Возмездие

Панченко Юлия. «Возмездие»

***

Шесть утра. В звенящем Пекине рассвет

нарезает на ломтики солнечный мармелад.

Знаю, Мэй, ты сидишь у окна, закутавшись в плед,

устремив в пустоту печалью подернутый взгляд.

Твои руки сжимают пушистую, мягкую ткань,

чай с жасмином, в щербатой чашке, давно остыл.

Раскрывает бутоны малиновая герань,

за окном просыпается шумный весенний мир.

Ты впускаешь бабочек, бьющихся о стекло,

свежий ветер разносит по комнате аромат

белых яблонь, баюкающее тепло

обнимает тебя, увлекая назад в кровать.

Твой уютный мирок лелеем твоим отцом,

доброй матерью. В их любви,

вспоминай обо мне лишь хорошее.

Страшным сном забывая всю боль, что тебе причинил.

Я желаю тебя, как и прежде - до дрожи рук,

до щемящего чувства, ноющего в груди.

Я кричу по ночам. Этот жуткий звук

отлетает от стен, заглохнув на полпути.

Иногда в мою голову забираются голоса,

языками шершавыми лижут мой слабый мозг.

Я сжимаю ладони и закрываю глаза,

вспоминаю тебя,

белых бабочек,

запах роз.

Очень жаль, здесь нет окон. От этого тяжелей.

Берега Юндинхэ не видимы, не слышны.

Я глотаю таблетки.

Таблетки на вкус, как клей.

Я, конечно, не болен. Ведь это они больны.

Моя Мэй, ты была единственной, я не вру.

Не верь тем, кто расскажет тебе о других.

Ты была моей бабочкой.

Лучшей из двадцати двух.

Но тебя не причислить к ним, не равнять на них.

Я втыкал в них иголки, нежно вскрывая плоть.

Эти глупые женщины сгорали в моем огне.

Но ты, Мэй...

ты была совершенно другой.

Ты была моим маяком в непроглядной тьме.

Извини за то, что видела кровь на моих руках.

Твой испуганный взгляд,

вся лживость бульварных газет.

Как посмели они винить меня в этих грехах?

Это свято - рождать прекрасное.

Разве нет?

Как чудесно слова выстраиваются в мозгу,

веки, крыльями бабочки, вздрагивают слегка.

В голове оживают очертания твоих губ,

лето в парке Бэйхай, трепещущая рука.

Дьявол в белом халате под кожу мне вводит яд.

Пальцы мерзнут и стынут,

и мысли мои легки.

Мэй, прощай.

И знай, я безмерно рад,

что тебе удалось спастись от моей любви.

***

Я иду по Шёлковому пути, по дорогам провинции Ганьсу, под ногами золото и нефрит, азиатский ветер горяч и сух. По щекам тихонько скользит закат, Сечжи пожирают степной огонь. Я глотаю жесткий песок и чад, и из глаз текущую злую соль. У дневных драконов горящий глаз, по моим ладоням струится пот. Смерть всегда случается в первый раз, и от страха крутит узлом живот. Мне навстречу движется паланкин, его тащат смуглые мертвецы. Мертвый император династии Мин говорит, что я его блудный сын. Заползает в рот вонь истлевших тел, к горлу подбирается тошнота. Их глаза стеклянные, губы - мел, мир вокруг меня изможден и стар. Я шагаю тихо, ни жив, ни мертв, мои ноги вязнут в густых песках. Если кто столкнется, то скажет: ''Черт! Что за жуткий холод в таких местах?''. Проходите сквозь, разрезайте вдоль, и лакайте кровь из открытых ран. Я иду, измученный и босой, и небесный плавится океан.

Для чего мне чувствовать эту тьму? Для чего мне видеть весь этот свет? Я хотел сбежать от ужасных мук, (кто сказал бы мне, что нирваны нет). Пожалей меня, я сегодня тих, и осколок неба стучит в груди. Я иду по Шёлковому пути. И идти мне, сколько еще идти.

...в день, когда я стоял на том мосту и дракон Луны целовал мой рот, я глотал бурлящую пустоту и смотрел на гладкую кожу вод. Я желал спасения и любви, я хотел поведать планете боль. Дома, в чашке стыл белоснежный рис, и в камине медленно тлел огонь. И когда я сделал последний шаг, и когда я сделал последний вдох, надо мной парил желтый лунный шар, и из глотки шла алой рвотой кровь. Минус жизнь ненужного существа, но со мной навечно осталась грусть. Я застыл в воде и закрыл глаза, а открыв - увидел Шёлковый путь.

Отливает золотом чешуя, у Чжулуна коготь и остр, и крив.

Если бы хоть кто-то меня обнял,

то сегодня я все еще был бы жив.

Автор стихотворений - гениальный, бесконечно талантливый Джио Россо (с).

***

Экспозиция.

Пролог.

Снег скрипел, похрустывал под ногами в такт размашистому шагу, и на земле оставались ребристые отпечатки ботинок. Кончики пальцев, как и тело в целом, стали подмерзать. Оделась явно не по погоде – понадеялась на тепло кондиционера, накинув на плечи легкомысленное пальтишко да сунув ноги в тонкие осенние ботинки. Теперь же, когда протопленный салон машины остался позади, выяснилось, что пусть погода стояла и безветренная, но была уж больно морозная.

В воздухе кружились снежинки, и это было завораживающе красиво. К ночи, наверняка, снег повалит плотной завесой, укроет ели, засыплет норы, припорошит лапник.

Я вздохнула – не к месту проснулась лирика, не ко времени.

В носу щипало, щеки покалывало, но все же, не смотря на холод и явный не уют, хотелось поднять лицо к небесам и громко крикнуть какую-нибудь глупость. Чтобы вздрогнули неподвижные ели за спиной, вспорхнули с веток нахохлившиеся, приготовившиеся почивать, птицы, а с верхушки дерева вниз ухнул пласт снега. Крикнуть и завалиться в пушистый сугроб, размахивая руками и ногами, как стеклоочистителями – чтобы на земле остался след в виде ангелочка. Детская забава – глупая, ребячливая, - мысленно осадила себя, почти разозлившись. Наверное, оттого и не сделала ничего беззаботного. Запахнула пальто плотней, и вышла на освещенный фонарями двор. Прятаться в тени больше не было смысла.

До заветной двери осталось пару метров.

Встреча с хозяином дома, к которому я направлялась, обещала стать практически решающей, и как бы вычурно это ни звучало, она действительно сулила необратимые изменения в моей судьбе. Но, на удивление, сердце билось ровно.

Дом находился в пригороде: далеко, за сотню километров от шумной цивилизации. Он стоял, укрывшись за высоким деревянным забором, за плотным кольцом хвойного леса, что охватывал территорию с тыльной стороны. Не враждебный и не хмурый, как могло бы показаться, дом был добротный, деревянный, двухэтажный. Наверняка, с русской печкой на кухне, солнечными батареями на крыше и запасными, припрятанными в сарае электрогенераторами.

Он манил уютным светом, что горел в нескольких окнах первого этажа. Давал возможность рассмотреть полоски плотных серых занавесок, несколько пышных растений в кадках, стоявших на подоконнике. Дом был празден, словно ожидал гостей.

По периметру было светло – кованые фонари, внутри которых горели масляные лампы, давали достаточно света, чтобы заметить убранство двора.

Дорожка к парадному была очищена от снега широкой колеей – ровно, педантично.

Слева, в некотором отдалении от дома росла высокая сосна: особняком от леса, одинокая красавица. Сейчас ее густые ветви были украшены разноцветными горящими гирляндами и яркими елочными шарами – плотно, до самой верхушки.

Надо же, подумалось мне, – расстарался хозяин, а ведь с лестницей, наверняка, пришлось изрядно повозиться. Интересно, ради кого он так тщательно украшал дерево - ради охотящихся поблизости волков? Или для себя самого? Больше в этой глуши елью любоваться было попросту некому.

Снег все скрипел, потому что я кружила вокруг крыльца, хотя дверь была практически у самого носа – я прохаживалась всего в паре шагов от нее, заветной.

И вроде бы сердце билось ровно, но надышаться почему-то хотелось вдоволь, а еще лучше – впрок. То ли воздух тут был особенно упоительным – ароматно-хвойным, свежим, морозным, и поэтому кружил голову, то ли предновогодняя атмосфера: многообещающая, до боли праздничная, как-то особенно ощущалась здесь и не давала сделать решающий шаг. Не было сил постучаться в дверь, за которой меня совершенно никто не ждал.

Необъятное звездное небо над головой, почти оглушающая, ничем не растревоженная тишина, громада векового леса перед глазами, запах хвои, густой пар изо рта… казалось, что я одна на всем белом свете. И было страшно спугнуть это ощущение – таким невероятно прекрасным оно оказалось.

Но, стоило помнить, что всему хорошему рано или поздно приходит конец, даже самому приятному, заветному. Опыт, что довольно-таки болезненным грузом покоился на усталых плечах, настаивал на этом знании, подчеркивал всю безжалостную мимолетность радости и счастья.

Поэтому я вдохнула – глубоко, животом, чем оборвала упоительную негу, и в одно мгновение поднялась на резное крылечко. Постучала в дверь – требовательно, громко.

И спустя минуту дверца отворилась.

***