Второй медовый месяц

Глава 6

Барни потянулся через сиденье Кейт за ее ремнем безопасности.

Она отвела его руку:

— Сама справлюсь.

— Мне нравится это делать, — объяснил Барни. — Пока меня не тянет командовать, вот я и пользуюсь случаем — когда ты не против. — Он застегнул ремень. — Вы выглядишь уже лучше.

— А чувствую себя почти так же кошмарно. Ну, разве что мне полегчало самую чуточку.

Барни повернул ключ зажигания.

— Или просто радуешься тому, что хоть на выходные вырвалась из дома.

Кейт отвернулась.

— Кейт!

— Я тебя не слышу.

— Все ты слышишь. Ты согласна даже целых сорок восемь часов пробыть невесткой, лишь бы не притворяться, что можно жить в одной квартире с Розой и спать спокойно.

Кейт промолчала.

— Сегодня ты пробыла у нее, — продолжал Барни, выводя машину на улицу, — до часу ночи.

— Ей было плохо…

— А потом и тебе стало плохо, ты не смогла уснуть и в результате стало плохо мне.

Кейт ударила себя по коленям кулаками.

— Барни, мы ведь уже говорили об этом.

— С нулевым результатом.

— Неправда. Она нашла работу.

— Временную.

— Зато это работа. Она будет платить нам за жилье.

— Много?

— Будь хоть немного подобрее.

Барни молчал, пока не проехал площадь с круговым движением, потом ответил:

— Ладно, напрасно я это ляпнул. Извини. Но мы не завели бы этот разговор и я не начал бы молоть чушь, если бы не Роза.

— Знаю.

— Дело в том, что она просто не умеет быть незаметной. Каким-то чудом ей удается занимать собственной персоной всю квартиру, даже сидя в своей комнате за закрытой дверью.

— Барни, — прервала Кейт, глядя перед собой, — осталось всего две недели.

— А потом?

Кейт промолчала.

Держа руль одной рукой, Барни накрыл второй ладонь Кейт. И повторил уже мягче:

— А потом?

— Не знаю.

— Пообещай мне одну вещь.

— Мм…

— Пообещай, что не будешь просить ее задержаться у нас.

— Постараюсь… — выговорила Кейт.

— Так не пойдет.

— Барни…

— Если ты откажешься, я сам попрошу ее покинуть наш дом. Не ради своего удобства, а ради тебя. И ради нас.

Кейт откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза.

— Мне просто кажется, что у нас так много всего…

— Послушай, — перебил Барни, — послушай, всего, что есть у нас, мы добились сами. У Розы мы ничего не отнимали.

Кейт еле слышно заплакала.

Барни взглянул на нее:

— Ох, милая…

— Да ничего…

Он быстро свернул на обочину и неловко обнял Кейт.

— Милая, ну не плачь, прости меня, только не плачь! Ох, Кейт…

— Ты не виноват, — всхлипывая, сказала Кейт. — Дело во мне. И наверное, в ребенке.

Барни разжал объятия и приложил ухо к животу Кейт.

— Уж этот мне ребенок!..

Кейт шмыгнула носом и посмотрела на голову Барни у себя на коленях, на его волосы, руку, лежащую на бедре.

Все хорошо, — выговорила она. — Я ей скажу. Если она еще не поняла…

— Она же не дура.

— Да, — согласилась Кейт и вытерла глаза рукавом. — Не дура. В том-то и беда.

Шаря под раковиной Кейт в поисках резиновых перчаток, Роза думала, что ее определенно не готовили в уборщицы. Насчет помощи по дому Эди придерживалась строжайших правил и нередко давала понять домочадцам — за частым исключением Бена, — что поддержанием порядка должны заниматься все, кто живет в доме. Если она мать, это еще не значит, что она бесплатная прислуга. Но Эди не принадлежала к числу женщин, которые считают невзбитые подушки и не отчищенные от накипи чайники первыми симптомами домашней анархии; мытье полов в кухне она никогда не ставила превыше помощи Мэтью с уроками или плясок с Розой перед зеркалом на лестничной площадке. Только в гостях у школьных подруг Роза обнаружила, что люди — не все, но некоторые — покупают пылесосы потому, что они облегчают уборку, а не только по той причине, что на них нарисована забавная рожица. Ничто из увиденного, никакие сияющие ванны и унитазы, не убедили Розу в том, что позиция Эди в корне неверна, но со временем Роза поняла, какое удовлетворение доставляют вполне вещественные и удивительно весомые достижения, подобные чисто убранной квартире. А за то недолгое время, пока она жила с Джошем, она и сама не раз искала не то чтобы роскошное, но убедительное утешение, стараясь держать под контролем хотя бы домашний хаос.

В эту субботу она решила навести безукоризненный порядок в квартире Кейт и Барни. Отчасти она надеялась, что полировка мебели и выравнивание ковриков поможет ей успокоиться, но вместе с тем рассчитывала заслужить невысказанное прощение Барни, а если удастся — прицел, конечно, дальний, но в отчаянном положении все средства хороши — подготовить почву, чтобы потом попросить разрешения вместо одного месяца пожить у них все два. Роза остро осознавала, что последние две недели была невыносима, вела себя, как обидчивая и вредная девчонка-подросток, а с Кейт держалась, как под влиянием самой заурядной и неприглядной зависти.

Если уж говорить начистоту, думала Роза, щедро разбрызгивая чистящее средство по поверхностям в кухне, она и вправду завидовала Кейт. Но не тому, что у Кейт есть Барни, а их желанию быть вместе и сказочной роскоши общего будущего. И в то же время Роза знала, что такая зависть горька и разрушительна, что это позор для любой уважающей себя личности. И даже если моя личность не достойна уважения, рассуждала Роза, отскребая пятна, — а в последнее время ее и вправду не за что уважать, — я хотела бы вернуть его себе, хотела бы мудро распоряжаться своей жизнью.

Она выпрямилась. В кухне постепенно воцарялись приятная чистота и покой. Роза уже подумывала, не разобрать ли шкафы, когда до нее вдруг дошло: любая попытка переставить хотя бы коробку чечевицы будет расценена как критика, а в ее нынешнем шатком положении это недопустимо. Она предпочла бы к возвращению Барни и Кейт придать квартире вид скромного, но заметного с первого взгляда знака благодарности. Поколебавшись, она не без труда призналась самой себе: ей хочется извиниться, не произнося слов извинения.

В гостиной зазвонил ее мобильник. Роза неторопливо направилась к нему, на ходу стаскивая резиновые перчатки и мысленно повторяя себе, как делала в последнее время всякий раз, когда звонил телефон: «Только бы это был сюрприз, хорошая новость, что-нибудь приятное…»

— Дорогая, это ты? — послышался в трубке голос Эди.

— Привет, мам.

— У тебя все хорошо? Чем занимаешься?

— Уборкой, — ответила Роза.

— Уборкой? Почему?

— Захотелось. Мне нравится. Субботнее утро — самое время навести порядок.

— Только не в моем доме, — возразила Эди.

— Помню.

— Роза, что происходит?

— Происходит?

— Да. Мы не общались несколько недель…

— Пять дней.

— Я хочу твердо знать, что у тебя все хорошо.

Роза выпрямилась.

— Да, все.

— Точно?

— Да, мама. Спасибо.

— Ты нашла работу?

— Да.

— И что это за…

— Не самая лучшая. Но работа. В турагентстве.

— Роза…

— Только не начинай.

— И ум, и внешность — все при тебе, — напомнила Эди, — я не хочу, чтобы ты разменивалась по пустякам.

— А я и не размениваюсь.

— Дорогая…

— Мама, — перебила Роза, — лучше скажи, что у тебя случилось?

— А, это.

— Да, именно. Я же слышу — что-то не так.

— Видишь ли… — начала Эди. — Мне дали роль.

— О, мама! В Ибсене?

— Да. Странно, правда?

— Странно?

— Да. Получить ненужную тебе роль, не очень-то стараясь.

— Тебе она была нужна.

— Может быть.

— А по-моему, это замечательно, — заявила Роза. У нее сжалось горло, словно от подступающих слез. — Поздравляю. Просто блеск.

— Еще посмотрим, что будет дальше, — откликнулась Эди. — Во вторник читка. Заодно и познакомлюсь с моим сценическим сыночком. Ты с Мэтью не виделась?

— Нет…

— Что слышно насчет квартиры, которую они с Рут хотят купить?

Роза прижала ладонь к горлу.

— Молодые успешные профессионалы…

— Дорогая, я так хотела бы…

— Мама, мне не нужен лофт. И работа в Сити тоже.

— А с Беном говорила?

— Ни с кем не говорила.

— Роза, у тебя все в порядке?

Роза зажмурилась, одними губами произнесла «что в лоб, что по лбу» и сказала вслух:

— В полном.

— Если что-нибудь не так…

— Все хорошо. Позвони мне потом, расскажи, как прошла читка во вторник.

— Ладно, — пообещала Эди.

— Как папа?

— Сидит в своем сарае.

— Шутишь?

— Ты думаешь?

— Передай ему привет, — попросила Роза.

— Дорогая…

— «Мистер Пропер» ждет! — перебила Роза и отняла трубку от уха.

В трубке верещал слабый и невнятный голос Эди.

— Пока, мам!

Она медленно вернулась на кухню и устало прислонилась к раковине. Эди на собственной кухне, она — на кухне у Кейт, Мэтт и Рут наверняка покупают чайники от «Алесси» для своей, а счастливые Бен и Наоми вообще не заморачиваются насчет кухни. Роза вздохнула. Она удержалась и не сказала матери по телефону то, что хотела. И знала, что просто не смогла — по давним, давно исчерпавшим себя соображениям преданности и предательства, которые так портят семейную жизнь, по тем же самым причинам, по которым ее мать и сестра матери постоянно созваниваются, а за глаза перемывают друг другу косточки. Роза скрестила руки на груди. Внезапно ее осенило: вместе со слабым лучиком пробудившейся надежды ей подумалось, что мысль насчет тетки — ее удача, и если уж на то пошло, в ненадежной семейной системе поддержки должно быть где-нибудь место для родной тетушки. Роза выпрямилась и положила резиновые перчатки на край сверкающего кухонного стола. А затем в задумчивости вернулась к мобильнику в гостиную.

— Я играю Освальда, — сообщил юноша.

Эди улыбнулась ему:

— Так я и думала.

Он засмеялся, словно фыркнул.

— Нетрудно догадаться, если персонажей всего пять…

У него были тонкие черты лица и худоба, которая у Эди почему-то всегда ассоциировалась с поэтами времен Первой мировой.

— Кстати, у нас один и тот же цвет глаз и волос, — заметил юноша. — Мать и сын.

Эди смерила его оценивающим взглядом.

— Полагаю, тебе достался отцовский рост…

Он усмехнулся.

— Помимо всего прочего.

— Помню, — кивнула Эди. — Ох и пьеса.

— Да уж, не водевиль…

— Значит, на репетициях будем умирать со смеху. Так всегда бывает, когда пьеса мрачная.

— Кстати, я Ласло, — представился юноша.

— Знаю. Такая экзотика.

— А мою сестру зовут Оттоли.

— Она актриса?

Ласло покачал головой.

— Скоро будет врачом. — Он сопроводил слова невнятным жестом. — Никогда еще не играл в пьесах Ибсена.

— Я тоже. По-настоящему.

— Я даже не надеялся…

— И я.

— Отвратный был кастинг.

— Ужасный.

Он улыбнулся.

— И все-таки мы здесь, мама.

— Если не ошибаюсь, — улыбнулась Эди, — ты периодически называешь меня «мамулей». По крайней мере в этой версии.

Он изобразил легкий поклон.

— Мамуля.

Она огляделась. Смуглая девушка с кудрями, перевязанными на макушке оранжевым шарфом, болтала с режиссером, стоя в почти вызывающей позе танцовщицы — ноги под странным углом к телу и откляченный зад.

— А как тебе Регина?

Он обернулся.

— Жуть.

— Тебе, кстати, с ней целоваться.

— Жутко вдвойне.

— Привыкнешь, — пообещала Эди, — даже двух недель не пройдет.

— Видите ли, я всего год как окончил театральную школу… — с жаром ответил он.

Эди уставилась на него в упор, улыбнулась и взяла его за руку.

— Какая прелесть, — сказала она.

Барни настоял, чтобы Кейт отправилась на работу в такси. Три недели она чувствовала себя так плохо, что безвылазно просидела дома, и вот теперь, в первый ее рабочий понедельник, Барни не желал рисковать. Он сам вызвал такси и даже оставил для таксиста на кухонном столе двадцатифунтовую купюру, придавленную апельсином.

— Только один раз, — предупредила Кейт.

Взглянув на купюру, она пожалела о том, что Барни ее оставил. Забота сама по себе очень приятна, но чужая навязанная воля, подкрепленная деньгами, — совсем другое дело. За предусмотрительность Кейт была благодарна, за деньги — нет. В конце концов, она еще работает и вполне способна сама оплатить поездку на такси. Апельсин она положила обратно в вазу с фруктами, подумала и воткнула туда же купюру, как флажок.

В такси на Кейт нахлынуло невыразимое облегчение: оттого, что больше не хочется умереть, что незачем сидеть в четырех стенах, что на работе ее ждет такая отрадная — по сравнению с домашней заботой — обезличенность. Правда, на работе свои сложности и люди, от которых лучше держаться подальше, но с другой стороны, за них незачем нести ответственность. Никого из них не придется с жаром благодарить за любое выполненное дело, ведь для этого их и нанимали.

Как хорошо, что Роза попыталась навести в квартире порядок. Вернувшись домой после выходных, проведенных в Дорсете у родителей Барни — слишком много еды, с точки зрения Кейт, чересчур много заботы, внимания, мягких подушек и встревоженных вопросов, — они обнаружили, что квартира пропахла хлоркой, а все комнаты до единой приобрели странный вид, словно некий природный катаклизм взбаламутил было их, но вдруг утих, не завершив начатое. Роза умела браться за дело и энергично доводить его до какого-то промежуточного этапа, но закончить работу, замести следы, подумать о завершающих штрихах было выше ее сил — она искренне не понимала, зачем это нужно. Такими были и ее университетские эссе: энергично и решительно начавшись, они просто останавливались, не дойдя до конца, словно в авторе внезапно иссякло топливо. Барни оглядел гостиную.

— Словно кто-то оставил окно открытым, и по дому пронесся ураган.

Кейт была несказанно благодарна — в сущности, особенно благодарна — за то, что в момент их возвращения Розы не оказалось в квартире. Она оставила на кухонном столе в вазе связанные в тугой пучок чахлые тюльпаны из супермаркета и записку с сообщением, что она уходит на всю ночь. Чувствуя себя предательницей, Кейт приоткрыла дверь в комнату Розы и заглянула внутрь. Постель была, грубо говоря, заправлена, пол условно чист, потому что всю одежду Розы, сваленную кучей в одном углу, прикрывал оранжевый твидовый пиджак, раскинувший рукава, словно для гротескного объятия. Кейт сглотнула. На перевернутой коробке из-под вина, заменявшей Розе прикроватную тумбочку, стояли кружка и стакан. Подавив желание войти и забрать их, Кейт прикрыла дверь.

На следующее утро, в предвкушении свободы целого рабочего дня, оказалось гораздо проще воспринять старания Розы. «Потеря работы, размышляла Кейт, — почти то же самое, что и разрыв отношений, даже если работа не представляла ценности. Когда тебя отвергают, не важно, заслуженно или нет, страдает не только уверенность в себе, но и вера в будущее, умение видеть, что любые усилия могут стать крохотным вкладом в успех. Надо это запомнить, — думала Кейт, — обязательно надо запомнить, какими бессмысленными кажутся повседневные дела, когда не видишь цели своего пути. Надо запомнить, каково это — держаться на плаву, когда поблизости нет ни одного обломка, за который можно уцепиться».

Такси подрулило к бордюру. Широкий тротуар отделял Кейт от причудливого фасада из стекла и стали — здания вещательной компании, где в информационно-аналитическом отделе Кейт проработала три интересных и плодотворных года. О такой работе она мечтала все годы учебы в университете и после его окончания, пока не могла найти ничего подходящего, но не сдавалась. В сущности, такую работу должна была получить и Роза.

Кейт наклонилась вперед и просунула купюру через отверстие в стеклянной перегородке, за которой сидел водитель. Как это удивительно, как приятно — вернуться на работу. Она вышла из машины и минутку постояла на тротуаре, запрокинув лицо к небу. «Замужем, — сказала она себе, — беременна, с работой. Так держать, девочка!»

В кофейне после читки Ласло признался, что хочет есть.

— Я так перенервничал…

— Ни за что бы не подумала.

— Меня не покидала мысль, что я все равно не сыграю его, что это ошибка. Вот он и получился у меня слишком нервным и обидчивым. Я вовсе не хотел, чтобы он настолько жалел себя. Хотите бублик?

— Бублик я тебе принесу, — пообещала Эди.

— Нет, что вы, это же я позвал вас выпить кофе.

— А я тебе мать, — возразила Эди. — Не забывай.

Ласло взглянул на нее и серьезно признался:

— Вы были изумительны.

У Эди дрогнул подбородок.

— Да нет, не особенно. Это же моя работа — я занималась ею, когда ты еще в коляске катался.

— Вряд ли.

Она вытащила из сумки бумажник.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать четыре.

Эди удовлетворенно кивнула.

— Я же говорю — ты в то время еще в коляске катался. Какой тебе бублик?

— Поджаренный, будьте добры. А два бублика, наверное, нельзя?

— Еще как можно. Со сливочным сыром?

— Как вы догадались?

— Материнское чутье подсказало, — объяснила Эди.

Она пробралась между маленькими металлическими столиками к прилавку. В гигантском зеркале за ним отражался весь зал, и Эди видела, как Ласло наблюдает за ней — он выглядел точно так, как ее дети после школьных экзаменов по предметам, которые им удавались: возбужденно и измученно. Из него получится отличный Освальд, подумала она: с верной пропорцией страсти и молодого задора, достаточно пугливый, чтобы вызывать сочувствие, и настолько эгоистичный, чтобы не на шутку взбесить. А она сама… ну что ж, образ фру Альвинг наводит на множество мыслей, и почти все они — о лжи. Наблюдая за Ласло в зеркало, Эди задумалась о том, сколько усилий понадобилось, чтобы ложь образовала ядро неистового материнского стремления опекать, которым она наделила фру Альвинг. Даже издалека было видно, как проголодался Ласло. Эди заметила, что он смотрит на нее с восхищением, но не в последнюю очередь потому, что она возвращалась с кофе и бубликами, и при виде этой простой и понятной потребности ее сердце радостно дрогнуло.

Она поставила поднос на столик.

— Можно спросить одну вещь? — начал Ласло.

— Можно.

— Только, пожалуйста, ответьте откровенно…

— О, это мой конек, — отозвалась Эди, разгружая поднос и придвигая к Ласло бублики. — У меня диплом по откровенности. Можешь спросить у моих родных.

Он взялся за нож.

— А ваши родные — это…

— Один муж, трое детей, двое из которых старше тебя.

— Не может быть!

— Правда-правда. — Она повернулась и переставила пустой поднос на соседний столик. — Так о чем ты хочешь спросить?

— Скажите… — Он осекся.

— Что тебе сказать?

— Скажите, из меня выйдет толк?

А это, оказывается, приятно, размышляла Вивьен, нежась в ванне и придерживая на бортике чашку чаю с валерианой, — приятно думать, что Роза поселится у нее в свободной комнате. Обстановка этой комнаты подчинялась обычному для времен детства Вивьен и Эди диктату, который предписывал целое помещение дома отводить мифическому существу под названием «гость», который требовал соответствия завышенным стандартам совершенства и педантичности повсюду, где появлялся. Пахнуть полиролью для мебели полагалось не только гостиной, но и свободной комнате наверху, подозрительно напоминающей номер в провинциальном отеле — с двумя кроватями, застеленными зелеными покрывалами, вышитыми гладью, и шкафом, в котором хранятся лишь запасные одеяла и громыхающие плечики. Столкнувшись с этим правилом, Эди из чувства противоречия не оставила ни одной свободной комнаты в своем доме; Вивьен же поступила по примеру матери. В комнате для гостей Роза найдет и книги, и бумажные платки, и торшеры с исправно работающими лампочками. А если, укладываясь в постель, где наволочки подобраны в тон простыням, Роза сделает сравнение в чью-то пользу, Вивьен тут ни при чем.

Когда Роза позвонила и попросила разрешения навестить ее, Вивьен сразу же позвала ее на ужин. Затем она предложила прийти в воскресенье и добавила: «Почему бы тебе не заночевать у меня?»

Роза колебалась.

— А это удобно?

— Ну конечно. Думаешь, тебе самой потом захочется тащиться обратно в центр?

— Остаться было бы гораздо лучше, — призналась Роза.

По мнению Вивьен, Роза выглядела неважно. Конечно, она привела себя в порядок — вымыла голову, отутюжила блузку, — и все же ей недоставало блеска, того самого, который превращается в сияние, когда ты влюблена, но становится приглушенным в часы невзгод, а бывает, что и пропадает полностью.

За ужином, во время которого Вивьен уже подумывала, что единственная бутылка вина смотрится бедновато и расслабиться не помогает, выяснилось, что нынешние невзгоды Розы грозят затянуться на несколько ближайших лет. После неудачного романа с Джошем и разрыва с ним же все пошло наперекосяк, и вместе с благоразумием и возможностями была потеряна работа, зато появились долги.

— Наверное, напрасно я рассказываю тебе все это, — заметила Роза, поедая виноград с рассеянностью человека, которому уже незачем беречь фигуру.

— Почему же? Я ведь твоя тетя…

— Я имею в виду, зря я вообще делюсь своими бедами. Я уже взрослая, должна справляться сама. Должна однажды утром проснуться исполненной решимости, поклясться устроить свою жизнь и сразу составить список приоритетов. А не мыкаться, словно беспомощная овечка, которая заблудилась и не знает, как вернуться обратно на пастбище.

Вивьен поднялась, чтобы сварить кофе.

— Симпатичный образ.

— Вот только ситуация так себе.

— Да. — Вивьен сняла с верхней полки кофейник. — А ты не думала вернуться домой?

После паузы Роза нехотя призналась:

— Я пыталась.

Вивьен обернулась.

— Ни за что не поверю, что мать тебя не пустила…

— Да нет, что ты…

— А в чем же дело?

— Папа не разрешил. Но об этом не знает никто, кроме Бена. Так что никому не рассказывай.

Вивьен улыбнулась.

— Я и не собиралась. — Она насыпала кофе в кофейник и осторожно добавила: — Твоя мать не понимает, почему ты решила пожить у друзей. Ей невдомек, почему ты не вернулась домой.

— Что поделать, — отозвалась Роза, — я просто не могу.

— Что не можешь?

— Жаловаться маме после разговора с отцом.

— Его можно понять. — Вивьен включила чайник. — Любой мужчина хочет, чтобы жена принадлежала ему одному. Кроме моего мужа, — беспечно добавила она.

Роза вскинула голову.

— Наверное, поэтому ты до сих пор любишь его.

Вивьен вернулась к столу и присела.

— Еще вина?

— Хорошо бы, но не стоит, — ответила Роза. — Завтра я продаю горящие туры на канарский остров Лансароте.

— Ничего, справишься. Я продала уйму книг, в которые даже не заглядывала. — Взяв вилку, она принялась задумчиво рисовать линии на своей салфетке. Потом сказала: — Ты найдешь другую работу.

— Надеюсь.

— Работу найти гораздо легче, когда у тебя уже есть одна.

Роза катала по краю тарелки подпорченную виноградину.

— Меня беспокоит не столько работа. Не знаю, как жить дальше. Как жить, чтобы начать возвращать долги, как мне… — Она осеклась, помолчала и дрогнувшим голосом добавила: — Извини.

Вивьен провела еще одну линию, перпендикулярную предыдущей.

И предложила:

— Перебирайся сюда.

— Что?

— Сюда, ко мне. Переезжай и поживи пока здесь.

Роза уставилась на нее.

— Нет, я не могу…

— Это еще почему?

— Ну, ты же моя тетя…

— Вот именно.

— А мама…

— Может, она еще обрадуется.

— Думаешь?

Они переглянулись.

— Вряд ли, — покачала головой Роза.

— Ну и что?

— О Боже…

— Какая тебе разница, где жить, пока не разберешься, как быть дальше, не начнешь выплачивать долги и не найдешь другую работу?

— Пожалуй, никакой…

— Она побушует и успокоится, — заверила Вивьен. — Ты же знаешь Эди: сначала скандал, потом обида, и все, как будто ничего и не было. С ней ничего не случится.

Роза с расстановкой произнесла:

— Это было бы замечательно…

— Да. Я бы не отказалась.

— Я постараюсь…

Вивьен поднялась, чтобы принести кофе.

— Мы обе постараемся. — Она взглянула на Розу через плечо и улыбнулась. — Вот увидишь, будет весело.

И вправду весело, думала она теперь. А если повезет, в придачу к веселью явятся облегчение и утешение, ощущение собственной незаменимости, ведь многое в жизни могут обеспечить только женщины, которые уже прожили жизнь и знают, как вести хозяйство. Вивьен глотнула чаю. Прежде чем уйти в свободную комнату, Роза поцеловала ее — во внезапном порыве благодарности, какой испытывают люди, которым нежданно-негаданно протянули руку помощи.

— Я зашла просто поговорить, — напомнила Роза. — Я и не думала…

— И я тоже, — кивнула Вивьен. — Такое редко случается.

Она улыбнулась своей чашке с чаем. А докладываться Эди можно и не спешить.