Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Глава 14

Марши никому не сказали, что рукопись Пегги передана нью-йоркскому издателю, поскольку никто из них не верил, что книга будет принята. И пока Пегги не оставалось ничего другого, как просто перестать думать о рукописи. Лэтему был отдан ее единственный полный экземпляр. И хотя у Пегги остались, конечно, груды переписанных и забракованных страниц и черновиков, которые Бесси убрала подальше, восстановить по ним книгу в случае чего было бы чрезвычайно трудно.

У Пегги не было никакой возможности насладиться неожиданно выпавшим на ее долю досугом, когда не нужно было сидеть за рабочим столом и при этом не испытывать никаких угрызений совести. Дело в том, что через две недели после отъезда Лэтема Юджин Митчелл перенес операцию на желчном пузыре, и теперь Пегги дни напролет проводила сначала в госпитале, а потом в доме на Персиковой улице, ухаживая за отцом, поскольку у Кэрри Лу, жены Стефенса, было на руках двое маленьких мальчиков и она не могла уделять свекру много времени.

В мае Пегги вновь попала в аварию, почти в то же самое время, что и в прошлом году. Она была одна в машине и притом «такая уставшая», как говорила сама Пегги, «как гончая в конце охоты», а ее нога по-прежнему доставляла ей массу неудобств.

Лучи заходящего солнца отражались от капота, как от зеркала, и ей приходилось щуриться, глядя на дорогу. Неожиданно, как описывала потом Пегги, со стороны боковой улицы вылетела другая машина, которую она не заметила раньше из-за слепящих лучей солнца. Чтобы избежать столкновения, Пегги резко свернула в сторону, ее машина подпрыгнула на бордюре и резко затормозила, а Пегги бросило на руль. От этого толчка вновь пострадали ее только что залеченные спина и нога, а в остальном она была невредима.

Пегги наотрез отказалась вновь надеть корсет, но согласилась на ежедневные диатермические процедуры.

А потом — вновь ЧП: как-то вечером, через две недели после аварии, в гостях у Маршей был один из друзей. Увлеченный беседой, он подбросил в руке бутылку виски, которую держал, собираясь налить себе. Бутылка выскользнула из рук, и так как Пегги была на целый фут ниже гостя и стояла перед ним, слушая его, бутылка приземлилась как раз на ее голову.

От удара Пегги потеряла сознание. Ее доставили в госпиталь, где, определив небольшое сотрясение мозга, врачи разрешили увезти ее домой для отдыха и лечения.

Прошло шесть недель, и она уже чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы вновь принять участие в ежегодном съезде Ассоциации прессы, проходившем, как и в прошлый раз, в Луисвилле. В этой поездке Марши отпраздновали десятую годовщину своей свадьбы.

Домой Пегги вернулась, чувствуя себя как никогда бодрой и полной сил, с большим желанием работать. Прошло уже три месяца, как Лэтем написал ей, что берет рукопись в Нью-Йорк, и 9 июля Пегги пишет ему письмо с просьбой вернуть роман, объясняя, что, поскольку она относится к тем «нескладным и невезучим людям, которые непременно то столкнутся с пьяным водителем за рулем, то упадут с лошади, то в шутку получат от гостя удар бутылкой по голове», или же заболеют инфлуэнцей или артритом, или вдруг начинают пользоваться большим спросом у друзей по случаю рождения у них младенцев — последнее, кстати, «много хуже, чем все вышеперечисленные катастрофы», вместе взятые, то ей следует использовать момент, когда она может и хочет работать. «Однако я сознаю, что это лишь вопрос времени, когда мне повесят руку на перевязь или проломят череп. Для меня писательство — это своего рода прокладка, отделяющая одну травму от другой, и поскольку в данный момент я вся состою из одного куска, то было бы пощечиной провидению не воспользоваться случаем. Так не могли бы вы вернуть мне рукопись?»

И далее Пегги пишет, что по-прежнему продолжает присматривать для Лэтема молодых писателей в Джорджии. Так, в мае она писала ему об историке по имени Мармадюк Флойд, написавшем книгу, но поскольку Лэтем не попросил ее продолжать в том же духе, она спрашивала, интересуют ли его по-прежнему молодые авторы.

В тот же день Пегги пишет и Лу Коул о том, что хотела бы получить свою рукопись обратно. Ни одно из этих писем не дает оснований думать, что Пегги поменяла свое мнение в отношении возможной публикации книги; нет, скорее можно сделать вывод, что она просто боялась упустить открывшуюся возможность, позволив издательству иметь дело с рукописью, находившейся в столь хаотичном состоянии.

Но беспокоилась она зря, через несколько дней пришел вот такой ответ от Лэтема:

«Пожалуйста, откажитесь от своего требования. Я просто в восторге от тех возможностей, которые заложены в вашей книге. Я верю, что если ее должным образом закончить, у нее будут все шансы на огромный успех, и, на мой взгляд, вам удалось создать в лице Пэнси очень жизненный и незабываемый образ. А целый ряд сцен из романа прочно засел у меня в голове. Отсюда вы можете сделать вывод, насколько я заинтересован вашей книгой, и, надеюсь, не будете настаивать на возвращении рукописи до тех пор, пока наши консультанты не познакомятся с ней».

Но что не нравилось Лэтему, так это имя одной из главных героинь — «Пэнси», которое, как ему казалось, имело некий неприятный подтекст (на Севере — обращение к гомосексуалисту). Кроме того, он сообщал Пегги, что рукопись направлена профессору Эверетту из Колумбийского университета для ознакомления и рекомендаций, как лучше переработать и завершить роман.

За тот короткий промежуток времени, прошедший между письмом Пегги от 9 июля, в котором она просила вернуть рукопись, и до ответа Лэтема от 17-го, в доме Маршей случилось очередное несчастье: заболела менингитом Бесси и в течение первых дней болезни находилась в критическом состоянии. Она лежала в палате для цветных в атлантском благотворительном госпитале, но не потому, что не могла бы заплатить за хорошую больницу или Марши отказались бы заплатить за нее, а потому, что в Атланте не оказывались платные медицинские услуги черным, что на деле означало отлучение их от квалифицированной медицинской помощи и ухода. Пегги потратила много времени на то, чтобы проследить за тем, какое лечение получает Бесси, но как только та пошла на поправку, Пегги написала Лэтему, что будет свободна для работы где-нибудь через неделю.

В издательстве, однако, колесо уже закрутилось, и 21 июля Пегги получает телеграммы от Лу Коул и Гарольда Лэтема одновременно. Лу сообщала:

«Макмиллан ужасно взволнован твоей книгой, но я взволнована больше всех тчк Всегда знала про твой мировой удар даже когда этого никто не мог видеть тчк Компания строит грандиозные планы в отношении книги как только ты закончишь ее тчк Ален (Тейлор) и Джеймс (Путнэм, один из руководителей издательства, с которым Пегги познакомилась в Атланте через Лу) шлют свои любовь и поздравления вместе со мной».

Телеграмма Лэтема гласила:

«Мой восторг в отношении вашей книги разделили и наши консультанты тчк Мы бы хотели немедленно заключить контракт на ее публикацию тчк 500 долларов аванс половина после подписания остальные после представления рукописи 10 % ройялти за первые 10 тысяч экземпляров за остальные 15 % тчк Еще раз мои поздравления и заверения что мы приступаем к изданию книги с огромным энтузиазмом и большими надеждами тчк Телеграфируйте свое согласие могу выслать контракт немедленно».

Эти сообщения привели Пегги в состояние, когда могут помочь только таблетки люминала, как писала сама Пегги Лэтему, холодный компресс на голову и долгий приятный сон. Но прежде она все же позвонила на работу Джону, чтобы сообщить ему эту новость. Ее худшие опасения и самые радужные мечты, похоже, становились явью.

Совершенно очевидно, что если Пегги действительно не хотела публиковать книгу, то в тот момент у нее была возможность принять окончательное решение и ответить отказом. Но когда Джон вернулся вечером домой, она отправила две телеграммы: одну — Лу, другую — Лэтему, в которых сообщала, что сможет дать согласие на публикацию романа в издательстве Макмиллана лишь после получения самого контракта.

Следом Пегги пишет Лэтему письмо, в котором интересуется, не будет ли она обязана, в соответствии с контрактом, предоставить рукопись к определенному, оговоренному в нем сроку — условие, которого она боится, поскольку является «особым объектом для кар господних», и потому никогда не знает сегодня, не получит ли она завтра «сломанную шею, бубонную чуму или другие подобные огорчения, могущие помешать работе». Хотя и спешила его заверить, что не предчувствует пока никаких катастроф и что вот уже шесть месяцев, как она обходится без них. «Но чувствую, — пишет Пегги, — что просто обязана предупредить вас о такой вероятности».

Она просит выслать ей отзыв и рекомендации профессора Эверетта, а затем, признаваясь, что незнакома с издательским делом, выражает удивление, неужели «Макмиллан» может позволить, чтобы подобные предложения и советы попадали в руки автора до подписания контракта: ведь, беспокоилась она, профессор Эверетт может предложить внести такие изменения, на которые автор не согласится или которые не сможет сделать.

Безоговорочного согласия она Лэтему не дала: «поскольку я происхожу из семьи юристов, — объясняла она, — я не могу одобрить какой-либо контракт, вне зависимости от его привлекательности, без ознакомления с ним, а потому пришлите мне его, пожалуйста, и я отвечу вам сразу же, как только ознакомлюсь с ним». И завершает свое письмо утверждением, которое, правдиво оно или нет, Пегги повторяла снова и снова все последующие годы:

«Я никогда не думала, что получу предложение опубликовать мою книгу, поскольку писала я ее просто для того, чтобы развлечь себя и мужа и убить время в течение долгих месяцев моей болезни».

Лэтем же, не мешкая, выслал Пегги восторженный отзыв профессора Эверетта, ухитрившегося вместить все содержание романа объемом 600 тысяч слов в пять машинописных страниц.

Заканчивался его обзор следующими критическими пожеланиями:

«Это действительно прекрасная книга. Человеческие качества ее героев будут замечательно выглядеть на любом историческом фоне, но когда этим фоном становятся Гражданская война и Реконструкция — эффект возникает поразительный. К тому же книга в высшей степени художественна. Возьмем, к примеру, сцену бегства из Атланты. Смешное, нелепое появление аристократической миссис Элсинг утром, когда она, неистово нахлестывая лошадей, покидает город в экипаже, набитом мукой, фасолью и беконом. Или взять сцену с Пэнси, брошенной среди ночи. Ее лошадь истощена, повозка сломана, но и то, и другое — бесценно, и лишь такой сильный человек, как Ретт Батлер, мог в обстановке всеобщего бегства добыть их. В Таре Пэнси сталкивается вплотную с голодом. Но ни одной ссылки не делает автор на предыдущую сцену — лишь ускоряется темп романа. Возможно, именно из-за авторского умения управлять темпом книга и производит столь глубокое впечатление. По воле автора события замедляются, происходя как бы вне времени, в вечности, а не в реальной жизни. Как это происходит, когда, например, подобно королю Лиру Пэнси узнает, что «самое худшее не наступило, пока мы можем сказать: “Это хуже всего”».

Во что бы то ни стало приобретите книгу. Но она должна быть хорошо издана. В оригинале, который мы должны будем подготовить, дюжина строк сможет сделать связки на месте существующих сейчас брешей… Там действительно есть обескураживающие пропуски окончаний, и время от времени чьи-то волнующие чувства и эмоции так или иначе удивляют.

Я уверен, что это не просто хорошая книга. Это бестселлер. Она много лучше, чем книга Старка Янга (автора только что опубликованного романа о Гражданской войне «Такая красная роза»), а литературный прием, использованный автором, когда отрицательный персонаж вызывает пробуждение сочувственных эмоций, представляется мне восхитительным.

Конец кажется грустным, поскольку в нем нет определенности в намерениях Ретта продолжать совместную жизнь… Берите книгу немедля. Скажите автору, что не нужно ничего переделывать, лишь дописать связующие вставки, чтобы ликвидировать бреши в тексте, и усилить последнюю страницу».

Через два дня, 27 июля, Пегги срочной почтой отправила ответ Лэтему, в котором писала, что «не ожидала получить столь замечательный отзыв» и что лишь благодаря стойкости духа она удержалась от того, чтобы вновь «лечь в постель, принять люминал и положить лед на голову». Профессор Эверетт сделал ряд оговорок по поводу использования автором некоторых слов и выражений и писал, что «автор не должен допускать выражения собственных чувств, что имеет место в одном или двух местах романа, где говорится о неграх». Пегги согласилась, что он абсолютно прав, и добавила, что она старалась изо всех сил избежать яда, злобы, предубеждений и жестокости. И если они все же есть в книге, то виновник их появления не автор, а герои романа, имеющие собственные глаза, уши и языки, объясняла она. И яд, и злоба, и предрассудки появляются «как реакция героев на то, что они видят, слышат и чувствуют».

Так, Эверетт недоволен такими выражениями, как «обезьянье лицо Мамушки» и «черные лапы», — эпитеты, которые она готова изменить, хотя и «не имела в виду выказать неуважение к Мамушке. Просто она часто слышала, как сами негры называли свои руки черными лапами, а когда старая морщинистая негритянка печальна, ни на кого в мире она не похожа больше, чем на больную обезьяну. Но я просто не представляла, насколько иначе это звучит, когда написано».

Согласилась она с Эвереттом и в том, что в уходе Ретта все же остается некоторая неопределенность, но при этом добавила: «Я думаю, что в конце концов ей удастся вернуть его». Похоже, это был единственный случай, когда Пегги высказалась подобным образом в отношении того, удастся ли Пенси вернуть Ретта. Она допускала, что, «возможно, было бы и не вредно намекнуть на это в романе чуть более определенно», но при этом добавляла: «Когда я писала эту книгу, я хотела оставить конец открытым для читателя, хотя и понимаю, что это не самый лучший писательский прием!»

Последнюю часть романа Пегги не читала уже более двух лет и теперь, когда на руках у нее не осталось даже копии рукописи, она «смутно помнила», что сделала, кажется, не более чем набросок заключительной главы, и высказала предположение, что после доработки эта глава примет более определенный вид, чего, собственно, и желает профессор Эверетт.

Тогда же она заявила, что намерена вставить в роман тот вариант, в котором Фрэнк Кеннеди умирает от болезни, а не погибает во время вылазки ку-клукс-клана, из тех соображений, что «тема ККК очень подробно разработана другими авторами». Ведь вариант с кланом она написала, когда, перечитав эту часть романа, почувствовала, как «явно падает читательский интерес после шестой главы». «Включение клана было попыткой усилить эту часть романа, не прибегая к использованию большого количества мелодраматических эпизодов».

Пегги попросила Лэтема позволить ей закончить роман, убрав версию с кланом, но если ему это не понравится, то она готова оставить и прежний вариант. И продолжала: «Это относится и к тем замечаниям, которые были высказаны в отношении заключительных глав романа. Если вам не нравится, как они сделаны, дайте мне знать, и я все переделаю. Я переделаю конец так, как вам будет угодно, за исключением одного — я не смогу сделать его счастливым».

Никому в издательстве Макмиллана не нравилось имя главной героини — Пэнси, ибо на Севере им пользовались при обращении к женоподобному мужчине. Но южане, объясняла Пегги Лэтему, воспринимают это имя как совершенно обычное, однако она обещала, что если нынешнее имя ее героини воспринимается на Севере как оскорбительное, «подумать о другом, столь же неподходящем».

Поскольку большая часть глав не была пронумерована, и у Лэтема, и у профессора Эверетта были трудности с определением хронологии повествования, а, например, два персонажа — дочь Пэнси Элла и бывший каторжник Арчи — появляются в романе совершенно внезапно, без каких-либо предисловий.

К смущению Пегги, выяснилось, что те главы, в которых эти персонажи появляются, просто не были отданы Лэтему, а поскольку Бесси, следившая в доме Маршей за бумагами, была больна, поиски, предпринятые самой Пегги, успехом не увенчались, хотя ей и удалось обнаружить незаконченные наброски, которые она и послала Лэтему с припиской: «Лучший способ разместить их в рукописи — это сказать, что они должны следовать за главой, повествующей о смерти Джералда О’Хары».

Она ни словом не обмолвилась о контракте, чем очень расстроила издательство. Причина, однако, была в том, что документ просто не прибыл еще в Атланту — в юридическом отделе «Макмиллана» забыли отправить бумагу срочной почтой.

30 июля Лэтем пишет ей:

«Моя дорогая миссис Марш.

Только что получил ваше письмо от 27.07 и сделал вывод, что, когда вы писали его, контракта вы еще не получили, поскольку даже не упомянули о нем. Надеюсь, что за это время вы получите его и он вас устроит. Если же это будет не так и вам захочется что-либо изменить в нем, дайте мне знать, что именно, и я посмотрю, что для этого можно сделать. Как видите, я не смогу чувствовать себя полностью счастливым, пока подписанный контракт не станет свершившимся фактом.

Я рад, что вам понравился отзыв… Полагаю, что ваше предложение воздержаться от критики заключительных глав романа (конца взаимоотношений Пэнси — Ретта), пока рукопись не будет окончательно доработана, — это именно то, что в данном случае нужно. Мы очень верим в эту книгу. Очень. И хотим, чтобы она стала одной из лучших наших книг. И если мы опубликуем ее, мы не пожалеем усилий на то, чтобы обеспечить ей максимальный успех. А мы верим, что успех ей гарантирован. Поэтому не думайте, что мы будем колебаться в своей решимости иметь с вами дело до последнего.

Мне бы хотелось, чтобы вы поняли, как я отношусь к вашей книге. Мне кажется, я так счастлив, словно сам написал ее.

Искренне ваш Гарольд Лэтем».

С самого начала Лэтем почувствовал уверенность, что Пегги Митчелл Марш написала книгу, которая по популярности сможет дать фору многим другим романам. Ибо миссис Марш поведала захватывающую историю, которая удерживает читательский интерес на протяжении двух тысяч страниц, составляющих рукопись… И это несмотря на то, что окончательный выбор вариантов для многих глав был еще под вопросом, а последняя глава и та, в которой рассказывается о смерти Фрэнка Кеннеди, особенно. Но мотивация поступков героев при этом не вызывает сомнений: так, например, в случае с Фрэнком Кеннеди, независимо от того, умрет он от болезни или от шальной пули, — вина Пэнси в преждевременной смерти мужа остается неизменной. А кроме того, смерть Фрэнка по любой из причин должна дать толчок отношениям Пэнси и Ретта. И в конечном счете Ретт, получив все, что может взять настоящий мужчина от равнодушной к нему жены, вынужден будет уйти от нее — опять же независимо от выбора окончательного варианта последней главы.

Позднее Ф. Скотт Фитцджеральд как-то заметил, что в книге нет «ни одного элемента из тех, что отличают настоящую литературу, — особенно в области исследования человеческих чувств». Лэтем думал во многом так же. Прекрасный и очень опытный редактор, он ясно сознавал, что его «открытие» — отнюдь не шедевр. Но в то же время был убежден, что книга просто «неотразима».

Пегги Марш, по его мнению, была настоящим гением повествования, что позволяло ей быть достоверной и убедительной в своем творчестве. И, что еще важнее, эта женщина была лучшим рассказчиком из всех, с кем ему приходилось сталкиваться за долгие годы работы в издательстве. Она умела так управлять сотнями событий и героев, что нигде на протяжении всего романа не позволила действию «провиснуть» или остановиться, и при этом так смогла рассказать историю любви, что страстность, характерная для отношений двух главных героев, не ослабевала до самой последней страницы романа.

Поражало и то, что, несмотря на невероятные размеры романа, даже самые второстепенные его герои были легко узнаваемы и появление каждого из них на страницах книги было абсолютно оправданно и необходимо.

Нельзя утверждать, что характеры главных героев оригинальны и не имеют аналогов в литературе. Пэнси, например, во многом напоминает героиню Теккерея Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия», а Ретт Батлер — Святого Эльма. Но вот развитие их судеб, события их жизни — все это принадлежит только миссис Марш и больше никому, поскольку у читателя создается впечатление, что события романа не пересказаны для него автором, а происходят на его глазах — и всякий раз впервые. Книга была не просто увлекательным чтивом, она была о Юге и затрагивала как события военного времени, так и Реконструкции. А на подобный временной размах не решались другие писатели-южане, хотя надо сказать, что в 1935 году подобное сочетание было бы как нельзя более кстати. Ведь Соединенные Штаты не только совсем недавно пережили войну, но и тягчайшую из всех депрессий, во время которой человеческая жизнь вновь обесценилась и лишь натуры стойкие, подобные Ретту и Пэнси, сумели обернуть события к собственной выгоде.

Вот почему Лэтем твердо знал одно: он не должен позволить уплыть этой книге у него из рук, и потому был готов сделать все, что в его силах, чтобы угодить этой невероятной миссис Марш, которая, как он теперь понял, была намного более неискушенной и наивной в издательских делах, чем это было позволительно для писателя.

В начале августа Пегги получила свой контракт и, тщательно изучив его с отцом и Джоном, составила послание Лэтему, в котором задала несколько вопросов, касающихся некоторых пунктов и формулировок этого документа.

Во-первых, она высказала пожелание, чтобы в контракте появилось более четкое и ясное описание книги, ибо, по мнению ее отца, «юриста старой школы, способного всерьез исследовать техническую сторону сооружения стога сена», отсутствие четкой идентификации собственности может превратить любой контракт в юридически неполноценный документ. И чтобы избежать этого, Пегги предложила заменить определение произведения «роман» на «роман из жизни Юга» (точное название романа будет определено в дальнейшем).

Кроме того, она оговорила свое право на одобрение обложки книги, с тем чтобы в ее оформлении не было ничего, что могло бы «насмешить или возмутить». Ну и в отношении пункта, который гласил, что «права на экранизацию и драматические постановки принадлежат автору до публикации книги», она задавалась вопросом: «А после публикации?», указывая, что и права на переиздание книги сформулированы аналогично.

В отношении процедурных вопросов в контракте было сказано, что «все расхождения будут решаться по взаимному согласию сторон», и Пегги интересовалась: а если такого согласия достигнуть не удастся — тогда как быть? «Сможем ли мы, например, сейчас уладить все и прийти к согласию?» Волновала ее и такая вероятность: «А что, если «Макмиллан» обанкротится?»

Лэтем показал ее письмо Лу Коул. Отношения двух женщин стали за последнее время более прохладными. Лу считала, что это она «открыла» Пегги и ее роман, и очень гордилась этим. Но когда «Макмиллан» предложил Пегги опубликовать книгу, Лу стала испытывать то, что называется «зависть соперника». Дело в том, что Лу, хотя и написала сама документальную книгу, никем так не восхищалась, как людьми, способными писать романы.

5 августа Лу пишет довольно язвительное письмо своей старой приятельнице:

«Мое дорогое дитя.

Могу ли я позволить себе заметить, что ты имеешь дело не с издателем пятого сорта? Если бы твой контракт прислал тебе Гринберг, то все твои подозрения — действительно все подозрения — можно было бы легко понять. Но контракт пришел от нас, и это обычный стандартный документ, который каждый из 22 тысяч наших авторов подписывал без всяких колебаний! В том числе и я сама. Все дополнительные пункты сформулированы так же, как и тысячи подобных пунктов в подобных контрактах. Ну а если «Макмиллан» обанкротится, то никому в государстве уже не будет дела до каких-либо романов. Однако Гибралтар стоит не более прочно, чем «Макмиллан», и разориться мы сможем лишь на завершающей стадии какой-нибудь революции.

С любовью Лу».

Получив на следующий день это письмо, Пегги пришла в ужас: что, если своими действиями, непрофессиональными и даже просто недостойными, она рассердила «Макмиллана» и он откажется вообще иметь с нею дело? И, не советуясь больше ни с кем, кто разбирался в подобных делах, она подписывает контракт, оговорив только небольшие изменения в некоторых формулировках и согласившись с предлагаемой суммой продажи без каких-либо возражений. Даже не подумав при этом, что издательство может так желать заполучить ее книгу, что будет готово пойти на уступки и сформулировать многие положения контракта в более привлекательном для нее виде. 6 августа подписанный ею контракт был отправлен в издательство вместе с письмом, в котором Пегги заверяла Лэтема в том, что никогда даже не думала подозревать ни его, ни издательство в «недобросовестности или двурушничестве», умоляя его выбросить такую мысль из головы.

Далее она объясняла, что считает контракт документом, фиксирующим взаимные обязательства автора и издательства, а потому и написала о «трех отличных лазейках, через которые я смогла бы ускользнуть, если вдруг сойду с ума и пожелаю это сделать». На самом же деле она не имеет намерения «ни уползать, ни подозревать «Макмиллана» в чем бы то ни было».

Единственное, чего она требовала от Лэтема, — сохранить существование контракта в глубокой тайне. Как объясняла она Лу, в то время никто, за исключением Джона и ее отца — даже Стефенс, — не знал о контракте, да и Юджину Митчеллу сообщили о нем только потому, что он мог бы «содрать шкуру» с дочери, если бы узнал, что она подписала подобный документ без предварительной консультации с ним.

Лэтем отправил ей телеграмму, подтверждающую получение контракта и письма, а 9 августа — письмо, в котором, как бы опровергая возможную резкость письма Лу, заверял Пегги в том, что полностью понимает ее вопросы и на ее месте поступил бы так же. Он попросил у нее разрешения сообщить Медоре о контракте, с тем чтобы иметь возможность написать ей и поблагодарить за содействие им обоим.

А на следующий день экспресс-почтой в Атланту была доставлена рукопись. В расписке о получении значилось: «Рукопись о жизни Старого Юга в двадцати семи частях».

Бесси, оправившаяся после перенесенного менингита, помогала Пегги распаковывать эти столь хорошо знакомые ей потрепанные конверты, отправившиеся в путешествие на Север четыре месяца назад, и складывать их на стол для шитья. А 10 августа пришли подписанная издательством копия контракта и чек на 250 долларов.

15 августа Лэтем пишет ей:

«Выясняя, отправлена ли вам рукопись, я обнаружил, что у меня до сих пор находится также и ваша повесть «Ропа Кармаджин», которую вы дали мне одновременно с романом. И я возвращаю вам ее в отдельном конверте. Я прочитал повесть с большим интересом и искренним восхищением. Она показалась мне прекрасным произведением, мастерски сделанным. Ее размер, конечно, не позволяет говорить о коммерческом использовании — она слишком мала для того, чтобы быть изданной в виде книги.

Я посоветовал бы вам придержать ее до публикации романа. А после этого вы сможете легко продать повесть в один из лучших журналов.

Эта вещь еще раз подтверждает мое высокое мнение о вас как о писателе — если это вообще нуждается в подтверждении — и демонстрирует вашу способность иметь дело с разными литературными формами и героями.

Ваш роман — значительная вещь, а потому не беспокойтесь пока об этой повести или о других небольших вещах, которые у вас есть. У вас для них будет время в дальнейшем».

Лэтем был прав — ее роман действительно был значительной вещью.