Все девушки любят опаздывать

Глава 12 «ДЕРЖИ МЕЧТУ В КАРМАНЕ!»

Мне выдали бюллетень, и свободного времени образовалась пропасть. Свободные деньги тоже водились: братец подкинул. Я приобрела новую шубку — легкую, искусственную, имитирующую мех снежного барса, — она оживляла бледный цвет моего лица. Чтобы не свихнуться от безделья, переклеила обои в коридоре, переставила мебель в комнате, в чем помог Павел. Купила два растения в горшках: деревце вечнозеленого самшита и куст бугенвиллеи, весной она должна была зацвести красновато — лиловыми цветами.

Посещая терапевта в поликлинике два раза в неделю, на обратном пути я заходила в фирменный магазин «Топ — книга». Выбор литературы там был колоссальный, так что новых книжек я накупила целых три стопки. Читала запоем — с утра до ночи, самое сильное впечатление на меня произвела повесть букеровского лауреата Рубена Давида Гальего Гонсалеса «Черное на белом». Сначала, признаться, я не надеялась, что со своей истощенной нервной системой осилю автобиографическую прозу сироты — инвалида о горестных скитаниях по детдомам и больницам. Но, открыв книгу в магазине, не смогла оторваться: слог простой, незатейливый, каждая строчка излучает доброту и мудрость, заряжает ясным пониманием и принятием жизни. Поразительно! Над бедным Гонсалесом судьба как только не куражилась, а он на нее не гневался, наоборот — сумел быть благодарным. Роман потряс меня настолько, что мне захотелось помчаться в магазин, скупить оставшиеся экземпляры «Черного на белом» и подарить их всем хорошим людям. Остановило меня ночное время суток…

Наконец — таки я преуспела в кулинарном искусстве: научилась варить классический украинский борщ. Оказалось, что это не так уж сложно. Однажды я приготовила гуляш и два салата по рецептам, почерпнутым из Интернета, и пригласила на ужин девушек из нашего офиса.

— Юлька, ты дико похудела и помолодела! — заявила Дина Галеева, тщательно следившая за собой всю жизнь.

— Естественно, я ведь подобно змее скинула старую кожу, — засмеялась я. — К тому же лекарства отбили у меня аппетит.

— Квартирка у тебя классная, уютная, — оглядевшись, оценила Оля Камельчук, обожающая комфорт и всякие дизайнерские примочки.

— Да, у Юльки все есть, только второй половины не хватает, — нашла недостаток в моем бытии Лена Сизикова.

— Ну, знаешь, моя сестра Виктория утверждает, что с женихами и в Москве не густо. А уж в Новосибирске и подавно… — вздохнула я.

— Это для кого как! — возразила Ленка. — Вот Илона Карловна, например, нашла себе завидного жениха — то ли исполнительного, то ли коммерческого директора агентства железнодорожных перевозок.

— Чего там завидного?! — заспорила Динка. — Невзрачный тощенький хлюпик с кривыми зубами. Да я бы с таким…

— Ты не права! — перебила ее Сизикова. — Андрей Казимирович внешне далеко не супермен, зато мужик башлевый, надежный. Прикинь, Юль, они назначили бракосочетание на двадцать четвертое декабря — день католического Рождества, и сразу из костела улетят в свадебное путешествие по Европе. Варшава, Дюссельдорф, Кельн, Амстердам, Страсбург, Париж, — взялась перечислять Ленка. — Везет же людям!

— Подумаешь! Вика тоже недавно была в Париже, — прикрылась я сестрой, будто ее поездка что — то для меня меняла. — Купила себе сумочку от Живанши в Галери де Лафайет, посетила Лувр. Говорит, в Париже делать нечего… разве только вина выпить… Но мы сейчас с вами тоже выпьем вина!

В носу защипало, и я, скрывая огорчение, с энтузиазмом схватилась за бутылку шампанского, затрясла ею, как трясут коммунисты транспарантами… Понятия не имею, как справляться с такой пробкой… Вдруг упрямая бутылка бабахнула. Я облилась пеной и побежала в ванную — отряхнуться и умыться. Брызги шампанского безвреднее слез: они не выедают глаза… «Эх, Андрюша, Андрюша, как же ты мог?» — спрашивала я пространство, сидя на краю ванны и наматывая полотенце на кулак. Двадцать четвертого декабря выпадало на пятницу, через две недели. «Ну, Ткач, погоди! — решила я. — Как бы в ту пятницу ты не попятился!» Хотя никаких конкретных планов мести у меня не было…

— Вкусный салат, — похвалила Ольга.

— Авокадо креветками не испортишь, — рассеянно пошутила я. — Еще немножко посижу на бюллетене и сделаюсь знатной кулинаркой. Не исключено, что даже торты научусь печь!

— Кого будешь откармливать? — опять влезла со своими экивоками бестактная Сизикова.

— Себя, любимую, — заявила я. Хотела разозлиться на нее, но Ленка всхлипнула:

— Мы с Виталиком расстались…

Мы дружно принялись ее жалеть и утешать, решили залить печаль шампанским, ради чего распечатали вторую бутылку. Дина вспомнила французскую поговорку: «Если женщина не права, пойди и извинись». Мы поспорили и решили, что нашим мужчинам недоступно подобное благородство. Я много чего могла сообщить по данной теме, но предпочла молчать: кошки на душе скребли и разрывали ее в лоскуты. Шампанское не помогало, от его пузырьков слезы пузырились вольней и хлеще. Мне приходилось выбегать на кухню, изображая из себя идеальную хозяйку, чтобы промокать влагу с глаз. Когда вернулась в очередной раз с гуляшом в большой миске, умница Динка декламировала сонет Шекспира по томику, взятому со стеллажа. Заканчивался он такой строчкой: «И долго мне, лишенному ума, / Казался раем — ад и светом — тьма».

— Как это понимать? — озадачилась я.

— Не будьте слепыми курицами, — коротко и ясно объяснила Галеева и добавила: — По жизни надо всегда держать мечту в кармане.

— Ага, ты еще скажи: держать карман шире!.. Что толку мечтать, если ничто не сбывается? — возразила Сизикова.

— Не скажи, сбывается абсолютно все, — не согласилась с ней Галеева. — Но иногда в несколько измененном виде… Главное, что мечты двигают нас вперед, развивают. А кто не развивается, тот деградирует — иного пути не дано.

Коллеги быстро покончили с гуляшом, и у меня осталось впечатление, что они не наелись и не напились. Я разлила по фужерам остатки шампанского, пообещав подать чай и кофе с конфетами, и как бы между прочим поинтересовалась, изменилась ли наша начальница, став невестой.

— Прямо так, — хмыкнула Ольга. — Какой была стервой, такой и осталась! Имеет нас всех как хочет.

— Так что, Юлечка, отдыхай и радуйся, что тебе пока не прилетает, — посоветовала Дина.

— А мне больше никогда не прилетит. Я уволюсь. Но надеюсь, дружить мы из — за этого не перестанем. Настоятельно требую поднять за это бокалы и сдвинуть их разом! — решительно сказала я.

Семнадцатого декабря участковый терапевт закрыл мой больничный лист, и я отправилась в офис. Вернула долг Ольге Михайловне, написала заявление об увольнении по собственному желанию, отнесла его Илоне Карловне. Она подписала заявление единым росчерком пера, не потрудившись взглянуть на меня хоть один только раз, как просил цыган в романсе. Ну и ладно, мы не гордые… Зато Каркуша избавила меня от Необходимости отрабатывать две недели, положенные по трудовому законодательству. Я все поняла, когда заглянула в свой кабинет: за моим, теперь уже бывшим столом вовсю хозяйничала новая сотрудница — полная противоположность Алины Гладковой. Поджарая брюнетка с постной, неприступной физиономией. Настоящая кикимора. Такая никогда не станет опаздывать, потому что она — не девушка.

— Юль, пойдем покурим? — подалась навстречу мне Сизикова.

— Я не курю, бросила, — сказала я с грустью, не имеющей никакого отношения к расставанию с сигаретами. Грустно сознавать, что важная страница твоей биографии перевернулась безвозвратно. Никогда уже мне не ходить по этим коридорам, не читать резюме, не встречаться с поклонниками Илоны Карловны…

Девчонки проводили меня до выхода, наговорили на прощание кучу добрых пожеланий. Если бы пожелания частично исполнились, я бы стала самой счастливой на грешной земле! Но пока счастье подменялось бытовой морокой. Всю дорогу в метро я усиленно ломала голову над тем, как выложить плохую новость папе с мамой. Ничего убедительного не придумалось. В переходе станции «Площадь Маркса» я остановилась возле пары слепых — мужчины и женщины. Они почти каждый день здесь выступают: он играет на баяне, она под его аккомпанемент поет красивым, мягким, грудным голосом. Почему бы не послушать?

с исповедальной задушевностью выводила певунья.

На самом деле песня звучала несколько нелепо: женщине давно перевалило за сорок лет, какая мама ей указ? А я чуть не прослезилась. По чистой, юной интонации незрячей певицы чувствовалось, что она молода и ей действительно хочется целоваться. Да, девушка — это не возраст, это состояние, обусловленное влюбленностью и свежестью чувств!..

Я положила в раскрытый футляр баяна пятьдесят рублей и, вздыхая, пошла дальше. Возле метро раскинулся елочный базар, в воздухе пахло смолкой, хвоей, скрипучий от морозца снег покрывали зеленые иголки. Конечно, неплохо было бы купить пихту, внести в дом атмосферу праздника, но денег осталось в обрез. Как говорила одна санитарка из больницы про свою зарплату: «Шиш, да маленько».

Во дворе меня ждал «сюрприз»: Александр Анисимов.

— Мерзну — мерзну тут, — накинулся он. — Где тебя черти носят, Юленция?

— О, мой друг папарацци, и тебя выпустили?!

Я одной рукой приобняла его, чмокнула в холодную, щетинистую щеку и побранила за то, что он не удосужился побриться.

— Спроси еще, почему я опять к тебе приперся… — засмеялся он.

— Чего там? Приперся, и ладно, — отмахнулась я. — У меня как раз борщ есть, правда, он позавчерашний, но вполне съедобный. Будешь?

— Борщ? У тебя? О, какой прогресс!.. — потрясенно пробормотал Саша. — Но лично я по горло сыт проблемами!

— Слушай, старый ворчун, прекрати бодаться! — попыталась я урезонить фотографа. — Можно подумать, у тебя одного проблемы. Я, между прочим, осталась безработной, нищей и брошенной… Представь себе, мой поклонник Андрей Ткач решил жениться на Илонке, и у них свадьба в следующую пятницу, — пожаловалась я.

— Свадьба — это туфта, — заявил гость. — Меня со съемной квартиры выперли. Хозяйка — скотина! Требует, чтобы я рассчитался сразу за три просроченных месяца, грозится мои вещи в подъезд выкинуть. А где взять башли? Я ведь не Крымов, чтоб он сдох!..

— Перестань, тошно слушать, как ты ругаешься. — Пройдя на кухню, я поставила кастрюлю на плиту. — Лучше пойди вымой руки.

Гость не желал ни замолкать, ни мыть руки, он вещал о себе, дорогом, без остановки и стучал по столу грязным кулаком так яростно, что плетеная хлебница подпрыгивала:

— Куда ни кинь, везде клин!

— Остынь, Санчо. Держи мечту в кармане, — поделилась я с ним умным советом.

— «Мечту-у», — презрительно передразнил он. — Мечтательная ты наша!.. Я вот тоже мечтал срубить бобов, а что вышло?

— Ну, деньги — это как — то мелковато для мечты, — засомневалась я. — Деньги надо просто зарабатывать, чего о них мечтать?

— Можно подумать… — засомневался Саша, но потом согласился. — Нет, разумеется, я не настолько конченый, чтобы заклиниваться на деньгах! Всегда мечтал стать классным фотографом, фотохудожником… У бати в детстве постоянно камеру выпрашивал, он подарил мне простенькую «Смену», когда я в первый класс пошел. Тем фотиком, помню, до десятого класса щелкал всех подряд: кошек, бабушку, пацанов, горы.

— Где ты горы — то взял? — задала я отвлекающий вопрос, втайне радуясь, что Анисимов постепенно отмякает, и поставила перед ним полную тарелку.

— Так я же на Алтае родился, в Ташанте, рядом с монгольской границей. Мать и сейчас там живет… У нас знаешь какая природа? Закачаешься! — воскликнул папарацци, хватаясь за ложку. Ел он, вопреки уверениям в сытости, не просто охотно, а с жадностью. Но и рассказывать успевал. — Мои снимки на всех школьных конкурсах побеждали, их и на городские, и на зональные выставки отбирали. А в армии мне вообще цены не было: стенгазеты ко всем праздникам оформлял, ребятам крутые дембельские альбомы заделал.

— Молодец, — машинально кивнула я, утомленная Сашкиным криком и похвальбой.

— А после армии подался я в Бийск, устроился в газету, пахал сразу на несколько изданий. Крутился так, что мама не горюй! На одном чистом искусстве далеко не уедешь, только этот конь Кирюха мог себе такое позволить.

— Какой Кирюха? Не Золотарев ли?! — уточнила я.

— Он, собака.

— Так вы знакомы? — едва не свалилась я под стол от неожиданного открытия.

— Естественно, знакомы, мы же земляки: он тоже родом из Ташанты, мы в соседних домах жили, но в детстве особо не дружили: Кирка намного старше. Знаешь, как его предки гордились тем, что их сын в архитектурном институте учится? Там все стены в хате от полотка до пола картинами увешаны!.. А дед у Золотарева — шаман, любые болезни исцеляет. Кровотечение может остановить, сотрясение мозга выправить. Он и дождь умеет вызвать, и солнце. Колдун! Кирка весь в него. Околдовал меня, сманил в Новосибирск.

— Погоди — погоди, — остановила я Сашу, — выходит, Кирилл сам пригласил тебя в галерею, дал понять, что туда приедет Алла Крымова? — Мне физически сделалось дурно, будто кухня заполнилась отравляющим газом.

— Не так чтобы предупредил… — пожал плечами фотограф. — Юленция, поверь, он сам не был уверен!.. А я на это очень надеялся, это был мой шанс… Их роман на моих глазах закручивался, мне ли было не знать, что Алка по Кирюхе сохнет капитально. Она мнила себя его музой, считала, будто один Золотарев понимает ее истинную сущность, тонкую натуру. У художников с натурщицами часто возникает особая, очень тесная связь… Кирилл поначалу возвышал Аллочку до небес, любил без памяти. Но она — оторва, каких поискать! — с кем только не изменяла. Бывало, вмажется и запрыгивает на первого встречного… Кто, какой мужик подобное стерпит, сама посуди?!

— Кто любит, все стерпит. — Я подумала о Ткаче, чувства которого не выдержали испытания такой малостью, как мой испортившийся характер. А ведь мог бы сделать скидку на болезнь…

— Не надо гнать!.. — махнул рукой Саша. — Кирка прямо перекрестился, когда Аллу старпер Крымов подобрал, а потом ему так хреново стало… забухивался крепко одно время от тоски по ней… Слушай, Юленция, а у тебя водки нет?

— Нет, конечно. Что я, по — твоему, должна сидеть и тихо сама с собою квасить?

— Надо бы купить водки, отметить наше с тобой выздоровление.

— У меня разве что тридцатка наберется.

— Ну и нормально! — вскочил Саша. — Я добавлю, и на четок хватит.

— Отстань, вечно у тебя одни четки на уме! Скажи лучше: ты, случайно, не знаешь, где прячется Кирилл?

— Да ему, елы — палы, сейчас лучше всех!.. — захохотал фотограф. — Умотал на Алтай и кайфует, — у него там в каждой деревне родня. Конь педальный! Хоть бы ключи от мастерской мне оставил, я бы туда временно перебрался…

— Как? Ты знал, что он в деревне, и молчал?! — заорала я. — Скрывал даже от меня, на которую набросилась вся крымовская свора?!

— А что я, по — твоему, должен был друга закладывать? — огрызнулся Саша.

— То есть меня можно подставлять, а его нет? Я, выходит, тебе не подруга?

В дверь позвонили — и Сашка не ответил. Щеки мои полыхали. Я больше всего боялась, что внезапно, без предупреждения, явилась мама. Но на лестничной площадке, насколько я могла рассмотреть через глазок, стояло нечто непонятное, темное и мохнатое. То ли пес породы ньюфаундленд, вставший на задние лапы, то ли что — то другое…

Звонок вновь зазвенел, и веселый голос Пашки спросил:

— Крестница, с кем ты там ругаешься? Открывай, я тебе пихту принес!

— Ой, Павлушенька, милый, ты как в воду глядел! — Я широко распахнула дверь. — Как раз сегодня мечтала о елочке!

— Ну и я выхожу из метро на твоей станции, а кругом, как в дремучем лесу. Думаю, куплю для Юльки, пригодится. — Пашка поставил высокую, под потолок, елку в угол прихожей.

— Спасибо. — Я погладила борт его дубленого полушубка.

— Не за что, — смутился Павел и протянул мне тяжелую матерчатую сумку. — Возьми вот еще, мы с Серегой намедни рыбачили… И мать тебе завернула картошки, морковки, редьки, свеклы…

Из сумки торчали хвосты четырех здоровенных судаков и горлышко водочной бутылки. Мои очки поплыли вниз.

— Крестный, ты меня балуешь.

— А кто еще побалует, как не я? — удивился Павел. — Думал сперва вина взять, но я в нем не разбираюсь, не знаю, какое тебе нравится… А водка — она и в Африке водка, в морозную погоду самое то.

— Та — а — ак, Юленция, я не понял: у вас с этим рыбаком что — шуры — муры? — возмутился Анисимов, не замедливший возникнуть в коридоре.

— Почему бы и нет? — подлил масла в огонь Пашка и назло папарацци показательно обмял меня в объятиях.

— Видишь, Санчо, наши мечты немедленно сбылись: мне — елка, тебе — водка, — заключила я. — Хотя ты не заслуживаешь и маленькой рюмочки, интриган и обманщик! — Я переключила внимание на нового гостя, приглашая его в кухню. — У меня есть борщ, Пашенька.

— У тебя был борщ, Юленция, да весь вышел, — злорадно молвил обманщик, предъявляя пустую кастрюльку.

Павел заверил, что не голоден, и вызвался сам нажарить рыбы. Повязался фартуком, расстелил на полу газетку и принялся ловко орудовать ножиком. Судаки замелькали в его жилистых руках и, выпотрошенные, без чешуи, один за другим попадали в мойку. Мне так никогда суметь: сколько ни пробовала чистить рыбу, удавалось лишь пальцы исколоть, а то и порезаться, а чешую потом отскребала от кафеля… Покончив со своим занятием, Павел компактно утрамбовал отходы, завернув их в газету, и отправил в мусорку. Двух судаков порезал, другие рыбины сунул в морозильную камеру — про запас, туда же отправил бутылку.

Я выразила готовность почистить картошку, но Павлик возразил:

— Сиди, Юлечка. Девушка должна беречь ручки, лелеять маникюр. Пусть Сашок малость потрудится! Где у тебя мука?

— В шкафчике.

Анисимов с недовольной миной сложил в кастрюлю картошку и удалился в ванную комнату. Паша закинул обвалянные в муке куски рыбы на сковородку, в скворчащее масло, и стал резать лук. Вытирая слезы, ни с того ни с сего заявил:

— Платят у нас, в речпорту, конечно, не густо, зато и навигация всего полгода, а зимой я всегда подрабатывать устраиваюсь. Механики повсюду требуются. Короче, без дела не сижу: в удачный день килограммов тридцать рыбы добываю. Опять — таки огород — хорошее подспорье. У нас все овощи свои, не покупные. Одной капусты три кадушки заквасили, да еще огурцов с помидорами насолили. Сестра у меня мастерица — и лечо, и салаты всякие в банках закрывает. Мать кур держит, яйца свежие всегда есть. Не пропадешь!

Можно было подумать, что я интересовалась его финансовым положением… Пашка, переворачивавший рыбу на сковородке, явно собирался еще что — то рассказать, но вернулся Санчо, зажег конфорку под кастрюлей и развалился на табурете напротив меня.

— Эх, зря я маринованных опят не захватил! Они под водочку идут бесподобно, — спохватился заядлый рыбак.

— Ничего, Павел, я могу пить и без закуски, — успокоил его папарацци. — Наливай!

— Нет, обожди. Сейчас картошка дойдет… — обиделся Паша. — Юля, где у тебя стопочки, в стенке?

— Да, Павлик, возьми любые рюмки, какие приглянутся.

— Чего это он расхозяйничался? Клинья к тебе подбивает? — нахмурился Анисимов.

— Не твое дело. — Всю мою симпатию к фотографу как рукой сняло. Но не выяснять же отношения при постороннем?..

Стол был накрыт. Павел предложил первый тост за мое здоровье. Смурному Санчо, кажется, оно было безразлично, лишь бы выпить… Ну и пусть! Я старалась смотреть не на него, а в тарелку. Судак оказался вкуснейшим, рассыпчатая картошка, сдобренная оливковым маслом, — тоже. Меня развезло от первой же рюмки. Я подперла щеку кулачком и закручинилась:

— Почему у меня все наперекосяк идет? Вроде Новый год близится, настроение должно быть прекрасное, радужное, а у меня полный швах! Не представляю: куда податься, чем заняться?

— Ну — ну, брось хандрить, Юлька! Молоденькая, красивенькая… Выпьем за твою красоту! — Пашка снова наполнил стопки.

— К ее красоте да еще бы ума чуток, — ехидно изрек Санчо, поглаживая набитое пузо. — Выпейте лучше за меня. Я, наверное, на Лизке женюсь. Ты как, Юленция, не против?

Я чуть не подавилась. Они что — сговорились? Это просто какая — то свадебная эпидемия, брачная лихорадка!.. Я не удержалась от сарказма, заявила:

— Я в восторге. Женись! — опрокинула рюмку, зажала рот ладошкой, передернулась от горечи. Немного совладав с собой, спросила: — А ты, Павлик, как на это смотришь?

Он замялся, потупился и ответил невпопад:

— Жениться — оно, конечно, заманчиво… Кто бы отказался?.. Но к браку требуется подходить основательно, ответственно, по — мужски: создать базовые условия, чтобы достойно жену содержать. Куда мне жену привести? У нас в доме семеро по лавкам. — Павел принялся загибать пальцы. — Тетка — это раз, родители, младший брат, сестра с мужем и племянником. Вот отстроимся с деверем, даст Бог, на будущий год, тогда, м — м — м… посватаюсь… м — м — м…

Анисимов недослушал его мычание, перебил:

— Кому ты это рассказываешь, пацан? Погляди на нее, ни в чем нужды не знает! Квартира с неба упала, от покойной бабушки досталась. Училась в универе на очном, потом юбки протирала в офисе… Неужели ты думаешь, что Юленция просечет, каково оно — подниматься с нуля?!

Я поднялась не с нуля, а с табуретки, возразив:

— Успокойся, Санчо, ты меня неправильно понял! На самом деле я — за Лизу. Девушка она замечательная, каких поискать. Но для чего ты передо мной сцены ревности разыгрывал, с какими — то упреками цеплялся?!

— Так это… ты мне как бы не чужая. Ты, Юленция, мне тоже нужна для… полноты счастья. — Фотограф стал запинаться, совсем как Павлик, который, схватив бутылку, поболтал оставшейся в ней малостью и пробормотал:

— Ребята, может, сбегать за второй, а то кого тут пить?

— Ни в коем случае, — жестко возразила я. — Напиваться в дым, в хлам и другие образы в мои планы не входит! Если вам неймется, идите, покупайте, дуйте, хоть за воротник лейте, но как — нибудь без меня.

Мне стали безразличны законы гостеприимства, на меня навалилась ужасающая, непереносимая усталость. Парни напирали с двух сторон, давили, убеждали в том, что трезвы, как стеклышки, и посему добавить совершенно необходимо. Но я проявила стойкость и выпроводила обоих. Испытала огромное облегчение, когда осталась одна. Все — таки в одиночестве есть своя прелесть, причем немалая. Не требуется ни под кого подстраиваться, загружаться чужими проблемами и настроениями, ждать подвоха, страдать от предательства… Сама не понимаю, почему слезы капали и капали из моих глаз?.. Я перемыла посуду, сложила оставшиеся куски судака в пластиковый контейнер и убрала его в холодильник. Затем вытерла со стола, вымыла пол на кухне и в прихожей, а успокоиться никак не могла.

Ель, расправившая ветви, стояла в прихожей, как наказанный ребенок в углу. Я перенесла ее в комнату, окунула еловую ногу в ведро с водой и прислонила шаткое новогоднее деревце к книжному стеллажу.

Зазвонил телефон — мама, как обычно, перед сном желала со мной пообщаться.

— Юленька, как у тебя прошел день, как самочувствие?

— Все отлично! — бодрилась я. — Сашку сегодня выписали. И Павел в гости приходил, принес судаков и сам их приготовил. Мы очень вкусно поужинали…

— Да, рыба — это очень полезно: фосфор, кальций, целый кладезь минералов и витаминов… Дочка, а больше ничего не случилось?

— Н-нет… А что могло случиться?! — Моя уверенность в том, что все хорошо, мгновенно улетучилась. Меня посетило дурное предчувствие. Неужели мама прознала о моем увольнении?! Но кто ей мог настучать?

— Мы с папой сейчас слушали радио. Объявили, что Борис Лаврентьевич Крымов скоропостижно скончался от сердечного приступа.

— Да-а?.. — Я вскрикнула и замолчала, не представляя, что подобает говорить в таких случаях. Сказать «соболезную»? Покойный нам не родственник, не близкий человек, мы его живьем никогда не видели… С другой стороны, смерть — всегда трагедия… каждому хочется жить… Подумалось: кто теперь позаботится о заблудшей Алле?.. Не Кирилл же, который умыл руки и скрылся?.. Интуиция подсказала, что маме об этом размышлять вовсе не обязательно. И я отважилась сознаться: — Мамочка, ты только, пожалуйста, не волнуйся, но на самом деле у меня сегодня тоже кое — что произошло…

— Что?

— Я подала заявление!

— С кем? — оживилась мама.

— Как — с кем? — опешила я. — Это заявление об увольнении. Об увольнении с работы. Представляешь, Илона Карловна его сразу подписала…

— Уф… Господи! Но почему? — сникла мама. — Я‑то надеялась, ты заявление в ЗАГС подала… Вокруг толпы женихов, а ты, Юлия, отчего — то копаешься, тянешь резину!

— Мамочка, да нет их ни одного, — расстроилась я из — за того, что невольно огорчила ее, и объяснила ситуацию: — Ткач предпочел мне — Каркушу, Санчо — медсестру.

Теперь она замолчала. Пауза длилась так долго, что у меня создалось впечатление помех на телефонной линии. Я подула в трубку, но это не дало результата. Неожиданно мама оптимистично заявила:

— Дочка, по — моему, ты Павлику сильно нравишься! А он вовсе не плохой: неглупый, непьющий, работящий, надежный…

— Мам, хватит! — взмолилась я.

— Почему ты не даешь мне досказать?.. — решила настоять на своем мама. — Ведь неспроста этот парень постоянно оказывает тебе знаки внимания. В больнице навещал, обои клеил, мебель двигал, теперь вот рыбы нажарил.

— Ну и что?! — отрезала я. — Павел абсолютно не из той оперы, он меня нисколько не привлекает как мужчина. Даже представить противно, что будет, если он примется за мной ухаживать!

— Ах, милая моя, чего же ты у меня такая невезучая?.. Прямо все сердце за тебя изболелось, Юленька!.. — Мама хлюпнула носом, но быстро взяла себя в руки — сказались годы тренировок. Спокойным, деловым тоном она заключила: — Значит, так: привлекает тебя Павлик или не привлекает, а все равно не гони его. «Плохой подходит, хорошему дорогу торит!»

— Не понимаю…

— Юленька, это такая народная примета: стоит какому — никакому завалящему женишку появиться на горизонте, жди следующего — хорошего, своего, настоящего суженого!

Неприятная тема меня доконала, и я нетерпеливо выпалила:

— Мам, кончай твердить о суженых — ряженых — наряженных. Можно подумать, без них пропаду! Нет, достаточно того, что я вас с папой и Севочку с Викой люблю.

— И то правда, доченька. Спокойной тебе ночи. Береги себя, — согласилась со мной мама.

В понедельник мне принесли повестку от Арнольда Леонидовича Левина, — он назначил встречу на вторник. Вот кого бы я сто лет не видела!..

— Выздоровели, Юлия Владимировна? — первым делом уточнил следователь.

— Да, со мной все в порядке, — сухо кивнула я.

— Не стойте, присаживайтесь, а то вы девушка впечатлительная, еще, не приведи господь, в обморок хлопнетесь.

Я устроилась напротив инспектора на стуле. Левин зачем — то тщательно причесал свои короткие, жидковатые волосы, пригладил прическу на висках ладонями и стал похож на вышедшего в тираж жиголо.

— Ну-с, гражданка Малиновская, — постучал он кончиком ручки по столу. — В деле о покушении на вас наметился интересный поворот.

— Да, знаю, — кивнула я. — Крымов скончался.

— Крымов — то скончался, — согласился со мной следователь, — а вот Юрий Васильевич Бухменко требует очной ставки!

— Бухменко — это дворник? — уточнила я.

— Нет, Бухменко — это инженер горно — обогатительного комбината. В нашем городе он находился в командировке.

— А-а…

— Что же вы, Юлия Владимировна, так напиваетесь, не стыдно? — укоризненно посмотрел на меня следователь.

— Где? Когда это я напивалась?! — опешила я.

— В Нахаловке!

— Ну, там… замерзла… грелась. — Я, съежившись на стуле, обняла себя скрещенными руками за плечи и задрожала, демонстрируя, как мне было холодно.

— Евгений Иванович Краснов тоже дал показания, что вы склонны к злоупотреблению спиртными напитками, — протянул Арнольд иезуитским тоном и вопросил: — Употребляли?

— Что?

— Водку, говорю, употребляли в день открытия выставки Кирилла Золотарева?

— Да, но не больше, чем Евгений Иванович!.. — отрезала я.

— Нехорошо, Юлия Владимировна, некрасиво: молодая девушка, а пьете как лошадь. И оправдание у вас какое — то странное: что значит «замерзла»? Одеваться надо теплее, а то так, знаете… — покачал головой следователь. — Я ведь и в тот раз, когда вашего сожителя Анисимова порезали, тоже сделал пометочку в протоколе: «Находилась в нетрезвом состоянии, грубила представителям правоохранительных органов».

Меня пробрала натуральная дрожь. Как же так? Неужели полтора бокала вина, выпитых за три часа до происшествия, можно рассматривать как нетрезвое состояние?!

— В общем, так, гражданка Малиновская, завтра мы с вами поедем в следственный изолятор. А пока подумайте серьезно над своим поведением и сделайте соответствующие выводы, — подвел черту Арнольд Леонидович.

— Я не хочу!

— А кто хочет? Я, по — вашему, хочу? Нет, это вы подали исковое заявление, это из — за вас добропорядочный человек парится на нарах, — упрекнул меня экзекутор. — Пить надо меньше, Малиновская! С работы вас уже уволили, директор подтвердила, что вы позволяли себе употреблять в рабочее время. В бар «Ангар» в обеденный перерыв ходили?

— Ходила…

— Ну так вот! Неужели не стыдно? Вам всего двадцать пять лет, что же из вас к моим годам получится, а? Пустые бутылки по помойкам собирать начнете? Вы к этому стремитесь?

— До свидания, — буркнула я и встала.

— Итак, завтра к девяти буду ждать вас в этом кабинетике.

…Само собой, ночью перед очной ставкой я не спала. Физически ощущала, как обстоятельства, обернувшиеся против меня, загоняют меня в тупик, в бетонную западню, до которой я добежала ночью, спасаясь от Ткача и его матери. Кажется, все усилия психотерапевта пошли прахом: мне опять мерещились ухмыляющиеся, глумливые рожи врагов. Чудился палач, которому все — таки удалось меня потопить… Эх, если бы рядом был брат Севка, он бы посоветовал мне, что делать. Маму с папой огорчать нельзя ни в коем случае. А более мне не к кому обратиться…

На очную ставку я отправилась с немытыми волосами, с ввалившимися глазами и бледным, не тронутым косметикой лицом. Короче, выглядела как воплощенный кошмар. Юрий смотрелся гораздо лучше меня: он будто только что прибыл из санатория, морда сытая, свежая, гладкая. Правильный овал его еще недавно лысой башки оброс светло — русыми вьющимися волосами, одет он был в чистую рубашку и наглаженные брюки, руки за спиной держал с достоинством невинно оскорбленного.

— Гражданка Малиновская, вы узнаете этого человека? — спросила следователь.

— Узнаю. Он столкнул меня в реку! — металлическим голосом ответила я.

— Арнольд Леонидович, уважаемый, я вам уже объяснял: эта пьяная нимфоманка набросилась на меня с приставаниями, я от нее убегал, а она догнала. Пришлось мне ее оттолкнуть, что оставалось делать?.. Вероятно, я не рассчитал силу толчка… Вернее, она не держалась на ногах, как и все пьяные!

— На ногах не держалась, а бегала быстро, — усмехнулась я.

— Оставьте свои ернические замечания при себе, Малиновская! Вы не в баре, — напомнил Левин. — Здесь государственное учреждение!

О чем еще было разговаривать? Я поняла, что правосудие не свершится никогда. Но надо было жить дальше и сохранять здравый рассудок. Хватит, сколько можно?! Как это там у Шекспира?.. «И долго мне, лишенному ума, / Казался раем — ад и светом — тьма».

Двадцать третьего декабря дал о себе знать Андрей Казимирович Ткач. Он позвонил в двенадцатом часу ночи, наглость, если разобраться!..

— Дорогая Юленька, моя ненаглядная, нежная фрекен Жюли, — начал он выспренне, торжественно. — Поздравляю тебя с наступающим Рождеством! Для нас, поляков, это святой праздник…

— Да никакая я не полька, Андрей!.. — усмехнувшись, призналась я. — Но тебя я тоже поздравляю с наступающим… бракосочетанием.

— Ах, фрекен! Не сыпь мне соль на раны!.. Все так глупо вышло… — засуетился Ткач. — И виновата в этом только ты. Почему ты меня отвергла?! Я был подавлен, разбит, унижен. Я был так несчастен!.. В ту трудную минуту лишь мама и Илоночка были рядом, они оказали мне моральную поддержку.

— Я рада за них, — хохотнула я.

— Не язви, Юлия, тебя это не красит! Дай мне сказать! Я долго боролся со своей любовью. Я готов был… да я и сейчас готов тебя простить, Жюли!

— Это как? — ничего не поняла я.

— Одно твое слово, и свадьбы не будет! — патетически воскликнул Ткач.

Конечно, мне хотелось отомстить Каркуше, но что — то горькое сжало горло, и я ответила:

— Нет уж, Андрюшенька. Умерла так умерла.

— Но мы же с тобой останемся друзьями, фрекен? — попытался смягчить ситуацию Андрей.

— Не знаю. Вскрытие покажет, — безразлично ответила я и положила трубку.

Меня потряхивало от нервного возбуждения, и сердце колотилось так, будто я убегала от стаи волков. Но, положив трубку, я испытала чувство, схожее с удовлетворением. Конечно, звонить в полночь накануне свадьбы — неслыханная наглость. Но если бы Ткач не позвонил, было бы гораздо хуже…

…Нежданно — негаданно католическое Рождество и для меня обернулось праздником. В полдень, когда я, наряжая елку, мастерила, как маленькая, гирлянду из цветной бумаги, нагрянул Санчо, от которого целую неделю не было ни слуху ни духу.

— Юленция, пляши!

— Угу, сейчас…

— Ты себе не представляешь, как была права, когда говорила «держи мечту в кармане»! Сегодня мы с Лизкой пошли в банк…

— Решили грабануть банк? — вздрогнула я от предвкушения новых приключений. — Правильно, чего мелочиться: возиться с каким — то компроматом!

— Оставь свои подколки! — торжественно провозгласил Санчо. — Мы были в муниципальном банке, где у меня открыт счет. Хотел снять последние копейки, а оказалось, бабла — то немерено! Две тысячи пятьсот восемьдесят восемь долларов!

Я опустилась на диван:

— Откуда?

— Юленция, ты не поверишь, то информационное агентство со мной рассчиталось!.. Ну как? Я тебя удивил? Согласись, напрасно ты обзывала меня недоделанным папарацци, а?

— Ой, Санчо. — Дышать вновь стало тяжело. После перенесенной пневмонии меня часто посещали приступы удушья, недаром терапевт выписал направление на прием к пульмонологу, подозревая астму. Я глубоко вдохнула, набрала в свистящие легкие побольше воздуха и выдохнула, ухнув, как древняя, усталая сова.

— Короче, Склифосовский, мы с Лизонькой решили, что половина этих денег по праву принадлежит тебе, — сообщил фотограф. — Не считай меня свиньей, Юленция. Все я понимаю: если бы не ты, я бы давно гнил на том свете…

Александр Анисимов расстегнул карман джинсовой рубашки, купленной мной перед днем рождения тети Таси, и вынул из него свою мечту: пачечку серо — зеленых бумажек. Отсчитал тысячу триста сотенными купюрами и широким жестом протянул мне.

— Нет, оставь себе, — помотала я головой. — Тебе нужнее. К свадьбе готовиться и все такое… Не в этой же рубашке ты в ЗАГС пойдешь?! Кстати, где Лиза?

— Во дворе меня ждет. Она постеснялась к тебе подняться.

— Вот дурочка! Срочно ступай на балкон, зови ее! — приказала я.

— Возьмешь деньги? — выставил он ультиматум.

Я всю неделю питалась судаками, свеклой, морковкой и редькой, принесенными Павлом. Но запасы кончились, а голод — не тетка… Впрочем, дело было не в голоде. Человек без денег — мельче божьей коровки, у него словно руки под корень обрублены. Я поддалась искушению, но согласилась взять только одну купюру.

Вскоре мы втроем сидели на кухне и пили чай без ничего: в моем доме даже хлеба не осталось, не говоря уже о сахаре. Осмелевшая медсестра, сияя карими очами, вещала:

— Сашенька хочет устроить банкет, собрать гостей, а я мечтаю поехать куда — нибудь за границу, ведь я нигде еще не была! Съездить в Египет, там пирамиды, гробницы фараонов, теплое море и древний город Луксор.

— Да, там вечные пирамиды и вечное лето!.. Что может быть выше вечных ценностей? — Я поправила сползающие очки и настроилась на волну ее мечтаний. Да и как было не увлечься? Жизнь идет, нет, вернее, летит, как сверхскоростной самолет, а я тоже ничего еще не видела: ни Лувра, ни Луксора, ни цветущих бугенвиллей и египетских ночей…

— Елизавета, тебе не кажется, что мы засиделись? — прозрачно намекнул своей невесте удачливый папарацци.

— Ой, извини, Сашенька! Пойдем, конечно!

Влюбленная сестра милосердия вспорхнула с табуретки, они мигом оделись и отчалили. А сто долларов остались… Я не стала терять время на мытье чашек. Переоделась, сменила домашнюю футболку на свитер и джинсы. Застегнула шубу, сунула в карман ассигнацию и захлопнула за собой дверь.

Над улицей висел снегопад, и я невольно замурлыкала: «За окошком света мало. Белый снег валит, валит. А мне мама, а мне мама целоваться не велит…» И опять от этой песни на глаза навернулись слезы, хотя моя мама была отнюдь не ханжой и ярой противницей поцелуев… Я добежала до обменного пункта валюты, получила рубли и поспешила в книжный магазин на улице Ватутина, поскольку непрочитанных книг в квартире больше не осталось. На двери висело объявление: «Требуются кассир, продавцы, уборщица».

— С кем я могу поговорить по поводу работы? — спросила особу с беджем администратора.

Она проводила меня к директору — приятной во всех отношениях женщине, не крикливой, не грубой и миловидной.

Через час, к моменту закрытия магазина, я вышла из него с удачными покупками: приобрела томик стихов Поля Верлена — это вечное; взяла повесть «Лансароте» Мишеля Уэльбека, потому что это — модное. А еще взяла книжку «Любовь для начинающих пользователей» Кати Ткаченко. Аннотация утверждала, что она — «одна из самых талантливых современных молодых писательниц», но мне пришлось по вкусу само заглавие. Стыдно признаться, но в свои двадцать пять лет в любви я — начинающий пользователь! Все, что я знаю об этом чувстве, приправлено одним только отрицательным опытом. Но недаром любовь питает художников и поэтов! Наверняка она огромнее и значительнее моих представлений, значит, надо их расширять!

Почему — то, прежде чем раскрыть книгу, я вспомнила, как искала знакомств в галерее Krasnoff. Смешно, конечно. Но отнюдь не печально, ведь там я отыскала Санчо — моего друга папарацци. А в риелторской конторе мне встретился Гриня, при виде которого стискивало ребра, кончался кислород и немел язык, — это ведь тоже прекрасно!.. Андрей Ткач научил меня любить мои очки… И все вместе они подвели меня к прозрению. Взрослая девушка не должна вести себя как слепой щенок, доверчиво тыкающийся мордочкой в чужие руки…

Читать я не стала — успеется! Расстелила постельные принадлежности на диване, забралась под одеяло и постаралась уснуть, поскольку наутро мне предстояло выйти на работу в книжный магазин и открыть новую страницу в увлекательной книге жизни. Странно, но я волновалась, и это было счастливое волнение. Меня томило предчувствие тотальных перемен, будоражили смутные надежды. Я испытывала прилив сил и азарт, а это, как известно, самое пригодное для жизни состояние.