающее предложение Джейка о работе. Но сейчас пора стать мужчиной и взглянуть правде в глаза.

— Сейчас мне нужно только одно желание. Совсем нет необходимости жадничать и выпрашивать три, — признаюсь я, слова соскальзывают с моего языка и, уносимые бризом, растекаются в небытии. — Одно желание гарантировало бы, что каждый день буду просыпаться чувствуя ее мягкое дыхание на своей шее. Я бы чувствовал тепло губ Лоры на своей щеке и снисходительное прикосновение ее пальцев на своей коже. Одно это желание заставило бы ее сердце биться внутри моего, и я бы навсегда стал счастливым человеком. Был бы богаче и обеспеченней, чем это можно представить в самых диких мечтах, зная, что я никогда бы не испытал этого чувства ни с кем, кроме нее.

Смотрю на Артура, который продолжает веселиться в своей коляске, и мне больно за него. Больно потому, что он никогда не узнает любви матери и никогда не сможет полюбить ее за это в ответ.

— Но желания не исполняются, Айз. Это детское заблуждение, которое мы с усердием культивируем, чтобы вдохновлять мечты. Жизнь стоит гораздо больше, чем подростковые желания, а за любовь мы платим самую высокую цену. Она не бесплатна. Это самая дорогая из всех эмоций, потому что ты платишь своим сердцем, любовь невозможно вернуть и получить свое сердце назад. Как только ты полюбишь кого-либо, то будешь любить всю жизнь. Кнопки «включить» или «выключить» не существует. И когда любовь всей твоей жизни уходит, то не забирает это чувство с собой. Оно остается напоминанием того, что было потеряно. А ты просыпаешься каждый день и платишь эту цену.

Брат молчит. Ему нечего сказать в ответ, так как он знает, что эти слова — правда. Моя правда. Не его.

— Айз, не ты должен платить эту цену, — продолжаю я спустя мгновение. — Я должен. Поэтому, пожалуйста, сделай это для меня, Айви и Артура. Иди и сделай свои желания реальными.

Поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него еще раз, и мы встречаемся взглядами. В глазах Айзека гораздо больше эмоций, чем я могу распознать, но замечаю точный момент, когда тот принимает решение, и мне становится легче, как будто тяжкий груз перестает давить на мою и так уже раздробленную грудь.

— Ладно, Джош. Ты выиграл. Я приму приглашение о работе, но ты должен пообещать, что если понадоблюсь тебе, то скажешь мне, потому что ты просишь меня уйти от вас, а это очень трудно сделать.

Я долго смотрю на него, прежде чем кивнуть.

— Мне не сложно любить Айви и Артура. Это дар. Поэтому, пожалуйста, не думай, что ты мне что-то должен, Джош. Я был с вами по собственному желанию, и вернусь, если сам захочу. Просто не закрывайся от меня, потому что я привязался к этим маленьким карапузам и мне нужна эта доза, — улыбаясь, Айзек наклоняется, чтобы вытащить Артура из его коляски.

— Давай, Арти, — говорит он, взяв его на руки. — Пойдем поиграем с твоей старшей сестренкой.

Наблюдаю, как брат уходит с моим сыном на руках, а моя маленькая девочка бежит ему навстречу. Ее новый друг в парке надолго забыт, как только дядя Айз приходит поиграть, и я благодарен ему за его выбор.

Тот факт, что мне пришлось скрыть от него подробности своего решения и планов на наше будущее, назойливо свербит у меня в затылке, но если бы он знал, что я решил все продать и переехать, то никогда бы не принял предложение Джейка о работе. А мне это нужно. Нужно начать все с чистого листа, чтобы ничего не напоминало мне о ней.

Лора улыбается.

Так как воспоминания прямо сейчас не сладкие, ради самого себя и детей нам нужен этот чистый лист.

Глава 5

Джош

В детстве быть одним из пяти братьев было непросто, в основном потому, что я был заучкой и самым тихим среди них. В то время, как они говорили о спорте или девчонках, я читал книги. Если они воровали алкоголь и прятались в домике на дереве, чтобы напиться, я был тем, кто до блеска полировал деревянный пол, чтобы смыть следы их рвоты, пока родители не заметили.

Хотя сейчас, иметь четверых братьев, каждый из которых по-своему успешен, даже здорово. Особенно, когда планируешь резкие перемены в жизни, которая грозит разрушить тебя.

Нейт, самый старший из моих братьев, миллионер, заработавший деньги собственными силами. Он начинал с ночных клубов, вкладывая деньги в организацию концертов живой музыки и диджеев на всех танцплощадках города, когда ему исполнилось 18, а через несколько лет брат купил свой первый ночной клуб. Вскоре последовала покупка второго клуба, и его головокружительный успех начал набирать обороты. Не желая ограничиваться славой в Великобритании, Нейт начал открывать первоклассные клубы по всему миру. И бриллиант в короне, венчающей славу его мультимиллионной империи, находится на острове тусовок — Ибице. Нейт пока этого не знает, но его второй дом, куда люди едут, чтобы оторваться и сбежать от проблем, станет первым шагом в плане моего побега.

Я не хочу тусовок и жить на полную катушку.

Не желаю топить печаль в алкоголе и наркотиках.

И даже не хочу хоронить горе от потери в чьих-то чужих теплых телах.

Я просто хочу уехать отсюда.

По возможности собрать минимум вещей, взять детей и сделать глоток свежего воздуха; воздуха, не зараженного ее фантомным запахом.

***

— Спасибо, что согласилась посидеть с детьми, мама, — говорю я, наклоняясь, чтобы быстро поцеловать ее в голову.

— Не благодари за то, что у меня есть внуки, Джош. Это не работа, а радость, — отвечает она, растянувшись на диване. Артур спит у нее на груди, а Айви притулилась под боком и смотрит какой-то супер геройский фильм, который, кажется, слишком остросюжетный для ее четырех лет, особенно когда она начинает шепотом выкрикивать:

— Давай, врежь ему.

Моя мать с вызовом поднимает бровь, глядя на меня, а потом снисходительно улыбается Айви. Ну, думаю, если уж это прошло ее строгую родительскую цензуру, то просмотр «Халка», где тот крушит половину Нью-Йорка, не навредит психике Айви.

— Это фильм категории 13+ (Прим. переводчика: дети до 13 лет допускаются на фильм только с родителями). Я связалась по ФейсТайм с Айзеком, чтобы уточнить. Хватит так сильно переживать. Думаю, у меня достаточно опыта, как-никак я вырастила пятерых сыновей.

— Пожалуй, мне нечего на это возразить, — признаю я свое поражение и наклоняюсь ниже через спинку дивана, чтобы поцеловать Айви в макушку.

— Пока, папочка, — отмахивается она снисходительно, полностью поглощенная фильмом. Моя мама посылает мне легкую улыбку, как будто пытаясь сказать: «Давай уже, брысь отсюда. Чего ждешь-то?».

Отхожу от дивана и иду в прихожую. Только касаюсь дверной ручки, как слышу сладкий голосок: «Да! Дай ему по попе!». За этим сразу следует реплика моей мамы: «Может, посмотрим «Свинку Пеппу»? А? Могу поспорить, Пеппе очень весело бултыхаться в этих грязных лужах».

Я сдерживаю смех, когда Айви отвечает:

— Пеппа — для маленьких детей, а Алтурр спит. Я хочу посмотреть, как Халк раздавит машину этого дяди.

Ага, думаю, с Айзека есть что спросить в этой ситуации. Уверен, что именно он позволял Айви смотреть эти фильмы, снятые по комиксам. Не сказал бы, что у меня есть право судить, потому что я отсутствовал в ее жизни некоторое время, но теперь я здесь, и, надеюсь, Нейт — именно тот, кто может мне помочь.

Спустя двадцать минут останавливаюсь у «Покорности», самого прибыльного клуба Нейта в Великобритании и места, откуда он ведет дела, когда находится в стране. Я не завидую его стилю жизни. Он и его девушка, Лив, редко задерживаются надолго на одном месте, но кажется, им нравится такая праздная жизнь, да и Лив выдрессировала Нейта, который до нее вел жизнь плейбоя. На самом деле, это удивительно, что брат все еще не надел кольцо на палец этой девушки. Если уж говорить о конкретной черте Нейта, то это будет его постоянное утверждение, что если уж что-то принадлежит ему, то оно его, и пусть все об этом знают.

Когда приближаюсь к двери черного входа сбоку здания, она открывается до того, как я успеваю войти, и оттуда выходит Лив. Мы видимся первый раз после похорон, и судя по всему, она шокирована. Я точно последний человек, которого девушка ожидала увидеть.

— Привет, — выдаю я неуверенно, когда Лив замирает в дверном проходе.

— Джош, — говорит она, находясь в явном шоке, а потом широко улыбается. — Так приятно видеть тебя. Как же давно мы не виделись, Нейт и я скучали по тебе.

Дверь с шумом захлопывается, и Лив бросается ко мне в объятия, крепко обнимая.

— Нейт будет ужасно рад видеть тебя. Он столько раз звонил и заходил в гости. Мы беспокоились о тебе, Джош.

Девушка вжимает в меня свои ладошки, удобно расположив свою голову у меня на плече, выражая все свое беспокойство, тревогу и неподдельное участие одним движением — просто вжимаясь в меня. Я хочу впитать ее прикосновение и успокоить им себя, но не могу. Находиться так близко к другому человеку практически невыносимо, и Лив скорее всего чувствует напряжение в моем теле, потому что отстраняется быстрее, чем ей хотелось бы, а ее выражение лица потихоньку становится прежним, но не настолько, чтобы скрыть симпатию в ее глазах.

— Правда, очень приятно видеть тебя, Джош. Как Айви и Артур? Могу поспорить, они оба уже очень выросли.

Я улыбаюсь, чтобы скрыть отвращение, которое все еще струится по моему телу — отвращение от ее прикосновений и слов. Я прятал своих детей от нее и от остальных членов моей семьи. Артур потерял первые месяцы жизни не только со мной; он потерял их со всей многочисленной семьей.

Спасибо небесам за Айза, который не позволил мне оттолкнуть его.

— У них обоих все просто отлично, — вяло выдаю я, не зная, что еще сказать.

Мы все привыкли быть рядом. И часто проводили время вместе парами. Нейт и Лив, Джейк и Эмма, Лиам и Кэри, я и…

— Я свободна на следующей неделе. Может быть, мы с Нейтом могли бы заскочить и забрать их обоих на несколько часов? — спрашивает Лив, почти незаметная нервозность только добавляет неподдельное волнение к ее энтузиазму.

Я улыбаюсь ей. Это выглядит неуклюже и больше похоже на гримасу, но отвечаю более мягко:

— Уверен, что им обоим это понравится. Почему бы вам не прийти в понедельник или вторник?

Лив быстро моргает, и я могу видеть, как она глотает комок эмоций, образовавшийся у нее в горле. Ее глаза широко открыты и ярко сверкают, проблески облегчения и надежды появляются каждый раз, когда девушка пытается сдержать слезы счастья.

— Понедельник, — отвечает она мягко. — Я позабочусь, чтобы у Нейта был весь день свободным, и мы придем в понедельник с самого утра.

— Здорово, — отвечаю я и легонько киваю, стараясь не позволить какому-либо из так хорошо скрываемых мной чувств вырваться на свободу. — Раз уж мы заговорили о Нейте, — добавляю быстро, чтобы отвести разговор от опасной темы, к которой мы подбираемся. — Он не занят? Я хотел бы попросить его об одолжении.

— Он всегда найдет для тебя время, Джош, — заявляет Лив со всей искренностью, а я стою и разглядываю землю под ногами, только чтобы не смотреть ей в лицо.

На меня накатывает стыд, который быстро трансформируется в желание сбежать. Эти люди — моя семья, а я стою тут и разговариваю с девушкой моего брата, как будто она мне абсолютно незнакомый человек. Даже года не прошло, а я уже чувствую себя чужаком. Как будто кто-то заменил меня внутри тела человека, которого я знал когда-то давно, а другие не видят, что он — это не я. Я похититель тел, подделка. Не тот Джош, каким был раньше, и никогда им снова не стану, потому что раньше был половинкой целого. А теперь — половинка пустоты.

— Давай открою, и ты зайдешь и увидишься с ним, — продолжает Лив, когда понимает, что мне нечего сказать в ответ. — Я выскочила просто взять что-нибудь на ланч. Оставлю вас поболтать наедине. Передай Нейту, что мы встретимся позже дома, — говорит она с легкостью в голосе, когда вводит код, чтобы открыть дверь, и подносит ключ-карту к считывателю. Дверь открывается с мягким шумом, и Лив выставляет ногу, чтобы придержать ее, но всем телом разворачивается ко мне.

— Что бы тебе ни понадобилось, он поможет. Ты ведь это знаешь? — девушка смотрит прямо на меня, и глазами находит мои.

— Знаю, поэтому и пришел, — делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и признаюсь, — Арти, Айви и мне нужно продолжать жить дальше, и я надеюсь, Нейт сможет помочь нам.

Лив бросает свою сумочку в щель между стеной и дверью, чтобы та не захлопнулась, а потом делает шаг ко мне и заключает в еще одно объятие, от которого я очень стараюсь не отшатнуться, больше всего на свете желая принять ее доброту.

— Он поможет, мы оба поможем, — обещает девушка, оставляя легкий поцелуй на моей щеке, и выпускает меня из своих объятий.

— Спасибо, Лив, — отвечаю я, удерживая зрительный контакт и позволяя ей видеть, что говорю искренне, хотя я задолжал ей больше, чем спасибо. Ей, Нейту, и всем остальным… Но пока что я не способен на это.

Она видит, что у меня есть еще что сказать, но не получается это сделать, и, в характерном для Лив стиле, девушка милостиво дает мне уйти.

— Увидимся в понедельник. Мы принесем что-нибудь на завтрак.

Лив кивает на дверь, чтобы я придержал ее, и наклоняется чтобы вытащить свою сумочку, а потом, улыбаясь в последний раз, разворачивается и уходит. Я смотрю, как она уходит, пока не заворачивает за угол и скрывается из виду. Сделав последний глубокий вдох, ступаю в погруженный в полумрак коридор клуба, убедившись, что дверь за мной закрылась и отрезала свет утреннего солнца.

Мои глаза медленно привыкают к приглушенному освещению. Служебные коридоры безлюдны в это время суток, большинство тех, кто работает здесь, приходят ближе к вечеру. Это так похоже на трудоголика Нейта, торчать здесь в такую рань. Он так и не уменьшил рабочую нагрузку, несмотря на свой успех.

Нахожу его в своем офисе. Брат сидит, склонив голову над кипой счетов и документов. Он так погружен в процесс, что мне приходится смотреть на него почти целую минуту, пока он не замечает, что уже не один, и не поднимает на меня глаза.

Так же как и у Лив, на его лице появляется удивление, однако Нейт поспешно прячет его за приветливой улыбкой.

— Рад видеть тебя, брат, — приветствует он меня, бросая ручку и откладывая работу, в которую был погружен секунды назад, а затем встает. Нейт обходит стол и заключает меня в объятия, пока я формулирую свой ответ.

В нашей семье мы всегда были близки друг с другом, но я бы не сказал, что кто-то проявлял телячьи нежности. Самое большее прикосновение, что мы обычно могли позволить по отношению друг к другу, это похлопать рукой по спине или потрепать по плечу, но то, что сейчас Нейт делает со мной — это полноценное, захватывающее дух, объятие. Я тону в нем. У меня почти подкашиваются ноги, и мне приходится обнять его широкую спину, руками крепко цепляясь в ткань хлопковой рубашки. В отличие от неуклюжего объятия с Лив совсем недавно, я принимаю объятие Нейта. Нет, не так, не принимаю его, а нуждаюсь в нем. Я плавлюсь в нем. Мои кости больше не хрупкие, угрожающие треснуть, а моя кожа больше не давит на мое тело. В его объятиях я наконец-то от всего этого избавляюсь. Первый всхлип, который слетает с моих губ, приглушен и слаб, а последующий плач быстро набирает обороты. Я рыдаю в объятиях старшего брата, пока мы оба не опускаемся на пол его офиса. Нейт ни на секунду не отпускает меня. Его объятия нисколько не ослабевают; он все это время крепко держит меня. Брат обнимает меня, пока не проливается последняя слеза, и последний резкий вздох разламывает мою грудь, а затем мы сидим в тишине. Единственный шум, который слышу — громкое, здоровое биение его сердца рядом со своим ухом.

Усталость наваливается на меня. Выпускаю наружу все, что запрятал внутри себя и позволил оставаться там и гнить. Оно вытекает из меня. Более того, то, что я позволяю видеть это кому-то еще и утешать себя в таком состоянии, дает мне право чувствовать измождение, которое не позволял себе ощущать с того дня, как потерял ее.

— Я, — пытаюсь сказать пересохшим ртом, что вынуждает меня несколько раз сглотнуть и попытаться заговорить снова. — Нам нужно начать все с чистого листа, Нейт. Здесь я погибаю и заставляю страдать своих детей. Хочу поехать куда-нибудь, где меньше всего воспоминаний, потому что сейчас память приносит слишком много боли.

— Я могу помочь с этим, куда ты хочешь поехать? — спрашивает он тут же, и я благодарен ему, что он не стал спрашивать ни о чем другом.

Брат не требует ответить, почему мне не хочется возвращаться на работу. Не задает вопросы об отъезде из нашего дома, который мы купили вместе. Он просто предлагает свою помощь, не осуждая и не ставя никаких условий.

Отстраняюсь и разрываю наши объятия. Перед тем, как одеть обратно свои очки, я вытираю воспаленные опухшие глаза манжетой своего свитера.

— Мы можем занять твою виллу на Ибице на несколько месяцев? Может, чуть дольше.

— Ты можешь оставаться там сколько захочешь, если это то, что тебе нужно. Когда планируешь отъезд?

— Я не предполагал, что это будет так легко, — признаюсь я со вздохом. — Мне казалось, что, как и все остальные, ты будешь пытаться отговорить меня от этого.

Какое-то время Нейт тихо наблюдает за мной, и мне приходится отвести взгляд от его лица, потому что сейчас я слишком открыт и эмоционален, а моя боль, повисшая между нами, кажется материальной. Будучи детьми, мы с Нейтом никогда не были близки, и только повзрослев, я, наконец-то, узнал своего самого старшего брата, как человека. Я всегда гордился им и его достижениями, но еще, как большинству младших детей, мне хотелось его одобрения. Позволить ему увидеть себя слабым и сломленным — самый честный с эмоциональной точки зрения поступок, который я не делал уже очень давно.

— Все, что произошло, было неправильно, Джош, — начинает Нейт, когда встает на ноги. — Потерять Лору подобным образом, пройти через все это, как сделал ты, и быть вынужденным заботиться об Айви и Артуре, в то время как все, чего тебе хотелось, это опустить руки, — он слегка качает головой, обходя свой стол, — черт, да ты самый сильный человек, которого я знаю, и, если ты попросишь меня о чем-либо, — брат смотрит мне прямо в лицо, чтобы придать значимости своим словам. — Я весь мир переверну, чтобы достать тебе его. Понимаешь?

Я не могу выдержать его взгляд. Как же сильно он ошибается на мой счет.

— Не возноси меня на пьедестал, Нейт. Я был дерьмовым отцом, и еще худшим сыном, и мысль, что я ваш брат, ни разу не приходила мне на ум. Поэтому, не говори ничего, чтобы заставить меня чувствовать себя лучше. Мне не нужно восхищение. Я не заслуживаю его. Мне просто нужно место, где смогу остановиться.

Моим словам не хватает силы, несмотря на то, что я хотел ими обидеть. Это мой личный способ защиты. Если мне больно, то всем остальным тоже может быть больно, даже если они просто пытаются помочь мне.

Какой же я на самом деле жалкий кусок дерьма.

— С каких это пор ты знаешь меня настолько хорошо, чтобы утверждать, что я расхваливаю всех подряд, Джош? Ты не можешь указывать мне, какие чувства испытывать, — заявляет Нейт спокойно, но едва сдерживает раздражение в голосе. — То, что ты вынужден был пережить, потеря, с которой пришлось смириться. Твою мать, брат. Даже тот факт, что ты все еще стоишь на ногах, доказывает, насколько ты сильный, но твое желание построить лучшую жизнь для себя и своих детей, — его глаза теплеют, все раздражение уходит с его лица, и он продолжает. — Из-за этого твоего желания, в моих глазах ты вырастаешь до гигантских высот, и мне насрать, что ты чувствуешь себя слизняком, потому что не можешь видеть того, что вижу я, а для меня ты по-королевски сильный духом.

Тяжело опускаюсь на стул, стоящий напротив его стола, и держусь руками за голову.

— На следующей неделе, — заявляю я после секундной паузы. — Я хочу уехать на следующей неделе. Как только Айз уедет в Уэльс, чтобы работать над новым фильмом Джейка, хочу собрать вещи и уехать.

Поднимаю голову, чтобы посмотреть прямо на него, испытывая необходимость в том, чтобы он пообещал мне кое-что.

— Не говори Айзу, ладно? Он не уедет, если будет думать, что я поступаю так, сделав неправильные выводы, а он должен жить своей жизнью.

Поворачиваю голову и смотрю на фотографии в рамках на стене офиса Нейта. Останавливаюсь на одном из снимков всей нашей семьи. Лора прижимается ко мне сбоку, и все мы улыбаемся на камеру на свадьбе Джейка и Эммы. Этот день кажется таким далеким, как будто прошла целая жизнь, а не несколько лет.

— Я благодарен за все, что он сделал, — признаюсь я тихим голосом, в котором явно слышится стыд за то, что не способен быть достаточно благодарным. — Но с его помощью я никогда не научусь жить без нее. Он дает мне возможность жить на автопилоте, а мне нужно перестать позволять жизни бессмысленно управлять мной. Нужно снова найти свой курс в жизни.

— Согласен, — быстро отвечает Нейт. — Я не скажу ни слова Айзу, если ты пообещаешь сказать ему сам перед своим отъездом.

— Скажу, — клянусь я. — Как только он будет на пути в Кардифф, я дам ему знать.

— Тогда позволь мне позаботиться обо всем. Я подготовлю виллу к вашему приезду, закажу билеты и улажу все детали, но единственное, что я не буду делать для тебя, — брат делает паузу для пущего эффекта, и я знаю, он попытается поднять настроение, — это разговор с мамой. Предоставлю это тебе.

Я не могу не застонать от мысли, что должен вкратце сказать маме о нашем отъезде из страны, и Нейт усмехается над мученическим стоном, вырвавшимся из моего рта.

— Здорово, спасибо, старший братец, — жалуюсь я, снимая очки, чтобы свободной рукой вытереть лицо. — Да, конечно, почему бы тебе не сделать всю легкую работу.

Мы улыбаемся друг другу. В первый раз за почти целый год, и впервые с тех пор, как она умерла, от этого не становится больно.

Я перевожу взгляд обратно к фотографии на стене и позволяю себе смотреть еще секунду, пытаясь запомнить.

Лора улыбается.

Глава 6

Джош

Весь путь от двери до двери занимает восемь часов, но мы, наконец-то, на месте.

Пререкание с двумя маленькими детьми, коляска, багаж, даже во время короткого полета на самолете без посторонней помощи — подвиг, достойный медали.

Два аэропорта, таможня, поездка в межтерминальном автобусе, а потом на такси, стали самыми долгими восемью часами в моей жизни.

Однако мы на месте.

Айви перевозбуждена, и ее вот-вот стошнит, Артур вырубился, и я знаю, что у меня не будет ни малейшего шанса уложить его спать сегодня ночью.

Но мы на месте.

Аэропорт Пальмы-де-Майорки ужасно большой для такого маленького острова, он похож на лабиринт из залов прибытия и вылета, движущихся дорожек и людей. Слишком много людей.

Никто не предупреждает тебя, что когда те, кого ты любишь, умирают, то видишь их повсюду; даже когда не ищешь их взглядом и не думаешь о них.

Ты можешь бессмысленно проживать свои дни, монотонно переставлять ноги, делая один вдох за другим, как вдруг заметишь кого-то в толпе, и все вокруг замирает.

Время, твое дыхание, биение сердца. Все это просто останавливается.

Затем твое сердце в груди внезапно начинает биться со скоростью миллион ударов в минуту, когда они поворачивают голову или улыбаются человеку рядом с ними, и ты видишь, что их глаза не того цвета, или улыбка слишком слаба. Или они выглядят совсем не так, как тот человек, которого ты хотел увидеть, просто твое воображение сыграло с тобой злую шутку.

Особенно когда находишься в толпе.

Собери вместе большую группу людей, и твой рассудок дает сбой. Твои давно скрытые мечты выходят наружу в виде до боли реалистичных видений тех, кого ты любил и потерял.

Я видел, как Лора наклоняется, чтобы подобрать упавшего плюшевого мишку у ребенка в коляске. Как она катит за собой ярко-красный чемодан, глазами сканируя представителей тур агентств, которые собрались в зале прибытия. Даже обратил внимание на тот момент, когда она нашла человека, который ее ждал. Видел как моя жена бросила свой чемодан, чтобы обнять его загорелую шею. Я видел, как она отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза перед тем, как поцеловать долгим поцелуем. Я видел, как он подхватил ее и крепко прижал к себе.

Пока наблюдал, я не сделал ни единого вдоха.

Когда она повернулась, чтобы взять свой чемодан за ручку, он отмахнулся и сам потащил багаж. С тихой болью я наблюдал как она заправляла длинные пряди своих белокурых волос за ухо, и земля уходила у меня из-под ног.

Это была не она.

У этой женщины нос был не той формы, а губы слишком розовые. Брови слишком темные, а щеки пухлые. И пусть даже если она была точной копией Лоры, схожая каждой деталью, моя душа знала, что это не она из-за выражения на ее лице, которое было предназначено мужчине рядом с ней. То самое выражение, которое всегда появлялось на лице Лоры, только когда она смотрела на меня.

Лора улыбается.

К тому времени, как добираемся до виллы Нейта, устали и эмоционально измотались не только дети, но и я. Ничего не хочу, кроме как задернуть все шторы, выключить везде свет и в полной темноте свернуться калачиком. Но это невозможно, когда у тебя двое маленьких детишек, которым ты нужен, и которые зависят от тебя. Одна из них в данный момент прыгает и вертится как юла, постоянно спрашивая: «Можно, я надену купальник? Можно, мы прямо сейчас пойдем к бассейну? Можно, я сниму одежду? А ты можешь найти мой купальник с русалкой?»

— Айви, — прикрикиваю я на нее строго, и вижу, что она резко перестает вертеться и падает на попу. — Мне нужно, чтобы ты сделала небольшой перерыв и отдохнула, или ты хочешь, чтобы тебе стало плохо?

— Но я…

— Никаких но. Возьми Долли и свой рюкзачок, и иди в свою новую комнату, отдохни немножко. Артур спит, и как только он проснется, мы пообедаем, а потом, если ты будешь хорошо себя вести, то подумаем о том, чтобы пойти поплавать в бассейне.

— Но я…

— Айви, — рявкаю я, и ее нижняя губка начинает трястись. — Папа сказал, сейчас всем надо отдохнуть. У нас было долгое путешествие, а за час бассейн никуда не денется.

— Хорошо, — шепчет она с дрожью в голосе, а потом хватает свою куклу и маленькую сумку с пола, куда бросила их от радости. Неохотно Айви бредет по коридору в комнату, которую Лив и Нейт приготовили именно для нее.

Осматриваюсь вокруг. Вилла обставлена в классическом стиле роскошной мебелью, большая часть которой белого или кремового цвета — с двумя детьми это будет весело — а я, не моргая, пялюсь на плюшевый угловой диван, который так и умоляет прилечь на него. Бросив быстрый взгляд на Артура, спящего в своей коляске, чуть ли не падаю на уютные, пухлые диванные подушки, перекатываюсь на спину и тяжело вздыхая, закрываю глаза.

Дззз. ДЗЗЗ.

Открываю один глаз и смотрю на потолок, мой мозг пытается сообразить, что это за звук, который, я уверен, только что слышал.

Дззз. Дззз. ДЗЗЗ.

Ладно, это определенно раздается где-то в этом доме.

Дззз. Дззз. Тук, тук, тук. ДЗЗЗ.

Артур начинает шевелиться и хныкать от неожиданного шума, ручками и ножками дрыгая из-за раздражающего звука, который вырывает его из сна против воли.

Как по тревоге, я подскакиваю из положения лежа, сжимая и разжимая кулаки, пока тороплюсь к входной двери, полный ярости, и намереваясь остановить любого, кто оказался столь бесцеремонным, чтобы разбудить моего спящего малыша, а так же высказать все, что я…

Дззз. Дззз. ДЗЗЗЗЗЗЗЗ.

Артур кричит так громко, насколько хватает его легких, и, клянусь Богом, тот кто стоит по у сторону двери, определеноо пожалеет за то, что беспрестанно стучит в нее снова и снова, и снова.

— Какого хрена ты…

Моя злобная тирада прекращается, когда я открываю дверь и наталкиваюсь на гигантского, полутораметрового плюшевого медведя с черной бабочкой на шее, цилиндром на голове и в смокинге.

Где-то на заднем фоне крики Артура становятся громче. Скорее всего, он обеспокоен тем, что проснулся в незнакомом месте, и рядом никого нет, чтобы успокоить, а у меня просто огромное неконтролируемое желание ударить этой гигантской мягкой игрушке прямо в ее мохнатую, до ужаса счастливую морду.

— Простите. Простите, пожалуйста. Я не хотела ставить его на землю, чтобы не запачкать, — кричит женский незнакомый голос из-за громадного медведя. — Нейт и Лив попросили меня закинуть вам кое-какие вещи, но этот большой парень занял все пространство моего багажника, а я не хотела ехать с ним на пассажирском сиденье, поэтому мне нужно вернуться обратно и привезти остальное.

Я все еще стою и в раздражающей тишине пялюсь на медведя, в то время как Артур продолжает надрываться где-то позади меня.

— Не могли бы вы, хм… забрать его у меня. Я бы вернулась через пятнадцать-двадцать минут с остальными вещами, — девушка пихает медведя мне, в ее голосе слышится нерешительность из-за того, что я ничего не отвечаю.

Артур ждет ее последнего слова, перед тем, как начать истерично орать, и между его криками я слышу нежный голосок Айви из коридора позади меня:

— Папа, Алтурр плачет. Папа, ты слышишь его?

Тот факт, что моей дочери приходится спрашивать, слышу ли я истерику ее маленького брата, только усиливает мою ярость, и, не сказав ни слова, я делаю шаг назад и с силой захлопываю дверь, впечатывая ее прямо в морду гигантского медведя.

— Я слышу его, принцесса Айви, — ззаверя ее, пока бегу от двери в гостиную, где Артур пристегнут в своей коляске.

Мне удается умерить свое бурлящее раздражение на незнакомку с медведем, и я быстро отстегиваю кричащего Артура, пытаясь успокоить его. Обычно Айзек утешал его в таких случаях, потому что каждый раз, когда я делаю попытки успокоить малыша, он начинает кричать еще сильнее. У Айзека были волшебные руки, когда дело касалось Артура. Да кого я обманываю? Он больше был ему отцом, чем я, поэтому неудивительно, что мой маленький мальчик требует, чтобы его успокоил мой брат, а не я. Я понимаю это, и смирился, но от этого боль не становится меньше.

Как и ожидалось, Артур не успокаивается у меня на руках. Он в недовольстве морщит личико, от чего оно похоже на красный злобный мячик, сгибает свои маленькие ручки и ножки, и выгибает спинку дугой, чтобы избавиться от моих рук.

— Он хочет бутылочку, папа, — помогает советом Айви. — И своего Тэтти.

Поворачиваюсь и вижу, как она копается в его детской сумке, вытаскивая запасную бутылочку с молоком и его игрушку-утешителя — собачку Тэтти, которая на самом деле представляет собой квадратный кусочек ткани с головой собаки. Раньше игрушка принадлежала Айви, когда она была совсем малышкой, но Артур очень привязался к этому потрепанному и редко стиранному мягкому куску флиса.

— Вот, Алтурр, смотри, — говорит дочь и подходит к тому месту, где сижу я с Артуром, все еще кричащим у меня на руках. Сначала она дает своему маленькому братику Тэтти, потом бутылочку, и случается чудо, когда тот прижимает игрушку к своей щечке, а потом прислоняется ко мне, чтобы схватить свою бутылочку обеими руками и начать пить.

Тишина. Благословенная прекрасная тишина.

Айви улыбается мне с триумфом на лице.

— Дядя Айз сказал, что я хорошо справляюсь, и вы с мамой очень гордитесь мной.

Я сглатываю острый осколок боли от ее слов и возвращаю ей сияющую улыбку.

— Мы очень гордимся тобой, принцесса Айви. Очень-очень.

Она улыбается своему довольному маленькому братику перед тем, как в ее глазах появляется проблеск понимания, и когда Айви снова смотрит мне в лицо, то произносит:

— Она никогда не вернется. Так ведь, папа?

Борюсь с собой, чтобы сохранить спокойствие и ответить ей.

Своей свободной рукой я обнимаю ее и прижимаю к себе.

— Нет, принцесса Айви. Мама не может вернуться к нам, но она здесь, — прикасаюсь пальцами к ее груди там, где находится сердце, — и здесь, — поднимаю руку и легко касаюсь ее виска. — Мы никогда не забудем мамочку, и я не думаю, что она когда-нибудь забудет нас, — я смотрю вниз на Артура, который почти выпил все молоко в бутылочке, и добавляю, — Но мы должны помочь Артуру запомнить, кто она, хорошо?

Глаза Айви широко открыты и грустные, но она улыбается мне дрожащими губками и отвечает:

— Хорошо, папочка. Я помогу ему запомнить.

А потом я вижу по ее лицу, что у нее появляется гениальная идея, и она снова улыбается.

— Вообще-то, — решает девочка, выбираясь из моих объятий. — Я собираюсь пойти нарисовать ему картинку прямо сейчас.

— Думаю, это прекрасная идея, принцесса Айви, — говорю я ей вслед, когда она убегает от нас обратно в свою комнату.

Еще один глоток с причмокиванием и бутылочка Артура пустеет, и теперь с полным желудком и улыбающийся, он садится, бросает бутылочку и Тэтти на диван рядом с собой и сползает с моих колен. Взглянув на меня в последний раз через плечо, на что я киваю ему и даю разрешение, он уползает в направлении, в котором исчезла его старшая сестренка, а я иду за ним по пятам. Через несколько секунд мы оказываемся у двери спальни, умение и скорость Артура ползать впечатляет. И тут, вдруг, раздается жужжание чертового дверного звонка.

Дззззззззз. Тук, тук, тук.

Мне сложно сдержаться и не ругнуться матом, а Артур останавливается и, повернувшись, плюхается на попу, с любопытством глядя на входную дверь в конце коридора.

— Давай, малыш. Папе нужен буфер.

Подняв своего маленького мальчика, я располагаю его на своем бедре и иду к входной двери. Когда Артур не плачет, я не чувствую желания убивать того, кто стоит с той стороны, но все еще раздражен тем, что девушка вернулась. Что она там говорила про этого жутко огромного плюшевого медведя? Не могу вспомнить, потому что не обращал внимания на ее слова из-за Артура, кричавшего до хрипоты, и крови, пульсировавшей у меня в ушах.

Сделав глубокий вдох, я открываю дверь, ожидая увидеть плюшевого медведя, и оказываюсь лицом к лицу со стройной миниатюрной рыжеватой блондинкой с ободком из маргариток в волосах, которая держит в руках нечто, похожее на дюжину пакетов из продовольственного магазина.

— Привет, — говорит она, кивает мне головой и широко улыбается что-то лепечущему Артуру.

Я смотрю на нее, но не здороваюсь в ответ.

— Хорошо, — выдыхает девушка. — Как бы мне ни хотелось стоять тут и слушать тишину, но у меня была долгая смена, и мне еще нужно повидаться со своей кроваткой. Поэтому, если бы вы могли показать мне, куда положить этот груз, — она трясет пакетами, подчеркивая свои слова, и пара-тройка из них чуть не падает, — то я пойду по своим делам и не буду вам досаждать.

Девушка продолжает широко улыбаться, но в ее улыбке появляется нервозность. Она выгибает брови с тонким намеком на вызов, как будто желая сказать: «Хлопни дверью перед моим лицом еще разочек. Слабо?»

— Па-па. Па-па, — возбужденно кричит Артур, пытаясь вырваться из моих рук.

Когда поворачиваю голову, взглянуть на то, что привлекло его внимание, то замечаю того самого гигантского медведя, прислоненного к стене дома.

— Может быть, па-па занесет его тебе в дом, малыш, — нежно говорит девушка с маргаритками в волосах, но я слышу нотку сарказма в ее голосе. — А потом, может быть, па-па сможет взять у меня все эти пакеты с покупками, в пользу которых я отказалась от сна, чем оказала услугу своему боссу, и я, наконец-то, смогу заползти в свою кровать и поспать.

Поворачиваю голову, и мы встречаемся взглядами. У нее карие глаза оттенка самого темного шоколада, который я когда-либо видел.

Я продолжаю молчать.

— Хм, — недовольно хмыкает она, перекладывая пакеты из руки в руку. — Может быть, па-па не нуждается в моей помощи, и я просто брошу их, — она тут же выпускает пакеты из рук и их содержимое вываливается на пол. Стеклянные бутылки звякают, и как минимум одна разбивается. Фрукты и овощи катятся по дорожке вокруг ее ног, — прямо здесь, чтобы па-па мог решить, что с этим делать, в свое собственное драгоценное время, конечно же.

— Па-па, па-па, — восторженно кричит Артур, хлопая своими пухлыми ручками и прибывая в восторге как от беспорядка под нашими ногами, так и от огромного медведя, который тихонечко сидит в сторонке. Теперь малыш является свидетелем того, как его отцу надрала задницу какая-то девчонка с маргаритками в волосах.

— Приятно было познакомиться, малыш, — она машет ручкой Артуру, прежде чем повернуться и осторожно перешагнуть через беспорядок, который ее окружает.

А я так и стою, не проронив ни слова.

Смотрю в тишине, как девушка с длинными волосами цвета бледного заката и цветами на ободке у нее в волосах, отходит от дома по направлению к обшарпанному Фольксвагену. Не оглядываясь, она заводит ржавую бледно-зеленую машину, надевает солнечные очки и уезжает от нас, высунув руку в открытое окно и разрезая ей теплый воздух.

— Па-па, — счастливо отвечает Артур единственным словом, которое у него получается говорить, и эти звуки он употребляет по отношению ко всему. Абсолютно.

Бросив последний взгляд на продукты на полу и вымученно вздохнув, я разворачиваюсь, хватаю огромного мишку за ухо и волочу его за собой в дом. Артур всю дорогу радостно прыгает у меня на талии. Посадив их обоих там, где я их могу хорошо видеть, возвращаюсь к входной двери, чтобы подобрать сумки и вывалившиеся продукты.

Еда, пиво, подгузники, влажные салфетки, свежие фрукты и овощи. Назови все что угодно, и поймешь, что она купила это. Для нас. Для моих детей и меня. А я что сделал? Злопнул дверью у нее перед носом в первый раз, а во второй таращился на нее так, будто у нее выросла вторая голова. И ни разу не поблагодарил ее, не спросил ее имени и даже не улыбнулся. Нет, я просто пялился на нее. Более того, положа руку на сердце, признаюсь, мой взгляд был совсем не дружелюбным.

Плевать, что ее попросил помочь ее босс, сделав одолжение Нейту и Лив. Плевать, что она пошла по магазинам вместо того, чтобы пойти домой и лечь спать после длинной смены в клубе Нейта. Плевать, как ее зовут или что у нее длинные загорелые ноги и красивые карие глаза.

Мне все равно, потому что я приехал сюда, чтобы сбежать от людей. От их жалости и помощи. От их заботы и сочувствия. Но в основном от воспоминаний о Лоре, которые нарисованы на их лицах.

Если Айви говорит что-нибудь смешное, у них появляется определенное выражение лица, которое так и гласит: «Лора бы так гордилась».

Если Артур учится чему-то новому, они улыбаются со слезами на глазах, их мысли и чувства как на ладони: «Если бы только Лора могла его видеть».

Не хочу, чтобы их воспоминания преследовали меня. У меня своих достаточно — миллион чувств, тысячи мыслей, несчетное количество воспоминаний. Те самые, которые я прячу в бронированный ящик на время ясных солнечных дней, чтобы вытаскивать их один за другим, только когда наступает бесконечный мрак ночи.

Мы не способны ценить особенные моменты, пока проживаем их, и понимаем их истинную ценность, только когда они становятся воспоминаниями. Для многих эти кадры особенных моментов бесценны. Для меня они — мука, и как наркоман, жаждущий очередной дозы, я открываю свой тайник во мраке ночи, когда никто не сможет помешать мне использовать их как оружие. Когда никого не будет рядом, чтобы видеть, как я вырезаю каждое воспоминание на своей коже. Когда тону в боли от самобичевания за каждый день, час, минуту и секунду, которые провел рядом со своей женой.

Воспоминания — мое излюбленное оружие для причинения себе боли; кому нужно разрезать плоть ножами или бритвами, если только одно воспоминание, где есть она, протыкает мне сердце.

Лора улыбается.

Глава 7

Холли

Что за ненормальный придурок. Мудак. Козел. Говнюк.

Когда Рейчел, моя лучшая подруга и администратор в «Авроре» — клубе, где я работаю, по окончании моей рабочей смены попросила об одолжении, даже не думала, что все кончится тем, что я потрачу два часа своего драгоценного времени, отведенного на сон, на покупки для одного неблагодарного идиота.

Хотя, у него очень милый маленький мальчик.

А от него так и исходили волны душевной боли.

Все равно он тот еще засранец.

«Мужчина потерял жену», — шепчет мне моя совесть, пока я с трудом преодолеваю три лестничных пролета до своей квартиры, в которой живу вместе с Рейчел и Зои, вспоминая трагедию, которая случилась в семье Нейта в прошлом году.

— Мне все равно, через что ему пришлось пройти, — бубню я себе под нос, когда усталыми ногами быстро проскакиваю последние ступеньки. — Нельзя так обращаться с людьми, особенно если они задницу рвут, чтоб помочь тебе.

— Ну и кто тут задницу рвет? — слышится голос Зои, которая кричит из открытой двери нашей квартиры. Смотрю вверх через последний лестничный пролет и вижу, что она стоит там и ждет меня.

На ней лишь бикини, аппетитное тело блестит от масла, а длинные темные волосы, собранные сзади в беспорядочный пучок, подчеркивают ее поразительные экзотические черты лица. Мать Зои была цыганкой индийского происхождения, которая ушла из своего кочующего табора, когда влюбилась в беженца из Сомали. Табор ее матери отвернулся от них, поэтому они осели в северной Англии, и вскоре появилась Зои. Внешне она взяла все самое лучшее от обоих родителей: гладкая кожа кофейного цвета и безупречное телосложение. У нее поклонников больше, чем у других девушек, и она с легкостью отмахивается от всех попыток познакомиться с ней, потому что для Зои существует только один человек, который заставляет ее сердце биться быстрее.

— Выходной? — догадываюсь я, когда замечаю у нее на плече висящую пляжную сумку и полотенце.

— О да, он самый, — отвечает она с ослепительной улыбкой на пухлых губах. — Я пыталась убедить Рейчел пойти поваляться со мной на солнышке, но она сразу же завалилась в кровать.

Человек, который заставляет трепетать сердце Зои — наша соседка по комнате, моя лучшая подруга и наш прямой начальник, Рейчел Майлс.

— Ну, она только что пришла с двенадцатичасовой, а зная Рейчел, то с четырнадцатичасовой смены в клубе. Нельзя ее винить в том, что она хочет завалиться в кровать в своей прохладной комнате с кондиционером.

Зои кусает свою губу, на ее лице написана неуверенность. Эта девушка совсем не знает, какая она необычная, как снаружи, так и внутри. Проблема в том, что Зои влюблена в ту, с кем ей никогда не быть вместе. Рейчел предпочитает мужчин. Вот так обстоят дела, но любовь Зои к ней перевешивает этот факт. Для Зои любовь — это когда ты не можешь перестать смотреть на того, кого любишь, даже если в ответ на тебя никогда не посмотрят.

— Да, думаю, ты права, — бормочет девушка и пожимает плечами. — Ты тоже пойдешь на боковую? Выглядишь измотанной.

— Так и есть, — отвечаю я, пока тащу свое тело через последние несколько ступенек и, проходя мимо Зои, быстро чмокаю ее в щеку. — Сегодня у меня выходной, и, думаю, что просплю двадцать четыре часа к ряду.

Мы меняемся местами, и теперь я прислоняюсь к дверному косяку, в то время, как Зои стоит на верхних ступеньках.

— Я могу вылезти из своей норы, чтобы купить какой-нибудь еды, хотя, если ты хочешь испечь еще печенья с кешью, которое делала на той неделе, я не буду против.

Посылаю Зои свою лучшую улыбку в стиле «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!», на что она отвечает:

— Тебе нужно поработать над своим щенячьим выражением лица. То, что я вижу сейчас, — указывает она на мое лицо одним из своих пальцев с маникюром цвета морской волны, — больше похоже на запор.

Улыбка слетает с моего лица, и я гляжу на нее со злобным прищуром:

— Пришибу тебя как-нибудь.

Зои смеется. Даже насмехаясь надо мной, девушка выглядит ужасно привлекательно. Она продолжает спускаться по лестнице, махая мне через плечо и нараспев выдавая:

— Мечтай, мечтай.

Когда я слышу эхо ее последних шагов на первом этаже, то поворачиваюсь и захожу в нашу квартиру. К счастью, моя комната находится сразу после прихожей налево, и к тому времени как подхожу к ней, я уже почти голая и готовая нырнуть под свои прохладные хлопковые простыни.

***

— Холли, моя сладкая ягодка. Просыпайся. Я знаю, ты меня слышишь.

— Ммм, отвали, — шепчет мой мозг, и я надеюсь, что губами произношу то же самое, когда натягиваю простынь себе на голову.

— Я в долгу не останусь. Пожжжалуйста… ты ведь не хочешь подвести свою любимую соседку по комнате, правда?

— У меня сегодня выходной, Рейч. Пусть тебе Зои поможет, — умудряюсь проворчать я, пока зарываюсь поглубже в подушки.

— Зои не умеет петь и играть на гитаре, а группа, которую мы пригласили, отменила концерт. Я не могу оставить сцену в «Авроре» пустой, а твое выступление, когда ты вышла на замену в прошлый раз, всех потрясло. Давай, моя маленькая сладкая девочка, я заплачу тебе как за две смены.

— Это было разовое выступление. Я не певица. Позвони в агентство и попроси их прислать кого-нибудь.

Холодный воздух касается моей голой кожи, когда с меня срывают простынь, и я сразу же сворачиваюсь калачиком, чтобы закрыться от того, что, как предполагается, последует далее.

— У тебя будут свободны оба выходных, если ты выйдешь с выступлением на час или два.

Когда я не шевелюсь и не отвечаю, она продолжает умасливать меня нежным голосом:

— Я знаю, что ты хочешь попасть на художественную выставку в Старом Городе, а еще, что осталось всего несколько дней до закрытия. Поэтому, выползай из своего укрытия, прыгай в душ и заставь сегодня толпу ахнуть от твоего бархатного голоса.

Эта девчонка играет нечестно. Мне действительно очень хочется посетить эту выставку.

— Ладно, ладно, — ворчу я в подушку и слышу, как Рейчел кричит свое триумфальное «Да!», сопровождая это жестом победителя. — Отдай мне мою простынь обратно, и я смогу подремать еще часок перед тем, как встать окончательно.

—– Не-а, нет, нет, нет, — отвечает она, дразня меня, а потом шлепает ладошкой по моей голой заднице. — Я знаю тебя, моя ягодка. Ты свернешься клубочком и продрыхнешь всю ночь. Так что, давай, вставай и тащи свою белоснежную попку в душ.