Время подонков: хроника луганской перестройки

1

Роман Семерчук сидел в приемной первого секретаря обкома партии уже более часа и никуда не отлучался ни на секунду. Сейчас, поздно вечером, когда закончился рабочий день, должна была решиться его судьба – или он останется вечным инструктором обкома, или получит новую должность, которая откроет перед ним перспективы дальнейшей карьеры иерархической партийной лестницы. Сегодня для него может открыться путь к вершинам власти. Правда, пока это слабенький трамплин для прыжка в элиту властвующих. Но все же новая ступенька. Он – крепко сжатая пружина, которая скоро распрямится и взнесет его туда, откуда свысока смотрят на мир и народ, то есть, руководят им. Он должен воспользоваться предоставляемой возможностью, не упустить этот, может быть, пока единственный шанс, данный ему новым временем, для улучшения своего качественного положения. Так выражаются в партийных и комсомольских кругах. Немного шершаво звучит, но точно. Но Роман давно еще более точно знал, что стремление к власти, в сущности, представляет собой охоту за привилегиями. И он страстно желал новую должность.

Семерчук почти твердо был уверен, что ему дадут новую должность. Нет на ее замещение более достойного кандидата, чем он. Но червь сомнения все-таки его мучил, – вдруг что-то сорвется. Все зависит от политического момента и настроения руководителя. Политический момент ему благоприятствует, – началась перестройка. А вот, каково сейчас настроение первого партийного лица области, фактически, его хозяина, неизвестно. Лишь бы сейчас совещание, проходившее в его кабинете, не испортило ему настроения. Первый его знает, и достаточно хорошо. Публично хвалил. И сейчас от решения хозяина зависело, – быть ему или не быть.

«Быть! – Умолял всей душой свою судьбу Роман. – Быть! Я ж уже и так исполняю обязанности этой должности. Нельзя на нее присылать человека со стороны. Нельзя! Это моя должность!»

Внутренняя мольба страшно напрягала его, но лицо оставалось спокойным.

Рабочий день – восемнадцать часов вечера, закончился час назад. Секретарша первого секретаря решилась, наконец, закончить работу и, позвонив своему непосредственному начальнику, получила разрешение идти домой. У нее были веские семейные причины уйти сегодня раньше первого с работы. Она их ему объяснила. Первый секретарь вник в ее заботы и разрешил уйти раньше его.

Кто-то должен был подменить в приемной, ушедшую домой секретаршу. На ее место сел Сорокин – заместитель заведующего орготделом. В сложной работе первого секретаря не должно выпасть ни одно звено – обком должен функционировать круглые сутки, и по ночам, и по праздникам. Теперь Сорокин решал текущие вопросы по телефону или устно, с входившими в приемную работниками обкома. Заместитель орготдела был пожилым человеком, лет за пятьдесят, с усталым, вечно озабоченным лицом типичного партийного функционера, которому за десятки лет политической работы все надоело – сама работа и особенно суета вокруг нее. Но без приказа он не имеет права покинуть свой пост и должен находиться здесь до тех пор, пока здесь же находится первый – потребуется, всю ночь, целые сутки и даже более. Семерчук хорошо знал Сорокина и осторожно спросил его:

– Григорий Иванович! Долго они там еще будут?

Семерчук имел ввиду заседавших в кабинете первого.

– Не знаю. – Равнодушно ответил Сорокин. – У него секретари городских райкомов и секретари крупных заводов. Снова пришла пора перемен. Сложно все… – И он глубоко зевнул.

– Знаю, что у него секретари райкомов. – Ответил Роман. – Успеет ли он меня принять?

– Примет, раз назначил прием. – Успокоил его Сорокин. – Не волнуйтесь. Место заведующего отделом будет за вами. Конкурентов у вас нет. Тем более, сейчас требуют выдвигать молодых. А у вас все это есть. Прежде всего, я имею в виду молодость. Есть и опыт… Так, что не беспокойтесь, Роман Богданович. Подождите еще несколько минут, и ваша звезда сама упадет к вашим ногам. – Он, как показалось Роману, ехидно улыбнулся.

«Да, в отношении меня, ты прав. А тебе уже не светит повышение – возраст! – Подумал Роман, внутренне обиженный участливыми, но подковыристыми словами Сорокина. – Ты за всю жизнь не добился того, чего я могу достигнуть сейчас. Не попал в нужную обойму должностей. Так заканчивай жизнь инструктором!» – Презрительно подумал он о Сорокине, а вслух ответил:

– Спасибо, Григорий Иванович, за поддержку. Но я все-таки волнуюсь. Сами понимаете?

Но Сорокин его не слушал, только кивнул головой и углубился в чтение бумаг, лежащих на столе. Заходили в приемную работники обкома, спрашивали о пустяках и, убедившись, что первый еще здесь, со вздохом разочарования о потерянном вечере, отправлялись обратно в свои кабинеты. Уходить было нельзя, – вдруг потребуются еще кому-то из старших руководителей. Закон партии железный – работать без ограничений рабочего дня, а когда на месте первый, присутствовать на рабочем месте до его ухода.

Прошел еще час. Семерчук не выходил из приемной, ждал, изредка перекидываясь словами с Сорокиным и обкомовцами, заглядывающими на секунду в приемную, все с тем же вопросом, ставшим проблемой – первый еще здесь? Наконец, около восьми вечера, из дверей первого секретаря начали выходить совещавшиеся. Через полчаса вышел последний из них и в селекторе раздался голос первого:

– Семерчук здесь?

– Да. – Коротко ответил Сорокин.

– Пусть зайдет. – И селектор смолк.

Сорокин молча кивнул Роману – заходи, наступила твоя очередь. Семерчук, почувствовал, как от волнения стали потными спина и ладони и, с неожиданно оробевшей душой, шагнул к тяжелой двери, – а вроде был готов к встрече с первым, но вот все равно трусливо разволновался. По мягкой ковровой дорожке, с замеревшей робостью в груди, он прошел по мягкому ковру всю длинную комнату, к сидевшему в конце кабинета, первому секретарю обкома партии. Тот устало приподнявшись, протянул Роману руку, приветствуя его самокритичными словами:

– Прошу вас извинить меня, что поздно принимаю. Но, сами видите, дел невпроворот.

Павел Трифонович Столяренко – первый секретарь обкома, слыл среди своих работников огромным демократом и доступнейшим для всех человеком. Он действительно был предан своей работе. Бывало так, что больной и простуженный, с повышенной температурой, не отнимая от сопливого носа мокрый платочек, проводил совещания, не позволяя себе болеть, показывая, тем самым, пример мужественного отношения к партийной работе своим подчиненным. Другие партийцы брали с него пример и тоже приходили на работу больными, не обращая внимания на свое здоровье. И только тогда, когда болезнь окончательно укладывала партийного работника в домашнюю постель или на больничную койку в лечсанупре, то это считалось настоящей болезнью. В этом случае, Столяренко звонил заболевшему коллеге, интересовался состоянием здоровья, помогал доставать дефицитные лекарства, оказывал материальную помощь деньгами за счет обкома, организовывал доставку редких, но нужных продуктов питания для больного и его семьи. Правда, помогал он так, в основном, секретарям обкома и заведующим отделами, но если возникала острая необходимость, то помогал и инструкторам, и даже обслуживающему персоналу обкома. Но такая выборочная забота была всем понятна, – в обкоме работает около тысячи человек, и за всеми первый уследить не может. Но всем все равно было приятно, что непосредственно ими руководит, в высшей степени, отзывчивый и добросердечный человек, тонко чувствующий народные нужды. Обкомовцы чтили и уважали Павла Трифоновича – принципиальный и честный человек, трудяга, готов выслушать любого партийца и немедленно оказать необходимую помощь. Вот и сейчас, несмотря на огромную усталость, позднее время, он все-таки принял своего молодого подчиненного.

– Садитесь, Роман Богданович.

Семерчук сел в кресло, наискосок от места первого и устремил в него вопрошающий взор. Столяренко раскрыл папку его личного дела, на что указывала фамилия – Семерчук Р.Б., отпечатанная на машинке и, наклеенная на обложку, углубился в чтение. Он несколько раз пролистал отдельные страницы: с личным учетным листком, характеристиками, рекомендациями, написанными на него в разное время. Они были безупречными, и это прекрасно знал Роман, но, тем не менее, от напряженного волнения у него пересохло во рту. Наконец, Столяренко оторвавшись от чтения, поднял на него усталые глаза и медленно, чтобы была заметна подчиненному его усталость, произнес:

– Характеристики у вас положительные… Это важно для вашего будущего. Мы хотим вас поставить на ответственную должность – заведующего отделом агитации и пропаганды. Сейчас это самый важный участок работы. Он всегда считался важным, а сейчас его роль и эффективность должны возрасти в десятки раз. – Первый устало откинулся на спинку кресла и, полузакрыв глаза, продолжил. – Сами все прекрасно понимаете, Роман Богданович. Не первый год у нас работаете. В стране началась перестройка – новый этап жизни советского общества. Этим все сказано…

Он говорил эти слова заученно, уже не в первый раз, но каждый раз твердо и убежденно, что они звучали, как нечто новое. Роман сглотнул густую слюну в сухом рту и четко ответил:

– Понимаю! И не просто понимаю, а чувствую всей душой ее необходимость. Считаю, что перестройка необходима советскому обществу. – Твердо закончил Роман, убежденный в правильности линии партии. Так его воспитали – партия всегда права.

– Правильно, считаете. – Одобрил его ответ первый и продолжил размышлять дальше. – К руководству в партии приходят молодые люди, энергичные, готовые продолжить великое дело строительства коммунизма. Самым молодым в политбюро является наш новый генсек – Горбачев Михал Сергеевич. Ему нравится, когда его по-простому называют Михал, а не Михаил. Говорил я с ним на пленуме. – Подчеркнул эту фразу Столяренко. – Заметили, как он энергично и по-умному взялся за дело. Перестройка и ускорение. Вот! – Назидательно поднял вверх указательный палец, первый. – С этого давно бы надо было начинать.

– Да. – Коротко согласился Семерчук, не зная, что добавить к словам Столяренко и, не ухвативший пока, тонкую ниточку мысли первого секретаря.

В партийной иерархии никто, никогда не скажет в глаза выше и нижестоящим по должности коллегам не только плохо, но и с намеком на недостатки вышестоящих руководителей. Эту субординацию соблюдал и Столяренко – старый партийный волк, переживший многих руководителей, особенно в первые годы восьмидесятых. Критику допускал только в адрес ушедших в мир иной или на пенсию руководителей и то мягкую – у всех у них, в конце концов, обнаруживаются небольшие недостатки. Но эти недостатки ясно видны почему-то потом… Железный закон о правильности действий существующего руководства, в среде партийных функционеров соблюдался неукоснительно.

– Видите, пришли на смену к руководству страной молодые люди. – Снова повторил первый свои ранее сказанные слова, явно на что-то намекая, но пока не раскрывая всего до конца. – Скоро произойдут большие перемены в кадровом составе на всех уровнях. – Привыкший к канцелярско-партийной словесности, Столяренко не мог говорить по-другому. Впрочем, эта же черта поведения присутствовала в разговорах всех партийных работников. – Придется нам, старикам, скоро перейти на более спокойную работу или на пенсию. – Добродушно намекнул он на себя. Ведь ему скоро стукнет шестьдесят. – Вам молодым заканчивать дело наших дедов, которое не успели закончить их сыновья и внуки, то есть мы. – Философствовал первый. – Ну что ж, такова жизнь! – Рассудительно подвел он итог своей философской мысли и перешел к практическим делам сегодняшнего дня. – Так вот! Надо смелее выдвигать к руководству новые, свежие кадры, чтобы успешно провести перестройку и войти в качественно новый этап жизни. – Но не уточнил, что имеет в виду под новым качественным этапом. Но об этом даже в партии знали смутно. – Мы сейчас решительно выдвигаем на ответственные должности молодежь. Вот и вас, как видите, не забыли. – Вернулся после некоторого лирическо-философского отступления, к главному вопросу, первый.

Он снова начал перелистывать личное дело Семерчука. Сердце претендента на новый пост сжалось в тревоге – вдруг, что-то такое, нехорошее, обнаружится в его документах, а во рту снова появилась липкая и густая слюна. К документам невозможно придраться, но все же… Столяренко смотрел в его документы и уже спрашивал, попутно рассуждая:

– Тридцать один год. Самый раз. Наполеон в двадцать четыре стал генералом. – Продемонстрировал свою эрудицию первый. – Образование – историк. Наш институт закончили? – То ли спросил, то ли утвердительно прокомментировал Столяренко.

Семерчук встрепенулся.

– Наш. Ворошиловградский пединститут.

– Хорошо. Местный… Служил в армии. После института… Тоже хорошо.

Это был самый скользкий и неудобный момент в биографии Семерчука. Не мог же он прямо сказать, что пошел служить в армию после окончания института, чтобы не ехать по распределению в деревню, и пояснил:

– В авиации… Призвали…

Но была и другая причина. В армии он должен был вступить в партию. Для интеллигенции существовал классовый процент, который не позволял ей широким потоком вливаться в коммунистические ряды. А многие хотели в ее влиться. Поэтому тесть настоял на военной службе. Готовил достойного зятя, равного ему. Да и место службы подыскал недалеко – здесь же в городе, в военном авиационном училище штурманов. Роман на военной службе, не только каждые выходные ночевал дома, но и каждый второй будний день проводил в кругу семьи. Так, что получилось что-то вроде семейно-военной службы. Но об этом факте он никогда и никому не рассказывал, но зато вступил кандидатом в члены партии. Столяренко не слушал его пояснение, а продолжал листать личное дело.

– Работал в комсомоле. Хорошо… Закончил высшую партийную школу. Это вообще хорошо. Женат. Дети…

– Двое. Мальчик и девочка.

– Вижу. В характеристике указано, что вы хороший семьянин. Так и надо жить. По-коммунистически.

Столяренко закрыл папку и спросил Романа, вроде бы по-свойски:

– Ну, а как тесть поживает?

С этого следовало, собственно говоря, и начинать разговор. Его тесть в свое время был секретарем обкома партии и работал вместе со Столяренко. Но вот уже три года, как перешел на работу в облисполком, заместителем председателя. Тесть несколько дней назад имел разговор с первым секретарем по поводу дальнейшей партийной карьеры зятя и тот, наконец-то, назначил Роману нынешнюю встречу. А то бы, когда еще выбрал первый секретарь время для беседы с ним.

– Работы много. – Ответил Семерчук. – Как и вы допоздна засиживается на работе. – Льстиво сравнил он работу своего тестя и первого секретаря.

– Да, работы у нас нынче много. Надо перестраиваться, по-новому работать. Вот и сидим круглые сутки здесь. Но с тестем я виделся, а как отец поживает? Давно не видел и не разговаривал с ним.

Отец Семерчука раньше был на партийной работе, но несколько лет назад его, как и тестя, перевели на хозяйственную работу, и он стал руководителем горисполкома крупного шахтерского города областного подчинения. Вся семья Романа прошла путь партийной работы, который он должен был еще пройти. И он поспешил ответить:

– Трудится отец. Сами знаете, сколько забот в шахтерских городах.

– Знаю. Я ему позвоню. Надо попросить у него помощи в строительстве дороги на железнодорожный вокзал. – Столяренко тяжело вздохнул. Было отчего, – эта дорога строилась уже больше десятка лет, и конца строительству не было видно. Теперь отец Романа должен был оплатить часть дороги, а может еще что-то. Семерчук вздохнул, – за его назначение на должность заплатит отец. Ясно! Ну что ж, папа опытный руководитель и мудрый в житейских делах человек. Пока Роман в умении жить с ним не сравнится. Выкрутится отец.

– Значит так. – Начал подытоживать итоги беседы Столяренко. – По всем параметрам вы подходите на должность заведующего отделом. Вы и так исполняете эти обязанности, после неожиданной смерти прошлого заведующего. Успешно исполняете. – Подчеркнул первый. – Я переговорю с Киевом и, думаю, там согласятся с нашим предложением о вашем назначении. А на пленуме обкома утвердим вас.

Столяренко замолк, а к горлу Семерчука подкатилась волна благодарности к первому секретарю:

– Спасибо. Я постараюсь оправдать ваше доверие.

– Не мое доверие, а партии. – Поправил его Столяренко. – Я уверен, что у вас получится. Участок ответственный. Разверните широко работу по разъяснению решений апрельского пленума. Так, чтобы народ понял, что перестройка – это серьезно и надолго. Да, это так! Срочно составьте комплексный план мероприятий по антиалкогольной пропаганде. Пора нам серьезно за это дело браться. Процесс по ликвидации алкоголя пошел. Нам нельзя отставать от центра. Донбасс – запойный край. Что возьмешь с шахтеров? Не пообещаешь бутылку, они не полезут в воскресенье в шахту, и не будет никакой повышенной добычи угля. Больше нельзя их спаивать. Задействуйте все наши культурные, научные и прочие интеллигентные силы.

– Сделаю! В ближайшие дни. – С искренней благодарностью, за новое назначение, пообещал Семерчук.

– Да, да. В ближайшее время. – Рассеяно ответил Столяренко. Сказывалась усталость сегодняшнего дня. – А какова обстановка в вашем отделе? И, вообще в обкоме, не проявляются и не существуют ли незрелые настроения?

Столяренко особенно ценил конфедициальную информацию о своих сотрудниках. До сегодняшней встречи, он не спрашивал Романа об этом. Но это понятно – у него пока не такая высокая должность, чтобы быть близким к первому. Конфедициальную информацию сообщали ему только секретари и заведующие отделами. А те, в свою очередь, получали такую информацию от своих доверенных подчиненных. Для волнений у Столяренко были все основания. Столяренко в Ворошиловграде был пришлым человеком. Его предшественника, – любимца луганчан, много сделавшего для города и области, – сняли с шумом. И обыватель мог сравнивать, – до прихода Столяренко, при прошлом первом секретаре, было полно всякой колбасы, а сейчас за вареной колбасой стоят очереди. Это самое простое, приземленное к жизни сравнение, было не в пользу Столяренко. Все в городе знали, что он своим детям, живущим в Киеве, еженедельно отправляет поездом продукты. Горожане были этим недовольны, – даже семью не перевез сюда! О каком местном патриотизме, можно вести речь? В Ворошиловграде первый жил только с женой. Да и редко, в отличие от прошлого секретаря, он посещал сельские районы и заводы. А в шахту так и не удосужился спуститься, чтобы понюхать угольной пыли. Больше сидел в кабинете, здесь ему хватало работы с лихвой.

Семерчук снова сглотнул густую слюну и решился проинформировать его о словах инструктора, уже его отдела. Как раз, касающихся самого больного места первого – его семьи.

– Знаете, я давно хочу к вам зайти и сказать… – Слегка замялся Семерчук, чтобы Столяренко увидел его неподкупность и политическую зрелость. – У нас в отделе, Литвяков иногда допускает незрелые высказывания… Ну, как сказать…

– Как и что он говорит? – Поощрительно улыбнулся первый, а сам напрягся в кресле, как сыч, высматривающий добычу.

– Он говорит, что вы, отправляя продукты своим детям, оставляете других работников обкома, без копченой колбасы.

– Только о колбасе говорит?

В буфете обкома сотрудники могли приобрести копченую колбасу, твердый сыр, еще кое-какие продукты, которых не было в магазинах города.

– Да. Ну и о других деликатесах. Все на колбасу меряет. Я и многие другие понимают, что детей нужно поддерживать, а вот некоторые… – Семерчук скромно замялся на слове «некоторые». Пусть первый сам догадывается об остальном.

– Это хорошо, что кто-то понимает. – Тяжело вздохнул Столяренко. – В Киеве живут дети, внуки… Там им вообще сложно такое купить. Вот хочется побаловать внуков. Ладно! Этот вопрос мы решим. Действительно, надо больше заказывать дефицита в наш буфет. Чтобы всем хватало. Я распоряжусь. А вы пока к этому…, как его, Литвякову, приглядитесь получше. Может, придется сделать организационные выводы. Хоть идет процесс демократизации, но не должна страдать дисциплина. Вы, я надеюсь, правильно понимаете…

Столяренко снова вздохнул и хотел еще что-то сказать, одобрительно кивающему в ответ его словам Семерчуку, как раздался звонок телефона. Звонила жена. Это Семерчук понял по ответам первого. Тот говорил в трубку:

– На улице душно. Давай, дорогая, поедем сейчас на дачу. Переночуем на свежем воздухе, а не в загазованном городе. Я уже выхожу. Домой заходить не буду. Возьми, что нужно и жди в вестибюле дома. Устал сильно. Нужна смена обстановки. Хоть на ночь поменять казенные стены на естественную зелень. Я уже еду.

Столяренко положил трубку на телефон и сказал, протягивая руку для прощания Семерчуку.

– Надеюсь, что с вашим утверждением все пройдет успешно. Если, что нужно будет – сразу же ко мне. Всегда помогу.

– Спасибо. – С увлажнившимися глазами, не зная за что, но с искренним чувством души поблагодарил его Семерчук. – Я буду работать. Я люблю эту работу.

– До свидания.

– До свидания.

С радостным волнением в груди Роман выскочил в приемную. Там, зевая, все еще сидел перед телефоном Сорокин.

– Всё? – Коротко спросил он.

– Всё! – Радостно ответил Семерчук.

– Поздравляю нового заведующего. – Буднично произнес Сорокин. – Он еще долго будет здесь? – Сорокин имел в виду Столяренко.

– Уже уходит. Едет с женой на дачу. Устал сильно.

– На дачу бы хорошо съездить и нам. Завтра селекторное совещание в десять часов. Он успеет отдохнуть. А нам надо, как всегда быть раньше, то есть вовремя.

– Будем! – Воскликнул Семерчук. – До завтра!

– Пока.

Роман, возбужденный разговором с первым секретарем обкома и предстоящим назначением, почти пробежал по этажам здания, к себе в кабинет, схватил портфель и сразу же побежал домой.

«Почему заведующим отделами не положена служебная машина?» – Задал он сам себе вопрос, но отвечать на него себе же не стал. Пока хватит новой должности, а машины сами подъедут к нему.