Всего один поцелуй

Пролог

20 июля — список дел

— проверить хозяйственные книги Пенроуза;

— выплатить жалованье за три месяца слугам и работникам;

— проследить, чтобы кареты заново покрасили и заменили хомуты;

— упаковать вещи;

— выйти замуж… может быть.

— Умеренность — залог счастья, — с тревогой произнесла Джорджиана Уайлд, обращаясь к своему свежеиспеченному супругу.

Глубокий низкий смех маркиза Элсмира заполнил просторную, изысканно обставленную спальню, верой и правдой служившую двенадцати поколениям рода Фортескью.

— Разумеется, дорогая, но иногда можно позволить себе некоторые излишества. И я глубоко убежден, что первая брачная ночь именно такой случай. — Энтони жадно допил остатки бренди из бокала и повернул ее, словно непослушного ребенка. — Тебе придется разжать руки, поскольку я намерен снять с тебя платье, — пробормотал он, склоняясь к ее шее.

Превозмогая внутренний протест, Джорджиана немедленно опустила руки и подавила желание увернуться от щекочущего дыхания Энтони. Она чувствовала себя в точности так, как предполагала, то есть крайне неловко. Он расстегивал пуговицы на платье, и от совершеннейшего конфуза ее отделяли всего-навсего восемь предметов одежды: одно платье, один корсет, одна сорочка, две туфли, два чулка, и…

Без всякого предупреждения платье взметнулось вверх, и одна пуговица зацепилась за волосы.

— Ой!

Энтони вновь рассмеялся и устранил досадную помеху.

— Поделом тебе. Не надо было пренебрегать услугами бедняжки Харрис.

— Неужели ты, в самом деле, думал, что я стану при ней раздеваться? Она сорок лет служит личной горничной у твоей матери.

— Ммм… — Он зарылся лицом в ее волосы, одновременно нащупывая пальцами шпильки.

— Когда ты пожелал услышать поздравления по случаю женитьбы, Харрис скривила губы так, словно надкусила неспелую хурму, — пролепетала Джорджиана. Собственный голос, отчего-то ставший неестественно высоким, резал ей слух. К тому же она была уверена, что нормальные женщины наверняка не заводят речь о фруктах в первую брачную ночь.

Расставшись с платьем, она поежилась, но преодолела стремление снова обхватить себя руками и прикрыть нижнее белье. Очевидно, на прославленном раскидистом генеалогическом древе Элсмиров никогда не произрастало маркизы в столь простом и непрезентабельном облачении. А уж поношенный корсет, из которого торчит пожелтевший китовый ус… Впрочем, Энтони знал, на что идет, когда настаивал на этой нелепой…

— Не вертись.

Он обнял ее за талию, приподнял и поставил перед кроватью. Джорджиана ухватилась за превосходно выточенную опору полога и вздохнула, когда муж — она еще не привыкла воспринимать его в таком качестве — провёл пальцем по ее спине до самого края корсета.

— Ты не будешь смущаться, правда? К двадцати восьми годам женщины обычно за бывают о подобного рода условностях.

— Не говори глупости. Я не… — Она запнулась. — Я просто немного…

— Взволнована? — закончил он, сжимая губами мочку ее уха. — Надеюсь, твоя мать не стала забивать тебе голову всякой чепухой про долг и боль?

— Нет, она просто сказала, что дыба, вероятно, доставляет куда больше удовольствия, — Джорджиана почувствовала, как муж поморщился, — и посоветовала сосредоточиться на великолепных драгоценностях Фортескью.

— Вот как? — В его голосе сквозила ирония. — Твою матушку интересуют фамильные драгоценности? — Он рассмеялся и привлек Джорджиану к выпуклой, словно бочонок, груди. — Можешь передать ей, что они гораздо крупнее, чем вы рассчитывали.

— Ну а если ничто другое не поможет, мне следует обдумать планы на будущее.

— Как будто, тебе требуются дополнительные стимулы, чтобы без конца составлять эти кошмарные списки дел.

Энтони медленно повернул Джорджиану лицом к себе, обнял и, приподняв на цыпочки, осыпал поцелуями глаза, нос и, наконец, губы. Она глубоко вздохнула и уловила запах, исходивший от его шейного платка. Тошнотворный сладковатый аромат, вовсе не знакомый ей до недавнего времени, принадлежал излюбленной забаве искушенных джентльменов и пресыщенных светских дам… Опиум.

— Достаточно вздорных рассуждений о долге и пытке. — Пальцы Энтони бегло обшарили ворот ее сорочки и край корсета в поисках маленького бантика. И обнаружили его. — Однако раз тебе так нравятся планы, позволь мне изложить, чем я намереваюсь заняться с тобой. Нет, не надо на меня так смотреть. Долгие годы я провел в предвкушении этой ночи и сейчас не откажу себе в удовольствии расписать все подробности, поскольку теперь мы должным образом обвенчаны и у тебя нет повода изображать, что ты шокирована.

В его потемневших глазах появился знакомый опасный блеск, и Джорджиану едва не покинуло присутствие духа.

Внезапно в коридоре, по ту сторону запертой двери спальни, раздались истошные вопли. Характерные визгливые голоса матери и сестер Энтони, которым вторила миссис Харрис, проникали во все мыслимые щели.

— Вы ошибаетесь, Харрис, — вещала его мать. — Энтони дал слово не жениться без моего согласия. Эта безнравственная интриганка просто соблазнила его…

— На ней было кольцо с рубинами и бриллиантами.

— Бабушкино? О нет! — Похоже, этот стон издала младшая из сестер.

— Я сама видела, лопни мои глаза. — Харрис в запальчивости всегда выдавала свое происхождение, сбиваясь на жаргон кокни.

— Энтони, — прошептала Джорджиана, — ты говорил, что твоя мать в курсе дела. Более того, утверждал, что она здесь не появится в ближайшие три дня. Боже, это невыносимо. Что мы будем делать?

— Судя по всему, под словом «мы» ты подразумеваешь меня.

— А как иначе? Или ты всерьез рассчитываешь, что я сама туда пойду?

Таков уж Тони. Никогда не знаешь наверняка, чего от него ждать.

— Ну, если ты всего-навсего высунешь руку за дверь и продемонстрируешь им пресловутое кольцо, они моментально угомонятся. Тогда мы сможем вернуться к моим планам.

Его глаза по-прежнему блестели, но в остальном он выглядел не лучшим образом и явно нервничал. Энтони не принадлежал к числу людей, готовых отвечать за содеянное. В сложных ситуациях он, как правило, придерживался иной тактики, предпочитая поспешно ретироваться и переждать в надежде, что все перекипит и уляжется без его участия, — Энтони поправил шейный платок:

— Ладно, так и быть.

Раздался грохот дверного кольца. Джорджиана схватила мятое платье и принялась надевать его, проклиная все и вся, а этот ужасающий момент в особенности.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя. Может быть, лет через сто, не раньше.

— Дорогая, зажми уши. Считай, что получила первый приказ мужа. — Он подмигнул: — Думаю, я легко привыкну к этой части брачного обета.

Прыгая на одной ноге, он надел бриджи и заправил в них длинную льняную рубашку. Его привычная ухмылка тронула сердце Джорджианы куда больше, чем плутоватое подмигивание. Она покорно зажала уши, отгораживаясь от льющегося из-за двери потока немилосердной брани.

И все-таки она любила громадное недоразумение по имени Энтони, хотя временами испытывала сильнейшее желание собственноручно придушить его. Такое положение вещей сохранялось с тех пор, как ей и ему исполнилось по три года. Няньки — сестры из ближайшей деревушки — при любой возможности объединяли усилия в попытке обуздать своих неугомонных подопечных. Затем наступил черед вереницы многострадальных домашних учителей Тони. Чего он только не вытворял, уклоняясь от занятий! О его чудовищных эскападах легенды слагали.

А дальше? Дальше он вырос и полтора года провел в Оксфорде. Вполне бесславно. Говорят, это послужило причиной апоплексического удара и безвременной кончины его отца. Потом были таинственные десять лет в Лондоне. До Джорджианы доходили только отрывочные слухи, но она знала, что многие считают его безнадежно испорченным развратником без капли совести или хотя бы здравого смысла. И они правы.

Но только отчасти.

Годы, проведенные в беспутстве, вперемешку с ощущением вины, грозили похоронить под собой золотое сердце. Именно поэтому Джорджиана очень хотела помочь Энтони отыскать путь к созидательной, осмысленной жизни.

Она поддержит его, потому что он ее лучший друг. И довольно…

Довольно!

Раз ей не суждено воплотить в жизнь наивные детские мечты, — а это определенно так, — значит, необходимо попытаться обрести счастье с человеком, которому она может помочь. С тем, кто нуждается в ней. С тем, кто желает ее.

С тем, кто ее любит.

Громы и молнии, бушевавшие за дверью, прервали раздумья Джорджианы. Она осторожно приоткрыла уши и поняла, что Тони и его мать переместились в смежные со спальней личные апартаменты маркизы. Те самые, которые леди Элсмир вынуждена будет покинуть, уступая дорогу Джорджиане. Боже милосердный!

— Энтони Эдвард Лоуренс Фортескью, она… она… деревенщина. Нет, хуже. Она убожество, ничтожество, пустое место. Я не стану жить под одной крышей с вероломной выскочкой, с дочерью нашего управляющего. Подумай, что сказал бы твой отец! Ты должен немедленно расторгнуть этот смехотворный союз. Мы сейчас же пошлем в город за поверенным. Благодарение Богу, я вовремя обо всем узнала, и вы еще не успели…

— Мама, — прервал ее Энтони. — Хватит. Дело сделано, и я не собираюсь ничего менять. Джорджиана вовсе не пустое место. Наш мистер Уайлд — достойный джентльмен, только обедневший. Разве его кузен не был графом… как бишь его? Впрочем, не важно. Вам просто нужно научиться ладить с ней. Она замечательная девушка и… я люблю ее. Всегда…

— А ее плебейская вульгарная мать? — перебила маркиза. — Разумеется, родители помогли ей заманить тебя в ловушку, воздействуя на твою тонкую чувствительную натуру. Подумать только, я почти сосватала за тебя дочь герцога Эддингтона! Теперь все мои усилия пошли прахом. Хотя, возможно; нам удастся избежать огласки. Кстати, это идея. Я могла бы уговорить…

— Мама, — голос Энтони был таким усталым и тихим, что Джорджиана с трудом расслышала его, — достаточно!

Раздался звук шагов, дверь, соединяющая комнаты, распахнулась, и Джорджиана увидела за спиной Энтони разъяренную леди Элсмир. Багровая физиономия старой мегеры исказилась от бешенства, совершенно утратив остатки былой красоты.

Маркиза погрозила пальцем: — Не смей смотреть на меня, ты, пронырливая мерзавка! Наша семья столько сделала для тебя и твоих родственников, и вот как ты отблагодарила нас! Ну, ничего, в тех краях, где обитает дьявол, заготовлено местечко для девиц подобного сорта. Я не успокоюсь, пока этот противоестественный брак…

В ответ на гневную тираду матери Энтони хлопнул дверью, задвинул щеколду и в пять больших шагов преодолел расстояние, отделявшее его от ночного столика, где стояла вторая бутылка бренди. Не позаботившись наполнить бокал, он надолго припал к горлышку, глоток за глотком вливая в себя янтарную жидкость.

Джорджиана молча смотрела, как в тени матовой зеленой бутылки ходит вверх-вниз его кадык. Энтони очень изменился. В юности он постоянно излучал обаяние и добрый юмор. Но после долгого отсутствия в Пенроуз возвратился совсем другой человек: за хрупким фасадом напускного веселья таилась темная, тягостная меланхолия.

За дверью по-прежнему бесновалась его мать. Очевидно, в лице дочерей и домоправительницы она нашла вполне благодарную аудиторию. Под аккомпанемент сумбурных выкриков про Лондон, поверенного и экипаж сию же минуту Джорджиана подошла к Энтони и ласково прижалась к его напряженной спине.

— О, Тони…

Вот и все, что она смогла произнести. Ей оставалось только проглотить обиду. Запоздалое сожаление ничему не поможет. Обратной дороги нет. Они должны идти вперед. Вместе. По крайней мере, она готова пообещать ему плодотворную разумную жизнь, даже если придется тащить его в эту жизнь насильно.

Она повернула его лицом к себе, протянула руку и мягко, но решительно отвела в сторону наполовину пустую бутылку. Он растерянно опустил глаза и с высоты своего великолепного роста посмотрел на Джорджиану чуть затуманенным взглядом, полным боли и горечи.

— Ничего страшного, — тихо сказала она, впервые обнимая мужа по собственной инициативе. — Все обойдется. Обещаю. Так всегда бывает. Пусть не сразу, но она свыкнется с мыслью о твоей женитьбе. Я постараюсь…

Он не дал ей договорить:

— Что я натворил? Прости меня. Я вечно все порчу. Я должен был предвидеть, чем это обернется для тебя, но думал только о себе. Джорджиана, я всегда был эгоистом. Мне просто хотелось заполучить тебя. Ведь ты моя маленькая Джорджи, мой друг, моя душа, моя любовь. Поверь, я смогу защитить тебя и загладить свою вину. Обязательно. Вот увидишь.

— Тсс… — успела прошептать она, пока он наклонялся к ее губам.

Пары бренди помогли ей немного успокоиться, притупив переживания. Удивительное дело — общие неприятности подтолкнули ее к Энтони гораздо быстрее, чем все его маневры откровенно романтического свойства.

Он смущенно отстранился и, растирая свое левое плечо, вновь забормотал извинения. Она поднесла к губам его ладонь и нежно поцеловала. Затем погладила длинные светлые волосы, отливавшие золотом в отблесках свечей.

— Не надо, Тони. Не надо просить прощения. Я рада, что мы поженились, и знаю, что ты любишь меня.

В его глазах отразилась непонятная тревога.

— И ты любишь меня, правда? Наконец-то… любишь меня. — Он убрал локон, упавший ей на глаза. — Страстно? Горячо? Хотя бы преданно?

У нее на миг перехватило горло.

— Я люблю тебя целую вечность. — Она замялась и через силу улыбнулась: — С того дня, когда ты подарил мне Ахиллеса.

Он рассмеялся:

— Боже, я и забыл. У него на спине был узор, похожий на карту Пруссии, да?

— По правде говоря, узор гораздо больше напоминал Италию, — поправила она с мягкой улыбкой.

— С моей стороны было невероятно великодушно отдать тебе этого лягушонка.

Она облегченно вздохнула. Слава Богу, Энтони воспрянул духом и стал прежним. Джорджиана чувствовала себя безмерно одинокой и беззащитной в те минуты, когда он терзался сомнениями.

— Безусловно, — ответила она, старательно придавая своему голосу шутливый оттенок. — Уверяю тебя, я и сейчас не променяла бы то скользкое создание на это нелепое кольцо.

На его губах мелькнула усмешка.

— Я знал, рано или поздно мы вернемся к драгоценностям. И тут уж подготовился, как следует. Ни у кого не повернется язык сказать, что Фортескью не умеет осчастливить свою жену. Хм… жена. Хорошее слово. Оно очень идет тебе. Не меньше, чем пойдет вот это.

Не сводя глаз с лица Джорджианы, он медленно извлек из кармана длинную нитку жемчуга.

— О, Тони, не надо. Ну, то есть не то чтобы совсем не надо, — улыбнулась она, — но, право же, для одного дня это явно многовато.

— Тсс… жемчуга сослужат хорошую службу. Ты вопьешься в них зубами, когда я займусь с тобой любовью, — сообщил он и без проволочек приступил к делу, для начала защекотав ее до того, что она упала на кровать, задыхаясь от смеха.

Игриво сжимая ее запястья одной рукой, Энтони как-то умудрился полностью раздеться и раздеть Джорджиану, одновременно целуя ее самым немилосердным образом. Последним событием, доступным ее пониманию, стал отдаленный грохот массивной парадной двери. Очевидно, то был прощальный залп взбешенной маркизы, и казалось, даже стены Пенроуза вздрогнули от обиды. А быть может, от облегчения.

Путаясь в тяжелых покрывалах, Энтони энергично демонстрировал, чем любовь отличается от дружбы. Но его поведение явно не укладывалось в общепринятые рамки. Во всяком случае, оно ни в малейшей степени не вписывалось в картину, которую в грубоватых крестьянских выражениях нарисовала мать Джорджианы. Бог с ними, с поцелуями, раз уж без них никак не обойтись. Но раздеваться донага? Какой ужасный стыд. Незамысловатые патриархальные нравы Корнуолла не предполагали ничего подобного. Муж должен просто задрать ночные сорочки — свою и ее — и совокупиться с женой. В первый раз ей будет больно. А потом…

— Что творится у тебя в голове? — Оторвав губы от ее соска, он поднял подернутые странной болезненной поволокой глаза и, перемежая слова поцелуями, продолжил: — Если до сих пор я не услышал от тебя ни единого одобрительного вздоха, страшно подумать о том, что мне придется выслушать позже. Постарайся расслабиться. Теперь ты моя, и я намерен напоминать тебе об этом каждую ночь.

Джорджиану охватило смятение. Хватит ли у нее сил безропотно подвергаться такому испытанию каждую ночь до конца жизни? Преодолевая неловкость, она заставила себя прикоснуться к его светлым вьющимся на концах волосам. Может быть, все как-нибудь уладится? В конце концов, у него милое родное лицо. Вот только глаза, янтарные глаза, почти такие же, как у… Она решительно отогнала прочь неуместные мысли.

Ей показалось, что Энтони вдруг словно состарился и выглядит никак не на свои двадцать восемь лет. Его лицо побледнело, на лбу выступила испарина. Впрочем, возможно, злую шутку с его внешностью сыграло скудное, тусклое освещение.

— Джорджиана, я всегда любил тебя. С тобой я чувствовал себя счастливым. Ты одна понимала меня. Ну, еще Куинн. Он тоже понимал. Однако полагаю, несколько по-иному. — Он скривил губы: — Куинн видел меня насквозь — как никто другой.

Она убрала руку с его волос и с силой прижала ладонь к кровати. О Боже! Как заставить его замолчать? Невыносимо слышать имя, которое олицетворяет все ее несбывшиеся мечты.

— Довольно! — Он оглядел ее с ног до головы и вздохнул: — Я хочу целовать тебя. Всю и везде. Ах, я эгоистичное животное? Положим. Но ты знала об этом, когда соглашалась выйти за меня замуж.

Он лукаво улыбнулся и провел пальцами по изгибам ее фигуры до самого колена. Его взгляд неотступно следовал за рукой.

Джорджиана оцепенела.

— Ты обещал не смотреть на мои ноги.

Он взглянул ей в глаза:

— Но я не давал обещания не прикасаться к ним.

— Пожалуйста, Энтони, — тихо взмолилась она, желая забыть о своем уродстве хотя бы на один сегодняшний вечер.

Он дотронулся до кончика ее носа:

— Хорошо, но только чтобы угодить тебе. Пойми, я никогда не стану высмеивать твои изъяны. В конце концов, все произошло по моей вине.

Она зажмурилась от нестерпимой боли.

— Ты обещал не затрагивать эту тему. Я столько раз говорила тебе, что ты ни в чем не виноват.

Судя по выражению лица, Энтони по-прежнему не находил для себя извинений. Однако это не помешало ему продолжить сомнительные изыскания. Он жал, мял, гладил, пробовал на вкус ее губы, грудь, пальцы… а потом напряженно выпрямился и накрыл ее всю целиком своим телом. Когда он окончательно подмял ее под себя, Джорджиана поняла, что наступает решительный момент.

Стараясь не шевелиться, она подняла глаза, встретилась с ним взглядом, безучастно отметила глубокие борозды, прорезавшие влажный лоб…

И вдруг почувствовала, как пальцы Энтони, проложив дорожку по ее животу, спустились ниже и добрались до абсолютных интимностей. В полном смятении она попыталась немедленно сдвинуть ноги. Господи, как она позволила ему сделать такое? Это слишком нескромно, стыдно, унизительно.

Невыносимо.

Он закрыл глаза и покачал головой.

— Ты не…

— Что? — чуть слышно спросила она.

— Тебе нужно выпить немного бренди. Да и мне не помешало бы. Черт бы побрал мою мать… Черт бы побрал их всех…

Он замолчал. Его голова свесилась на грудь, лицо внезапно побагровело.

— Тони? — прошептала Джорджиана. — Тебе плохо?

Он поспешно открыл глаза и смущенно пробормотал:

— Извини. Это все бренди. Трудно понять, когда его много, когда мало, а когда в самый раз.

С отрешенным видом он надел на нее почти забытое ожерелье и провел жемчужинами по ее губам. Потом тяжело вздохнул и снова навалился на нее всем телом. Господи, до чего же он большой и грузный! Она едва успела глотнуть немного воздуха, когда ощутила тупое настойчивое давление в самом сокровенном месте.

Теперь ей было не только стыдно, но и физически неприятно. Его лихорадочные липкие объятия душили ее. Ей казалось, что все происходит как-то не так. Она оставалась холодной, скованной и неподатливой, а он неумолимо и жестко…

— Любимая, — произнес он с усилием. — Думай только… только… обо мне. Всегда обо мне. Не о нем…

— Что? — переспросила она тонким, срывающимся голосом.

Его глаза расширились, закатились, и он рухнул на Джорджиану так стремительно и тяжело, что она едва не лишилась чувств. Бесполезная нитка жемчуга выскользнула из ее губ и упала на роскошные шелковые простыни.

— Тони…

Случилось что-то ужасное.

— Тони? Энтони!

Она обхватила давившие на нее широкие плечи и, вся дрожа попыталась сдвинуть его с места. Тщетно.

О Боже… Боже милостивый… Пожалуйста, помоги! О, пожалуйста, пожалуйста, помоги…