Встреча

Глава 12

Потрясенный полной утратой самообладания, Гарри смотрел на осколки хрустального бокала, сверкавшие в красноватых солнечных лучах подобно рубинам, которые с гордостью носила Августа.

Он просто поверить не мог, что позволил ей довести себя до такого состояния.

Да, эта женщина действительно околдовала его! То он буквально сгорал от страсти, то его захлестывала волна горячей благодарности, когда она медленно, но верно завоевывала сердце его маленькой дочери. И уже в следующее мгновение он мог до слез смеяться или огорчаться по поводу ее совершенно непредсказуемых поступков.

А теперь она к тому же довела его до приступа безумной ревности, какой он никогда в жизни не испытывал.

И хуже всего, что он прекрасно понимал: это ревность к мертвому — к Ричарду Баллинджеру. К дерзкому, смелому, безрассудному Ричарду, который, весьма возможно, был предателем. К родному брату Августы, который, даже будучи жив, ни в коем случае не мог бы стать ему соперником в любви к ней! К человеку, который похоронен в усыпальнице нортамберлендских Баллинджеров, к последнему мужчине в этом семействе бесстрашных, занимавшему в сердце Августы такое место, куда ему, ее мужу, доступ закрыт навсегда. Гарри отлично понимал это…

И в безопасном царстве прошлого и воспоминаний Ричард вечно будет для Августы идеалом истинно нортамберлендского Баллинджера, ее замечательным старшим братом, чью честь и репутацию она будет защищать до последнего дыхания.

— Черт бы тебя побрал, нортамберлендский ублюдок! — Гарри устало рухнул в кресло. — Если бы ты остался жив, сукин сын, я вызвал бы тебя на поединок!

И тем самым разорвал бы ту непрочную связь, которая возникла между мною и Августой, заставил бы ее навсегда возненавидеть меня, подумал Гарри с горечью. Он вполне представлял себе, что при подобном противостоянии Августа, разумеется, приняла бы сторону брата и стала бы врагом собственному мужу.

Как она это сделала всего несколько минут назад.

— Ублюдок! — снова выдохнул Гарри, не в силах придумать еще какое-нибудь ругательство, чтобы выразить свое отношение к странному сопернику.

Разве можно бороться с призраком?

Гарри поудобнее устроился в кресле и заставил себя со всех сторон рассмотреть эту нелепую ситуацию.

Следовало признать, что он с самого начала повел себя не правильно. Не нужно было вызывать Августу в библиотеку, да еще так поспешно. И нельзя было заставлять ее немедленно отдать стихотворение брата. Если бы выдержка ему не изменила, он сделал бы все совершенно иначе и гораздо умнее.

Но он совсем потерял голову. Когда Мередит случайно обмолвилась о стихотворении Ричарда Баллинджера, где упоминалось о пауке и паутине, Гарри хотелось лишь одного: поскорее самому прочитать эти стихи.

Гарри считал, что убедил и себя, и Шелдрейка, что оставил в прошлом войну и ее кошмары. Но теперь он вынужден был признать, что забыть человека по кличке Паук так и не смог. Из-за этого негодяя погибло слишком много людей. Слишком многие прекрасные люди, вроде Питера Шелдрейка, рисковали из-за него жизнью. Слишком много было проиграно сражений из-за его предательства.

А предположение, что Паук, по всей вероятности, был англичанином, лишь усиливало ярость и горечь в его душе.

Во время войны Гарри славился умением вести дела с хладнокровием и безупречной логикой. Иначе он бы просто не справился со своими порой весьма мрачными заданиями. Если бы он давал волю чувствам, то в итоге не смог бы действовать. Сомнения и разрушительный страх исказили бы любое принятое им решение и поступок.

Холодная ясная логика — вот единственный путь к спасению в такое страшное время. Однако под маской ледяного спокойствия в нем кипели страсти, его терзали разочарования, и для Гарри все зло мира тогда сосредоточилось в образе его главного врага по кличке Паук.

В первые же месяцы после Ватерлоо здравый смысл и желание устроить свою жизнь заставили отступить в его душе нестерпимую жажду мести. Осознав, что никаких ответов на мучившие его вопросы он скорее всего никогда не получит, Гарри принял это как неизбежность. В хаосе войны многие дела и факты казались похороненными навсегда. Он так и сказал Августе тогда, во время пикника на берегу ручья. И разоблачение Паука казалось ему одним из таких проигранных дел.

Теперь, из-за случайного замечания дочери, словно из-под земли возник новый ключик к разгадке этой зловещей тайны. Стихотворение Ричарда Баллинджера о пауках и паутине может означать все или ничего. Но так или иначе, Гарри необходимо увидеть его. И он не успокоится, пока не прочтет его сам!

Действовать следовало гораздо осторожнее, упрекнул он себя. Эта нелепая ситуация целиком на его совести. Он, черт побери, проявил чрезмерное нетерпение! Впрочем, он был абсолютно уверен, что Августа немедленно подчинится и покажет ему стихи. Он не подумал, кому в данной ситуации она предпочтет сохранить верность.

Итак, что же ему делать?

Если он отправится наверх и силой заставит Августу передать ему стихотворение, то наверняка уничтожит в ее сердце всякое чувство к себе. Мало того, она, возможно, никогда его не простит.

И все же сознавать, что верность памяти брата у Августы сильнее супружеского долга, было для Гарри мучительным испытанием.

Он с силой стукнул кулаком по подлокотнику кресла и вскочил. По пути из Лондона в Грейстоун он уже, кажется, сказал Августе, что никакой любви для него не существует, а от жены он требует в первую очередь верности. И она согласилась быть ему верной женой и безоговорочно выполнять супружеские обязанности.

Ну так пусть держит свои обещания!

Гарри принял решение. Августа достаточно долго испытывала его терпение. Теперь настала его очередь.

Неслышными шагами он быстро прошел по восточному ковру библиотеки к двери и неторопливо поднялся по застланной красным ковром лестнице на второй этаж.

Не постучавшись, он открыл дверь в спальню жены и сразу вошел.

Августа сидела за столом; перед ней был ее маленький позолоченный письменный прибор. Она без конца всхлипывала в крошечный кружевной платочек. Когда дверь в ее комнату распахнулась, она вздрогнула и вскинула глаза. Они сверкнули страхом и гневом. На ресницах еще блестели слезы.

Ну до чего же чувствительны эти нортамберлендские Баллинджеры, вздохнул Гарри.

— Что вы здесь делаете, Грейстоун? Если вы явились, чтобы силой отнять у меня стихотворение Ричарда, то можете даже не надеяться. Я надежно спрятала его.

— Уверяю вас, мадам, вряд ли вы способны придумать такой тайник, который я не смог бы обнаружить. — Гарри аккуратно прикрыл за собой дверь и остановился перед женой, чуть расставив ноги, точно собирался с нею драться.

— Вы угрожаете, мне, милорд?

— Вовсе нет. — Она выглядела такой несчастной, такой трепетной, такой гордой и такой обиженной, что у Гарри защемило сердце. — Разве я могу угрожать вам, любовь моя?

— Не смейте так называть меня! — Гневно выкрикнула она. — Вы же не верите в любовь!

Гарри тяжело вздохнул и прошел через спальню к туалетному столику Августы. Постоял там, задумчиво созерцая беспорядочно расставленные хрустальные флаконы, расчески, щетки с серебряными ручками и прочие очаровательно легкомысленные, очаровательно женственные предметы, и в голове у него мелькнула мысль, что ему необычайно приятно заходить сюда без стука, а еще лучше — через другую дверь, ведущую в его спальню, когда можно застать Августу врасплох, перед зеркалом. Ему нравилось смотреть на нее, одетую в соблазнительную ночную сорочку и с совершенно бессмысленным крохотным кружевным чепчиком на каштановых кудрях, когда она вспыхивала от смущения.

И вот теперь она считает его не своим возлюбленным, а своим врагом.

Гарри повернулся к Августе, которая с огромным беспокойством наблюдала за ним.

— Я полагаю, сейчас не время обсуждать ваши воззрения на любовь, мадам.

— Вот как, милорд? Что же в таком случае мы будем обсуждать?

— Вполне подойдет тема «Ваши воззрения по поводу супружеского долга», мадам.

Она растерянно заморгала; в глазах ее появилось еще более беспокойное выражение.

— О чем вы, Грейстоун?

— Вы дали мне обет верности в день нашей свадьбы, Августа. Или вы уже успели забыть об этом?

— Нет, милорд, но…

— И в нашу первую ночь здесь, в этой самой спальне, вы, стоя у окна, снова поклялись в том, что станете выполнять свой супружеский долг.

— Гарри, это нечестно!

— Что нечестно? Напоминать вам о ваших же клятвах? Должен сознаться, я не подозревал, что в этом возникнет необходимость. Я был уверен, что вы с честью выполните свои обещания.

— Но это же совсем другое! — возмутилась она. — Это касается моего брата. Неужели вы не можете понять?!

Гарри сочувственно покивал:

— Я понимаю, вы разрываетесь между верностью памяти брата и верностью своему супругу. Да, положение весьма щекотливое, и мне невыразимо жаль, что именно я послужил причиной ваших мучений. Жизнь редко бывает проста, и в такой переломный момент сдержать себя нелегко.

— Черт возьми, Гарри, о чем вы?! — Она в гневе сжала кулаки и глянула на него сверкающими глазами.

— Я догадываюсь, какие чувства вы испытываете сейчас. И у вас есть на это полное право. Со своей стороны я приношу извинения за свои необдуманные требования и за ту грубую поспешность, с которой велел вам немедленно принести мне стихи Ричарда. Могу в свое оправдание сказать лишь одно: их содержание мне представляется исключительно важным.

— И мне тоже! — возмутилась она.

— Я вижу. И мне кажется, вы уже приняли определенное решение, ясно дав мне понять, что защита памяти брата значительно важнее для вас, чем супружеский долг. В первую очередь ваша верность отдана ему, последнему в роду нортамберлендских Баллинджеров. А ваш законный супруг может рассчитывать лишь на то, что останется.

— Боже мой, Грейстоун, как вы жестоки! — Августа вскочила, терзая платочек, отвернулась и принялась вытирать заплаканные глаза.

— Из-за вполне обоснованного требования подчиниться своему супругу? Из-за требования сохранить ему верность? Из-за того, что не желаю ограничиваться крохами вашей верности?

— Вы способны думать только о долге и верности, Грейстоун?

— Не только. Однако в настоящий момент именно это представляется мне самым важным.

— А как насчет вашего долга и вашей супружеской верности?

— Я же дал вам слово ни с кем не обсуждать действия вашего брата во время войны, какими бы они ни оказались. Большего я пообещать не могу, Августа.

— Но если в этих стихах есть нечто, указывающее на то… что мой брат был шпионом, то вы, по всей вероятности, шпионом его и сочтете?

— Это уже неважно, Августа. Он мертв. Мертвых не судят. Он теперь недоступен ни закону, ни моей личной мести.

— Но его честь и репутация живы.

— Признайтесь, Августа: вы боитесь, что в стихах может быть скрыто нечто компрометирующее? Вы боитесь, что ваш брат, которого вы вознесли на пьедестал, рухнет с него в бесчестье?

— Но отчего вдруг, эти стихи понадобились вам сейчас, когда война давно окончена? — Она посмотрела ему прямо в глаза, пытаясь хоть что-нибудь в них прочесть.

Гарри не отвел взгляда.

— В последние три-четыре военных года мой путь не раз пересекался с таинственным мерзавцем по кличке Паук, который работал на французов не хуже, чем я во славу Британской Короны. Мы пришли к выводу, что он англичанин — как из-за безупречной точности добываемых им сведений, так и из-за его манеры действовать. Паук виновен в гибели многих достойных людей, и, если он все еще жив, я заставлю его заплатить за предательство.

— Вы хотите отомстить ему?

— Да.

— И ради мести не пожалеете даже нашего брака?

Гарри так и застыл.

— Я не вижу, почему из-за этого должен страдать наш брак? Или может быть, вы этого хотите?

— Ну разумеется, милорд! — Она снова пришла в ярость. — Как же иначе можно трактовать мои поступки! И с вашей стороны чрезвычайно разумно обвинить меня во всех дурных чувствах, которые вы пробудили своей жестокостью!

Гарри рассердился:

— А вы разве не жестоки по отношению ко мне? Как вы думаете, мне приятно узнать, что вы предпочитаете защищать честь покойного брата, а не хранить верность живому мужу?

— Я вижу, меж нами разверзлась пропасть, милорд. — Она гордо вскинула голову. — У нас уже никогда не будет того, что было прежде!

— Но над этой пропастью пока существует мостик, мадам. И вы вольны вечно оставаться на стороне храбрых и безрассудных нортамберлендских Баллинджеров или же перейти на мою сторону, где перед вами открывается будущее. Предоставляю вам самостоятельно принять это решение. И будьте уверены, насильно стихотворение вашего брата я отнимать у вас никогда не стану.

Не дожидаясь ответа, Гарри повернулся и вышел из спальни.

В последующие два дня в доме воцарилось вежливое и поистине ледяное спокойствие. Мрачная атмосфера была для Гарри особенно заметна, потому что ничего общего не имела с радостным оживлением, наполнявшим дом прежде.

Все приуныли. Гарри только теперь понял, как сильно изменился старый дом после прибытия туда новой хозяйки.

Слуги, безусловно пунктуальные и отлично вышколенные, с появлением в доме Августы стали исполнять свои обязанности с невиданной радостью и готовностью, и Гарри невольно вспоминал слова Шелдрейка о том, как ласково Августа всегда обращается с прислугой.

Мередит, эта маленькая ученица, этот образец серьезности и послушания, вдруг начала рисовать картинки и посещать пикники. Ее простенькие муслиновые платья в последнее время точно сами собой расцвели оборками и лентами. И она с огромным воодушевлением обсуждала характеры и поступки героев тех книг, которые читала ей Августа.

Даже Кларисса, всегда такая скучная и суровая, эта безупречно воспитанная дама, посвятившая себя без остатка обязанностям гувернантки Мередит, совершенно переменилась. Гарри не слишком хорошо представлял себе, что именно могло произойти в его доме за эти несколько недель, однако сомнений не оставалось: Кларисса, безусловно, оттаяла и теперь значительно теплее относилась к Августе. Не только теплее — она страстно стремилась к беседам с ней! Это была уже чуть ли не влюбленность!

Кроме того, в последнее время Кларисса довольно часто под различными предлогами уклонялась от совместных семейных развлечений, прогулок или бесед в гостиной после обеда и спешила наверх, в свою комнату. Гарри подозревал, что она увлеченно работает над каким-то научным исследованием, но спрашивать не решался. Кларисса всегда была очень замкнутой и никого не допускала в свой внутренний мир. И он всегда уважал ее чувства. В конце концов, замкнутость — фамильная черта Флемингов.

Гарри был совершенно уверен, что ни одного объекта, достойного нежных чувств, в окружении Клариссы и уж тем более в тесном мирке классной комнаты нет, однако ее непривычно блестящие глаза заставляли задуматься. И он решил, что эта перемена, как и все прочие, тоже связана с появлением Августы.

И вот через какие-то два дня после их ссоры и взаимных обвинений в доме снова воцарились холод и благонравие. Все были исключительно вежливы. Но Гарри было совершенно ясно: обитатели Грейстоуна дружно винят за эту леденящую атмосферу именно его.

Осуждение домочадцев безумно раздражало его. Он как раз размышлял над этим, поднимаясь по лестнице в классную комнату. Со времени их ссоры пошел уже третий день. Он чувствовал, что в их молчаливой битве с Августой обитатели дома стоят на ее стороне, хотя им следовало бы принять сторону своего хозяина.

Да, хозяином здесь, в Грейстоуне, является он! И благополучие всех, кто проживает в его владениях, зависит именно от него! И есть надежда, что, по крайней мере, слуги и Кларисса не могут не понимать этого.

Возможно, это понимает и Августа.

Однако он не заблуждался на тот счет, что Августа способна отдать свою верность только тому, кому отдала любовь. И сердце ее верно памяти о прошлом.

Гарри провел две последние ночи в одиночестве, мрачно созерцая закрытую дверь спальни Августы. Он считал, что жена первой должна открыть эту дверь, и был убежден, что рано или поздно она войдет к нему сама. Но теперь, предчувствуя третью одинокую ночь, он начал сомневаться в собственной правоте.

Гарри не заметил, как поднялся на самый верхний этаж дома. Пришлось вернуться. Он подошел к двери классной комнаты и осторожно отворил ее. Кларисса, увидев его, напряженно выпрямилась:

— Добрый день, милорд. Я не думала, что вы сегодня зайдете к нам.

Гарри, услышав в ее голосе явную неприязнь, решил не обращать на это внимания. Он уже понял, что в последнее время никто в доме не проявляет особой радости при его появлении.

— У меня выдалась свободная минута, и мне захотелось посмотреть, каковы успехи Мередит в рисовании.

— Ах вот как! Мередит сегодня рисует с самого утра. Ее сиятельство вскоре должны, как обычно, зайти и проверить, что у нее получилось.

Мередит подняла голову, оторвавшись от своей акварели. Глаза ее на мгновение радостно вспыхнули, и она снова принялась за дело.

— Здравствуй, папа.

— Продолжай, Мередит. Я хотел только немножко посмотреть.

— Хорошо, папа.

Гарри смотрел, как она выбирает новую краску. Тщательно промыв кисточку, Мередит провела по чистому белому листу жирную черную полосу.

И Гарри удивился: впервые его дочь выбрала такие мрачные тона. Ее рисунки, которые теперь постоянно вывешивались в картинной галерее, почти всегда радовали яркими красками, излучали энергию и солнечный свет.

— Это что же, Грейстоун ночью, Мередит? — Гарри наклонился, внимательно вглядываясь в рисунок.

— Да, папа.

— Понятно. Довольно темные краски, не правда ли?

— Да, папа. Августа говорит, что я должна изображать все в соответствии со своим настроением.

— А у тебя в такой солнечный денек есть настроение рисовать мрачными красками?

— Да, папа.

Гарри прикусил язык. Даже Мередит, оказывается, невольно вовлечена в их молчаливую войну, так повлиявшую на общую атмосферу в доме! И во всем виновата Августа!

— А может, нам воспользоваться такой прекрасной погодой? Я, пожалуй, велю оседлать твою лошадку, и мы съездим к ручью. Как тебе мой план?

Мередит бросила на него неуверенный взгляд:

— А Августа с нами поедет?

— Мы можем ее спросить, — сказал Гарри, однако сердце у него екнуло. Он не сомневался, каков будет ответ Августы. Она, разумеется, вежливо откажется. Она умудрялась постоянно избегать его и встречалась с ним только за обеденным столом. — Впрочем, возможно, у нее другие планы, Мередит.

— Как ни странно, — раздался от дверей спокойный голос Августы, — никаких других планов у меня нет. И я тоже с удовольствием прокатилась бы к ручью.

Мередит просияла:

— Ой, как здорово! Я сбегаю и надену свою новую амазонку! — Она быстро взглянула на Клариссу. — Вы меня отпустите, тетя Кларисса?

Кларисса утвердительно кивнула с поистине королевским величием:

— Ну разумеется, Мередит.

Гарри медленно повернулся и посмотрел Августе прямо в глаза. Она вежливо поклонилась ему:

— Простите, милорд, но мне тоже нужно переодеться. Мы с Мередит вскоре присоединимся к вам.

Господи, что у нее еще на уме? Гарри смотрел вслед исчезнувшим Августе и Мередит. Впрочем, лучше, наверное, не спрашивать.

— Я надеюсь, вам будет приятно прогуляться в обществе ее сиятельства и мисс Мередит, сэр, — явно на что-то намекая, сказала Кларисса.

— Благодарю вас, Кларисса. Уверен, так оно и будет.

Главное выяснить, что затевает Августа! И Гарри быстро вышел из классной.

Но прошло полчаса, а Гарри все еще не получил ответа на свой вопрос. Зато настроение Мередит переменилось как по волшебству. Она по-детски веселилась от души и выглядела совершенно очаровательно в новой амазонке — точной копии платья Августы и с такой же небольшой изящной шляпкой, украшенной пером и лихо сидевшей на ее светлых блестящих кудрях.

Гарри посмотрел вслед дочери, умчавшееся вперед на своем сером в яблоках пони, потом неуверенно взглянул на Августу.

— Я очень рад, что вы смогли поехать сегодня с нами, мадам. — Он решил наконец нарушить это упорное молчание.

Августа, сидевшая в дамском седле, изящно держала поводья затянутой в перчатку рукой.

— Я подумала, что вашей дочери полезно немного подышать воздухом. В доме в последнее время как-то удивительно душно, вы не находите?

Гарри поднял бровь:

— Да, пожалуй.

Августа прикусила губу и быстро взглянула на него. В глазах ее читался вопрос.

— Милорд, вы прекрасно понимаете, почему я согласилась сегодня на прогулку!

— Нет, мадам, вы ошибаетесь: я ничего не понимаю. Мне очень приятно, что вы решили отправиться вместе с нами, однако не буду притворяться: я совершенно не представляю, почему вы так поступили.

Она вздохнула:

— Я решила отдать вам стихи Ричарда.

Облегчение жаркой волной омыло душу Гарри. Он едва удержался, чтобы не выхватить Августу из седла и не усадить к себе на колени. Нет, в последнее время он чрезмерно поддается чувственным порывам! Следует обратить внимание на эту опасную тенденцию.

— Благодарю вас, Августа. Могу я спросить, почему вы вдруг переменили свое решение? — Он мучительно ждал ответа.

— Я очень много об этом думала и поняла, что выбор у меня весьма невелик. Как вы много раз замечали, мой долг — подчиняться своему супругу.

— Понятно. — Гарри долго молчал; пыл его почти угас. — Мне очень жаль, если вами руководит лишь супружеский долг, мадам.

— А что же еще, по-вашему, должно руководить мною? — нахмурилась Августа.

— Возможно, доверие?

Она вежливо поклонилась:

— Да, именно. Я пришла к заключению, что вы сдержите свое слово. Вы пообещали не открывать всем тайну моего брата, и я вам верю.

Гарри, не привыкший, чтобы его слова подвергались даже малейшему сомнению, не сумел скрыть своего раздражения:

— Так вам потребовалось почти три дня, чтобы прийти к заключению, что моему честному слову можно верить, мадам?

— Нет, Гарри, — вздохнула она. — Я с самого начала поверила вам. И по правде говоря, дело вовсе не в этом. Вы достойный и честный человек. Это все знают, но…

— Но в чем же тогда дело? — довольно грубо прервал он ее. Августа смотрела прямо перед собой…

— Я боялась, милорд.

— Господи, чего же вы боялись? Того, что могли узнать о своем брате? — Он с огромным трудом заставил себя говорить тихо, боясь, что их услышит Мередит.

— Не совсем. Я ни секунды не сомневалась в невиновности Ричарда. Однако я не была уверена в том, что вы подумаете обо мне самой, прочитав его стихотворение и, возможно, придя к выводу о том, что Ричард виновен в предательстве.

Гарри изумленно уставился на нее:

— Черт возьми, Августа! И вы решили, что я стану хуже относиться к вам, если узнаю о неблаговидном поведении вашего брата?

— Я ведь тоже из нортамберлендских Баллинджеров, милорд! — Голос ее зазвенел. — Если вы считаете, что кто-то из нашей семьи способен на предательство, то с тем же успехом можете подвергнуть сомнению и репутацию остальных ее членов.

— То есть начать сомневаться в вашей честности? — Он был поистине потрясен.

— Я прекрасно понимаю, что вы уже составили мнение обо мне как особе легкомысленной и склонной к проказам. — Августа гордо выпрямилась в седле. — Но я бы не хотела, чтобы вы подвергали сомнению мою честь. Мы с вами связаны на всю жизнь, милорд. Перед нами лежит очень долгий и трудный путь, тем более трудный, если вы сочтете, что нортамберлендским Баллинджерам не хватает представлений о чести.

— Черт побери, мадам! Вам не хватает не представлений о чести, а ума! — Гарри резко остановил коня и одним рывком пересадил Августу к себе на колени.

— Гарри!

— Неужели все нортамберлендские Баллинджеры отличались такой исключительной глупостью? Мне остается лишь надеяться, что это качество не передается по наследству.

Он прижал ее к себе, как ребенка, и крепко поцеловал в губы. Тяжелая юбка ее амазонки, свесившись почти до земли, мешала жеребцу перебирать ногами. Конь затанцевал, и Гарри натянул поводья, не отрываясь от губ Августы.

— Гарри, а моя лошадь? — Августа попыталась вырваться из его объятий. Зеленая шляпка с пером чуть не слетела с ее головы. — Она же убежит и заблудится!

— Папа, папа, что ты делаешь с Августой? — Голосок Мередит дрожал от волнения. Она изо всех сил спешила к ним.

— Целую твою мать, Мередит. Позаботься о ее лошадке, пожалуйста. Не то она убежит и заблудится.

— Целуешь Августу? — Глаза Мередит изумленно расширились. — Ой, я поняла! Не беспокойся, папочка! Лошадь я сейчас поймаю!

Впрочем, Гарри и не думал беспокоиться: кобыла Августы всего лишь устремилась к островку особенно высокой зеленой травы. А Гарри сейчас мечтал лишь об одном: поскорее добраться с Августой до спальни. Их война тянулась всего лишь три дня и две ночи, однако эти три дня и две ночи, определенно, были слишком долгими!

— Гарри, послушай же! Ты должен немедленно отпустить меня! Что подумает Мередит? — Августа сердито сверкнула глазами, по-прежнему лежа у него на руках.

— С каких это пор, мадам, вы стали такой поборницей приличий?

— Я только о них и думаю с тех пор, как у меня появилась дочь, — пробормотала Августа. Гарри весело рассмеялся.

Вечером Гарри вошел в спальню Августы и обнаружил, что она сидит у своего туалетного столика. Горничная только что закончила причесывать ее перед сном.

— Ну все, Бетси, — сказала Августа, встретив в зеркале взгляд Гарри.

— Хорошо, мэм. Спокойной ночи, сэр. — На лице у Бетси было написано полное понимание. Она с довольным видом поклонилась и удалилась прочь.

Августа встала с неуверенной улыбкой на устах. Ее пеньюар распахнулся, и Гарри заметил, что ночная сорочка на ней из тончайшего муслина. Ее нежные груди просвечивали сквозь легкую тканы. Он позволил себе чуть опустить глаза и увидел темный треугольник, венчавший бедра. Желание обожгло его.

— Я полагаю, милорд, вы зашли, чтобы взять стихотворение Ричарда? — спросила Августа.

Гарри покачал головой и улыбнулся:

— Ах, мадам, стихи подождут. Я пришел, чтобы взять вас!