Всего один поцелуй

Глава 2

27 июля — список дел

— проверить, как копнят сено, достаточно ли оно сухое;

— пригласить Ату и «Вдовий клуб» на завтрашний обед;

— проследить за работами на заболоченном поле;

— проведать пчел;

— перепроверить хозяйственные книги на случай его приезда…

— проверить свинарник — фу…

Самое неприятное из намеченных дел пришлось на конец дня. Вообще-то можно было свободно отложить противное мероприятие на потом. С другой стороны, осматривая дренажные канавы в северо-восточных угодьях и посещая пасеку, Джорджиана уже перепачкала платье глиной, воском и медом, так что, пожалуй, лучшего времени для грязной работы ей не найти. И уж никак нельзя допустить, чтобы это легло на плечи отца. С каждым днем ему становилось все труднее и труднее заниматься чем-нибудь, кроме проверки хозяйственных книг.

Джорджиана вошла в свинарник и огляделась. Удручающее зрелище. Определенно с тем человеком, которого недавно наняли, надо что-то делать. Новые кормушки просто никуда не годятся. Мерзость какая! Все вкривь и вкось, а снизу, очевидно, имеется щель. Помой просачиваются наружу, и свиньи явно недоедают.

Ну и как быть? Сегодня помощников уже не найдешь. Она сама распустила всех по домам, когда ветер усилился, барометр пошел вниз, и на горизонте появились тяжелые тучи — предвестники надвигающейся грозы.

Придется все делать самой. А когда было иначе? Возможно, она просто отказывается признавать, что ей нравится такое положение вещей.

Прихватив тяжелую корзину с инструментами, Джорджиана шагнула в густую навозную жижу загона, зацепилась за ржавый гвоздь и порвала подол.

Чтоб его!

Тихонько выругавшись, она с трудом пробралась между мирно спящими в глубокой грязи свиньями. Теперь платье не годится даже для самой последней судомойки, придется отдать его старьевщику. Она пожала плечами. В последнее время платья изнашиваются все быстрее и быстрее.

Джорджиана осторожно поставила корзину с инструментами на край корыта, взяла молоток и вытащила кривые, плохо забитые гвозди. Гнилая доска с грохотом отвалилась от кормушки, разбудив свиней. Теперь придется действовать быстро.

Не прошло и пары минут, как доска была прилажена на место, гвозди забиты должным образом, а на Джорджиану обрушилась небольшая восторженно хрюкающая лавина. Вездесущие влажные пятачки с любопытством тыкались в закрепленную кормушку, шарили по краю корыта и даже проникли под подол платья…

Джорджиана покачнулась и потеряла равновесие. Теперь платье не пригодится даже старьевщику. С этой мыслью она успешно приземлилась прямиком в грязь и, посмотрев на себя, обнаружила, что испачкалась окончательно. Повсюду только восхитительная зеленовато-коричневая субстанция, сдобренная резким запахом… свинства, от которого просто слезы на глаза наворачивались.

И разумеется, в качестве финального унизительного аккорда Гвендолин — Джорджиана не устояла перед искушением назвать именем свекрови самую жирную и устрашающую хавронью — перевернула своим гнусным рылом корзину с инструментами. Тяжелый обух топора упал Джорджиане на ногу. Прямо на больное колено.

— О-о-о, — простонала она, хватаясь за ушибленное место. — Чтоб тебе пусто было, идиотское жалкое подобие окорока. Я собственноручно приготовлю бекон из твоей туши. Сегодня же, Гвендолин!

Джорджиана закончила гневную тираду образцово-показательным сквернословием самого нечестивого свойства. Два десятка лет она прилежно училась у полевых работников и при случае с законной гордостью изливала потоки площадной брани на какой-нибудь подходящий объект. Конечно, если рядом никого не было.

Внезапно она уловила какое-то движение, подняла глаза и увидела, что прямо перед ней стоит он.

Куинн. Куинн Фортескью.

О небо! Это он. Она открыла рот, но не смогла произнести ни единого слова. Зато ее сердце расстаралось вовсю — наверняка даже он слышит, как громко оно бьется. В присутствии Куинна она всегда становилась круглой идиоткой, и, похоже, за пятнадцать лет ничего не изменилось. Впрочем, нет. Теперь ей придется совсем плохо, потому что он превратился в невозможно красивого мужчину.

Спокойный, невозмутимый, безукоризненно одетый — само совершенство и настоящий маркиз Элсмир, — он стоял, расправив невероятно широкие плечи, расставив ноги и подперев бока руками. Незыблемый и вечный, словно огромный дуб на лужайке Пенроуза. Только под дубом не происходило такого великолепного торжествующего свинства, как сейчас перед глазами Куинна.

Его глаза… точнее, взгляд — открытый и теплый. Взгляд, который она не сможет забыть до конца своих дней. От него не осталось и следа. Теперь он был абсолютно непроницаемым.

— Недурно. — Слабый проблеск веселья, наконец, пробился сквозь броню сдержанности. — Образно и доходчиво. Хотя я сильно сомневаюсь, что свиньи способны последовать твоим рекомендациям.

— Люди, по крайней мере, порядочные люди, обычно не подкрадываются незаметно, — пробормотала Джорджиана и отвела глаза, презирая свои оправдания и опасаясь сморозить какую-нибудь чудовищную глупость. — У меня есть все основания…

— Рад тебя видеть, Джорджиана, — тихо произнес Куинн.

Сидя в холодной липкой грязи, она закрыла глаза. Глубокий бархатный баритон наполнил ее тело приятным теплом, действуя как глоток обжигающего бренди в морозную погоду.

Его голос не изменился. И на том спасибо. Потому, что все остальное происходило вовсе не так, как она рассчитывала. Будет ли жизнь когда-нибудь идти по намеченному плану? Джорджиана составляла списки дел, подчеркивала, выделяла, готовилась, но реальные события никогда не следовали тем путем, который она намечала. Ни разу…

— Подожди минуту. Посмотрим, нет ли здесь чего-нибудь подходящего, — сказал он, поворачиваясь к сваленным в кучу доскам.

По давней непобедимой привычке она забормотала себе под нос:

— Все хорошо. Правда. Мне не нужна помощь. Разве что ты захочешь принести отличный длинный острый нож для этой… — она вовремя проглотила абсолютно непотребное слово, вертевшееся на кончике языка, — мерзкой вонючей свинины.

— Какой стиль. — Куинн осторожно вытащил одну из досок. — Помнится, твой отец часто повторял: «Свинья останется свиньей, хоть ты осыпь ее цветами».

— Поговорка звучит совсем не так, — возмутилась Джорджиана. — По-моему, ты только что назвал меня свиньей, или мне показалось?

— Ничего подобного. Я имел в виду вон ту бедняжку. По-моему, ты только что назвала ее именем моей дражайшей тетушки, или мне показалось?

Его лицо, наконец, оттаяло, и он расхохотался. При звуках этого раскатистого низкого сердечного смеха у нее всегда перехватывало дыхание.

Куинн сбросил темно-синий сюртук и принялся расстегивать манжеты тончайшей батистовой рубашки.

— Нет, — запротестовала Джорджиана. — Хватит загубленной по моей вине одежды.

Ей удалось сменить положение, перенести тяжесть на более здоровую ногу и встать.

Теперь необходимо перестать таращиться на него, но это почти невозможно. Прошло столько лет, и ей хотелось, чтобы время остановилось, предоставив ей возможность насладиться дорогими чертами. Она заставила себя опустить глаза и сдула пряди волос, попавшие ей в рот. Интересно, найдется ли в данный момент на всем белом свете менее привлекательная женщина? К счастью, рядом стояли два ведра с чистой водой, и она быстро ополоснула руки и лицо.

Если просто обмениваться с ним шутками и легкими колкостями, как принято между добрыми друзьями, он не догадается о том, что с ней творится. Господи, как она желала забыть его, как истово и долго молилась, мечтая навсегда избавиться от его колдовской власти над ней. Очевидно, сейчас ангелы веселятся от души.

Забыв об осторожности, Джорджиана шагнула вперед и тут же ухватилась за кормушку, чтобы не соскользнуть обратно в отвратительное зыбкое болото. Жгучая боль в колене вынудила ее охнуть и закрыть глаза.

Сильные руки подхватили ее, подняли и явно не желали отпускать. Собрав воедино остатки разума, Джорджиана поняла две вещи: во-первых, это руки Куинна, во-вторых, она будет полной дурой, если позволит себе утонуть в его бездонных глазах. Она и так их отлично помнила — два янтарных глаза, левый чуть темнее, потому что у правого более широкий светло-зеленый ободок вокруг радужки. Боже, где взять силы, чтобы пережить такое испытание? Правда, один раз он уже нес ее на руках, но тогда она была в полуобморочном состоянии от боли, а он…

— От тебя пахнет… — раздался его голос.

— Я знаю. Прости. Мне очень неловко, — перебила она, не поднимая головы и крепко зажмурившись.

— Я собирался сказать, что от тебя пахнет восхитительно. Детством и домом, — сказал он, вдыхая аромат ее волос. — Шалфеем и медом Пенроуза. Конечно, навоз с ноткой помоев несколько портит впечатление, но, возвращаясь на родину, не стоит придираться к мелочам.

Сильные руки и бархатный голос убаюкали ее страхи, она опрометчиво открыла глаза и увидела в нескольких дюймах от себя невыносимо прекрасное лицо.

Сейчас, когда простодушное мальчишество уступило дорогу зрелости мужчины тридцати одного года, безупречно правильные черты стали более строгими. Юношеская мягкость исчезла, высокие скулы и резко очерченный подбородок подчеркивали впалость щек, обрамленных темными бакенбардами. Тонкие лучики морщин разбегались от уголков глаз — кажется, эти глаза слишком много видели и слишком мало спали. Джорджиана ужасно хотела прикоснуться к его коротким каштановым волосам, но не решилась. Ореол таинственной мужественности делал его еще более недоступным, чем раньше.

О, теперь все куда хуже. Гораздо хуже. Куинн пробудил в ней новые, незнакомые чувства. И пока он держал ее, она — хоть умри — не могла вымолвить ни единого слова.

О Боже! Это Куинн. Он вернулся домой через пятнадцать долгих лет. И он несет ее на руках.

Помимо собственной воли Джорджиана обняла его за шею, прижалась щекой к широкой груди и затрепетала от проникающего сквозь грязь и одежду тепла его тела.

Она не смогла удержаться и, уткнувшись носом в его плечо, вдохнула едва уловимый запах. Особое сочетание можжевельника и розмарина… Сколько лет она искала в деревенских лавках что-нибудь похожее! Теперь от знакомого аромата ее бросило в жар, и у нее закружилась голова.

Ускоряя шаг, он крепче прижал ее к себе:

— Тебе очень больно?

— Нет-нет, все хорошо. Почти совсем прошло. Просто там было скользко, а сейчас я могу идти сама.

— Но топор упал на ту самую ногу.

— О, я совсем забыла.

Прекрасно. Как будто он в это поверит. Кто угодно, только не он. Ситуация просто подталкивала к тяжелым воспоминаниям.

— Все же, полагаю, мне следует отнести вас домой, леди Элсмир.

У нее перехватило дыхание.

— Не называй меня так, — прошептала Джорджиана.

Куинн молча поднял брови.

Порыв ветра с шумом пронесся по кронам деревьев, с неба упало несколько крупных дождевых капель, и через мгновение свинцовые тучи обрушили на землю потоки воды. Тут уж торопись не торопись, все равно вымокнешь до нитки.

Джорджиана внезапно почувствовала, что задыхается. Хватит! Хватит пустых дружеских колкостей, хватит его непроницаемой сдержанности, хватит мучительного аромата, исходящего от него. И главное — хватит объятий, которые для Куинна не значили ровным счетом ничего, а для нее — все на свете.

— Выпусти меня. Дальше я пойду сама. Я слишком тяжелая. И знаю, зачем ты здесь. Можешь не беспокоиться. — Она почти кричала, не желая, чтобы ливень заглушил ее слова. — Мне не нужны богатства Фортескью. Я вышла замуж за Энтони, потому что любила его.

Он словно не слышал ее и только крепче сомкнул руки, а мысли предпочел оставить при себе.

Ей удалось кое-как вывернуться и ступить на землю прямо перед причудливым сооружением, воздвигнутым на холме исключительно для украшения ландшафта. Куинн едва не упал, пытаясь удержать ее.

В темном небе сверкнула молния, и Джорджиана заторопилась под серый мраморный купол, покоящийся на ионических колоннах. Она изо всех сил старалась не хромать, но потерпела полный провал. Обернувшись, она смущенно посмотрела на Куинна.

Дождевая вода струилась по его убийственно спокойному лицу, задерживаясь в ложбинке на подбородке.

— Послушай, Джорджиана. Ты нездорова. Не время и не место обсуждать важные вопросы, — сказал он, убирая со лба блестящие мокрые волосы.

— Напротив, я думаю, именно сейчас самое время обсудить то, что привело тебя сюда.

— Я не способен отказать даме, — невозмутимо согласился он. Кажется, ничто не может вывести его из себя. — Почему бы тебе самой не рассказать мне, зачем я приехал, раз уж ты все знаешь.

— Леди Гвендолин Элсмир поручила тебе прогнать корыстную самозванку и всех ее родственников с благословенных земель Пенроуза, чтобы ее светлость могла снова здесь воцариться.

Надо отдать ему должное. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Нет-нет, Джорджиана, ты ошибаешься. Я должен гнать пинками тебя и твое наглое семейство до самого Уилтшира. И по возможности вымазать вас дегтем и вывалять в перьях. Но я верю, да, верю, что в награду удостоюсь чести стать супругом дражайшей кузины Генриетты. — Словно подчеркивая абсурдность этого заявления, сова, обитавшая в дупле старого дерева и растревоженная грозой, гулко заухала.

Джорджиана просто не знала, плакать ей или смеяться. Ужасно несправедливо, что ему почти удалось рассмешить ее, когда она желала продемонстрировать свое негодование. Но Генриетта! Она на семь лет старше Куинна. К тому же Господь, наделив ее редкостным мужеподобием, расщедрился и добавил злобный нрав, освободив окружающих от необходимости испытывать к ней мало-мальски теплые чувства.

— Что ж, видимо, я разучился смешить тебя. В таком случае, может быть, ты позволишь мне изложить главную причину моего приезда?

Он посмотрел на нее и склонил голову набок, в точности так, как обычно делал Энтони. У Джорджианы защемило сердце, и она только молча кивнула.

— Полагаю, ты знаешь лондонского управляющего мистера Тилдена? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Он ознакомил меня с положением дел во всех владениях Фортескью и показал отчеты из Пенроуза за прошлый год. Я обратил внимание…

— На значительное увеличение расходов. Я знаю, и могу объяснить… — Она остановилась.

Он выглядел таким спокойным, таким бесконечно терпеливым, как будто готов нести на своих плечах все тяготы мира.

Не говоря ни слова, он смотрел на нее, явно что-то обдумывая. Что? Она понятия не имела. Он всегда держал свои мысли при себе, позволяя любителям поболтать делать из себя дураков.

Не замечая ничего вокруг, Джорджиана смотрела в его глаза. Ах, какой дивный оттенок приобрели зеленые ободки, будто впитавшие частицу тумана, оставшегося после дождя. А когда кончился дождь?

— Итак, ты говорил… — сказала она, пытаясь сохранить остатки самообладания.

Он откашлялся.

— Я приехал в первую очередь затем, чтобы выяснить, почему изменился почерк, которым написаны отчеты из Пенроуза. — Он выдержал паузу. — Сначала почерк становился все менее твердым, а отчеты за последние месяцы и вовсе написаны другой рукой. Как здоровье твоего отца, Джорджиана? Заодно мне хотелось бы узнать, почему молодая маркиза Элсмир чинит кормушки в свинарнике?

Она же знала, что рано или поздно он спросит об этом. Но, как обычно, ему удалось усыпить ее бдительность, а потом застигнуть врасплох. Джорджиана набрала в грудь побольше воздуха, выпрямилась и постаралась принять величественную позу. Самую величественную из тех, что может принять дама, с ног до головы покрытая помоями, заляпанная грязью и вымокшая под дождем.

— Просто мне нравятся свиньи. Я люблю их кормить.

— Джорджиана… — Куинн тяжело вздохнул. — Послушай, я замерз и ужасно устал, а у тебя болит нога, и ты тоже продрогла, хотя, вероятно, и под пыткой в этом не признаешься. Сейчас нам надо добраться до дома. Однако в ближайшее время — в течение двадцати четырех часов, если быть точным, — я навещу твоего отца.

Она опустила глаза.

Он снова вздохнул:

— Но ты отчасти права. На следующей неделе я продолжу осмотр имений и отправлюсь на север. До моего отъезда нам нужно обсудить еще один вопрос. Твой брак с… моим кузеном. И связанные с этим формальности. Оставляю за тобой право выбора времени и места для нашей беседы.

Джорджиану неприятно задела его странная пауза и нежелание назвать Энтони по имени.

— Беседовать практически не о чем.

— Мы оба знаем, что законность вашего брака оспорена. Но мы разберемся с этим до моего отъезда. Кстати, — он отвел взгляд, — вопреки расхожему мнению, меня порадовало известие о том, что он женился на тебе. Вас всегда связывали особые отношения. Вы с детства были неразлучны.

— Тесная дружба связывала не только Энтони и меня. Нас было трое, разве ты…

Ее слова остались незамеченными.

— По крайней мере, у него появился шанс изменить свою жизнь к лучшему. — Он подошел ближе. — Только ты могла бы заставить его свернуть с выбранного им пути. Ты человек дела и здравого смысла. Глупые романтические метания не в твоей натуре.

— Приятно слышать, — сухо сказала Джорджиана, взяв себя в руки. — Мужчинам давно пора понять, что при выборе жены необходимо руководствоваться исключительно ее деловыми качествами.

Она думала рассмешить его, но он даже не улыбнулся. А какой была его жена? Она задавалась этим вопросом тысячи раз, перечитывая светскую хронику, превозносившую до небес красоту и элегантность его избранницы. Само собой разумелось, что он женился по большой любви. Известие о его свадьбе вдребезги разбило ее бедное сердце. И в каждом осколке жила память о крушении заветной мечты юности.

— У тебя всегда было свое представление о том, что и как надо делать. Но я высоко ценю организованный склад ума. Надеюсь, у нас будет время все обсудить более подробно. У тебя нет причин меня опасаться. Я твердо решил начать новую жизнь. Я никогда не думаю о прошлом. Довольно… — Он посмотрел на серое небо и прищурился. — Опять начинается дождь. Раз ты так отчаянно сопротивляешься, я не могу нести тебя на руках. Я кого-нибудь сюда пришлю. Но если ты сдвинешься с места до того, как за тобой приедет экипаж…

— Почему ты никогда не думаешь о прошлом? — прошептала она. — Я только о нем и думаю.

Куинн посмотрел на нее. Дождевая капля тихо скользнула по его коротким волосам и упала на широкое плечо. Он отвернулся и пошел прочь, не вымолвив ни единого слова.

— О! — воскликнула Джорджиана. — Не уходи. Что с тобой случилось? Ты изменился. Раньше ты никогда не уходил вот так, вдруг. Вернись. Я расскажу тебе обо всем, что тебя интересует. — Она замолчала. Он шел очень быстро и наверняка не слышал ее из-за шума доведя. — Будь ты проклят, Куинн Фортескью, — прошептала она.

А предательский ветер подхватил ее слова и донес их до Куинна. Он невольно улыбнулся. Маленькая Джорджиана Уайлд становилась сущей чертовкой, если решала продемонстрировать характер.

После обеда Куинн расположился в уютной библиотеке Пенроуза. В своей библиотеке.

Но пока он чувствовал себя здесь чужим. Казалось, призраки двух предыдущих обладателей титула парят в сумеречной тени, дразнят его и побуждают к воспоминаниям. Нет, черт возьми, пусть прошлое остается в прошлом.

Он расположился поудобнее в мягком кресле, глубоко затянулся сигарой и, глядя на тлеющий огонек ее кончика, задумался о весьма непростой проблеме, имя которой Джорджиана Уайлд, ныне Фортескью.

Он поморщился. Сегодня ей почти удалось разрушить непроницаемый фасад, который он являл миру. Обычно он взвешивал каждое слово, прежде чем позволить ему сорваться с языка, и всегда избегал всяких беспорядочных сцен. И о чем он думал? Куинн покачал головой.

Джорджиана совсем не изменилась. Он улыбнулся, вспомнив о потрясающе сочных эпитетах, которых удостоилась королева свиней Гвендолин. Годы никак не смягчили характер Джорджианы и только слегка сгладили внешнюю угловатость, Джорджиана, что называется, не обещала стать красавицей — и не стала. Темные волосы, темные глаза, темная от загара кожа — полная противоположность утонченной изысканности. Полная противоположность Синтии.

Он закрыл глаза. Отчего Джорджиана сегодня прихрамывала? Только ли удар обухом топора по колену тому причиной? Наверняка страшные раны, полученные много лет назад, до сих пор ее беспокоят. Не могут не беспокоить. Он невольно вздрогнул при мысли о трагическом происшествии. Тогда Джорджиана чудом не лишилась ноги. А Куинна вышвырнули из Пенроуза. Да-да, именно из-за того несчастного случая. Впрочем, все это дела давно минувших дней, и он не желал возвращаться к болезненным переживаниям детства. Жаль только, что Джорджиана так сильно пострадала.

Раздался сухой треск поленьев, и нескольким пылающим уголькам удалось проникнуть за пределы фигурной решетки. Куинн встал и отправил их обратно в камин. Без спроса, словно цепкая виноградная лоза, Джорджиана прочно заняла его мысли. В ней не было прежней детской непосредственности — ну, очевидно, и в нем самом ничего подобного не осталось, — зато сохранился неукротимый нрав, которым она обладала в самом нежном возрасте. Достаточно вспомнить, как она управлялась с огромным стадом бестолковых, упрямых саутдаунских овец, когда Куинн впервые ее увидел.

Она по-прежнему не умеет сдерживать свои эмоции — навык, которым ему пришлось овладеть в совершенстве еще пятнадцать лет назад. И если он был в чем-то уверен после встречи с ней, так это в том, что она что-то от него скрывает. Разумеется, он во всем разберется столь же методично и последовательно, как разбирался в хитросплетениях государственных тайн и скандалов, пока состоял на дипломатической службе. А неискренность Джорджианы только лишний раз подтверждает эфемерность их нерушимой детской дружбы. Не было счастливой юности в Пенроузе, был мыльный пузырь. И он давным-давно лопнул.

В сущности, Куинна несильно заботило, что именно она скрывает. Просто его дисциплинированной, педантичной натуре претили всякого рода неясности. Любой вопрос необходимо досконально изучить, найти решение и оформить все надлежащим образом. При этом он вовсе не желал позорить Джорджиану. Она совершенно напрасно его опасается.

Даже если подозрения, связанные с ее замужеством, подтвердятся, он просто назначит ей достойное ежегодное содержание и поселит где-нибудь подальше от Пенроуза, чтобы не иметь перед глазами очередного напоминания о несовершенстве человеческой натуры.

Он уже послал записку отцу Джорджианы и назначил встречу на завтрашнее утро. Остается надеяться, что болезнь мистера Уайлда не слишком серьезна. Он всегда был достойным человеком. К тому же одним из не многих взрослых, кто всегда находил время для маленького Куинна.

Он посмотрел на письмо, лежавшее у него на коленях. Дочь тайком вложила свое послание ему в руки, когда он оставлял ее у родителей Синтии. По дороге на юг он столько раз перечитывал письмо, что оно потерлось на сгибах. Большие буквы, петлявшие по бумаге, умоляли его поскорее вернуться. У него не было причин чувствовать себя виноватым. В Лондоне мать Синтии и гувернантка прекрасно позаботятся о Фэрли. Конечно, ей грустно. Все, кого она знала, остались в Португалии. Год назад умерла ее мать, а теперь уехал отец.

Куинн закрыл глаза и вспомнил тот день, когда его — одиннадцатилетнего сироту — привезли в Пенроуз, после того как скромный дом его родителей в Дорчестере опустошила проклятая оспа.

Он вскочил и рывком выдвинул ящик секретера в поисках писчей бумаги.

Родители Синтии придут в ярость? Ему на это решительно наплевать. Он торопливо набросал несколько строк, сложил письмо, запечатал расплавленным малиновым сургучом и оттиснул на нем эмблему Пенроуза — шестилепестковую розу. Кольцо с печаткой вручила ему тетушка. Торжественный процесс сопровождался потоками слез, разумеется, только с ее стороны.

Куинн вызвал лакея, быстро отдал ему послание, вздохнул с облегчением и только тут понял, что попутно принял еще одно важное решение. Он не вернется в Лондон в конце недели. И не станет, как планировалось, объезжать другие имения. Нельзя таскать Фэрли по всей Англии в течение нескольких месяцев. Она нуждается в стабильности после многочисленных потрясений. Что ж, скоро тут не будет призраков, его озорная дочь просто-напросто изведет их своими выходками. Он останется здесь, в Корнуолле, далеко от блистательных аристократических и дипломатических кругов Лондона.

Куинн покачал головой. Кому нужна городская позолота, когда есть деревенская грязь.

Что с ним происходит? Ведь он взял за правило никогда не принимать необдуманных решений. Возможно, в юности он иногда поддавался внезапным душевным порывам, но казалось, с этим давно покончено.

Должно быть, с ним сыграли злую шутку переменчивые ветры Корнуолла… Или феи из кельтских преданий.

Куинн хмыкнул. Разумеется, феи.

Он посмотрел на бокал с янтарной жидкостью — миссис Киллен, домоправительница, ни с того ни с сего принесла его, поставила на стол и удалилась. Интересно, не подсыпала ли яду в напиток чумазая маркиза Элсмир? Куинн не поручился бы за нее. Он не поручился бы ни за одну женщину… особенно за такую, у которой есть план.

Бог свидетель, у Джорджианы Уайлд всегда были планы…