Все для тебя

«Извращенка»

Она всегда была серьезной. Наверное, слишком серьезной. И когда была маленькой, и став взрослой девушкой. В школе у нее было много дел: учеба, хор, общественная работа, драматический кружок, хореографический. Ей хотелось заниматься сразу всем. И почему-то казалось, что она много упустит, если не сделает сегодня же того-то и того-то. Поэтому у нее никогда не было свободного времени. Она никогда не секретничала с подругой, сплетни доходили до нее в последнюю очередь, даже влюбиться ей было некогда!

Все девочки рано или поздно вступают в пору, когда представление о мире переворачивается вверх тормашками, а старшеклассник из второго подъезда оказывается самым необыкновенным человеком на земле. Когда ночами не спится и непонятно почему хочется плакать. Когда окружающие перестают тебя понимать и только ты одна, как тебе кажется, близка к разгадке главного вопроса мироздания. Время, когда все влюблены, кто в учителя, кто в мальчика из старшего класса, кто в актера, — это время прошло для нее в том же деловом ритме. Она училась, играла в школьных спектаклях, была вожатой. И не замечала ни влюбленных взглядов соседа по парте, ни восхищения в глазах аплодирующих ее игре старшеклассников. Ей, конечно, передавали записки вроде «Наташа, я тебя л…», предлагали дружбу, но ее это мало интересовало. Встречаться с одноклассником? Умирать от любви к певцу? Она что, ненормальная? Нет уж, у нее есть дела поинтереснее! Любовь — это серьезное чувство и требует серьезного отношения. Вот закончит школу, институт, найдет работу, тогда — пожалуйста! А сейчас — не до этого.

В институте продолжалось то же самое. Она была старостой, танцевала в ансамбле народного танца, изучала польский язык. Еле выбирала время сходить в кино или в свой любимый театр. Жизнь бежала кувырком, припевая и пританцовывая, так что жаль было тратить ее на глупый флирт. И подруга у нее подобралась под стать — презирающая весь мужской пол и считающая окружающих парней просто сексуально озабоченными инфантильными переростками. Единственное, чего они заслуживают, так это презрительного снисхождения. Ксюша была бойкой, что на ум, что на язык, и Наташа потихоньку стала перенимать ее словечки и остроты. В результате потерявшие всякую надежду вздыхатели переключили свое внимание на менее требовательных девушек.

Наташу это не огорчало, ей и без того было интересно. Нет, она не была мужененавистницей. Кое-какой любовный опыт у нее имелся, но это и был чистый опыт. Они обсуждали с Ксюшей очередную проказу с новым поклонником и проводили своеобразный эксперимент. Если у одной из них появлялся вздыхатель и он почему-то казался им привлекательным, они приступали к действию. Разыгрывался самый настоящий любовный роман. Сценарий тщательно продумывался, одна была режиссером, другая — актрисой. Роман каждый раз был новым — то страстным, то романтичным, то со слезами и клятвами, то с томной грустью. Его следовало довести до кульминации и завершить неожиданным пируэтом. Кульминацией считалось предложение руки и сердца, на худой конец — объяснение в любви. Для завершения годилась любая ссора — на почве ревности, из-за якобы вернувшегося возлюбленного, да мало ли отчего еще. Это как в литературе: завязка, развитие действия, кульминация, развязка. У кого получалось лучше, тот и был удостоен высочайшей похвалы режиссера. А второй актер… был отставлен за ненадобностью.

Так они забавлялись. Наташе и в голову не приходило, что она делает людям больно. Подумаешь! Ну, целовалась она с Вадиком, так что же, замуж теперь за него выходить? Кстати, и целоваться с ним было противно, просто нужно же было довести дело до кульминации, а то вялый партнер какой-то попался.

Вон Ванечка только за право взять ее за руку мог что угодно сделать. Правда, и проколы случались: Денис, тот что с третьего курса, чуть было не изнасиловал Ксюшу, так распалился. Зато кульминация какая получилась — высший накал страстей! Ксюша на подоконнике, окно пятого этажа распахнуто: «Как ты мог, ты меня не уважаешь, я не хочу жить!» Слезы и сопли! Он на коленях: «Прости! Люблю! Женюсь!» — «Нет! Теперь между нами ничего не может быть! Ты все испортил».

Ксюша потом две недели рисовала себе синяки под глазами якобы от бессонных ночей. В спектакль были втянуты все окружающие — одногруппники и даже преподаватели. «Что с Ксенией?» — «У нее роман с Сидоренко»…

Все сочувствовали и хотели помочь бедной влюбленной девушке, а они с Наташкой у себя в комнате смеялись до одурения. Несчастный Сидоренко пришел с обручальными кольцами. Наташка впихнула Ксюшу в шкаф, где та, согнувшись в три погибели, два часа слушала душевные излияния пьяного возлюбленного. После его ухода они, как всегда, поиронизировали насчет мужской доверчивости, хотя Наташе стало жалко Сидоренко, и она впервые заметила подруге, что их эксперименты не так уж безобидны.

А Денис страдал по-настоящему, даже запил с тоски. Его исключили из института, и дальнейшая судьба парня была им неизвестна. Вскоре после этого они прекратили свои жестокие опыты. Наташа по-прежнему жила насыщенной общественной жизнью, а Ксюша попалась в собственную же ловушку. Отлились кошке мышкины слезы. Вспомнился ей бедный Сидоренко.

Ксюша влюбилась. Да так, как ни в одном сценарии не придумаешь. Синяки рисовать не пришлось. Похудела, стала как тень, а избранник ее даже не замечал. Никакие уловки не помогали. Их ценный опыт, стоивший стольких горьких слез отправленным в отставку поклонникам, самой Ксюше не пригодился. Их курс как раз отправили на сельскохозяйственные работы в колхоз, и Ксюша решилась на все. Но и это не привело к желанному результату — пару ночей любви ни к чему не обязывали парня. Вернувшись осенью в институт, он прекратил всякие отношения с Ксюшей и за глаза посмеивался над ее любовью. Ее же переживаний никто не воспринял всерьез, кроме Наташи. Ну, умирала она год назад по Сидоренко, решили окружающие, а через месяц ходила веселая, как ни в чем не бывало. И эта любовь пройдет. В общем, Ксюша оказалась в шкуре того лживого пастушка, который кричал: «Волки, волки!» Но это и к лучшему — жалости к себе она бы не вынесла.

Эта несчастная любовь была для Ксюши потрясением, в течение многих месяцев она не выходила из депрессии. Наташа жалела подругу и хотела поддержать, даже попыталась подтрунивать над ее переживаниями, как раньше делала сама Ксюша. Но та в ответ так глянула на нее, что шутливые слова замерли у Наташи на устах.

— Знаешь, Наташка, — сказала Ксюша, глядя перед собой в пространство, — какие же мы с тобой дуры! Дуры и гадины! Разве можно было так!

— Ну что ты? Мы ведь не со зла. Мы просто играли. Ты сама говорила: любовь — это игра, флирт — это развлечение.

— Может быть, так иногда и было. Но вспомни Сидоренко. Где он сейчас?

— Не знаю. Может, в армию забрали…

— Если бы не я, он бы сейчас вместе с нами институт заканчивал, а так пошлют в Афган и убьют там. И его смерть останется на моей совести.

— Перестань, Ксюша. Он тоже хорош! Что бы он сделал, не влезь ты на подоконник? Забыла?

— А ты помнишь, что было в нашем сценарии? «Дорогой, любимый, единственный» со слезами на глазах! Довели парня. Правильно бы сделал. Так мне и надо. Господи! Бедный Денис! Нашла бы его, в ноги бы кинулась, чтобы простил. — И Ксюша захлебнулась рыданиями.

Время примирило ее с жизнью, но подруги запомнили навсегда, что нельзя смеяться над любовью. Наташа иногда со страхом думала, что Ксюша расплатилась за свои грехи. Неужели и ее ждет наказание?

После института она получила распределение не в родной город, а в столицу, что считалось большой удачей. Город разрастался, захватывал пригород, учителей в школах не хватало, и стали брать иногородних. Более того, ей, как молодому специалисту, посчастливилось почти сразу стать на учет на получение жилья. А пока она снимала комнату у пожилой одинокой женщины, опрятной и спокойной. Плата была умеренная для неплохой в те годы зарплаты учителя, так что и одеться, и на нехитрые развлечения Наташе хватало.

Работа ей нравилась. Сразу же ей поручили руководство седьмым классом. Не такие уж маленькие детки, если тебе только-только стукнуло двадцать. Тогда еще учились десять лет, и семиклассникам было по тринадцать, а то и по четырнадцать лет! Некоторые мальчишки были уже выше ее. Говорят, что это трудный возраст. Но Наташа легко находила с ними общий язык. Даже самые отпетые хулиганы относились к ней с симпатией. Она умела быть строгой, но тактичной, не подавляла своим авторитетом и не пугала плохими оценками. Можно сказать, что в то время она со всей страстностью отдалась профессии. В ее жизни не было ничего, кроме школы. Старые друзья разлетелись, новые еще не успели появиться. Родители были далеко, а мужчины… мужчины по-прежнему не занимали в ее жизни никакого места. Она понимала, что сейчас, возможно, самое время позаботиться о будущей семейной жизни, но ей почему-то не хотелось даже думать об этом.

Общаться с девочками ей было труднее, чем с мальчишками. Девочки не воспринимали ее как педагога, но с неизменным интересом обсуждали ее манеру одеваться, прическу и поведение. Надо сказать, что и у нее большинство акселераток семиклассниц не вызывали симпатии, разве что некоторые — спокойные и послушные. Но вращаться в этой бурлящей школьной среде, с ее проблемами, вечерами, экскурсиями, ей было безумно интересно.

Из всех мальчишек своего класса Наташа в первый же день выделила двоих — Диму Стеблова и Сережу Аистова. Дима был высокий худой круглолицый и смешливый паренек. Острый на язык, сообразительный, но, как все слишком живые дети, учившийся средне и без особого старания. Он охотно помогал Наташе. Страшный лентяй, Дима мог вымыть полы в классе, если оказывалось, что дежурные забыли это сделать. Мог и приструнить одноклассников, когда видел, что кто-то слишком донимает Наташу. Она знала, что за глаза все ученики называют ее просто Наташей, но не обижалась. Слава богу, что прозвище не придумали, а то осталась бы на всю жизнь какой-нибудь Жабой или еще кем похуже. Все знали, что Стеблов — ее рыцарь, и он гордо нес это звание, совершенно не стесняясь. Это была та симпатия ученика к учителю, которая никому не мешает, а только вызывает улыбку и легкую зависть у коллег.

С Сережей у нее сложились иные отношения. Он как раз не демонстрировал своей симпатии, а, наоборот, старался ее всячески скрывать. Выглядел он совсем не так, как переросток Стеблов, которому можно было дать и шестнадцать лет. Аистов был невысоким, чуть ниже Наташи, но крепким и пропорционально сложенным мальчиком. Несмотря на свой юный возраст, он вел себя как мужчина. Это она поняла сразу. Пожалуй, он и был уже мужчиной — маленьким тринадцатилетним мужчиной.

И относился к ней не как к Прекрасной Даме — далекой и неприступной, а как к тайно обожаемой женщине, связь с которой должна остаться незамеченной.

Впервые это случилось, когда она в конце сентября повела класс на экскурсию. Они отправились в знаменитый городской парк и в краеведческий музей. Надо было пройти несколько перекрестков с оживленным движением, и она попросила ребят разбиться на пары или хотя бы на тройки, но идти всем вместе, не растягиваться. Поскольку сопровождала ребят она одна, то в конце колонны поставила Диму.

— Ребята, — обратилась она к ученикам, — чтобы мы проходили перекрестки быстрее, держитесь друг друга. За руки, что ли, возьмитесь.

— Ну да… Вот еще… — зашумел класс. Возмущались в основном девочки. — Как первоклашек, сейчас по парам нас построит.

— Не хотите, как первоклашки, возьмите мальчиков под руку, как взрослые, — решила схитрить она.

И в этот момент Сережа взял ее за руку. Это получилось очень естественно: учительница взяла за руку ученика, который оказался рядом. Но она-то знала, что все не так. Сережа воспользовался случаем и сделал то, что давно хотел. Его скрытое волнение передалось ей. Они шли впереди всех и разговаривали. Иногда она останавливалась и оглядывалась назад, желая убедиться, что никто не отстал. Сережа не отпускал ее руки и смирно ждал, как послушный мальчик. Но это только со стороны. На самом деле это он вел ее за руку. И даже когда она останавливалась и расслабляла ладонь, он продолжал крепко удерживать ее.

Когда экскурсия закончилась и они возвращались, он снова взял ее за руку, хотя в этом не было необходимости — ребята шли гурьбой, и, увидев это, он отпустил ее руку, но шагал по-прежнему рядом.

Тогда она не придала этому значения, но тот случай вспомнился ей позже, когда она убедилась в его непростом отношении к ней.

Сережа никогда не демонстрировал своего расположения, на уроках вел себя смирно, слушал внимательно. А то, что он мог дать по голове соседу по парте Витьке Краскову, шумному хулигану, так это вроде только потому, что тот мешал ему слушать. Но вскоре она стала догадываться о его чувствах к ней: его задержки в классе, когда никого не было, кроме них двоих, и это деланное безразличие при посторонних. Когда ей требовалась помощь в кабинете, он с готовностью вызывался помочь и оставался. Он мог даже терпеть присутствие Димки, который, желая покрасоваться, развивал чересчур бурную деятельность. Сергей посматривал на него со снисходительностью взрослого, но не раздражался, казалось, ему это было даже на руку. Во всяком случае, все окружающие — и учителя, и учащиеся — считали, будто это Дима ухаживает за молоденькой учительницей, а не Аистов. Она воспринимала это с улыбкой, спокойно и доброжелательно, поскольку Дима нравился ей так, как хороший веселый ребенок может нравиться взрослой девушке.

Другое дело — Сережа. Она чувствовала его незаметную для окружающих, но нарастающую симпатию. Симпатия была взаимной. Такого с ней еще не случалось. Ни когда она сама училась в школе, ни в студенческие годы. Никогда еще не было такого, чтобы кто-то так сильно понравился ей, причем вовсе не взрослый парень, а тринадцатилетний мальчик! Это открытие потрясло ее. Похоже, она впервые влюбилась.

Она, такая серьезная и правильная, впервые влюбилась накануне своего полного совершеннолетия (как раз через неделю ей исполнялся двадцать один год). Дикость какая-то — влюбилась в ребенка.

Такого не могло быть! Она — извращенка! Во всяком случае, именно такой она себя ощущала.

Ее любовь протекала внешне незаметно, но с таким накалом внутренних страстей, что она стала для Наташи источником сладких мучений и горьких страданий. Вероятно, это и было ее наказанием за обиды, причиненные в прошлом другим. Действительно ли все было так, или ей только казалось, но теперь она все чаще думала о том, что любовь — вещь слишком серьезная, чтобы играть в нее, а тем более потешаться над чужими страданиями.

Ее подруга Ксюша уже несла свое наказание. Она по-прежнему беззаветно любила своего избранника, безо всякой надежды на ответное чувство. Симпатия Наташи была взаимной, но назвать ее любовью она не смела даже в мыслях, хотя в глубине души понимала: скорее всего, это любовь.

Ей не с кем было поделиться своей бедой. Некому было выплакаться. Маме? Этого еще не хватало! Коллеге? Упаси Бог. Вот тогда ее действительно признают ненормальной. Даже Ксюше она стеснялась написать. Да и что она ей скажет? Что безумно сожалеет о том, что ему — всего тринадцать? Что он снится ей? Что вызывает такие мысли и эмоции, какие должен пробуждать в женщине только взрослый мужчина? Она не может допустить ничего серьезного между ними. Во-первых, за это есть статья в Уголовном кодексе — кажется, совращение малолетних. Во-вторых, это просто-напросто противоречит ее собственному кодексу.

Она никому ничего не говорила и не признавалась даже себе самой в своих ненормальных желаниях. Иногда она думала: было бы ему хотя бы семнадцать! Пусть бы он был учеником, но десятого класса. Тогда, возможно, оставалась бы надежда, что через несколько лет… В нынешней ситуации это было немыслимо, невыносимо и совершенно безнадежно.

Их отношения продолжали развиваться, как они и должны были развиваться между любящими людьми, которые вынуждены скрывать свои чувства.

Сначала ей льстило внимание учеников. Она всегда легко находила понимание у мальчишек и в классе опиралась на них. Это было ошибкой. Девочки (а в таком возрасте девочки уже почти взрослые девушки) со всем присущим им женским коварством стали саботировать любое ее дело. Нужно было подготовить несколько номеров художественной самодеятельности, а у Антиповой, которая заканчивала музыкальную школу по классу фортепиано и к тому же хорошо пела, неожиданно разболелась голова. Ермакова, выступающая в ансамбле народного танца, растянула ногу. Вот и получалось, что от такого талантливого класса выступала одна староста, правильная и страшно зажатая Люся Чарушева, с длинным и нудным стихотворением из школьной программы.

Наташа поняла свою ошибку, но, увы, не сразу. И постепенно стала пробивать брешь в стене, которая выросла между ней и кружком самых активных девочек класса. Для этого понадобилось проштудировать несколько книг по психологии и педагогике, но результат того стоил. Заодно она отвлеклась от того, что ее пугало, приобретая совсем не те формы, которые бы ей хотелось.

Ее старания завоевать авторитет у девочек постепенно вознаграждались. И это было так интересно! Она понемногу входила в любовные дела класса, как в жизнь своей новой семьи. Тут кипели свои страсти. Марина Ермакова была влюблена в Стеблова, а он, в свою очередь, засматривался на Антипову, по-прежнему оставаясь верным рыцарем своей учительницы. Катя Антипова, красивая рослая девочка с изумрудными глазами и пепельной косой, почему-то выбрала объектом своего внимания Вову Острова, высокого, плечистого, но на редкость тупого парня, имевшего успехи только в спорте. Ему ставили средние отметки, за то что он всегда мог выступить за честь школы в спортивных соревнованиях: по баскетболу, плаванию, по лыжам или легкой атлетике. Тонкая брюнетка Ермакова становилась еще тоньше от страданий, но при этом они с Катей были подругами.

С интересом наблюдала Наташа и за троицей Полежаев — Залесская — Митин, тем более что Женя Залесская тайно сохла по Аистову, который на нее вообще не реагировал. В этом молодая учительница усматривала свою вину, Женя была ей симпатична. Невысокая миленькая темноволосая девочка с короткой стрижкой и влажными карими глазами, она замечательно читала стихи и, как подозревала Наташа, сочиняла тоже. Отличник Саша Полежаев не зря выбрал ее из всего класса — было что-то такое в этой улыбчивой и живой девочке. Хулиган Митин тоже по-своему уникальная личность. Наташа редко встречала людей, которые бы ничего не боялись. Ромка Митин был как раз такой. Маленький, щуплый, большеротый, он умел заставить считаться с ним даже здоровяка Острова. Учился он плохо, но был смышленым парнишкой. Не нравилось ему учиться — и все тут, однако, познакомившись с ним поближе, Наташа удивилась тому, как много он знал для своих лет, и скорее всего — из книг, но даже под пыткой не признался бы в этом. Ромка мог одним метким словом поставить на место выпендрежника Стеблова. Что ни говори, хотя Димка и был ее верным пажом, острословом и человеком, о котором говорят «душа-парень», любил он покрасоваться и щегольнуть обрывками где-то как-то ухваченных знаний.

Вообще ей нравился ее класс. В нем не было «проблемных» учеников — с приводами в милицию и алкоголиками-родителями, но вскоре она поняла, что и от таких, казалось бы, вполне благополучных детей можно ожидать сюрпризов.

…Дискотека по случаю окончания первой четверти удалась на славу. Концерт получился интересным. И ее класс отличился. Залесская прочитала стихи, Антипова снизошла и сыграла какую-то джазовую пьесу. Маринка Ермакова, потряхивая темными завитыми кудрями и позванивая монистами, станцевала цыганский танец. Это был первый для Наташи большой концерт, в котором выступали ученики ее класса, и она страшно волновалась. Она сидела в первом ряду и была очень горда за своих воспитанников. Кате она сделала замысловатую прическу, приподняв волосы, отчего ее лицо казалось взрослее и красивее, Жене перед выходом на сцену надела свое ожерелье из голубых камешков, Марине принесла шикарную красную блузу с глубоким декольте — цыганка получилась что надо!

Ее верные мальчишки помогали ей. Дима принес магнитофон и отвечал за музыку для Марины: вовремя включал и выключал «цыганочку», прибавлял и убавлял звук в нужном месте. Марина благодарила его взглядом больших, подведенных Наташиным карандашом цыганских глаз. Молчаливый Аистов работал суфлером для Жени — стоял за складками занавеса с томиком стихов, готовый в любую минуту прийти на помощь. Да еще согласился переворачивать нотные листы Антиповой.

Такая помощь была очень нужна девчонкам, они чувствовали себя уверенней. Наташа понимала это и попросила мальчиков именно таким образом принять участие в выступлениях одноклассниц. Она не ошиблась, это был правильный шаг, и поэтому все удалось. И вот такой, казалось бы, замечательный вечер был испорчен чрезвычайным происшествием.

Когда дискотека, которая началась сразу после концерта, уже подходила к концу, Наташа зашла в класс и удивилась странному запаху. Этот запах шел от окна у последней парты. Там за оконной шторой происходила какая-то возня. Она успела только рассмотреть, что за портьерой находилось двое — Аистов и еще кто-то. Наташа уже сумела определить природу сего «аромата» — его распространяют рвотные массы. Со студенческих лет она знала, что такое обычно бывает после перепоя. С их ребятами иногда случалось такое на вечеринках. Но то были взрослые люди, студенты, а это — семиклассники, почти дети!

В этот момент, как на грех, в класс зашла завуч — дородная матрона с замашками тюремной надзирательницы. Наташа сама боялась ее до столбняка.

— Наталья Сергеевна! — звучно произнесла она, гордо неся свою пышную грудь, будто нос корабля. — Надеюсь, сегодня вы, как дежурный учитель, все проверите и закроете. Завтра можете отдыхать. У вас три дня… А откуда этот запах? — наконец учуяла она и грозно посмотрела на помертвевшую Наташу. — Наталья Сергеевна, чем это пахнет у вас в классе? — Она смерила побледневшую учительницу уничтожающим взглядом, словно ничуть не сомневаясь, что именно она является причиной подобного запаха.

— Я… Понимаете, я… — залепетала Наташа, прекрасно понимая, что никакие слова ей не помогут. В лучшем случае ей грозит выговор, в худшем…

Как только завуч вошла, возня за шторой прекратилась. А сразу после этих слов из угла вышел Сережа. Он был немного бледен и держался за живот.

— Мне уже лучше, Наталья Сергеевна, — слабым голосом сказал он. — Не надо «скорую»… у меня такое бывает… Мама говорит — плохая печень. — Он подошел ближе к учительнице и завучу, стараясь отойти подальше от окна.

— Что бывает? Что с тобой? — по-прежнему строго, но уже с некоторым беспокойством спросила завуч, приблизив свое лицо к мальчику и стараясь уловить его дыхание. Наташа поняла, что она пытается унюхать запах спиртного. Не обнаружив ничего подозрительного, она жестом врача приподняла ему веки, рассматривая белки глаз.

— Да, белки желтоваты, — констатировала она. — Что ты сегодня ел?

— Ничего, только то, что в школе давали, — покорно ответил Аистов. — Суп, котлета, компот…

— От этого ничего не может болеть, у нас всегда все свежее, — быстро проговорила завуч, испугавшись, что отравление едой из школьной столовой может иметь для школы, да и для нее лично весьма нежелательные последствия. Воображение тут же нарисовало ей кошмарную картину: массированная проверка Минздрава и заголовок в городской газете: «В столовой тридцать первой школы отравились десять учеников». Она опасливо пощупала Сереже голову и еще раз спросила:

— Что еще ты ел?

— Больше ничего, — вяло и безжалостно ответил тот, не желая, по-видимому, дать бедному завучу сегодня спокойно заснуть.

— Тебя вырвало?

— Да. Но не волнуйтесь, мне уже лучше, я уберу. Просто очень плохо стало. Я как раз за партой сидел, не успел встать. Там, в углу… немного… Я сейчас…

— Не надо, не надо. Пойдем со мной в медкабинет. Как хорошо, что я медсестру еще не отпустила. А вы, Наталья Сергеевна, закройте дверь изнутри, уберите и проветрите, пока ученики не вернулись за вещами. Вы меня поняли? — И она удалилась той же царственной походкой, уводя за собой Аистова.

Наташа быстро закрыла дверь. За оконной занавеской сидел испуганный и вмиг протрезвевший Полежаев. От кого угодно можно было ожидать такого конфуза, но не от этого серьезного и спокойного мальчика.

— Господи! Ты? Как ты мог? Почему? — бормотала она, хорошо понимая, что нельзя терять ни минуты. — Ладно, потом разберемся. Ты как, сам прибрать можешь?

Полежаев кивнул.

Она открыла все окна, набрала в ведро воды, бросила тряпку и принесла все Полежаеву.

— Мой.

Холодный осенний ветер быстро выстудил и освежил комнату. Через десять минут от противного тошнотворного запаха не осталось и следа. Она заставила Полежаева умыться и прополоскать рот, но от парня все равно пахло вином. Дрянным дешевым вином.

— Кто принес? — строго спросила она.

— Я сам.

— Не ври. Все равно узнаю. Митин! — осенило ее. Наташа вспомнила, что сегодня Роман притащил какой-то пакет и она уловила пару фраз о некоем пари. Но, занятая подготовкой своих артистов, она не обратила на это внимания.

— Митин? — еще раз спросила она, уже точно зная правду. Смешные мальчишки, как будто она сама не была такой и не догадается без их признаний. — На спор пили?

Полежаев вяло кивнул. Он был слишком измучен, чтобы отпираться.

— Так тебе и надо. В следующий раз думать будешь.

— Следующего раза не будет, — твердо, несмотря на слабость, ответил Полежаев.

— Ну и хорошо. — Она сунула ему в рот две подушечки мятной жевательной резинки. — Что делать-то будем, Саша?

— А ничего. Домой пойду.

— Дойдешь сам?

— Обижаете. Мне всего лишь через дорогу перейти.

Это было правдой. Саша жил совсем рядом. Но она все равно накинула пальто и проводила его до дома. Подниматься не стала. Саша сказал, что сегодня дома одна бабушка, родители ушли в гости, и пообещал сразу же лечь спать.

Когда она вернулась, ученики плотной гурьбой стояли под закрытой дверью — дискотека закончилась.

Все уже разошлись, когда вернулась завуч с Аистовым. Наташа только что выпроводила последнего ученика, конечно же Стеблова, который рвался ее проводить.

— Все в порядке, — торжественно объявила завуч. — Сережа, иди одевайся. Как я и думала, он съел пирожок, когда бегал домой, купил с рук. — Тон у нее, как всегда, был безапелляционный и обвиняющий, словно она знала, что именно Наташины ученики питаются всякой дрянью. — Вам следует непременно провести беседу с классом о здоровом питании. Я прослежу лично. Да, Наталья Сергеевна, можете идти. Я сама все закрою, а вы отведите Аистова домой. До свидания, Сережа. До свидания, Наталья Сергеевна.

После такой нервной встряски прогулка по ночному городу была как нельзя кстати. По дороге Сережа рассказал ей, что Митин в своей конкурирующей страсти к Жене вызвал Полежаева на спор, кто больше выпьет. Собственно, спор состоял в том, кто из них сможет после выпитого как ни в чем не бывало танцевать на дискотеке. Результат оказался плачевным — от дешевого вина плохо стало обоим. Митин, как человек бывалый и сведущий в таких делах, сориентировался быстро и сразу же ушел домой. А Полежаев, наивный и никогда не пробовавший бормотухи, не успел.

— Если бы хоть что-то нормальное пили, водку там или коньяк, а то нализались шмурдяка, как алкаши, — презрительно бросил Аистов.

— Где им взять деньги на водку? — усмехнулась Наташа. — Слушай, Сережа, а у тебя откуда такие познания насчет того, что лучше пить?

— Что же вы думаете, я не пил? Я все уже попробовал, ну, может, кроме очень дорогих…

— Где же ты пробовал?

— Вино во дворе, с ребятами. Дешевое вино. Гадость ужасная. Не зря говорят — чернила. А остальное — дома.

— Родители знают?

— Родители мне на Новый год шампанского наливают, — показал он пальцами, сколько ему наливают, — и все. Нет, я сам, в качестве эксперимента. У нас в баре разные напитки: водка, коньяк… Ну, я немножко попробовал…

— И как? — улыбнулась Наташа. Разговаривать с Сережей было забавно.

— Да никак, — честно признался мальчик, немного поколебавшись, говорить ли правду. — Не знаю, почему люди это пьют…

— Хорошо, что ты сейчас уже понимаешь, — наставительно, как и положено учительнице, проговорила она. — Хотя, когда вырастешь, у тебя, возможно, будет иное отношение к этому, — попыталась она тоже быть откровенной. — Слушай, а Митин-то дома?

— Давно уже.

— А вдруг его родители все узнают и завтра прибегут в школу?

— Не прибегут, не бойтесь. Вот Полежаевы, те бы прибежали. Хорошо, что их дома не было. Там мамаша такая дотошная, точно пожаловалась бы на вас. У нее Сашенька — самый лучший, а все вокруг виноваты. А Митины не такие. Папаша сам здорово закладывает. Если что заметит, с Ромки шкуру спустит, но в школу не пойдет.

— А твои родители? Какие они?

— Мои? Мои — нормальные. Не закладывают и не жалуются. Вообще мне с родителями повезло. Они не относятся ко мне как к маленькому, не балуют, правда, но и не притесняют сильно. А еще считается, что молодые родители плохо воспитывают.

— А они у тебя молодые?

— Да, когда они поженились, моему папе было восемнадцать, он учился на первом курсе института. Потом сразу я родился.

— Тебя, наверное, бабушка воспитывала?

— Нет, я всегда был с родителями. У мамы никого нет, а папина мама не хотела раньше времени становиться бабушкой. Так она сказала папе. Поэтому мы всегда жили втроем. Сначала в студенческом общежитии, потом в коммуналке, а теперь у нас отдельная квартира.

— Это здорово, когда отдельная квартира, — мечтательно вздохнула Наташа, вспомнив свою комнату у хозяйки.

— Не знаю, мне лично больше нравилось жить в коммуналке. Наш дом находился в центре, тут тебе и театр, и цирк, и метро рядом. Когда мы получили квартиру здесь, мама вообще ехать не хотела: говорила, край света. Район новый, на песках, деревьев мало, одни стройки. И до центра — час езды. Потом ничего, привыкла. На работу долго добирается.

— Ну все, пришли, — остановилась Наташа и протянула руку за пакетом с тетрадями, который нес Сережа. — До свидания.

— Выполнили распоряжение начальства, — усмехнулся Аистов, — доставили ученика домой. А теперь я вас провожу. Нельзя молодой девушке ходить по ночам одной.

— Я не просто девушка, я — учитель, — запротестовала она, хотя сама побаивалась ходить одна. Ее дом находился довольно далеко.

— Если кто-то вздумает на вас напасть, вряд ли его остановит то, что вы учитель, — резонно заметил он и взял ее за руку.

Они шли по слабо освещенной улице, свежей от прошедшего дождя, и звук их шагов глухо раздавался в тишине безлюдной улицы. Ее ладонь покоилась в его руке, и, хотя ее провожатый был моложе ее и ниже ростом, она чувствовала себя с ним в безопасности. Теперь тема их разговора переменилась. Они снова говорили о Полежаеве и Митине. Наташа знала, что этот случай нельзя оставлять без внимания, но и предавать его огласке опасалась. Сережа понимал ее. Ни Полежаев, ни Митин не входили в круг его друзей. Он сделал это ради нее. Желая оградить от возможных неприятностей. И не скрывал этого.

— Все-таки я поговорю с каждым из них или с обоими сразу, — раздумчиво сказала она.

— Можно, — согласился мальчик, — а можете и не говорить. Я сам с ними разберусь. Они больше не доставят вам хлопот.

Он сказал это так твердо, что она сразу поверила ему. Это не скорый на обещания пустомеля Стеблов. Сережа Аистов — мальчик серьезный.

— Все равно я не понимаю, почему они устроили эти соревнования, ведь Женя не выделяет ни одного из них.

— Вот поэтому и устроили. Считают, что шанс есть у каждого.

Ей была недоступна эта подростковая логика.

— По-моему, Женя больше выделяет тебя, — тихо сказала она, боясь его обидеть.

— Знаю, — спокойно ответил он. — Поэтому они меня и послушают.

— Женя очень славная девочка. Неужели она тебе не нравится? — так же тихо продолжала Наташа, желая услышать его ответ и боясь этого.

— Мне нравится другая девушка… И вы это знаете, — добавил он, помолчав.

Наташа покраснела, и ей казалось, что это заметно даже в темноте. Никогда больше она не испытывала такого всепоглощающего чувства любви, как тем осенним вечером, когда тринадцатилетний мальчик с душой взрослого мужчины держал ее руку в своей…

Тогда Сережа просто спас ее. И продолжал выручать и в дальнейшем, когда она попадала в неприятные ситуации в школе, где ученики хотят одного, учителя — другого, а дирекция и родители — третьего. Собственно говоря, именно благодаря его незаметной поддержке Наташе удавалось некоторое время избегать нагоняев от деспотичной завучки и не менее неприятной директрисы.

Надо сказать, что обе начальственные дамы, завуч — дородная и внушительная, и директриса — тощая и злая, проводили в школе почти все свое время. У толстой Елены Степановны дети давно выросли, а муж, тщедушный подкаблучник, годился, по ее мнению, только для нехитрой домашней работы, и она не спешила домой, предпочитая властвовать в школе. Дети ее боялись, учителя — тоже. Нигде больше она не смогла бы полностью проявить свои тиранические наклонности.

Директриса, высохшая старая дева, тайно завидовала всем мало-мальски привлекательным и счастливым женщинам и ненавидела их. Ее бесили и толстая добродушная биологичка Татьяна Петровна, которую дома всегда ждали любящий муж и двое сыновей-студентов, и молодая беременная учительница младших классов, которую все ласково называли Тонечкой, и любая симпатичная старшеклассница, словно все они, сговорившись, отняли у нее положенную ей часть любви и семейных радостей. Она недолюбливала и завуча, но, конечно же, никогда не показывала этого, а, наоборот, всячески поощряла ее тиранию. В сущности, обе они не состоялись в семейной жизни, не имели подруг, их никто не любил, а недостаток любви приводит, как правило, к отклонениям в духовном развитии. Эти дамы были несчастны и так нуждались в любви, что ненавидели всех вокруг.

Учителя, в основном женщины, тоже не любили их, но вели себя, разумеется, по-разному. Кто-то льстил и наушничал, как физичка Нина Григорьевна, кто-то держался с достоинством, как дочка директора шелкового комбината, преподаватель химии Вероника. Правда, Веронике ничего и не угрожало благодаря высокому положению папы. Остальные просто дрожали в их присутствии — и молодые учителя, и те, для кого эта работа была единственным способом содержать семью. Например, историк Вера Семеновна одна несла на своих плечах груз семейных проблем. Муж ее умер много лет назад, дочь оканчивала их школу, мама была на пенсии. Девочка училась слабенько, а нужен был хороший аттестат, чтобы устроить ее в вуз, поэтому Вера Семеновна готова была на любые унижения. Часов у нее было больше всех в школе, и она боялась, как бы часть уроков не отдали другому историку — застенчивому очкарику Глебу Ивановичу. Кроме него, в школе работали еще двое мужчин — военрук Юрий Васильевич и преподаватель труда Валентин Ильич.

Вот в такой коллектив попала Наташа. Свой предмет она любила, особенно литературу. Она считала, что именно на ее уроках формируется сознание учеников. И старалась дать им побольше сверх программы, справедливо полагая, что тому, кто хочет узнать больше, хватит времени на все, а кто не хочет, тот и программу не усвоит. Но при проверке оказывалось, что кто-то из учеников не усвоил положенного по программе, а она позволила себе углубиться в тему. Зачем, скажите на милость, всем классом слушать реферат Антиповой о духовных исканиях поэта, если Митин не выучил самого стихотворения? Так считала Елена Степановна, а ее мнение не подлежало обсуждению.

Аистов незримо контролировал ситуацию. Он старался, чтобы недовольство некоторых учеников и их родителей не достигало ушей дирекции. Нытику Кузину попросту пригрозил в коридоре, что, если его мамочка еще раз пожалуется завучу на плохие отметки по русскому, он будет иметь дело с ним. Кузин был вопиюще безграмотен — ну что могла Наташа с ним поделать? И после уроков с ним занималась, и правила заставила выучить, но у того в одно ухо влетало, из другого вылетало. Зачем ему четверка? Она же не двойку ему ставит! Ну не может она поставить четверку такому тупице, а Митину, который посмышленее, — тройку. Девочки тоже часто подводили ее: забудут что-нибудь, а если завуч начнет ругать, заноют: «Мы не знали, нам не говорили». И опять все шишки сыплются на Наташу.

С такой работой ни на что больше времени не оставалось. Дома — тетради и телевизор. Редкие поездки к родителям, звонки старым подругам. О личной жизни и подумать некогда. Не зря говорила куратор их группы в институте: «Девочки, торопитесь, знакомьтесь с ребятами, пока вы здесь. Замуж нужно выходить сразу после института, а лучше — на последнем курсе. Попадете в школу — все! Конец личной жизни».

Так и получилось. Единственной отрадой были школьные вечера. Наташа стала помогать режиссеру школьного театра Ларисе Сергеевне, рыженькой артистичной женщине. Лариса Сергеевна тоже преподавала русский, поговаривали, что в молодости она пару лет работала в театре и даже поступала в театральный институт. Всю свою нерастраченную любовь к драматическому искусству она перенесла на школьный театр «Вдохновение». Уроки для нее были лишь средством зарабатывать деньги и отбирать талантливых ребят в театр. К каждому празднику они готовили мини-сценки, а раз в году — большой полутора- или двухчасовой спектакль с настоящими декорациями, костюмами, гримом. Один из городских театров взял над ними шефство и снабжал реквизитом. И некоторые из учеников Ларисы Сергеевны действительно пошли по театральной стезе, а один из ее первых кружковцев, Миша Давидов, уже работал в столичном театре и всегда приезжал на премьеру школьного спектакля.

За первые полгода Наташа сдружилась с ней да еще с двумя молодыми учительницами английского, двумя Наташами. Получалось, что в школе сразу три Наташи, и все молодые и незамужние. Для различия их называли по отчеству — Сергеевна, Анатольевна, Викторовна. Анатольевна — миловидная круглолицая и немножко полненькая, что, в общем, не портило ее, была большой модницей и всегда хорошо одевалась. Наталья Викторовна — высокая статная девушка с русой косой, ненавидела носить юбки, а за брюки постоянно получала выговор. То они казались дирекции слишком обтягивающими, то слишком броскими. Но ничто не могло заставить Викторовну отказаться от любимого стиля одежды, и на нее махнули рукой. Кроме того, найти хорошего преподавателя английского было не так просто, а в профессиональном отношении Викторовна была выше всяких похвал. И ей прощали ее манеру одеваться, чего никогда не разрешили бы другим.

Под Новый год в школе всегда запарка: тут тебе и контрольные, и оценки за полугодие, и праздничный вечер. Да еще замены ставят, так что не продохнуть. Географичка ушла в декрет, ее часы раскидали кому придется. Поговаривали, что благодаря зарплате, которую генсек Черненко, пришедший на смену усопшему Леониду Ильичу, значительно повысил, в школу скоро придут новые учителя — мужчины. Это было бы правильно, думала Наташа. Дети разболтались, никакого сладу с ними, когда завуча и директора нет. Нужна все же мужская рука, да и коллектив разбавить мужчинами, а то что это за «бабье царство»!

На Новый год она собиралась съездить к своей подруге Ксюше, которая получила направление в родной город. Езды туда — ночь на поезде. Ну, не получится на Новый год, думала она, поеду первого января. В школу им пятого — непонятно зачем назначили педсовет с самого утра. Делать этим старым грымзам дома нечего, вот и другим отдохнуть не дают! Учителям соседней школы только после Рождества на работу.

Ксюша ее страшно заинтриговала своим письмом, которое она получила еще в ноябре. Оказывается, Ксюша вышла замуж! Притом как-то быстро и не отмечая свадьбы. В письме она туманно намекала на то, что Наташе жених знаком, и приглашала погостить. Вот еще фокусы! Не может толком сказать. Но заинтриговать Наташу все же удалось, и ей хотелось уехать на Новый год к старой подруге. Родители, как всегда, звали к себе. Две Наташи предлагали встретить праздник втроем — Викторовна имела отдельную квартиру. Правда, подходящих мужчин для компании они не могли подобрать. Наталье Анатольевне было двадцать пять, Викторовне — уже двадцать восемь. Но, несмотря на молодость, красоту и ум, им некого было пригласить к себе в гости, и уже только из-за этого Наташе не хотелось отмечать Новый год с ними. Хотя девчонки были хорошие, особенно Викторовна. Она знала цену директрисе и завучу и, даже дорожа своей работой, никогда не стала бы пресмыкаться перед ними.

— Наталья Сергеевна! — влетел в один из таких дней Стеблов посреди урока в класс. — У нас грандиозная новость!

Наташа замолчала, оборвав на полуслове объяснение нового материала, и с неодобрением посмотрела на подростка.

— Дмитрий, если мне не изменяет память, я отпустила тебя помогать Ларисе Сергеевне устанавливать декорации. Если ты закончил, садись заниматься и не перебивай меня.

— Ната-алья Сергеевна! — Его круглые карие глаза вдохновенно сверкали, а лицо выражало полное недоумение. О каких уроках, мол, может идти речь, когда такая новость! — Вы послушайте сначала! Я на минутку забежал. Еще никто не знает.

— Ну, давай, говори, — вздохнула Наташа, — тебя ведь не остановишь.

Дима повернулся к классу и набрал полную грудь воздуха:

— Ребята, у нас — новый учитель! Даже два!

— Какая редкость, — съязвил умник Полежаев, — давно мы учителей не видели.

Все добродушно засмеялись.

— У нас — новый физрук! — не обращая внимания на его выпад, продолжал Стеблов. — Между прочим, он мастер спорта и будет вести у нас секцию карате.

По классу пробежал оживленный гул. В те времена заниматься карате мечтал каждый мальчишка и попасть в такую секцию было большой удачей.

— А второй — географ! — выпалил Димка, довольный произведенным эффектом. — Вместо Зинаиды Витальевны. И тоже спортсмен. Я только что слышал, как он говорил в актовом зале директорше, что в своей старой школе вел туристический кружок. Ребята там все каникулы проводят в походах, то пеших, то на байдарках. Он сказал, что теперь и у нас так будет…

Его голос потонул в шуме голосов, все стали обсуждать новость. Стеблов, сделав свое дело, ретировался, а ученики никак не могли успокоиться, и урок окончился под шумок тихих разговоров. Никто ничего не слушал, у всех на лицах было нетерпеливое ожидание. Наташа беспомощно оглядела класс. Глаза мальчишек сверкали воодушевлением. Еще бы, карате! Девчонки смущались и хихикали, предвкушая знакомство с молодыми учителями. Один только Аистов оставался невозмутимым, поглядывая на щенячий восторг одноклассников со снисходительной улыбкой взрослого. Он увидел растерянность Наташи и заговорщически подмигнул ей. Она немного успокоилась, отметив это понимание и ощутив, как обычно в его присутствии, поддержку.

За последнее время она уже привыкла к его молчаливому постоянному присутствию. Хотя они ни разу больше не оставались наедине после того вечера, когда он проводил ее домой, между ними установилось то безмолвное понимание, которое сопровождает людей, неизменно думающих друг о друге. Наташа уже устала говорить себе, что это неправильно, что так не должно быть. Это уже существовало. И ничего поделать она не могла и… не хотела. В классической литературе, которую она очень любила, Наташа не нашла примера подобной привязанности. Лолита пленила сердце сорокалетнего мужчины, но ведь старше был он! Да, она не могла никому в этом признаться, но понимала, что ее расположенность к нему не такая, какая может быть у учительницы к любимому ученику. Ни жестом, ни словом она не давала понять это мальчишке, но не сомневалась, что он и так все знает. Будь у нее хоть какой-то поклонник, можно было бы укрыться за надежной спиной нового знакомого, сделать вид, что ничего нет!

Вот почему еще она так хотела уехать к Ксюше. У той теперь муж, а у мужа есть друзья, появятся новые знакомые, интересная молодежная компания, вот и вылетят из головы все глупости…

Взаимная симпатия, как любые отношения, не может не развиваться. За первыми восторгами приходят досада, минутное или продолжительное недовольство, разочарования, обиды. И у них все протекало именно так. Не явно, а скрыто, но от этого не менее эмоционально. Напряженность проявлялась не в открытую, а завуалированно, только в им двоим понятной форме. Она устала от чувства, которое считала ненормальным, и, не имея возможности ни освободиться от него, ни отдаться ему, то раздражалась по пустякам, то избегала лишнего общения с Аистовым. Он сначала не обратил на это внимания, потом немного потерпел ее недовольство, а затем поступил как истинный мужчина, умный и искушенный в любовных делах, — стал уделять внимание влюбленной в него Жене Залесской. И взрослая Наташа попалась на эту нехитрую удочку. Жгучие уколы ревности доставили ей массу неприятных минут. «Все правильно и естественно, — думала она, — я для него — старуха». И она с отчаянием тайком поглядывала в маленькое зеркальце, словно ожидала увидеть в нем седину или двойной подбородок.

Поразмыслив, она не могла не признать, что поступает он абсолютно правильно. Это только сначала им казалось, что никто ничего не замечает. Но не все люди рассеянны или поглощены исключительно собой, многие от природы весьма наблюдательны, а некоторых к этому склоняют собственные чувства. И Женя Залесская была не единственной, которая отметила внимание одноклассника к молодой учительнице. Замечали и другие. И потихоньку пошли разговоры о том, что Наташа ведет себя недопустимо вольно с учениками. Вспомнили и Диму, и Аистова, и красавца десятиклассника Алешу Верника. Старшеклассницы подметили заинтересованные взгляды, которыми награждал Наташу этот женский любимчик. Женщины есть женщины, будь им по тринадцать или по тридцать лет, они отличаются особой интуицией, когда дело касается лица одного с ними пола. Они не отказывали себе в удовольствии посплетничать и разобрать ее по косточкам.

Как-то раз, идя по коридору мимо приоткрытой двери, она услышала разговор старшеклассниц о себе и страшно расстроилась. Вечером она рассказала об этом обеим Наташам, но, к ее удивлению, они только посмеялись.

— Ну и что? — сказала, успокаивая ее, Наталья Викторовна. — Такое было, есть и будет. Ученики всегда обсуждают своих учителей.

— Но почему именно меня?

— Потому что ты новенькая, — объяснила Наталья Анатольевна, подкрашивая пухлые губки дорогим перламутровым блеском. — Меня они уже три года обсуждают.

— А меня — пять. Да мы им уже надоели. А вот ты — самая молодая, хорошенькая и принимаешь все, как я когда-то, близко к сердцу. — Викторовна обняла ее за плечи и, как маленькой, поправила челку. — Они ведь уже взрослые, кровь играет, а самые красивые мальчики на учительницу поглядывают. Ну как такое стерпеть и не сказать, что глаза у тебя хоть и большие, но некрасивые, и худа ты слишком, и стрижка твоя уже не модная, а свитер тебя полнит… Верник только на тебя и смотрит.

— Ну, не только, — отозвалась Анатольевна, которая была о себе чрезвычайно высокого мнения, — он и мне покоя не дает, бабник.

— Вот видишь! — подбодрила ее Викторовна. — И другой Натке достается.

— Ну, сказать что-то о моей одежде они не посмеют, — уверенно заявила Анатольевна. — И так проходу не дают: «Наталья Анатольевна, где купили? Наталья Анатольевна, где достали?» Где достала, там, говорю, больше нет!

Анатольевна закончила подкрашиваться и с удовлетворением осмотрела себя в зеркале:

— Нечего расстраиваться. Наташка правильно тебе говорит. А твои пионеры и правда глядят влюбленными глазами. Димочка-болтун и этот маленький, как его… Аистов…

— Нет, что ты, — испуганно запротестовала Наташа.

— …маленький-маленький, а глядит, что твой Отелло. Смотри, не было бы проблем с ним… Знаю я таких… — Анатольевна заметила зацепку на новых колготках и переключила свое внимание. На том разговор и закончился, и после услышанного Наташе уже не хотелось его продолжать.

Как оказалось, постоянное, то взволнованное, то спокойное, ожидание в глазах ее ученика было заметно не только ей. И она облегченно вздохнула, когда он стал дружить с Женей, но все-таки ужасно ревновала. Хотя и понимала, что это просто смешно.

Предновогодняя суета отвлекла ее. Готовился большой бал-маскарад. Было объявлено, что никто, ни ученик, ни учитель, не пройдет в зал без маскарадного костюма и маски. Старшеклассники восприняли новость с недоверием, они хотели надеть новые джинсы и модные свитера и не собирались рядиться, как маленькие. Но за неделю до вечера на общем собрании Лариса Сергеевна еще раз подтвердила, что никто без костюма на концерт не попадет. Ее актеры и работники театра позаботятся об этом. А Лариса слов на ветер не бросала, это они хорошо знали. Да и вечер обещал быть очень интересным. В зал уже неделю никого не пускали. Все устроители и участники вечера держали язык за зубами, и узнать, что там будет происходить, не посчастливилось никому. Единственное, что удалось разведать: намечалось нечто грандиозное, вроде празднования Нового года в фильме «Карнавальная ночь», когда и угощение, и дискотека, и представление прямо в зале. Короче, бал-маскарад и «Голубой огонек» в одном флаконе. Пропустить такое не хотелось никому, и старшеклассницы сначала с некоторым недовольством и обреченностью, а потом все с большим увлечением начали готовить себе костюмы.

Наташу в зал перестали пускать, как только она выделила из класса самых активных участников. В ответ на ее обиженное недоумение Лариса только улыбнулась:

— Я о тебе забочусь. В главном ты мне уже помогла. А в мелочах — пусть и для тебя будет сюрприз.

Наташа согласилась, но все же немного надулась. Участвующие в представлении Стеблов, Антипова, Залесская и Ермакова напустили на себя страшную важность: как же, они посвящены в тайну и, облаченные доверием самой Ларисы, строго хранили ее. Лариса Сергеевна действительно обладала огромным авторитетом среди учеников, причем вполне заслуженным. Если бы не ее театр, то в школе вообще не было бы ничего хорошего. Поэтому даже Елена Степановна не донимала ее, как остальных. К тому же вечно занятая Лариса редко вникала в школьные сплетни. Она занимала свое место, на которое не мог претендовать никто другой, а прочее ее мало заботило. Можно сказать, что от всего остального она всегда была в стороне, как прибор, настроенный на другую частоту и не улавливающий посторонних колебаний. Она делала свое дело, и делала его лучше всех.

Наташа думала об этом, сидя на последнем уроке и следя за тем, чтобы ученики не подглядывали друг другу в тетради. Ее класс писал сочинение.

— Митин, ты что? Мысли Полежаева хочешь за свои выдать?

— А если у меня своих нет?

— Куда же они делись?

— Их и не было, — подхватил веснушчатый Игорь Пронин, — у него вечно ветер в голове.

— Пронин, я еще не знаю, как ты сам напишешь, — осадила его Наташа.

Сидевший на последней парте Сережа поднял голову и посмотрел на нее долгим выжидающим взглядом. Она чуть повела глазами, не заметил ли кто, и улыбнулась ему одними уголками губ. Неожиданная счастливая улыбка осветила на миг его лицо, и он снова опустил голову. Но ей этого было достаточно. Не нужно было слов или объяснений о Жене. Она все поняла: он по-прежнему любил и оберегал ее.

Наташа посмотрела на доску, где ее круглым старательным почерком были выведены три темы: «Сравнительная характеристика Онегина и Ленского», «Гражданская лирика Пушкина», «Онегин и Татьяна». Третью тему она специально дала в размытой и не обязывающей форме, по сути дела это было сочинение на свободную тему. Дети в таком возрасте стесняются писать о любви, стесняются, но все равно хотят, нужно просто не забивать им голову планами и цитатами критиков.

Хорошо, что начальству сейчас не до нее. Тамара Михайловна, их змееподобная директриса, наверняка запретила бы такую тему. Интересно, что он пишет: сравнительную характеристику или про Татьяну? Наташа любила читать его сочинения. Писал он не очень связно, но это были письма ей! Хотя бы в одном слове или в одном предложении, в них всегда содержался только им понятный намек.

А сейчас он так на нее посмотрел! Точно: пишет о Татьяне.

Наташа собрала тетради и пошла в учительскую. По дороге ей попалась улыбающаяся Лариса Сергеевна.

— Ну, как дела? Все в порядке?

— Да, — махнула она головой в ответ, — а у вас?

— Все готово. Завтра в семь, не опаздывай и не забудь костюм.

Наташа опешила. Она все думала, что еще успеет. А теперь вечером ей нужно проверить сочинения двух классов, подготовиться к завтрашнему дню и сшить себе костюм, причем неизвестно из чего.

Ее отчаяние не укрылось от Ларисы.

— Что? Нет костюма?

— Вы понимаете, я собиралась, но так зашилась, а теперь вот еще… — указала она взглядом на кипу тетрадей в руках. — Но вы не волнуйтесь, маску я сделаю. Картон и цветная бумага у меня есть, а костюм… Пожалуй, наряжусь цыганкой, какие-то яркие тряпки подыщу, может, у моей хозяйки что-то найдется.

— Хороша же ты будешь в костюме цыганки со своей стрижкой. Да все ленивые девчонки нарядятся цыганками, вот увидишь! Ну, не расстраивайся, — поспешила успокоить она Наташу, видя, как та огорчена. — Знаешь, что мы сделаем? — Она быстро достала блокнот, который вечно таскала в кармане приталенного клетчатого жакета, и что-то торопливо написала на двух листках. Один она сложила вчетверо, другой не свернула и оба подала Наташе.

— Возьми. Здесь — адрес театра. Найдешь костюмера Маргариту Павловну. Отдай ей эту записку, и она тебе поможет. Нельзя ведь допустить, чтобы на своем первом, можно сказать, балу ты оказалась не на высоте.

— Спасибо, милая крестная, — пошутила Наташа словами Золушки, пытаясь за шуткой скрыть замешательство и благодарность, — она была растрогана до слез.

— «Там ты получишь костюм Летучей Мыши, — в тон ей ответила Лариса Сергеевна, — в нем ты поедешь на бал к князю Орлову и очаруешь своего хозяина…»

Они обе рассмеялись, и Наташа в порыве благодарности поцеловала Ларису Сергеевну в щеку:

— Большое спасибо! Вы меня очень выручили.

— Погоди благодарить. Посмотришь, что тебе еще там найдут. — Лариса кивнула ей и пошла дальше по коридору.

В семь часов вечера следующего дня все было готово к приему гостей. Зал был убран наподобие восточного шатра из «Тысячи и одной ночи». Тяжелые портьеры закрывали окна, маленькие столы с лимонадом, конфетами и печеньем заполняли половину зала. Вместо кресел вокруг столиков поставили табуретки из столовой, экономя место. Сцену празднично украсили, под ней тоже расположили ряд столов — для актеров, принимавших участие в концерте. На потолке, как на настоящем небе, сверкали разноцветные звезды.

Зал постепенно заполнялся под звуки вальса. Все гости были в костюмах и масках. Два Арлекина при входе прикалывали каждому номерок для воздушной почты, и почтальоны в костюмах Воронов уже начали доставлять первые записки. За столы еще не садились, все прогуливались, рассматривая зал, разглядывали костюмы, пытаясь угадать, кто скрывается под маской. У входа в зал за столом сидели директор и завуч, в нарядных платьях, с прическами, но без масок. В зал они не заходили. Сами же поддержали решение Ларисы Сергеевны не впускать никого без костюмов — будь то учащиеся или учителя. Но проконтролировать всех они были обязаны.

Сказать по правде, обе дамы вскоре отправлялись на другое, более важное для них мероприятие — празднование Нового года в ресторане, которое устраивало гороно. Так получилось, что это мероприятие вчера перенесли на день. Таково было решение высокого начальства, а с ним, как известно, не поспоришь. Честно говоря, обе тайком вздохнули с облегчением. Не очень-то им было по душе надевать на себя маскарадные костюмы. Хотя Лариса Сергеевна и заказала их специально в костюмерной городского театра. Для Елены Степановны — платье с кринолином из спектакля «Горе от ума», для директрисы — тоже вполне приличный наряд губернаторши из «Ревизора». Но сама мысль, что они могут показаться смешными, страшила их. Они привыкли к тому, что их боятся, и вовсе не хотели, чтобы над ними смеялись. Они никогда не носили подобных нарядов. Как быть с этими веерами, которые дополняли костюмы, обмахиваться ими, что ли? Вот почему школьные начальницы совершенно не расстроились: посидят еще десять-пятнадцать минут, а потом машина отвезет в ресторан, где их ждет роскошное угощение за одним столом с достойными и важными людьми.

Ответственность за порядок они возложили на военрука (не обладая большой фантазией, он надел форму капитана, присовокупив к ней узкую черную маску в стиле Зорро) и Валентина Ильича, доставшего из сундука старую спецовку сварщика с затемненной защитной маской. Кроме того, они знали, что верная Нина Григорьевна доложит им все в лицах, а что упустит она, увидит Вера Семеновна. Свои костюмы завуч и директриса великодушно отдали им. Но если худой историчке платье губернаторши вполне подходило, то непонятно было, как будет выглядеть физичка в пышном наряде, предназначавшемся для завуча, ибо такой невероятно огромной женщины в их школе больше не было. Лариса Сергеевна, правда, обещала помочь ей одеться, но потом отправила в учительскую Галочку, свою верную помощницу из девятого «Б», выполнявшую в театре функции одновременно костюмера и гримера. У Галочки были поистине золотые руки, она на живую нитку прихватила лишнюю ткань, и Вера Семеновна выглядела вполне прилично.

Учителя, несмотря на карнавальные костюмы, были почти все узнаваемы. Исключение составляли два новых учителя, которых мало кто знал, так как появились они за неделю до праздника. В сущности, они могли приступить к работе в начале второго полугодия, но неугомонная Лариса привлекла и их к подготовке праздничного вечера. Ребята были молодые, инициативные, и перспектива хорошо и интересно встретить праздник в новом коллективе их вполне устраивала.

Нового географа звали Юрий Андреевич. Он был высоким узкоплечим блондином, волнистые, чуть длинноватые волосы носил зачесанными назад, оставляя открытыми высокий лоб и светло-голубые, чуть навыкате глаза. Несмотря на худощавость, он был крепким и выносливым. Про таких в народе говорят — «худой, но жилистый». Он обожал походы, бардовские песни у костра, открытые и простые отношения. Юрий Андреевич сам попросился в другую школу из-за конфликтов со своим бывшим директором.

Второй учитель, Олег Николаевич, был даже еще и не учитель, а просто двадцатилетний спортсмен, студент-заочник института физкультуры. Он вел в городском Доме пионеров секцию карате, но ее прикрыли. Кому-то из партийных функционеров показалось, что это пропаганда насилия. Поначалу Олег обивал пороги, добивался, доказывал свое, но знающие люди посоветовали ему устроиться пока куда-нибудь и вести дальше свою секцию, но тихо, негласно. Один из влиятельных знакомых его отца поговорил с директрисой, и к Новому году Олег устроился в их школу. Бывшие ученики согласны были ездить заниматься и сюда, на окраину.

Эти слухи быстро распространились в учительской среде, и хотя сами новенькие помалкивали, через пару дней все были в курсе, каким ветром сюда занесло двух молодых-симпатичных. Более того, сердобольные замужние учительницы уже строили планы насчет них и двух Наташ-«англичанок». Высокую Викторовну прочили такому же высокому географу, а моднице Анатольевне — коренастого и мускулистого Олега. «Англичанки» возмущенно фыркнули, но были приятно польщены.

— У нас ведь есть еще одна незамужняя Наташа, — вставил с улыбкой сутулый историк, интеллигентный и мягкий мужчина лет сорока пяти, относившийся к ней с отеческой заботливостью.

— Наташенька еще молодая, пусть погуляет, — решили за нее дамы, — а девочкам уже пора семьей обзаводиться.

Новые учителя Наташе понравились. Это были веселые, приятные ребята. В коллективе словно подул свежий ветерок. Учительницы принялись с новым усердием мастерить себе костюмы, тщательнее одеваться в школу: как-никак рядом молодые мужчины, нужно держать себя в форме.

Ребята ходили за Олегом табуном и через несколько дней до того достали его своими вопросами, что он устал от них. Юрий Андреевич тоже пользовался вниманием, в основном дам — от учительниц до девочек младших классов.

Наташа пришла в школу за час до вечера, но не спешила переодеваться, ожидая, когда начальство отбудет в ресторан. Дело в том, что костюм, который она вчера взяла в театре, оказался довольно смелым. По правде сказать, выбирать было уже не из чего. Она пришла, наверное, последней из тех, кого Лариса Сергеевна отправила к Маргарите. Костюмов оставалось немного, а ее размера вообще раз-два и обчелся. Наташа уже собиралась взять костюм пажа, когда наткнулась на это сочетание полупрозрачной органзы, шелка и золотой вышивки. Это был костюм одалиски или, может, наложницы турецкого султана. Сиренево-голубые прозрачные шаровары застегивались на бедрах расшитым золотом поясом. Короткий лиф оставлял обнаженным живот. Широкое колье с висящими монетами закрывало шею, предплечья и щиколотки обнимали широкие браслеты с такими же подвесками. Они задорно звенели при каждом движении. Золотистые босоножки без каблуков вроде пляжных «вьетнамок» открывали всю ступню, держась на двух тонких ремешках, украшенных мелким желтым бисером. На голову надевался золотой венец со свисающими монетами, в тон остальным украшениям, удерживая прозрачное белосиреневое покрывало из органзы. Покрывало было большим. Оно закрывало лоб, плечи и, спускаясь полукругом, заканчивалось сзади на уровне колен. Весь костюм не был таким уж откровенным, как ей показалось сначала, когда она примеряла его без украшений, и Наташа остановила свой выбор на нем. Но теперь, увидев, какие закрытые и консервативные костюмы избрали себе ее старшие коллеги, Наташа оробела. С одной стороны, ей безумно хотелось щегольнуть в этом наряде, а с другой — останавливала мысль о возможных последствиях. Конечно, завуча и директора не будет, но им и так все станет известно.

Она тянула время, раздумывая, как поступить, и занимаясь то одним, то другим. Обе Наташи забежали к ней уже одетыми. Анатольевна была в розовом платье и голубом парике Мальвины — разорила, наверное, городской ТЮЗ. Викторовна была в черном мужском испанском костюме, который делал ее похожей на тореро.

— Ты что, еще не одета? — хором вскрикнули они. — Ты с ума сошла! Начало через пять минут!

— Где твой костюм? — деловито стала осматриваться Викторовна. — Давай я тебе помогу.

— Нет, нет, — запротестовала Наташа. — Я сама. Да и костюм у меня совсем не такой, как у вас. Вы такие красивые! А тебя с этими голубыми волосами вообще узнать нельзя — как девочка!

Лицо Натальи Анатольевны скрывалось под розовой маской с перьями, и узнать ее действительно было трудно. Викторовна была вполне узнаваемой в обтягивающем брючном костюме, и если девочек такого роста в школе все же можно было найти, то особенности фигуры Викторовны все равно ее выдавали. Наверное, эта мысль одновременно пришла в голову не только ей, но и Анатольевне, потому что она решила войти в зал одна и только потом, насладившись своей загадочностью, присоединиться к подругам. Кроме того, ей хотелось потолкаться неузнанной среди учеников своего девятого «А». Поэтому она плотнее надвинула маску и попросила не выдавать ее и называть просто Мальвиной.

Когда Анатольевна их оставила, Наташа приняла решение. Да бог с ними, с этими директорскими доносчицами, с их пресловутой учительской этикой! Это же маскарад! Причем первый в ее взрослой самостоятельной жизни. В этом костюме она выглядит прекрасно, как юная восточная рабыня. Переливчатое покрывало скрывает волосы, а золотистая маска с подвесками — почти все лицо. Самая открытая часть тела — это живот. Лиф заканчивается на уровне диафрагмы, а шаровары начинаются от средней линии бедер, выставляя на всеобщее обозрение ее плоский живот с маленьким пупком. Что поделаешь с этими восточными костюмами: лицо и ноги закрыты, а живот — голый!

— Знаешь, — заговорщически шепнула она Викторовне, когда дверь за третьей Наташей закрылась. — Я тоже хочу немножко побыть незнакомкой. Скажи моим ребятам, что у меня разболелась голова, я ушла домой и приду только к концу вечера.

— Зачем?

— Чтобы они меня не искали. Понимаешь, у Анатольевны стандартная фигура, как у многих девчонок, и костюм скрывает формы. А у меня — все на виду.

— А какой у тебя костюм? — заинтересовалась Викторовна.

— Цыганки, — соврала Наташа.

— И ты думаешь, тебя не узнают? — разочарованно протянула подруга.

— Надеюсь. Ну, иди. Там встретимся.

Наташа закрыла класс и ушла переодеваться в другую часть школьного здания, где располагалась младшая школа. Она заранее попросила ключ у Тонечки. Костюм она надела быстро. Времени на то, чтобы сделать прическу или подкрасить лицо, не требовалось. Она чуть покусала губы, оглядев себя в зеркале. На нее смотрела настоящая танцовщица из турецкого гарема — с тоненькой талией, высокой юной грудью и изящными маленькими ступнями босых ног. Лицо закрывала расшитая золотом маска, длинные нити бахромы скрывали нижнюю часть лица. От такого приятного зрелища настроение поднялось, захотелось шалить, проказничать и вообще сделать что-то необычное.

Скользя, она тихо и легко летела по полутемным коридорам, ощущая себя совсем как ее ученики, — тринадцатилетней. Да и выглядит она сейчас, наверное, не старше Жени Залесской, — чтобы неповадно было той принимать ухаживания Сережи Аистова!

В зале гремела музыка, и взоры всех были прикованы к сцене. На опоздавшую маску никто не обратил внимания. Она сама взяла в корзинке номерок с булавкой и прикрепила к лифу. Дежурный Арлекин за крайним столиком приложил палец к губам и кивнул, указывая на одно из свободных мест. Пригнувшись, она чуть пробежала, присела у столика и, как прочие, стала следить за действием на сцене.

Это был музыкальный спектакль по мотивам «Снежной королевы». Все герои пели на мотивы популярных песен, было много юмора, дружеских подколок, понятных только их школе. Попутно разыгрывали шарады, отгадывали загадки, актеры обращались за поддержкой к зрителям, новые участники появлялись прямо из зала. После каждой сцены звучала подходящая по смыслу или музыкальному настроению мелодия, и гости танцевали или садились перекусить. Вороны-почтальоны носились по залу, разнося почту, официантов не было, поэтому за добавкой лимонада или печенья нужно было подходить к дежурным Арлекинам. Те выдавали небольшими порциями. Вечер обещал быть длинным, и нехитрого угощения должно было хватить всем. Во время танцев свет на сцене гасили и тогда особенно ярко сияли звезды, а по залу кружился снег, отражаясь от вращающегося зеркального валика.

Настоящий бал-маскарад! На таком празднике Наташа не была никогда, ни в школе, ни в институте. Все здесь было новым, загадочным и интересным. Многие маски ставили Наташу в тупик. Кто это скрывается внутри огромного Чебурашки? Такого она видела только в зоопарке, на детском празднике. А эта длинноволосая блондинка в ярко-красной амазонке, в сверкающих черных сапогах и с настоящим хлыстом? Она стояла одна, так же как и Наташа, не желая облегчать окружающим задачу. Подойди она к учителям или к какому-то классу — уже подсказка! Наташе нравилось рассматривать маски. Под звездным плащом и остроконечной шапкой факира скрывался Стеблов. Он много и громко говорил. Аистова она сразу не узнала, хотя на нем была только узкая маска, черной полоской пересекавшая белое лицо. Он был сегодня весь чернобелый. Выглядел очень просто и в то же время — почти незнакомцем. На нем был черный костюм, даже не костюм, а фрак, черная бабочка стягивала ворот белоснежной рубашки, волосы, чем-то напомаженные, были гладко, по-взрослому, зачесаны назад. «Мистер Икс», — догадалась она. Что ж, очень неплохо. Для мальчика, желающего казаться взрослым, выглядеть необычно и с достоинством — хорошее решение. Наташа узнала почти всех своих учеников. Антипова была в костюме Снежной королевы: она играла ее, не переодеваться же сто раз. Ермакова была Принцессой, Залесская — Маленькой Разбойницей. Ей удалось хорошо рассмотреть всех, пока она танцевала в объятиях разрисованного Индейца, так, кстати, и не узнав его.

Началась следующая сцена. Ей принесли записку: «Милая Гюльчатай, давай потанцуем. Робин Гуд». Она поискала глазами. Рослый Робин Гуд с торчащим за спиной луком сидел за соседним столиком. Она не узнала его, но кивнула. Он ответил тем же.

Наташа веселилась вовсю. Танцевала с учениками и учителями, кого-то узнавала, кого-то нет. Ее пока точно никто не узнал. Под маской Робина Гуда скрывался новый географ, он очень настойчиво спрашивал, из какого она класса. Она ответила, что из восьмого.

Представление, а с ним и сам вечер подходили к концу. Спектакль был очень интересным. Звездочет, он же и Сказочник, Стеблов, уморил всех своими остротами. Димка блистал! Это была его роль. Он даже пел, хотя слон наступил ему на ухо. Мудрая Лариса подобрала ему песню, в которой слова можно было не петь, а просто произносить нараспев. Антипова пела отлично, да и Ермакова с Залесской выступили хорошо.

Наташа достаточно насладилась произведенным эффектом и уже хотела подойти к своим. Но сначала она отправила записку Мистеру Иксу: «Я в восточном костюме». И подпись — «Н. С.». Она видела, как он прочитал, как обвел взглядом зал, наверное пытаясь понять, как выглядит восточный костюм. Сначала его внимание привлекла узбечка в полосатом халате и тюбетейке, но в ней легко угадывалась Вика Рощина из восьмого класса: ее длинные черные волосы были заплетены в тонкие косички. Начался танец, и в этот момент он увидел ее и направился навстречу. Одновременно с ним к Наташе подошел Боря Варутин из десятого, в костюме ковбоя, — она легким извиняющимся кивком указала на Мистера Икса и пошла танцевать с ним. Сережа обнял ее, и только сейчас она обратила внимание на то, как вытянулся за последнее полугодие мальчик. Теперь она стала ниже его. Может, потому что на ней была обувь без каблуков, но он смотрел на нее сверху вниз, и это выглядело забавно. На его лице, почти не скрытом узкой маской, читалось недоверие: он пока не мог ее узнать.

— Маска, — начал он, — кто ты?

Она промолчала.

— Мне пришло письмо, — осторожно подошел он с другой стороны. — Ты его написала?

— Я, Сережа, — шепнула она ему на ухо. — Трудно меня узнать?

— Невозможно, — засмеялся он и еще крепче прижал ее к себе.

Хорошо, что здесь темно, подумала она. Нет ничего зазорного в том, чтобы танцевать с учеником. Ведь никто не знает, что его горячие пальцы обжигают ей обнаженную кожу спины, а щека, гладкая и нежная, как у девочки, и тоже горячая, касается ее лица. Хорошо, что длинное покрывало закрывает ее сзади, а маска прячет румянец, хорошо, что так людно, душно и шумно.

— «Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты», — продекламировал он. — Ни за что бы не узнал вас. Все наши думают, что вы ушли.

— На то и был расчет, — заговорщически шепнула она.

— …Я так расстроился и решил после бала навестить вас…

— …Тебе очень идет костюм…

— …О вас все думают, будто это кто-то из восьмого «В».

В восьмом «В» было много невысоких девочек и сразу две новенькие.

— Вот и хорошо. Ты не представляешь, как интересно просто веселиться, а не быть учительницей. Мне так это надоело, — откровенно призналась она и поняла, что ее слова прозвучали двусмысленно.

— Мне — тоже… — тихо произнес он. И тут его словно прорвало: — Послушайте… Скоро закончится танец, и я уже не смогу… Вы знаете, как я к вам отношусь… — быстро и сбивчиво говорил он, боясь не успеть высказаться до конца танца. — Вы думаете, раз я младше вас, то это невозможно… Я знаю, что вы тоже…

— Замолчи, Сережа, — испуганно шепнула она, — ты знаешь, что так нельзя, что это неправильно. Я намного старше…

— Ну и что? Моя мама тоже старше отца. На четыре года.

— Какой ты лгун, — улыбнулась она, — ты ведь говорил, что им было по восемнадцать?

— Это отцу было восемнадцать, а маме — двадцать два, она уже заканчивала институт…

У них тоже был такой случай. На первом курсе с Наташей учился Женя Быстров, который женился на беременной от него пятикурснице. Все тогда говорили, что она поймала мальчика в сети, и считали ее хитрой и расчетливой…

— Моя мама выглядит очень молодо, как вы. Гораздо моложе папы, никто никогда и не подумал бы… — Он смотрел сверху вниз в ее глаза в узких прорезях маски. И голос его прерывался от волнения. — Так какая разница? Она могла быть старше и на семь лет…

— Тише, — испуганно зашептала она, прижавшись щекой к его щеке, — говори тише…

— Мне скоро четырнадцать, — зашептал он ей в ухо, еще крепче обняв и стараясь говорить четко и разборчиво. — Через три года я закончу школу, через четыре мне будет восемнадцать.

Она молчала, понимая, что он хочет объяснить ей: препятствия между ними преодолимы.

— Вы можете подождать четыре года? Скажите! — настаивал он.

— Четыре года… — повторила она.

— Да, четыре года. А когда мне будет восемнадцать…

— …тебя заберут в армию, — закончила она.

— Нет, — выдохнул он, — я женюсь на вас…

Танец закончился, и он быстро отошел от нее. Наташа присела у своего столика, с трудом приходя в себя от услышанного. Ее охватило страшное волнение. Только что ей впервые в жизни сделали предложение руки и сердца, но ей совершенно не смешно, хотя и сделал это тринадцатилетний мальчишка. Снова начался танец, теперь уже быстрый, и все стали танцевать, а она сидела, размышляя.

Она была рада его объяснению, но все же — четыре года? Срок немалый. За это время многое может произойти. Первая любовь часто быстро проходит. Сейчас он сам верит в то, что говорит, но ведь он еще ребенок… Сережа сидел в другом конце зала, тоже погруженный в свои мысли. И они не замечали пару настороженных внимательных глаз, которые следили за ними во время танца и, несмотря на полумрак, видели гораздо больше, чем хотелось бы. Ничего не замечает тот, кто ничего не хочет замечать, а если человек любит, то от его взора мало что укроется, ибо он видит сердцем.

Началась последняя сцена: Герда нашла Кая. Они сидели вместе в замке Снежной королевы, а появившийся Сказочник загадывал зрителям загадки, без разгадки которых не отпирались ворота замка. Наташа подошла к столу учителей, где все засыпали ее комплиментами и предложили бокал шампанского. Робин Гуд уступил ей место и галантно прошептал на ухо о том, как он счастлив, что покорившая его сердце дама оказалась совершеннолетней.

Она улыбнулась в ответ, а про себя подумала: вот если бы и с ней такое произошло! Новый физрук пригласил ее танцевать на следующий танец. Он был в блестящем цирковом трико борца, яркой маске и с наклеенной над губой ниточкой усов. Физрук уверенно прижал ее к себе, и она ощутила его твердые и выпуклые мускулы. Не зря девчонки на него заглядываются, хотя он и не так красив, как географ.

Сразу после танца она подошла к своему классу. Девчонки всплеснули руками и стали наперебой расхваливать ее костюм, мальчишки утверждали, что только у них классный руководитель не выделяется среди учеников, а кажется одним из них. Все восхищались ее нарядом и изобретательностью. Она тоже похвалила и костюмы, и маски, и выступления актеров. Ермакова и Антипова довольно улыбнулись в ответ на похвалу, а Женя Залесская отвернулась, бросив на нее острый и злой взгляд. В этом взгляде было все: возмущение, холодная ярость, жгучая обида и нескрываемая ревность. Наташа опешила. Ее внимание отвлек только что освободившийся звездочет Димка. Он болтал без умолку, рассказывая всякие хохмы, сыпал шутками и увлек ее танцевать. Она не останавливала его, не перебивала, а улыбалась и поддакивала, но в это время напряженно думала, с опаской вспоминая взгляд Жени.

После спектакля продолжались танцы. В перерывах между ними шел конкурс костюмов. Вручали призы. Сначала ученикам. Потом — учителям. За самый красочный костюм приз получила Амазонка в красном, это оказалась учительница Вероника Михайловна, та самая, у которой отец — директор комбината. За самый демократичный — трудовик в своем комбинезоне сварщика. За самый неожиданный — Наталья Анатольевна. А за самый загадочный костюм приз вручили Наташе. Среди ее учеников отметили Полежаева в костюме Бэтмена, ну и участники спектакля получили подарки.

Потом снова заиграла музыка, но настроение Наташи бесповоротно испортилось, и она ушла с Викторовной переодеваться. Потом надо будет проследить, чтобы все ученики переоделись, ничего не забыли и отправились по домам, забрать ключи у старосты, а пока она чувствовала только усталость, легкое недоумение и тревогу — неужели она вела себя так, что это бросалось в глаза?

Она стояла с двумя Наташами в коридоре у окна, пока ученики переодевались и собирались домой. Старалась казаться увлеченной разговором с коллегами и не искать глазами ни Аистова, ни Залесскую. Ученики потихоньку расходились. Наташе тоже уже хотелось домой. Но подруги ее удерживали. Молодые учителя решили продолжить вечер в узком кругу. Физрука отправили за выпивкой в соседний ресторан, поскольку все магазины поблизости уже закрылись. Вероника пообещала кое-что вытащить из запасов, оставленных на завтрашний учительский сабантуй. Кому он нужен, скажите, если во главе стола будут сидеть директор и завуч!

Из учителей остались, можно сказать, только свои — три Наташи, Вероника, Лариса Сергеевна, два новых учителя, толстенькая биологичка — несмотря на возраст, она была заводной и веселой, — историк Глеб Иванович, математички Зоя Петровна и Надежда Алексеевна и трудовик, которому уже перевалило за пятьдесят, но мужик он был хороший, свой в доску.

Олегу удалось раздобыть только водку, под нее нарезали ветчину, сыр, хлеб и малосольные огурчики. Две бутылки шампанского вытащили из отложенного на завтра, решив утром пополнить запасы, и застолье началось.

В основном все обсуждали прошедший вечер и расхваливали работу Ларисы. Что было вполне заслуженно. Новых учителей посадили, как того пожелало общество: Юру — возле Викторовны, а Олега — возле Анатольевны. А так как все три Наташи сели рядом, а мужчин усадили позже, то и получилось, что сама Наталья Сергеевна оказалась зажатой между географом и физруком.

Все выпили, расслабились, пошли анекдоты и оживленные застольные разговоры, когда все говорят одновременно и никто никого не слушает. Наташа выпила водки. Крепкий напиток натощак обжег ей горло, сразу стало легко и весело. Но, даже чуть опьянев, она понимала, что все идет не так, как было задумано. Дело в том, что молодые мужчины-учителя уделяли мало внимания другим дамам, рядом с которыми сидели, переключив свой интерес на нее. Они наперебой ухаживали за Наташей. Юра, который так и остался в костюме Робина Гуда и только снял маску, все время шептал ей на ухо что-то смешное. Олег тоже всячески старался привлечь ее внимание, совсем забыв о нарядной Наталье Анатольевне.

— Эй, эй, ребята! — кричала им подвыпившая Зоя, крашеная блондинка лет тридцати пяти. Она была острой на язык и прямолинейной в высказываниях. — Вы чего это ребенка осаждаете? Наташенька еще слишком молода. Вон, пригласите танцевать наших англичанок.

— Непременно пригласим, — успокаивал ее Юра, которому хотелось угодить всем.

— Между прочим, мне тоже только двадцать лет, — вставил Олег, и все рассмеялись.

«Англичанки» участвовали в общем веселье, но Наташа понимала: им неприятно невнимание молодых людей.

После вечеринки было еще хуже — оба учителя пошли ее провожать. Каждый взял ее за руку, не желая уступать другому. Так, втроем, они и дошли до ее дома.

Наташа чувствовала себя неловко. Однако на следующий день обе Наташи сделали вид, будто ничего не произошло, и снова предложили встречать Новый год вместе, тем более что к ним готовы были присоединиться Олег с Юрой.

— Зачем я вам, девчонки? — честно сказала она. — Вас — двое, их — двое, а я как пятое колесо к телеге.

— Между прочим, они изъявили желание прийти, как только узнали, что ты будешь, — прямо ответила честная Викторовна. — Так что не ломай компанию.

И она решила схитрить. Сказала, что придет, а сама взяла билет на поезд и вечером тридцатого декабря уже мчалась к своей Ксюше…

…В дороге душа раскрепощается. За окном летят необъятные белые просторы, ранний зимний сумрак скрывает очертания дальнего леса, мелькают редкие огни полустанков, с грохотом проносятся встречные составы. Можно ни о чем не думать, только смотреть на переменчивый пейзаж за окном. Можно чувствовать себя свободной от прошлого и от будущего. Можно завязать разговор с соседями, а можно молчать. Ехать и молчать. От тебя ничего не зависит. Машинист ведет поезд. Проводник следит за порядком. Каждый занимается своим делом. Здесь ты только пассажир. Некая безличная субстанция. Без корней. Без обязательств. В поездах люди делятся со случайным собеседником самым сокровенным. Зачем человеку психоаналитик, если можно сесть в дальний поезд, достать бутылку водки и поговорить с попутчиком. Поговорить о самом затаенном, о самом важном, ничего не скрывая, ничего не опасаясь. Чем дальше ты едешь, тем больше гарантии того, что ты уже никогда в жизни не встретишь своего собеседника.

Она ехала одна в пустом купе. Она возвращалась домой. Поезд был дневным, пассажиров мало. Два ее попутчика уже вышли на предыдущей станции, и теперь, скорее всего, она продолжит путь в одиночестве. Это не пугало, но и не радовало ее. Как и возвращение. Не пугало и не радовало. Они долго говорили с Ксюшей, почти всю ночь. Если ей и надо было выговориться, то она уже выговорилась. Чувства, облеченные в слова, уже не казались ей незыблемыми и истинными. Может, все это блажь? Фантазии? Трудно считать реальным то, что не можешь потрогать. Даже голод, такое реальное и острое чувство, проходит, как только поешь. Она не видела Сережу несколько дней, и за это время он стал так бесконечно далек, как и все прочие ученики. Вот чего ей не хватало до сих пор. Свободы! Она зашилась со всеми этими тетрадями, конспектами, обязанностями и нагрузками. Она перестала ощущать вкус настоящей жизни! Она заменила ее школьной, кем-то придуманной жизнью, где самое важное: приказы начальства, мнение коллег, успеваемость детей. На самом деле все это ерунда, как заменитель сахара. Вроде бы сладко, но не то.

Сережа своим еще детским, свежим и неиспорченным сознанием понимал это и ей пытался объяснить, что жизнь — гораздо больше, чем их школьные правила, больше, чем установленные законы, даже больше, чем общественные нормы. Просто когда варишься в этом котле, то неизбежно впитываешь в себя все его запахи, теряешь лицо, становишься как все. Вот почему в школе так трудно оставаться самим собой. Самобытная личность разительно отличается от окружающих. Такой человек везде идет своей дорогой, руководствуется собственными нравственными принципами. А это не может не приводить к конфликту с окружающими. Вот только сохранить свою самобытность очень трудно. Лариса Сергеевна осталась сама собой, потому что отгородила себя стеной от школьного мира — стеной своего театра. Она сознательно уходила от неприятных инцидентов и избегала глупых людей, окружив себя талантливыми детьми с иным, нестандартным мышлением. Наталья Викторовна старалась ничего не воспринимать всерьез и читала по вечерам в подлиннике Шекспира и Ирвина Шоу. Глеб Иванович писал научные статьи о Древнем Риме и пытался не вникать в проблемы современности. А прочие плыли по течению.

Да она сама за какие-то полгода стала совсем другим человеком. Она все время соизмеряла свое мнение с мнением окружающих, страшно боялась начальства, опасалась проблем с трудными детьми. И, чтобы оградить себя от неприятностей, готова была идти на любые уступки. Она постоянно чувствовала себя виноватой в том, что испытывает симпатию к несовершеннолетнему. Считала себя порочной и грязной. Став учительницей, она только и занималась самоедством, полагая, что так она совершенствуется.

А сейчас, после нескольких дней абсолютной свободы в другом городе, среди чужих людей, она вдруг поняла, что жизнь, которую она ведет, в конце концов убьет ее, уничтожит как личность. Она не может, да и не хочет рассказывать детям о преимуществах здорового питания, потому что сама питается только бутербродами. Не может говорить о преимуществах социалистического строя, потому что не верит в этот строй. Не может заставлять их учить Устав комсомола, потому что сама не учила его и забывает платить комсомольские взносы. Но что поделаешь, если иначе нельзя!

Она ощущала себя в душе декаденткой, она любила стихи Гумилева больше, чем Симонова. Она чувствовала в себе потребность высказывать свои, а не повторять чужие мысли. И она хотела любить того, кого хочется, не испытывая при этом угрызений совести.

Наташа сидела одна в полутемном теплом купе вагона, смотрела на уплывающий зимний пейзаж и тихо плакала. Она подъезжала домой, к своей жизни, своим ученикам, к своей дикой и нелепой любви. И теперь уже не могла не думать о нем. Ну почему ей суждено было полюбить именно сейчас и именно его? Почему воспоминания об их редких разговорах и невинных прикосновениях так сладки и так мучительны? Почему она видит в своих снах подростка, а не взрослого парня, в любви к которому не было бы ничего предосудительного?

Поэтому возвращение домой не радовало ее. И пробыла она у Ксюши меньше, чем собиралась. Долгожданная встреча с подругой оставила в душе тягостное чувство. Ксюша вышла замуж за Дениса Сидоренко, того самого, которого они сделали подопытным кроликом в своих экспериментах. Судьба снова свела их. И Ксюша, полная раскаяния и жертвенности, не оттолкнула его. Денис действительно служил в Афганистане и был контужен. Он стал нервным и пьющим. Но Ксюша считала, что это ее крест и она вытянет его, получив таким образом отпущение грехов. Ксюша ждала ребенка и терпела унижения от своего благоверного. Трезвым он был еще сносным, но стоило ему выпить…

На Новый год он подрался с приятелем, тоже бывшим афганцем. Жены едва растащили их, и им же еще и досталось. Потом он захрапел, а они всю ночь проговорили в кухне, сидя среди битых стаканов и грязных тарелок. Наташа так и не смогла понять мотивы, побудившие Ксюшу к этому браку. Она не любила Дениса. Сердце ее было разбито той старой неразделенной любовью.

— Так зачем ты живешь с ним?

— Он без меня пропадет.

— Ну и пусть. Ты же с ним несчастна!

— А что есть счастье? Родить сироту без отца? Чтобы все пальцем на него показывали? А Денис упадет пьяным в сугроб и замерзнет. Это он из-за меня стал таким. И я в ответе за него.

— К чему эти громкие слова? Свинья всегда грязь найдет. Захотелось ему пить, вот он и спивается. Ты-то тут при чем?

— Нет, это моя вина, — только и твердила она. — Он, когда трезвый, очень хороший!

Наташа увидела, какой он хороший. На второй день, протрезвев, он послонялся по дому, а когда Ксюша ушла в магазин, попытался приставать к Наташе. Она сразу же собралась домой. Наташа бессильна была помочь подруге, которая словно помешалась на своей жертвенности. О себе Наташа рассказывала уже безо всякой охоты, но и ничего не приукрашивая. К ее удивлению, Ксюша отнеслась вполне серьезно к ее переживаниям по поводу преступной любви.

— Значит, это твой крест, — подытожила она.

Наташа только вздохнула в ответ: чокнулась подруга на этих крестах. Ксюша всегда была человеком крайностей: раньше циничной до неприличия, а теперь богобоязненной не в меру. Наташа перестала изливать ей душу, а после навязчивых ухаживаний Дениса хотелось и вовсе забыть к ним дорогу.

Но и возвращение не сулило ей радости. Снова эта каторга. За полгода работы в школе три светлых пятна: вдохновение на уроках литературы, Сережа и новогодний бал. Раньше казалось: это так много, что можно терпеть все остальное.

А если не терпеть? Если убрать то, что мешает?

Уйти из школы, найти работу по специальности, но не учителем, а где-нибудь в редакции, в журнале, в научном институте, да мало ли где! Проверить себя временем. Действительно, что такое — четыре года! А потом можно встречаться с Сережей в городе, где их никто не знает. Превратить свою жизнь в один большой светлый праздник, а не в череду унылых дней, от одного школьного звонка до другого…

Но все это были одни мечты. Началось новое учебное полугодие, с его требованиями, повышенными обязательствами и нудными учительскими обязанностями. Одно она решила твердо: доработает этот год и уйдет. Непременно уйдет. От этого у нее улучшалось настроение всякий раз, стоило лишь подумать о своем решении. Завуч распекала ее за плохую успеваемость класса, но, как только Наташа говорила себе: «Скоро-скоро я уволюсь», ей становилось легче и выволочка Елены Степановны уже не приносила столько огорчений. Ученики доводили ее, она замолкала посреди урока, садилась и думала: «Скоро все это закончится». Директриса корила за опоздание, а она представляла, что уже лето и она больше не работает в школе.

Однако проститься со всем этим ей пришлось гораздо раньше, чем она ожидала. И вовсе не так, как хотелось бы…

За ней стали ухаживать сразу два молодых учителя, причем делали это открыто, никого не стесняясь. Наталья Анатольевна и Наталья Викторовна их не интересовали, все свое внимание они дарили только ей. Этим можно было бы даже гордиться. Еще бы! В нее влюбились сразу двое, причем весьма недурных собой молодых человека. Девчонки-старшеклассницы млели в их присутствии, следя за ними ревнивыми взглядами. Учителя с интересом наблюдали, что же из всего этого получится, кого, в конце концов, выберет Наташа, а она, как назло, медлила и старалась не давать никакой пищи для сплетен. Но разве для сплетен всегда нужна пища?

И поползли слухи, нелепые, но правдоподобные, то про одного, то про другого. Получалось, что Наташа — эдакая кокетка-сердцеедка, сталкивает, ссорит ребят ради удовлетворения своего тщеславия. Не может быть, чтобы они без ее поощрения…

А Наташа просто не знала, как поступить в такой ситуации. Даже в их дурацких экспериментах не было такого, чтобы двое сразу! У нее не было опыта подобных отношений, а поскольку она воспринимала все слишком серьезно, то пыталась найти единственно правильный выход. Самое простое решение, которое ей подсказывало собственное сердце, — отвадить обоих, объяснив, что она не любит их. Но этот, казалось бы, такой простой шаг сделать было не так легко.

Сначала они только провожали ее домой, помогали в кабинете, вместе с ее седьмым классом ходили на экскурсии и в театр, так что в помощи Стеблова или Аистова необходимости уже не было. Сережа реагировал на это спокойно. Он дружил с Залесской. Стеблова все чаще видели в обществе Ермаковой. Все шло своим чередом, и все жили своей жизнью. Один только раз Наташа испытала подзабытое уже чувство ревности. Женя Залесская, которая после того памятного вечера относилась к ней враждебно, с нескрываемой неприязнью, после уроков что-то громко приказала Аистову, подчеркивая свою власть над ним. И Сережа ничего не ответил, не одернул ее. Но вернулся в класс, когда Наташа осталась одна.

— Не огорчайтесь, Наталья Сергеевна. Все осталось по-прежнему. Помните наш разговор? Ничего не изменилось. И не изменится. Во всяком случае — для меня. Просто так нужно. Потерпите немного. Я ведь не расстраиваюсь из-за этих ваших Олегов…

— Я не расстроена, Сережа, — залепетала она, досадуя, что лицо так легко выдает ее. — С чего бы это я расстраивалась?

Аистов не записался, как все прочие мальчишки, ни в туристический кружок, ни в секцию карате. И она отчасти чувствовала себя в этом виноватой. Юра пел ей по вечерам под гитару, Олег приглашал в кино.

Она вступила в ту пору, когда нравишься сразу всем, только непонятно, что с этим делать.

Потом ребята стали ссориться. Причем начинал всегда Юра. Он, словно петушок, наскакивал на медлительного Олега, который, как все сильные люди, был миролюбив и достаточно терпелив. Юре было двадцать шесть, Олегу — двадцать, но у соперников в любви возраста нет.

Вскоре Наташу вызвала к себе завуч и сказала, чтобы она перестала сеять рознь в коллективе.

— Вот уж правда в тихом омуте черти водятся! Что это за шуры-муры на работе? Вы какой пример подаете ребятам? Вот так тихоня! Не хватало, чтобы из-за вас наши учителя подрались. Прекратите это немедленно!

Словно Наташа могла это остановить одним щелчком.

Сережа Аистов воспринимал свое чувство всерьез. Он не считал себя маленьким или незрелым, наоборот, с некоторых пор он ощущал внутреннее превосходство не только над своими одногодками, но и над некоторыми взрослыми. Ему были смешны и влюбленности некоторых его одноклассников, и напускное равнодушие других. Он замечал чванливое самодовольство англичанки Натальи Анатольевны, явную глупость завуча и неуверенность классного руководителя. В его отношении к Наташе было много нежности и инстинктивное желание защитить ее. Никогда еще он не испытывал такого чувства к девушке и уже потому был уверен в том, что это и есть любовь.

Ее сосредоточенное милое личико с непослушной прядкой вьющихся волос, падающей на высокий гладкий лоб, ее большие светло-карие глаза, то, как легко она краснела, когда расстраивалась или волновалась, — все в ней вызывало симпатию. Она не была похожа на остальных учителей, хотя могла и прикрикнуть, и быть строгой, но слушались ее не потому, что боялись, а потому, что она им нравилась.

Влюбленная в него Женя почувствовала его отношение к учительнице и ревновала к ней. И только ради того, чтобы Наташу не заподозрили в связи с учеником, он стал встречаться с Залесской. Правда, встречаться — это громко сказано. Он провожал ее после уроков, как правило, молча, на школьных вечерах находился рядом и часто садился с ней за одну парту. Женя сначала нравилась ему, но потом, когда она всячески стала подчеркивать их дружбу, это стало раздражать. Она вела себя так по-собственнически в присутствии посторонних, словно это он был по уши влюблен в нее, а ведь стоило им остаться наедине, как они резко менялись ролями. Это она старалась угодить ему, а он отмалчивался.

Сначала он с иронией отнесся к ухаживаниям новых учителей за Наташей. Он видел, что это не льстило ей, а, наоборот, пугало. Интересно было наблюдать со стороны, как они из кожи вон лезли, стараясь понравиться ей. Заметил он и ревность «англичанок». И если Викторовна не стала от этого хуже относиться к Наталье Сергеевне, то Анатольевна просто фыркала вслед своей бывшей подруге, не упуская случая съязвить на ее счет, часто даже в присутствии учеников.

Наташа тоже стала ощущать эту враждебность. И решила что-то предпринять. Она уже неплохо знала Олега и Юру и поняла, что, откажи она обоим, у каждого останется надежда и это не изменит положения вещей.

Поэтому она решила поговорить с Юрой. Он старше и должен быть умнее. Кроме того, после долгих раздумий она все же поняла, что спокойный и уравновешенный Олег ей все же приятнее, чем взрывной и непредсказуемый Юра. Юра был похож на Стеблова, а Олег — на Аистова, и, верная своим пристрастиям, она решила сделать выбор. Знала бы она, к чему это приведет!

Но все по порядку. Юре она мягко объяснила, что дорожит его дружбой, но Наталья Викторовна, которой он давно нравится, подходит ему больше. А у нее, Наташи, одни неприятности от начальства от их соперничества. Так что даже если Викторовна ему не по душе, лучше все-таки оказывать ей знаки внимания, хотя бы в школе. Чтобы помочь ему определиться, она даже пригласила их всех: Олега, Юру и Викторовну — к себе в гости, вечером в субботу, тем более что ее хозяйка уехала на похороны мужа своей сестры в другой город.

Она накрыла на стол. Все немного выпили, потанцевали. Юра стал ухаживать за Натальей Викторовной, а Олег воспрянул духом и не отходил от нее ни на шаг. Она в кухню, он — за ней, она моет посуду, он вытирает. Все же он был моложе Юры, и его ухаживания были менее навязчивыми. Олег хотел выглядеть старше и вел себя серьезно, а Юра старался казаться моложе, эдаким шаловливым мальчиком, и все время торопился с нежностями. Не успел он остаться наедине с Викторовной — Наташа с Олегом варила кофе в кухне, — как тут же стал обниматься с ней. Наташа, которая пошла было позвать их на кофе, застала пару целующимися на диване. «Быстро же это у них», — удивилась она, но, конечно же, была рада. Они с Олегом завершили вечер в кухне, не мешая друзьям, и, естественно, ей пришлось тоже несколько раз поцеловаться с ним, что, в общем-то, не было противно, но и не приводило в трепет.

Ей казалось, что теперь, когда она сделала все, что могла, страсти должны улечься. Викторовна встречалась с Юрой, все об этом знали. Она — с Олегом. Но Наташа не учла возможной реакции Аистова.

В последнее время, раздумывая о нем, она убедила себя, что это блажь, дурь и ничего больше. Какие еще четыре года! Да через четыре года ей стукнет двадцать пять! Все будут смотреть на нее как на старую деву, которая ловит в свои сети молодого мальчика. Сколько бы времени ни прошло, он всегда будет моложе, всегда не ровня ей, поэтому — какие надежды! Все это надо прекратить. Но не резко, а так, чтобы само пошло на убыль. Он встречается с Женей, она — с Олегом. Все правильно, все естественно. Если в доме нет кофе, она же пьет крепкий чай — не полноценная замена, конечно, но можно обойтись. И он постепенно поймет и успокоится.

Но Сережа не хотел понимать. Он воспринял ее выбор как предательство и отнесся к нему, как и ко всему прочему, очень серьезно. Он стал нетерпим, резок, перестал дружить с Залесской. На уроках вел себя отвратительно. Наташа делала ему замечания, сначала стараясь не акцентировать внимания на его поведении. К доске перестала вызывать, он не готовился к урокам, и она была вынуждена поставить ему двойку. И если раньше, когда он был в классе, вести урок было в радость, то теперь это превратилось в пытку.

Она попробовала поговорить с ним после уроков. А он при первых же ее фразах повернулся и ушел, не обращая внимания на ее призыв: «Аистов, вернись немедленно!» Не бежать же за ним!

Он перестал ее оберегать, казалось, теперь он старался напакостить ей чем только можно. Она не узнавала спокойного, умного, понимающего мальчика. Он стал груб, развязен, неприятен.

— Отстань! — громко бросил он Залесской на уроке. — Надоела!

Женя в слезах выбежала из класса. Наташа нашла ее плачущей возле умывальника в туалете и бросилась утешать.

— Оставьте меня в покое, — ответила та сквозь слезы, — это вы во всем виноваты!

Уже не утешала мысль, что скоро она уволится. Скоро — это только летом, а как выдержать эту длинную третью четверть?

Олег бросился на выручку. Когда у него появлялось «окно», сидел на ее уроках в седьмом «А», чтобы держать народ в узде. От его присутствия разболтавшаяся было дисциплина подтянулась. Даже Аистов вел себя сдержанней. В ответ Наташа тоже стала иногда посещать уроки физкультуры в своем классе.

Олег был очень хорош в спортивном, ладно облегающем его сильное тело костюме. Он легко и красиво показывал упражнения, бережно страховал девочек, выполняющих упражнения на брусьях, особое внимание уделяя Залесской, которая ходила горем убитая. Наташа поделилась с ним своими мыслями насчет отношений Жени и Аистова, умолчав, конечно, об истинном положении вещей, и Олег старался поощрить девочку похвалой. Залесская и в самом деле была спортивной, а похвала молодого учителя ее окрыляла, и Наташа уже замечала ее ответную улыбку на ободряющие возгласы Олега:

— Молодец, молодец, Женя! Отлично! Девочки, обратите внимание, как нужно делать это упражнение! Женя, повтори еще раз, пожалуйста!

В конце урока Олег давал ученикам минут десять на свободную разминку. Девчонки чаще всего сидели на матах и болтали, а мальчишки просили показать пару новых приемов самозащиты.

Наташе нравилось наблюдать за этими занятиями. Мальчики по очереди подходили к учителю. Он велел каждому из них замахнуться и точным движением укладывал его на мат. Потом они менялись местами, и теперь ученик должен был сделать бросок. Однако удавалось это не многим. Аистов не участвовал в таких упражнениях. А в тот день Олег, как на грех, обратил на него внимание. Он показывал захват и бросок через бедро. Заметив внимательный взгляд Аистова, он подозвал его.

— Иди, покажу. Не бойся!

Сказать такое тринадцатилетнему мальчишке — значит спровоцировать его.

— Я не боюсь, — презрительно бросил тот и встал в стойку.

Р-а-аз — и Аистов полетел на мат. Он вскочил и снова двинулся на Олега. Глаза его сузились. Два — и он снова брошен на пол. Три! Движения Олега были точными, быстрыми, легкими — ни одного лишнего.

— Теперь ты попробуй, — предложил Олег и сделал выпад, нападая.

Не прибегая к технике, которую ему показали, Аистов попытался всерьез ударить учителя кулаком в лицо. Олег перехватил руку — бросок! Мальчик снова повержен. С перекошенным от ярости лицом он вновь и вновь вскакивал и пробовал ударить учителя. И опять летел на мат, отброшенный точным приемом.

Все понимали, что это уже всерьез. Ученики, затаив дыхание, следили за поединком. Наташа, в волнении сжав руки, бросилась к ним. Сейчас это уже выглядело не как упражнение ученика и учителя, а как самая настоящая драка, дуэль, и она — Наташа, была причиной этой дуэли.

— Сережа, перестань! Сережа, прекрати! — кричит она. — Олег! Да сделай же что-нибудь!

— Парень, ты что? Остановись! — приказывает ему Олег, теперь уже вынужденный защищаться.

У Аистова на лице горит красное пятно на скуле от неудачного приземления, но он вскакивает после каждого поражения и снова бросается в драку.

— Успокойся, Аистов, а то я могу сделать тебе больно! — предупреждает учитель.

Но доводы рассудка уже не действуют. Наташа впервые видит Сережу в такой ярости. Кажется, если бы он мог, то убил бы Олега. Наконец тому это надоедает. При очередном наскоке он не отбрасывает Сергея, а хватает его, сгибом одной руки зажимая шею, а второй удерживая оба запястья. Аистов хрипит, его лицо красное и напряженное, он пытается лягаться, но Олег крепко его держит и спокойно говорит, обращаясь к остальным:

— Урок окончен. А ты пойдем со мной, поговорим. — И он тащит упирающегося Аистова в сторону душевой.

Наташа не знала, о чем они говорили, но после этого случая все стало еще хуже. Аистов начал открыто игнорировать ее. На уроках стоял гам. Никто ничего не учил. Все обсуждали новость. После такого унижения Сережа держался вызывающе. Наташе было до слез жаль его. Она хотела бы поговорить, поддержать его, но он не давал ей такой возможности. Залесская ходила, высокомерно поглядывая на него, но тоже страдала.

Под конец четверти Наташа так устала от всего этого, что потеряла всякую осторожность. На перемене она оставила Аистова в классе, попросив всех выйти, и попыталась его урезонить. Но ко всем ее увещеваниям он оставался глух.

— Как с тобой разговаривать, не знаю… — бессильно развела она руками.

— А не надо со мной разговаривать! — враждебно произнес он.

— Сережа…

— Кому Сережа, а кому — Сергей Валентинович… Вы вчера с Олегом после уроков в холле стояли… Ненавижу я вас и Олега вашего…

После уроков в пятницу, когда и состоялся этот разговор, она осталась в классе проверять тетради. За окном уже темнело, в школе стояла тишина. Она чувствовала себя усталой и подавленной.

Так ей и надо. Чего она хотела? Между учителем и учеником существует грань, которую нельзя переступать. Она нарушила это правило, и вот — результат. Дети часто влюбляются в своих учителей, это нормально, но учителя должны помнить, что ученики — дети. Она сама виновата, так нельзя было себя вести. Это ненормально, это — извращение. И она поплатилась за это.

Дверь приоткрылась, и вошел улыбающийся Олег.

— Привет, Наташа! Ты еще здесь! А я думал, давно ушла.

— Да куда мне идти? К хозяйке? У меня в комнате даже телевизора нет. По улице гулять холодно…

— Я рад, что ты не ушла. — Олег присел на стол и взял ее руки в свои. — Устала?

— Невероятно, — подтвердила она. — Тетрадей — куча. Дети как взбесились!

— Бедненькая, — сказал он и привлек к себе. Бережно поцеловал.

Все-таки он хороший. Приятно чувствовать заботу, укрыться в объятиях больших сильных рук от житейских сложностей, учительских условностей и детской непримиримости.

Во время поцелуя ей послышался легкий шорох двери, но она не обратила на это внимания. Они молча стояли, обнявшись. В его объятиях было уютно и спокойно. Почему она не может полюбить этого хорошего, честного парня, а питается какими-то детскими иллюзиями, осложняя себе жизнь?

Олег крепче прижал ее к себе. Она уткнулась головой ему в плечо.

В этот момент дверь с треском распахнулась и на пороге возникла величественная фигура завуча. Несколько мгновений она изучала обстановку, меряя горящим взглядом обнявшихся, и глаза ее, казалось, сейчас лопнут от возмущения.

— Что здесь происходит? — взревела она во всю мощь своих могучих легких.

Наташа застыла от ужаса. Она попыталась освободиться от объятий Олега, но тот не отпускал ее, с независимым видом глядя на возмущенную Елену Степановну. Та покраснела как рак и бросила:

— Наталья Сергеевна, пройдемте со мной!

В пустом коридоре Наташа, проходя, увидела Аистова. Лицо его было бледным, глаза неестественно горели, рот искажен кривой мстительной ухмылкой.

То, что ждало ее в кабинете директора, не могло присниться Наташе даже в самом кошмарном сне. Завуч и директор наперебой осыпали ее оскорблениями и угрозами, а она, словно лишившись дара речи от страха, не могла вымолвить ни слова.

— Вы что за публичный дом устроили в школе?!

— Где вы находитесь?!

— Да на вашего ученика смотреть было страшно, когда он сюда прибежал!

— Как вы можете называть себя учительницей? Вы! Посмевшая заниматься развратом в присутствии учеников!

— Вы — позор школы!

— Мы уволим вас за аморальное поведение! Вас не возьмут даже в тюрьму!

— Из комсомола вылетите!

— Вот какая ты тихоня!

— Развратная девчонка!

— Извращенка!

Они словно соревновались, кто больше скажет ей гадостей. Огромный бюст Елены Степановны трепетал, с чахоточного лица Тамары Михайловны не сходило брезгливое выражение, словно она смотрела не на испуганную молодую учительницу, а на пьяную вокзальную проститутку.

Наташа молчала, еле сдерживая слезы. Она и не пыталась оправдываться: сама во всем виновата. Действительно извращенка, да еще какая! Они даже не знают, какая она извращенка! Это не пустые угрозы. Они действительно могут сделать с ней все что угодно: из комсомола исключить, уволить с такой формулировкой, что ей никогда не найти уже хорошей работы.

«Сережа, Сережа! За что ты так со мной? Я так тебя люблю! Что значат поцелуи Олега по сравнению с моей любовью к тебе! Как ты мог? Ты ведь уничтожил меня! Уничтожил все, что было между нами, все, что могло быть…»

Случившееся казалось дурным сном. Позже Наташа с трудом могла вспомнить, что она отвечала, что говорили ей директор с завучем. Она что-то лепетала, извинялась, возражала. Потом прибежал Олег. Стал ругаться с ними, но только подлил масла в огонь. Угрозы стали масштабнее: обещание завтра же созвать внеочередной педсовет с повесткой дня «Недостойный моральный облик учительницы Терентьевой Н. С.». Ей припомнили все: неправильную подачу материала на уроках литературы, фамильярничание с учениками, откровенный наряд на бале-маскараде, наглый флирт с молодыми учителями-мужчинами. Олег доказывал им, что учитель имеет право на личную жизнь.

— Но не в стенах школы, — оборвала его директор, — не на глазах у детей. Аистов был в потрясении! Возможно, он считал вас идеалом! Гением чистой красоты! Сколько учеников влюбляется в своих учителей! И это можно и нужно использовать во благо, а не во вред. Вы нанесли непоправимую душевную травму мальчику. Подвели всех нас. Что, если он расскажет об этом дома? Какое мнение будет о нравственности учителей нашей школы! Вы сами хоть понимаете глубину той пропасти, на дне которой очутились? И куда вы толкаете школу?

Наташа покорно кивала. Долго сдерживаемые слезы градом полились из глаз, она шла, увлекаемая Олегом, не видя перед собой дороги. Выходя из школы, они снова встретили Аистова, стоящего у забора. Она увидела, как сжались кулаки Олега, и испугалась, что он может ударить его.

— Не надо! Не трогай его, — взмолилась она.

— Ну и сволочь же ты! — только и сказал Олег, проходя мимо.

В своей комнатке Наташа бросилась на постель и проплакала до вечера. Хозяйка звала ее ужинать, она отказалась.

В выходные она не выходила из дома, постоянно думая об одном и том же, как заезженную пластинку прокручивая в мыслях все ту же ситуацию. Что она могла сделать, чтобы избежать этого? Где они все взялись на ее голову? Этот Аистов, Юра, Олег… Зачем они ей?

К вечеру воскресенья у нее поднялась температура. В понедельник она вызвала врача на дом и позвонила Викторовне сообщить, что заболела.

Та после уроков забежала к ней.

— Как в школе? — спросила Наташа, ожидая худшего.

— Ничего, — неопределенно ответила подруга. — Директор с завучем все совещаются. Может, какая проверка будет. Олега сегодня вызывали. Лариса говорит, кричали на него, а он на них. И тебя вроде как поминали. Что-то случилось?

— Завуч застала нас с Олегом, когда мы обнимались…

— И все? Только-то? А я-то думала!

— Ты не представляешь, что они мне говорили, как орали.

— Дуры старые! Делать им нечего, — презрительно скривила губы Викторовна. — Зависть их берет. Одна — высохшая старая дева, синий чулок, другая — туша мяса, которая никогда никому не нравилась — как только она умудрилась замуж выйти!

— Они сказали, что уволят меня за аморалку…

— Ничего они не уволят! Им такое пятно на школу совсем даже ни к чему. Если бы они на меня с Юркой так, я бы им все их школьные шашни за последние пять лет припомнила. И как военрук с их наушницей Ниной в подсобке уединялись, и как сама Елена на сабантуе к трудовику пьяная липла.

— Завуч — пьяная? — удивилась Наташа.

— А ты думала? Святая простота! Да тут такие дела творились, что ваш с Олегом роман — просто детские игры в песочнице! А ты что, поэтому сегодня в школу не пошла?

— Нет, у меня правда температура. Но даже если бы ее не было, я бы не пошла. Я никогда больше туда не пойду…

— Ну вот, что еще за слезы? Прекрати немедленно. Было бы из-за чего расстраиваться. Олег тоже хорош! Втравил тебя в историю. Я ведь вижу, он тебе не очень нравится, просто на безрыбье и рак — рыба. Так?

Наташа кивнула, вытирая слезы.

— А при чем тут Аистов? Олег что-то сказал, но я не поняла…

— Он Елене на нас настучал…

— Вот гад… А с виду такой симпатичный мальчишка! Ну, это он из ревности. Детская ревность — чувство опасное, говорила тебе Анатольевна, с такими — всегда проблемы…

— Как она?

— Злорадствует. Не может простить тебе Олега. А после того как я стала с Юркой встречаться, и со мной сквозь зубы разговаривает.

— Вы ведь дружили.

— Дружили… Знаешь, я поняла, что настоящий друг не тот, кто в беде тебя пожалеет, а тот, кто может простить тебе твою радость.

— А как у вас с Юрой?

— Хорошо. С твоей легкой руки. Он уже живет у меня. Летом поженимся.

— Да ну! Ой, как я рада! Хоть одна хорошая новость!

— Так что ты все свои мысли о бегстве забудь. Мы вас берем в свидетели. Юрка хочет свадьбу на природе организовать. Все — в палатках, свадебный стол — под открытым небом, танцы — до утра. Поняла? — Наташа чмокнула ее и убежала, радостно напевая.

Больничный ей дали на неделю, но прийти в школу все же пришлось. До конца четверти оставалось несколько дней.

— Не бойся ничего, — шепнул ей на первой перемене Олег. — Они не посмеют тебя тронуть. У моего отца большие связи…

Наташа чувствовала себя повзрослевшей и постаревшей за эту неделю. Она похудела и перестала краситься, щеки ввалились, глаза горели сухим нервным блеском, и, когда она впервые переступила порог своего класса, ученики встретили ее непривычным молчанием.

— Здравствуйте. Садитесь, — ровно произнесла она. — Кто дежурный?

— Я, — поднялся Аистов.

— Вытри доску, — так же ровно продолжала она, не глядя на него. — У нас конец четверти. Очень мало отметок у… — Она опустила глаза в журнал. — У Митина, Щербаковой и Аистова. Названные ученики, возьмите двойной листочек и напишите тему самостоятельной работы. — Она продиктовала тему. — С остальными займемся повторением пройденного материала.

На следующей перемене в классе произошла драка.

— Скотина ты, Аистов! — орал Димка, вытирая разбитый нос. — Грязный доносчик! Олег об тебя просто не хочет руки марать! Что тебе Наташа сделала?

— Ты еще хочешь? — рвался к нему взбешенный Аистов.

— Не трогай его, Димка! — защищала Аистова Залесская. — Наташа сама виновата. Строила глазки всем сразу! Стерва!

— Да ты помешалась на своем Аистове, ревнивая дура! — поддержала Стеблова Ермакова.

— Замолчите вы обе! — скомандовала Антипова. — Димка, сядь. Не связывайся. А ты, Аистов, — подлец, возразить нечего! Но за эту драку, Димка, Наташа опять-таки получит от Завы.

— Что ты сказала? — набросился на Катю Аистов за брошенное «подлец».

— Полегче, Аистов, — привстал здоровяк Вовка Остров, закрывая Антипову, — а то сейчас по полной схлопочешь. И мой тебе совет — вали из нашего класса, а лучше — из школы, тут тебе жизни не будет…

…Наташу уволили по собственному желанию, сразу после окончания третьей четверти. Ее часы на апрель-май разобрали Лариса Сергеевна и Наталья Викторовна. Отец Олега устроил ее корректором в городской журнал, и она никогда больше не работала в школе…

Через несколько лет она вышла замуж, переехала в другой город, родила сына и дочь. Сначала работала журналистом, потом стала главным редактором известного женского журнала. Писала небольшие рассказы для своего издания. Однажды она написала повесть под интригующим названием «Извращенка». Первая книга ее повестей вышла под этим названием, написанным английскими буквами.

Но и теперь, когда ей было уже сорок пять и за плечами большая взрослая жизнь, когда наступило такое время, что стало возможным говорить и делать многое из того, о чем раньше нельзя было и подумать, когда в богемных кругах, да и в обществе вообще стало модным выходить замуж за мужчин на десять, а то и на двадцать лет моложе, — она, воспитанная другой средой, всякий раз вспоминая свою первую взрослую любовь к тринадцатилетнему подростку, все же неизменно чувствовала себя немного… извращенкой.