Воспевая утреннюю звезду

ГЛАВА 7

На западе догорал великолепный закат. Двое мужчин сидели у камина, поглощенные разговором. Справа от камина крепко спал Пип. Брина еще раньше перенесла колыбельку Каба в комнатку Ани, чтобы иметь возможность присматривать за малышом и ухаживать за больной девочкой. Она осмотрела громадного стражника и заверила его, что колено всего лишь ушиблено. Она крепко забинтовала его полосками ткани, смоченной в травяном настое, и дала Пипу выпить болеутоляющее питье. После этого она вернулась к детям. Ллис сидела за столом в темном углу, где хранились травы. Она тихонько занималась своим делом, не мешая мужчинам беседовать в некотором уединении.

Казалось, Адам и Вулф не замечали дразнящего аромата мяса, тушившегося на медленном огне в висевшем на треноге большом горшке. Злополучная история с Ллис полностью поглотила их внимание, и они забыли, что давно наступило время ужинать, и слуги беспокойно ждали, когда смогут накрыть на стол.

– Мою приемную дочь в округе мало знают. Последние несколько лет она живет в Талачарне и изредка навещает нас, но подолгу у нас не живет. – Вулф решительно покачал головой, напрочь отметая предположение о том, что нападение на Ллис могло быть заранее спланированным похищением. Его золотая грива была так ярко окрашена огнем, что серебряные пряди в ней не были видны.

Адам молча слушал его, наклонившись вперед и упираясь локтями в колени. Слова Вулфа напомнили ему о том, что он едва успел спасти Ллис: если бы гордость помешала ему последовать за ней или если бы он немного задержался… На его скуле дернулся мускул.

Вулф продолжал говорить, не замечая бури, разыгравшейся в душе Адама.

– Ее схватили, когда она выполняла работу, которую мог бы сделать любой из моих рабов. Значит, напавшие на Ллис приняли ее за одну из рабынь и просто пытались похитить то, что принадлежит мне, что, конечно, не умаляет серьезности злодеяния.

Хотя Адам предпочел не обсуждать этот вопрос, он был не согласен с тем, что нападавшие приняли Ллис за одну из рабынь. Конечно, Вулф очень надеется, что никто из его близких и любимых не был преднамеренно избран в качестве жертвы. Однако Вулфу должен был бы показаться подозрительным тот факт, что в беду попали и его родная и приемная дочери. И оба случая произошли на том же месте. Было ли это совпадением? Возможно. Однако Адам был убежден в том, что подобные совпадения могут оказаться звеньями одной цепи.

Робкий стук в дверь вывел его из глубокой задумчивости.

– Войдите! – крикнул Вулф, стараясь, чтобы в голосе не отразилось охватившее его раздражение.

Тяжелая дубовая дверь слегка приоткрылась и в ней показалась небольшая женская фигурка, силуэт которой вырисовывался на фоне лиловых сумерек.

Ллис сидела ближе всех к двери. Она поспешила, чтобы пригласить гостью в дом. В свете пламени камина фигурка оказалась плачущей девушкой, прижимающей к груди какой-то сверток.

– Мой ребенок очень сильно заболел, – хрипло, с трудом, проговорила она. – Леди Брина, я умоляю вас спасти мое дитя.

Отчаянная мольба сопровождалась новым потоком слез из распухших глаз. Лицо девушки с огромными темными глазами казалось почти нереальным.

– Леди Брина сейчас занята лечением другого ребенка, – тихо ответила Ллис на просьбу девушки, разразившейся очередным потоком слез. – Но я могу вам помочь, если вы позволите.

Девушка кивнула, и спутанная прядь каштановых волос упала ей на лоб.

Ллис осторожно взяла завернутого в лохмотья ребенка из хрупких рук девушки и сразу поняла, что жизнь уже покинула его. Покачав головой, Ллис тут же предала эту печальную ношу Вулфу, который подошел и стал рядом с ней. Ллис посмотрела на девушку, слишком молодую, чтобы быть матерью. Ее лицо покрывало множество старых и свежих синяков и царапин.

Ллис было очень жаль бедняжку, и в порыве сострадания она обняла ее и шепотом сообщила печальную весть.

Прищурив глаза, Вулф рассматривал незваную гостью. Он гордился тем, что лично знал каждого уроженца Трокенхольта, всех своих людей… но он никогда не встречал эту девушку. Ее горе было искренним, но кто она и откуда пришла?

Вулф подошел к рабочему столу Брины и осторожно положил умершего младенца в корзину, где его жена держала полоски чистой ткани для перевязок. Предстояло приготовить все необходимое для похорон. И тут Вулф впервые поймал взгляд необычной гостьи. Она вся сжалась и в страхе отступила в темный угол, где хранились травы.

Ллис поняла, что гостья боится Вулфа, а возможно, и мужчин вообще. Но постепенно она убедила убитую горем девушку выйти из темного угла на свет и усадила на оставленный Вулфом стул неподалеку от камина, где девушка могла согреться. Опустившись на колени рядом с ней, Ллис принялась растирать ей руки и ноги, стараясь согреть, и ласково приговаривала что-то утешительное.

Погруженная в свое горе девушка не видела неподвижно сидевшего на соседнем стуле Адама. Он внимательно наблюдал за происходящим, прислушиваясь к словам Ллис. Ее сочувствие чужому горю было таким искренним! Адам с трудом мог поверить, что она когда-то жестоко рассмеялась, узнав о смерти Элфрика. Однако на твердых мужских губах вновь появилась улыбка. Ллис так старалась помочь всем больным и попавшим в беду, так нежно заботилась о Кабе, была так дружна со слугами и всегда так охотно принималась за любую работу, что, вполне возможно, все это не было только притворством колдуньи из монастыря.

И все же у Адама появились проблески надежды. Может быть, женщина, завладевшая всеми его помыслами наяву и во сне, была действительно так чиста, как это казалось? Улыбка его стала теплее. Внезапно ледяная волна недоверия погасила эти первые проблески. Откуда ему знать, что на самом деле на уме у этой колдуньи? Разве ему не доводилось слышать о том, что друиды, и в частности Глиндор, обладали способностью расстраивать планы врагов, меняя их настроение? Золотистые глаза Адама потемнели. Ему ведь давно известно о женском вероломстве, а могущество колдуньи могло только усилить ее женское коварство. Он отказывался думать о двойственности своих впечатлений: с одной стороны, он считал ее колдуньей, с другой – отрицал могущество друидов, несмотря на чудеса, которые ему довелось увидеть.

Глубоко озабоченная состоянием бедной девушки, Ллис тем не менее чувствовала пристальное внимание Адама, и оно давило на нее тяжким грузом. Опасаясь, что Адам испугает девушку, она полностью отдалась заботам о ней.

Наконец-то стол накрыли к ужину, но прошел он безотрадно. Два илдормена остались за столом в одиночестве. Прежде чем вернуться к своей подопечной, вновь ускользнувшей в темный угол, где она чувствовала себя спокойнее, Ллис отнесла миску с тушеным мясом в комнатушку Ани, чтобы Брина могла поесть, не отходя от дочери.

Желая успокоить девушку и надеясь, что постепенно та перестанет бояться, Ллис положила ей в темном углу один из матрасов, набитых травой и всегда готовых принять неиссякаемый поток страждущих, обращавшихся за помощью к Брине. Между очередными приступами рыданий Ллис уговорила несчастную мать съесть хоть немного свежего хлеба и выпить теплый успокаивающий отвар. Наконец девушка уснула, но даже во сне она тихонько всхлипывала.

Ни сидевшие за столом мужчины, ни женщины в углу не заметили, как проснулся Пип. Он повернул рыжую голову на знакомый ноющий звук. Эти всхлипы он слышал в лесу, и это они привели его в охотничью западню.

– Выпей, Мейда, еще хоть глоток, – снова уговаривала Ллис, стоя на коленях в темном углу рядом с матрасом своей пациентки. Та только что очнулась от беспокойного ночного сна, и Ллис поднесла к ее губам кружку, от которой шел пар.

– Что это за сладкое питье? – Проявив интерес, Мейда хотела показать, что благодарна за ласковую заботу незнакомки и что ей стало лучше. Всю долгую ночь ей снились кошмары, а пробуждение возвращало ее к печальной реальности. Все это время Ллис оставалась рядом с ней. В своей жизни Мейде редко приходилось сталкиваться с подобным состраданием, и при мысли об этом на губах девушки появилась робкая благодарная улыбка. Эта улыбка поразила Ллис так же сильно, как и резкие слова, произнесенные девушкой после пробуждения в ответ на уговоры Ллис назвать свое имя.

– Слабый настой ромашки, родниковая вода и мед – то же самое питье, что я давала тебе вчера вечером, – улыбнулась Ллис в ответ на улыбку девушки. – Он успокоит и даст возможность отдохнуть, поэтому я очень прошу тебя выпить еще хоть немного.

Мейда кивнула. Прямые каштановые волосы рассыпались по плечам. Она взяла кружку и послушно, глоток за глотком, выпила теплую жидкость.

– Ты не хочешь сообщить о случившемся отцу ребенка? – тихонько спросила Ллис. Вульф уже сказал ей, что Мейда не из Трокенхольта.

Глаза девушки расширились от ужаса и тотчас же наполнились слезами. Мейда отшатнулась, пролив питье; пальцы, с силой сжавшие кружку, побелели.

– Прости меня! – Ллис осторожно взяла у девушки кружку и поставила ее в сторону. Она вновь ласково уложила Мейду.

– Тебе здесь нечего бояться, ты можешь не говорить о том, о чем предпочтешь умолчать.

В порыве отчаяния Мейда сжала руку Ллис:

– Вы можете в этом поклясться? Поклясться на святом кресте?

– Я клянусь в этом на твоем кресте. – Улыбка Ллис угасла, потому что для человека ее верований подобная клятва была бесполезна. Затем, чтобы клятва была полноценной, она мысленно добавила: – «Клянусь также на моем белом кристалле».

А это было уже серьезно, потому что нарушение клятвы могло разрушить камень, который был ее бесценным достоянием, ее личной связью с силами природы.

Похоже, клятва возымела свое действие. Мейда немного успокоилась и уснула спокойным сном.

За исключением времени, необходимого на приготовление питья, Ллис почти всю ночь провела, либо стоя на коленях, либо свернувшись калачиком у постели Мейды. Тело ее затекло после сна в неудобном положении.

Оба воина до рассвета отправились, чтобы провести еще один день в лесах в поисках бандитов. Пип с поврежденным коленом спал: он оказался более восприимчив к сонному питью Брины, чем можно было ожидать от человека его комплекции.

Ллис видела, как Адам провожал пострадавшего человека в зал, чтобы передать его на попечение Брины. На нее произвели глубокое впечатление и его искренняя озабоченность состоянием молодого человека, и любовь к нему.

В свое время, когда она ребенком была при дворе короля Эсгферта, и потом, когда приезжала в Трокенхольт одновременно с другими гостями, она встречала немало саксонских лордов и знала, что забота о людях была им не свойственна. То внимание, с которым Адам заботился о Пипе, его ласковое отношение к Кабу лишь усилили ее восхищение суровым воином.

Ллис согрела на огне камина воду для утреннего омовения, налила ее в таз и удалилась в отведенную для нее спальню – ту самую спальню, где, как она все более остро ощущала, ее отделяла от Адама лишь тонкая стена. Освеженная, она принялась расчесывать черные локоны, которые были такими же красивыми, как у ее матери, которую она помнила очень смутно. Потом она сняла сильно помятое платье, в котором ей пришлось провести ночь, и надела другое, попроще, сшитое из вытканной дома материи и аккуратно выкрашенное в яркий синий цвет. Оно было самым любимым в ее скромном гардеробе, хотя нельзя было сказать, что Ллис слишком берегла его.

Одеваясь, она размышляла о печальной новости. Незадолго до пробуждения Мейды Брина выскользнула из комнатки дочери и пришла в увешанный травами угол, чтобы приготовить свежий эликсир. Ллис рассказала ей об убитой горем матери. Брина выслушала ее рассказ с большим сочувствием, которое было тем глубже, что у нее самой была больная дочь. Потом, заверив Ллис, что та обеспечила их новой пациентке наилучшее лечение и уход, голосом, близким к отчаянию, поведала она о своих опасениях: ей казалось, что глубокий сон, которым забылась сейчас Аня, унесет ее прямо в холодные объятия смерти.

Мысли о тонкой нити, привязывающей ребенка к жизни, усилили чувство вины, охватившее Ллис из-за вчерашней неудачи. Сорванные созревшие травы, оставшиеся на поляне недалеко от края леса, были редкими и особо ценными. Возможно, что только они и могли бы спасти золотоволосую девчушку.

Ллис чувствовала себя ответственной за ухудшение состояния девочки, потому что вернулась из лесу без трав, хотя и была спасена от рук негодяев. Более того, там, где Ане не удалось собрать сорванные цветы, Ллис потерпела неудачу дважды: сначала потому что на нее напали, потом из-за того что поддалась обольстительному обаянию Адама, отчего она лишь острее чувствовала свою вину. Причиной обеих неудач был недостаточный эмоциональный контроль, что было несвойственно друидам. Сначала ее отвлекли мысли о необычайно привлекательном мужчине, который презирал ее, и она не почувствовала опасности, хотя должна была ее ощутить. Потом, что еще хуже, она утратила необходимую ясность мысли и была не в состоянии использовать свои способности, чтобы отделаться от схвативших ее негодяев. Это были глупые ошибки, но они не шли ни в какое сравнение с той, что она допустила, оказавшись в объятиях Адама и утратив ощущение реальности. Эта ошибка была самой серьезной из всех.

В сапфировых глазах Ллис блеснула решимость. Девушка резко тряхнула головой. Масса расчесанных роскошных кудрей заблестела, как жидкая смола. Неважно, что было раньше. Она не допустит, чтобы вчерашнее нападение помешало ей принести цветы сегодня.

Ллис обернула вокруг талии пояс, искусно сплетенный из тростника. Она верила, что изделия из кожи животных, убитых человеком для пропитания, ослабляют ее связь со всеми живыми существами, поэтому она редко носила их. К тростниковому поясу она привязала маленькую сумочку из ткани. Там содержалось самое необходимое – флакон с жидкостью, которую можно было использовать для лечения в самых разных случаях, кремень, чтобы разводить огонь, и самое ценное – белый кристалл.

Если же прелестные цветы – ее сегодняшняя цель, – не помогут выздоровлению Ани, она вернется в Талачарн, чтобы привести Глиндора и Ивейна. Они бы ни за что не уехали из Трокенхольта, если бы знали, что такая искусная целительница, как Брина, не сможет вылечить ребенка.

Хотя друиды не властны над смертью, Ллис была уверена: там, где им с Бриной не удалось добиться результатов с помощью настоев и даже с помощью заклинаний, двое могучих колдунов могли бы преуспеть, ведь здоровье девочки для них очень важно. Ллис подозревала, что даже упрямый Глиндор любил Аню, а уж Ивейн в ней души не чаял. Малышка же его обожала.

Корзинка, которую Ллис вчера обронила на лесной поляне, осталась там. Пока пациенты спали, она вышла из дому так тихо, что слуги, насаживавшие на вертел свинью, не заметили ее ухода.

По тропинке, протоптанной множеством ног, Ллис обошла дом и вышла к источнику, перешла его, не вслушиваясь в нежную песню ручья, весело бежавшего к небольшой речушке, прошла сквозь спрятанную в кустах калитку, чувствуя некоторое беспокойство и желая побыстрее закончить дело. Впервые за много лет она вошла со страхом под сень зеленой листвы.

Ллис легко шагала по тропинке, едва заметной в густой зелени. Чувствовалось приближение грозы, вызванной летней жарой. Беспокойство росло, но она тут же выбранила себя за это, вспомнив, что у друидов нет причин бояться гнева природы: «Да ты и в самом деле дурочка». Ей стало неприятно от такой самооценки, однако она знала: нечего бояться грозы, и все же грозы нередко служили предвестниками более серьезных событий.

Наконец Ллис вышла на лесную полянку, где драгоценные цветы лежали так, как их положили ласковые руки несколько недель назад. Симпатичная плетеная корзиночка, забытая ею, лежала, перевернутая, неподалеку. Ллис улыбнулась своим напрасным страхам, наклонилась за корзиной – и рухнула на землю без сознания.

Пипа разбудили слуги, выправлявшие металлические каминные прутья. Сначала они выпрямили два из них, погнувшиеся на концах, потом скрепили их так, чтобы они могли выдержать вес надетой на вертел свиной туши.

Справившись с этой задачей, они ушли, и Пип сел, прислонившись к выложенному из грубого камня краю высокого камина. Он оглядел комнату: кто здесь вчера плакал? Именно этот звук заставил его свернуть с безопасной тропы.

Под пристальным взглядом Пипа спавшая девушка пошевелилась и тоже попыталась сесть. В темном углу ее хрупкая фигурка была плохо различима.

Сердитый на себя из-за дурацкого ушиба, Пип заговорил с незнакомкой. Слова его были продиктованы самыми лучшими намерениями.

– Напрасно вы не разрешили мне вам помочь, когда я сломя голову помчался напрямик через лес.

Девушка съежилась и отодвинулась подальше в темный угол. Пип понял: начало разговора оказалось не совсем удачным. Возможно, его слова прозвучали даже как упрек, а не как оправдание. И он решил исправить дело.

– Если бы вы позволили мне вам помочь, я бы мигом привел вас к леди Брине. Может быть, мы успели бы спасти ваше дитя.

Приступ рыданий отозвался в душе у Пипа чувством вины. Вышло так, что он опять сказал совсем не то, что хотел: он собирался утешить девушку, а вышло, будто он ее обвиняет в смерти ребенка.

Слуги ушли по своим делам в пекарню или к ручью, и Пип с Мейдой остались одни.

Пип еще раз попытался поправить дело. Ему казалось, что девушка смотрит на него с немым укором. На этот раз он приблизился к ней, стараясь не ступать на больную ногу.

Мейда закрыла руками залитое слезами лицо и постаралась подальше отодвинуться от приближавшегося высокого мужчины. Чувствуя, что попала в западню, она затряслась от страха.

– Я не хотел вас обидеть – прозвучали в тишине ласковые слова Пипа.

Девушка подняла голову. И Пип впервые увидел на ее лице лиловые синяки и красные царапины. Если бы не следы побоев, ее лицо казалось бы мертвенно-бледным.

Легкий стук двери нарушил хрупкую нить понимания между воином и испуганной девушкой. Они разом обернулись и увидели леди Брину.

Хозяйка дома прежде всего осмотрела больное колено Пипа. Она осталась довольна: опухоль начала спадать. Потом она нанесла новый слой мази на лицо Мейды, и часть мази оставила девушке, чтобы та могла позже повторить процедуру. Потом она уговорила убитую горем мать вместе с нею обмыть ребенка и в последний раз запеленать его.

Похороны должны были состояться в тот же день ближе к вечеру, когда вернутся хозяин и его гость.

Солнце, пробиваясь сквозь густую листву деревьев, блестело на пришитых к кожаной куртке переплетенных металлических кольцах. Обладатель этого снаряжения подошел к девушке, упавшей от довольно слабого удара одного из его людей. Опираясь на толстую палку, Хордат наклонился, чтобы рассмотреть стройную девичью фигурку, рухнувшую в густую траву рядом с цветами, выложенных ровными рядами.

Масса густых черных кудрей оттеняла изящное лицо цвета слоновой кости. Красавица. Он удержался от желания дотронуться до ее щеки, чтобы проверить, действительно ли кожа девушки так нежна, как кажется. Он пожал плечами и заговорил совсем о другой женщине:

– Старая ведьма была права. – Он сердито покачал головой, и седые волосы взметнулись над сильными плечами. – Глупая девица и в самом деле пришла за этими цветами.

Он выпрямился и поворошил цветы копьем. Они выглядели удивительно свежими.

Потом Хордат медленно повернулся, с надеждой вглядываясь в чащу леса.

– Будьте готовы на случай, если ее спаситель опять появится. – Слова Хордата сопровождались невеселым смехом. – Я молю небо о том, чтобы он дал нам возможность исправить еще одну ошибку, которую мы совершили, выполняя поручение епископа.

Вооруженная группа Хордата – пятеро крепких мужчин – столпилась на маленькой полянке. Они поддержали шутку начальника, плотным кольцом окружив его и девушку. В лесу стояла зловещая тишина – предвестник бури.

– Ну да, – молодой, но бывалый солдат неожиданно нарушил молчание, разделяя гнев Хордата. – Это лишний раз докажет епископу, что не стоило посылать эту неотесанную деревенщину на дело, где нужен воин. У них и опыта-то никакого нет.

Хордат удостоил его кивка и циничной улыбки. Он и его люди не слишком уважали епископа, считая его некомпетентным союзником.

– Нам остается надеяться, что он отстранит тех, кто потерпел неудачу с парнем, от более важных дел в будущем.

Легкая фигурка в сутане выскользнула из чащи зеленого леса и вызвала немедленную реакцию Хордата. Монах застыл на месте, окруженный людьми с обнаженными мечами.

– Ты что здесь делаешь? Что тебе здесь надо?

В ответ монах откинул капюшон, явив миру массу блестящих черных кудрей и необычайной прелести женское лицо. Сияние сапфировых глаз заставило мужчин умолкнуть.

Женщина преспокойно прошла между мужчинами к лежавшей без сознания девушке. Она была очень довольна. Если бы не близость грозы, юная колдунья заранее почувствовала бы врагов и угрожающую ей опасность.

– Стойте спокойно – приказала она мужчинам. – И не волнуйтесь, если некоторое время не увидите ни ее, ни меня. Очень скоро она опять будет лежать перед вами, но она будет в моем платье, а я в ее.

Последние слова были заглушены странным ритуальным песнопением. Грубое домотканое одеяние упало, обнажив алебастровые руки, которые теперь были воздеты к небу. Песнь звучала все более и более мощно. И вдруг где-то сверкнула молния и грянул гром.

Хордат и его люди словно ослепли. Когда они пришли в себя и снова были в состоянии видеть, женщины исчезли.

Мужчины были смущены, они бормотали проклятия, в которых чувствовался страх перед неведомыми силами. Напрасно Хордат призывал их успокоиться. Они замолкли, только когда молния снова расколола небо, на этот раз так близко от них, что они почувствовали ее специфический запах. Как и было сказано, девушка лежала перед ними без сознания, но теперь на ней было монашеское одеяние.

Хордат был объят почти таким же страхом, как и его люди. Он махнул рукой своим оцепеневшим приспешникам:

– Положите ее поперек моей лошади.

Из-за раскатов грома и неожиданно поднявшегося ветра ему пришлось кричать, отдавая приказания. Он хотел, чтобы его триумф над союзником, которого он ни в грош не ставил, был полным.

– Давайте-ка отнесем наш трофей в келью этого святоши, давшего обет безбрачия! Пусть это будет доказательством нашего мастерства!

Хордат следил за тем, как люди выполняют его приказания. Мысли его путались. Он был обеспокоен тем, что только что произошло. Епископ Уинфрид, конечно, заинтересуется тем, почему на девушке подобная одежда, но он может думать, что хочет. Хордат не станет ничего объяснять, и уж тем более не станет говорить о таинственном появлении живого двойника пленницы.

Гроза не унималась. Сверкала молния, раскаты грома сотрясали лес. Ветер был таким яростным, что деревья стонали, протестуя. Группа людей сражалась с хлеставшими их ветвями и молодой порослью подлеска. Они были настроены решительно, собираясь во что бы то ни стало довести дело до конца и вернуться в монастырь.