Слуги волокли меня по коридору, мимо портретов предков, мимо зеркал, в которых я видела своё отражение — растрёпанное, в синяках, в грязной рубахе, и с глазами, полными ужаса и отчаянного огня.
И вдруг впереди замаячил просторный холл, украшенный трофеями, и… дверь.
Наружу. На улицу. К свободе.
Я не думала.
Просто рванулась изо всех сил.
Вырвалась из крепких рук — как зверь из капкана — и бросилась по лестнице.
Только бы не упасть!
Только бы не упасть!
Шлёпая босиком по полу, я бросилась к двери и…
Дверь была открыта!
Я вылетела на ступени, которые сковали коркой льда первые осенние заморозки.
Холодный ночной воздух врезался в лёгкие.
Я бежала.
Прочь.
Прочь от этого дома.
Куда-нибудь!
Босиком. В разорванной ткани. С кровью на коленях и слезами, которым я не дала пролиться.
Я бежала босиком мимо роскошных особняков.
Мимо карет с гербами. Мимо дам в мехах, которые смотрели на меня с брезгливым любопытством: кто это? Пьяная служанка? Сумасшедшая?
Я не останавливалась.
Сворачивала в переулки. В тени. В грязь.
Чем дальше — тем теснее дома, тем громче лай собак, тем сильнее воняло гнилью и дымом.
Туман в голове сгустился.
Тошнота подступила к горлу.
Ноги подкашивались.
Я зажала рот рукой, чувствуя, как изнемогаю.
Но я бежала, словно пытаясь убежать от своего прошлого.
От унижения.
От ошибки, которую совершила, выбрав из всех возможных кандидатов молодого красавца Йенсена Арвейна, жениха с глазами лани и душой труса.
Только сейчас меня накрыла волна паники.
Сбежать-то я сбежала.
А вот куда я бегу?
Я свернула за угол и увидела вывеску.
«Аптека».
Я пыталась отдышаться.
В горле встал ком.
Словно тошнота.
Бок болел так, что я давила на него рукой.
Старая, потертая вывеска заскрипела на ржавых петлях, раскачиваясь на ветру. Под ней — тусклый фонарь, мерцающий, как последняя надежда.
Я сделала шаг.
Ещё один.
Казалось, что мягкий и теплый свет фонаря немного согревает меня.
Мне вдруг мучительно захотелось протянуть к нему руку, словно к звезде, среди тьмы.
Я рухнула на колени, видя, как расплывается перед глазами теплый, уютный и такой домашний свет.
Потом завалилась на бок.
На мокрую острую брусчатку.
На мусор.
На свободу, которая пахла плесенью и полынью.
Последнее, что я услышала, прежде чем всё потемнело, — был голос.
Тихий. Женский.
— Эй… девка… ты жива? Ты что? Помирать удумала? А ну быстро иди и помирай в другом месте! Не хватало еще стражу звать! Они и так на меня зуб точат!
Я не ответила.
Просто разлепила холодные пересохшие губы.
И всё.
Но в этот момент в сердце, сквозь боль и страх, впервые за эту ночь мелькнула мысль.
Может быть… я ещё не проиграла?
Потому что я помню запах ромашки. И как заваривать шалфей. И что боль — не приговор.