Всё как есть

ОКТЯБРЬ Тело пахнет керосином

Для приготовления орехово-керосинового экстракта, или Тодикампа, в домашних условиях берутся зеленые грецкие орехи, достигшие так называемой молочной спелости. Их режут каждый на четыре дольки и пропускают через мясорубку. Готовится такое количество сырья, чтобы оно заполнило две трети литровой стеклянной банки. Подготовленную емкость заполняют доверху очищенным керосином. Желательно для приготовления взять не обычный, а так называемый авиационный (дистиллированный) керосин и подвергнуть его предварительной очистке. Затем банку плотно закрывают полиэтиленовой крышкой и дают содержимому настояться в темном прохладном месте в течение трех недель. По прошествии трех недель жидкость процеживают через четыре слоя марли, а остатки растительного сырья тщательно отжимают через марлю.

Тодикамп применяется для профилактики инфаркта, нормализации работы печени, как антираковое средство, а также при очищении организма.

(По книге В. Казьмина «Очищение и лечение керосином».)

— Мы закрываем лавочку, — сказал Володя Брянский, когда очередные съемки закончились, приглашенные участники разошлись и мы разбирали декорации.

По произведенному эффекту эту фразу можно было сравнить со знаменитой репликой: «К нам едет ревизор». Каждый застыл там, где он стоял, разинув рот и хлопая глазами. Брянский поглядел на нас и расхохотался.

— Здорово! А знаете, Станиславский именно так и ставил первую сцену «Ревизора». Актеры никак не могли ее достоверно сыграть. Тогда Станиславский собрал всю труппу и сказал: «Господа, я должен сообщить вам пренеприятное известие: наш театр закрывают».

— Уф, ну ты даешь! — выдохнул Славка Черепанов. — Так это типа репетиция, да? А что ставим?

— Вообще-то я серьезно, — вздохнул Володя. — Эту лавочку мы таки закрываем.

— Да объясни в конце концов по-человечески, — рассердился Черепанов. — Что мы тебе — мертвые души?

— Ребята, мне пока нечего объяснять, я до конца не додумал. Но программа исчерпала себя. Она была хороша в течение полугода, но хорошенького понемножку. На канале тоже так считают.

— То есть съемки окончены, всем спасибо? — уточнил Славка.

— Съемки окончены, всем пожалуйста. Я не собираюсь с вами прощаться. Ни с тобой, Славик, ни с Катей.

— А как же?

— Будем делать что-то другое. Пока точно не знаю. Катерина, зайди ко мне ненадолго.

Ну вот, сподобилась. Уже несколько месяцев мы встречались только на съемочной площадке.

— Я знаю, как ты занята, — сказал он без предисловий, когда я прикрыла за собой дверь. — Если захочешь с нами расстаться, я тебя держать не буду. Но мой будущий проект связан с тобой. Что скажешь?

— Ничего не скажу. Пока только послушаю.

— Да нечего еще слушать! Но я, понимаешь, засиделся в студии. Моя основная профессия — оператор, а я камеру уже сто лет в руках не держал. Хочется поездить, поснимать, и чтоб это было со смыслом. И я смотри что подумал. Есть одна тетка в Абхазии. Живет где-то на отшибе, даже не в деревне, а в своем отдельно стоящем доме, в национальном парке. У нее сад грецких орехов, вокруг косули ходят, зайцы бегают. Мы снимали ее когда-то в девяносто даже не помню каком году. Но тогда шла война, было совсем другое. А теперь я вдруг вспомнил. Если она еще жива, было бы интересно…

— Ну а я при чем?

— Вот — при чем ты! Эта бабушка делала всякие смешные штучки из орехов и ореховой скорлупы. Не для продажи, а так. Тогда нам это не нужно было, а сейчас я подумал: мы с тобой к ней едем, снимаем ее, природу, эти орешки, слушаем ее рассказы о жизни. Это только один сюжет. Потом находим еще какого-нибудь умельца с интересной историей. Едем к нему. Вот и проект. Он не отнимет у тебя много времени — мы будем делать один сюжет в месяц, на съемки вместе с дорогой максимум неделя, а канал заплатит дороже, потому что это живая жизнь, а не говорящие головы с голыми ногами.

Это мои, что ли, ноги кого-то не устраивают? Когда-то с ними все было в порядке.

Я сидела и злилась. Я ведь уже давно твердила этому козлу про своих мастеров с их игрушками и талисманами. Тогда он воротил нос и отговаривался форматом. А сейчас до него доперло, и теперь это проект великого продюсера Брянского, а Катя вроде оруженосца, камеру таскать.

— Камеру ты не поднимешь, она тяжелая, — спокойно сказал Володя.

— Тогда не понимаю, зачем я нужна.

— Затем, что кто-то должен быть в кадре, говорить с человеком, ходить по его дому, брать его поделки в руки. Это твоя экспедиция, вещи для твоего магазина. Мы сделаем мостик от «Шара удачи» к этой программе, и мостиком будешь ты. Мы назовем ее как-нибудь вроде «Путешествие за удачей».

После слов «кто-то должен быть в кадре» я пожалела, что со мной нет какого-нибудь талисманчика из резного камня, какими промышлял один мой поставщик с Севера. За это «кто-то» я бы обязательно залепила Брянскому в глаз чем-нибудь потяжелее. Но то, что он рассказал дальше, мне понравилось. Я не понимала только одного. Вроде как все кончено, меж нами связи нет. Как же мы поедем вдвоем в экспедицию? Будем соблюдать политкорректность, класть посередине обоюдоострый меч? Или?..

Или! Володя посмотрел на меня так, что все вдруг стало ясно. Это был тот же хорошо мне знакомый робкий взгляд неуклюжего валенка, который боится подступиться к изящной вечерней туфельке. Неужели он просто-напросто стеснялся все это время? Но чего? Тогда хотя бы это был лишний вес, а сейчас что?

Я не стала задавать ему вопросов. Если мы поедем куда-то, то времени на разговоры будет более чем достаточно. Я еле удержалась, чтобы не крикнуть: когда едем?

— Так ты согласна? — спросил он, не дождавшись ответа.

Ну и кретин.

— Знаешь, я как-то с девушками не умею. Мне всегда кажется, что им это совершенно не нужно. Не только секс, а вообще — отношения, свидания, асисяй всякий. Нет, есть такие, которым нужно, они замуж хотят и все такое. Но эти мне обычно не нравятся. А есть самостоятельные, независимые, со своими интересами, магазинами. На что я им сдался? На что им вообще мужики? Ну, может быть, для развлечения. Но развлекаться им некогда. Все дела, все бизнес.

Он почти слово в слово повторял то, о чем говорили девки в профилактории. И с чем я, кстати, тогда соглашалась. А сейчас мне хотелось смеяться, потому что эту чушь нес Володька Брянский с его серыми глазами и могучими плечами, обтянутыми брезентовой курткой.

— Тогда мы ездили за город, все было по-другому. Ты была маленькая, беззащитная, и получилось естественно. А потом вернулись, и все по-старому. Ты по своим делам бегаешь, я по своим. Вокруг тебя мужики только рот разевают, а ты их даже не замечаешь. Ну, я и решил, что лучше пешком постою.

Он начал говорить, когда мы уже изрядно отъехали от Москвы. И были сейчас где-то на уровне того места, где летом заблудились в лесу. Уже мелькнула под мостом темная, по-осеннему хмурая Ока. На обочинах нахохленные тетки продавали тульские пряники. Я приготовилась к тому, что мы так и почешем молча до первой остановки. Но тут Володя открыл рот и сказал то, что я уже не надеялась услышать:

— Но потом я так заскучал по тебе. Какое-то время держался, потому что работа, я ведь тоже трудоголик. Но тут чувствую — абзац. Тошно, душно, сейчас сорвусь, или пить начну, или есть, что еще хуже. Если снова вес наберу, то все пропало, не видать мне Кати. Но в Москве ничего не получится. Значит, надо хватать ее и куда-то ехать. Если откажется — ну, тогда все понятно, тогда больше не рыпаться.

— И поэтому ты закрыл программу? — не выдержала я.

— Ну и что? Герцог Бекингем ради любимой женщины объявил войну Франции.

— По-моему, не ради женщины, а ради подвесок. Он спасал ее честь.

— А я твою не спасаю? Лучше было бы, чтоб все в городе, в студии, у прохожих на виду?

— Ты даже не представляешь, насколько мне это все равно — на виду или не на виду.

— Значит, ты еще не телевизионный человек, Катя. Не догоняешь. Тебя ведь публика и группа так любят, пока ты недостижимая звезда. Упала с неба на передачу и снова исчезла. А если ты станешь любовницей продюсера — тогда совсем другое дело. Тогда понятно, почему ее снимают. И вовсе она не такая уж обаятельная и привлекательная, просто спит с кем надо.

— А то, что она ездит в экспедицию с кем надо — это ничего? — съехидничала я.

— Чего, конечно. Но это все-таки меньшее зло. К тому же если ты не захочешь, ничего не будет. Мне достаточно того, что ты сидишь рядом и слушаешь меня, говоришь со мной. Смотри, вот и Тула.

— Вижу. Давай заедем в Ясную?

— ???

— Я говорю: заедем в Ясную Поляну.

— Придется делать круг, — сказал он осипшим голосом.

— Значит, сделаем круг, — сказала я.

Когда мы добрались до гостиницы, уже стало смеркаться и пошел дождь. Он колотил по оконному стеклу, лился по нему бесконечными потоками, и мне почему-то стало так грустно, что в номере я долго-долго плакала, насквозь промочив Володькино голое плечо. И только на следующий день, когда выглянуло солнце и мы, захлебываясь счастьем, ехали по сияющей утренней дороге ему навстречу, мне стало ясно, что это я прощалась со своей свободой. Я больше не хочу быть одна, я хочу, чтобы рядом был этот большой серьезный мальчишка. Пусть он зудит о своем, изводит глупыми подозрениями и даже — о, ужас! — лезет ночью. Как это ни позорно, но я хочу, чтобы так было.

Не потому, что я боюсь одиночества или еще чего-то там, о чем пишут в женских романах. Я бы спокойно прожила одна еще сто лет, до скончания жизни. Но мне с ним хорошо.

— Кать, ты замужем была? — спросил вдруг Володька.

— Нет. А что?

— А я был. В смысле, женат.

Вот это номер — покруче взятия Зимнего.

— Хочешь знать, кто моя бывшая жена?

Сказать, чтоб я так уж особенно хотела, было бы оч-чень сильным преувеличением. Но если продюсер Брянский начал говорить, его уже не остановишь.

— Только не удивляйся. Это…

И он назвал популярную телеведущую, которую я видела редко, но имя ее было мне, конечно, знакомо.

— Мы вместе учились. Я на операторском, она на актерском. А у нее папа режиссер, хорошая семья. Он и привел меня на телевидение. В общем, знаешь, как-то все казалось правильным.

— А дети у тебя есть? — спросила я с внутренним содроганием.

— Нет, детей нет.

— Слава богу! — вырвалось у меня.

— Почему?

— Потому что, если у человека есть дети, а он ведет себя так, как будто их нет, никогда о них не говорит и вообще… Это ужасно.

— Значит, по-твоему, если дети, то надо всем вокруг рассказывать, какие они замечательные и как ты их любишь?

— Ну да. И как они кушают, и как они какают, и сколько двоек получили. И таскать авоськи с яблоками и йогуртами, и хвастаться на работе купленными платьицами и маечками, и водить их в театры, и жаловаться на дебильные мультики и дорогие игрушки.

— Какой кошмар то, что ты говоришь. Это так ведут себя твои подруги, у которых есть дети?

— Нет, совершенно не так, — ответила я, вспомнив Ирку. — Но это неправильно.

— А я считал тебя феминисткой, — усмехнулся Володя. Непонятно, в шутку это было сказано или всерьез. На всякий случай я решила не обижаться:

— Обзываешься?

— Ага. Нет, серьезно, неужели все до сих пор так и происходит? То, что ты рассказываешь, — это из нашего детства.

— Не знаю, Вовка, у меня ведь не было «нашего детства», — сказала я. — И очень жаль. Детство должно быть всегда одинаковым. Во все времена.

— Ого-го-го, — задумчиво сказал Брянский и замолчал.

Такое впечатление, что наш разговор зашел куда-то не туда, на невесть откуда взявшееся минное поле. Не надо было мне спрашивать лишнее. Разговор о детях мужчина воспринимает как посягательство на свою независимость. Он, конечно, дурак набитый, этот мужчина, но тут уж ничего не поделаешь. Все мужики дураки, во все времена.

— А ты бы хотела иметь ребенка? — спросил он после долгой паузы.

Сейчас рванет, подумала я. Спокойно, без паники, сапер ошибается один раз. Постарайся этого не сделать.

— Как тут можно хотеть или не хотеть? Дети приходят в этот мир, когда они сами хотят. Это нам кажется, что мы их хотим, планируем, рожаем.

— Почему кажется? Так и происходит. Хотим и рожаем. Или не хотим и не рожаем.

Сапер все-таки ошибся. Я хотела увести беседу в безопасную область философских рассуждений: мол, не собираюсь я тебя окручивать и от тебя рожать, ничего такого у меня в мыслях нет. Потому что именно так мужики реагируют на «детские» темы. Но оказалось, что Володька — о своем, и на это свое, больное и взрывоопасное, я наступила со всего размаха.

— Моя жена не хотела раньше времени иметь детей. Она только начинала карьеру, ее пригласили на канал… В общем…

— Она сделала аборт?

— Да. Но сначала она нашла противозачаточные таблетки. Для меня. Потому что ей сказали, что женские контрацептивы вредны для здоровья.

— Чушь.

— Может быть, и чушь. Но так считала ее мама. Поэтому я пил какую-то заморскую гадость, страшно дорогую, и толстел от нее. А потом все равно пришлось делать аборт. Все эти средства оказались фуфлом.

«Или она делала аборт не от тебя», — произнесла я мысленно.

— Сейчас со мной все в порядке, ты не думай, Катя.

Боже, разве я думаю?

— Но только знай, пожалуйста. На всякий случай. На будущее наших отношений. Я никогда не предохраняюсь.

— Я заметила.

— Да. И не буду. Если хочешь, занимайся этим сама.

— А если не хочу?

Мины уже рвались со всех сторон.

— Тогда не занимайся.

Ну да, мы же современные люди. Если женщина хочет ребенка — пусть рожает. Не хочет — пусть не рожает.

— Дай порулить, — попросила я. Мне уже давно хотелось попробовать водить джип. Да и надо было прекращать этот бессмысленный разговор.

Но господин Брянский привык доводить все до конца.

— На самом деле я тебе соврал. Я держусь подальше от баб не потому, что… То есть не только поэтому. Просто я знаю, что женюсь на первой же, которая от меня залетит.

Хорошо, что он еще не пустил меня за руль. Сейчас бы мы точно врезались.

— Володь, давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Тебе неприятно?

— Мне непонятно.

— Что?

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Чтобы ты знала.

— Что я должна знать? Каким способом тебя затащить в загс? Это провокация. Как я докажу, что залетела от тебя не нарочно? А если вдруг я ребенка захочу, а замуж — нет?

— А ты все-таки феминистка, Катя, — вздохнул Володя. — И дура. Если вдруг — кто тебя спросит?

— Тот, кому я отвечу. И все-таки дай порулить.

— Потом, — сказал Брянский. — После того, как выйдем на трассу.

Он взял мою руку и положил себе на коленку. И этот человек говорит, что не умеет обращаться с женщинами!

— Там мотель по дороге будет, — сообщил он, помолчав.

— И не один. Но так мы никогда не доедем.

— Это правда. И аптеки по дороге нет.

— Ну и не надо.

— Ты уверена?

Абсолютно уверена. Я принимала таблетки уже давно, со времен Черепанова, и очередная пачка лежала у меня в походной аптечке рядом с зеленкой и каплями для носа. Но Володьке необязательно об этом знать.

Мы свернули на трассу «Дон».

Шоссе то расширялось до нескольких полос, то вдруг становилось узкоколейкой, то начинало петлять между куч строительного песка — полное ощущение, что заехали мы не на федеральную дорогу, а на стройплощадку. При этом слаломе желание вести джип у меня несколько поубавилось, тем более что вертеть головой по сторонам было куда интереснее. Справа мелькнула странная деревянная голова огромных размеров. Указатель гласил: «Куликово поле». Так вот где великая империя монголов подавилась просторами бездорожной Руси!

Монголы никогда не мылись, сообщила я Брянскому, чтобы не молчать. У них была пословица: «Кто смывает с себя грязь, тот смывает свое счастье». А ели они сырое мясо, которое несколько дней возили под седлом.

— Сырое мясо — это хорошо, — пробормотал Володька. Ну да, я и забыла, что имею дело с поклонником сыроедения.

Но ели мы все же не сырое мясо и не заячью капусту, а вполне цивильный обед в забегаловке под Воронежем. Одна бы я не рискнула войти в пыльную придорожную хибару, но оказалось, что готовят там очень даже ничего. Только хлеб был не похож на московский ни вкусом, ни цветом.

Брянский с некоторым скрипом пустил меня за руль на мокрой дороге, при этом снова ворча что-то о феминизме. Пришлось объяснить непонимающему товарищу, что я вожу машину с пятнадцати лет и даже участвовала в женском ралли. Если он считает это проявлением феминизма, то с его стороны это проявление кретинизма, но мне все равно.

Дорога была ужасно узкая, но прямая как стрела. Пирамидальные тополя окончательно сменили елки. Города и деревни мелькали, словно спицы в колесе. Краснодар проехали уже в темноте. С температурой творилось что-то странное. Перед закатом мне казалось, что стало теплее, чем в Москве или в Ясной, но с уходом солнца тут же повеяло холодной осенью.

— Мы поднимаемся, — прокомментировал Володя. — Впереди перевал. В горах всегда холоднее. Как насчет шашлыка в Джубге?

— А ты не боишься наедаться мясом? — удивилась я.

Он помотал головой:

— Сейчас начнутся разгрузочные дни. Во-первых, во время работы я почти не ем, а во-вторых, как побегаешь день с камерой — два кило зараз сбросишь.

Приближалась полночь, но в придорожном кафе нас как будто ждали. Официант, он же повар, был юн и трогательно пьян.

— Дальше поедете или вам комнату найти? — спросил он, когда мы рассчитались.

— Ты как, устала? — поинтересовался Володя.

— А нам далеко еще?

— До конца сегодня не доедем. Тем более что пограничники ночью не работают. Но лучше продвинуться как можно дальше.

— Давай продвигаться, — ответила я, как настоящая феминистка, не привыкшая уступать мужчинам.

— Тогда счастливого пути, — официант зевнул. — Если шашлык понравился, заезжайте на обратном пути.

— А что, обратно мы этой же дорогой поедем? — спросила я, когда мы уселись в джип.

— Другой нет. С одной стороны горы, с другой море.

Вот это да! На море я и не рассчитывала!

Море обрушилось на нас запахами уже через полчаса. Оно было где-то рядом и обдавало влажной, йодистой духотой.

— Слушай, а купаться сейчас можно? — спросила я.

— А почему нет?

Так, а как же без купальника?..

Дорога петляла по ущельям. Мы спускались все ниже, и становилось все теплее. Подумать только, в Москве сейчас дождь и промозглая сырость!

У поселка со странным названием Лоо Володя съехал с трассы. Обогнув ветхие двухэтажные домики, мы уткнулись в заросли южной растительности. Море шелестело почти под ногами.

— Ну что — купаться? — Брянский открыл дверь и выпрыгнул на гальку.

— Только мне не в чем…

Он засмеялся. Пляж был пустынен, как лунный пейзаж.

Когда мы вышли из воды, воздух казался еще теплее. Глаза слипались, и я еле дождалась, пока Володька разложит сиденья джипа. Но тут в ночи замаячил огонек сигареты.

— Я извиняюсь, конечно, но у человека есть право на чуть-чуть комфорта, — произнес глуховатый голос.

— Тебе чего, отец? — спросил Володя ночного незнакомца.

— Я к тому, что жена умерла три года назад, а Роза уехала в Краснодар учиться. Я все равно должен сторожить сарай с водными мотоциклами. Мой дом в пятидесяти метрах, подъезд так себе, но комнаты чистые. Белье после прачечной. Прошу столько, сколько вам не жалко. Ключи утром занесете вот сюда в сарай, меня зовут Арсен. Кстати, и за джипом посмотрю.

Мы переглянулись. Перспектива выспаться на чистой кровати мне очень понравилась. Но идти к первому встречному?!

— Вы посмотрите, а потом скажете.

На пороге небольшой квартиры я поняла, что никуда уже отсюда не уйду. Хата сторожа сияла какой-то простотой и чистотой. Две узких кровати стояли в разных комнатах. Окончательно решил дело царский жест, каким Арсен достал из шкафчика круглую лепешку.

— Хотите сейчас, хотите за завтраком. Чайник на плите, сахар и чай — вот тут. Кофе только растворимый. Телевизор, извините, не работает, надо в Сочи везти в ремонт.

На голове у него была круглая войлочная шапочка, а глаза были печальны, как у Шарля Азнавура.

— Как ты думаешь, здесь все пускают в дом чужих? — спросила я, когда джип снова выехал на трассу.

— Многие. Здесь это бизнес. Плюс кавказские традиции: гость — это святое.

Как же сочетаются бизнес и традиции? Разве только и то и другое одинаково свято…

Солнечная Абхазия встретила нас дождем и туманом. Но Володька уверял, что в национальном парке микроклимат и там всегда ясно.

В первом же кафе к нашему столику подошел человек:

— Судя по номерам машины, вы из Москвы.

— Конечно.

— Я закончил МИРЭА когда-то. Сейчас в моей стране нет ни радиоэлектроники, ни автоматики. Зато есть отличная мамалыга, я уже попросил Адика приготовить.

Мужик не втирался в компанию, наоборот, помахал рукой и укатил на раздолбанной «Волге». Адик принес мамалыгу, оказавшуюся вкусной кукурузной кашей. Я подумала, что если кавказское гостеприимство и дальше будет таким калорийным, то мне придется тоже бегать по горам с камерой, чтобы не стать поперек себя шире.

— За все уже заплачено, — сказал Адик, когда Володя достал бумажник.

— Кем заплачено?

— Саша так сказал, — Адик кивнул на дорогу, по которой умчалась «Волга». — Не обижайтесь, здесь так принято.

Здесь было принято платить российскими рублями, говорить по-русски и заправлять автомобиль из трехлитровых банок, которыми торговали прямо у палаток с едой.

Джип повернул налево, и мы стали удаляться от моря. Рядом потянулась рощица высоких стройных деревьев.

— Угадаешь, как называется?

Ему нравилось быть гидом в этой стране чудес. Тем более, что я действительно ничего тут не знала.

— Это секвойя. Она растет только в Штатах. Там есть рощи, где секвойям более двух тысяч лет. А эти посадили ради эксперимента лет пятьдесят назад. Можно сказать, они младенцы.

Младенцы качали верхушками метрах в сорока от земли.

Очень скоро дорога уперлась в шлагбаум, у которого курили какие-то вооруженные люди в пятнистых майках. Идиллия кончилась, подумала я без удивления.

— Ва, кого вижу! — один из охранников перекинул автомат за спину и распростер руки навстречу Володе. — Снова в солнечную Абхазию? А мне Саша позвонил, я не поверил.

— Какой Саша? — Брянский с улыбкой дважды приложился к колючим щекам абрека.

— Племянник мой, ты не узнал? Вы его в кафе утром встретили. Он вас мамалыгой угощал.

— Ну да, вы же тут все родственники, Вахтанг, — рассмеялся Володя. — Как дела, дорогой? Все живы-здоровы?

— Все в порядке, слава богу. Ты к Нино? Она здорова, два дня назад я ей лепешки отвозил. Заезжайте на обратном пути, я буду здесь, только заступил. Я теперь в охране национального парка работаю.

— Откуда ты его знаешь? — спросила я, когда шлагбаум скрылся в зеркале заднего вида.

— Здесь все друг друга знают, — польщенно улыбнулся Володька. — Когда-то я работал для Ройтерса, был так называемым стрингером. Это такие отвязанные операторы, которые живут на войне. И в прямом, и в переносном смысле. В одной горячей точке заканчивается, они перебираются на другую. Здесь тогда шла война. Вахтанг был в Гагрском батальоне. Его ребята фактически остановили грузин. Хотя у него отец грузин. Знаешь, родственники действительно стреляли друг в друга. Ладно, это не самая веселая тема. Давай лучше я тебе водопад покажу.

Интересно, почему Ройтерс, а не Рейтерс? Наверное, профессиональное, как компАс у моряков.

Асфальт кончился, дорога стала подниматься в горы, и было ощущение, что кто-то специально посыпал ее крупными булыжниками. Пыль поднималась выше крыши джипа.

Водопад мы услышали издалека. А вот увидели в последний момент. Он вынырнул из-за скалы, и я ахнула. Перед нами была стометровая скала, из середины которой вырывалась подземная река. Она с шумом падала на камни и разбивалась на тысячи мельчайших брызг, которые ветер бросал в лобовое стекло.

— На два метра выше Ниагарского, — гордо прокричал Брянский. — Только Ниагарский гораздо шире. Зато этот красивее, правда?

Мимо нас, урча, проехал большой лесовоз, нагруженный огромными бревнами.

— Это бук, — нахмурившись, кивнул мой экскурсовод. — Его везут из тех мест, где живет Нино. Раньше ее муж работал лесником и деревья рубить не разрешал. Но теперь у абхазов денег нет, и они готовы даже вековые леса извести. В Турцию везут, морем. Все полулегально. Ну, пора, уже чуть-чуть осталось.

Все-таки поразительно, что мы пустились в этот дальний путь, до последнего момента не зная, застанем ли Володькину знакомую. Наверное, именно так и делаются крутые проекты, но мне это казалось довольно странным и непродуманным. Про себя я подозревала, что главная цель экспедиции — наши ночи в случайных комнатах и дни в пути и разговорах. Интересно, вернувшись в Москву, мы опять разбежимся по своим делам, по своим углам? Если, конечно, я не залечу и Брянский на мне тут же не женится, как грозился. Но я не залечу.

Рядом с избушкой Нино в ущелье бежал ручей. Сам домик почернел от времени. Горный лес стоял чуть поодаль, но на заросшей травой полянке росло несколько деревьев. На некоторых я с удивлением увидела плоды. Груши! Маленькие, наверное дикие. На моих глазах крупная сойка схватила одну грушу и куда-то унесла. А вот и грецкие орехи!

Бесконечный гул дороги вдруг сменился тишиной, полной птичьих голосов. Время здесь текло по-другому или не текло вообще, застыв вечным летом, как в саду у старушки, умевшей колдовать, той самой, к которой попала Герда в поисках Кая.

Очень похожая на эту андерсеновскую старушку, седая и энергичная Нино встретила нас на пороге спокойной улыбкой, как будто Володя только вчера был у нее в гостях.

— А я как раз сегодня думала — когда приедешь? — сказала она, целуя его в щеку. Брянский нагнулся и погладил маленькую женщину по спине.

— Это твоя подружка? — она прищурилась в мою сторону.

— Подружка, коллега и боевой товарищ. Называется Катя, — охотно сообщил мой продюсер, не давая мне раскрыть рот. Хотя я могла бы и сама сказать, как я называюсь.

— Ну, идемте в дом.

Дом Нино состоял из одной большой комнаты, где она спала, ела и принимала гостей, и многочисленных, довольно хлипких пристроечек. Еда готовилась на печке, воду брали из ручья. Был у Нино маленький огородик, коза, пара куриц и запущенный сад с ореховыми и фруктовыми деревьями. К моему удивлению, на покосившихся полках в комнате среди старых книг стояло несколько недавно изданных. Стены были увешаны горными и лесными пейзажами. Я спросила, кто это рисовал, и Нино скупо ответила: друзья. Значит, не так уж одиноко она здесь обитает.

Зверьки и человечки из грецких и каких-то других, неведомых мне орехов и шишек действительно были забавные. Правда, я сомневалась, что кто-то их купит без разъяснительной работы: от чего они помогают и какое счастье приносят. Но Нино пока их и не продавала, а Володя предупредил, чтоб до поры до времени я об этом не заикалась.

Мы поужинали необыкновенно густой и жирной сметаной с пышным белым хлебом (как видно, начинались разгрузочные дни) и легли спать в крошечной проходной комнатке перед верандой. От того ли, что комната была проходная, от скрипа ли ореховых деревьев за окном и скрипа железных пружин под матрацем или просто от пьянящего воздуха и усталости, но мы заснули сразу, отвернувшись в разные стороны и даже не сделав попытки друг к другу подкатиться.

А утром, когда я проснулась, Володьки уже не было. Во дворе журчал его голос и мягкий хрипловатый смех Нино. Я выглянула и увидела только Володины ноги и туловище: голову закрывала большая видеокамера.

Володя Брянский — оператор оказался совсем другим, незнакомым мне человеком. Он был неутомим, как Железный Дровосек, любопытен, как Буратино, и стремителен, как Спайдермэн. С десятикилограммовой камерой на плече он носился по двору, ставил Нино то там, то сям, заставлял ее то говорить, то улыбаться, то стоять с задумчивым видом. Потом наступила моя очередь. Меня он замучил почти до слез — мне никак не удавалось заинтересованное, умиротворенное и одновременно естественное выражение лица. Опыт ведения студийной передачи, где надо было строить глазки участникам и зрителям, здесь не помогал, а только все портил. Я понимала это, но ничего не могла с собой поделать — меня ведь так учили, и не кто иной как мой дорогой продюсер. После очередного призыва: «Да сделай же естественное лицо, черт тебя дери!» я чуть не сорвалась на истерику, но Брянский нового формата этого даже не заметил.

Наконец Нино прекратила издевательство, позвав нас завтракать. Мы пошли в дом, но Володя по дороге застрял у какого-то куста, усыпанного фиолетовыми цветами, начал скакать вокруг него с камерой и от завтрака ухватил лишь яблоко — не потому, что еда кончилась, а потому, что времени было жалко.

Мы с горем пополам записали мой разговор с Нино, ее рассказ о старом буке, который она выхаживала после огнестрельной раны — кто-то разрядил в него автомат, пули пробили ствол, и бук начал сохнуть и болеть; сняли панораму дома и окрестных гор, и Брянский начал собираться в пеший поход на водопад. Нино еле отговорила его перенести путешествие на завтра — отправляться надо с самого рассвета, потому что дорога непрямая, по лесу, и сегодня мы рискуем не вернуться до темноты.

— А если завтра дождь? — недовольно буркнул Володька.

— Здесь же микроклимат, — ехидно напомнила я.

Он посмотрел на меня так, как будто впервые сегодня увидел. Навел на меня камеру, на этот раз не требуя естественного лица. И скомандовал:

— Ну тогда пойдем в лес, что ли.

В лес мы шли, разумеется, для съемок, и я это понимала. Правда, в душе теплилась надежда, что в съемках будет какой-то перерыв. Надеялась я не напрасно — перерыв случился. В густой траве все произошло примерно так же, как летом среди березок Ясной Поляны, но в ускоренном темпе — на цейтрафере, как это называется в кино. Мне казалось, что Володя даже жалеет, что в этот момент не может держать камеру. И когда я открыла глаза, он уже оглядывался по сторонам в поисках интересного кадра и ракурса, а потом подтянул к себе десятикилограммовое чудовище и начал что-то снимать лежа, сквозь траву, ревниво царапавшую его распахнутую грудь.

Возвращаясь домой, мы снова приземлились под каким-то кустом, и я чувствовала себя каким-то тренажером для снятия творческой энергии, которую могучий организм моего продюсера вырабатывал с избытком. Он выплескивал в меня то, что перехлестывало через край, не умещаясь в съемку. Сказать, что меня это задевало или обижало — пожалуй, нет. И это было еще более странно. По всему я должна была обидеться. Но мне было просто грустно. Я примеряла на себя роль женщины, вся жизнь которой — в интересах ее мужа. Только примеряла — но какая это была тоскливая, серая роль! Неужели, неужели?.. Нет, об этом даже подумать немыслимо!

— Надо лечь пораньше и завтра с самого рассвета — на водопад, — заявил Володя, когда мы возвращались из леса на склоне дня. Теперь он говорил со мной какими-то безличными предложениями, без обращения: надо лечь, надо встать.

Надо так надо. Но до рассвета мы еще застряли на полдороге и долго снимали закат.

А наутро я проснулась в плотном горячем облаке температуры и с обложенным горлом. То ли сказались наши «перерывы» на голой земле, то ли моя вечерняя головомойка, которую я устроила себе холодной водой из ковшика.

— Ангина, — сказала Нино, заглянув в мой послушно открытый рот.

— Ну, вы разберетесь без меня? — нервно спросил Брянский, переминаясь за ее спиной.

— Разберемся, Володя, разберемся, иди. Карту не забудь и помни — возвращаться надо не позже четырех, иначе до темноты не успеешь. Поесть-то возьми!

Володя отмахнулся. Никакого «поесть» он, разумеется, не возьмет. Будет ему повод вспомнить наше июньское сыроедение. Интересно, растет ли в здешних лесах заячья капуста?

— Сейчас будем лечиться, — объявила неунывающая Нино. — Поставлю тебя на ноги за один день. Хочешь, поспорим?

Надо было мне поспорить, потому что она бы проиграла. Но мне было слишком фигово. Я почти не замечала, что Нино капает мне в нос, какие компрессы кладет на горло и чем заставляет полоскать его на крылечке. И у капель, и у полоскания, и у компрессов был какой-то знакомый и совсем не лекарственный запах, который я улавливала даже сквозь насморк. Но мне было все равно. Я болею редко, но метко, и температура опрокидывает меня в почти бессознательное состояние.

— Нино, чем пахнет? — спросила я, когда жар чуть-чуть отпустил и мы с ней сидели на крыльце, любуясь багровым закатом. Володя должен был быть уже где-то на пути к дому.

— Все-таки пахнет? — сокрушенно уточнила она, закутывая меня в толстый платок из козьей шерсти. — Я принюхалась, наверное. Но ты не думай, все очищено и проверено. Это керосин, Катя.

— А? — только и сказала я.

— Да не переживай ты так. Керосин — отличное лекарственное средство, давно известное. Я тебе книжку дам почитать, чтоб ты не волновалась.

Книжка была тоненькой брошюрой московского издания. Я открыла ее и выронила из рук в неожиданном приступе слабости. Тяжелый, как ватное одеяло, сон навалился так внезапно, что Нино еле довела меня до постели.

Я открыла глаза, когда солнце уже стояло высоко. Температуры вроде не было, но чудовищная слабость сковывала тело.

Туалет у Нино был на улице. Хватаясь за кровать и стенки, я встала и добрела до крыльца. Во дворе было пусто и тихо, не слышалось ни голосов, ни стрекотания камеры. Куда они ушли? Наверное, в лес, что-то снимать.

— Ну как, лучше?

Я опять задремала, на этот раз сидя на нагретой ступеньке террасы. Нино стояла надо мной, загораживая солнце. Она была одна.

До меня только сейчас дошло, что Володька не вернулся с водопада, не ночевал дома и его нет до сих пор.

— Тихо, тихо, только без слез. Ничего еще не случилось.

— Где он может быть? — спросила я, всхлипывая.

— Что значит — где? На водопаде.

— Но он же должен был вернуться!

— А он решил остаться. Мало ли что. Заночевал в лесу.

— Но там холодно, опасно, и он голодный!

— В лесу-то опасно? Что ты говоришь, девочка! Волков там нет, чужие не ходят. Зайцев Володя вроде не боится. Да и голодным не останется, лес всегда накормит. Я его, Катя, вчера и не ждала.

— Как это — не ждали?

— Да так и не ждала. Я ведь Володьку знаю. Он с этого водопада может несколько дней не уходить, такая там красота.

— А это ничего, что мы… что я тут волнуюсь?

— А это, выходит, ничего. Если мужику вожжа под хвост попала, ты его дома не удержишь. Плачь не плачь. Только лучше не плачь. Пойдем поедим, и книжку мою ты все-таки почитай.

Есть мне не хотелось. Я прилегла на гамак, который Нино развесила на солнечной стороне, и стала читать многострадальную брошюрку, подсунутую мне вчера. Она называлась «Очищение и лечение керосином».

Сначала там рассказывалось несколько душещипательных историй об излечении керосином, во-первых, гангрены у раненого солдата во время Великой Отечественной войны, во-вторых, псориаза у слишком нервного инженера, в-третьих, рака молочной железы у почтенной матери семейства.

Далее следовала краткая справка о том, что такое керосин и с чем его едят, то есть как из него готовят чудодейственные лекарства. В одном рецепте фигурировали недозрелые грецкие орехи, и я догадалась, что именно этим средством Нино пользовала меня от ангины. Ну а потом начиналось самое интересное. Подробно и обстоятельно перечислялись все болезни и недомогания, от которых спасал керосин. Начиная с гайморита, глистов и облысения и кончая туберкулезом, подагрой и, разумеется, онкологией. И тут же — способы его применения.

Чем-то эта книжка напоминала разговоры в доме моего детства о том, что человечество спасет только сырой чеснок или только купание в проруби. С одной, но существенной разницей: керосиновая брошюра была абсолютно не агрессивной, без фанатизма и наездов на традиционное лечение.

Этим она меня и купила. Или температура подействовала, не знаю. Но к концу дня (поскольку время от времени я засыпала или шла полоскать горло) я почему-то поверила в волшебные свойства керосина. А почему нет? Ведь Нино сейчас меня им лечит, и мне становится лучше! Я даже — удивительное дело — не особенно нервничала из-за того, что Володя до сих пор не вернулся. К вечеру у меня совсем упала температура и прошло горло, но слабость осталась. И тогда я согласилась с предложением Нино провести курс оздоровления с помощью орехово-керосинового экстракта и меда.

Всего-то надо было принимать по 8-10 капель экстракта до еды — каждая порция на две столовые ложки меда. Беда в том, что есть мне совершенно не хотелось. Нино сказала, что это очень кстати, можно как раз провести разгрузочный день, что тоже полезно для здоровья.

Итак, весь разгрузочный день я ела вареную картошку без соли и запивала родниковой водой. Есть картошку без соли, чтобы оздоровить организм, это совсем не то, что просто есть картошку, даже с солью. Я давилась, но глотала ее каждые три часа, держала во рту мед с керосином до полного растворения и… спала.

Наверное, это было следствием оздоровления, но на меня напала такая же неистребимая спячка, как в профилактории. Я открывала глаза только для того, чтобы впихнуть в себя порцию картошки и прополоскать горло керосиновым экстрактом. Так продолжалось целый день. К вечеру Нино заставила меня перелечь в дом, потому что ночь обещала быть холодной и я могла замерзнуть в комнатке рядом с террасой.

Ночь будет холодной! А как же Володька со своим водопадом?

Это была последняя мысль, которая вяло проползла в моем сонном сознании и растаяла. Дальше я видела только картинки, яркие, как керосиновые разводы в лужах. Я видела зеленый самолет, спускающийся с неба, и лицо летчика в больших очках. Летчик был загорелый и улыбался белыми зубами, хотя из хвоста его аэроплана тянулся жирный черный дым. Потом самолет громко рухнул за зеленый холм, и туда побежали, широко расставляя ноги, бабки с полными ведрами. Я догадалась, что в ведрах керосин, и сейчас они будут лечить раненого летчика от гангрены, как это описано в книжке. Бабки были живописные, в просторных разноцветных сарафанах, я бы с удовольствием продавала таких у себя в магазине.

Дым вылез из-за холма и заволок все небо, оно стало сизым, и из него повалили густые хлопья снега. Они сыпались на сад, где среди ореховых деревьев цвели малиновые розы. Снежинки садились на розы и таяли, а старушка с палочкой стояла посреди сада и грозила небу. Это была какая-то сказка Андерсена, но я не могла вспомнить ее название.

Далее с замиранием сердца я увидела Володьку, который брел по заснеженному лесу и тащил на себе огромную видеокамеру. На нем были только джинсы и клетчатая рубашка, снег ложился на плечи и на камеру, и я с ужасом подумала, что камера испортится и Володька этого не переживет. Тут он остановился и начал снимать водопад у себя за спиной, и это в самом деле было зрелище, потому что вода замерзала на лету и становилась разноцветной, как керосин. Теперь-то мне стало ясно, что Вовка — это мальчик Кай, и я должна его найти, потому что он заколдован ледяным водопадом. Но как же называется сказка?

Потом у меня заболело горло, и я увидела себя маленькой в квартире у бабушки. Бабушка подошла к кровати, велела мне открыть рот и помазала там какой-то вонючей гадостью.

«Не жалуйся, — сказала она. — А то родители будут лечить тебя, окуная в прорубь».

В прорубь я не хотела, мне и так было холодно. Нужно было рассказать бабушке, что сейчас во сне я видела своего жениха и это очень важно, потому что когда я его встречу по-настоящему, она уже умрет. Но бабушка отошла, взяла с полки рыжую черепаху и протянула мне. Обе они вдруг стали очень маленькими, и бабушка, и черепаха, и потонули в ярком свете. Я прищурилась, чтобы их разглядеть, — и открыла глаза.

Солнце било во все окна. Что-то капало с карниза, наверное ночью прошел дождь. Я лежала в чужой кровати с компрессом на горле, вокруг пахло керосином, а с полочки напротив кровати, притаившись между вазочками с высушенными травками, смотрела на меня рыжая черепашка. Такая же, как бабушкины черепахи, только маленькая.

Я закрыла глаза и снова открыла их. Черепаха не исчезла. Я хотела приподняться и потрогать ее, но не могла даже пошевелить рукой. Меня опять куда-то потащило, но перед тем как уйти в глубину сна, я услышала за окном что-то такое, от чего сразу стало удивительно спокойно, но не успела понять что…

— А чем тут пахнет?

Это и было то важное и спокойное, что звучало сначала за окном, во дворе, а теперь рядом со мной. Это был голос Володи Брянского. Значит, он вернулся, не замерз на своем водопаде, и с ним все в порядке.

— Катюха, ты все болеешь?

Брянский сел на край кровати, шумный, загорелый, отощавший чуть не в два раза. Серые глаза сияли на осунувшейся, но счастливой физиономии.

— А я вам меду свежего принес, был на пасеке. Ух, красота. Пасечник чуть меня не уморил своим самогоном. Ну-ка вставай, хватит симулировать.

При слове «мед» у меня во рту возник отчетливый вкус керосина — я же принимала этот чудодейственный экстракт на меду.

— Температура есть, котенок?

Володя наклонился потрогать губами мой лоб, но остановился.

— Слушай, тут какой-то запах… Чем тебя Нино лечит?

— Керосином, — прошептала я.

— Чем? — Володька так и застыл надо мной, потянувшись, чтобы открыть окно.

Я виновато похлопала глазами — а что тут можно было сказать?

— А! — он поднял с пола что-то розовое, должно быть брошюру об исцелении керосином. — Это оно и есть? Понятно.

Брянский сидел на моей кровати и листал книжечку, а я на него смотрела. Мне уже не хотелось спать. Хотелось встать, выйти в туалет, а еще больше — вымыться. Но я боялась пошевелиться. Казалось, что от каждого моего движения в воздухе распространяются пары керосина. Я уже их не чувствовала — принюхалась, но Вовка морщился и поминутно вставал, чтобы пошире раскрыть и так уже распахнутое окно.

Сначала он хмыкал. Потом фыркал. Потом хохотал. Потом захлопнул книжку, сгреб меня вместе с одеялом в охапку и весело встряхнул.

— Так ты читала этот бред? И ты согласилась керосиниться? Или ты без сознания была? Нино!

Нино куда-то пропала, наверное не хотела мешать нашему свиданию.

— Нино! — продолжал бушевать Володя. — Куда она подевалась? — Он выскочил во двор, и оттуда донесся его веселый голос: — Нино, давай баню топить, немедленно! А то у меня не девушка, а вонючий примус.

— Керосин, между прочим, авиационное топливо. На нем самолеты летают, — отозвалась невидимая Нино. Голос ее звучал неуверенно. Наверное, она боялась, что Володька ей устроит скандал из-за моего лечения-оздоровления.

— Самолеты пусть летают хоть на кефире. А я не собираюсь жениться на «Боинге».

Интересно, а на ком он собирается жениться?

— Кать, вставай, Мойдодыр пришел.

Я честно попыталась встать. Мойдодыр подошел и поставил меня на ноги. Я удержалась в вертикальном положении, но голова клонилась набок.

— Вов, я проводила разгрузочный день…

— Это хорошо, значит, легче стала.

Он подхватил меня на руки и понес к двери.

— Сейчас мы вымоем эту керосинку. Сами вымоем. Я великий умывальник, знаменитый Мойдодыр…

Он действительно меня вымыл, как маленькую. Да еще смешил всю дорогу, рассказывая, как здорово можно лечиться и очищаться яичной скорлупой, перекисью водорода и древесным дегтем. И это не стеб, о каждом таком чудодейственном средстве тоже написаны книжечки из той же серии. Он их видел собственными глазами. Просто они не попались в руки старой дуре Нино и маленькой дурочке Кате. А то бы лежать мне сейчас обмазанной дегтем и со скорлупой во рту.

После бани я почувствовала себя лучше, даже смогла сесть на веранде и выпить чаю с медом. Володька рассказывал, как снимал водопад и окрестности два дня подряд, в разном освещении, а потом пошел дальше и набрел на пасеку. Пасечник оказался из казаков, вусмерть упоил его самогоном и достал байками о подвигах русского войска на Кавказе. Зато потом подвез на телеге, и Брянский уже пешком добрался до дома.

Пленка у него кончилась, вот беда. А то бы он еще неделю бродил по лесу.

— Ну все, завтра с самого утра поедем.

Раз кончилась пленка, можно ехать. Можно даже на меня обратить внимание.

Я пошла в дом собирать вещи. Постель мою Нино уже куда-то убрала, одежду, провонявшую керосином, Володя выкинул. Около кровати остались мои часы и…

И какое-то смутное воспоминание. Я огляделась по сторонам. Нет, это был не сон. Вот она, черепаха. Точно как у меня, только маленькая. В общем, наши черепашки ведь не единственные в своем роде, наверное, у кого-то еще они есть. И все же…

— Нино, откуда у вас черепаха? Там, на полочке?

— Знакомая оставила, — сказала Нино, собирая чашки со стола. Володя возился в дальнем углу сада со своей камерой. — А все-таки, что бы он ни ворчал, керосин помог, правда, Катя? Чушь, глупость — а помог. Керосин, аспирин, организму все равно, он сам себя лечит. Я вам меду в дорогу положу.

— Какая знакомая? — спросила я. — Как ее звали? Из Москвы?

— Из Москвы, подруга моя. Антонина. А что?

Край стола оказался именно там, где нужно, а то бы я упала.

— Антонина Калинкина?

— М-м… А ты ее знаешь?

— Я знаю, — прошептала я. — Это моя бабушка. И черепаху знаю. Только я не знала, что есть еще маленькая.

Нино замерла с чашками в руках.

— Ах, вон оно что… — пробормотала она.

— Нино! Когда вы ее видели? Где она? Она была у вас?

Сзади подошел Володя.

— Нино, скажите мне! Вы же знаете, что бабушка исчезла и мы ее больше не видели.

Нино помолчала, потом спросила:

— А вы искали ее?

— Нет! Она просила ее не искать.

— Ну а что ж ты ищешь, если просила?

Я стояла совершенно обескураженная. Не было у меня куража трясти эту женщину, умолять, угрожать, уговаривать. И сама радушная Нино вдруг закрылась, как музыкальная шкатулка, стала похожа на поседевшую Снежную Королеву. Это она жалела, что сказала лишнее и про черепаху, и про подругу из Москвы, догадалась я. Но не знала же она, что нарвется именно на меня.

— Это вы о чем? — спросил Брянский.

— Это мы о своем, о девичьем, — сухо ответила Нино. — Володя, там твое полотенце возле умывальника, не забудь.

— Нино! — бросила я ей в спину. — Ну хоть одно: она жива?

Старушка устало обернулась.

— Не знаю, — сказала она. — Честно тебе, как на духу, — не знаю. Когда уходили от меня, была жива и здорова.

— Кто уходил? Она была не одна?

Ничего не ответила рыбка, лишь хвостом по воде махнула и ушла в открытое море.