Возмездие

Часть третья.

Около года назад.

Следующую неделю я провела, наблюдая за Артемом. Он довольно часто ужинал в том ресторане, близ моего дома и засиживался в нем допоздна. Иногда приезжал в компании длинноногой блондинки – каждый раз новой, но чаще трапезничал в одиночестве. В целом, кроме посещения харчевни, в его передвижениях по городу не было никакой системы. Это нисколько меня не опечалило - все, что меня интересовало, узнала и так.

На город, со всей своей суровостью, опустилась зима. Морозная, снежная погода за окном слепила глаза и заставляла облачаться практически в термокостюмы.

Я купила бумажный календарь, повесила его на стену, и наугад ткнув в число, обвела его фломастером. Таким нехитрым способом выбрала число для пресловутой операции «ы». До вылазки за город оставалась пара дней, и я решила не дразнить судьбу и терпеливо подождать.

Нельзя сказать, что я не переживала. Я перебрала в голове все возможные варианты событий, и даже оставила парочку совсем невероятных комбинаций, ведь, как известно, вселенная еще та юмористка, и никогда нельзя предусмотреть полностью всё от «а» до «я». Оттого я вполне допускала, что добравшись до места, придется импровизировать.

Счастливчик захандрил. Словно предчувствуя, что хозяйка вот-вот совершит нечто в высшей степени глупое, он беспокойно ерзал, мяукал без повода и перестал есть, хотя успел проявить себя терпеливым, уравновешенным животным.

- Хватит нервничать, одноглазик, - уговаривала я, и водила рукой по серой шерстке.

Кот в ответ бил полосатым хвостом и дергал ухом.

- Если тебе страшно оставаться одному, я могу взять тебя с собой, хочешь? – Счастливчик посмотрел заинтересованно, а спустя секунду согласно моргнул.

Я продолжила гладить любимца и подумала о том, что мое сумасшествие заметно прогрессирует.

Когда настал день «х», я встала пораньше, включила музыку и всласть натанцевалась. Ничто не мешало начинать так каждый день, но желание появилось именно в то утро.

День прошел как обычно – я немного поработала – шеф присылал нужные документы по электронной почте: мы сошлись на том, что ближайшее время я буду работать внештатно. Разумеется, с сохранением семидесяти пяти процентов от общей суммы оклада. Я наврала ему о внезапном приступе затянувшейся аллергии на все возможные раздражители и выбила себе довольно таки занимательные привилегии.

Мы со Счастливчиком пообедали, полазили в интернете, посмотрели серию «Менталиста», а когда за окном стемнело, принялись собираться.

Кот устроился на переднем сидении. На пол я поставила миску для воды и емкость для личных кошачьих дел, сама села за руль.

Как сложится наша встреча, я не знала. Живот свело спазмом, но я вдохнула поглубже и завела мотор.

Загородное шоссе оказалось полупустым – навстречу попадались редкие автомобили, а вот прокатиться в моем направлении, желающих не оказалось. То ли потому, что был будний, поздний вечер, то ли потому, что прогуляться среди густого заснеженного леса любителя не нашлось.

Дорога заняла около часа. На магистрали я разогналась будь здоров, превысив полагающуюся правилами скорость, но в кустах тоже никто не сидел и полосатой дубинкой не размахивал.

До места добралась близко часа ночи. Оставила машину вместе с котом в некотором отдалении от заветного забора, дальше пошла пешком. Обошла периметр, ища удобное место, чтоб сигануть через изгородь, и вскоре таковое нашла. Легко забралась, спрыгнула по ту сторону, и даже ничем не ударилась. Замерла на миг, не примчится ли на шум какой-нибудь волкодав, но обошлось.

Покрутила головой, вышла на очищенную от снега дорожку, ведущую к уютному деревянному дому.

Снег ритмично скрипел под ногами, на земле оставались ребристые отпечатки ботинок, кончики пальцев стали подмерзать…

…Справившись с волнением, я вдохнула – глубоко, животом, резко выдохнула и в мгновение поднялась на резное крылечко. Постучала в дверь – решительно, громко. И спустя минуту она отворилась.

***

Бывает, время странным образом замедляется, и в это тягучее мгновение, удается увидеть себя со стороны. Так тогда и произошло.

В память впечатались малейшие детали, даже запахи.

Увидев меня на своем пороге, он не выказал удивления. Совершенно. Стоял себе, сунув руки в карманы брюк, беспечно оперевшись плечом о дверной косяк.

Улыбался.

За его спиной уютно горел свет, изнутри комнаты веяло теплом и по-домашнему пахло рождеством: корицей и мандаринами.

Повисла тягучая пауза.

Я ждала иного приема: удивления, досады, возможной злости, но он улыбался! А еще смотрел так, словно на его пороге оказался желанный гость. Это обескураживало. Сказать мне по-прежнему было нечего, а вот Мидас, кто же еще это мог быть, черт возьми, вдруг спохватился.

- Заходи, - при этом он приглашающе махнул рукой и посторонился, когда я переступила порог, тем самым перейдя точку невозврата.

Кроме Рождественских запахов, в доме упоительно пахло деревом, что было неудивительно – стены, пол, все было сплошь деревянно-лакированным. Справа от просторной прихожей располагалась кухня: миниатюрная и чистая. Слева находился зал – с традиционным живым камином, волчьей шкурой на полу. Современным пятном в интерьере оказался диван, и толщиной с мизинец, телевизор. Прямо по курсу – коридор с парой закрытых дверей.

Я огляделась мельком, не акцентируя внимание на деталях убранства и роскоши.

Мой интерес всецело был направлен на Третьего.

- Проходи, - как доброй знакомой, предложил он.

Сам прошел на кухню, поставил чайник и вернулся в зал. Я же так и стояла в прихожей: одетая в легкое пальто, с раскрасневшимся от мороза носом и растрепанными волосами.

- Не так я представлял нашу встречу, - с легкой иронией произнес Артем и едва уловимо подтолкнул меня в сторону зала.

Я отмерла, быстро скинула ботинки - да, лишенная всякого разума голова думала совершенно не о том, о чем следовало бы, но оставлять за собой на ковре мокрые лужи показалось едва ли не святотатством. Так что, скинув обувь, прошла вслед за Третьим.

На предложение присесть, отрицательно мотнула головой. Хозяин же устроился на диване, беззаботно откинулся на спинку, и это его движение вернуло меня в реальность.

- А ты представлял её – нашу встречу? – спросила я , и принялась расстегивать пуговицы на пальто.

В доме было слишком жарко, чтоб оставаться в верхней одежде.

Третий внимательно следил за моими движениями, и выражение лица его казалось непроницаемым.

Разоблачившись и оставшись в свитере и джинсах, заметила, как Третий прошелся по фигуре взглядом, и показалось, что в глазах его что-то переменилось. Что именно, разобрать не сумела, отмахнулась – не до того было.

- Я представлял ее множество раз, но реальность превзошла все мои ожидания, - сказав, Артем резко поднялся.

Пришлось высоко закинуть голову, чтоб не упустить взгляда.

Он приблизился размытым движением, всколыхнув мне волосы потоком воздуха. Прошел совсем рядом – так, что почувствовала запах парфюма: терпкого, древесного.

Третий же, не замечая моего глубокого вдоха, прошел на кухню. Чайник закипел – поняла я, и пошла вслед за хозяином.

Третий заварил чай, совершенно не интересуясь мнением – какой бы я предпочла. Именно на этой глупой мысли я подловила себя – чай! Думать о чае, когда встреча «х», наконец, произошла!

У мужчины, что стоял напротив, имелся совершенно удивительный талант – выбивать людей из колеи, выводить из зоны комфорта. Как не назови эту способность, ясным становилось одно - он умел обескураживать. Черт возьми, я ведь почти забыла, зачем вообще приехала сюда.

Разлил напиток по чашкам. Вынул запечатанную жестяную коробку с печеньем и ловко накрыл на стол.

- Ты знал, что я приду? – спросила хрипло.

- Думал ты подойдешь еще летом – в ресторане, - взглянул лукаво, и я угадала на его лице улыбку.

Она означала снисходительность – мол, девочка, кто ты и кто я! Ты – малышка с кукольным личиком и детским интеллектом, а я – большой, умный мальчик с военным прошлым.

Конечно, он знал. Но почему тогда дал мне все сделать по-своему? Впрочем, это было не так важно.

- О цели моего визита ты тоже знаешь? – уже спокойней поинтересовалась я.

- Догадываюсь, - расплывчато ответил Мидас и жестом пригласил к столу.

Я присела на стул, машинально обняла руками чашку с чаем и в удивлении подняла глаза на Третьего.

Его поведение обескураживало, да так, что я напрочь забыла кто передо мной. Но постепенно шок сходил и я вспоминала. Мы не были друзьями и расстались отнюдь не на дружелюбной ноте – он тогда ясно дал понять, чтобы я все забыла. Оставил право жить, дышать, безмолвно намекая, что в любой момент вернется и проверит – выполнила ли уговор. И если нет – заберет то, чем щедро одарил – с барского плеча, не иначе.

Поцеловал ведь тогда властно, прижал до боли, сказал: «жаль, не попробовал». И этими словами подчеркнул – будь иначе, может, и присоединился бы, была бы тогда одна на троих. Может, им не впервой была подобная практика.

И вот сейчас – сама пришла к нему, разве что, не крича в рупор: я всё помню! Не дура ли? Дура, как пить дать. Помню тот его запах – смесь пыли, воды, машинного масла, терпкий вкус его губ, с никотиновой горчинкой. Силу рук, что прижимали к себе почти больно, но удивительно бережно, колючую ткань форменной спецовки, что царапала ладони. Помню холод стального приклада, длинное дуло, что смотрело под ноги, и его пальцы, застрявшие в моих волосах. Помню, как забывшись, он укусил меня за губу, лизнул язык, и почти впечатав меня в себя, поцеловал до головокружения. Он не брезговал и словно бы не знал, что за час до того, я была с другими. Против воли, но была. И что тело мое осталось испорченным, грязным. Ему было все равно – так сладко, так жадно он целовал.

- Не надо, - резко сказал Третий, не давая вымолвить и слова. – Не вспоминай. Пока еще нет. Просто побудь собой, дай полюбоваться.

Я засмеялась – от дикости и странности происходящего. Засмеялась тихо, но искренне, подняв лицо к потолку.

- Я думала, что в радиусе километра кроме меня нет больше сумасшедших, но, оказалось, ошиблась, - сказав, отдышалась, подула на чай и пригубила.

Напиток был крепким, терпким, с запахом полыни.

- У тебя ямочки на щеках, - сказал Третий, и от этих слов что-то оборвалось у меня в животе, разлилось теплом у самого края, запульсировало. И те мысли – о поляне, запахах и вкусах, нахлынули, затопили. Кровь прилила к щекам, сердце заколотилось: такой внезапной реакции от себя я никак не ожидала, но телу было глубоко плевать на желания и ожидания.

Внизу живота заныло. Я шумно вздохнула и прикрыла веки. Черт возьми, этого просто не может быть!

Посмотрев на Третьего, увидела, как его зрачки стремительно поглощают радужку. Как разливается чернота, как мгла стирает рыжеватые крапинки, оставляя за собой огонь. Жар.

Мы смотрели друг на друга, целую минуту, и с каждой секундой, самые тайные, дикие, странные желания проступали у нас на лицах, испарялись сквозь поры на коже, и воздух раскалился добела. Это было притяжение, какого я не испытывала ни разу в жизни – ни к одному мужчине. Чтобы вот так – смотреть в глаза, и представлять, как он подходит, как властно берет за лицо, как целует, и его руки проводят по животу, накрывают спину, смело движутся вниз… такого не было никогда.

В горле пересохло, я облизала губы и уловила, как шумно сглотнул Третий, заметив этот жест.

Не помню как, где взяла силы, но я подскочила, ринулась в прихожую – обуваться.

Бежать. Прочь.

Он нагнал меня спустя секунду. Прижал к стене сильным, гибким, горячим телом. Подняла глаза и встретилась с его взглядом – жарким как пламя, и в этом безумии можно было сгореть, раствориться без следа.

Мидас взял мое лицо в ладони – как тогда на поляне, и я снова вцепилась в его свитер руками. Потянулась к нему – сама. Он наклонился стремительно, так же порывисто накрыл мой рот губами. Мы сплелись языками – сладко, до дрожи возбуждающе. Я ощущала эту дикую пульсацию у себя внутри, острейшее нетерпение соединиться, слиться…

Третий прижал меня сильнее, впечатал в стену. Я уже гладила его спину под свитером, ощущая, как перекатываются под ладонями мышцы, он же прижимал меня к себе за ягодицы, и я неосознанно терлась об него, наслаждаясь ощущением…

Я так хотела его – тут, сейчас, что отнимало ноги. Дернула молнию на его брюках, затем на своих. Третий крепче подхватил под ягодицы, я обняла его талию ногами. О том, что диван в двух шагах, о том, что нужно предохраняться, о том, что пришла сюда по делу – забыла напрочь. Задрожала всем телом, когда он одним движением скользнул внутрь.

Третий же, со свистом втянул воздух, задвигался – порывисто, мучительно сладко. Я не успела закрыть рот, как мгновенный, острейший, внезапный оргазм прокатился по телу – пробирая до костей, заставляя кричать и брыкаться.

Кажется, потом я бессвязно бормотала, стонала, шипела сквозь зубы что-то невнятное, а Третий жадно впивался в мои губы.

Это было сумасшествие, наваждение, похоть такой силы, что сводило зубы. Я сорвала голос, искусала Третьему рот и шею, а когда очередная волна: тягучая, сладчайшая, накрыла меня с головой, вцепилась ему в волосы и почти отключилась. В глазах мелькали черные точки, но я услышала, как он запульсировал во мне, как тихонько застонал…

Я пыталась дышать, но сердце билось рывками – то частя, то замирая. Мы полулежали на полу в прихожей. В голове было так пусто, а в теле так одуряюще томно, что не хотелось шевелиться. Подумать хотелось о многом и в то же время – ни о чем.

Возле головы Третьего валялись мои ботинки, и это зрелище заставило вспомнить о цели визита.

Воспоминания, пусть и не сразу, но вернули с небес на землю.

Реальность виделась гадкой, а произошедшее в этом коридоре – насмешкой судьбы. Той самой каверзностью, какой славилась вселенная, и я в очередной раз оказалась права - невозможно предусмотреть всего.

Осознала, что теперь, после случившегося, моя просьба будет звучать особенно неуместно. Когда ехала к нему, планировала умолять, грозить, требовать, а теперь вот – и просить противно.

- Где ванная? – спросила, отвернувшись, и собираясь быстро привести себя в порядок, чтобы навсегда убраться из этого заколдованного дома.

- Через кухню, направо, - лениво ответил Третий.

В зеркале отражалась растрепанная, зацелованная, счастливейшая в мире девица. Я посмотрела на нее хмурым взглядом, а у самой губы растянулись в глупейшей улыбке.

Умылась скоренько, оделась, привела прическу в порядок, насколько это вообще было возможно, и вышла из ванной.

По кухне плавал горький аромат - Третий разговаривал по телефону, прижав мобильный щекой к плечу, и варил кофе.

Я снова присела на стул с намерением выложить-таки цель своего визита. Пока Третий обсуждал дела – во втором часу ночи, я махом допила холодный чай и задумалась.

Было ли мне стыдно из-за случившегося? Нет. Говоря нелитературным языком, каким говорит персонаж из популярного сериала: я просто «очешуела» от своей реакции на близость Третьего. В глубины мотивов и цепных реакций лезть не хотелось. Что случилось, то случилось.

Из раздумий меня вывел стук поставленной поблизости чашки – свою Артем держал в руках.

- Ну, давай, пошути, - подражая дедовым интонациям, протянула я.

Третий засмеялся.

- С чего бы это я вздумал шутить? Ко мне в гости пришла красивая девушка, мы приятно пообщались, выпили чаю, затем вот, кофе.

Я поглядела на него из-под бровей, но решила воздержаться и тему не развивать.

- Так ты перейдешь к делу, или мы продолжим общаться исключительно как красивая девушка и, покоренный ее обаянием, мужчина? - криво улыбнулся Артем.

От его веселья не осталось следа – приготовился слушать.

В самом деле, подумала я – время позднее, мне еще домой возвращаться, да и Счастливчик, надо думать, в машине явно заскучал.

Отставила чашку, поглядела на Третьего, что к своему кофе не притронулся и заговорила:

- Ты прекрасно помнишь, при каких условиях мы познакомились. Не перебивай, - остановила жестом, увидев, что Третий собирается что-то сказать. - Все, что мне нужно от тебя – адреса тех двоих.

Кивнув, Третий склонил голову набок – посмотрел оценивающе. Так, что захотелось заерзать.

- Я так и думал. И что, позволь спросить, ты станешь делать, когда эти адреса окажутся у тебя в кармане?

- Это уже тебя не касается, - я выдержала его взгляд и забарабанила пальцами по столешнице.

- Как раз напротив, - встал из-за стола Артем. – Адреса дам тебе я, и тем самым возьму на себя ответственность за последствия. Да и любопытно. Так что – отрежешь яйца, вспорешь брюхо?

- Говорю – не твое это дело! – поднялась и я.

Задрала голову, чтоб видеть выражение лица, и поняла, что ничего Третий мне не даст, пока не получит ответы.

- Я просто пристрелю их, - сказала тихо, но от того не менее твердо.

Третий на миг даже перестал хмуриться. Хмыкнул.

- Из пальца? Ты хоть подумала, что достать оружие, пройти в дом никем незамеченной, выстрелить в живого человека, уйти без свидетелей, для тебя – нереально?! О моральной стороне я вообще молчу. Да у тебя просто рука не поднимется. И загребут тебя, если действительно пальнешь, спустя минут пятнадцать.

- Ты ничего не знаешь, - зло прошипела я, чем сама себя удивила, оказавшись, вплотную прижатой к Третьему. – Сделаю это без всяких проблем и колебаний: раз – и всё. Поверь, обойдется без сожалений и причитаний - убью, не раздумывая, и будь что будет.

Мы впились друг в друга взглядами, и что Третий увидел в моих глазах – не знаю. Может, уверенность в собственной правоте, может, непоколебимую решимость, но он моргнул и наваждение прошло. Я отодвинулась, обняла себя руками и стала ждать ответа.

- Допустим, - склонил голову набок Третий, - но зачем тебе браться за это дерьмо? Несколько лет прошло, живи спокойно и ни во что не ввязывайся.

- Надо, - безапелляционно рубанула я рукой.

Неужели не понимает, что мне необходимо отомстить. Просто для того, чтоб жить дальше. Такие мрази, как те двое, просто не имеют права топтать землю. Не имеют и всё. Даже если потом я сгнию в тюрьме, или психушке, мне надо. Позарез.

- Что же, твоя просьба ясна. Теперь хотелось бы услышать предложение. Как ни крути – это мои сослуживцы. Почти что друзья. Жаль, что укурки.

- Двести тысяч. В зарубежной валюте, разумеется.

Я ждала этого вопроса. Ради него я горбатилась над бумагами, ради него согласилась вести черную бухгалтерию, после чего шеф буквально готов был носить меня на руках.

Вдруг оказалось, что я мстительная, злобная дрянь с криминальными наклонностями, готовая вкалывать как проклятая, только бы пристрелить двоих ублюдков, поломавших мне жизнь. Впрочем, с учетом того, что я научилась принимать свои недостатки философски, знание это ощутимого урона не нанесло.

А вот реакция Третьего – она меня снова удивила.

На мое предложение он рассмеялся. От души: громко, со вкусом.

Неужели мало? Понятно, ему нелегко предавать друзей – кодекс чести и все такое, но двести тысяч долларов…

- Как банально, девочка. Чего-чего, но денег мне и своих хватает за глаза, - отсмеявшись, ответил Третий.

- Тогда чего ты хочешь? – нахмурившись, поинтересовалась я.

Третий пугал нелогичностью, абсолютным равнодушием к деньгам – ведь такая сумма любого бы привела в восторг. Но, мужчина напротив смотрел на меня спокойно, без азарта в глазах, только искорки веселья догорали где-то в глубине зрачков. Тогда я впервые подумала, что ничто не мешает ему указать на дверь, выставив, таким образом, меня за порог – вон из своего дома, памяти, жизни.

- Дай-ка подумать, - сделал он театральную паузу, - всё, что я мог бы хотеть, у меня уже имеется.

- Выходит, заинтересовать тебя нечем, - протянула я и опустила глаза.

Как ни крути, а такого исхода не ожидала, и принимать поражение было обидно. И все же, не смотря на нарастающий в груди ком, я не стала унижаться: молить, просить, а переборов досаду, всего лишь бодро улыбнулась Третьему на прощание.

Затем вышла из кухни. Подобрала валяющееся пальто, накинула его на плечи и присела обуваться.

- И далеко собралась? – через мгновение спросил появившийся следом, Артем.

Отвечать не сочла нужным. От обиды казалось, что вот-вот умру, если перестану собираться.

- Я спросил – далеко собралась? – он наклонился, отобрал обувь из рук и зло зашвырнул ее куда-то вглубь коридора.

- Какого черта? – выпрямилась я и зло уперлась Третьему в грудь руками.

От досады чертовски хотелось плакать. Даже не так. Хотелось выть. Вот бы оказаться в машине, неспешно тронуться с места, а потом разогнаться на пустой трассе до свиста в ушах. И кричать, во весь голос кричать, пока не откажут связки. И чтобы не заканчивалась дорога и эта сумасшедшая езда! Пусть пропадом исчезнет память, прошлое, и эта дикая ночь наедине с Третьим.

- Я вспомнил, что кое-чего у меня нет. И я готов выменять это на адреса тех двоих придурков.

- И что же это? – отвлекшись на мысли и тепло его тела, что грело ладони, с некоторой заминкой, поинтересовалась я.

Третий улыбнулся краешком губ и ответил:

- Это ты. Я хочу тебя.

***

С минуту я смотрела на него недоуменно. Казалось бы, пора привыкнуть к тому, что Третий мастак на неординарные деяния, но это было слишком. Слишком абсурдным оказался ответ, слишком невероятным.

- Ты спятил? – других версий априори не было.

- Почему сразу спятил? Просто ничего другого мне не надо, - Третий сложил руки на груди.

- И что я должна буду делать? Мыть полы и посуду, заниматься с тобой сексом? Что это вообще значит – хочешь меня. Меня как женщину, посудомойку, домашнего питомца? Я не понимаю! – перечисляя, начала злиться, забыв, что еще несколько минут назад хотела плакать.

Как, черт возьми, осознать, что кто-то вместо четверти миллиона долларов (без малого) выбрал обладание сумасшедшей девицей?

- Давай обсудим все это утром. Поздно уже. Обещаю, что завтра расскажу все, что ты захочешь узнать, - на этом Третий вздохнул и посмотрел на меня нарочито грустными глазами.

- Ладно, - кивнула я, - не пойму только, зачем ты зашвырнул мою обувь черт знает куда. Прикажешь босиком топать до машины? Ладно бы лето было, но на улице снег лежит, - я отошла к входной двери с намерением, во что бы то ни стало выбраться из дома этого странного человека.

Артем потер глаза:

- Предлагаю остаться с ночевкой. Опасно ехать в такой поздний час – уснешь ненароком и в кювет. К тому же – смысл уезжать, проводить в пути два часа, если утром мы решили встретиться. Бензин сэкономишь.

Логика в доводах бесспорно была, оттого я кивнула:

- Хорошо, останусь. Но все равно следует вернуться к машине – там у меня зверь, он голоден и явно заскучал. Думаю, нужно принести его в дом.

Третий поднял брови и только, хотя, наверняка решил, что таким образом хочу сбежать. В самом деле, кто поверит, что отправившись на встречу к незнакомому мужчине, можно взять в качестве моральной поддержки какого-то там зверя. Я бы не поверила.

Третий протянул ладонь и многозначительно глянул, приподняв бровь. Вздохнув, вложила в нее ключи от машины.

- Не упусти его, если вдруг начнет драпать. Счастливчик не очень-то любит чужих.

Сказав это, я скинула пальто и прошла в зал. Улеглась на диване, подложив под голову локоть.

На самом деле я не знала, как кот относится к чужакам, поскольку за все прожитое вместе время, никто посторонний не переступал порог нашего дома. Какая-то ревнивая часть сущности страстно желала остаться единственной привязанностью для Счастливчика – и желание это грело, поскольку имелись сомнения, что кто-то другой способен полюбить такую как я.

В висок стрельнула острая боль – пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы полегчало. Сознание затуманилось – то ли от боли, то ли от усталости, что вдруг навалилась на плечи. Как еще объяснить странные мысли и перемены настроения, что одолевали последние несколько часов?

Я закрыла глаза, уткнулась лицом в подушку и загадала желание - уснуть.

Через пару минут хлопнула входная дверь, вслед послышалось протяжное: «мау». Кот, всегда тонко чувствующий мою боль, мгновенно вычислил, где нахожусь, и, задрав хвост, быстро запрыгнул на живот, а после и перелез на грудь – поближе к пульсирующему виску.

Третий, поглядев на семейное воссоединение, покачал головой, что-то хмыкнул под нос и прошел дальше по коридору. Счастливчик заворчал, я снова прикрыла веки и погладила кота по спине.

- Постелю тебе в своей спальне, вторая комната – кабинет, так что там негде прилечь.

- А сам? – не открывая глаз, спросила я.

- А с тобой разве нельзя? – хмыкнул Третий. – После того, что мы проделали в прихожей, стесняться глупо.

- Кто сказал, что я стесняюсь? Проделанное в прихожей было случайностью – не более чем проявлением бушующих гормонов, а спать в одной постели – это уже куда более личное, чем простой трах в коридоре.

- Забегая наперед, скажу, что наши гормоны побушуют еще не раз, милая. Так что, придется сблизиться, - прокричал издалека Третий.

- Я еще ни на что не согласилась, - так же громко ответила я.

Счастливчик нервно двинул ухом. Не иначе потому как вечер всё острее смахивал на историю в духе Льюиса Кэррола.

- Куда ты денешься, - пропел в ответ Третий.

Отвечать не стала – сделала вид, что не расслышала - шутки утомили. Наверное, потому что, никакие это были не шутки.

Через несколько минут Третий по-джентельменски уступил свою опочивальню, и мы с котом без промедлений туда перебрались.

Уснула я на широкой чужой кровати, где простыни пахли липовым медом и мятой. Уснула, с мыслью о том, что чуднее вечер мне проводить не доводилось.

***

В палисаднике цвели яблони – их свежий, пряно-весенний дух кружил голову и будоражил просыпающуюся живность - к одному из раскрывшихся цветков как раз подлетел толстый шмель.

Он долго устраивался – то усаживался, то снова кружил неподалеку, но неизменно возвращался к запримеченному цветку.

Земля под ногами была влажная, рыхлая – свежевскопанная. Отец обычно управлялся скоро – минут за двадцать, хотя и некуда было спешить. Он привычным, сильным движением втыкал штык лопаты в землю, повязывал на поясницу байковую клетчатую рубашку, оставаясь в белоснежной футболке, и после: работа вскипала. В скором времени закончив дело, и утирая лоб тыльной стороной ладони, отец оглядывал палисадник внимательным взглядом – подмечая новый фронт работы, и к этому времени мама как раз выносила из дома прозрачный графин с яблочным компотом.

Родители нередко устраивались на лавочке под кустом сирени – говорили о чем-то, иногда смеялись…

Сейчас у забора распускал первые листочки крыжовник – его густо растущие кусты давали щедрый урожай, и какое изысканное из него получалось варенье! Чудо, а не десерт! Соседи часто интересовались рецептом, да только все равно ни у кого не получалось повторить вкус того варенья. Выходило оно неплохим, причем, весьма и весьма – мама улыбалась, когда приносили на пробу, но все же… не хватало упругости ягодам – чтобы лопались на языке, выпуская кисло-сладкий сок. И немудрено – ленились ведь сделать все тщательно. Мама же, перебирая бусинки крыжовника, всегда отделяла перезрелые, а те, что оставались в ведерке – зеленоватые, тугие, после фаршировала кусочком грецкого ореха. Забракованным ягодам применение находилось быстро – они все оседали в наших с папой животах. Мама же, посмеивалась только, и ловко нашпиговывала орехами крыжовник. Ягоду за ягодой. Кропотливая это была работа – из крупного ведра собранных плодов получалось две-три небольшие баночки варенья. Зато, какое оно было на вкус – неповторимое. И радостно было открыть лакомство суровой зимой, когда за окном воет и стонет ветер. Трепетно было переливать его в стеклянную пиалу и подавать к душистому чаю, приправленному специями. И пусть много в кладовке хранилось заготовок: закатанные помидоры, хрустящие огурцы – все как один пупырчатые, размером с мизинец; нарезанные кружочками кабачки, соте из баклажанов, сладковато-острое лечо, закупоренные банки с черешней, вишней… то же варенье – смородиновое, клубничное… но, все равно не было ничего вкусней того - крыжовникового. Наверное, потому, что те вечера – пока сортировали, чистили, мыли, фаршировали - были уютными, семейными, теплыми, как мягчайшая кошачья шерстка. И вкус у варенья получался особенный, ни с чем другим несравнимый.

А земля и правда, рыхлая – ноги утопают в ней, вязнут. До лавочки бы добраться, не испачкав сандалии – как только в них по ранней весне пальцы не мерзнут. Лавочка старая – на ней ножиком выцарапано «Злата» и рядом пририсовано корявенькое сердечко. Скамейка еще влажная, но сидеть приятно, и дышится легко, свежо. Полной грудью дышится, как давно не бывало.

А яблони всё цветут, испуская дивный аромат – на него слетаются молодые пчелы, и, надо же – прогоняют неповоротливого шмеля – вот он, теперь кружит у волос.

Скрип калитки привлекает внимание, и отступают на задний план запахи, навеянные воспоминаниями вкусы, потому что замечаю - мама идет.

Она так молода, и так невозможно красива! Улыбается, смотря под ноги, и от глаз к вискам бегут лучистые морщинки. Хочется встать, кинуться навстречу, обнять, но почему-то невозможно пошевелиться.

Тело налилось странной тяжестью – и ноги, ноги словно свинцовые, а глупые на вид сандалии все-таки испачкались – на подошву толстым слоем налипла грязь. И эта приставшая земля так тяжела, что шагу ступить невозможно.

Смотрю на маму и понимаю, что она вот-вот пройдет мимо, даже не обернувшись, не заметив меня, не обняв. От обиды в горле застревает ком – такой плотный, что нечем дышать, на глаза наворачиваются горячие слезы. Хочется крикнуть «мама!», но губы склеились – сухие, только до ранок искусанные.

Мамочка одета легко – не по погоде: в летний, цветастый сарафан, а волосы сколоты в пышный хвост на макушке – кудри так и ластятся к плечам, вьются. Она подходит к дому, легко ступает на резное крылечко, протягивает руку к дверной ручке, и, словно слыша немой крик, оборачивается.

Ее лицо будто светится изнутри – добрые глаза лучатся любовью.

Оказывается, мы так похожи… и зря, зря все видели во мне только отцовские черты, ведь судить было так рано… те же скулы, разрез глаз, губы, волосы, походка, наклон головы.

Родной человек, мой! Как же я соскучилась! До впившихся в ладони ногтей, как заноз, до искусанных изнутри щек… и это такая бесконечная мука, почему-то быть без матери.

- Не плачь, - говорит мама.

Ее лицо стирается, постепенно размываются черты, но голос спокоен и ласков.

- Не бойся, всё у тебя, деточка, будет хорошо. Мы с папой любим тебя и гордимся, - она посылает последнюю улыбку, и легкий, как выпавшее из перины перышко, воздушный поцелуй.

По щеке катится слеза – щекотная, но стереть ее - нет сил.

Мамин силуэт исчезает, но остается палисадник, лавочка и яблони. Шмель, на ухо жужжащий. Запах весны – сладкий-сладкий.

И горе – такое острое, вдруг отступает. Вместо него в душе обосновывается умиротворение – мягкое, как кошачья поступь, и становится хорошо. Так хорошо, что высыхают слезы.

***

Когда я открыла глаза, оказалось, что солнце стоит в зените. Счастливчик спал в ногах, отчего те абсолютно затекли. Пришлось вертеть стопами, разгоняя кровь, и ощущения эти были непередаваемыми, но, они меркли по сравнению с послевкусием ото сна.

Мама приснилась впервые после похорон, и вот такой – бесконечно счастливой, красивой, я хотела бы запомнить ее навсегда. И еще – навестить бы, убраться на могилах, рассказать новости. Когда все закончится – обязательно.

От резких движений кот проснулся, потянулся, зевнул по всю пасть, так, что показалось розовое в темную крапинку, ребристое нёбо, и сиганул с постели. Надо думать, проголодался.

Из кухни плыл запах кофе, а так же слышались невразумительные песенки – такое бодрое хозяйское бормотание себе под нос. И как бы мне не хотелось бесследно испариться из этой комнаты, а еще лучше напрочь с планеты, пришлось вставать и показываться живым существам в лице Третьего, и морды ускакавшего на звук лязганья приборов, Счастливчика.

У Третьего было отличное настроение, и я непроизвольно им залюбовалась. Он мазал горячие тосты сливочным маслом, и при этом что-то тихо приговаривал коту. Одет оказался по-домашнему – в белую футболку, синие джинсы; стоял босиком, будто не страшился зимних сквозняков. Глядя на чужие голые стопы, у меня по спине мурашки побежали – что еще взять с мерзлячки, что круглый год ходит в теплых носках.

Волосы у Третьего растрепались, на темечке возник вихрь, будто корова лизнула. Кот же сидел на подоконнике, ритмично бил хвостом и щурился на зимнем солнце. Со стороны казалось, что Счастливчик ведет себя донельзя пренебрежительно по отношению к хозяину дома – вроде бы как вертит носом, не слушая наставлений, но на самом деле кот просто отвлекся на воробья, что присел на карниз.

Идиллия и только.

Сама я отвыкла от таких пейзажей. Да и видела ли их вообще? Родители при мне особенно не миловались, предпочитая немо общаться влюбленными взглядами, да и погибли рано – не успела я и школы закончить.

Замуж выскочила, поспешив, но Вадим как-то не стремился к романтичным проявлениям – уходил на работу, когда я еще спала, а приходя, допоздна смотрел телевизор и ложился спать. Все наши ласки и нежности сводились к супружеской возне под одеялом. А чтоб вот так – смотреть, как мужчина готовит тебе завтрак, варит кофе, мурлычет себе под нос замысловатый мотивчик… было в этом что-то притягательное, отчего хотелось улыбаться. Пусть даже этот мужчина откровенно заявил, что хочет исключительно секса в обмен на услугу.

Я хмыкнула в ответ на мысли, чем себя и обнаружила.

- Ты уже встала? Доброго дня, - поприветствовал Третий, обернувшись на звук.

- Привет, - просто сказала я.

Прошла к столу, налила кофе.

- Что твой зверь предпочитает на завтрак? Я спрашивал, но он, знаешь ли, не очень разговорчив, - Артем поставил на стол тарелки, открыл холодильник, а потом глянул на меня вопросительно.

- Сосиски есть? – подумав мгновение, решила, что лучше уж эта гадость вместо ничего.

Третий нагнулся, проверяя, есть ли, а потом кивнул.

- Будешь сосиску? - спросила я у кота.

Он повернул морду и лениво прищурил глаз. Третий на наше общение глядел, ухмыляясь.

- Вот не надо так смотреть, - проворчала я. – Это только кажется, что животные не понимают речи. На самом деле, Счастливчик нам с той двоим в интеллекте фору даст.

- Я молчал, прошу заметить, - хмыкнул Артем, и принялся нарезать сосиску монетками.

Когда кот получил свою порцию, мы с Третьим тоже взялись за бутерброды - через мгновение кухню наполнил оглушительный хруст, к которому примешивалось ритмичное кошачье чавканье.

Стоит отметить, что к беседе, решающей мою судьбу, мы перешли только после утреннего кофе.

Третий вышел на крыльцо покурить, я отправилась следом. Вдохнула морозный воздух и в голове сразу прояснилось.

- Что надумала? – повернулся новый друг, поднося к лицу зажигалку.

- Сперва скажи, что делать придется, - подняла брови я.

- Ну, в рабство не возьму, не трусь. А так, предложение простое: взамен полученных адресов переедешь ко мне на полгода. Естественно, к совместной жизни прибавляется регулярный секс. Ну, вот, пожалуй, и всё.

Артем затянулся глубоко, потом выдохнул дым в небо, а я все еще стояла и ковыряла пальцем маленькую дырку в кармане пальто.

Сказать, что такое предложение не укладывалось в голове – значит, ничего не сказать. Профукать двести тысяч, обменяв их на сомнительное удовольствие наблюдать чужое недовольное лицо каждое утро…

- Артем, - впервые обратилась вслух по имени, решив, что так подвигну его на откровенность. – Скажи, ты вот сейчас серьезно? Напоминаю, что могу купить адреса за весьма щедрую сумму.

- Абсолютно серьезно, - ответил Третий и зашпульнул окурок далеко в сугроб.

- Но… - собралась опротестовать предложение, только он не дал.

В мгновение ока оказался рядом, положил руки на плечи и заговорил: серьезно, глядя в глаза, медленно выговаривая каждое слово.

- Знаешь, что такое навязчивое состояние? Когда мысль всплывает – самым странным, неожиданным образом, и становится невозможным сосредоточиться на какой-либо другой? Например, останавливаешься на красный, думая о работе, акциях, поворачиваешь голову и замечаешь, что в соседнем ряду, сидя в пассажирском кресле, красит губы милая девушка. И всё. Пропал. Думать можешь исключительно о губах.

- Не понимаю, - сглотнув, я помотала головой.

- Куда тебе, - хмыкнул Третий. – Ты же не знаешь, что захотев что-то однажды, я не могу жить, пока не получу желаемое. И пусть сейчас покажусь глупцом, но объясню тебе на пальцах очевидные вещи. Я тебя захотел. Так захотел, что во всех других девицах видел только тебя. Сильно звучит, не так ли?

Мне нечего было ответить.

- Как умная девочка, скажи – будь я в своем уме тогда, на поляне – отпустил бы? Вижу, что понимаешь. И все же, твоя красота сумела затмить разум – рискнув репутацией отряда, свободой сослуживцев и своей собственной, я тебя отпустил.

- Зачем? – спросила сухими, непослушными губами.

Склонив голову к плечу, Артем, подумав, ответил:

- Скорее, «почему». Чтобы встретиться снова. И смотри-ка, сбылось, и сбылось вовремя - сейчас я совершенно не нуждаюсь в деньгах, больше не завишу от чужих приказов. И всё, чего хочу – обладать той, чей образ не давал спать, не давал спокойно жить. Я хочу обладать красотой, девочка. Тобой, понимаешь?

Я не понимала. Не только того, что можно хотеть кого-то так сильно, что решиться на риск и поставить на карту всё, но еще и эпитетов, какими Третий сыпал. «Красивая», «обладать красотой». Немыслимо представить, что он действительно считал меня такой. О какой красоте вообще могла идти речь, когда те двое истоптали ее тяжелыми кирзовыми сапогами? И Третий не мог этого не знать.

И все же, от его слов делалось жарко. По-женски чуткая, самолюбивая сторона моей натуры слушала неискушенные комплименты, гордясь и слегка смущаясь, а разум недоумевал – неужели эта часть сущности не отмерла? Выходило, что нет, она - существовала, пусть и кое-как.

Было еще кое-что, что хотелось бы знать.

- Так значит, наша встреча совсем неслучайна?

Услышав вопрос, Артем рассмеялся.

- Несмотря на манию, я вполне терпелив и дал достаточно времени, чтобы ты сумела принять новые обстоятельства, освоиться. Когда же стало ясно - справляешься, то показался на глаза.

Я совсем не была уверена в том, что «справляюсь», но опять же – не в том была суть.

Как ловко он все обставил. Так, что пришла сама, даже не подозревая, что силки давным-давно расставлены, и что на самом деле «жертва» – я.

- Значит ли это, что мое согласие на предложение не имеет принципиального значения? И ты возьмешь то, что хотел, не заботясь о том… - Третий не дал договорить, стиснул ладони на плечах, наклонился еще ближе.

Я втянула морозный воздух с привкусом табачного дыма, с замиранием сердца ожидая ответа.

- Перестань. Если бы я хотел взять силой, то стал бы так долго ждать? Подумай, Злата, хорошо подумай. Я дам тебе то, чего ты жаждешь всей душой – возможность отомстить. Ты получишь то, о чем грезила, как в свою очередь и я сам. К тому же, то, как ты реагировала вчера, не дает усомниться – то, от чего в жилах у меня кровь стынет, испытываешь и ты, девочка. Так скажи – что теряешь, давая согласие?

Я ничего не теряла, это было ясно, как белый день. Но было еще кое-что, о чем умолчать я была просто не в силах.

- Ты понимаешь, что теряешь четверть миллиона? Хорошо, - видя, как сходятся на переносице его брови, сказала, - не перебивай. Так вот, вместо возможного богатства, ты получаешь порченое яблоко. Подумай, как следует, так ли ты хочешь получить его?

- Перестань задавать дурацкие вопросы, - сказал Третий, а потом умолк и поцеловал меня.

Очнулась я из-за его стона – откровенно тягучего, и от этого неконтролируемого звука низ живота моментально налился тяжестью. Дышали тяжело, почти задыхались. Его руки оказались под моим свитером – на груди, мои пальцы как раз собирались расстегнуть пряжку ремня, и все это – на морозе, почти рухнув в мерцающий на солнце снег…

Запинаясь, стараясь не отрываться друг от друга надолго, мы, как могли споро, перебрались в дом.

Руки Третьего - прихваченные морозным воздухом, холодили кожу, оставляя за собой дорожки мурашек…

Все, что запомнилось – невероятной силы потребность в прикосновениях, поцелуях. И восторг, когда я получила все это сполна…

Третий курил, обняв меня свободной рукой. Мы лежали на паркете у камина – аккурат на волчьей шкуре. Из неплотно закрытой входной двери тянуло сквозняком, отчего мерзли ноги, только было так томительно, тягуче хорошо, что шевелиться – укутываться в плед, закрывать створку, было абсолютно лень. Мысли текли неторопливо, вяло. Одна билась резвее остальных – черт возьми, сучилось чудо. Оно заключалось в том, что я перешагнула-таки рубеж, и более того – получила от секса колоссальное удовольствие. Дважды. А если вспомнить и вчерашнее…

Третий пошевелился, чем отвлек от дум, затушил сигарету в бронзовой пепельнице, и после спросил:

- Так ты согласна?

На что получил беззамедлительный ответ:

- Конечно.

К следующему вечеру вопрос с переездом был решен. Ничего особенно важного я перевозить не стала – ограничилась котом, ноутбуком и небольшой сумкой с вещами.

Сидя на диване в новом доме, попивая чай и наблюдая, как Счастливчик обшаривает новые просторы, я думала о странном спокойствии, что снизошло на душу подобно манне небесной.

В подобной ситуации – весьма и весьма нестандартной, мне следовало бы если не паниковать, то точно расстраиваться – план рухнул, и пока никаких адресов я не получила. Обзавелась сожителем, и только. Но, я не особенно грустила. Цель всегда оправдывает средства.

Я сидела на диване, смотрела на хитрую, пушистую морду, нацелившуюся на стоящую близ окна герань, с явным намерением пожевать листок-другой, и ощущала безмерное спокойствие. Оно разливалось, плескало в крови, поблескивало, как искрится море в погожий солнечный день. Где-то внутри я в полной мере осознавала – все, что задумала – сбудется.

А ожидание… пара лет минула, а несколько лишних месяцев, это не так уж и много – подожду.

Допивая чай, и наблюдая, как Счастливчик дожевывает лист несчастного цветка, я улыбалась, ведь новая страница в жизни началась.

***

Жить с Третьим оказалось непросто. Не только потому, что он был подобен лукошку с яркими, ароматными ягодами клубники, в то время как я олицетворяла образ аллергика – искушалась, засматривалась, порывалась надкусить хоть одну ягодку, зная – нельзя! Нет, не только поэтому. Еще я отвыкла делить с кем-то быт. С мужем было легко – мы разминались ежедневно, не успевая утомиться от переизбытка общения. С Мариной тоже – я была не в том состоянии, чтобы замечать подобные мелочи, как, например, застрявшие крошки в тостере.

Нет, Артем не сорил и не оставлял за собой беспорядка, отнюдь – он был педантичен, по-военному собран и любил минимализм. Только вот я все равно смущалась, сталкиваясь с ним в дверях ванной или кухни – заспанная, растрепанная. Стеснялась своего аппетита – потому что любила трапезничать через каждые три часа, и дело не ограничивалось легкими перекусами: порции были щедры. И не то чтобы я ела впрок, наоборот – пища усваивалась быстро. Просто голод я терпеть не могла с самого детства.

Третий ни единым жестом не выказывал удивления из-за моих странностей, не шутил на тему неуемного аппетита, но я стеснялась и делала глупые вещи: додумывала за него и накручивала себя, изводясь. Пряталась от него, уходила бродить по лесу, не забывая, впрочем, захватить с собой пряников и термос с какао.

И все же, не смотря на «притирку», мне нравилось находиться в том доме, нравился сам хозяин.

Я наблюдала за ним – постоянно, даже когда задирала нос и отворачивалась, делая вид, что надулась на очередную глупость, сказанную в шутку.

Третий оказался весьма занимательной личностью. Он часто бывал весел, немного беспечен, что проявлялось в некоторых мелочах, еще любил острить – на разные темы, но эти качества виделись мне не более чем умелой маскировкой. Что же на самом деле скрывалось за «фасадом», я не знала, поскольку не имела нужного уровня доступа для доверия, не умела забираться под чужую шкуру, да и незачем было – я была не тем человеком, чтобы вынюхивать и лукавить.

С уверенностью я могла сказать только то, что Третий был умен, по-своему расчетлив и безмерно терпелив. Я такими яркими качествами отнюдь не обладала, поэтому неосознанно прониклась к Третьему уважением.

Военное прошлое так же оставило некоторый отпечаток в привычках: Третий вставал рано, еще до восхода, всегда в одно и то же время. Принимал холодный душ (однажды, когда мне не спалось, столкнулась с ним в дверях ванной, впечатавшись в полуголое, холодное до мурашек тело), после банных процедур пил кофе, ел тосты с сыром и садился за компьютер работать. В это время как раз светало, кабинет наполнялся первыми солнечными лучами, в которых застывали мелкие пылинки. И вот такие тихие, умиротворенные утренние часы кому-то постороннему могли показаться идеально-картинными, но на самом деле они были абсолютно настоящими, живыми: Третий любил встречать восходы за работой. Я пристрастилась поневоле - станешь ли спать, когда мужчина, чье тело приятно греет спину, (да, мы часто засыпали вместе), вдруг резко, без звона будильника, как по щелчку встает, а потом по тебе проносится с невнятным «мррр» толстая туша одноглазого. И так – почти каждое утро.

Что за должность занимал Третий, тоже было не ясно. Он увлекался чтением бумаг, много печатал, общался по телефону, но те разговоры мало что проясняли. Признаться, особенно я и не вникала, но было ощущение, что Артем недоговаривает намеренно. Такая суть вещей не могла задеть, поскольку я не считала себя особенно обидчивой (на этом заключении вполне можно засмеяться); право слово, личные дела на то и личные.

Дальше день продолжался по расписанию – что так же было остаточным явлением от прежней военной службы. По режиму чаепитие, еще работа, перекур, обед, вылазка в город, поздний ужин в ресторане – в том самом, близ моего дома.

В целом, через некоторое время, когда я перестала стесняться и нервничать по пустякам, жить с Третьим стало просто. Он не требовал выполнения никаких сверхъестественных задач, был внимателен, нежен и слегка насмешлив, и всё в совокупности меня вполне устраивало.

Подстроившись под его режим, я так же удаленно работала, что приводило шефа в восторг и выливалось в виде денежных премий. Стоит заметить, что сумма на моем банковском счете скопилась прямо-таки фантастическая. Раньше услышав такую цифру, я бы только округлила глаза и замечталась, а теперь не знала, на что тратить – у меня было всё, чего только хотела.

О смысле совместного бытия и человеческих странностях больше не думала - решила, что у каждого свои тараканы.

Было ясно, что по истечению срока мы с Третьим разойдемся, как разминаются судна на океанских просторах. Разойдемся мирно, почти по-семейному, без глупых ссор и битья посуды. Он пресытится, удовлетворив свою давнюю прихоть, сполна отведав желаемого, а я – получу адреса и сделаю то, к чему стремилась. К тому же, зная любовь Третьего к длинноногим блондинкам (каждый день разным), я была уверена на все сто – за шесть месяцев он утомится от моих однообразных ласк, от привычных поцелуев. Устанет от дурацких бытовых привычек, будь то выколупывание мякиша из белого хлеба, неуемный жор, головные боли от бессонницы, или перфекционистическая любовь к порядку. Словом, я была спокойна – при расставании обойдется без конфликтов.

***

Я потеряла счет неделям, поскольку они были однообразны.

Морозы за окном и не думали отступать, наоборот крепчали, разукрашивали стекла разнообразными узорами, но пробраться в лесной домик им оказалось не под силу – внутри было тепло и уютно. Повезло, что Третий тяготел к комфорту во всех его проявлениях – полы с подогревом не давали ногам (естественно, в шерстяных носках) мерзнуть, пышущий камин и подавно подрумянивал щеки. Сидеть в кресле с ортопедической спинкой и вовсе было приятно, а закинув ноги на стол, и болтая по скайпу с Маринкой – вдвойне.

Подруга увлеченно рассказывала о новой работе, интересных перспективах, о незначительных событиях, произошедших в бывшем когда-то родным, городе. Я слушала, улыбалась, кивала, любовалась подругой – она как раз эмоционально жестикулировала, поэтому не заметила, как подошел Третий. Он положил руки мне на плечи, мимолетно поцеловал в висок, приветливо помахал Маринке, на что подруга открыла рот, да так и позабыла его прикрыть.

Третий чинно помассировал мне шею и плечи, пробормотал кое-что неприличное на ухо, а потом удалился, как ни в чем не бывало. Нужно заметить, подруга всё так же молчала.

- Ну, довольно уже демонстрировать недоумение, - копируя интонацию деда Вити, протянула я.

- Ты всегда была скрытной, но чтоб умолчать о таком мужике, это надо вообще зазнаться! – обиженно сказала Маринка, но я знала, что она только делает вид.

- Обыкновенный мужик, - пожав плечами, ответила я.

Признаться, лукавила немножко, желая услышать, что на самом деле думает подруга.

- Ври, да не завирайся, - хмыкнула та. – Сама знаешь, что он красавец. Из тех, за которыми увиваются бабы всех возрастов. Есть в нем что-то загадочное, мужественное и даже порочное…

- Ого, куда тебя занесло, - засмеялась я. – Романов любовно-мистических начиталась?

- Романы больше по твоей части. Я за всю жизнь только уголовный кодекс пролистала. И то, только для того, чтоб спать по ночам спокойно, зная – совесть чиста. Златка, вот скажи, отчего ты такая противная? Завела мужика, и хоть бы словом обмолвилась! Расскажешь? – Маринка даже устроилась удобнее, готовясь внимать.

Пришлось ее разочаровать. О том, что заводят собак, а с мужчинами встречаются, я тоже упоминать не стала.

- В другой раз.

- Скажи хоть – серьезно, или так?

В ответ я пожала плечами и улыбнулась от уха до уха. Зная эту «придурковатую» улыбку, подруга поймет – подобности отпадают.

- Ладно, раз ты пришла в себя от всего, что было, можно рассказать последние новости. Я, знаешь ли, страсть как тяготилась. Еще неделю назад узнала, - протянула загадочно Маринка, и мне на мгновение показалось, что в ее глазах мелькнула злость.

Она не знала того, что случилось со мной на самом деле, но ее вступление все же насторожило. Что еще там могло случиться?

- Не томи, - уже без улыбки поторопила я.

- Он завел постоянную подружку. Натыкаюсь на них, как назло, чаще обычного, - Маринка зажмурила один глаз, а другим наблюдала за моей реакцией. Только я не могла взять в толк – кто этот загадочный «он».

- Кто? О ком речь? – подняла брови, силясь понять.

- Ты серьезно? – подняла брови подруга. - Вадим твой, чтоб ему провалиться, - Марина опустила глаза, а я молча уставилась на нее.

Я о нем позабыла. Правда.

Новая жизнь была полна заботами, прогулками, кучей работы, беседами с дедом, планами, теперь еще вот Третьим, а что до прошлого – замужества, позорных обвинений, некрасивого развода, всё это осталось далеко-далеко позади.

Напоминание о муже отдалось затаенной болью в груди – далекой, почти неслышной, саднящей. И это ощущение было нормальным: пусть утекло много воды – да, разлюбила, но так и не смогла простить.

- Он давно не мой, - машинально поправила я.

- Да, конечно, прости, если это неприятно.

- Брось, - поморщилась я, хоть приятного, в самом деле, было мало. – И что за подружка? – как на автопилоте поинтересовалась я, хотя ничего слышать не хотелось - неинтересно потому что было.

- Полная твоя противоположность, - хмыкнула Маринка. - Полноватая, коротко стриженная брюнетка. Симпатичная, но с тобой и рядом не стояла.

- Маня, - перебила я, - не старайся, на самом деле мне все равно.

- Ладно, - погрустнела подруга. – Прости.

Помолчали.

Дальше разговор скатился к обсуждению новинок кинематографа, погоды и прочей чепухи. Распрощавшись, виртуально расцеловавшись, мы разошлись спать, ибо время было позднее.

Я выключила ноутбук, откинулась на спинку, запрокинула голову, зажмурилась…

С Вадимом мы познакомились на дне рождения общего знакомого, куда меня занесло совершенно случайно. Он заметно выделялся среди гостей – высокий, широкоплечий красавец-брюнет. Проводил до дома, попросил номер телефона, через час позвонил, а следующим вечером приехал и пригласил на свидание. Я влюбилась в него сразу – с первого взгляда, от того ухаживания принимала охотно.

В то время я училась в университете на первом курсе, и уже в те дни жизнь меня особо не баловала. Я держалась особняком от сокурсников и студентов общего потока – по разным причинам, но в основном от того, что времени для общения, компанейских посиделок – не находилось. Зачеты сдавались с трудом, потому что конспекты списывать было практически не у кого, а посещать абсолютно все лекции не было возможности – следовало работать, чтобы прокормиться. Помню, после подработки, (что я только не делала: переводила на родной язык всякую зарубежную чепуху, раздавала листовки, мыла посуду в китайском ресторане), я спешила на кафедру – попросить у преподавателей планы-конспекты. Мне было необходимо догнать материал, чтобы не нахватать хвостов, и преподаватели, завидев меня в кабинете, не упускали возможности укорить или усовестить. Смотрели они по-разному – одни недоуменно, другие с долей злости и высокомерия. Да, выглядела я так, что никому и в голову не приходило – прогуливаю не потому, что ленива, а потому, что дома есть нечего. Впрочем, находились и те, кто понимал и давал материал без единого лишнего слова.

Особенно меня не любил заведующий кафедрой, чем, безусловно, мне и запомнился. Он был молод, красив, на редкость умен – читал лекции, ни единого раза не заглянув в свой конспект, а спрашивал на семинарах так, что студенты выходили из аудитории с небывалым чувством облегчения, а, бывало, что и в слезах. Еще, наш великолепный Николай Николаевич славился небывалой едкостью и довольно острым чувством юмора. И вот он – сладкая мечта многих студенток (ведь девочки так любят плохих мальчиков), стоило мне переступить порог его святая святых, откладывал в сторону бумаги, которыми до того занимался, и поглядывая с видимым удовольствием, принимался за «десерт».

- «Что, Полещук, - говаривал Николай Николаевич, - решили осчастливить нас своим присутствием? Ах, бросьте, наши крепостные глаза не могут выдержать вашего барского великолепия. Верно, коллеги?» – что бы он ни говорил, всегда обводил взглядом улыбающихся преподавателей.

- «Мы слепнем, неумолимо слепнем, Полещук! Помилуйте, и являйтесь почаще, чтобы наши глаза привыкли к вашей сиятельной особе, или не являйтесь вовсе».

На все такие вот эскапады я реагировала довольно спокойно: улыбалась (полагаю, кривовато), делая вид, что мне не обидно совсем, а на самом же деле - закипала. Хотелось от сердца высказаться, а еще лучше схватить преподавателя за грудки и, нос к носу, приблизившись, сказать, чтоб катился со своими шутками ко всем чертям. Но, ясное дело, молчала – получить диплом стало делом принципа.

Отчего заведующий нашей кафедрой так взъелся, я не знала. Впрочем, может быть, он так общался со всеми.

В то время я была одна. Настолько одна, что даже поговорить было не с кем.

Со школьными друзьями порвала сразу после выпускного – никто из них не поддержал в тяжелую минуту: отвернулись, словно чужими людьми были друг для друга. В принципе, так оно и было, но поняла я это не сразу. Всё ждала звонков, дружеской помощи, но никто так и не позвонил, правда, денег собрали. Хотя, может, финансами скинулись учителя – конверт передавала классная руководитель.

Со своей бедой в эмоциональном плане я справлялась в одиночку. Тогда это было больно - сердце будто сжималось, и сделать вдох удавалось с трудом – сквозь зубы, сквозь многотонную плиту, что давила на грудь. Я почти не плакала, слезы пришли много позже – лились, а я задыхалась, съежившись в комок. Рыдала, и той горечи не было конца.

Причиной всему – и что работать приходилось много, и что друзей растеряла, было горе. За плечами, тяжелыми, черными, совершено не запомнившимися днями, остались похороны родителей. Они попали в автомобильную аварию и оба погибли в одночасье. Это случилось как раз перед выпускными экзаменами, когда уже был выбран ВУЗ, подготовлены документы, а я, как не в себя поглощала килограммами шоколад: зубрила билеты по истории и литературе.

Стоит ли говорить, что известие стало шоком?

Я хотела бросить всё – и экзамены, и поступление, но потом вспомнила, как родители мной гордились, как хотели, чтобы выучилась. Потому постаралась сделать так, чтобы они остались довольны, пусть даже никогда теперь и не узнаю – были ли. С высоты небес, наверное, не так видно, что на Земле творится.

Весь первый семестр в университете меня преследовала затяжная депрессия. Горечь и боль потери заставляли замыкаться в себе, не подпускать на дистанцию ближе необходимого никого из новых знакомых. И все же, я старалась настроить себя, как-то починить, и влюбленность в Вадима тогда спасла меня.

Уже и не вспомню, как я оказалась на том дне рождения. Вроде бы шла с работы, как вдруг знакомый бывшего одноклассника подхватил меня под руку. Он был слегка навеселе, и кричал на всю округу, что ему сегодня исполнилось двадцать. Кажется, я поздравила, пожелала здоровья и всех благ, но никто толком меня тогда уже не слушал, ибо тащил на праздник, держа за руку, и как ни вырывалась, улизнуть не сумела.

Вадим во всех смыслах оказался первым – в эмоциях, что вызывал, в сексуальной близости, в отношениях. На втором курсе мы съехались, еще через год поженились. И неплохо жили до того самого дня…

Открыла глаза, усмехнулась горько – воспоминания подняли со дна души болезненную муть. Сколько бы я не храбрилась, упоминания о Вадиме были тяжкими, поскольку его предательство подкосило похлеще надругательства.

И все же - хлопнула ладонями по коленкам - Вадим остался в прошлом. Пусть катится к чертям вместе со своей брюнеткой. Мне всё равно.

Подумалось мельком, что дед вполне мог быть прав – когда-нибудь бывшему мужу аукнется. Вселенная всегда раздает долги.

Кивнула в такт мыслям, поднялась, потянулась и отправилась искать Третьего.

Лунный свет бледно озарял кухню. Третий сидел за столом в темноте и вертел в руках пустую чашку. Я потянулась к выключателю, но услышав ёмкое: «нет», руку отняла. Остановилась на пороге, не зная, куда себя деть - отчего-то стало до невозможного неловко.

Третий был серьезен, погружен в какие-то свои думы, и казался угрюмым, даже слегка злым, и я почувствовала себя лишней здесь – в этом доме.

Хотела уйти неслышно, но он вдруг поднял взгляд, сурово нахмурился и протестующе покачал головой. Я затопталась на месте, недоумевая, отчего так неуютно стало, будто бы опустело что-то внутри.

Перемены в настроении Артема только добавляли удивления – совсем недавно он был мил, беззаботен, волновал своей близостью, а теперь будто оказался недосягаем.

Да, он слышал наш глупый женский треп, Маринка сказала: «твой Вадим», но вряд ли Артема взволновало это. Опять же – до подобных мелочей дела ему никакого нет и быть не может, поскольку мы не зарекались хранить друг другу верность и, как в сказке, умирать в один и тот же день.

И, казалось бы – думаю я стройно и логично, только вот что-то озаботило Мидаса настолько, что сам он в мгновение ока стал замкнутым, отрешенным, злым.

- Что случилось? – осмелилась я нарушить вязкую тишину.

- Ничего такого, что я не смог бы пережить, - насмешливо протянул Третий, но насмешливость эта оказалась такой фальшивой, что не обманула бы и ребенка.

- И все же? – дернула плечом, силясь понять, что на самом деле происходит.

- Скажи-ка мне, девочка, на что ты, в самом деле, готова пойти ради заветных адресов? – Третий недобро прищурился, а у меня по коже дрожь пошла.

- О чем ты?

- Я тут подумал, и понял, что условия сделки были несколько примитивными, их нужно подкорректировать.

- Не понимаю, - я сглотнула предательский ком, что стал в горле. – Ты хочешь поменять условия? С чего бы?

- Говорю же, слушай внимательнее, - жестко усмехнулся Третий. – Как далеко ты готова зайти? Если, например я пожелаю небольшой услуги в дополнение к остальному, откажешь?

- Ты можешь объясниться? – резче, чем хотелось, спросила я, и шагнула к столу, за которым сидел Третий.

Он поднялся внезапно, бесшумно отодвинув стул, и вдруг оказался рядом. Одним незаметным движением намотал мои волосы на кулак, запрокинул голову, приблизился – нос к носу.

- Говорю, что условия меняются, - очень медленно заговорил, смотря в глаза.

В его зрачках плескалась злость, и как мне с перепугу показалось, боль.

- Я не дам тебе адреса, пока ты не согласишься на небольшое дополнение, - перевел взгляд на мои губы, а я пошевелилась, силясь вырваться из захвата.

Стоит ли говорить, что тщетно.

- На что именно? – пересохшие губы не слушались.

Кружилась голова.

Я не смогла бы сказать, что пугало больше – внезапное изменение в планах или искорки сумасшествия в глазах Третьего.

- На убийство, - ответил Третий и отпустил меня.

От внезапной свободы я покачнулась, но на ногах устояла.

- Это смешно, - жестко сказала в ответ. – Я и так сделаю это.

- Я говорю об убийстве другого человека – не одного из тех придурков.

- Кого же? – разговор явственно смахивал на горячечный бред, но таким уж был.

Третий усмехнулся. Жестоко, непримиримо. Стало ясно, что задумал он что-то каверзное, неприятное. Перемена в его поведении пугала до чертиков. Особенно настораживало то, что я не знала причины этих перемен.

Он снова оказался рядом - высокий, сильный, гибкий, он возвышался надо мной на добрую голову, нависал, почти угрожая.

Я снова облизала губы - мысли почему-то унеслись куда-то далеко, в неправильную сторону.

- Ты убьешь своего бывшего мужа, - сказав это, Мидас впился взглядом в мое лицо.

Я же опешила.

- Ты спятил, - ответила спустя время, когда удалось собраться с мыслями.

- Повторяешься, слышал уже как-то.

- Зачем это нужно? – я, в самом деле, не понимала. – Какой-то бред!

- Я всё сказал. Или так, или никак. Решай, а если условия претят – выметайся отсюда, и больше не мелькай перед глазами. В конце концов, моя доброта не безгранична, - что он имел в виду, я так и не поняла. Разволновалась из-за новых условий, а еще из-за личины Третьего - был ли он в тот момент настоящим, или то была одна из его многочисленных масок?

Третий вышел из комнаты, не бросив напоследок в мою сторону и взгляда, а я вдруг ощутила, что стены сжимаются. Чувство было новым, странным, отчего стала задыхаться – и что послужило причиной приступа, тоже было не ясно. Слишком много вокруг темных пятен - в отчаянии подумала я, распахивая входную дверь.

Почти скатилась с крыльца, перегнувшись через резные перила, задышала часто, а когда чуть полегчало, отправилась куда глаза глядят.

Мороз инеем серебрил волосы, но я не чувствовала холода - во мне клокотала обида.

Было непонятно - какого черта на Третьего нашло? Надумал менять условия – мало того, что на пустом месте, так еще на такие идиотские дополнения! Кто вообще делает так?

Словом, объективностью и ясностью мышления в тот миг я похвастать не могла (как и здравым смыслом). Забрела в лес, и в волнении расхаживая, вытоптала дорожку, хоть снега сперва было почти по колено.

Не знаю, сколько времени прошло, когда я надумала возвращаться. По пути к домику, увидела знакомую фигуру – Третий шел навстречу, светя фонариком под ноги. Во рту сигарета, волосы взлохмачены, лицо бледное, куртка нараспашку.

Увидел меня, остановился.

Приблизилась, а Третий вдруг самым обидным образом схватил меня за ухо, как какую-то малявку.

- Ты, что, идиотка чертова, совсем из ума выжила? – заорал, дыхнув в лицо дымом, и потянул меня к дому как на буксире. - В двадцатиградусный мороз в одних тапках, без куртки, - он затащил меня в дом, не давая возможности и рта раскрыть.

Беспрерывно матерился, больно толкал в спину.

И пока он говорил и злился, я вдруг поняла, что отошла - от обиды, от дурацких эмоций.

- Не знаю, что нашло на тебя, но если это так важно, я могу, - щеки начали гореть, отнюдь не от стыда, а от тепла, что защипало кожу похлеще мороза.

Навалилась такая тяжесть, будто небо на плечи упало, по недоразумению перепутав меня с Атлантом. Наверное, от тяжести и разморившего тепла, заплетался язык, и говорила я невнятно.

Впрочем, Третий не очень-то и слушал. Он достал водку, налил стакан – до края, зажал мне нос пальцами и силой влил жидкость в рот. Я подавилась после первого глотка, но допивать все равно пришлось, хоть часть вытекла за шиворот.

Задышала, как пес, высунув язык – ох и горько было, страсть. И как пьют только эту гадость, чистый спирт ведь.

Минут через пять я по-глупому рассмеялась и стала неровно водить пальцем по широкой груди Третьего, пьяненько ухмыляясь и строя из себя непонятно что. На тот момент на ногах я стояла весьма условно – на голодный желудок водка основательно разжижила мозги.

Третий не обращал на мою возню внимания – раздел рывками, потащил в ванную, сунул под сущий кипяток, а потом еще и растер полотенцем докрасна, как какую-то куклу. Признаться, стены тогда уже здорово вращались, и что было в какой последовательности, запомнилось плохо.

Кажется, Третий вылил на грудь остатки спиртного, растер еще раз, закутал в плед, отнес в постель и укрыл сверху одеялом, а затем пробормотал что-то о тупицах. Но, дальше я расслышать не сумела: веки закрылись – такие тяжелые, что поднять их так и не получилось.

***

Проснулась от щекотки и невыносимой жары. Ломило кости, во рту было сухо, а спине наоборот – влажно. Счастливчик устроился на груди, и, сопя, щекотал подбородок колючими усищами. Я с трудом выбралась из кокона – двух одеял, пледа, и смогла наконец-то почесать подбородок, прогнав кота.

Полежав чуток с закрытыми глазами, вспомнила все, что случилось накануне. Удивительно, но при свете дня случившееся показалось не таким уж и скверным. Что с того, что у Третьего произошел припадок ярости – ладно, все мы немножко чокнутые. Поменял условия – ничего невыполнимого, посмотрим, как обернется. С такими философскими мыслями я встала – необходимо было привести себя в порядок.

Третий работал.

Я вошла к нему без стука, решив прояснить всё раз и навсегда.

- Как я могу верить тебе после вчерашнего? Что помешает тебе придумать иной повод, чтобы не давать адреса или подкинуть еще более бредовое условие? Твой поступок бесчестен! - Я скрестила руки на груди, защищаясь. Третий дочитал, только потом поднял на меня взгляд.

Сегодня он был заметно спокойнее, только бледней обычного.

- Даю слово, что больше не будет дополнений, изменений и тому подобного.

- Теперь уже не знаю, чего стоит твое слово, - вздохнула глубоко, не зная, как он отреагирует на это замечание.

Оказалось, что спокойно:

- Я сказал, что дал слово. Больше мне добавить нечего.

- Ты объяснишь, что нашло на тебя, и зачем понадобилась смерть моего бывшего мужа?

Третий молчал. Смотрел на меня прямо, без каких бы то ни было эмоций во взгляде. Я силилась угадать – ответит ли вообще, и если да, будет ли сказанное правдой.

- Скажем, - наконец, Артем нарушил тишину, - что это простая прихоть.

Теперь с ответом помедлила я.

- Я соглашусь на новые условия, если ты дашь мне адреса уже сегодня. Или так, или я уеду, - услыхав это, Третий усмехнулся.

- И что будет дальше, если адреса я тебе действительно дам?

- Проверю – настоящие ли они, и не лукавишь ли ты, а после выполню свою часть сделки.

- Не пойдет, - категорично сказал Третий, а я, усмехнувшись краешком губ, вышла из кабинета.

Не торопясь, собрала вещи, подхватила кота и, не прощаясь, уехала.

Проводить меня никто так и не сподобился.

***

Злость клокотала, бурлила.

Импульсивное бегство (как еще можно было назвать это безумство), обернулось для меня полным провалом в планах, стало абсолютным фиаско, для грезящей о мести, души.

Я исходила вдоль и поперек квартиру, запустив руки в волосы, думала, гадала, но ничего дельного – того, что могло исправить ситуацию, на ум не шло. Вернуться, прогнувшись? Но, что тогда помешает Третьему крутить мной, как куклой?

Да, я готова была на все ради тех адресов – как последняя дрянь и самая злопамятная на свете мразь. Потому что действительно хотела мести всем сердцем. И вот сейчас – почти вплотную подойдя к осуществлению желаемого, я осталась ни с чем из-за порывистости.

Признаться, это чертовски злило, вот я и гневалась на себя, на свою глупую натуру.

Я безвылазно сидела дома, много работала: наказывала себя, заставляла корпеть над скучными цифрами.

Время шло.

Пусть и постепенно, но раздражение от несбывшихся замыслов, отошло на второй план. В один из пустых дней я поняла, что скучаю по Третьему, и осознание это было неожиданным, даже слегка досадным.

В гулкой, какой-то слишком большой для дамы с котом, квартире, сделалось вдруг неуютно.

Лесной домик манил воспоминаниями о живом огне, древесном запахе, от которого кружилась голова, тосковалось по морозному утру, когда не приходилось томиться одиночеством, а уютно спалось в нагретой Третьим постели.

Серые, стылые, какие-то бесполезные, утратившие всякий смысл будни раздражали, и я вовсе перестала выбираться на улицу. Ела мало, все больше пила чай, заедая его сдобными сухарями с изюмом, пачка которых нашлась на кухне. От подобного рациона похудела на несколько килограммов, что заострило скулы, и я сделалась похожа на заморыша.

Засиживалась в интернете до утра, даже засыпала с ноутбуком на коленях – смотрела кино, читала книги, лазила по разным сайтам. Бездельничала и бессовестно тратила время зря. От такого образа жизни обзавелась воспаленными капиллярами в глазах и дурным настроением.

Скучала.

Скучала по странным прогулкам – когда снег в лицо и северный ветер, когда ладони примерзают к заиндевевшим перилам мостовой, но дышится до невозможного легко, а в голове делается ясно. По Третьему скучала – насмешливому, непонятому мужчине, кто так и не сделался ближе, хоть и прожили вместе порядочно времени.

Через несколько дней метания надоели. Я уже сама не понимала, чего хочу и что на самом деле чувствую, знала, что так дальше продолжаться не может – необходимо либо решаться на поступки, либо смиряться с реалиями и как-то жить.

Подошла к зеркалу, взглянула на отражение без приязни, сгребла в кулак ключи от машины и поехала в ресторан.

Я знала расписание Третьего наизусть. Знала, что застану его там, в компании очередной блондинки, если конечно он не надумал изменить вкусам за такой маленький срок.

Он ужинал за своим – привычным уже столиком. Напротив, клюя листики салата, устроилась длинноногая красавица. Я удовлетворенно усмехнулась про себя – хорошо, что догадливость осталась на высоком уровне.

Знакомый метрдотель, смотря по-прежнему с какой-то отеческой внимательностью, провожая, спросил, желаю ли отдельный столик. Я не желала.

Вблизи девица оказалась так себе: нос был явно длинноват, рисунок губ недостаточно капризен. Нельзя сказать, что отметила я это со злорадством, скорее с долей удовлетворения.

Села бесцеремонно - рядом с ней, на диванчик, и, скрестив руки на груди, уставилась на Третьего.

- Тебе было весело? – спросила, выгнув бровь.

Стыдно признаться, но мне было до чертиков неприятно, что он, судя по всему, не очень-то и скучал, в то время как я - разрывалась между остатками гордости и желанием его увидеть.

Третий принялся молча разглядывать меня, отставив в сторону приборы. В глазах его мне почудилось мелькнувшее раздражение пополам с облегчением и некоторая доля удовлетворения.

Девица же, не донесла до рта бокал с вином: так и сидела – выпучив глаза и часто моргая. На ее лице было написано явное возмущение и острое недовольство от прерванной трапезы.

- Артёмчик, - протянула, отвернувшись, и спросила так, будто вместо меня было пустое место:

- Кто это?

Вопрос, как я и думала, остался без ответа. Третий умел ставить на место и молчанием, и поворотом головы.

Пользуясь паузой, я сказала:

- Если договор еще в силе, то знай – я согласна. Если что, ты знаешь, где меня найти, - сказав, поднялась, и ушла, высоко подняв голову.

Метрдотель любезно подал верхнюю одежду и напоследок покровительственно улыбнулся – похоже, это уже вошло в привычку.

Выйдя из ресторана, я шумно выдохнула, почувствовав небывалое облегчение.

- Чертов сукин сын, - пробормотала себе под нос, - все нервы вымотал.

Он заявился спустя полтора часа. Я как раз допивала вторую чашку чая, и дожевывала имбирное печенье, купленное, по пути домой. На свежем воздухе аппетит разыгрался зверский.

Идя отпирать дверь, подумала, что Третий явно не торопился – небось, доужинал в спокойной обстановке, и успел «потанцевать» девицу на заднем сидении джипа. Парковка близ ресторана – самое то для таких дел: укромная, обделенная светом фонарей.

Третий был слегка хмурым, а в остальном – вполне довольным – как котяра, досыта объевшийся сметаны. Я кивнула ему и, махнув рукой, прошла в комнату.

Налила чаю, протянула кружку, поставив ее на стол, а потом только спросила:

- Так что, уговор в силе? Я убиваю Вадима, ты отдаешь адреса?

Третий стоял в излюбленной позе: небрежно оперевшись о косяк и сунув руки в карманы.

- Я не только даю адреса, но и помогаю дельным советом, - ухмыльнулся он.

В ответ на небывалую, неожиданную, даже, щедрость, я лишь подняла бровь. После, кивнула, не став тянуть многострадального кота за хвост:

- Заметано.

Я думала, что он уйдет, как только мы договоримся, но Мидас по-прежнему стоял и наблюдал за мной. По его лицу блуждала глумливая ухмылка, и мне захотелось стереть ее, во что бы то ни стало.

- Соскучилась? – спросил лениво.

- С чего бы? – поднеся чашку к губам, спросила я.

- Не ври, - Мидас отлепился от стены и прошел вглубь комнаты. – Я, вот, жуть как скучал.

Заслышав такое, я рассмеялась.

- Видела я, как ты скучаешь!

- Ты о девушке? – поднял брови он. – Брось, это просто антураж.

- О, теперь это так называется? - протянула я и отставила прочь пустую чашку.

Закинула ногу на ногу.

- Ты ревнуешь? – проникновенно спросил Третий, блуждая близ кресла напротив.

- Шутишь? – улыбнувшись, поинтересовалась я. – У меня тоже был «антураж» - даже несколько. Позавчера с барменом, а дня три назад с топ-менеджером из нашей конторы.

Мидас моргнул, и лицо его враз переменилось – из черт исчезло веселое легкомыслие. Только на губах осталась кривая, приклеенная улыбка.

- Думаю, что тебе не стоит так шутить, - мрачно изрек он.

- Отчего же? – подняла брови я.

Нутром чувствовала – перегибаю палку, но остановиться уже не могла.

- Оттого, что оговоренные полгода еще не прошли. Я не привык делить своё с кем-то другим.

- А мне казалось, что сделке конец, - я притворно поднесла ладонь к губам в недоуменном жесте.

И снова Мидас оказался рядом в мгновение ока. Выдернул меня из кресла – сильным рывком, и я впечаталась в его грудь, громко щелкнув зубами.

- Я скажу, когда ей придет конец, - зло сощурив глаза, сказал Третий, и больно укусил меня за губу.

Я схватила его за воротник рубашки, расцарапав кожу на ключицах и укусила в ответ. Не знаю, какой демон овладел мною в тот момент – какая-то дикая, первобытная сила заставила слизать выступившую кровь с губы Третьего и лизнуть снова. И снова. Его руки прижали меня с такой силой, что затрещали ребра.

Мы сплелись языками и принялись целоваться, как сумасшедшие. Во рту перемешалась наша кровь, но ржавый привкус только добавлял огня – той самой специи, от которой напрочь сносило голову.

Третий вытряхнул меня из домашнего платья, нижнего белья. Сунул два пальца между ног, отчего я неприлично громко застонала. Повращал ими внутри, а когда я уже готова была расколоться, вынул их и демонстративно облизал, сунув пальцы в рот. От этого действия ноги у меня подкосились совершенно.

- Сладкая девочка, - сказал Третий, глядя мне в глаза. – Я так хочу тебя, что вот-вот спячу…

Счастливчик Третьему обрадовался. Забрался к нему на живот, пока мы расслабленно валялись на полу, и принялся мурчать, меся лапами кожу.

- Ты понимаешь, что мне придется вернуться? – я повернулась лицом к Артему, решив хотя бы изредка называть его по имени.

Пусть даже про себя.

- Вряд ли это займет много времени. Пара дней в пути, день на заказ, и дорога обратно. Меня заботит другое – ты понимаешь, что придется убивать? Думаешь, это так легко и просто? – Третий почесал кота за ухом, чем вызвал новый шквал урчания.

Мне ответить было нечего. Одно дело представлять, другое – делать.

- Расскажи мне о нем, - вдруг попросил Третий.

Он повернулся набок, подставил под голову руку. Кот клубком свернулся возле живота, щекоча мехом кожу.

Я устала удивляться переменам в настроении любовника и его странным просьбам, потому только спросила:

- Что именно?

- Не интимные подробности, если ты об этом, - скривился Третий, снова явив миру собственническую злость, - поведай о привычках, пристрастиях. Ты, наверняка, успела вдоль и поперек изучить муженька. Интересно узнать подробности, которые впоследствии могут помочь делу.

В самом деле, мысленно хмыкнула я, – с чего взяла, что он жаждет узнать о чувствах, эмоциях и прочем. Никому не нужны эти сопли – подумала неожиданно зло, и прикусила губу, силясь вспомнить привычки Вадима.

Рассказала о всяких глупостях: что бывший терпеть не может каши, молоко и сухофрукты, что до смешного самолюбив: не пройдет мимо зеркала, даже если окажется в зеркальной галерее - обязательно остановится у каждого.

- Да уж, как пристроить эти знания – ума не приложу, - скривился Третий и укусил меня за обнаженное плечо.

- Иди ты, - оттолкнула я его, поднялась и пошла в ванную.

***

Проснулась среди ночи вся потная, с опухшим языком во рту и дичайшим ощущением ужаса, чего уже давненько не случалось.

Открыла глаза и уставилась в потолок. Как назло, на нем не было ни малейшей трещинки, поэтому взгляду не за что было зацепиться. Сердце колотилось где-то в горле, руки мелко подрагивали. Одеяло показалось пудовым, а подушка сделалась раскаленной добела. Лежать и немо открывать рот, словно выброшенная на берег рыбина, больше не было сил, поэтому я откинула уголок ватолы, не боясь разбудить Третьего, и отправилась в ванную.

Мне было натурально плохо, как может быть нехорошо человеку, переживающему один и тот же кошмар снова и снова.

Я открыла ледяную воду, напилась прямо из-под крана, потом умылась. Кожу сковал холод, но этот дискомфорт был ничем по сравнению с той дикой тоской, что навалилась после сна.

Пережитые картинки то и дело мелькали перед глазами, подобно белым мушкам.

- Нет, - мычу я. – Нет, не надо, пожалуйста.

- Да, давай, постони еще, - подбадривает один из двоих, и оглушительно громко хлопает меня по заду, не прекращая вдалбливаться в сухое нутро.

Я стону, но не потому, что он так сказал, а потому что внутри все дико горит и печёт. Придатки и матка словно ссохлись и поскрипывают от каждого движения, а когда член входит до упора, живот пронзает болезненный спазм.

- Она хорошая девочка, - одобрительно гладит меня по голове второй. – Давай поменяемся, рот у нее так же сладок, как, наверное, и дырочка. Да? Она ведь сладенькая?

Слышится возня, плевок, и действо продолжается.

Мне хочется завалиться набок, потому что колени и локти натерлись до крови. Жесткая холстина, на которой я стою, отнюдь не шелковое покрывало, и это не упрощает и без того скверное положение, а они все меняются и меняются. Курят, смеются, и накачивают меня, накачивают…

Подняла голову, уставилась в зеркало – оно было покрыто мутными капельками, кое-де испачкано зеленой зубной пастой. Надо же, подумала я, – зеленая паста закончилась уже месяц как, неужели не убиралась с тех пор?

Со злой ехидцей всматриваясь в отражение: глядя на белое, как полотно, лицо, на губы, синие от холода, я решила, что в гроб определенно краше кладут.

А еще, нужно скорей убраться, срочно навести порядок – тогда и согреюсь, и разрумянюсь.

Я отыскала желтые резиновые перчатки, натянула их на еще влажные руки, достала ведро, тряпки, большущий ящик с чистящими средствами, и работа понеслась.

Через час ванная комната была вымыта, выскоблена и вычищена, металлические вставки натерты до блеска.

В процессе я определенно согрелась, даже взмокла – то и дело пришлось утирать пот со лба локтевым сгибом.

Ползала на карачках и думала - откуда вокруг столько грязи, черт возьми?

Особенно в никчемной жизни.

Еще спустя одну годину, блистала кухня. Я вся пропахла хлором и другими едкими примесями, волосы прилипли к затылку, хоть основная их часть была скручена в бублик на макушке. Но, запах химикатов и прилипшая к спине футболка были сущей ерундой. Куда более важным было чувство удовлетворения от собственного труда. Хромированные поверхности блестели, все предметы интерьера находились по местам. Всё вокруг было идеально, ровно, начищено, глянцево.

Устроившись на высоком деревянном пороге с чашкой крепчайшего кофе, я наблюдала рассвет. Его было прекрасно видно из французского кухонного окна.

На востоке разлился сперва густо-сиреневый, едва различимый цвет на фоне темного неба, потом он быстро набрал обороты и стал меняться: из розоватого в красный, затем стал ярко-алым, оранжевым, багряным…

Я устроилась боком, оперлась ноющей спиной об стену, поднесла к лицу чашку с кофе – еще слишком горячим для глотка, но слишком ароматным, чтобы не вдохнуть. В ноздри, сквозь кофейное амбре пробился еще и запах резины – перчатки валялись неподалеку, пахли именно пальцы.

Усмехнулась.

Встречать новый, пока еще неторопливый день со старым грузом проблем, страхов, с отголосками былой боли, было так неправильно, что хотелось с удовольствием забыть обо всем, вычеркнуть, сжечь.

Но, не получалось. Если бы мне предложили стереть память, я бы согласилась не раздумывая.

Встречать умопомрачительные, тихие и божественные в своем великолепии рассветы наедине с собой, в ладу с собственным «я», когда нутро не сжимается от тревоги и страха, когда будущее видится безмятежным и счастливым – это так здорово! И так недостижимо.

А ведь когда-то эти чистые рассветы в моей жизни могли бы быть.

Уже после трагедии, случившейся с родителями, но до всего того дерьма, что случилось позже, я не любила предрассветные часы – думалось, что они самые мрачные, ведь кромешная тьма за окном только перед самым восходом.

Я не любила темноту, не любила одиночество.

Тогда приходилось вставать рано из необходимости попасть в университет к первой паре: не было времени задержаться у окна дольше, чем на три-четыре минуты. Нужно было успеть собраться, перекусить, и выйти пораньше, ведь все маршрутки по обыкновению битком. Оттого, чаще всего рассветы я пропускала.

Когда же выходила на улицу, солнце уже набирало обороты и обыденно-размеренно плыло по небу.

Из часа в час, изо дня в день.

Я топала к остановке, глядя под ноги, хмурилась и распихивала людишек локтями, силясь занять в транспорте более-менее удобное положение. За годы поездок мне оттаптывали ноги, щипали за бока, отрывали пуговицы, мяли доклады, пачкали одежду, и я злилась, бурчала, что университет находится так далеко от дома, что нет своего транспорта, что приходится ездить в час-пик.

Глупая, кто бы мне сказал тогда – оглянись, солнце светит!

Только теперь, сожрав целую кучу гнуса, я поняла – это было лучшее время: благодатное, беззаботное. Там я еще могла улыбаться – лучисто, а смеяться заливисто, задорно.

Это была такая пора, когда кажется, что перед тобой – да что там, у самых ног лежит весь мир с его возможностями и открытыми настежь дверьми. И не случится ничего плохого, просто не может случиться! Ужасное происходит где-то далеко, в чужих домах, на незнакомых улицах, но не здесь – не с тобой.

Это было время наивности и юношеского максимализма. Я бы отдала все деньги, лишь бы туда вернуться. Вдохнуть неиспачканный предательством воздух, пройтись по спокойным улицам в умиротворенные предрассветные часы.

А еще… если бы удалось позаимствовать машину времени, вот бы вернуться в детство!

Заглянуть бы одним глазком, пережить снова один из былых деньков – да хоть тот, когда родители подарили мне первого питомца.

Это произошло задолго до студенческих будней - мне было около девяти лет.

Помню, что рисовала мультфильм. Да, не ленясь и не спеша, сцену за сценой, живописала «Кота в сапогах». Переводя пожелтевшие листы и высунув язык от усердия, я выводила карандашом рыжего, зеленоглазого котяру в залихватски заломленной шляпе с торчавшим белым пером, когда на кухню заглянул папа.

Помню, что он был в куртке – стояла зима, но дома было натоплено, жарко. Я сидела в футболке и колготках – домашних, с огромной латкой на пятке, и удивилась, что войдя на кухню, папа не снял верхней одежды.

- Дочечка, - позвал отец, и я подняла на него расфокусированный взгляд. – Я кое-что тебе принес.

- Что принес? – рисунки наскучили враз. Я обожала подарки.

Папа рассмеялся, из уголков его зеленых глаз разбежались лучистые морщинки.

- Точнее сказать кого. Смотри, - он распахнул куртку, полы стремительно разошлись, и из-за пазухи показалась остроносая мордочка с черными, влажными глазами.

- Тяф! Тяф-тяф! - увидев меня, пес залаял, а я завизжала и принялась бегать вокруг отца.

- Папа, кто это? Он останется с нами?

- Конечно, он твой. Кажется, эта порода называется карликовый пинчер, - говорил отец, но я, если честно, уже слушала вполуха, потому что игралась с малюсеньким псом.

Шерстка у него была песочного цвета, а на спине имелась более темная, почти черная полоса. Уши огромные, торчком, а мордочка треугольная. Он был до невозможного смешным, и я назвала его Басиком.

Мы жили в частном секторе, и животных во дворе было много – и другие собаки, и коты, но отчетливо запомнился именно Басик, а еще старый и мудрый, угольно-черный кот Васька. Помню, что как-то дверью прищемила Ваське хвост, а потом рыдала, вымаливая прощение – так мне было его жалко. Помню, он смотрел на меня своими неземными глазами, с узкими лезвиями зрачков, и нервно постукивал по ковру поврежденной конечностью. Когда же я стала подвывать и захлебываться - так отчаянно мне хотелось Васькиного прощения, он таки ткнулся мордой в мое мокрое от слез лицо.

Потом, годы спустя он ушел из дома – умирать, как сказала баба Надя, которой я пожаловалась на одиночество. И снова я рыдала, мечтая, чтобы кот вернулся…

Жаль, что машины времени у меня все же нет.

Есть воспоминания – вот такие, бессвязные и отрывчатые, но драгоценные, как истинные жемчужины. И достаю я их редко, в основном после ночных кошмаров. Осторожно рассматриваю, бережно перебираю, потому что боюсь испортить или потерять. Вдоволь погрустив, а чаще всего – поплакав, я прячу их обратно на задворки памяти, в лелеемый сундучок с надписью: «Детство, где папа и мама еще живы».

Понемногу справившись с ознобом от ночного кошмара, я попивала терпкий кофе, и смогла забить кислый привкус досады, появившийся после дурного сна, на пряный, приятный.

Никуда не делась горечь от пережитого в старой кибитке, но я смогла собраться, сумела вышвырнуть из сознания желание броситься с двенадцатого этажа головой вниз.

Я знала, что через некоторое время снова приснится эта жуть, а в подкожной капсуле снова соберется гной, опять образуется нарыв. И снова я буду вычищать квартиру до блеска, обжигаться кофе и сожалеть об упущенных возможностях. Может, снова пойду мести заснеженные улицы, спасать бродячих котов от бешеных собак, но я вскрою свой нарыв сама.

Вымету из головы навязчивый бред о глотке коньяка, горячей ванне и острой бритве. Я вспорю свою боль раскаленным скальпелем – без чьей-либо помощи. Справлюсь. Забью голову чем угодно – предположительным месторождением новой золотой жилы, куплю деду на стрельбище новое оборудование или перееду жить на Аляску, но я отвлекусь, забудусь.

Потому что в жизни еще может случиться что-то хорошее, что-то стоящее. Вполне возможно, что я еще буду счастлива.

Я не поддамся мыслям о горсти снотворного. Потому что помню то отчаянное желание жить и дышать, появившееся, когда на летней поляне, мне ткнулось в грудь холодное дуло.

И я знаю, отчетливо знаю, что пожалею: несясь из окна со скоростью света, не успею моргнуть, но успею передумать: за миг до того, как меня расплющит сто миллионов атмосфер, и голова, как перезревший арбуз расколется вдребезги на заснеженном асфальте.

Когда алкоголь сшибет страх и расширит сосуды, а горячая вода подарит ощущение невесомости, я буду смотреть на глубокие продольные борозды. Буду смотреть и хмельно отмечать, как быстро пульсирующими фонтанчиками вытекает густая, черная венозная кровь – сама жизнь. И успею обругать себя последними словами перед тем, как навеки отключиться, прокляну за то, что струсила, что сдалась.

А когда, запихнув в глотку горсть противных, липнущих к нёбу, таблеток, проснусь через полчаса от дикой, разъедающей пищевод рвоты, то буду плакать горькими, крокодильими слезами и умолять вселенную дать мне еще один шанс: пожить, подышать, последний раз! Буду обещать и клясться, что больше никогда и ни за что не совершу ни единой глупости, только, пожалуйста, пожалуйста, пусть эта желтая пена перестанет литься изо рта! И будет чертовски, чертовски жаль, когда вселенная останется равнодушной. Когда даже самый главный инстинкт – самосохранения, не поможет достать мобильный из заднего кармана, потому что руки уже отнялись, а изо рта хлещет не пена, а какая-то жуткая липкая дрянь. И даже валяйся телефон под носом, и дежурь бригада скорой помощи за углом, все равно толку будет чуть. Потому что мозг умрет и я вместе с ним.

Я знаю всё это, потому что помню, как безгранично, истово, пламенно хочется жить перед самой смертью.

Рассвело.

Небо на востоке озарилось бледно-розовым цветом, окрашивая бледную, не успевшую уйти с небосклона, луну.

- Что случилось? – Третий присел на широкий порог, обнял меня за плечи.

- Все в порядке, - улыбнулась я.

Наверняка кривовато, но, думаю, что вполне уверенно.

- Ты что, мыла полы? – Третий недоуменно округлил глаза, когда наткнулся взглядом на ведро и перчатки.

- Было чертовски грязно, - покрутила носом я.

- Да? Я не заметил.

- В этом весь ты – не замечаешь гадости, даже если она находится у тебя перед носом.

- Порой ты говоришь такие несусветные глупости, - Третий сжал плечи, притянул к себе и поцеловал в висок.

Я на секунду закрыла глаза, а потом встала.

- Будешь кофе?

- Можно, но сначала в душ. Ты со мной?

После того, как я на карачках вылизала весь дом, мне определенно нужно было пойти в ванную.

И я отправилась – с ним.

***

В том, как раздевается мужчина – нет ничего сексуального. Раз, - долой футболка. Два, - он стянул с себя портки вместе с трусами. Три, - он наг и готов к дальнейшему действу. И все же, в этой безыскусной простоте есть что-то, от чего невозможно зажмуриться или отвернуться. По крайней мере, так было со мной, пока раздевался Третий.

Может, причина была в нем самом, потому, что тело его было безупречно: жилисто, упруго, с наличествующими кубиками и прочим добром, что приобретается ценой тренировок и правильного питания. А может быть, я не могла оторвать взгляда, потому что он смотрел на меня с первобытной жадностью: так глядят на то, чем до безумия мечтают обладать.

Я скинула легкий халат, медленно потянулась к застежкам бюстгальтера, услышала, как шумно Третий сглотнул – словно не видел меня обнаженной десятки раз. Будто только одним видом я вызывала у него повышенное слюноотделение – как конфета, что манит яркой оберткой, а потом сладко тает на языке.

Подняла на него глаза, прекратив раздеваться.

Я никогда не умела соблазнять. Да, именно так. Не была способна томно закатывать глаза, облизывать губы или, например, нарочито крутить попой. Искусство соблазнения было для меня недоступно, но не потому что я была неуклюжей медведицей или чопорной ханжой, не чувствующей куража. Отнюдь. Просто внутри имелась некоторая эмоциональная неловкость. Все эти кокетливые взгляды из-под ресниц, зазывные жесты и лишние телодвижения, казались мне со стороны чересчур искусственными, наигранными – уж лучше обойтись и не смешить народ, если не имеешь способности валить мужчин десятками - одним только взмахом ресниц.

Третий, со своим голодом в блестящих глазах, заставлял усомниться – так ли я нелепа, как привыкла думать.

Он протянул руки, обвел пальцами полушария груди, что виднелась из бюстгальтера. От его теплого касания по коже побежали щекотные мурашки.

- Золотая девочка, ты сводишь меня с ума, - руки его уже бродили за спиной.

Секунда, и верхняя часть белья упала на пол, а шершавые, но нежные ладони продолжили поглаживать спину: то кругами, то широкой дугой.

Я провела руками по его безупречной груди, спустилась к животу, утопила пальцы в мягкой дорожке волос, бегущей от пупка вниз. Третий хрипло рассмеялся:

- Это то, о чем я говорил – ты еще ничего не сделала, а я уже на пределе.

Он наклонился, поцеловал в уголок губ, спустился поцелуями по шее вниз – к груди. Обхватил губами напрягшийся сосок, от чего сердце мое затрепетало и забилось неровно, рвано.

Я зарылась руками в его волосы, потянула вверх, а когда Третий распрямился, поцеловала – влажно, изучая языком его рот, покусывая еще не зажившие губы. Он прижал меня к себе с силой, ухватив за ягодицы. Потерся напряженным пахом и от этого нетерпеливого движения ноги у меня натурально подкосились.

Мидас ухватил меня, усадил на стиральную машину, стянул трусики – не прекращая ласкать, посасывать мой язык. Я дышала через раз – так хотелось почувствовать его в себе, ощутить приятную тяжесть напряженного тела. Он провел ладонью у меня между ног, хрипло выдохнул, почувствовав влагу на пальцах, потом притянул к себе, подхватив под коленки, и тягуче медленным движением скользнул внутрь.

Я не сдержалась – застонала.

- Да, не сдерживай себя, девочка, - одобрил Третий и втянул воздух сквозь зубы.

Плавно задвигался.

- В тебе так тесно и так непередаваемо горячо! Да, милая, кричи. Громче!

С каждым откровенным словом, что вылетало изо рта, Третий входил в меня порывистей, вбивался до упора.

Выводя узоры на его груди, я не сдерживала себя: кричала. Артем же принялся ритмично поглаживать клитор, и эти касания сводили меня с ума – распаляли, разжигали, будили дремлющую лаву внизу живота. Я уже почти умоляюще хныкала, когда его средний палец скользнул вовнутрь и задвигался параллельно члену, а большой все продолжал тереться о пульсирующий комочек.

От разлившегося удовольствия я вскрикнула, а Третий двинулся плотнее, задевая внутри мифическую точку, ударяясь об нее каждый раз…

Палец ритмично терся. С каждым толчком дышалось все чаще, сердце колотилось в бешеном темпе, и я почувствовала томительный, набирающий обороты ком – он родился где-то в животе, зашевелился, задрожал, а потом вдруг лопнул, заполняя все внутри сладким, непередаваемо сладким теплом. Брызги этого тепла осели повсюду, пара вытекла из уголков глаз и побежала к вискам, а я все не могла перестать пульсировать и содрогаться. Не давая опомниться, Третий требовательно схватил меня за волосы, не болезненно – на грани острого удовольствия, прикусил нижнюю губу, лизнул подбородок и задвигался внутри так часто и глубоко, что шлепки эхом отскакивали от кафельных стен. Я не успела крикнуть и даже охнуть, как куда более острый, громадный ком прокатился по нервам и сокрушительно взорвался, затопляя все существо непередаваемым блаженством.

- Черт, как же потрясающе ты кончаешь, - на одном выдохе рыкнул Третий и замер, выпуская тепло из себя в мое нутро.

Я не могла собрать себя до кучи – растеклась, разнежилась. Шевелиться было абсолютно лень – невозможная истома не прошла, ноги дрожали, руки тряслись. Третий погладил мне коленки, поднял к потолку лицо – нахмуренное, еще хранившее отголоски оргазма.

- Ты сводишь меня с ума, - выскользнув из меня, он коснулся еще напряженного соска.

Я прикусила губу, чтоб не застонать.

- Наверное, поэтому ты говоришь мне всякие гадости, - голос был низким, и я кашлянула.

- Разве гадость сказать правду? Знаешь, что происходит, когда на тебя накатывает оргазм? Твоя и без того узенькая, горячая девочка сокращается, сжимая меня изнутри. Это непередаваемо сладко – по-другому просто не скажешь. - Третий расслабленно улыбался и настраивал воду в душе, пока говорил, а я почувствовала, как отчаянно краснеют щеки.

- Ты меня смущаешь, - уткнула пылающее лицо в ладони и услышала смех.

- Потрясающее начало дня. Ну, залазь под воду. Или тебя на руках отнести, принцесска?

Не давая ответить, Третий подхватил меня под коленки, стащил со стиральной машинки и поставил под теплые струи.

Я фыркнула и брызнула на него водой – чтоб не зазнавался.

Смеясь, Артем забрался ко мне, где мы порядком наплескались, а также наласкались – неторопливо, пенно, тягуче-сладко.

Кошмарная ночь трансформировалась в прекрасный день. И это меня до сумасшедшего воодушевило.

***

Мы завтракали, не спеша и не суетясь. Тему, что словно дамоклов меч зависла над нашими головами, пришлось поднять именно мне. Не выдержала, потому что томилась неизвестностью и неопределенностью.

- Ты отправишься со мной? – спросила, лениво помешивая чай ложкой. – Поездка займет несколько дней. Плюс ко всему, я совершенно не представляю, как сделаю это.

- Ты действительно готова? – с искорками лукавства в глазах, поинтересовался Третий.

Сам он просматривал новости на планшете, пил кофе большими глотками. В целом его поза казалась расслабленной, а выражение лица – дружелюбным и открытым, но я уже научилась отделять зерна от плевел, и знала – это не более чем отрепетированный спектакль. Пьеса - для меня одной.

На самом деле он напряжен и рыщет взглядом по моему лицу, стараясь отыскать малейшие мимические подтверждения лжи, притворства. Гадает – в самом ли деле планирую убить своего мужа, либо же ловко вожу его за нос.

Я задумчиво посмотрела на Третьего, пожала плечами и ответила совершенно искренне:

- Не знаю, готова ли, но я сделаю это, потому что мне позарез нужны адреса тех двоих. Понимаешь, они нужны кровь из носу! - на последней фразе я свела брови на переносице – непроизвольно, только от мысли о заветных адресах.

- Понимаю. И да, постараюсь уладить дела за сегодня, чтобы назавтра отправиться. Закажи билеты.

- Завтра? – как бы я не торопилась, это было слишком быстро. – Но я не знаю, как все сделать, и вообще…

- На месте разберемся. Не поднимай удивленно бровки, детка, Фортуна благоволит рисковым, - на этом Третий подмигнул и поднялся из-за стола.

Мне осталось только вздохнуть поглубже, и постараться унять дрожащие от накатившего адреналина, руки.

Пока убирала со стола, Третий быстро оделся и уехал по пресловутым делам.

Немножко помучившись, я позвонила деду и, не вдаваясь в подробности, сказала, что планы немного поменялись, и я приеду позже оговоренного срока. Рассказала, что пока – все в порядке, попросила не переживать и не бросаться на розыск. Спросила, в порядке ли он сам, на что мне было высказано много красочных деталей. Вроде той, что я – гадкая девчонка, что молодежь не имеет никакого уважения к старикам, что на стрельбище появился новый завсегдатай, и дед намерен перекрутить его на фарш, а затем отдать тот в виде тефтелек своим алабаям. Расспросив Виктора о новичке, выяснила, что желание скормить паренька собакам появилось из-за того, что доморощенный Ворошилов прострелил дедову теплицу, и с перепугу чуть не убился сам, когда удирал от хозяйского гнева. Я рассмеялась, представив себе такое эпичное зрелище. Мы еще немного поболтали, я передала собакам привет и пообещала звонить чаще. Попрощавшись с дедом, прошлась по квартире, чувствуя, как волнами накатывает волнение.

Ноутбук стоял на столе, манил ярким экраном. Зазывал зайти на сайт и одним кликом заказать билеты, но я медлила.

Я сто раз обдумала принятое решение, стараясь не допускать никаких сомнений. Но, нет-нет, а ёкало сердце, закрадывалась предательская, трусливая мыслишка откреститься от задуманного, пока не поздно.

Мечась по комнате, я подумала, что так и спятить недолго: одна часть меня подталкивала к компьютеру, другая советовала бросить дурную затею к чертям собачьим. Всё же, я поддалась безумию. И заказала билеты.

Из-за непогоды авиа-рейсы были отменены – надвигался шторм, пришлось брать два билета поездом. Передвигаться железной дорогой было много дольше, но если задержаться здесь еще на день, в голове снова может поселиться зернышко сомнения, а этого мне было никак не нужно.

Третий мои опасения чувствовал кожей, поэтому на железнодорожный путь согласился без всяких разговоров.

Вечером того же дня мы наспех собрали сумки и через несколько часов уже ели курицу-гриль, запивая ее сладким чаем из высоких стаканов в железных, кованых подстаканниках.

***

При въезде в родной город ничего внутри не дрогнуло, сердце не забилось чаще – и понятно вроде бы: вокзал, суета, реки уходящих вдаль рельс, монотонный перестук колес и неразборчивый голос из динамиков – от чего взволнованно дышать? Подумала, что замрет что-то в груди, когда поглазею в окно на проспекты, когда пройдусь по улицам…

Но нет.

Смотрела вокруг и ничего не узнавала – не хотела узнавать.

Этот город стал ассоциироваться только с болью и саднящей досадой, что засела под кожей толстой занозой. Здесь погибли мои родители, тут меня изнасиловали, в этом месте меня предал самый дорогой человек.

Оглядывалась, смотрела вокруг и как впервые – видела. Приграничный городок, не большой и не маленький, полумиллионный, он на удивление ярко пестрел контрастами. Рядом с уныло-серыми девятиэтажками ютились одноэтажные домишки – где-то покосившиеся, с залатанными крышами, где-то крепкие, с новенькими окошками. Лаяли собаки, на заборе то тут, то там «висели» подвыпившие граждане, и складывалось однозначное впечатление – здесь царство нищеты и запустения, но завернув за угол, взгляд упирался в новенький торговый центр или шикарный особняк в стиле барокко, и такое соседство сбивало с толка. Как только это разнообразие раньше не бросалось мне в глаза?

Словно и не прожила тут долгую жизнь – все чужое: и дома, в основной массе серые, невзрачные, и люди – однообразная унылая толпа, одетая в темные одежды. Шапки, пальто, пуховики, сумки и перчатки – сплошь черная цветовая гамма. Будто повсеместный траур, поглотивший нацию: ни единой яркой детали, ни одного цветового пятна. Спешащие люди, иногда со скорбными выражениями на лицах, порой со зло поджатыми губами, они казались ненастоящими – ведь не могут быть все, как один.

Впечатление усугубляла погода: низкое свинцовое небо, грозящее вот-вот разразиться мелким противным дождем, а то и колючим снегом, северный ветер, пробирающий до костей, заставляющий ежиться и зарываться носом в шарф.

На фоне серости и холода убогость строений и однообразие, скудность, отсутствие индивидуальности – казались фантасмагорией.

Я передернула плечами, закрыла на мгновение глаза, вдохнула глубже обычного. Прохладный, влажный воздух прояснил мысли. Вспомнила, что приехала сюда отнюдь не критиковать архитектуру и чужие вкусы.

Словно поймав меня на предательской мыслишке, Третий вдруг пристально посмотрел в глаза, будто искал в них сомнения или проблески жалости. Я улыбнулась, не знаю, насколько искренне, может, чуточку вымученно – дорога утомила.

Я знала, что Третий наблюдает, готовится в любую минуту услышать мое отчаянное «передумала». Он не понимал, что как бы я не терзалась и не мучилась, не отступлю.

Есть люди, для которых намеченная цель – основной приоритет, краеугольный камень. Я – такой человек, и если на пути к цели придется лгать, делать невозмутимое лицо, убивать, то я пойду на это. Не с легкостью на душе – если хоть кого-то это сможет утешить. Вполне возможно, сама сожру себя после содеянного, но сделаю всё, что нужно.

Третий не знал, не верил, что я настолько хладнокровна. Не предполагал, что в скором времени его ждет небывалый сюрприз.

Мы сняли номер в гостинице, быстро распаковали нехитрые вещички, вымылись с дороги.

Я заказала кофе в номер и пока его варили, сгрызла ноготь на указательном пальце левой руки. Черт возьми, не подозревала, что нападет такой мандраж – впору было успокоительное пить, потому что сердце уже тогда колотилось в горле, а я ведь еще не знала, как буду осуществлять задуманное.

Третий вышел из ванной с влажными еще волосами и пока одевался, посматривал с большой долей иронии.

- Что, струсил, зайчишка серенький? – улыбнулся Мидас совершенно неуместно, словно имел в виду катание на горках, а не убийство.

Я предпочла пожать плечами, но руки от лица убрала подальше – чтоб не изгрызть все ногти - при таком-то внимании.

- Как ты думаешь поступить? Набросишься на бывшего и задушишь голыми руками, а потом сошлешься на состояние аффекта? Или нет, ты заколешь его ржавым ножичком из тех, которыми шпроты открывают. Угадал? – Третий глумился совершенно непостижимым образом, но это возымело интересный эффект.

Я вдруг совершенно успокоилась. И решение, что было мною принято в тот миг, показалось правильным, логичным.

- Осмотримся сперва, - буркнула в ответ, чтоб не расслаблялся.

Принесли кофе, который мы пили второпях.

Третий продолжал посматривать с ехидцей, словно не верил мне ни на грош. Я решила пропускать мимо ушей эти его прибаутки.

На улице смеркалось – прибыли мы под вечер, пока купались и вовсе сумерки на плечи опустились.

- Что ты собираешься делать? – поинтересовался Третий, когда вышли на улицу.

- Мы идем в гости к моему мужу, - ответила я, пряча лицо от ветра.

- С ума сошла! – восхитился Мидас, и вдруг засмеялся. – Ладно, посмотрим, что выйдет из этой сумасшедшей затеи.

А ведь затея, в самом деле, была сумасшедшая.

Убить человека только потому, что кто-то так хочет, и взамен получить возможность убить еще двоих.

Мы шагали по городу – размеренно, будто бы и не торопясь. От гостиницы до моего бывшего дома было всего пять остановок, поэтому, не сговариваясь, отправились пешком. Третий город знал не хуже моего, поэтому ориентировался споро, и никаких лишних вопросов не задавал. По пути я зашла в аптеку, как раз разболелось горло. Третий остался у входа – покурить. Провизор отпустила мне пастилки, даже не взглянув в лицо – видно, озабочена была чем-то.

До моего дома оставалось метров сто, и ноги туда идти отказывались, поэтому я все замедляла шаг, замедляла, и вышло так, что вроде бы не иду уже, а натурально плетусь, почти, что на месте перетаптываюсь.

Стоит ли говорить, что такое ребячество подняло Третьему и без того неплохое настроение.

В окнах бывшей квартиры горел свет. Не могу сказать, что почувствовала, когда увидела это. Были видны бежевые плотные шторы в зале – я покупала их, когда мы съехались, но еще не расписались. Сколько времени прошло, сколько произошло событий, в корне меняющих и характер, и душу, а шторы – надо же, всё те же.

- Я позвоню в дверь, а ты - приготовься. Когда Вадим откроет, твои действия будут зависеть от его реакции. Пустит в квартиру – замечательно. Если же – нет, тогда сделай так, чтоб пустил. Зазноба его – живет отдельно, но вполне может коротать время и у него. Сделай так, чтоб не пищала, если выйдет вслед за Вадимом.

Мы стояли у подъезда, я крутила на пальце ключ от домофона – он так и остался на связке ключей. Не думала, что пригодится – но, вот ведь как.

Третий на инструктаж отреагировал забавно – округлил глаза и приложил кулак к груди.

- Будет сделано.

- Хватит валять дурака, - разозлилась я, потому что не до шуток было, ой как не до шуток.

Беда Третьего была в том, что он так и не понял, что я серьезно. Он продолжал думать, будто я струшу и убегу, едва к звонку потянется рука.

Я поднесла серый пластиковый кругляшок в форме медиатора к кодовому замку, и тяжелая дверь отворилась с небольшим писком.

В подъезде пахло знакомо – тетя Валя с первого этажа к вечеру жарила для мужа картошку, и дух стоял на весь этаж. Сколько помню, муж тети Вали вечером ел картошку – ею пахло из окон летом, а зимой запах сочился в подъезд…

На второй этаж поднялись мигом. И вот она – знакомая железная дверь с круглым набалдашником на ручке. Коврик у двери яркий.

Все, как и было несколько лет назад.

Третий поглядывал на меня с любопытством, и в его глазах так и мелькали искорки неверия пополам с ехидством. Но, не смотря на веселье, видно было, что он подобрался, настроился.

Я не стала тянуть, просто взяла да и зажала пальцем звонок. Трель раздалась на всю площадку. Кивнув головой – то ли в знак уважения, то ли просто, потому что мышцу потянуло, Третий встал рядом и приготовился действовать.

Дверь открыл Вадим.

Окинул нас быстрым взглядом и глаза его при этом натурально округлились, из чего я сделала вывод – не ожидал. Воспользовавшись секундным замешательством, я потеснила бывшего мужа и зашла в квартиру, Вадим, не ожидавший такого поворота, пошел за мной, наверняка, с намерением разразиться гневной речью. Третий двинулся за ним.

- Что тебе надо? – очнулся от первого удивления муж, когда я уже находилась в зале.

- Я пришла за вещами. Все добро, что мы нажили, просто не могло уместиться в те две скудные сумки.

Обернулась к мужу и посмотрела на него – отстраненно, как будто со стороны.

Мой бывший - красавчик, который знает себе цену, оттого самолюбив и чрезмерно горд. За прошедшее время он почти не изменился, разве что стрижку сменил и немного похудел. Наверное, его новая зазноба не печет грибные пироги и не запекает мясо с овощами. Не изобретает новенького меню на каждый вечер, чтоб ни дай боже, не повториться. А я, как дура – так старалась, голову морочила, что бы он потом плюнул мне в лицо.

Это все подумалось как-то мельком и осело на задворках сознания.

Эпицентр мыслей роился вокруг дела, за которым мы прибыли. Конечно, это был отнюдь не поход за вещами.

Но, бывший этого не знал, оттого и надул щеки.

- Что-то не припомню никакого нажитого добра. Разве что ремонт за общие деньги делали, а обставлял квартиру я сам. Или ты за окном пластиковым пришла, да еще и любовничка своего прихватить не забыла? Для моральной поддержки, так сказать, – злоба в голосе Влада так и хлестала.

Будь я менее черствая, наверняка бы прочувствовала.

Сам бывший стоял посреди коридора и выглядел скверно, по моему мнению: лицо побелело, глаза сузились, руки в кулаки сжались, того и гляди – кинется драться.

Третий за спиной Влада расслабленно оглядывал коридор, будто ему скучно было: руки небрежно сунуты в карманы брюк, губы вот-вот начнут насвистывать мудреный мотивчик. Весь вид его говорил о том, что он – простой зритель и принимать участие в надвигающемся шоу не намерен.

Ничего из увиденного не повлияло на меня.

Злость мужа не напугала и не обидела, как могло бы сделаться, люби я его хоть немного. А поскольку чувства испарились, смотреть на гримасы чужого уже человека, было немножко неприятно, только и всего. Равнодушие же Третьего вообще не отозвалось и тенью эмоций, ибо я знала – напускное всё. Знала, что стоит Вадиму опасно приблизиться, Третий отреагирует незамедлительно. За некоторое время я хорошо изучила Артема, и не сомневалась в том, что сделала правильные выводы.

В целом, стоя тогда в квартире бывшего мужа, я чувствовала себя на удивление спокойно - переживания и сомнения отступили, едва нога моя переступила порог прежнего жилища.

- Не стоит волноваться, - ответила бывшему. – Я пришла за мелочами вроде забытой тут маминой цепочки и за своей любимой чашкой.

- Вся эта чепуха выброшена в мусоропровод еще несколько лет назад, - злобно отреагировал Вадим.

- Да? Ты не против, если я осмотрюсь – вдруг осталось что-то ценное сердцу.

- Две минуты, - решил Вадим. – И убирайся, давай отсюда поскорее. Вообще странно, что ты пришла за хламом спустя столько времени. Думала, что я буду его для тебя хранить?

- Я что-то не понял, - подал голос Третий, и сделалось так тихо, что послышалось движение секундной стрелки на часах в зале. – Злата, ты что – плохо с мужем рассталась? Почему он ведет себя так, будто ты ему что-то должна? – Третий намеренно игнорировал Вадима, обращаясь только ко мне, и это не могло не задеть такого самовлюбленного человека, как бывший муж.

- Кому-то стоит держать рот закрытым, пока этот кто-то стоит в моей квартире, - Вадим полуобернулся к Артему и они схлестнулись взглядами.

Я не стала ждать развязки и подчеркивать, что половина этой квартиры – моя, потому что куплена была вскладчину, после продажи родительского дома. Промолчала и отправилась по делам.

Не знаю, чего ждал Третий, может, думал, что я достану из сумочки пистолет и пристрелю бывшего, подняв тем самым на уши весь дом, или что выйду из кухни с ножиком наперевес (тем самым – шпротным), и попру на здоровенного мужика, аки заяц на медведя, не знаю. Надеюсь, Третий думал обо мне чуточку лучше и не полагал, что мой интеллект равен разуму пятилетнего ребенка. Потому что даже удайся мне победить мужа в рукопашной, или, напав незаметно – без криков и возни, я слишком испачкалась бы, слишком наследила бы. Всего было бы – слишком.

Оттого, не знаю – разочаровала ли, порадовала своего друга, но я посетила ванную, после задержалась на кухне, и спустя минут пять вышла к мужчинам, как ни в чем не бывало – спокойная, безоружная.

- Мы уже уходим,- поторопилась внести ясность, пока они не кинулись друг на друга.

- Прекрасно, - прошипел Вадим. – Больше не приходи.

Я обернулась, посмотрела на него внимательно – знала, что последний раз видимся.

Кивнула.

Больше не приду. Мне больше нечего делать в этой квартире, в этом городе.

Взглядом показав Третьему на двери, вышла, и, не оборачиваясь более, спустилась по лестнице.

- Что это было? – догнал у крыльца, Артем.

Он был слегка взъерошен, но в целом не так уж и зол, как я думала.

- Нам пора обратно, - игнорируя удивление в голосе спутника, я зашагала в сторону гостиницы.

Собирались молча.

До вокзала, а потом, устраиваясь в купе, тоже не разговаривали. Когда поезд тронулся, я легла на нижнюю полку и закрыла глаза.

Влажное белье приятно холодило затылок. Было замечательно ни о чем не думать – покачиваться в такт перестуку, мерно забываться под этот нерушимый ритм.

Не размышлять о том, что я только что сделала.

Продажная, мстительная сука, я ведь убила его.

Убила.

Перед глазами, даже с закрытыми веками, плавали разноцветные пятна.

Затошнило.

Третий забарабанил по столику пальцами, чем отвлек меня от ощущения подступающей к горлу желчи. Через минуту я стала раздражаться и приготовилась разразиться руганью, поэтому рефлекторно сглатывала горечь обратно в желудок.

- Хватит, - не выдержала, когда он забарабанил какой-то узнаваемый ритм, напомнивший мне «Кукушку» Цоя. – Ты мешаешь мне спать.

- Да? – поднял брови Артем.

Я не видела его, но по голосу, интонации, точно знала, что сделал он именно так.

- Если не ясно, то я жду хотя бы каких-то объяснений. Мы притащились сюда – черт знает куда, в забытый богом городок, чтобы ты что – зашла к мужу повидаться? Напомнить тебе, что должна была сделать? – с каждым сказанным словом, Третий начинал злиться все больше.

- Отвяжись, - подскочила я на полке, чуть не протаранив лбом верхнюю. – Я сделала.

- В самом деле?

- Да!

- Что-то я не заметил.

- Слушай внимательно и хорошенько пораскинь мозгами, ладно? – издевательски начала я. – Все элементарно Ватсон, проще простого! У Вадима на кухне большая коллекция вин. Его любимое – страшная сладкая гадость, которую никто больше не пьет. От этого вина задница слипается, столько в нем сахара, но муж употребляет его регулярно – каждую пятницу, три бокала за присест. Так вот, в аптеке был куплен шприц и средство для гипотоников, которое быстро, в разы повышает давление. Сейчас препарат – в ополовиненной бутылке. Весь, до капли.

- Все гениальное – просто, - кивнул Третий и посмотрел внимательно, будто впервые увидел.

- Сегодня вторник, так что до пятницы порядком времени, и алиби, если потребуется, мы обеспечим, - я отвернулась, переведя взгляд на свои руки.

Они дрожали.

- Думаю, никто никого подозревать не будет. Подумай сама: мужчина за тридцать, трудоголик, изрядная доля спиртного, скачок давления, препарат, скорее всего, растворится в крови. Даже разбираться не станут, - Третий почесал бровь и сказал: - умно.

Ответить мне было нечего, поэтому я промолчала.

***

В воскресенье вечером позвонила Марина. В самом звонке не было ничего странного – обычно в это время мы и созванивались, но едва из ноутбука послышалось веселое «бульканье», сердце натурально провалилось куда-то вниз.

Всю неделю я мучилась кошмарами – снилось всякое: то, как жили с Вадимом, как расстались. Одна часть сознания извелась, не единожды пожалела, что пошла на поводу у Третьего, другая смиренно ожидала известий.

Артем, чувствующий мое настроение, на удивление был покладист, не донимал больше обычного, оставляя за мной расширенную зону комфорта. На такое благодушие я еще больше злилась – не то чтобы винила его целиком и полностью, нет, скорее, он раздражал спокойствием, которым я похвастать никак не могла.

Марина выглядела скучной, сонной. Под глазами залегли тени, кожа будто потускнела, хотя, вполне возможно, это был огрех освещения.

- Привет, - улыбнулась я, с трудом разжав онемевшие враз лицевые мышцы.

- Привет, Златка, - кивнула подруга.

Она опустила глаза и уже тогда я всё поняла. Что-то внутри оборвалось, стремительно полетело вниз, а потом разбилось на мелкие осколки. Было ли это «что-то» сердцем, совестью, чувством вины, не знаю.

- Что случилось? - спросила, ощущая, как от лицедейства к горлу подступает горечь.

Маринка подняла глаза, попросила:

- Только не плачь!

А потом сказала, что Вадим умер.

- Инсульт, - развела она руками, а потом обхватила себя на плечи, - лопнул сосуд, смерть произошла почти мгновенно. Он потерял сознание, любовница вызвала скорую, но врачи сделать уже ничего не смогли.

Говоря, Маринка плакала, а я застыла. Моргнуть не смогла, так сухо сделалось в глазах. Пошевелиться, сделать что-то, сказать – была не в силах.

- Перезвоню завтра, - сказала подруга, видя, что я окаменела.

Она отключилась, а я еще некоторое время смотрела на белый экран.

Вздрогнула, когда Третий опустил руки на плечи.

Молчал, а я готова была взорваться от пустоты, которая накатила, затопила все внутренности. Ненавидела себя – в тот момент ярко, как никогда.

- Зачем это было нужно? – потрескавшимися от сухости губами, спросила у Третьего.

- Чтобы сжечь все мосты, - глухо ответил он.

Этот ответ вызвал бурю протеста. Тряхнула зло плечами, сбрасывая его руки, встала.

- Тогда нужно еще убрать Маринку? Бывших коллег по работе? – закричала в лицо, взмахнула руками.

Невозмутимость его дала трещину, на одно мгновение, но я успела увидеть – Третий был раздражен, взволнован.

- Не говори ерунды, - сказал резко, - если ты не понимаешь элементарных вещей, то я не намерен показывать тебе все на пальцах.

- Да пошел ты! – крикнула я в ответ и ушла, напоследок заперевшись в комнате.

Следующие дни проплыли в непроглядном тумане. Я лежала в постели, переживала, как могла, смерть Вадима – плакала и просила прощения, зная, что он никогда не услышит.

Третий не беспокоил меня, только приносил еду, а потом сразу уходил.

На похороны не поехала – знала, что не выдержу. Чувство вины было таким острым, что впору было вскрывать им вены.

Еще через несколько дней Третий принес адреса.

Я сидела на подоконнике, Счастливчик скрутился бубликом под согнутыми в коленях ногами, утешал, как только мог: грел теплым мехом, урчал и щекотал усами.

Третий вошел без стука, давая понять, что безмолвный траур окончен. Посмотрел на меня, на убранную комнату – в последние дни я не знала, куда себя деть, вот и трудилась, а потом протянул согнутый пополам лист.

Теперь адреса мне были нужны даже больше, чем раньше – я должна была завершить задуманное, доказав себе, что смерть Вадима была не напрасной, не пустой блажью спятившего любовника.

Взяла лист, развернула. На нем было три адреса – два в столбик, а третий особняком – под жирной чертой.

Подняла глаза на Третьего – он следил за мной с наигранной ленцой во взоре.

- Поймешь, - ответил он, а потом вышел, тихо затворив за собой дверь.

Я собралась в рекордные сроки, да и что там было, тех вещей – небольшая сумка и перевозка с котом.

Третий что-то варил на кухне, не обращая на мою возню никакого внимания – знал, что будет так. Не мог не знать, что сбегу сразу, как только заветная бумажка окажется в кармане.

На улице крупными хлопьями шел снег. Календарная зима подходила к концу, но в северном краю ей царствовать еще долго, вот снег и укрывал землю, напоминая, что рано ей еще просыпаться.

Я постояла на крыльце, послушала тишину, подышала морозным, чистым воздухом. Вернулась в дом – на этот раз необходимо было попрощаться. Сжечь мосты, как сказал Третий, чтобы некуда было возвращаться.

Он обернулся, держа в правой руке ложку, а потом отложил ее в сторону и повернулся всем телом. Глянул выразительно – вопросительно выгнув бровь.

- Не обманул? – спросила, прислонившись головой к дверному косяку.

- Нет, - просто ответил он, покачав головой, - там подлинные адреса.

Третьему было не обидно от того, что я подозревала его во лжи. Думаю, больше его задевало, что не пожелала остаться с ним на положенные полгода.

Мне нечего было больше сказать, и оттого трижды успела пожалеть, что вернулась проститься, но, продолжала стоять и смотреть. Впитывать его настроение, запоминать черты, силу, которой он был наделен, и которая сквозила в каждом жесте.

Третий был важной фигурой на шахматной доске моей жизни – ему довелось сыграть судьбоносную роль, он выступил почти что богом, сначала спася меня от смерти, а потом, заставив отобрать чужую жизнь. Наверное, поэтому я чувствовала к нему что-то необъяснимое, не поддающееся расшифровке, не имеющее названия.

Третий был опасным, слишком опасным человеком. Он был чересчур сильным, странным для обычной жизни, где положено исполнять привычные роли – играть в мужа и жену. Для него эти социальные каноны были пустым местом – он говорил «хочу тебя» или «ты убьешь своего бывшего мужа», а потом как ни в чем не бывало, готовил мясной соус, разжигал огонь в камине и доводил до исступления ласками, прикосновениями рук, губ, языка.

Он был другим, отличимым от основной массы мужчин, и эта его особенность манила меня, как манил огонь глупых мотыльков.

- Что застыла? – насмешливо спросил он.

Улыбнулся криво, любимым жестом выгнув бровь.

- Я ухожу, - сглотнув, ответила я, отлепившись, наконец, от дверной лутки.

- Заметил, - кивнул Третий, - скатертью дорожка.

- У нас был уговор, - напомнила я, - что ты поможешь.

Третий рассмеялся, закинув голову к потолку.

- Я тебе уже помог, - сказал, отсмеявшись, - катись.

Мне было, что сказать в ответ, но я не стала зря сотрясать воздух. Ушла, напоследок отсалютовав Третьему и заметила, как он усмехнулся в ответ.

***

Настроение было на удивление приподнятым. По дороге в город даже подобрала голосующего на обочине попутчика. У парня сломалась машина, а ехать нужно было срочно: он объяснил, что ждать эвакуатора, не всегда выезжающего на вызов вовремя, возможности нет, поскольку время дорого, и я, пожалев, незнакомца подобрала. Веселый паренек в знак благодарности рассказывал анекдоты, нахваливал внешность кота, а тот, с присущим ему смирением, терпел поглаживания и потискивания.

Уже в черте города, высадив нового знакомого около метро, заехала в супермаркет за продуктами.

Такую неспешность, неторопливость даже, оказывала бумажка, что покоилась во внутреннем кармане пальто. Как остается нетронутой вишенка на торте, а самая вкусная конфета припасается для конца чаепития, так и я оттягивала главное, зная – теперь ничто не помешает совершить задуманное.

И все же, час настал. Квартира была убрана, ужин приготовлен и частично съеден. В интернете я загуглила адреса, отметив их на карте.

Первый жил в соседней области, в крупном городе.

Второй на юге, практически рядом с моей родной станицей. Третий адрес – не имеющий ни улицы, ни номера дома, оказался больше похожим на координаты и те так же располагались вблизи моего былого пристанища.

***