Все для тебя

Остров Тиран

Поначалу он не произвел на него никакого впечатления, этот остров. В первый же день он спустился по деревянной, в несколько длинных пролетов лестнице на пляж и увидел его в блеклой дымке раскаленного над сверкающим морем воздуха. Он читал о нем в книге о Египте, в рекламных буклетах в Интернете и специально выбрал отель с видом на остров Тиран. Он сам не смог бы сказать, почему его так тянуло к этому острову. Серая невыразительная громада в море никак не соответствовала его представлениям об острове, и он почувствовал себя разочарованным.

Наспех окунувшись в море с понтона, он решил, что нужно непременно купить в этот раз снаряжение для подводного плавания, и отправился в рыбный ресторан, находящийся на побережье. В отеле было несколько ресторанов: главный и самый большой — в центральном корпусе, рядом, на втором этаже — итальянский, и этот — самый, пожалуй, демократичный с виду — с массивными коваными столами и стульями, покрытыми мягкими бордовыми подушками, под неприхотливой деревянной крышей и с превосходным видом на море. Он быстро набрал себе полное блюдо всякой снеди и заказал бокал местного белого вина. Он не хотел есть, скорее оценить кухню: чем тут можно будет себя побаловать в течение этой до неприличия бездеятельной недели. Вино оказалось невкусным, слишком молодым, с неприятным лекарственным запахом.

Он уже отдыхал в Египте. Шесть лет назад, с женой. Тогда они еще любили друг друга и были бедны. На поездку откладывали целый год, еще и попросили в долг у тещи. Та поворчала, но дала. Тот отель был скромнее — четыре звезды, питание — завтрак и ужин, напитки — за отдельную плату. Они привезли с собой бутылку коньяка, вечерами выпивали по рюмочке и долго беседовали. Говорили и не могли наговориться. Неужели это было? Долгие разговоры, ночи любви, спокойная радость, оттого что она находится рядом, непреходящее удивление: что она в нем нашла? Куда все это делось за шесть лет? Что должно было произойти с ними, чтобы он с таким облегчением уехал подальше, сюда, к острову Тиран?

Он снова чуть пригубил вино, подержал во рту — нет, пить невозможно. Отодвинув бокал, он стал неторопливо есть, отмечая: рыба — вполне, картофель испортили лимонным соком, овощи съедобны. В этот раз он не взял выпечки, хотя очень ее любил, и так знает — сладкое в этих краях всегда отменное. Но малоактивный образ жизни — всегда за рулем, всегда за компьютером — стал сказываться на фигуре, и вот, в тридцать пять — расплывшаяся талия и намечающееся брюшко. Хорошо еще, что он достаточно высок — метр восемьдесят пять. При таком росте и широких плечах лишние килограммы не так заметны. Но все равно не дело. «Буду больше плавать», — решил он. Зря все же он согласился на All Inclusive — «Все включено». По опыту знает: жрут здесь все — и русские, и немцы, и итальянцы. Что это за человеческая порода такая? Умом понимаешь, а рука так и тянется за очередным куском. Поначалу еще себя сдерживаешь, но потом махнешь рукой: а ну его, сяду после поездки на диету. Взять его самого: только приехал, а уже желудок полон, сонливость накатывает и в голове ни одной мысли.

Он лег на удобный шезлонг на верхнем пляже — небольшой ровной площадке, окруженной низкой плетеной оградой, где помещалось не больше дюжины лежаков, и сейчас не было ни одного отдыхающего. Перед глазами расстилается ровная сверкающая морская гладь, веет легкий ветерок, шум прибоя был еле слышен. Именно то, о чем он мечтал: вырваться наконец в отпуск одному, лежать у моря и смотреть на остров Тиран. И спокойно обдумать все, решить, как жить дальше. Но думать не хотелось. Была только ленивая сытость, легкая усталость и никакого желания напрягать мозговые извилины. Он расслабленно лежал в тени пляжного зонтика и незаметно для себя уснул.

Шесть лет назад все было иначе. Они впервые были за границей, впервые отдыхали сами, пятилетнего Мишку оставили с тещей. И все было интересно и ново. За неделю они умудрились съездить на пять экскурсий, вдоволь назагораться и накупаться, погрузиться с аквалангом на дно, полюбоваться кораллами и диковинными разноцветными рыбками, увидеть закат в пустыне, покататься на верблюдах и посетить величайший храм в мире. А по вечерам танцевали на дискотеке и участвовали в разных развлекательных шоу. Как тогда на все хватало и сил, и энергии, и настроения! Какая масса впечатлений и положительных эмоций! А сейчас, когда они уже объездили много стран, все это уже не радовало, как прежде. Вика с Мишкой месяц назад были в Египте, он не поехал с ними — сослался на занятость. Так оно и было, но было и другое — нежелание изображать заботливого отца и мужа, тем более что отношения с женой стали напряженными.

Что ж, он согласен — сам виноват, он «в ответе за тех, кого приручил». Виктория особенно и не уговаривала. Отдыхать с сыном вдвоем ей было привычнее и спокойнее. Неприятно сознавать, но и с Мишей, своим единственным сыном, у него нет должного взаимопонимания и хотя бы той привязанности, которая роднила его самого с отцом. Хотя тот его и выпороть мог, и за ухо схватить, а он Мишку пальцем не тронул. Да и не за что ему сына даже отругать. Хороший, послушный, правильный мальчик — весь в мать. Ну, не сложились у них близкие отношения. Может, нынешним детям они и ни к чему. Сам он в детстве и двойки получал, и штаны рвал, и с расквашенным носом приходил, а Мишка — всегда опрятный, учится отлично, в комнате у него такая чистота и порядок, что родителям стоит поучиться.

— Ты дрался хоть раз? — спросил он как-то сына.

Тот недоуменно поднял на него прозрачные Викины глаза.

— А зачем?

— Ну, не знаю, — опешил он, — отстаивая свою правоту или из-за девочки.

Мишка усмехнулся, словно это он был отцом, а отец — сыном.

— Я свою правоту кулаками не отстаиваю и девочками пока не интересуюсь.

Он тогда не знал, что ответить. Сын к нему не тянулся. Пока был маленький, с мамой больше общался, отцу было не до сына — работал с утра до ночи. А как появилось свободное время, сын в нем уже не нуждался. У него появились свои увлечения — книги, диски, друзья. Время от времени он возобновлял попытки найти с мальчиком общий язык. Мишка был вежлив, но малоразговорчив, отвечал на вопросы и старался поскорее уйти. Не держать же его силой! Маму он любил больше и больше ей доверял. А у них с Викой последний год отношения стали такими натянутыми, что и посторонние замечали, не то что родной сын. Может, этого мальчик и не мог простить отцу?

Его карьера стремительно шла вверх. Новая машина, новая квартира в сто пятьдесят метров. Шикарный ремонт, прекрасный отдых. Вика создавала ему все условия. Формально к ней и придраться было нельзя: хозяйка отличная, мать хорошая, никаких скандалов, никаких шашней на стороне — это он точно знал. Как сын — всегда вежливая, правильная. Но у нее своя жизнь, а у него — своя. Раньше хоть работой его интересовалась. Теперь нет…

Год назад у него появилась Ира. Не то чтобы появилась. На фирме она уже три года работала. Но вот уже год у них роман. Вика знает. Теперь он уверен — знает и, может, уже давно. Сложно все это. И муторно. Если бы он мог сказать: Вика сама виновата! Это все ее небрежность, невнимание к нему. Но это не так. Даже если и нет уже между ними прежней страсти, она старается относиться к нему хорошо. Возможно, чтобы сохранить семью, а возможно, все еще любит, — пусть не так, как раньше, но все равно любит. Или если бы он мог сказать, что Ира стерва, расчетливая сучка! Но опять-таки нет. Ира прекрасная женщина, искренний человек. И она любит его. Хочет от него ребенка. Ничем не связывает. Ничего не просит. Хотя как не связывает? А решение родить этого ребенка? Разве уже одно это не связывает его по рукам и ногам, хотя Ира и утверждает, что это только ее решение? Ее можно понять: уже за тридцать, пора если не о семье, то о ребенке подумать. Но, Господи, почему именно сейчас и именно от него! Тогда получается, что он — главная сволочь. Жену мучает и не отпускает, Иру тоже мучает и тоже не отпускает. А они все такие хорошие, такие правильные, как Мишка со своими заумными книжками. Он таких книг в детстве не читал, может, потому и был нормальным ребенком: и двойку мог схватить, и подраться, и уборку делать не любил. Будь Мишка таким, он лучше бы его понимал. Было бы в чем проявить свое отцовство: отчитать за плохие оценки, выпороть за непослушание, провести, как говорил его отец, воспитательную работу. И без матери — мужской разговор! Он бы и любил его тогда больше. Чем больше заботишься, тем больше любишь. А в чем Мишку воспитывать, за что наказывать? Образцово-показательный ребенок. Вика воспитывала. Она уж если берется за что, то делает это на отлично. Такая ответственность, такая пунктуальность во всем, что начинаешь испытывать комплекс собственной неполноценности. Все вокруг настолько правильные, просто тошно становится. Может, поэтому у него и роман с Ирой…

Единственное — он всегда ночевал дома, хоть в полночь приходил, хоть за полночь, но — всегда дома. И старался не обижать Вику невниманием. Врал, конечно, про задержки на работе да про срочные встречи. А как иначе? Конечно, врал! И еще: никогда не отдыхал вместе с Ирой. Покупал путевку — и отправлял одну или с подругой, как ей больше нравилось. И с Викой тоже ездить перестал. Не мог. Просто не мог он так долго оставаться наедине с женщиной, с которой нужно было о чем-то говорить. А на отдыхе времени много. Он запутался в этих женщинах, любимых и не очень, которые растили или собирались растить его детей. Так запутался, что собрался и уехал. Взял тайм-аут.

Почти все мужчины его круга имеют и семью, и любовницу. Это считается чуть ли не нормой. Семья чаще всего величина постоянная, а любовницы меняются. Бывает и наоборот — когда любовница становится женой, но и потом обычно ей изменяют уже с новой любовницей.

Он никогда не стремился подражать подобному образу жизни, так получилось. Ушло из семьи то, ради чего торопишься вечером домой. Не стало их долгих разговоров за вечерним чаем, просмотра старых фильмов в обнимку. Жизнь превратилась в рутинно-размеренную скуку. Работа перестала радовать. Он и так был лучшим из лучших. И зарплата была самой высокой, и премиальные. К чему стремиться? Все уже есть, все состоялось. Не о чем волноваться, как не за что сына выпороть…

Он поднял голову, с трудом приходя в себя. Солнце уже садилось, в марте оно рано садится — что у нас, что в Египте. Служащие перекрыли вход на пляж щитом — мусульманская страна, такие законы. После захода солнца плавать в море запрещено.

Второй день не принес ничего нового. Та же апатия, постоянное ощущение сытости и вялая сонливость. Маску с трубкой и ласты он все же купил. Прямо в отеле, в магазинчике возле ресторана. Правда, воспользовался снаряжением только раз. Опять уснул на пляже. А может, так и надо отдыхать. Он уже не помнил, когда в последний раз ездил в отпуск. В командировки — часто, с семьей к родителям — было, но чтобы так вот: одному и до полного расслабления, — давно не случалось.

Когда-то они любили с Викой путешествовать вдвоем или с друзьями пешком, с рюкзаками на спине. Однажды попали под ливень. Пока поставили палатку да развели костер — вымокли до нитки, переодеться было не во что, шли-то на два дня, кроме носков и пары сменных футболок ничего с собой не взяли. Так и грелись в тесной палатке общим теплом в одних футболках и носках, предварительно выпив по рюмке водки. Костер сильно дымил, готовить не хотелось, съели банку рыбных консервов и лежали, тесно прижавшись друг к другу, молчали и были счастливы.

Но, возможно, это он был действительно счастлив, а Вика только делала вид. Ведь не зря она все время подталкивала его — учись, работай, меняй место, попробуй это, попробуй то. Ему казалось, что она переживает за него, хочет, чтобы он состоялся как специалист, как мужчина, как отец, в конце концов.

А вдруг меньше всего она думала о нем? И все ее стремления — это роскошная квартира, новая машина, счет в банке, возможность жить как хочется, отдыхать где вздумается? Последние три года она не работала. А зачем? Ее зарплата ничего не меняла в их жизни. Зато свободное время позволило ей заняться ремонтом и благоустройством нового жилья, она больше времени проводила с сыном, вкуснее стала готовить, да и родителям уделяла внимание, и своим, и его. У него и на это не хватает времени.

А на Ирочку хватает? Нет, это не остров Тиран, это он тиран! Обаятельный, интеллигентный тиран. Ему так повезло: жена — прелесть, сын — умница. Живи и радуйся, а он ищет пятна на греющем его солнце.

Но почему она молчит? Почему ни разу не попыталась поговорить об Ире? Вот уже месяц, как ему доподлинно известно, что она знает о его романе. А вдруг — вранье? Вдруг не знает? Хотя какая разница! Все равно нужно что-то делать. Ира беременна. Два месяца. Хочет рожать. Пусть рожает! Ее дело. Отойти в сторону? Сделать вид, что его это не касается? Но как? Разве такое возможно? Разве можно будет после этого спокойно жить и работать с ней рядом? А ребенок? Его еще нет, а уже проблема. А скоро это будет маленький человек. Пока маленький, но все маленькие так быстро вырастают…

Он еще ни разу не думал о нем как о своем ребенке, который вырастет и станет таким, как Мишка, и удивился собственным мыслям. Мишка до безобразия похож на Вику, от него в нем словно нет ничего. А вдруг этот будет как две капли воды похож на него? Куда тогда деваться? Разводиться? Делить квартиру? Благородно оставить все жене и сыну? Значит, снова искать новое жилье, долго делать ремонт и связываться с прочими хлопотами. Да и уживется ли он с Ирой? Отношения у них хорошие, но ведь это не семейная жизнь, а роман: рестораны, дачи, чужие квартиры. Ира живет с мамой, хотя вполне может себе позволить отдельное жилье. Он как-то спросил ее об этом. Она ответила, что не хочет жить отдельно, дескать, мама у нее прекрасный человек и они очень близки. Если так, то свое решение она обсудила с ней. Этого ему только не хватало — круг расширяется, теперь в него вовлечена еще и Ирина мама! А как он мог запретить? Ира ведь его не спрашивала, поставила перед фактом. Что, если в этом и состоял ее план — поймать его с помощью ребенка? Все знают, что он человек мягкий, порядочный, женщину не обидит.

Нет, не может он поверить в то, что Ира с ним по расчету. Инициатива была его, она не навязывалась, хотя теперь утверждает, что давно его любит. Почему же он не замечал? Ее-то как раз скорее, чем Вику, можно упрекнуть в корысти — не нищего же студента выбрала, а вполне состоятельного мужчину.

Он вспомнил Иркины черные блестящие, как свежий изюм, глаза и устыдился своих подозрений. Ира чистая, искренняя и доброжелательная девушка. Даже о своей прежней подруге, этой болтушке Насте, которая ее грязью обливала, после ссоры слова худого не сказала. Благодаря Насте все и узнали об их связи. Наверное, и Вика узнала. Нет, Ира — хорошая, и она любит его. Он снова увидел ее такой, как тогда, в последний день перед его отъездом: в темно-синей юбке до колен и белом свитере, ладно облегавшем ее стройную фигуру. Густые каштановые волосы она собрала в изящный пучок и скрепила матовым, в цвет волос, гребнем.

— Ты не передумала? — спросил он ее.

— Нет. Ты же знаешь. Это продуманное решение, — улыбнулась она уголками губ и слегка поцеловала его в щеку. — Отдохни хорошенько, у тебя усталый вид.

В душе шевельнулось раздражение — отдохнешь тут с такими новостями.

Вспомнил прощание с женой. Он сам попросил не провожать его в аэропорт, вызвал такси. Она казалась такой маленькой в своем розовом махровом домашнем халатике. Ее лицо было по-юношески свежим и розовым после сна, крашеные светлые чуть вьющиеся волосы схвачены аккуратным обручем — Вика всегда следила за собой. Серые прозрачные глаза жены смотрели немного грустно, но она ни о чем не спрашивала.

— Счастливо, — и, как Ира, она легко коснулась губами его щеки.

Так, всеми обласканный и измученный, он появился здесь, на побережье Красного моря, в отеле с видом на остров Тиран.

Два дня он почти ни с кем не общался, не считая обслуживающего персонала. Но вскоре пустота, которая образовалась вокруг него, стала его угнетать. Может, съездить куда-нибудь? Например, на экскурсию? Нет, не хотелось трястись в машине в такую жару. Если и на экскурсию, то морем. На тот же пресловутый Тиран, будь он неладен! Местные кораллы он и так каждый день наблюдает, а там, глядишь, есть что-то поинтереснее. Или дайвингом опять заняться, инструктор на пляже все уши прожужжал… Хотя зачем напрягаться: что сверху, что снизу все те же кораллы и те же рыбы. И жизнь, как ни смотри, по кругу ходит. И с Иркой, и с Викой, сначала — ах, а потом — тоска.

Все-таки он не привык к одиночеству, а потому стал постепенно выбираться из своей раковины. С некоторым удивлением он отметил, что пользуется явным вниманием женского пола. Вон эта крашеная блондинка за соседним столиком, заинтересованно поглядывающая на него, ему уже знакома. Кажется, вчера во время ужина она тоже сидела рядом и так же смотрела, просто тогда, занятый своими мыслями, он не обратил на нее внимания. А та дама лет под пятьдесят, тоже, кстати, крашеная блондинка, вчера попросила у него зажигалку и призывно улыбнулась. Да, для одиноких крашеных блондинок на отдыхе он, вероятно, достойная добыча, вот только его никогда не прельщали женщины такого типа. Но их внимание все-таки льстило ему, и, в очередной раз замечая чей-то взгляд, он уже улыбался в ответ, а одной молоденькой девушке заговорщически подмигнул. Она вспыхнула от смущения, и легкий румянец проступил даже под сильно загорелой кожей. Эта старая как мир игра взглядов развлекла его. И он стал с удовольствием изучать окружающих. Половина отеля русских, это точно. Вернее, тех, кого местное население считает русскими, то есть всех жителей прежнего СССР. Остальные — немцы, англичане, голландцы, но больше всего, конечно же, итальянцев. Иностранцы в основном отдыхают парами или семьями. Из наших больше всего женщин: одиноких, с детьми, с подругами, а также семейные и просто влюбленные парочки, еще не связанные узами брака.

Тучный господин лет сорока и рядом с ним стройная красивая девушка на полголовы выше — не иначе как большой начальник с секретаршей или просто с любовницей. Он вечно пьет пиво и лежит, подставив солнцу свой упругий круглый живот. Она получает удовольствие от всего: много плавает, участвует во всех развлечениях — от танца живота до нелепой игры тяжелыми металлическими мячиками, которую здесь называют «Пача», — танцует клубные танцы, играет в волейбол, короче, судя по всему, ей меньше всего хочется находиться рядом с ним. И поехала сюда наверняка ради бесплатного отдыха.

Вот такая девушка могла бы его заинтересовать. У нее умное тонкое лицо, большие выразительные глаза, грустные, даже когда она улыбается. Он сказал бы, что это лицо отмечено страданием, таким затаенно-глубоким, что невольно вызывает сочувствие. У нее очень красивая фигура — высокая грудь, плоский живот, округлые бедра, длинные ноги. С такой фигурой не стыдно идти на любой конкурс красоты. Она может оказаться кем угодно: и моделью, и девушкой по вызову. И еще — у нее потрясающие волосы натурального средне-русого цвета, не крашеные, не завитые, падающие на гладкий лоб и доходящие до середины лопаток.

Он замечает негодующий взгляд зрелой дамы, вчера просившей зажигалку. Действительно, чего это он пялится на занятую девушку, когда вокруг столько свободных женщин! Он чуть усмехается и, закрыв глаза темными очками, опускается на лежак. Он далек от мысли о собственной неотразимости, и так видно, что симпатичных одиноких мужчин мало, а на безрыбье и рак рыба. На отдыхе принято крутить романы, так что ни к чему необыкновенному эти женщины не стремятся. Будь у него охота, он уделил бы внимание им всем, но как раз подобного желания у него и нет. Вон с той длинноногой красавицей, подругой толстого господина, он бы побеседовал. Просто пообщался бы. Ему кажется, что она умная девушка и в общении не менее приятная, чем внешне.

Соседние шезлонги занимают две девушки. Одна из них — худощавая, смуглая, с короткой стрижкой темных, почти черных волос, вторая — пепельно-русая, чуть полнее и повыше, хотя явно моложе. Младшая сестра, подумал он, родственница, подруга, а может, и дочь. Внешне они почти не похожи, но сразу ясно — это близкие люди. Последняя догадка оказывается верной, поскольку младшая решительно заявляет:

— Не могу лежать я на такой жаре, мама. Пойду поплаваю.

— Вредно плавать сразу после обеда, Таня.

Таня воинственно насупливает бровки. Лицо ее кажется простоватым из-за этой нынешней манеры молодежи носить волосы на прямой пробор, без челки. Такая прическа подходит вытянутым худощавым лицам, а у девочки лицо круглое, чуть щекастое. Он подумал, что из-за этой нелепой моды большинство школьниц сейчас выглядят как деревенские дуньки, но, подходит им это или нет, упорно продолжают носить волосы на прямой пробор.

Тане на вид лет пятнадцать, а ее маме на первый взгляд не дашь больше двадцати восьми. Но у него достаточно времени, и, присмотревшись, он замечает небольшие складочки у рта и ту особенную прозрачность кожи вокруг глаз, которая грозит через несколько лет превратиться в тонкую сеточку морщин. Он внимательно разглядывает свою соседку через темные солнцезащитные очки, и ее профиль кажется ему смутно знакомым. Он похож на профиль кого-то, кого он знал давным-давно. Но гадать об этом ему неохота, и, прикрыв глаза, он продолжает наслаждаться покоем, шумом моря, уединением. До него долетают обрывки фраз с соседних лежаков, но это не раздражает его.

— Мама, я хочу сделать татуировку, — канючит девочка. — Можно?

— Хорошо, — помолчав, отвечает мама, — но давай не сегодня. Ты спросила, долго ли она держится?

— Сказали, две недели.

Он вспомнил, кого напоминает ему профиль соседки. Такой прямой, почти классический нос, чуть вздернутая верхняя губа и остренький подбородок был у Светки — его безумной любви. Самая первая, еще школьная любовь его осталась безответной, и если правда, что неразделенная симпатия не может считаться полноценным чувством, то именно Светка была его первой любовью. И она любила его.

Это было сумасшедшее счастливое время — пора первых надежд. Он заканчивал институт, впереди была новая жизнь, и он много думал, готовился к ней. Светка ворвалась в эту жизнь не спросясь, такая непредсказуемая, непосредственная, не похожая на остальных. У нее была стройненькая мальчишеская фигурка и копна кудрявых черных волос, постоянно падающих на лицо, отчего выразительными казались только большие черные глаза. Она совершенно по-особенному улыбалась, опуская уголки губ, и чуть подрагивала верхней вздернутой губой, когда волновалась. Светка была близорука, но стеснялась носить очки и немного щурила глаза при разговоре, отчего они казались немного раскосыми. Ему так нравились эти ее милые привычки, ее манера быстро говорить, когда слова бестолково наталкивались друг на друга, она употребляла одно слово вместо другого, в результате получалась чехарда какая-то, но он всегда ее прекрасно понимал. И гордился ею. Она была самой веселой, самой умной, самой талантливой девушкой в их окружении, и все друзья завидовали то ли ему, то ли их любви.

Именно поэтому он не смог тогда ее простить. Когда узнал, что она… с Борисом. Наверное, можно было поговорить, разобраться, но он слишком любил ее, и между ними было так много, что забыть это было невозможно. За всю свою жизнь до сегодняшнего дня он не испытывал такой боли. Тогда его спасло только то, что он уехал на практику. На два месяца. Новая обстановка, работа и другой город немного отвлекли его, хотя горечь обиды отравила ему последний год беззаботного студенчества.

Как раз в это время он сблизился с Викой. Знакомы они были давно, как-никак на одном курсе учились, а здесь их поселили в соседних комнатах. И встреча за встречей, слово за слово — они подружились. Первый месяц это действительно была просто дружба. Потом он стал замечать, что ему не хватает ее. Вика всегда была очень уравновешенной, спокойной и внимательной к нему. Весь в растрепанных чувствах, он вообще не знал, на каком он свете и что теперь делать. Раньше все было ясно — впереди прекрасное будущее, интересная работа и любимая жена — Светка. Особенно не задумываясь, он подсознательно знал — все будет именно так! А теперь, когда Светки не стало, все изменилось, словно с ней ушел из жизни всякий смысл. Долгие разговоры с Викой постепенно вывели его из депрессии, а ее внимание было бальзамом на его страдающую душу. Иногда он жалел, что не поговорил со Светкой. Посмотрел бы ей в глаза — и все стало бы ясно. Они были так близки, что слова не требовались.

Отношения с Викой были другими, не столь сумасшедше-радостными, а серьезными и взвешенными, какой бывает любовь у взрослых людей. Через полтора месяца они переселились в одну комнату и фактически все уже решили. Он наконец почувствовал, что освободился от прошлого. Или почти освободился. Вика была такой нежной, заботливой, она окружила его такой любовью и вниманием, что он был бесконечно благодарен ей. В самый первый вечер, когда они долго разговаривали, — не о нем, а так, вообще о жизни, ему почему-то подумалось: «Она будет хорошей женой». Так и случилось, она стала хорошей женой. Его женой… Это был их медовый месяц. Они знакомились, открывали друг друга, говорили и не могли наговориться…

Именно в это время пришло письмо от Светки. Письмо, которого он так долго ждал, что уже перестал надеяться.

Он сидел за столом и держал письмо в руках. Он вертел его, не смея открыть. В нем была его жизнь — прежняя жизнь, полная счастья, муки, любви. А рядом стояла женщина из этой жизни. Она верила ему, любила, поддерживала. В какую-то минуту ему стало страшно, что он поспешил, заполнил пустоту первой попавшейся женщиной. А как теперь? Сказать ей «прости»? Нет, не может он так. Она доверилась ему, по сути, она — его жена. Через неделю заканчивается практика, они возвращаются домой, знакомятся с родителями, идут в загс. Все уже решено. Но лицо Светки вставало перед глазами. Он должен прочитать ее письмо. Наверное, Вика увидела его колебание: вскрывать письмо, не вскрывать.

— Конечно, прочти, — спокойно сказала она, не выдавая волнения.

Он поднял на нее глаза, и ее любящий доверчивый взгляд решил все. Он вытащил зажигалку и поджег маленький конверт. И пока он горел, он с отчетливой ясностью понял, что возврата к старому не будет… Вернувшись, они поселились в однокомнатной квартире, доставшейся Вике от недавно скончавшейся бабушки. Светку он больше не видел. Они учились на разных факультетах, а в общежитии он не появлялся. Вскоре он защитил диплом, и годы вольного студенчества остались позади…

До сих пор он никогда не думал о том, как сложилась бы его жизнь, не расстанься он со Светой. А сейчас он вдруг задал себе этот вопрос. Может, будь рядом она, а не Вика, он не оказался бы в таком тупике?

На мгновение он так отчетливо вспомнил ее, словно она стояла рядом. Он даже почувствовал запах ее волос, гладкость кожи и то, как она млела в его объятиях. Именно млела. Никогда больше у него не было такого, чтобы женщина от его прикосновения таяла. Стоило взять ее за руку, и мир переворачивался, время замирало; от его поцелуев, казалось, она вот-вот лишится чувств, тело ее всегда трепетало под его ласками, и всегда было ощущение, что это впервые, что так бывает лишь однажды. Да, со Светкой всегда было так. В обыденной жизни она была весела, говорлива, деятельна, а наедине с ним — покорна, податлива и молчаливо торжественна, словно любовь для нее была священным ритуалом. Да так оно и было! Их любовь. Это было так много! Огромный, наполненный чувствами и страстью мир. Наверное, это было слишком хорошо, чтобы длиться долго. Они так глупо поссорились, что он даже не мог потом вспомнить из-за чего. Кажется, он снова ее приревновал, хотя и ревновать-то было не к чему. Он просто придирался, пока они не рассорились. Потом он ушел, и они не встречались неделю. За это время он остро почувствовал, как ему ее не хватает. Но все выжидал, зная, что Света тоже не умеет долго выносить их размолвок и часто первая делает шаг навстречу. Бросит пару фраз при случайной встрече, подденет его, как она это умеет: легко, с юмором, — и все, лед растаял. Так бывало не раз. Светка часто могла ляпнуть что-нибудь обидное, но потом сама забегала к нему в комнату чмокнуть ни с того ни с сего, сказать что-нибудь, так она извинялась или просто забывала о размолвке, и вела себя, словно ничего не случилось. В этой последней ссоре не было ее вины, наверное, поэтому она и не пришла. Он выждал неделю и сам отправился к ней. Светкина комната находилась во втором корпусе общежития, где жили только девочки. Ее комната оказалась заперта. Он зашел еще раз, вечером того же дня, — ни Светки, ни ее соседки. Он заглянул в комнату рядом. Там жили Рита и Катя. Катя дружила со Светкой и была, по его мнению, приятной девушкой. Язвительную Риту он не любил. Но на этот раз в комнате была только она. Он вошел и, увидев, что Кати нет, хотел уйти. Рита остановила его:

— Ты насчет Светы? Она к родителям уехала, и Ларка тоже. Через два дня вернутся.

Он пробормотал «спасибо» и хотел ретироваться, но Рита снова задержала его.

— Куда же ты пропал? Ты что, не знаешь, что Светка у нас нарасхват! Смотри, упустишь свое счастье. От нее тут по вечерам теперь Борис выходит.

Это было как удар в лицо. Он спустился по лестнице, вышел во двор. Не может быть! Не может она так быстро забыть его. Борис? Этот кретин с выбитыми на ринге мозгами! Его и в институте-то держат исключительно из-за его спортивных достижений. Выходит от нее по вечерам! Как раньше выходил он? Да он убьет его! Он вспомнил могучее спортивное тело Бориса. Да. Это не он, а Борис его по стенке размажет, притом одной рукой. Но как она могла? Она ведь любит его, она тает в его объятиях!

А что, если не только в его? Такая неприятная мысль никогда раньше не приходила ему в голову. Может быть, она вообще тает в объятиях, в любых объятиях. Что из того, что она говорит, будто так у нее только с ним? Можно ли ей верить? Неделю назад они поругались из-за пристального внимания к ней другого парня. Он ей выговаривал, а она на него так смотрела, словно не понимала. Дурочку строила! А теперь — пожалуйста, по вечерам — Борис! От обиды и ярости у него сжимались кулаки. Промаявшись два дня, он съездил к родителям, а потом укатил на практику.

Но ведь все это вполне могло быть неправдой. Ну, выходил Борис из ее комнаты. Это еще ни о чем не говорит. Да и вообще, может, он приходил не к ней, а к Ларке. И потом, что за источник? Рита и соврет, недорого возьмет. Ему всегда казалось, что она к нему неравнодушна, вот и мотив. А он, как болван, поверил. Э-э, да что теперь гадать…

Он повернулся на живот и стал наблюдать танцы под латиноамериканскую музыку. Русоволосая модель двигалась ритмично и живо. Зрелая блондинка, та, что прежде бросала на него красноречивые взгляды, неуклюже подпрыгивала, пытаясь изобразить нечто грациозное, а получалось смешно. Он негромко рассмеялся. Светловолосая Таня хмуро на него посмотрела.

— Ну, как тебе море? — спросил он. — Красивые рыбки, правда?

— Да я ничего не видела. Только у понтона. Мама боится меня отпускать, а сама не плавает.

— Что, совсем?

— Нет, она умеет, но здесь почти не плавает. Боится, наверное.

— А где мама?

— Во-он у бара, пошла за соком.

— Ну, пойди, спросись у нее. Скажи, что мы вместе поплаваем. Я дам тебе свою маску, у меня еще очки для плавания есть.

— Хорошо, — чуть подумав, кивнула Таня и побежала к маме, а он сделал несколько шагов к ним.

Таня тараторила, убеждая маму, и показывала на него рукой. Он поднял руку и помахал им, подтверждая объяснения Тани.

— Не бойтесь, я за ней присмотрю! — крикнул он.

Мама, очевидно, согласилась, и довольная Таня подбежала к нему.

— Ну что? Пошли?

Таня оказалась толковой ученицей. Несколько минут ушло на то, чтобы приладить маску на ее лицо, научить дышать через трубку и объяснить азы снорклинга. После этого он взял ее за руку и они поплыли вместе. Таня ровно и глубоко дышала, послушно следуя за ним, но без ласт она двигалась медленнее. Он плавал хорошо и с наслаждением, но все время приходилось поднимать голову, чтобы глотнуть воздуха. Он использовал эти всплытия, чтобы сказать девочке пару слов: обратить ее внимание на морского ежа, высунувшегося из круглой норки в кораллах, или на серого в синюю крапинку длиннохвостого ската, лежащего на дне. Маленькие полосатые бело-золотые рыбки смело проплывали прямо перед их лицами. Важно сновали большие ярко-синие рыбины с желтой полосой надо ртом, отчего казалось, будто они все время усмехаются. Их толстые ленивые тела медленно двигались совсем рядом, но стоило Тане протянуть руку, как они с неожиданным проворством оказывались совсем в другом месте.

Они вернулись к понтону и одолжили маску с трубкой и ласты у молодой пары, парня и девушки, которые сидели, свесив ноги в воду, и подкармливали рыб крошками булки. Второй раз они заплыли дальше, к соседнему отелю. Таня двигалась уже настолько уверенно, что перестала держаться за его руку и просто плыла следом. Он плыл не быстро, оглядываясь назад и поджидая девочку. Они сделали большой круг, двигаясь по краю рифа и зависая над каждым красивым местом. Небольшие коралловые островки разноцветной грудой возникали на пути, маня отклониться от курса и полюбоваться богатством и разнообразием подводного мира. Увидев, что Таня устала, он повернул к понтону, где издали была видна фигура ее матери. Она всматривалась вдаль, приставив ладонь ко лбу, и призывно махала рукой. Девочка помахала ей в ответ. Не доплывая до понтона, он снял маску с трубкой и протянул Тане.

— Верни, пожалуйста, парню и дай мою. — Он поменялся с ней масками. — Сама доплывешь? Я хочу еще поплавать.

— Конечно! Спасибо вам огромное. — Глаза девочки горели восторгом. — Такая красота!

— Попроси маму купить тебе снаряжение. Здесь без него нечего делать, — сказал он, прежде чем закрыть рот трубкой.

— Теперь — обязательно!

Он махнул на прощание головой и продолжил свои подводные наблюдения.

Когда он, уставший, вернулся на пляж, соседей уже не было. Наверное, Таня потащила мать покупать маску с ластами. Он хмыкнул, довольный тем, что сделал доброе дело — показал ребенку красоту Красного моря. И с наслаждением вытянулся на лежаке. Интересно, Мишка испытывает такой же восторг, когда любуется кораллами? Он ни разу не был вместе с ним здесь. Вика говорила, что сын плавал с маской, но сам Мишка ни разу не делился с ним впечатлениями.

Да, жаль, что с сыном у него не сложилось доверительных отношений. Но не будешь же винить в этом мальчика, которому нет еще и двенадцати. Значит — сам виноват: надо было находить время для единственного сына. Правда, нет никакой гарантии, что тогда Миша больше доверял бы ему. Скрытный мальчик, весь в мать. Он даже не может похвастать, что хорошо знает свою жену. Скорее, он знал то, что, по ее мнению, должен был знать, то, что Вика позволяла ему знать. И, что греха таить, он не особенно-то и интересовался тем, что у нее на душе. Много лет они виделись только по вечерам. Первые годы трудно было совместить отпуск, поэтому отдыхали врозь. Старались использовать выходные и праздничные дни для вылазок за город. Потом появился Мишка — забот прибавилось. Он мало бывал дома. Может, это и хорошо — некогда было ссориться. Но ссорились, все равно ссорились. Не разговаривали неделями, а потом, когда мирились, Вика не делилась с ним своими затаенными мыслями или планами, а он был и рад. Странно, но ему никогда не хотелось обнажать перед ней душу, как когда-то перед Светкой. В то мгновение, когда он сжег Светкино письмо, он впервые солгал Вике. Пусть не солгал, но притворился — совершил, как тогда ему казалось, красивый мужской поступок. Но он никогда не сделал бы этого, если бы был один. И потом он часто поступал не так, как хотел, а так, как, по его мнению, было нужно, чтобы выглядеть достойно в глазах жены. Он чувствовал, что и она тоже не всегда поступает так, как ей хочется. Много лет они сами наступают себе на горло. Зачем? Чтобы быть достойными друг друга? Бред какой-то.

Пожалуй, впервые он поступил как хотелось, когда позволил себе завязать роман с Ирой. Скрытый бунт, который укладывается в стереотип личных отношений среднестатистического состоятельного мужчины.

После сытного обеда он не вернулся на пляж, но и не пошел в номер. Остался у главного бассейна. Вода в нем не подогревалась, поэтому людей рядом было мало. Он устроился в тени зонтика с бокалом в руке. Пиво было таким же невкусным, как и местное вино, и он взял коктейль с ромом. Этот напиток оказался наиболее приятным из всех, что он до сих пор пробовал: не очень крепкий, чуть сладкий и главное — холодный, благодаря нескольким крупным шарикам льда, плавающим на поверхности. Было уже четыре часа пополудни, и жаркое египетское солнце медленно опускалось за остроконечную крышу центрального корпуса отеля. Пышные кусты с яркими цветами, плеск воды и детские возгласы в соседнем теплом бассейне, абсолютно безоблачное высокое синее небо — все это вместе действовало на него успокаивающе. Он наконец почувствовал, что начинает действительно отдыхать.

Тревожные мысли, воспоминания отступили. Сейчас он уже не хотел думать о проблемах — ни о Вике, ни об Ире. Он уже не любил их и не ненавидел. Может быть, завтра он снова начнет думать об этом, а пока он наслаждался тем, что ушло напряжение из мышц и исчезло непонятное чувство неприкаянности.

Все-таки Вика права — недели отдыха мало. Нужны два-три дня для адаптации на новом месте, надо уметь переключиться, оставить все мысли о работе, о том, что ты оставил дома, и настроиться на отдых. Иначе просто не получишь удовольствия.

Проходящий вдоль бассейна молодой итальянец из группы аниматоров на плохом английском предлагал всем желающим принять участие в морской прогулке к острову Тиран. «Надо, надо съездить», — подумал он, засыпая.

…Он плыл на яхте, вглядываясь в очертания острова. Он приближался невероятно быстро, словно яхта летела на скорости самолета. Вид острова менялся с каждым мгновением. Сначала он был таким, каким он видел его с берега, потом стал выше, уходя зубчатыми вершинами то в одну сторону, то в другую. Вот почему его так назвали, подумалось ему, остров живой, он раскачивается. Но тут остров замер, вырос до невероятных размеров и стал похож на гигантского исполина, застывшего в скорбной позе. «Он убил свою возлюбленную и окаменел от горя», — произнес кто-то рядом, обращаясь к нему. «За что убил?» — спросил он. «Из ревности, как Отелло. Но, так же как Дездемона, она была невиновна». — «Вот почему он Тиран», — пронеслось у него в голове. Остров состоял из одних голых скал. Наверное, когда-то он был зеленым и цветущим, вероятно, когда в нем была любовь. «А в тебе есть любовь?» — спросила его стоящая рядом Вика. И он хотел ответить, как всегда: дескать, конечно же есть. Но она усмехнулась и сказала: «Не надо, не ври. Я ведь тебя не люблю». Он не поверил и, вглядевшись, увидел, что это не Вика, а Ира. Она тоже покачала головой и повторила: «Я тебя не люблю». — «Врешь! — захотелось крикнуть ему. — Все вы врете!» Но он почему-то не смог открыть рта. И подумал: «Я их тоже не люблю. Я позволил им выбрать меня, потому что я ленив, нерешителен, полон комплексов и глупых амбиций. Свою женщину нужно искать и завоевывать, а не соглашаться на то, что само в руки идет. Если бы я не сжег голубой конверт, у меня был бы шанс на другую жизнь».

Он малодушно сжег его, испугавшись возвращения былой боли. Он убил свою любовь и теперь окаменел навеки в скорби и отчаянии…

Он проснулся в испарине и первое время не мог сообразить, где находится. Солнце почти село. Отдыхающие один за другим расходились от бассейна. Сейчас они отправятся по своим апартаментам, примут душ, переоденутся к ужину и начнется другая часть отдыха: вечерний концерт итальянца-гитариста, дискотека, оживление у бара, курение кальяна. Все женщины от двенадцати до восьмидесяти лет нарядятся, накрасятся и будут прогуливаться в поисках развлечений.

Он тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и потер небритый подбородок. Пожалуй, придется побриться. Трехдневная щетина вряд ли его украшает. Борода хоть и светлая, но растет густо и высоко, закрывая полщеки до самых очков, а на солнце приобретает противный рыжий оттенок. Вике очень не нравилось, когда он отпускал бороду. Она утверждала, что он становится похож на старого боцмана с пиратского корабля. Да, завтра с утра придется избавиться от этой растительности, иначе потом половина лица будет белой, половина — загорелой.

Он вернулся в номер, принял душ, тщательно причесал короткие волосы и переоделся в светлые летние брюки и футболку. Потянулся было за бритвой, но остановился. Лучше уж с утра, на свежевыбритую кожу и загар ровнее ляжет. Он внимательно изучал свое отражение в зеркале. Выгоревшие волосы. Рыжеватая поросль на щеках хоть и старила, делая его почти неузнаваемым, но придавала лицу своеобразный шарм. Из зеркала на него смотрел незнакомец. Он удовлетворенно хмыкнул и надел солнцезащитные очки со стеклами «хамелеон», став похожим на немецкого профессора, с которым был знаком по работе.

На ужин жарили великолепную рыбу на гриле. Прямо возле ресторана, где половина столиков была расположена на открытой площадке у бассейна. Он взял несколько кусков на пробу. Рыба была отменная — достаточно жирная, сочная и, несомненно, свежая. Он не смог отказать себе в удовольствии и, хотя не хотел переедать на ночь, все же взял еще рыбы, а к ней — свежих овощей и соку. Пока он выбирал закуски к ужину, столик, за которым он до этого сидел, заняли, и ему пришлось поискать себе другое место. Как назло, все столики не террасе оказались заняты. Очень не хотелось возвращаться в закрытый зал и садиться под кондиционер, где не было свежей вечерней прохлады, легкого запаха от гриля и мелодичных звуков гитары.

Он осмотрелся вокруг, прикидывая, к кому бы подсесть. За одним из столиков он увидел уже знакомую парочку: Таня со своей мамой с удовольствием поглощали ужин. Столько еды, сколько они взяли, с лихвой хватило бы и на десять человек: два горячих блюда, два овощных, сладкое и фрукты. Бокалы с вином, фужеры с соком, кофе и чай. Дома они за неделю столько не съедят. Он улыбнулся. Здесь все так едят, словно в последний раз. Таня заметила его, прежде чем он открыл рот, и ее губы растянулись в улыбке.

— Садитесь к нам. — Она передвинула пару тарелок, освобождая ему место. — Мама, это тот дядя, который научил меня с маской плавать.

— Спасибо вам большое, — приветливо сказала ее мать, пока он усаживался за стол. — Таня теперь морем просто бредит. Знаете, она и меня научила. Я сегодня даже немного поплавала, у понтона, конечно, — засмущалась она.

А он молчал как прибитый. Свет от желтых фонарей на террасе хорошо освещал лицо сидевшей перед ним женщины, и он обрадовался, что сел спиной к свету. Вряд ли ей удастся хорошо его рассмотреть. Она продолжала говорить, видя, что он внимательно ее слушает и не прикасается к еде. Таня тараторила еще громче, вставляя комментарии насчет того, как мама неправильно надела маску да как испугалась первый раз…

Они так оживленно рассказывали, что его реплик и не требовалось. Впрочем, он и не смог бы что-то сказать. В горле вдруг пересохло, аппетит пропал, а сердце застучало часто-часто, так, что бросило в жар.

Сидевшая напротив него женщина не просто была похожа на Светку, она и была Светкой! Без своих роскошных черных кудрей до плеч, без прищуренных насмешливых близоруких глаз, повзрослевшая и остепенившаяся, но это несомненно была она. Его молчание наконец бросилось в глаза, они смущенно замолкли и уткнулись в свои тарелки. Он сглотнул и неестественным голосом пробормотал что-то насчет того, что был рад помочь. Он медленно пил сок, раздумывая, как поступить. Судя по всему, она его пока не узнала. Ничего удивительного, он сам себя сегодня с трудом узнал в зеркале. Странно, весь день сегодня думал о ней, и вот она здесь. Впрочем, как раз наоборот: сначала он увидел ее, а потом вспомнил все. Открыться? Но сейчас ему мешала Таня. При ней не стоит. Он внимательно, но осторожно рассматривал ее через стекла очков. Ела она так же, как прежде, кончиком языка слизывая крошки, и так же улыбалась, опуская уголки губ. Глаза больше не щурила, но иногда чуть подергивала верхним веком: он знал, так делают люди, носящие контактные линзы, у них пол-офиса их носили. Фигура у нее по-прежнему стройная, почти мальчишеская, а ела она, как и тогда, много, хотя никогда не поправлялась, шутила: «Не в коня корм».

Она его не узнала. Она помнила стройного высокого парня с худощавым юношеским лицом, а не солидного мужчину с расплывшейся талией, да еще и с бородой и в очках. Непонятно, почему у нее такая взрослая дочь? Если ей лет пятнадцать или даже четырнадцать, то получается, что тогда, когда они встречались, она уже родилась?!

Раздумывая об этом, он жестом подозвал официанта и по-английски заказал кофе. Он не был еще готов к тому, чтобы она его узнала. Пока он пил кофе маленькими глотками и украдкой поглядывал на Свету, обе закончили ужин. Таня залпом выпила сок и быстро поднялась:

— Мама, я на развлекательное шоу. Через час приду. Ты где будешь?

— Не знаю. Давай посижу здесь, у бара. Послушаю музыку. — Света рассеянно ковыряла ложечкой лимонный десерт-суфле. Видно было, что и сыта, и жалко оставить. — А если нет, значит, иди в номер.

— Ладно. — Таня чмокнула ее в щеку, кивнула ему и убежала.

— Всюду хочет успеть, — как-то виновато сказала Света, словно извиняясь за чрезмерную активность дочери.

— Ну и правильно, — медленно проговорил он, стараясь, чтобы голос звучал пониже. — Все и надо успеть. Вы надолго?

— На неделю. А вы?

— Я тоже.

Они снова замолчали, но, боясь, что она уйдет, он опять заговорил.

— Удивительно, у такой молодой женщины — взрослая дочь.

Света смущенно улыбнулась, но было видно, что комплимент ей приятен.

— Не такая она и взрослая, это только с виду… Ей всего тринадцать.

— О? А я думал — лет пятнадцать.

— Все так думают. Они сейчас такие акселератки. Таня еще и не самая высокая в классе.

— А вам, наверное, двадцать пять, — улыбнулся он.

— Почти, — засмеялась она. — Женщине после двадцати четырех потом всегда двадцать пять.

Она тоже заказала кофе и, пока официант убирал тарелки, молчала, чуть повернув голову к музыканту, который играл что-то испанское, медленное, но ритмичное. Звуки гитары звучали то вкрадчиво-переливчасто, то страстно и агрессивно. Что-то было в этой музыке от их прошлого, от их яркой и короткой любви. И закончил он так же — неожиданным надрывным аккордом, словно порвалась струна, и они оба невольно вздрогнули.

Все вокруг захлопали, а худощавый гитарист, привстав с высокого табурета, поклонился, прижав руку к груди.

— Прекрасно, — прошептала Света. В ее глазах блестели слезы.

— У тебя раньше были кудрявые волосы, — вдруг сказал он. Сказал и сам испугался. Слова вырвались сами по себе! Он так подумал и неожиданно произнес это вслух.

Света вздрогнула и поднесла руку к горлу, словно ей не хватало воздуха. Ее темные глаза расширились, так что, казалось, заняли все лицо. Она неотрывно смотрела на него, узнавая и боясь узнать. Он растерянно потер кончиками пальцев колючую щеку, досадуя на собственную неловкость, и снял очки.

— Это… ты… — выдохнула она.

Он потупился и чуть покачал головой, соглашаясь.

— Привет, Светка.

— Привет.

— Вот… Где бы мы еще встретились… — начал он и, поняв, что повторяет чью-то банальную фразу, умолк.

Света тоже молчала. Первый шок прошел. Она стала успокаиваться. Нетронутая чашка кофе стояла на столе, звучала гитара. Египетский прохладный вечер перетекал в ночь, на небе сверкал непривычно перевернутый вниз ковш Большой Медведицы. Подсвеченная вода в бассейне казалась синей-синей.

— Я тебя не узнала.

— Старый стал?

— Другой.

— Просто я небрит. А куда делись твои кудри?

— Подстригла. Да и вообще это были не мои кудри.

— В смысле?

— Это была завивка.

— Да? А я думал…

Господи, о чем они говорят. Света опустила голову. Ее рука лежала рядом с чашкой, тонкая, безвольная, смуглая кисть с длинными пальцами. Его горячая ладонь накрыла ее. И будто ток пронзил обоих! Глаза их встретились. И он почувствовал, что она снова таяла от одного его прикосновения, таяла, как прежде. И по тому, как безвольно опустились ее плечи, он понял, что она сама поражена своей реакцией на его прикосновение и что так действительно было у нее только с ним. Ему стало больно, и он убрал руку. Она вся сжалась, словно от стыда, и, поднявшись, быстро ушла. Так быстро, что, пребывая в каком-то нелепом оцепенении, он даже не понял, в какую сторону она направилась.

Посидев еще некоторое время, он тяжело поднялся и ушел в свою комнату. Уже не хотелось ни посидеть в баре, ни выпить пару коктейлей, ни пофлиртовать с какой-нибудь блондинкой, как он наметил себе на сегодняшний вечер. Он вдруг почувствовал себя бесконечно старым и опустошенным. Не раздеваясь, он плюхнулся на широкую кровать, ногами освобождаясь от обуви.

Прозвучал сигнал мобильного. Одной рукой он достал трубку из кармана брюк, другой нажал на пульт, включая телевизор.

— Привет, дорогой! — раздался в трубке радостный голос Вики. — Как отдыхается?

— Ужасно, — честно признался он, не пытаясь показаться веселым.

— Что случилось? Ты не заболел? — встревожилась жена. Приятно все-таки, когда кто-то о тебе заботится, даже если это не искренняя обеспокоенность.

— Да нет, — хмуро ответил он, — просто тоска тут смертная. Вот пошел только что к бару, дай, думаю, напьюсь да к бабам попристаю. И то неохота.

Вика рассмеялась, принимая шутку.

— Как отель?

— Нормальный.

— А кормят?

— На убой. Наверное, я разучился отдыхать.

— Ну, теперь учись, пока есть время. На экскурсию отправляйся куда-нибудь. Ты же хотел на этот… как его…

— Остров Тиран, — подсказал он.

— Ну вот. Или еще куда.

— Не хочется. Ем с утра до вечера и сплю, как тот лягушонок: «Ну вот, поели, теперь можно и поспать. Ну вот, поспали, теперь можно и поесть».

Вика снова засмеялась.

— Значит, это именно то, что в данный момент тебе требуется.

— Как Мишка?

— Как всегда. Тебе привет передает.

— Ему тоже. Что вам привезти? — спросил он, помня, что Вика обожает подарки.

— Привези что-нибудь… национальное.

Национальное? Папирусы, верблюды, пирамиды — этого у них навалом.

— Этим египетским добром у нас весь дом завален, — проворчал он.

Но Вика не принимала его недовольного тона. По всей видимости, она была рада, что мужу плохо вдали от нее.

— Ну, тогда что хочешь. Пока. Целую!

— Пока.

После разговора с женой у него немного отлегло от сердца и он почувствовал, что хочет спать. Он разделся, улегся и некоторое время переключал каналы телевизора. Не найдя ничего заслуживающего внимания, он остановился на музыкальной программе и взял почитать книгу, которую обнаружил сегодня на пляже. Книга была подсунута под матрац — видимо, кто-то забыл ее. Это был Лермонтов, «Герой нашего времени». Кто в наше время читает Лермонтова? Только школьники. Наверное, родители заставили своего отпрыска взять на отдых что-то из школьной программы. Какая тут программа, когда вокруг кораллы и золотые рыбки!

Он раскрыл наугад: «Княжна Мери». Ну, Мери так Мери. Чем-то далеким повеяло из детства. Он почти не помнил содержания и с интересом читал страницу за страницей. Даже сон прошел. Он чувствовал себя почти Печориным, некоторые фразы особенно трогали душу: «Ты знаешь, что я твоя раба; я никогда не умела тебе противиться…» Или: «Может быть, ты оттого-то именно меня и любила: радости забываются, а печали никогда…»

Дочитав, он встал и вышел на балкон. Ночь была прохладной и нежной. Он закурил, развалившись в плетеном кресле. Классика. На то она и классика, чтобы брать за живое. Он снова раскрыл книгу. После романа шли стихи:

И это словно о нем. Впрочем, почему «погибшую»? Ему всего тридцать пять! Разве это возраст? Да у него еще все впереди. Хотя эти строки принадлежат человеку, который не дожил до его лет, а считал свою молодость погибшей.

Теперь он не мог заснуть. Посмотрел на часы. Бог ты мой! Всего половина одиннадцатого. Детское время. Через час только начнется дискотека. А он уже спать улегся. Точно — жертва погибшей молодости.

Он решительно отправился в ванную. «Эх, прощай, роскошная борода!» Быстро побрился. Кожа на щеках действительно была светлее и казалась по-детски нежной. Лицо сразу стало худее и моложе, словно он сбросил десяток лет. Вспомнил испуганные глаза Светки. Ей, наверное, стало его жаль: такого старого, заросшего, в очках. Внезапно ему, как ребенку, захотелось, чтобы Светка увидела его таким — молодым и симпатичным.

Он вернулся к ресторану. Медленно прогулялся по территории возле бассейна и открытого бара, уставленного низкими диванчиками, где желающие курили кальян. Светки нигде не было. Он ведь даже не знает, в каком номере она живет. Можно узнать на рисепшен, но что он скажет? Она наверняка замужем, а ему неизвестна ее новая фамилия. Судя по возрасту дочки, вышла замуж она сразу же после института. Мишка родился примерно через полтора года после их свадьбы. Если бы раньше, был бы Таниным ровесником.

Интересно, как она жила все эти годы? Вспоминала ли его? Он присел у стойки бара и заказал коктейль. Не стал уточнять какой, сказал: «alcohol cocktail», какая разница! Глазами он искал ее среди отдыхающих. Много бы он сейчас отдал, чтобы узнать, о чем было ее последнее письмо? Что содержал в себе голубой конверт, который он сжег?

Он выпил три коктейля и перешел в кальян-бар. Он не был любителем или ценителем кальяна, просто не знал, чем себя занять. Пару раз глубоко затянулся и почувствовал легкое головокружение. Заказал себе еще местного коньяку. Хотя бы напьется. Что еще оставалось делать? Рядом, на соседнем диванчике, курили кальян две девушки. Блондинка и брюнетка, а скорее всего, обе русые, потому что такие неправдоподобно яркие цвета волос не могут быть натуральными. У них был тягучий волжский говор и смешливые симпатичные мордашки. К нему вернулось хорошее настроение, и его природное обаяние привлекло соседок. Через несколько минут они уже выпивали втроем, покуривая кальян, и болтали обо всем на свете. Девушек звали Катя и Вероника, они были из Самары, о чем он почти сразу догадался. В Самаре жила его тетка. Он хорошо помнил местный говор и то, какие красивые в Самаре девушки. Египетский коньяк был похож на молодое бренди, но не показался ему таким уж противным, хотя, может, это после коктейлей. Девушки не отставали от него. И сейчас девчонки умеют пить не хуже ребят.

Беленькая Катя выглядела опьяневшей и все время смеялась, Вероника держалась увереннее и пересаживалась от одного кальяна к другому — он курил виноград, а девушки — яблоко. Вероника заявила, что виноград вкуснее, и пересела к нему. Он привлек ее к себе, и они, по-прежнему болтая, курили по очереди и смеялись. «Интересно, пойдет она сегодня со мной?» — думал он, обнимая рукой ее теплые плечи. Они закончили курить, и девушки поднялись.

— Мы — на дискотеку.

— А меня бросаете?

— Пойдем с нами.

Ему не хотелось на дискотеку, он не любил танцевать, но с готовностью поднялся.

В этот момент мимо них прошла Таня. Она скользнула по нему взглядом, не узнала, бегло посмотрела вокруг и пошла вдоль бассейна.

— Девчонки, я через пять минут, — бросил он и, боясь упустить Таню, кинулся следом.

Девочка шла по дорожке, спускающейся в сторону моря, по краям ее были посажены кусты с крупными яркими цветами: белыми, красными, розовыми. Маленькая декоративная речушка спускалась вдоль нее извилистой лентой, она падала миниатюрными водопадиками, расширялась круглыми озерцами и была украшена живописными растениями, крупными камнями и изящными мостиками.

Таня подошла к одной из вилл и зашла в арку, которая, как он знал, служила парадным. Он жил в таком домике, в нем было четыре номера: два внизу и два — на втором этаже. Судя по всему, они жили на первом, потому что сразу же послышался стук, потом звук открываемой двери и голоса. Он подошел ближе и посмотрел на номер виллы. Что теперь? Постучать? А вдруг выйдет Таня? Что он ей скажет? Да и какой из двух номеров их?

Он обошел виллу вокруг. На первом этаже свет горел только с одной стороны. Значит, их номер с видом на море. Он отошел чуть подальше и сел на скамью у журчащей по камням речки. Он курил и смотрел на большие освещенные окна. Она не спит, она ждала Таню. Сейчас девочка, наверное, принимает душ, потом ляжет спать. Или вместе лягут. Не будить же их потом?

К их номеру прилегала маленькая терраска. Даже не терраска, а так, огражденное место, куда выходила большая стеклянная дверь. На террасе, как и на его балконе, стояли пластиковый стол с пепельницей и два стула. От газона она была отделена полуметровым каменным фундаментом и негустыми кустами. В этот момент дверь отъехала в сторону, на террасу вышла Света и села на один из стульев. Не веря такой удаче, он подошел ближе. Света увидела его, чуть напряглась, но не сказала ни слова.

— Привет, — тихо проговорил он, чтобы не пугать ее. Если она по-прежнему плохо видит, то могла и не узнать его.

— Ты? — снова, как в прошлый раз, сказала она. — Как ты меня нашел?

— Ходил и у всех спрашивал, где живет Светка! — пьяно пошутил он. — Можно войти? — Не дожидаясь приглашения, он пересек газон, заботливо выращенный руками трудолюбивых арабов, перешагнул бордюрчик и сел на второй стул.

Она отреагировала на это спокойно.

— Таня в душе? — спросил он.

— Нет, спит.

В комнате работал телевизор, и достаточно громко.

— По-моему, она смотрит кино.

— Нет, спит, — повторила она. — Она так привыкла — засыпать под телевизор. Мы долго жили в одной комнате.

Он привычно потер теперь уже выбритую щеку.

— Теперь ты меня узнаешь?

Она недоуменно подняла на него глаза и, поняв, что он имел в виду, прыснула и залилась смехом. Света смеялась негромко, но так искренне и заразительно, что ему самому стало смешно и, как раньше, немного обидно, когда она над ним потешалась.

— Ты что, побежал в номер и быстренько побрился, чтобы я тебя узнала? Ну, ты как ребенок!

— Ладно, больше бриться не буду, — деланно обиделся он. Сейчас она была прежней Светкой, а не чужой женой и строгой мамой.

— Да нет уж, теперь брейся, а то будешь нелепо выглядеть. Ты ведь на работу с бородой не ходишь?

— Не хожу, — улыбнулся он. — Как живешь, Света?

— Хорошо. А ты?

— Не знаю. Думаю, не очень.

— Почему же?

— Много лет назад меня бросила девушка.

— Это я тебя бросила? — ощетинилась Светка. — Ну, ты и нахал!

— Я — нахал? — начал заводиться он. — Ты ушла от меня. Кстати, к кому? К Борису?

— К какому Борису?

— К нашему, к боксеру!

— Какой еще боксер?

— С нами учился. Не придуривайся.

— A-а, этот… Ты с ума сошел.

Она сидела, поджав губы, холодная и неприступная, как всегда, когда он донимал ее. Он медленно перевел дух. Что на него нашло? Прошло столько лет! Ну, увиделись, так поговори о чем-нибудь приятном, а он набросился на нее. Неужели ничего не изменилось? И, словно прочитав его мысли, она сказала:

— Ты совсем не изменился. Такой же вспыльчивый и ревнивый. И так же стремишься обвинить всех вокруг в своих же грехах. Представляю, каково твоей жене.

— Вряд ли… Вряд ли представляешь. — Он побарабанил пальцами по столу и достал сигарету. — Я никогда не ревновал жену. Я вообще никогда никого не ревновал…

«Кроме тебя», — мысленно добавил он. Она поняла эти невысказанные слова.

— Ты замужем?

— Да.

— Он кто?

— В каком смысле? — пожала она плечами. — Хороший человек. Врач.

— Стоматолог?

— Почему стоматолог? Хирург. Глаза оперирует.

Он хмыкнул:

— Я даже знаю, как вы познакомились.

— Да? И как?

— Ты пришла к нему на прием.

— Ничего подобного. Мы познакомились на дне рождения у моей подруги.

— Он вернул тебе хорошее зрение. И в благодарность…

— Опять пролет. Он всего лишь помог мне подобрать хорошие линзы. Да и то потом, когда уже был моим мужем.

Значит, ему не показалось, что она в линзах.

— Не хватало еще, чтобы ты сейчас ревновал меня к моему мужу.

— Действительно глупо, — горько улыбнулся он. — Словно у меня есть на это право.

Он замолчал и курил, глядя на нее. Света опустила глаза и сама не продолжала разговор.

— Слушай, пойдем куда-нибудь, — докурив, предложил он. — На дискотеку, в бар или просто погуляем.

Света снова подняла на него глаза. Выражения ее лица он не мог понять. Казалось, она чего-то ждет или не может чего-то понять. А может, просто не знает, как ему отказать, не обидев.

— Хорошо, — наконец ответила она. — Ты выйди, как вошел, и подожди меня.

Они шли рядом, не прикасаясь друг к другу. Света переоделась в джинсы и рубашку. Она не захотела идти на дискотеку, и они направились в сторону моря. Легкий бриз обдувал лицо, и ему ужасно хотелось взять ее за руку, но он почему-то не смел. Она шла такая отрешенная, неприступная, что даже говорить на ходу, не видя ее лица, он не мог. Они остановились на огражденной площадке, откуда вниз круто спускалась лестница на пляж. Перед ними расстилалось безбрежное ночное море. Вдали темной грудой виднелся невысокий пологий остров.

— Это остров Тиран, — сказал он и обнял ее.

Знакомый трепет пробежал по их жилам, делая все, что было прежде или будет потом, не важным и незначительным. Они слились в долгом поцелуе, словно ничего не было, — ни долгих лет разлуки, ни ссор и обид, ни жен-мужей, ничего, что могло им помешать. В целом мире под огромным чужим небом существовали только они одни да еще остров Тиран…

Он проснулся рано. На удивление, после вчерашних напитков у него не болела голова, хотя пил он редко и плохо переносил спиртное. Он потянулся и повернул голову в ту сторону, где лежала она. В книгах обычно пишут, что наутро «подушка хранила запах ее волос» или что-то в этом роде. Но подушка ничего не хранила. Он даже специально понюхал ее. Ни-че-го. У Светки была потрясающе упругая и чистая кожа. Может, те, кто пишут такое, имели дело с немытыми надушенными блондинками. А Светка не имела запаха, то есть, конечно же, имела, но не оставляла его после себя, как грязный бомж. Она отдавалась вся и уходила вся. И то и другое она делала стремительно и решительно. С ней нельзя было долго говорить о любви, как с Викой, и не подкреплять слова действиями. Нельзя было просто находиться рядом и не хотеть ее.

После первого поцелуя они перестали соображать и, чтобы не заняться этим прямо на улице, быстро ушли в его номер. Так было всегда. Они могли шутить, подкалывать друг друга, но стоило прикоснуться к ней, обнять, а иногда только взять за руку — все. Взрыв! Крушение! Вихрь! Стихия, которая не слушает доводов рассудка. Они не успели даже толком поговорить. Он вышел на минуту в ванную, а когда вернулся — ее уже не было. И ничто не напоминало о ней, как если бы это был сон.

…Он проснулся на рассвете и уже не мог уснуть. Взял маску и ласты и отправился на пляж. Плавал долго, до изнеможения, изучая все изгибы рифа с такой тщательностью, словно собирался составлять карту с их подробным описанием. Ската сегодня было уже два. Они лежали на дне в том самом месте, где он впервые увидел первого. Ему понравилась черная рыбка размером с его ладонь, с белыми крапинками, про себя он окрестил ее Пантерой. Возможно, ее так и зовут? Нужно купить атлас местных рыб, он видел такой в ближайшем супермаркете. Сновало множество пузатых, почти круглых черно-белых рыб с головой, напоминающей голый череп. Кажется, такой рисуют смерть на картинках. Он с омерзением отшатнулся от них и поплыл прямо к стайке золотых рыбок с ярко-красными развевающимися хвостами. Интересно, могут ли эти рыбки исполнять желания? Хорошо бы услышать: «Чего тебе надобно, старче?» Чего бы он пожелал? Вернуть время вспять. Хотя бы к тому моменту, когда он держал в руках то непрочитанное письмо. А лучше — к их последнему дурацкому разговору, когда он кричал и обвинял ее во всех смертных грехах, а она смотрела на него, как на больного.

Он выбрался на понтон, когда солнце уже пекло вовсю. С каждым днем здесь становится все жарче, отметил он. Почувствовал, как разыгрался аппетит, и отправился в ресторан, успев за десять минут до его закрытия. Светы с Таней здесь уже не было. Наверное, только сейчас пошли на пляж, а может, лежат у бассейна. Он с чистой совестью заказал себе омлет с ветчиной, помидорами и грибами, набрал полную тарелку овощей и слоеную выпечку. Ничего, если так плавать каждое утро, лишние килограммы ему не страшны. Он вернулся на пляж, специально долго бродил, словно выбирая место, и почувствовал себя обманутым — на пляже их тоже не было. Не бегать же ему по всему отелю. Значит, придут позже. Он растянулся в шезлонге и закрыл глаза. Минуту за минутой он вспоминал их ночь, вспоминал с наслаждением, понимая, что ничего лучшего за прошедшее время у него не было. Эти воспоминания так завели его, что он вертелся на лежаке, как уж на сковородке. Усилием воли он сдерживал себя, стараясь не думать о Светке, но ни о чем другом думать не мог. Пытался понять, испытывает ли он чувство вины перед Викой или перед Ирой. И ничего не понял. Они были так далеко сейчас, их лица расплывались, как в тумане. Их жизнь проходила, не задевая его. А его — была здесь, она кипела и бурлила с новой страстью.

Интересно, какой у нее муж? Судя по Тане, наверное, высокий и светловолосый. Любит ли она его? Или вышла с горя, назло ему? Они так и не поговорили об этом. Он чувствовал, что она сознательно обходила эту тему, словно она причиняла ей боль. Ему тоже причиняла. Но он знал, что разговор впереди. И что он очень нужен им. Возможно, он многое изменит. Или не изменит ничего…

Он много плавал и лежал на пляже до обеда, а они так и не появились. На обеде он снова их не видел. Они пришли к морю, когда солнце уже клонилось к закату, и, хотя он ждал этого, их приход заставил его вздрогнуть от неожиданности.

— Здравствуйте, — церемонно сказал он, подойдя. — Где это вы пропадали?

Света смущенно улыбнулась уголками губ. Сегодня она была в очках, что делало ее элегантнее и строже.

— Ездили на экскурсию, — доложила Таня. — К острову Тиран. Там два таких красивых рифа. Мы даже рифовую акулу видели. Сказали, что это редкость.

— Что ж меня не взяли?

— Так вчера возле бассейна араб бегал туда-сюда, всех уговаривал. Вы что? Не слышали?

— А? Да. Было. Только он — не араб, а итальянец.

— Да? А мне они все на одно лицо! — безапелляционно заявила Таня. — И все такие липучие, ужас!

— Ну как не приставать к такой красивой девушке?

Таня засмущалась, восприняв его комплимент всерьез.

— Поплавать не хотите?

— Я — нет. Так наплавалась возле Тирана, что до сих пор коленки трясутся.

— А вы? — спросил он, переключившись на Свету, и деланно серьезно посмотрел на нее, хотя в его глазах плескались чертики.

— Мама только один раз поплавала, — не дала ей ответить дочь. — А потом ее укачало. Ее там учил один молодой-интересный, инструктор-араб. Так ее обнимал за талию! — захихикала Таня, подтрунивая над матерью.

— Тань, ну что ты говоришь, — запротестовала Света.

Он почувствовал непреодолимое желание набить морду посмевшему обнять ее молодому инструктору.

— Ой, там в дартс играют! — заметила Таня оживление на другом краю пляжа. — И я хочу! — Она мигом умчалась.

Он перенес свои вещи и устроился рядом со Светкой. Уже одно ее присутствие волновало его, как школьника — первая любовь. Она лежала, прикрыв лицо широкополой шляпой и закрыв глаза.

— Свет, — попытался он взять ее за руку.

— Не прикасайся ко мне, — сердито отдернула она руку. — Только этого здесь не хватало!

Ее брови сошлись в гневной гримасе на переносице. Ему стало смешно и радостно, он понял, что она имела в виду.

— Ну, Свет, — продолжал он, подтрунивая, и пощекотал ей живот.

— Прекрати, бесстыдник! Сейчас дочка придет!

— Она не придет. Она метает дротики.

Света снова закрыла глаза и сжала губы, с трудом удерживая улыбку.

— Свет, пойдем поплаваем, а то я за себя не ручаюсь. Глядишь, холодная вода остудит мой пыл.

— Ладно, — ответила она, — все равно ведь не отвяжешься. Только учти, я плохо вижу. Гораздо хуже, чем раньше. После рождения Тани у меня очень упало зрение. Так что придется мне взять тебя за руку, но давай без глупостей.

Как без того, что она назвала глупостями, если она рядом! Но он взял себя в руки и постарался быть серьезным.

Они медленно плыли, скользя по краю рифа. Он держал ее за руку, а иногда придерживал за талию, стараясь двигаться синхронно с ней и показать все самое интересное. Помня о том, что она хорошо видит только вблизи, он тянул ее за собой, наплывая над рифом на расстоянии вытянутой руки и зависая над каким-нибудь особенно красивым кораллом. Сначала она боялась, он ощущал это по напряженно вцепившимся в его ладонь пальцам. Но потом привыкла. Она не отнимала руки, но и не хваталась за его руку, просто ее ладонь лежала в его руке, а она была рядом, и этого было вполне достаточно для счастья.

Когда они вернулись на пляж, Таня уже поджидала их.

— Скоро пляж закрывают. Мам, дай мне маску, я еще успею поплавать.

Он лежал рядом со Светкой и держал ее за руку. Она не противилась. Только время от времени поднимала лицо и, близоруко щурясь за стеклами очков, всматривалась вдаль.

— Ты ее видишь? Я снова потеряла.

— Вижу, вижу. Успокойся. У нее очень приметная трубка — желтая на конце. Мне прекрасно видно. Расслабься и отдыхай. Неужели ты думаешь, я позволю ей утонуть?

Света успокоилась и мирно загорала, подставив свое и без того смуглое тело мягким лучам солнца. Он лежал рядом и смотрел на ее профиль.

— Светка, — тихо сказал он, лаская ее пальцы, — я тебя люблю…

Боже, как давно он не говорил этих слов. Или говорил? Но не так. Так он говорил только ей. Он смотрел на море, теряющее свой блеск, солнце уже скрылось за крышами крайних вилл. Люди стали собираться уходить с пляжа, а ему было так хорошо, так тихо и спокойно. Какое счастье, что на свете есть остров Тиран, и какое счастье, что он решил его увидеть.

Вечером, сразу после ужина, они уехали гулять в старый город. Света сначала отнекивалась, ссылаясь на усталость, скорее всего, так оно и было, но под их с Таней натиском сдалась. Они бродили по улочкам, заходили в магазинчики, выбирали всякую всячину. Он понял, что они в Египте впервые и им, естественно, хочется накупить всяких сувениров. Тане понравились какие-то бусы, и он с удовольствием купил ей их. Света немного поколебалась, но все же не решилась отдать ему деньги. Увидев это, он стал покупать все, на что они обращали внимание, и их пакет быстро наполнился всякими безделушками. Потом отправились в Наома Бей — новый город. Это была длинная нарядная улица — Бродвей для туристов. Они посидели в рыбном ресторане, хотя уже поужинали и никто не хотел есть. Но им предложили такие необычные морские деликатесы, что они решили хотя бы попробовать. В довершение ко всему он сходил в ювелирную лавку, на несколько минут оставив их в ресторане, предварительно грозно посмотрев на официантов: дескать, не дай бог, чтобы тут кто без меня… и принес им по витому золотому браслету.

— Ой, какая красота, — пискнула Таня, надевая браслет.

Света нахмурилась.

— Это подарок, — тоном, не терпящим возражений, сказал он и надел браслет Свете на руку.

— Мы не можем это принять, — тихо проговорила она, — это очень дорого.

— Ерунда, бижутерия, — беспечно ответил он.

— Это желтое золото.

— Ну и что?

— Я отдам тебе деньги.

— Только попробуй, — возразил он. — Могу я хоть что-то подарить на память?

Таня с удивлением посмотрела на них, но тут ее внимание отвлек официант с очередным, только что приготовленным блюдом, от которого шел восхитительный запах.

Они отлично провели вечер. Самое приятное было в том, что все вокруг принимали их за семью. Пользуясь случаем и якобы чтобы оградить их от навязчивых ухаживаний местных торговцев, он все время держал Свету под руку, а Таню обнимал за плечи, и все выглядело пристойно и правильно.

В отеле, прощаясь у бассейна, он уловил момент и шепнул Светке:

— Если ты сегодня не придешь, я умру…

Она пришла через два часа, когда Таня уснула.

— Ты издеваешься надо мной, — сказала она после первых объятий и, отстранившись, прилегла на постель. — Я ужасно не выспалась. И очень устала на яхте.

А он стоял и, как болван, улыбался во весь рот, чувствуя нелепость этой улыбки, но не в силах что-то поделать.

— Ты как ребенок. Капризный испорченный мальчишка. Хочу — и все! А подайте мне сюда Свету, я ее съем!

— Я тебя съем, — дурашливо закивал он головой.

К ее приходу он немного прибрал свои вечно разбросанные вещи, поставил на столик мартини и шоколад, включил мягкое ночное освещение. Она окинула все это взглядом.

— Готовился?

Он кивнул, все так же нелепо улыбаясь.

— Я уже легла спать, а спать не могу. Умрет еще, думаю.

Он прилег рядом и привлек Светку к себе.

— И умер бы, если бы ты не пришла.

— Как же тогда жил все эти годы без меня? — она снова мягко отстранилась и, встав, присела за столик.

— А я не жил. — Он последовал за ней и разлил в стаканы мартини. — Не жил. Только здесь я почувствовал, что снова живу.

Он поднял стакан.

— За тебя, Светка!

— За встречу!

Они выпили, и он, расслабившись, откинулся в кресле.

— Мне так хорошо сейчас, что даже безразлично, если кто-то тогда у тебя и был.

— Какой ты дурак! Просто непроходимо глупый! Да не было у меня никого, кроме тебя! Не было! Можешь ты это понять своими ревнивыми мозгами? Если бы я любила громкие фразы, то сказала бы, что ты искалечил мне жизнь. И сейчас делаешь то же самое.

Но, произнося это, Светка улыбалась уголками рта. Так было и раньше, когда она говорила резко, но не хотела обидеть его. Поэтому она произносила гневные слова с легкой улыбкой. Но он знал, что она говорит правду.

Они снова выпили. Светка почувствовала, что опьянела и, как прежде, говорила отрывисто, путая слова.

— Не хватай меня за руки!.. Знаю я… чем это кончается. Ты на меня всегда действовал, как удав на кролика. Подожди!.. Я ведь пришла! И не ухожу. Дай мне сказать. А то потом ты не будешь меня слушать. Ты при Таньке не смотри на меня так. Она же взрослая. Все видит, все понимает. Что она обо мне подумает?

— Что я тебя люблю.

— Молодец! Это как раз то, что мне сейчас надо!

— А что? Не надо?

— Перестань. Ты понимаешь, о чем я. Не надо, чтобы Таня это видела!

— Отцу пожалуется?

— Кому?

— Мужу твоему.

— Мужу — нет, но меня будет доставать. Она прилипчивая, как… ты. И ревнивая.

— Светка, ты счастлива в браке? Ты любишь своего мужа?

Света отпила из вновь наполненного стакана. Захмелевший разум отказывался придумывать подходящий ответ.

— Ну, в общем, да.

— Что — да? Любишь его?

— А ты любишь свою жену?

— Нет.

— Это ты сейчас говоришь «нет», — усмехнулась она. — А два дня назад сказал бы «да».

— Нет, — упрямо повторил он. — Я не могу никого любить, кроме тебя.

— Не ври. Когда я сдавала госы, я встретила Кольку из твоей группы. Он сказал мне, что ты женился и очень счастлив.

— Мало ли что он сказал. И потом, это было давно.

— Значит, все-таки было?

— Не надо, Светик. Не надо говорить о других, когда мы вместе.

— Ты сам начал. Думаешь, это приятная для меня тема?

— Хорошо, давай про нас. Ты меня вспоминала?

— Зачем? — она явно подтрунивала над ним.

— Ты меня еще любишь?

— Я тебя ненавижу, — улыбнулась она, — ты испортил мне жизнь. — Она говорила правду, но словно насмехалась над собой. — После твоего предательства я не могла никого полюбить. А ты жил с женой, растил детей… Слушай, у тебя дети-то есть?

— Сын.

— Ну вот видишь. Я все думала: «Ну как же так можно? Ни с того ни с сего так поступить?»…Я пьяная совсем… и язык у меня заплетается. А что с пьяной говорить… — Она встала, и он обнял ее, мягкую, податливую, дрожащую.

Она покорно обвила его шею руками и ответила на поцелуй.

Что такое счастье? И из чего оно состоит? Почему, когда делаешь все правильно, вовсе необязательно чувствуешь себя счастливым. А когда поступаешь не так, как нужно, оно неожиданно переполняет тебя так, что хочется плакать. Светка не сбежала, как вчера, и не уснула, но все время плакала.

— Это от мартини, — говорила она, — я просто пьяна.

А он знал, что это от любви, и ему тоже хотелось плакать об утерянном времени, когда он жил без нее. Он зарывался губами в ее короткие пышные волосы, вдыхал запах ее кожи, целовал маленькую ложбинку у основания шеи.

— Ты не уйдешь? Не уйдешь? — все время спрашивал он. Ему хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась.

— Не уйду, не бойся. Сегодня не уйду.

Состояние счастья не бывает долгим. Он знал это, поэтому боялся уснуть. Хотел насытиться, надышаться им. Нажиться этой непрожитой жизнью, насладиться вернувшейся любовью.

Они выпили почти всю бутылку. Говорили о всяких пустяках и не позволяли себе уснуть, как боятся пробуждения от долгожданного желанного сна. Они уснули в объятиях друг друга только под утро. И проснулись в такой же позе от жаркого луча солнца, скользнувшего за плотную занавеску.

Он открыл глаза первый. Света еще спала. Ее голова покоилась у него на плече, а дыхание было ровным и неслышным, как у младенца. Он лежал не шевелясь, чтобы не разбудить ее, и думал о том, какое это счастье: просыпаться, а рядом — она. Он легонько поцеловал ее в переносицу. Ее ресницы дрогнули, и, еще не открывая глаз, она попросила:

— Еще.

…Когда они наконец оторвались друг от друга, Светка надела очки и глянула на часы.

— Мы сошли с ума! Уже девять.

Они вскочили. Света стала торопливо одеваться, причесываться. Он помогал ей.

— Что я Таньке скажу?

Ее волнение передалось и ему.

— Скажи, что рано встала и пошла гулять. Или отправляйся сразу завтракать, она тебя там найдет.

— Что делать, Боже мой!

Она поцеловала его и убежала.

На завтраке они столкнулись у стола с закусками.

— Обошлось, — шепнула она и заговорщически улыбнулась. — Она еще спала.

В этот день он больше не видел ее до самого вечера. На пляж они не пришли. Он выкупался и уснул. На этот раз ему ничего не приснилось, закрыл глаза, а когда открыл, оказалось, что уже время обеда. Пообедал он в ресторане на пляже и пошел в свой номер. Там прилег, решил немного посмотреть телевизор и снова уснул.

Только под вечер, отдохнувший и выспавшийся, он подошел к одному из четырех бассейнов, в котором вода подогревалась и были две горки. Таня всегда любила плавать именно в нем. Он не ошибся. Свету он заметил издали. Она полусидела, приподняв спинку шезлонга повыше, и пила через соломинку красно-желтый коктейль. Рядом с ней, на соседнем лежаке, сидел мужчина средних лет и что-то увлеченно ей рассказывал. Света улыбалась и вежливо кивала. Он нахмурился. Что у нее за манера везде и со всеми заводить знакомства! Будто нарочно дразнит его. Он остановился, не доходя до нее, снял шорты, бросил их вместе с остальными вещами на ближайший свободный лежак и шагнул в бассейн. Вода была теплая, как в ванне. Он сделал несколько кругов и заметил Таню: она сидела на ступеньках, уходящих в воду, и беседовала с мальчиком. У него были длинные волосы и акающий московский говор. «И эта туда же», — досадливо подумал он.

Он поймал себя на мысли, что думает о них как о близких людях, которые не имеют права без его разрешения подпускать к себе кого бы то ни было. Он лег на спину и расслабился. Глупо так вести себя. Они приехали отдыхать и могут знакомиться и общаться с кем угодно. Света же не запрещает ему флиртовать с другими девушками. Правда, он и не флиртует. С тех пор как она снова появилась в его жизни, он даже не смотрит ни на кого из женщин. Но это его проблемы. Это он ходит за ней, как телок, ждет ее и днем, и ночью. А она сегодня словно нарочно его избегала. Хотя, может, и не избегала. Может, они приходили на пляж, пока он спал. И как знать, может, она тоже искала его.

Однако неприятное чувство, оттого что она уделяла время другому мужчине, не проходило. У них так мало времени. Ему хотелось насытиться ею чуть ли не до отвращения, чтобы легче было расставаться. Поэтому он вчера и не отпустил ее. Когда женщины слишком много, ею легко пресытиться. Но Светкой ему пока пресытиться не удавалось. Она все так же волновала его, и он все так же ревновал.

Возможно, именно поэтому он не прочел тогда ее письма. Рана только-только начала затягиваться, с глаз долой — из сердца вон, и ему не хотелось бередить ее. С Викой все было понятно, спокойно и, главное, удобно. Со Светкой — вечные страсти, как на вулкане. Самое странное, что источником этих страстей был именно он. С другими женщинами он был другим. С Викой — рассудительным и правильным. С Ирой — немного насмешливым, но нежным и терпимым. И только со Светкой будто с цепи срывался — становился болезненно ревнивым, страстным и жестоким, неуверенным и властным, деспотом и ребенком в одном лице.

Каков тогда он сам, если другие люди имеют такую власть над ним? Пусть не все, но близкие. Женщины, которые ему небезразличны. Что ни говори, все они существуют, и для каждой из них нашлось место в его сердце. С Викой связано более десяти лет жизни. С Ирой — важный для него последний год, когда он утвердился в жизни, к чему шел много лет. Она все знает о его работе, она не просто близкий человек, а его соратник, помощница. Не все рабочие проблемы можно обсудить с женой, и не всегда она в состоянии понять тонкости большого бизнеса.

Говорят, Бог любит троицу. Три желания, три кита, три грации. Почему он не султан? Вика вела бы дом, Ира исполняла бы обязанности гейши — умной, чуткой собеседницы, советчицы, а Светка была бы любимой женой. И все были бы счастливы. Да, не повезло ему родиться мусульманином. Принять, что ли, ислам, пока не поздно? Тем паче он в мусульманской стране.

Солнце садилось. Вот уже и смотритель местного бассейна забегал. Сейчас начнет свистеть в свисток и орать: «Финиш! Финиш!» Он развернулся и медленно поплыл вдоль бассейна. Да, мусульманство ему подошло бы, Светку можно было бы под паранджу спрятать, глядишь, и ревновать бы перестал.

Служащий у бассейна еще не свистел, но уже неодобрительно поглядывал на плавающих, поскольку лучи солнца становились все тоньше и тоньше. «Ничего, потерпишь», — неприязненно подумал он, нежась в теплой воде. Воздух стал прохладнее, это ощущалось сразу же, стоило подняться во весь рост. Бассейн был мелкий, метра полтора глубиной. Он медленно греб, время от времени поглядывая на Светку. Ее собеседник уже ушел. Она допила коктейль и лежала, закрыв глаза. Таня надела сарафан, что-то сказала матери и ушла в сопровождении своего нового знакомого в сторону бара.

У бассейна осталось немного народа, в основном мамаши, дети которых шумно плескались в лягушатнике, и белокожие незагорелые, очевидно только поселившиеся отдыхающие. Он снова глянул на Светку. Если уж он вспомнил о трех грациях, тогда она — Любовь, Вика — Верность, а Ира? Думая о том, что могла бы олицетворять собой Ира, он вышел из бассейна и, захватив вещи, направился к Свете.

— Привет, — как всегда, сказал он и присел рядом, мокрыми руками доставая сигареты из кармана шорт.

— Наплавался? — не открывая глаз, спросила она.

— Ага. — Он закурил и, расправив полотенце, прилег рядом. — У Тани, гляжу, появился поклонник.

— Не говори. Беда с этой Танькой. Где ни появимся, везде женихи находятся.

— Да? Ты смотри! Вся в маму!

— Господи, ты и ее, никак, ревнуешь?

— Да нет, — смутился он, — за тебя волнуюсь. Весь день не видел вас.

— Мы тебя тоже, — коротко ответила она.

— Сплю весь день.

— Завидую. А я не могу дождаться вечера. Не станешь же Таньке объяснять, почему я с утра хочу спать.

— Сказала бы, что голова болит.

— Если бы сказала, то голова точно заболела бы. От Танькиных вопросов. Я же тебе говорила. Она умная девочка и взрослая. И усыпить ее бдительность можно, только очень осторожно. — Она засмеялась рифме. — И чтобы не объяснять, почему я… бегаю по ночам, то лучше вести себя, как обычно.

— Ты ведь не к кому-то там бегаешь, а ко мне, — попытался сострить он, притрагиваясь к ее волосам.

Она тряхнула головой и укоризненно на него посмотрела.

— Какие все же вы мужики!.. Побеги я к кому-нибудь другому, ты как меня назвал бы? Или думаешь, что другие думают иначе, когда видят меня входящей в чужой номер?

— Они не знают, чей это номер.

— Дай Бог. — Она села и стала собирать вещи в большую пляжную сумку.

— Ты уходишь?

— Да. Пока Таня гуляет, попробую поспать часок до ужина.

— А может, иначе использовать это время? — игриво произнес он, теребя бахрому на ее сумке.

— Тебе никто не говорил, что ты страшный эгоист? — сердито бросила она, привычно усмехаясь уголками рта, но усмешка в этот раз была уставшая и недобрая. — Ты не допускаешь мысли, что я тоже приехала отдохнуть? Что я тоже хочу просто полежать, просто поплавать, просто пообщаться, выспаться, в конце концов? Что я мечтала об этом отпуске почти год? Уехать от всего, расслабиться, побыть рядом с собственным ребенком, на что тоже вечно не хватает времени. — Она помолчала, причесывая волосы. — То, что меня тянет к тебе и я никогда не могла тебе противиться, еще не дает тебе права мучить меня.

Где-то это он уже читал? «…Я никогда не умела тебе противиться… и я буду за это наказана: ты меня разлюбишь! …не мучь меня по-прежнему пустыми сомнениями». Классика — великая сила.

Он не почувствовал угрызения совести, но сделал виновато-извиняющееся лицо и, предусмотрительно оглядевшись, быстро поцеловал ей руку.

— Прости, солнышко. Конечно, отдыхай. Я пошутил.

Черты ее лица смягчились, и она улыбнулась:

— Ты невыносим. Иногда мне кажется, что ты так и не повзрослел. Твой детский эгоизм неистребим и обаятелен. Может, поэтому я тебя люблю.

Она сказала это так просто, между прочим, не признаваясь, не исповедуясь и не извиняясь. Сказала, как говорят о чем-то давно и хорошо известном. Кивнула и ушла. А он долго лежал у опустевшего бассейна и думал: будь тогда судьба к ним благосклонна, возможно, они научились бы жить, радуя, а не задевая друг друга.

Во время ужина он видел Таню мельком, но Светы с ней не было. Выспавшийся днем, он бесцельно слонялся по отелю. Побывал на развлекательном шоу, посидел в баре на дискотеке и вернулся от нечего делать покурить кальян. В кальян-баре и разворачивалось настоящее жизненное шоу. Обкуренный народ здесь напивался, крутил любовь, жаловался на жизнь. Ему достался сосед именно такого плана. Он сидел на низеньком диванчике, глубоко затягивался и страдал в клубах дыма. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Крупный мужчина с густыми нависающими бровями, проседью в темных волосах и глубоко посаженными глазами трагика. Он пил коньяк, перебрасывался любезностями с пышной блондинкой средних лет и изливал ему душу. Его жена, красивая женщина, много моложе его, как он сам выразился, «постоянно наставляет ему рога». Бросить он ее не может, поскольку любит ее и у них маленький сын. Говорить с ней об этом не смеет: а вдруг она обидится и уйдет? Поэтому он уехал и развлекается теперь со всеми встречными женщинами.

— Видишь эту крошку? — указывает он глазами на блондинку. — Сегодняшнюю ночь я проведу с ней.

В его голосе — самодовольство, но глаза при этом остаются печальными глазами трагика.

— А вчера, — доверительно шепотом продолжает он, — я был с той, черненькой…

Он смотрит туда, куда указывает палец трагика, и видит Веронику с Катей. Конечно, он не эксперт по этой части, и очень может быть, что вчера Вероника и пошла бы с ним, не побеги он за Таней, но что-то побуждает его сомневаться в словах собеседника. Внезапно ему становится жаль этого немолодого некрасивого мужчину, который любит и мучается своей любовью. Он приехал сюда, чтобы не видеть измен жены, а может, заставить ее ревновать. И он так нуждается в утверждении своих мужских достоинств, что готов провести ночь с любой женщиной, которая на это согласится. Вот только не очень верится, что молодая хорошенькая Вероника ответила ему взаимностью.

Возможно, все, что ему удается, это сидеть здесь каждый вечер, курить кальян, напиваться вдрызг и рассказывать любому, кто подвернется, историю своей несчастной любви и местных побед. А потом он отправляется в свой пустой номер и ему кажется, что все это действительно было. Он плачет пьяными слезами, вспоминая жену, и засыпает.

Делая вид, что верит ему, он понимающе кивает, и мужчина расправляет плечи, его пьяные глаза сверкают: «Я-то еще о-го-го», скрывая за этой позой свою неуверенность, свои комплексы и страдания одинокого и нелюбимого мужчины.

— А у тебя сколько женщин здесь было? — заговорщически шепчет он, рассчитывая на ответную откровенность.

Он качает в ответ головой.

— Я не по этому делу. Я отдохнуть приехал.

— Да ну! Зря теряешь время. Как друг говорю. Лови момент. Как друг говорю, — снова повторяет он. — Дома жена? А жена, она, знаешь…

Еще минуту назад он пожалел трагика, а сейчас с удовольствием врезал бы ему.

— Моя не такая… — возражает он трагику, мысленно добавляя: «как твоя», и откидывается на диванчике, затягиваясь кальяном.

Клубы дыма окутывают его, душный сладкий запах, кажется, уже неистребимо впитался в одежду.

— Давай выпьем, друг, — тянет к нему рюмку трагик.

Пить с ним не хочется и говорить тоже, но он поднимает рюмку, чокается и подносит к губам. Не сделав ни глотка, он ставит ее обратно на стол и молча продолжает курить.

Сосед еще раз пытается продолжить разговор, но он не поддерживает его. И пьяный трагик переключает свое внимание на соседку справа, толстую, ярко накрашенную немолодую женщину. С ней его наверняка ждет успех.

Он уже докурил кальян, но не спешит вставать, смотрит на ровное зеркало воды в бассейне, на чахлые пальмы с жидкой кроной, на роскошные кусты, сплошь покрытые яркими цветами. Уже за полночь, а ему некуда деть себя. Пить больше не хочется, на дискотеку, откуда гремит дикий рэп, — тоже. Света спит, и он обещал не тревожить ее.

Остаток вечера он проводит в обществе телевизора. Около часу ночи снова звонит Вика. Его это начинает раздражать. Она словно проверяет, не находится ли в такое время суток рядом с ним женщина.

— Ну, как ты?

— Отлично!

— Не спишь?

— Ты же со мной разговариваешь?

— Тебе не хочется, чтобы я звонила?

О Господи! Начинается.

— Да нет. Просто не пойму, почему ты всегда звонишь ночью? Проверяешь?

— Что за глупости? Днем куча дел. Я привыкла, что днем ты занят и только вечером можно поговорить. Вот к вечеру меня и тянет тебе позвонить.

— Но уже второй час!

— Если я разбудила тебя, извини.

— Ладно. Как дела?

— Все как обычно. Как ты? Привык уже отдыхать?

— Почти. Надоело даже. Слушай, я не знаю, что купить. Придумай что-нибудь.

— Точно, хорошо, что напомнил! Купи, пожалуйста…

Дальше шел список всего, что, по мнению Вики, им было необходимо для интерьера, подарков друзьям и собственного пользования.

— Все запомнил?

— Вроде да. Сейчас запишу.

— Тогда все. Целую тебя, дорогой.

— Я тебя тоже.

Он добросовестно записал все, что запомнил. А что купить Ире? Так что же она олицетворяет? Света — Любовь. Вика — Верность. Получается: Ира — Надежду? Надежду на что? Надежда — это будущее.

А что, если так: Света — прошлое, Вика — настоящее, Ира — будущее? Это его устраивает? С ней ему интересно. Она не так флегматична и рассудочна, как Вика. Не столь непредсказуема и сексуальна, как Света. Может, она то, что ему нужно? Чтобы вновь обрести покой и уверенность, что жизнь его упорядочена.

Но сейчас, когда он сидит, свесив голые ноги с высокой кровати, он не чувствует потребности соединить свою жизнь с Ирой. Она ему по-своему дорога, так же как близка Вика с ее собственническими повадками. Но будь у него возможность загадать три желания, он пожелал бы, чтобы Вика и Ира были счастливы без него или с другими мужчинами, а он — со Светой. Интересно, она согласилась бы? Будь она одна — несомненно! Но есть еще и Таня — взрослая, умная. Света не примет решения, не посоветовавшись с ней. А Таня, как все девочки, любит своего папу-окулиста и ревнует маму. Ему кажется, что с Таней он нашел бы общий язык. Общаться с ней ему легче и приятнее, чем с собственным сыном. Она такая же, каким был он в детстве, — активная, разговорчивая, смешливая, наверное, учится неровно и шалит на уроках. Совершенно не похожа на Светку, как не похож; на него сын.

…Его разбудил стук в дверь. Он быстро встал и, не одеваясь, в одних трусах, открыл дверь. За дверью стояла Таня. Она не смутилась его видом — все же он стоял в одних трусах, хотя загар и делает людей менее обнаженными. Но она каждый день видит его таким на пляже. Таня смотрела на него с непонятной улыбкой, словно хотела запомнить его таким — взъерошенным, сонным, с помятой щекой после сна и припухшими глазами.

— Что случилось, Таня? С мамой что-нибудь?

Она отрицательно покачала головой, продолжая улыбаться, потом стремительно шагнула к нему, обняла и крепко поцеловала в губы. Через мгновение она убежала.

Он был так потрясен, что не успел ее ни о чем спросить. «Что это такое?» — думал он, снова укладываясь в постель. Она что, в него влюбилась? Этого еще не хватало! Нужно сегодня обязательно поговорить с ней. Нет, наверное, сначала со Светой. Он посмотрел на часы. Дичь какая-то! Шесть утра. Она всю ночь не спала? Кошмар! Он поворочался с полчаса в постели, но потом все же уснул.

На завтрак он не торопился и пришел одним из последних. Светы с Таней в ресторане не было. Он испытал облегчение. Он не был готов к таким сложностям и почему-то чувствовал себя виноватым. Он же сам уделял ей не меньше внимания, чем Светке, заботясь о том, чтобы девочка не заподозрила мать в связи с ним. А она — ребенок, вернее — юная девочка, для которой первая любовь — вещь серьезная и мучительная. Ему очень не хотелось бы причинить ей боль.

На пляже он лег на верхнюю площадку и провел там полдня в полном одиночестве, время от времени плавая у рифа. Светы с дочкой на пляже не было. Наверное, снова у бассейна. Женщины почему-то предпочитают хлорированную воду настоящей морской. Но сегодня он был рад их отсутствию. Не нужно больше навязывать им свое общество. Вечером он найдет Свету и обо всем с ней поговорит. От этой мысли у него улучшилось настроение. Он встряхнулся, поиграл в волейбол, пообедал в рыбном ресторане на пляже. В конце концов, он приехал отдыхать, а не решать жизненно важные проблемы, и уж тем более не создавать себе новых. До заката солнца он много плавал, играл в карты с москвичами, флиртовал с девчонками в бикини и разговаривал с местным инструктором о лучших местах для дайвинга в Шарме.

Домашние проблемы отпустили его. Вика и Ира сейчас были просто людьми из его прошлого. В сущности, никто ведь его не просит менять жизнь или принимать какие-то решения. Они сами делают что хотят, и, кстати, часто не спросясь его мнения.

С Таней, уверен, он поладит. Теперь ему уже не хотелось волновать Светку. Он поговорит с девочкой сам. Скажет, что годится ей в отцы, она ему действительно как дочь и вполне могла бы быть ею.

Хорошее настроение не покидало его. Он подумал о том, что надо бы съездить в Наома Бей, купить все, что заказала Вика, и какой-то подарок Ире. Может, поговорить со Светой и Таней. Но, подумав, он отмел эту мысль. Не надо торопиться. У него еще два дня впереди. Пусть все идет, как идет.

Он отправился на такси в центр местных развлечений и три часа потратил на поиски заказанных подарков. Ире он купил золотую цепочку с продолговатым прямоугольным кулончиком, на котором ювелир написал ее имя, здесь такое изделие называлось картуш. Для жены проявлять инициативу не стал, список и так был внушительный.

К ужину переоделся, долго сидел на открытой площадке, после обильных блюд пил кофе, много курил и слушал виртуоза-гитариста. Света с дочерью словно прятались от него. Он соскучился по ним. День, проведенный без Светланы, снова дал ему почувствовать, как она ему дорога. Что, если Таня рассказала маме о своем отношении к нему и Света, боясь, как бы дочь не наделала глупостей, предпочла больше не видеть его. Не могут же они весь вечер сидеть в номере? Он терпеливо ждал: вдруг Таня пройдет мимо него, направляясь на вечернее шоу, или Света решит прогуляться перед сном.

Сидел долго, больше часа, терпеливо ожидая их появления, но они не пришли. Потом он прогулялся по отелю, прошел мимо их виллы. В их окне горел свет и работал телевизор — значит, еще не ложились. Он наматывал круги по извилистым дорожкам вокруг их дома, но войти не решался.

«…Я тоже приехала отдохнуть… я тоже хочу просто полежать, просто поплавать, просто пообщаться, просто выспаться, в конце концов! Я мечтала об этом отпуске почти год! Уехать от всего, расслабиться, побыть рядом с собственным ребенком…» — вспомнилось ему, и, вздохнув, он ушел к себе.

На следующий день, сразу после завтрака, он направился к ним в номер. На его стук дверь открылась, и он увидел улыбающегося лысоватого толстяка.

— Hello! Can I help you? — спросил толстяк.

Сразу поняв, что это означает, он пробормотал: «Sorry» — и шагнул назад.

Еще оставалась надежда, что они сменили комнату. Говорят, такое бывает. Он быстро направился к главному корпусу на рисепшен, но, еще не доходя туда, уже знал, что это тщетная надежда, соломинка, за которую хватается утопающий. Теперь он понял, зачем прибегала Таня. Она заходила попрощаться. А он, самовлюбленный осел, подумал бог весть что. И почему он решил, что они уезжают в один день с ним!

Портье подтвердил — да, они улетели вчера утром.

— Я могу вам чем-то помочь? — вежливо спросила русская девушка, подошедшая к стойке портье. — Я вижу, вы чем-то расстроены. Я здесь работаю по обслуживанию русских туристов.

— Понимаете, я только что узнал, что мои знакомые улетели вчера утром, — медленно начал он, стараясь сочинить правдоподобную причину, почему ему нужно узнать их личные данные. Как знать, может, в отеле запрещено давать конфиденциальную информацию. — Вернее, они мои новые знакомые, мы познакомились здесь. Я обещал им фотографии, у них сломался фотоаппарат. И вот, напечатал, а они уже улетели. Нельзя ли узнать их адрес, я бы им выслал.

— Хорошо, — улыбнулась девушка, — присядьте, пожалуйста, я постараюсь вам помочь. В каком номере они проживали?

Он назвал номер виллы, но остался стоять у стойки, пожирая девушку нетерпеливым взглядом, пока она копалась в регистрационных картах.

— К сожалению, я не могу дать вам исчерпывающую информацию. В этом номере с 19 по 26 марта проживали Светлана Вестина и Татьяна Литвинова, город Санкт-Петербург, туристический оператор «Альянс». Думаю, вам следует обратиться к туроператору. Его электронный адрес можно узнать по Интернету.

Он вышел на улицу. Яркое солнце показалось ему зловеще красным, а изматывающая жара кружила голову. Он сел в тени у ресторана, приходя в себя от потрясения.

Светлана Вестина. Светка не меняла фамилию. Татьяна Литвинова. Таня носит его фамилию! Значит…

Он заметил девушку с рисепшена, она вертела головой, разыскивая кого-то. Заметив его, подошла. В руках у нее был длинный бело-голубой конверт с названием отеля. Точно такой конверт и несколько листов фирменной бумаги с логотипом отеля лежали и у него в комнате, на туалетном столике.

— Простите, пожалуйста, вы из какого номера?

— Из триста тридцатого.

— Максим Литвинов? — спросила она, взглянув на конверт.

— Да.

— Тогда это — вам.

Он держал в руках ее письмо и, еще не открывая, знал, о чем оно. На него навалилась такая усталость, что не было сил пошевелиться. Вот почему Тане тринадцать, если быть точным, то тринадцать с половиной. Он ведь сразу заметил — у нее точно такие, как у него, зеленые глаза, такого же цвета волосы. В ее возрасте у него тоже было полное, почти круглое лицо. Она высокого роста, а будет еще выше, уже сейчас она переросла свою маму. Он сразу почувствовал в ней какое-то родство. Его дочь!

У него появилось ощущение дежавю — как будто это уже когда-то было с ним. Он снова сидит и держит в руках ее письмо. Письмо, которое он не прочитал много-много лет назад из-за ложных представлений о благородстве, из-за своей трусости и бесхарактерности, из-за ревнивой обиды и собственной глупости.

Он приехал сюда, убегая от своих женщин и детей, которых вдруг оказалось слишком много для него одного. Приехал, чтобы собраться с мыслями и найти единственно верный ответ на мучивший его вопрос. Приехал отвлечься от всего, оградить себя от опасности, которую таило в себе решение Иры рожать. Приехал к острову Тирану, своему тезке, чтобы тот помог ему.

Он разорвал конверт и прочел письмо. Некоторое время он еще сидел, невидящими глазами глядя перед собой, потом встал и сунул письмо в карман.

Вода в море сегодня казалась особенно холодной, даже обжигающей, потому что день был очень жарким. Когда разгоряченное тело погрузилось в море, сначала стало так холодно, что это отвлекло все мысли. Он быстро поплыл, стараясь согреться. Коралловые острова вставали на его пути, экзотические рыбки не спеша следовали своим курсом, а он плыл так быстро, как только мог, приближаясь к самой высокой скале на этом участке побережья. Позади осталось три понтона, уходящие к пляжам соседних отелей. Он высунул голову из воды, осматриваясь. Рядом со скалой возвышались недостроенные корпуса нового отеля. Лишенные зелени, они выглядели голо и тоскливо, как старые заброшенные города в пустыне. Он подплыл к основанию скалы. Здесь риф становился уже, меньше и был не таким красочным. Эта зона прибрежной полосы уже не принадлежала никакому отелю. Он давно заплыл за буйки, где разрешалось плавать туристам. Снова поднял голову. В море виднелся остров Тиран, продолговатый, невысокий, ничем не примечательный остров, кроме того что рядом находились два прекрасных рифа. Говорят, однажды там потерпел крушение советский корабль, наткнувшись на его острые края. И не только он один. Он тоже приехал сюда за покоем, а в результате — крушение.

Он — как этот неприметный остров, его существование обретает смысл только благодаря двум дорогим ему людям, если они рядом. Но их уже нет, и его жизнь стала бессмысленной. Рядом пронесся моторный катер. Араб на катере сердито закричал что-то, указывая на берег. Разумеется, здесь купаться запрещено. И конечно, он об этом знает. Жаль, что он так нормален, что даже помыслить не может о самоубийстве.

Он развернулся и медленно поплыл к своему понтону.

Светка специально не стала с ним прощаться. Наверное, для нее это было слишком тяжело. Она знала, что та ночь была последней. Вот почему она столько плакала. Плакала тихо, не стараясь разжалобить его. Просто слезы лились и лились, и ее лицо было солоно, как сейчас море, а на губах был сладкий вкус мартини. Хорошо, что мартини, оно действовало как обезболивающее. Небольшая доза алкоголя делает всех раскрепощенными и откровенными. Вот почему в их стране, много лет строившей коммунизм, столько алкоголиков. Детей с детства так закрепощали, запугивали и закомплексовывали ложными понятиями о чести и честности, о патриотизме и преданности, что, если не пить, можно было или свихнуться, или стать явной сволочью.

Его поколению повезло больше. Наступили времена, когда можно меньше врать. Во всяком случае, не скрывать, что ты ходишь на работу, чтобы получать деньги, и хочешь иметь их как можно больше. А ухаживая за женщиной, можно не делать вид, что тебя интересует исключительно ее душа.

Он выпил на пляже три бокала пива. Оно было тоже неважным, но сейчас годилось всякое. Вдруг он понял, почему в его жизни появилась Ира. Она была очень похожа на Светку внешне. Тот же рост, худощавая фигура, черные глаза, темные волосы. Именно этим она привлекла его внимание. Это было где-то на уровне подсознания — он искал ее в каждой женщине. Он искал кого-то, кто отличался бы от его правильной жены, и выбрал женщину, похожую на Светку. Да, именно только похожую. Она была тенью Светы, блеклой тенью. Он решил, что Ира — олицетворение будущего, Надежда. Да, точно, она и была Надеждой, но надеждой на любовь. А Любовь — это Света. Неужели он предчувствовал ее появление?

Знай он тогда, что у них со Светкой будет ребенок, он был бы без ума от счастья. А когда такое повторилось с Ирой, он испытал лишь недовольство. Воспринял это как досадную помеху. Она поняла. Потому и сказала, что это ее решение, ее ребенок и его она обременять не станет.

Света считает, что он не получал письма. Ей трудно себе представить, что он мог так поступить. Он не просто получил, он держал его в руках. И сжег, даже не прочитав. Это было самое важное в его жизни — и он перечеркнул все одним щелчком зажигалки. И удостоился восхищенного взгляда Вики. А теперь всю жизнь не может простить жене этого.

Он мог ее отыскать, но он не искал! Был очень занят — работа, карьера, бизнес. Карабкался вверх, чтобы обеспечить семье достойную жизнь. Ну, взобрался на вершину — а жизни-то нет! И семья вроде есть, а домой идти не хочется. А теперь на работе еще и Ирка с немым укором в глазах. Хоть на работу не являйся. Говорят, что счастье — это когда утром хочется на работу, а вечером — домой.

Ему уже никуда не хочется. Он давно уже не спешит вечером домой, давно ищет что-то — поэтому и появилась Ира.

А теперь и на работу не тянет. Сбежал на край света, к острову Тиран.

Служащий пляжа убрал пустые бокалы, очистив столик. Он закурил, повернувшись лицом к морю. Лучше бы они не встретились. Или бы он так и не узнал ничего. Остались бы те же проблемы — Вика, Ира. Эти женщины не были ему так дороги, как Света, и можно было принять решение, руководствуясь здравым смыслом. Но письмо Светы лежало у него в кармане, и забыть об этом уже нельзя.

Господи, ну почему эти женщины предпочли его другим мужчинам? Почему решили рожать именно от него? Что, все остальные вымерли? Или он такой хороший производитель? Так нет же, рожают, не спросясь, сами воспитывают, а записывают детей на него. Ира так же поступит, он уверен! Неделю назад одного ее известия о беременности было достаточно, чтобы запаниковать, а сегодня, когда он почти уже многодетный отец, оказывается, что и с этим можно жить.

Вика — теплая, домашняя, спокойная. Никогда не попросит лишнего, все для блага семьи, но семья для нее — среда обитания. Она умеет ненавязчиво, но очень последовательно гнуть свою линию, так что в конце концов он поступает так, как она того хочет, даже если поначалу был категорически против.

Ира — собранная, деловая, вне работы — веселая, легкая, иногда слишком трезвомыслящая, даже циничная. Как-то он спросил, не угнетает ли ее то, что он женат? Она ответила: дескать, ничего не поделаешь, большинство мужчин полигамны. Говорила об этом с некой гадливостью, но мирилась с таким положением вещей. Во имя чего? Ради ребенка? Из-за карьеры?

Светка… Светка — самая непостижимая женщина в его жизни. Женщина-загадка. Какая она? Он и сейчас этого не знает. Она может быть и строгой, и легкодоступной, и злой, и покорной. Она написала такое понятное, ясное письмо, а он все равно не может осмыслить его до конца. Словно что-то ускользает от его понимания.

Наверное, они живут скромно. Это их первая поездка за границу. Может, поэтому Таня так восприимчива к новым впечатлениям и так радуется всему. У его сына есть все, и даже больше. И ему никогда ничего не хочется. Все же детей нужно воспитывать не в роскоши. Таня в детстве была лишена многого, поэтому сохранила способность восторгаться красотами моря или витым браслетом. И то, как она обняла его на прощанье и крепко поцеловала, говорит о том, что она обрадовалась, увидев отца, пусть и бросившего ее еще до рождения.

Солнце становилось мягче, день шел на убыль. Впереди последний день отдыха, день, за который нужно прийти к какому-то решению.

А он сидел, уставившись в море, пил пиво и в который раз читал ее письмо…

«Здравствуй, мой любимый!

Если ты читаешь это письмо, значит, сегодня ты покидаешь Египет. Хотя, возможно, ты читаешь его раньше, когда, обеспокоенный тем, что не смог нас найти, ты подошел справиться у портье. Если так, то, наверное, ты сначала отправился к нам в номер и, убедившись, что нас там нет, спрашиваешь, откуда мы и как нас найти.

Тебе наверняка назовут фамилию Тани, и ты все поймешь. Все эти годы я считала, что ты знаешь о ее существовании, но трехдневное общение с тобой убедило меня в обратном. Ты слишком плохой актер, чтобы так хорошо притворяться.

Знаешь, тогда, много лет назад, я написала тебе письмо и думала, что ты получил его. Теперь я понимаю, что ты так ничего и не узнал.

Я очень оскорбилась, когда ты не только не ответил, но даже ни разу после этого не захотел меня увидеть. Это как-то не вязалось с моим представлением о тебе. Потом я узнала, что ты женился. Женился так быстро! Я попыталась возненавидеть тебя, но не стала унижаться, разыскивая.

Помнишь тот вечер на старой даче у Марины, когда ты приревновал меня к Ромке? Я вышла на улицу, потому что мне стало плохо. Меня страшно тошнило. Рядом случайно оказался Ромка — вышел покурить. Он достал воды из колодца, помог мне умыться. Решил, что я выпила лишнего. А я вообще тогда не пила, но тошнило меня весь день. Сначала я подумала, что съела чего-то в столовке. А потом, уже на даче, у меня появилось подозрение, о котором я не спешила никому говорить. Ты увидел нас, когда мы вошли с улицы, и Ромка поддерживал меня за плечи. Я заметила, как вытянулось твое лицо, и ждала очередного скандала. Но в тот вечер ты сдержался.

На следующий день я отправилась в студенческую поликлинику. Врач подтвердила, что я действительно беременна.

Ты знаешь, вот сейчас пишу эти строки и волнуюсь, как тогда.

Я не испугалась, я обрадовалась, потому что знала, что успею и практику пройти, и госэкзамены сдать до родов, а в тебе я была просто уверена. Ты столько раз говорил о нашей женитьбе как о чем-то давно решенном, что у меня не было повода ни на минуту усомниться в тебе.

Мне так хотелось красиво преподнести тебе эту важную новость! Поэтому, когда ты набросился на меня, упрекая в легкомысленности и доступности, я так растерялась, что даже не знала, что ответить на твои глупые обвинения. Мне стало обидно, что ты мне не веришь, и я решила подождать, пока ты успокоишься, чтобы новость о нашем ребенке не прозвучала впервые в дурацкой ссоре.

Не знаю, что побудило тебя не повидаться со мной до отъезда на практику. Ты спрашивал о Борисе. Да, я помню, он пытался ухаживать за мной в то время. Но, по-моему, ты знал, что он меня никогда не интересовал. Господи, ты снова вынуждаешь меня оправдываться! Впрочем, если тебе хочется думать иное — пожалуйста!

Я пишу это письмо, зная, что мы больше не увидимся. Поэтому мне нет смысла врать.

Ты уехал в Воронеж, а нас отправили в Душанбе. Для меня этот восточный город был кошмаром. Токсикоз ужасный, дикая жара, да еще и твое молчание. Я чуть с ума не сошла! По состоянию здоровья меня отпустили раньше. Я уехала к маме, все ей рассказала, а тебе написала письмо. В нем я не просила тебя приехать — просто сообщала, что скоро у нас будет ребенок, и предоставляла тебе право выбора: быть со мной или не быть. Потом я узнала о твоей женитьбе. Я поняла, что ты сделал выбор.

Вот и все.

Таню я записала на твою фамилию. Посчитала, что имею на это право. Я никогда не забывала тебя. Это из-за Тани. Она так на тебя похожа! И лицом, и фигурой, и характером; в ней словно вообще ничего нет от меня. Она такая же своенравная и упрямая, как ты, такая же ласковая и доверчивая и так же ревнует меня ко всем, кому я уделяю внимание (она и к тебе меня приревновала). Поэтому, живя не с тобой, я все равно была с тобой.

Ты знаешь, Таня догадалась сама. Сегодня вечером она вдруг спросила меня: «Мама, это что, мой папа?» И мне пришлось ей все рассказать. Очень боюсь, как бы завтра перед отъездом она не выкинула чего-нибудь. Если она пойдет к тебе с этим — вы вместе сведете меня с ума!

Мы долго жили с ней вдвоем. С таким ребенком трудно устроить свою личную жизнь. Три года назад я вышла замуж. Он хороший человек, я тебе говорила. И с Таней у них дружеские отношения.

Очень прошу тебя, не ищи меня. Я тебя больше не виню. Я знаю, ты не прочел моего письма. Ты не бросил бы меня, знай все. Значит — не судьба. Я всегда помнила тебя и еще очень долго ждала, я десять лет прожила одна с дочкой, не теряя надежды, что ты захочешь меня увидеть, хотя бы узнать, как я, где я. Но ты не нашел меня.

Сегодня, когда ты плавал в бассейне и взглядом ревнивого мужа следил за мной, я подумала: может, и к лучшему, что ты не прочел моего письма. Кто знает, каким бы получился наш брак. Может, мы давно стали бы раздражать друг друга и жили, постоянно скандаля. Сам знаешь — брак и любовь не всегда одно и тоже.

Все же я рада нашей встрече. Мне трудно было жить с мыслью о том, что ты так легко предал меня. Теперь я думаю, ты просто не сумел простить. Ты слишком любил меня. От такой любви люди убивают друг друга.

Прощай, ласковый мой тиран».

Когда мне было года четыре (читать я научилась позже), я заявила, что, когда вырасту, стану писательницей. Не помню, почему я так решила. Говорят, «устами младенца глаголет истина». Возможно, именно это детское желание наложило определенный отпечаток на мою жизнь.

Отнюдь не претендуя на особое видение жизни, я просто пишу о том, что мне близко и интересно, и если это будет так же близко и интересно моим читателям — я буду счастлива.

Лидия Лукьяненко