Возможно, на этот раз

Глава 9

Я понимала: если моя мама еще хоть раз рассмеется над очередной глупой шуткой Эндрю, я окончательно свихнусь. Сначала Эндрю сел с нами за один стол, потом показал маме миллионы фотографий (в том числе мою, на которой ему удалось запечатлеть то выражение лица, с которым я, видимо, смотрела на него постоянно). Теперь они обсуждали еду. Вернее, моя мама спрашивала: «А это из чего приготовлено?», – тыкая пальцем в угощения на своей тарелке. Эндрю вел себя вежливо, даже слишком вежливо, но в глазах у него мерцал насмешливый огонек, и я прекрасно видела, что про себя он тихо глумится над моей мамой.

Наконец я заметила, как Кэролайн идет к дереву, под которым раньше был установлен микрофон. Она огляделась по сторонам – вероятно, в поисках микрофона, который Мика где-то припрятала. Потом она прочистила горло и громко объявила:

– У меня есть для вас игра!

Мне казалось, что игру вести буду я. Но едва я встала с места, Кэролайн замахала на меня руками, как будто предусмотрела мою реакцию.

– Будет здорово, если в ней поучаствуют все мамы и дочки. – Она явно обращалась ко мне. – Вы все знаете, каков главный приз: барбекю!

– Барбекю? – переспросил Эндрю, когда Кэролайн принялась раздавать всем желтые листочки и ручки.

– «Барбекю Хэнка», – ответила мама. – Лучшее в городе.

– Единственное в городе, – добавила я.

– Потому и лучшее, – сказал Эндрю.

– Именно, – с улыбкой согласилась мама.

Я еле сдержалась, чтобы не фыркнуть. И как Эндрю удавалось завоевать расположение абсолютно всех моих близких?

– Вам стоит попробовать барбекю моего отца, – заявил Эндрю.

– О, дорогой, я с радостью попробую барбекю твоего отца, – ответила мама. Эндрю воззрился на меня, озадаченно приподняв брови.

– Мам, – мрачно протянула я.

– Что? Я просто констатировала факт. Если барбекю у него получается таким же вкусным, как эти забавные яйца, то оно мне непременно понравится. – Она помахала вилкой над кишем, к которому едва притронулась.

– В вашей закусочной разве не подают киш, мисс Эванс? – спросил Эндрю.

– Можно просто Ларисса. И нет, не подают. Наша специализация – жирные блюда из яиц и кучи сыра.

Кэролайн подала нам с мамой два желтых листка бумаги.

– Веселитесь, – произнесла она.

Вздохнув, я взяла бумагу и ручку. Эндрю наклонил голову, пытаясь прочитать, что написано на листке моей мамы. Она положила опросник на стол между ними.

– Ты мог бы помочь мне ответить на вопросы про Соф, – сказала она.

– Он не мог бы, – проворчала я. – Он обо мне ничего не знает.

Эндрю взял ручку.

– Я буду вашим секретарем, – сказал он моей маме. Быстро пробежав глазами вопросы, он начал зачитывать их: – Какая у нее любимая книга?

Я опустила взгляд, понимая, что у меня нет шансов избежать этой игры и чем больше я буду сопротивляться, тем больше Эндрю будет наслаждаться моментом. Притворившись, что мне все равно, я попыталась сосредоточиться на листке с вопросами. Мамина любимая книга. Она терпеть не могла читать. Отдыхая после работы, она или встречалась с подругами, или запоем смотрела какой-нибудь сериал. Я оставила поле пустым.

– Проще простого, – ответила мама. – Она любит «Гарри Поттера».

Я и правда любила «Гарри Поттера», но эти книги уже несколько лет как не занимали первую строчку в моем личном топе.

– Любимая музыка? – продолжил Эндрю.

Я написала «классический рок» на мамином опроснике.

– Ей нравится всякая попса, – ответила мама. – Типа Тейлор Свифт. Или этих ребят, которые одеваются в стиле восьмидесятых.

– «Walk the Moon»? – попытался угадать Эндрю.

– Может быть?

И снова она на пару лет отставала в своем представлении о моих вкусах.

– Самый неловкий момент в ее жизни? – зачитал Эндрю.

– Прямо сейчас – очень точный ответ. – Я подняла руку.

Мама рассмеялась.

– Нет-нет-нет. Я могу вспомнить и получше. Когда ей было двенадцать, мы были у озера в День независимости…

– Серьезно, мам?

Эндрю откинулся на спинку стула, как будто в ожидании, что перед ним вот-вот развернется увлекательное цирковое представление.

– …и ее вырвало прямо на Чарли, в которого она на тот момент была нехило так влюблена.

Я закрыла лицо руками.

– Бедняга Чарли, – прокомментировал Эндрю.

– Бедняга Чарли? – рявкнула я, подняв голову. – Он засунул мне в сэндвич червя из своей коробки с рыбными приманками. Он этого заслуживал.

– Да, Эндрю, будь осторожен, – расхохоталась мама. – Настраивать Софи против себя – опасная затея.

– Я боюсь, этот совет запоздал, – сказал он.

– О да, – заверила я его.

Мама разинула рот, а потом закатила глаза.

– Она просто шутит.

– Честное слово, не шучу.

– Вернемся к вопросам, – прервал нас Эндрю, снова склоняясь над листочком. – Что Софи любит делать, когда на улице дождь?

Мама прищурилась, задумавшись.

Водить машину – вот что я любила делать дождливым днем. Мне нравилось слушать, как дождь стучит по металлической крыше. Иногда я парковалась у озера, или у канала, или у исторического дома в центре города и смотрела, как вода идет кругами от капель или бурным потоком стекает с карнизов.

– Она ненавидит дождь. И боится грома.

Я изумленно вытаращилась на маму. Грома я уже давно не боялась.

Но потом меня осенило: мамино представление обо мне отставало не просто на пару лет – а ровно на пять. Она все еще жила тем летом, когда от нас ушел отец. После этого она просто перестала обращать внимание на что бы то ни было. Это не должно было казаться мне удивительным – оно и не казалось. Просто до настоящего момента у меня не было тому никаких доказательств.

Эндрю уставился на меня, и я поспешила снова нацепить маску безучастности.

– Это правда? – спросил он.

– Что – правда?

– Что ты боишься грома?

– Ты что, пытаешься сжульничать? На кону «Барбекю Хэнка».

На своей бумажке я написала ответ за маму: «Пить кофе и смотреть черно-белые фильмы». Когда я подняла голову, Эндрю рассматривал нас обеих, переводя взгляд то на меня, то на мою маму.

– Вы совсем не похожи друг на друга, – объявил он наконец.

Разумеется, он был прав. Моя мама была бледной голубоглазой блондинкой, я – шатенкой с оливковой кожей и темно-карими глазами.

– Софи вся в отца, – ответила мама. – Он был итальянцем.

– Есть, мам, – поправила я.

– Что – есть?

– Папа и есть итальянец.

– Был, есть. – Она невнятно помахала рукой в воздухе, как будто от времени глаголов ровным счетом ничего не зависело.

– Твой папа из Италии? – спросил Эндрю меня.

– Его родители. Он сам вырос здесь, – ответила мама вместо меня.

Возможно, почувствовав легкую угрозу в ее голосе, Эндрю решил воздержаться от последующих расспросов и вместо этого снова вернулся к списку:

– Окей, мисс Эванс, еще один вопрос. Назовите какую-нибудь вредную привычку Софи.

Мне стало интересно, что она сможет ответить на это. Пять лет назад я оставляла грязную одежду на полу, а всякие художественные принадлежности – на столе в полном беспорядке. На этом мои вредные привычки заканчивались. Взявшись за ручку, я чуть не записала на своем листке: «Мама вечно думает только о себе», – но заставила себя остановиться и вместо этого вывела: «Частенько опаздывает».

– Может, на этот вопрос ответишь ты? – обратилась мама к Эндрю.

Я скрестила руки на груди и воззрилась на Эндрю с вызовом, молчаливо пытаясь донести до него сообщение: Лучше тебе этого не делать. Но, как я уже поняла, вредной привычкой Эндрю было полное неумение прислушиваться к чужим советам, а поэтому он, разумеется, ответил.

– Вредная привычка? – Он пожевал губу и прищурился. – Всех критиковать. Или упрямство. Или замкнутость.

– Предполагалось, что ты выберешь один вариант ответа, – съязвила я.

– Я не удержался.

– Куда уж тебе. – Я выхватила бумажку из его рук. – Мне кажется, пора заканчивать. Все равно мы не сможем выиграть, потому что я участвовала в создании игры. – Ни в чем я не участвовала, конечно, но вся эта ситуация мне уже порядком поднадоела.

– Какая жалость, – сказала мама. – Мы бы определенно выиграли. – Она взяла мой листок и просмотрела, что я там написала. – Да, точно бы выиграли. Ты хорошо меня знаешь. – Она передала листок Эндрю, как будто детали ее жизни не были ему абсолютно безразличны. – Но ты ничего не ответила на вопрос про «самый неловкий момент», Соф.

– Я ничего такого не вспомнила.

Иногда я сомневалась, что мою маму вообще что-то могло смутить. Я знала, что она чувствовала себя униженной, когда мой отец бросил ее, чтобы открыть магазин для серферов в Южной Калифорнии и тем самым воплотить в реальность мечту всей своей жизни – с которой ни она, ни их дети, судя по всему, не имели ничего общего. Они с мамой всегда говорили, что поженились слишком рано. Они тогда едва знали друг друга.

Унижение и неловкость все-таки были разные вещи. В любом случае, вряд ли такое стоило писать на кусочке ярко-желтой бумаги в надежде выиграть поход на барбекю.