Возвращенная к жизни

1

Молодая женщина открыла глаза и увидела свет. Он ударил ей в лицо с такой силой, что она передернулась от боли. Боль. Боль была привычной, и ее нужно как-то избежать.

Инстинктивно защищаясь, она захотела погрузиться в темноту. Но на этот раз спасения не пришло.

Когда она снова открыла глаза, они были полны беспомощности и страха. В ее сознании возникли слова, призывающие назад пустоту, но произнесенные, они лишь отогнали ее еще дальше. Пожалуйста. Пожалуйста. Не надо снова. Каждое слово только приближало ее к реальности. С каждым словом туман, обволакивающий ее сознание, становился все более прозрачным. Благословенного забвения больше не существовало. Она была жива, и теперь это уже необратимо.

Она дотронулась рукой до головы. Дрожащие пальцы скользнули по непривычно коротким прядям волос. Медленно, дюйм за дюймом, она ощупала голову и остановилась, наткнувшись на шрам, который пересекал голову ото лба к затылку. Содрогнувшись от ужаса, она уронила руку и сосредоточила взгляд на коленях.

Ей пришлось сделать усилие, чтобы унять в них дрожь. Теперь она уже немного владела собой. И вновь подняла глаза. Стараясь не смотреть на собственное тело, она стала медленно разглядывать все вокруг.

Белое вокруг нее — это простыня, твердая опора под ней — кровать. Свет шел от небольшого окна сбоку. Оно было закрыто прочной сеткой, больше, пожалуй, похожей на решетку. Во всяком случае, окно надежно защищено.

В поле ее зрения оказались белые стены и металлическая дверь с маленьким окошком, закрытым такой же сеткой. И больше не на чем было остановить взгляд. Все образы, которые возникали перед ней, напоминали фрагменты головоломки, старинной большой мозаики, у которой отсутствовала картинка с образцом.

А еще был звук. Тихое горестное бормотание доносилось из той части комнаты, которую женщина еще не исследовала. Когда она с трудом повернула голову на несколько дюймов, обнаружился и источник звука.

На такой же, как у нее, кровати, раскачиваясь взад-вперед, сидела старуха. Глаза ее были пусты, тело как будто бы одеревенело. Руки старухи, которыми она судорожно обхватила себя, сжимая тело в неистовом, отчаянном объятии, были напряжены. Она раскачивалась взад-вперед, и это мерное покачивание было так же реально, как и все во Вселенной.

Молодая женщина отвернулась и крепко сомкнула веки, ее захлестнул знакомый страх. Но не было больше спасительной пустоты, в которой она могла бы укрыться. Звук собственного голоса разрушил темноту навсегда.

Джизус Бертон осторожно закрыл за собой дверь комнаты и вышел в тускло освещенный коридор. В привычке тихо прикрывать дверь не было в данном случае никакого смысла. Двум женщинам по ту сторону двери это так же безразлично, как если бы он с силой хлопнул ею. Обе они были настолько далеки от действительности, что вряд ли обратили бы внимание на этот звук, если бы вообще услышали его.

Старая миссис Трирз продолжала бы безостановочно раскачиваться. Длительное терапевтическое и медикаментозное лечение и даже электрошок не привели к положительному результату, — она оставалась равнодушной к внешнему миру. Ее любящая дочь, потеряв всякую надежду, вынуждена была не так давно поместить ее в это психиатрическое отделение госпиталя в Батон-Руж, откуда больную, вероятно, переведут, и уже окончательно, в федеральный институт в Брендвиле. Там она будет, возможно, раскачиваться до конца своих дней, запертая от мира, который она не желала знать на протяжении почти десяти лет.

И еще одна пациентка. Вспоминая о молодой женщине, лежащей без движения в соседней комнате, Джизус остановился около двери и прислонился к стене. Энни Нил. Она выглядела очень хрупкой и нежной. Ее каштановые волосы, безжалостно подрезанные, были мягкими и невесомо легкими, как у ребенка. Он уверен, что ее движения, если бы она могла двигаться, были бы такими же грациозными, как у стремительно несущейся лани. Но она не могла двигаться. Она тихо лежала на кровати, распахивая иногда свои огромные голубые глаза и глядя ими прямо перед собой. Глаза у нее были как у раненой лани.

Энни Нил потрясла душу Джизуса как никогда раньше ни один из его пациентов. За все годы практики и общения с сотнями пациентов ни один из них не тронул его так, как эта молодая женщина. И не в голубых глазах дело или нежной, почти прозрачной коже и тонких чертах лица. Это слишком просто. Кем она была или не была на самом деле? В этом загадка. Это была ее тайна, она окутывала ее и не могла быть раскрыта.

Возможно, если бы она очнулась от своего сна и поднялась с постели, все его фантазии были бы тотчас же развеяны. Действительно, ее аристократическая внешность никак не вязалась с тем, что говорили о ней полицейские. Если она на самом деле та, чем все ее считали, то это женщина, которая отказалась от себя задолго до того, как была найдена истекающей кровью на пустыре.

— На какой вы планете?

Джизус поднял глаза на крупную негритянку, которая стояла перед ним, уперев руки в бока и слегка улыбаясь полными накрашенными губами.

— Кэрри, я не слышал, как вы подошли, — сказал он, возвращаясь к действительности.

— Похоже, вы были за миллионы миль отсюда.

— Сегодня какой-то очень длинный день.

— Пойдемте, выпьем по чашечке кофе.

Покорно — поскольку Кэрри повиновались все — Джизус прошел за идущей вперевалку женщиной в холл. Кэрри Янг — старшая медсестра — правила на восьмом этаже госпиталя железной рукой, не заботясь о том, чтобы одеть ее в бархатную перчатку. Она знала все и всех, каждую щелку и закоулок подведомственной ей территории. Ничто не ускользало от ее внимания, и Джизус Бертон, с его интересом к молодой женщине из пятнадцатой палаты, не был исключением.

— Как идут дела в пятнадцатой?

Джизус пожал плечами. Глубокое разочарование, которое он испытывал, не видя положительных изменений в состоянии Энни Нил, опять овладело им.

Кэрри понимающе покачала головой, отвернулась и, протиснувшись мимо стола дежурного, распахнула дверь в комнату медперсонала, где всегда наготове был полный кофейник. Джизус вошел следом, кивнув двум ассистенткам психиатра и еще одной старшей сестре, которые, облокотясь на длинные стойки, потягивали темное густое пиво.

— Вечеринка, а меня не позвали, да? — спросила Кэрри, встряхивая черными кудрями.

— Барта Кевина нет на этаже, — объяснила белокурая медсестра скучающим голосом, — а большинство пациентов — на трудотерапии.

— Спасибо, Рози. Я знаю, где пациенты, — сказала Кэрри.

Это была обычная перепалка — Бертон облокотился на стойку, — и он уже привык к ним. Рози, надменная и элегантная, не любила работу, а авторитет Кэрри просто не переносила. Та же не уступала ей ни на йоту. Для доктора Бертона они олицетворяли собой два типа людей, работавших в отделении. У Кэрри были и сила и сострадание. У Рози — сила воли и холодная строгость. К счастью, среди персонала преобладали люди типа Кэрри.

Одна из ассистенток повернулась к Джизусу.

— Как ваша «подруга»?

Все взгляды обратились на Бертона, и он попытался улыбнуться.

— По-прежнему.

— Я была в приемном покое, когда к нам поступила эта девушка, — сказала Рози. Давно, еще, когда ее только назначили на восьмой этаж, она поняла, что Бертон не станет приветствовать ее нападки на Кэрри Янг. С тех пор Рози демонстрировала по отношению к нему подчеркнутую неприязнь. — Вы замещали священника этой ночью, не так ли, Джизус?

Он кивнул, но уже без улыбки.

Джизус, когда-то посвященный в сан священника, обнаружил, что его стремление служить одновременно Богу и человеку неосуществимо, и был вынужден отказаться от карьеры пастора ради психологии. Теперь он выполнял обязанности духовника только в исключительных случаях. Работа с пациентами, духовная поддержка их на пути к выздоровлению оказались его подлинным призванием. Именно в длительном общении с пациентами, каждый раз требующем от него полной отдачи сил, нашел он то, в чем видел для себя смысл деятельности. Ночь, когда молодая женщина была доставлена в госпиталь — окровавленная и без сознания, машиной полицейской «скорой помощи», — положила начало именно такого рода терапии.

Энни Нил поступила к ним пять месяцев назад. Это произошло поздно ночью. Бертон смог продержаться эту ночь только благодаря кофе и в надежде на то, что его, вероятно, больше никогда не попросят замещать госпитального священника. Больница договорилась, наконец, о найме еще одного священника в помощь чрезвычайно перегруженному молодому человеку, занимающемуся этим сейчас.

Двое из вновь поступивших уже скончались. В первом случае было смертельное ножевое ранение во время драки в закусочной, во втором — автокатастрофа. Он успокаивал родственников, читал молитвы, воздевал руки к Небесам. Он то качал на коленях корчащегося от колик ребенка, то утирал слезы маленькой девочке, ожидающей рентгеноскопии сломанной руки.

Когда машина полицейской «скорой помощи», завывая сиреной, снова подъехала к дверям приемного покоя, он уже приготовился к следующей трагедии и ждал, пока квалифицированная бригада приемного покоя делала свое дело. Молодая женщина, которую пронесли мимо него на носилках, была слишком бледна и неподвижна для живого человека, но дежурная бригада отказалась признать ее безнадежной.

Ей повезло, что ее доставили именно в этот госпиталь. Персонал часто имел дело с такими случаями и был готов к ним. Слабые признаки жизни еще теплились в ней. Джизус наблюдал, как с женщины стянули дешевую блестящую ночную рубашку и подключили реанимационную аппаратуру. Длинные до пояса волосы, скомканные, в грязи и крови, были срезаны, голову выбрили, и стала видна зияющая рана. Лицо отмыли от безвкусной косметики. Бесстрастные манипуляции медсестер покоробили его, и он возмутился. Они рассмеялись и продолжали обрабатывать пациентку с грубоватой тщательностью. И спасли ей жизнь.

Потом он пошел в кафе с сержантом полиции, сопровождавшим «скорую помощь». Это был его старый друг. Джизус Бертон и Чак Лоуч выросли в одном и том же квартале Батон-Ружа. Вместе они пробивали себе дорогу от бедности и мелкого уличного хулиганства к другой жизни. Местные уроженцы, оба считали своим долгом работать, хотя и по-разному, на благо города, который был их родным домом.

— Что тебе известно о девушке? — спросил Джизус у Чака.

Золотовласый Чак, отличавшийся внешностью фотомодели мужского журнала мод, а также потрясающей меткостью в стрельбе, которая не раз находила применение, кивком подозвал сонную официантку, чтобы та налила им еще кофе.

— Очередная попытка убийства проститутки. Только на этот раз не доведенная до конца. Если девчонка выживет, мы, может быть, арестуем ублюдка.

— Расскажи, что ты знаешь.

— Мы нашли ее лежащей лицом в грязи, на пустыре за баром «Красный бык» в конце Мэлком-стрит.

— Долго она там пробыла?

— Не очень. Иначе бы умерла. Ты давно не был на улице?

Джис кивнул.

— Там холодина, а на ней почти ничего не было. Я удивлюсь, если, несмотря на потерю крови и переохлаждение, она выживет.

— А почему ты решил, что она проститутка?

Чак рассмеялся, обнажив крепкие белые зубы.

— Окрестности бара, где ее нашли, — не для благородной леди. Я не думаю, что девчонка занималась там общественно-полезной деятельностью. Ты же видел, как она была одета и накрашена. Все приметы точно копируют убийства проституток, о которых мы знаем. Только на этот раз преступник сработал небрежно.

— Продолжай.

— Ну, обычно он бьет наповал. А затем душит их шарфом, который оставляет намотанным на шею как свою визитную карточку. Он проделал все так же и в этот раз, но, уходя, забыл убедиться, что она не дышит.

— Тебе не кажется, что для него это довольно грубая ошибка?

— Я уверен, что и он так подумает, когда прочтет об этом происшествии в завтрашней газете. Конечно, она к тому времени может умереть.

Однако она выжила. Но что, же за насмешка Небес это была — прекрасная молодая женщина, висевшая на волосок от смерти в течение трех месяцев, в конце концов, вышла из коматозного состояния, чтобы оказаться в другом — состоянии полного равнодушия к окружающему миру?

Вначале врачи думали, что из-за перенесенной ею травмы черепа у нее серьезно поврежден мозг. Затем стали полагать, что шок, который она испытала, находясь так близко от смерти, и драматические обстоятельства, предшествовавшие этому, привели ее рассудок в такое состояние, из которого ему уже никогда не выбраться. Прошло пять месяцев со дня трагедии. Полностью отключенная от внешнего мира, она была живой, но не жила.

— Мистер Бертон не собирается сдаваться, не правда ли? — Кэрри легонько подтолкнула его в бок. — Если бы было можно одной только силой воли вылечить кого-нибудь, эта девушка давно бы уже ходила и разговаривала.

— Мне кажется, что я заметил у нее сегодня какую-то ответную реакцию, — сказал Джис, допивая кофе. — Когда я обратился к ней, она слегка повернула голову, как бы следуя за звуком, и ее глаза казались менее пустыми.

— А старая миссис Трирз ходила по воде, — съязвила Рози, — ведь среди нас появился волшебник.

Джизус перевел взгляд на всегда невозмутимую и элегантную Рози. Она стояла в независимой позе, но со сложенными на груди руками и как бы защищалась от возможных нападок. Острый язык Джиса был хорошо всем известен. Это была еще одна черта, которая не соответствовала общепринятому образу доброго, сдержанного психолога. На этот раз, однако, он простил колкость.

— Вы знаете, — серьезно спросила Кэрри, — что доктор Фогрел собирается перевести Энни Нил в Брендвил вместе с миссис Трирз?

Бертон об этом не знал, но это его не удивило. У молодой женщины не было никаких признаков улучшения. С медицинской точки зрения она достаточно окрепла и не требовала специального ухода. Ей не позволили бы продолжать занимать место, необходимое для тяжелобольных. В Брендвиле ей будет предоставлен необходимый уход. Там станут поддерживать ее жизнь.

— Ну, конечно, — сказал он, запуская пальцы в свои густые темные волосы. — Я удивляюсь, что он не сделал этого раньше…

Пронзительный вопль оборвал конец его фразы. За ним последовал еще один. Бертон, уже на бегу резко опустил чашку на стойку, обогнул стол, выскочил из комнаты и устремился в направлении, откуда доносились крики. Пациенты толпились в коридоре, одни возбужденно переговаривались, другие плакали, как потерявшиеся дети. Несколько человек выглядывало из дверей кафетерия, где одновременно располагалось помещение для добровольной трудотерапии.

Подоспевшие вслед за Джизусом врачи и сестры занялись этой возбужденной кучкой пациентов, предоставив Джису и Рози разбираться с источником криков. Опередив белокурую медсестру на несколько шагов, Джис остановился перед дверью пятнадцатой палаты. Ужасные вопли доносились оттуда.

— Позвольте мне самому все уладить, — поспешно обратился он к Рози. — Если мы войдем оба, это может напугать ее еще больше. — Он толкнул дверь и шагнул в палату.

Изменение в поведении Энни Нил было так разительно, что на секунду Джизус в изумлении остановился. Она теперь сидела на кровати, хотя, когда он оставил ее, она лежала без движения. Ее руки были прижаты к лицу. В этот момент крики смолкли, перейдя на жалобную мольбу.

— Нет, нет, — раздавались стенания, которые, казалось, исходили из самой глубины существа Энни.

«Процедура общения с пациентом, выходящим из коматозного состояния». Бертон мысленно перелистывал страницы, посвященные этой теме, во множестве внимательно изученных им журналов и учебников. Ничего из того, что ему удалось припомнить, не годилось в данной ситуации. Не найдя себе применения в качестве бесстрастного психолога, он взял на себя роль утешителя.

— Все хорошо, — произнес он тихо. — Вы в полной безопасности. Все будет хорошо. — Поскольку Энни никто и никогда не навещал, стула у ее кровати не было. Джис переставил стул от кровати миссис Трирз и сел. — Все хорошо, — снова подтвердил он.

Отняв руки от лица, молодая женщина повернула голову и взглянула на него так, как будто узнала. Чувства переполнили Джизуса. В его памяти возникли бесконечные часы, которые он провел у ее кровати, беседуя с ней, уговаривая ее вернуться к жизни. И вот она начинает возвращаться. Успех был небольшой. Но, начиная работу с Энни Нил, он не рассчитывал и на это.

Рука Энни неподвижно лежала на кровати, и Джис прикоснулся к ней. И тут же понял, что совершает ошибку. Действуя поспешно, он мог спугнуть ее и заставить вновь уйти в себя. Ее возвращение должно быть постепенным. Но молодая женщина не отдернула руку. Рука была тонкой и неожиданно холодной. Он сжал ее крепко, но без усилия, давая ей понять, что она может отнять ладонь в любой момент.

— Вы поправляетесь, — произнес он. — Вы в безопасности. Вам никто не причинит вреда.

Ее била дрожь. Изящная тонкая ладонь трепетала в его руке. Весь ее организм переживал тяжелый кризис. Однако Энни, похоже, пыталась успокоиться, обрести контроль. Она всхлипывала все реже, иногда замолкая на несколько минут. Помогая ей преодолеть шок, Джизус изучал полные ужаса голубые глаза. Они не были больше пустыми, они искрились слезами, повисшими на кончиках обрамлявших их угольно-черных ресниц.

Дверь со стуком открылась, и с деловитым видом в комнату вошла Рози.

— Это успокоит ее, — объявила она. — Пятьдесят миллилитров торазина должны на время ее унять.

— Выйдите отсюда. — Бертон сказал это спокойно, не отрывая взгляда от Энни. Та снова задрожала и начала всхлипывать.

— Это постоянное предписание, оставленное доктором Фогрелом в ее карте. Пустите меня.

— Рози, сейчас же выйдите из комнаты.

Авторитет Бертона в отделении был несравнимо выше, Рози повернулась и недовольно пошла прочь, бормоча угрозы и хлопнув напоследок дверью.

— Они стараются помочь, — попытался он ободрить свою пациентку.

Молодая женщина перестала дрожать, успокаиваясь от звука голоса Джиса. Он видел, как она сделала глубокий вдох и осторожно выдохнула. Он с удовлетворением наблюдал за тем, как она повторила это еще раз. Это была здоровая реакция на страх — попытка овладеть собой. Дважды еще она всхлипнула, порывисто вбирая в себя воздух, и наконец, затихла. Она сосредоточенно рассматривала свои ладони, потом медленно подняла взгляд на него.

Джизус с трудом поборол желание снова дотронуться до ее руки. Все то спокойствие, которое хотел передать ей, он постарался вложить в интонации голоса и во взгляд.

— Сейчас вы себя лучше чувствуете?

Она кивнула. Бертон глотнул воздуха: он не ожидал ответа.

— Вы действительно выглядите лучше, — продолжил он осторожно.

— Где я?

Голос у нее был приятный, мелодично-музыкальный. Джизусу хотелось танцевать и петь под его аккомпанемент, но он старался не выдавать волнения.

— Вы находитесь в Батон-Ружском городском госпитале.

— Батон-Руж? — Она опять перевела взгляд на свои руки. Беспокойно переплетая пальцы, она пыталась понять смысл сказанного. Бертон заметил, как слезинка скатилась у нее по щеке к подбородку и упала на простыню. — Не понимаю.

— Я знаю, вы испытываете сильное замешательство.

— Кто я? — Она посмотрела ему в глаза, как бы пытаясь найти в них ответ на этот очень важный вопрос. — Кто я? — повторила она. — Пожалуйста, ответьте мне.

Джизус многое отдал бы за то, чтобы знать это. Он не был готов к тому, что она может забыть все. Она была Энни Нил, проститутка.

Полиция провела детальное расследование по фактам этого неудавшегося убийства. Они разослали фотографии Энни, расспрашивали всех, кто мог что-либо знать. Когда все нити оборвались, ни к чему не приведя, они прекратили поиски. Будь она кем-нибудь другим, а не тем, кем ее считали, они, возможно, продолжили бы попытки идентифицировать ее личность. Но в данном случае, — какой имело смысл опознание такого типа девицы, находящейся к тому же в коматозном состоянии?

— Вы можете вспомнить хоть что-нибудь? — спросил Джис.

Ее глаза были мягкого насыщенного голубого цвета, цвета дикого лесного цветка. Сейчас они затуманены страхом. Пытаясь побороть его, она встряхнула головой.

— Кто я? — повторила она с отчаянием в голосе.

— Мне очень жаль. Я не знаю.

Она задышала чаще, с силой втягивая в себя воздух, слезы покатились по ее щекам и закапали на простыню.

— О, мой Бог, — простонала она.

Джис присел на край кровати. Инстинктивно он притянул ее к себе. В другом конце комнаты миссис Трирз по-прежнему раскачивалась взад-вперед, не подозревая о происходящей рядом драме. Бертон вторил движениям старухи, успокаивая расстроенную пациентку, плачущую у него на плече. Внезапно дверь открылась, и в палату вошел невысокий человек.

— Что здесь происходит? — Тихую комнату заполнил требовательный голос.

Молодая женщина застыла, закрыв лицо руками. Джизус поднялся и встал рядом с ней. Доктор Фогрел подошел к больной и взял ее за подбородок влажной, мягкой рукой.

— Итак, у нас тут перемены. — Он рывком поднял ее голову, с раздражением отрывая ее руки от лица. — Вы знаете, где вы находитесь?

Глядя на него дикими глазами, она пыталась освободиться.

— Все еще не может говорить, — сделал он вывод.

— Она заговорит, — процедил Джизус сквозь стиснутые зубы. — Если вы дадите ей такую возможность.

— Вы знаете, где вы находитесь? — спросил психиатр.

Освободившись от цепких пальцев доктора Фогрела, женщина несколько раз тряхнула головой. Потом остановилась и медленно кивнула.

— Да. Я в Батон-Ружском городском госпитале.

— Хорошо. — Он взял Энни за кисть руки, как бы желая нащупать пульс. — Назовите ваше имя.

— Я… Я не знаю. — Девушка заплакала.

— Она не ориентируется в окружающей ситуации, — объявил доктор Фогрел. — Растеряна, вероятно, галлюцинирует. Я назначил ей торазин. Не вмешивайтесь больше, Бертон, или я буду вынужден выдворить вас из отделения навсегда.

— Если вы будете накачивать ее транквилизаторами, она никогда ничего не вспомнит.

— Вы ставите под сомнение мой профессионализм?

Они остановились у двери:

— Да.

— Да как вы смеете?!

— Если вы не отмените свое предписание, я поставлю вопрос о вас перед комиссией по этике, Фогрел.

Оба знали, что это пустая угроза. Было очень мало психиатров, желающих работать в такой больнице. Если только он умышленно не уморит пациента, доктор Фогрел мог быть уверен, что не потеряет работу, пока не захочет уйти сам. Но даже, несмотря на то, что Джизус не мог причинить доктору Фогрелу серьезных неприятностей, он мог существенно затруднить его работу. А тому меньше всего хотелось осложнять себе жизнь.

— Я предупреждаю вас, — сказал психиатр, распахивая дверь и устремляясь в коридор, — или вы прекратите вмешиваться, или перейдете на работу в обслуживающий персонал.

Джизус спокойно слушал угрозы, стоя у двери. Удовлетворенный тем, что Фогрел, хотя бы временно, ретировался, Джис вернулся к кровати молодой женщины.

Энни была еще более бледной, чем раньше, темные ресницы только подчеркивали белизну кожи. Почувствовав его приближение, она открыла глаза и попыталась улыбнуться:

— Спасибо. Вы хотели мне помочь. Я благодарю вас за это, — прошептала она.

Ее слова, ее безукоризненная интеллигентная речь звучали странно, если учитывать то, что он знал о ней. Джис рассматривал очертания ее лица. Они вполне соответствовали манере разговаривать. Она говорила как выпускница престижного университета. В речи слышался мягкий южный акцент.

— За последние полчаса на вас обрушилась масса впечатлений. Вам следует отдохнуть.

Ее веки сомкнулись раньше, чем он успел договорить. Бертон прислушался к ее ровному дыханию. Когда оно стало более глубоким и редким, он тихо встал и вышел в коридор.

Было время передачи дежурства вечерней смене. Джис увидел Рози и двух ее помощниц, ожидавших, пока отопрут дверь, находящуюся рядом с постом медсестры, и выпустят их из отделения. Кэрри еще сидела за столом, передавая дела женщине, которая займет ее место в следующей смене. Взглянув на направлявшегося к ней Джизуса, она нахмурилась и покачала головой, как бы предостерегая его.

Он понял, в чем дело, когда увидел выходящего из ординаторской высокого человека, Бертон надеялся, что доктор Спайк Томпсон, главный психиатр, отложит объяснение с ним до завтрашнего дня. Очевидно, он надеялся, напрасно.

— Бертон? Я хочу видеть вас в комнате отдыха. Прямо сейчас.

Кивнув, Джизус проследовал по коридору за доктором Томпсоном. В комнате отдыха, как обычно, никого не было. Ее редко посещали, потому что она находилась в конце коридора. Сестры предпочитали пить кофе в ординаторской, куда они могли забежать ненадолго, чтобы поболтать.

Сев на свободный стул рядом с шефом, Бертон стал ждать.

— Я думаю, вы догадались, что доктор Фогрел говорил со мной о вашем вмешательстве в его дела.

Доктор Томпсон был человеком с внушительной внешностью и говорил всегда спокойно, хорошо поставленным голосом. Свое недовольство он выражал, приподнимая брови, поджимая губы и сверкая карими глазами. Джис прекрасно ощущал его ярость, которая скрывалась за осторожным подбором слов.

— Я знал, что он будет говорить с вами. Но рассчитывал, что это будет завтра.

— Почему?

— Потому что, — Джис взглянул на часы, — я нахожусь здесь вот уже двенадцать часов.

— Тогда будем говорить коротко и конкретно. Вы не имеете права отменять никаких предписаний лечащего врача.

— Я знаю. — Бертон старался не показать своего раздражения.

— Почему тогда вы спорили с Фогрелом?

— Потому что его предписание наносило вред здоровью пациента. Я долгое время работал с ней. Для Фогрела она — лишь имя на табличке. Даже нет. Просто обозначение покоящегося на кровати тела, которое он видит не чаще двух раз в неделю на протяжении одной минуты.

— Вы же знаете, как он загружен.

— Да. И каков он сам, я тоже знаю.

— То есть?

— То есть у него на все один ответ — доза торазина. Между тем сегодня в состоянии пациентки произошли огромные изменения. — Голос Джизуса смягчился, в нем зазвучала гордость. — Пять месяцев она ни на что не реагировала, Спайк. Сегодня она говорила со мной; она задавала вопросы. Для того, кто не видел ее прежнего состояния, ее поведение выглядело бы совершенно нормальным. Фогрел даже не заметил этого.

Слушая Бертона, доктор Томпсон молчал. Каждый из них знал, в чем дело. Джизус понимал, что Спайк Томпсон обязан поддерживать авторитет лечащих врачей, но он знал также, что главный психиатр был честным человеком. Он не принимал доктора Фогрела на работу и, возможно, не одобрял многих его решений. Сам прекрасный психиатр, Спайк оказался в щекотливом положении. Это не та ситуация, в которой он хотел бы находиться. И он слишком уважал себя, чтобы поступать не так, как считал нужным.

— Я передам доктору Фогрелу, чтобы он не назначал ей ничего, кроме обычных успокоительных, — сказал Томпсон. — Курс ее лечения он будет согласовывать со мной. — Доктор Томпсон встал и подал Бертону руку. — Идите домой и основательно выспитесь.