Выстрелы в Замке Маласпига

Глава 4

Ужинали на Вилле в девять часов. В отсутствие сына герцогиня сидела во главе длинного мраморного стола, по одну ее руку – Джон, по другую – невестка. Трапезная представляла собой длинную низкую комнату, отделанную плитами розового мрамора и освещенную великолепной венецианской люстрой; мебель здесь была отделана в стиле восемнадцатого века, в бледно-желтое, золотистое лаковое покрытие кое-где были вкраплены пятнышки зеленого и синего цвета. Здесь всегда было прохладно, ибо трапезная предназначалась для жарких летних месяцев; зимой же пользовались небольшой столовой по ту сторону зала. Старая герцогиня ела очень мало и пила разбавленное вино. Всю свою жизнь она следила за весом, привыкла к воздержанности, и Джон Тейлор с улыбкой в душе следил, как она разбавляет превосходное бордо. Он подозревал, что она не очень любит вино, ибо, как и многие старухи, она была сластеной и с жадностью выпила перед ужином три порции приготовленного им «Старомодного». Щеки у нее раскраснелись, красивые глаза ярко блестели, она смотрела на него и Франческу и улыбалась.

– Когда нет Алессандро, всегда кажется, будто чего-то недостает.

Франческа ничего не ответила. Драйвер пристально наблюдал за старой дамой. Когда она пила, то обычно становилась язвительной. До ужина она была очень любезна со своей невесткой, и он надеялся, что настроение ее не изменится.

– Он скоро вернется, – сказал он.

– Не знаю, зачем он вообще посещает это ужасное место, – выпалила вдруг герцогиня. – Бедный Альфредо даже не замечает его присутствия или отсутствия. Там мрачно и холодно. Я всегда ненавидела его, но его отец проводил там летние месяцы, и Сандро унаследовал у него эту привычку. Он говорит, что Альфредо скучает в одиночестве. Хорошо бы он позволил нам остаться во Флоренции.

– Становится слишком жарко, – сказала Франческа.

Герцогиня смерила ее взглядом.

– Я не чувствую никакой жары. Старые люди страдают лишь от холода. Замок – большая гробница. В этом году я туда не поеду, – с вызовом заметила она. Каждый год, через регулярные промежутки времени, она повторяла свой отказ, но никто не обращал на него никакого внимания. Когда Алессандро говорил, что пора покинуть город, вся семья уезжала вместе с ним.

Герцогиня подняла свою хорошенькую ручку, украшенную огромным кольцом с бирюзой и брильянтами, и слегка похлопала себя по губам, чтобы скрыть зевок.

– Я что-то устала сегодня. – Она ласково улыбнулась Джону Драйверу. – Слишком много твоих чудесных коктейлей, caro. Я думаю, мы обойдемся без фруктового десерта. – Она позвонила колокольчиком, встала и протянула руку Джону. Были времена, когда при виде этого жеста мужчины бросались к ней чуть ли не бегом. – Пожалуйста, проводи меня наверх, caro.

Он взял ее одной рукой за руку, другой – за талию. Обернувшись, он сделал глазами знак Франческе, чтобы та его подождала. И повел герцогиню вверх по лестнице.

Через некоторое время он вошел в библиотеку. Туда уже принесли кофе, и его дожидалась Франческа ди Маласпига. Она подняла голову и улыбнулась. Он подошел к ней, и их руки протянулись навстречу друг другу. Оба молчали. Он встал на колени возле кресла и крепко ее обнял; ее голова упала к нему на плечо, и они поцеловались.

– Хочешь выпить чашечку кофе, – шепнула она, – прежде чем мы поднимемся наверх?

– Не откажусь.

– Почему ты так долго пробыл у нее? Что вы там делали?

– Разговаривали. Она не позволила Гиа раздеть ее, прежде чем не выговорилась. Она была под хмельком, дорогая. Извини, что заставил тебя ждать.

– Вся моя жизнь – сплошное ожидание, – спокойно произнесла она. – Я всегда жду, пока она ляжет спать и пока Сандро уйдет из дома.

– Я так тебя люблю, – сказал Джон Драйвер. – И мне тоже приходится ждать.

– Я знаю, – сказала она, – я знаю. Где пропадает сегодня наша кузина? – Она улыбалась, но ее угольно-черные глаза пристально наблюдали за его лицом. – Уж не влюбился ли ты в нее?

– Нет, – нежно проговорил Джон. – Ты должна бы знать, что для меня существует лишь одна женщина. Я посетил с ней галерею, мы убили утро на осмотр этой Феррисовой дребедени, а затем я угостил ее обедом.

– О чем же вы разговаривали?

– О Сандро. Я посоветовал ей быть осторожнее. И не принимать его слишком всерьез.

– Она не послушается твоего совета. Никто не слушается. Еще ни одна женщина не сказала ему «нет». Он наклонился вперед и поцеловал ее.

– Я знаю одну.

– Я ненавижу его, – шепнула Франческа. – Ненавижу его гак же сильно, как люблю тебя. Я ненавижу их всех.

– Тссс, любимая. Это не имеет значения. Никто не имеет значения, кроме тебя и меня.

– Чего мы ждем? Почему не можем уехать? Его нет, мы могли бы отправиться хоть сегодня вечером.

– Немного терпения. Ты знаешь, как я тебя люблю. Как только настанет нужный момент, мы уедем. Впереди у нас вся жизнь.

– Я просто бешусь, когда думаю, что вот-вот наступит лето. При одной мысли, что я вынуждена буду поехать в Замок, где я столько лет была несчастна, меня всю трясет. Да еще этот безумный старый дядя, который блуждает по всему Замку. Его давно следовало бы запереть в доме для умалишенных.

– Он человек совершенно безобидный. Когда ты думаешь о Замке, не забывай, что там-то мы и встретились впервые. Может, это смягчит твою ненависть.

– Тебе легче, – с горечью обронила она. – У тебя есть твоя работа. Сандро любит тебя, моя свекровь обожает, это старое чучело бродит за гобой по пятам, словно пес, – и все они ненавидят меня. А тут еще появилась эта девица.

– Не обращай на нее внимания, – ласково сказал Драйвер. – И не ревнуй его. Ведь у тебя есть я. Тебе должно быть все равно, что у него там с другими. – Он поцеловал ее в шею; на миг глаза ее закрылись от удовольствия, но в тот же миг в них отразилась боль от каких-то мысленных видений.

– Я все равно ревную, – прошептала она. – Я не могу забыть, как он обращался со мной, как унижал и оскорблял меня, и одна мысль о том, что он занимается любовью с другими женщинами, весело с ними развлекается, приводит меня в бешенство. Я готова убить его. – Она извернулась в его руках и положила ладони ему на щеки. – Попробуй меня понять. Это не влияет на мою любовь к тебе, Джон. Какая эта была пытка – наблюдать, как он выставляет напоказ своих любовниц. Но эта кузина опаснее всех. Она совсем другая.

– То же самое говорит и мама, – кивнул Драйвер. – Она тоже тревожится.

– Но не из-за меня, – перебила Франческа. – Меня она презирает, ей наплевать на мои чувства. Она знает только, что у меня нет ребенка, я не исполнила свой священный долг перед семьей Маласпига. Если она и тревожится, то только за себя. И она ревнует. Всю свою жизнь она была центром притяжения для всех окружающих, не исключая и Сандро. И она хочет, чтобы ее всегда окружали мужчины: ее сын, ты, кто угодно, лишь бы был в брюках. Меня тошнит от ее тщеславия. Она недолюбливает кузину потому, что боится, что Сандро будет уделять той больше внимания, чем ей самой.

– Она думает, что он в нее влюблен, – сказал Драйвер. – И возможно, она права.

Франческа отодвинулась от него.

– Влюблен в нее? – Откинув голову, Франческа сердито захохотала. – Но ведь он и понятия не имеет о том, что такое любовь. Для этого он слишком холоден, жесток и эгоистичен. – Она отвернулась, пытаясь скрыть слезы.

Драйвер обвил ее руками и стал ласково утешать.

– Не плачь, дорогая... Я-то надеялся, что моя любовь наградит тебя за все пережитые муки. Когда ты так страдаешь, у меня появляется чувство, что я не оправдал твоих ожиданий. Но ведь мы-то – ты и я – знаем, что такое любовь, а это и есть самое важное. – Он повернул ее к себе, и она тотчас прильнула к нему.

– Прости меня. Прости меня. Конечно же, ты оправдал мои ожидания, я обязана тебе всем. – Она страстно поцеловала его. – Ты моя жизнь.

– Тогда пошли наверх, – сказал он. – Не будем тратить время на разговоры о нем.

В своей спальне на втором этаже, такая крошечная на огромной флорентийской кровати, едва заметная под одеялом, старая герцогиня ди Маласпига подняла голову и прислушалась. К этому времени она уже совсем протрезвела и даже успела подремать. Ее слух уловил легкий стук – это закрылась дверь в комнату невестки.

Вот уже много лет, как они с Сандро спали в разных комнатах. Это не нравилось герцогине. Муж и жена должны делить одну комнату, одну кровать; это помогает соблюсти приличия, столь важный аспект итальянской жизни. Мир должен видеть лишь пристойный внешний фасад: надо прежде всего хранить собственное достоинство и доброе имя всей семьи. Знатные леди должны всегда улыбаться публике, как бы горько ни рыдали они в одиночестве. Но прежние критерии понизились: люди обсуждают свои проблемы и выставляют напоказ свой позор самым омерзительным образом, понять такое просто невозможно. Герцогиня сложила руки на груди и закрыла глаза. Ее окно было слегка приоткрыто; в оставленную щель проникала тонкая струя прохладного воздуха. Она отчетливо слышала тихий шепот Джона Драйвера и знала, что он находится в комнате ее невестки. Но ее глаза уже слипались. Стало быть, они все-таки вместе, подумала она. Но Сандро ни о чем не подозревает, а это самое важное. Что бы ни вытворяли сами Маласпига, ходить в рогоносцах они не любят. Ее муж изменял ей на каждом шагу. Но, хотя у него были веские основания подозревать ее, она никогда не нарушала правил хорошего тона и не допускала публичных скандалов. Прямых доказательств у него не было, а кодекс чести не требовал слишком дотошного расследования. Она надеялась, что ее невестка и канадец проявят такой же здравый смысл. Через несколько секунд она уже крепко спала.

В эту ночь любовь доставила полное удовлетворение тайным влюбленным, и, засыпая, они с нежностью думали друг о друге. Когда Драйвер встал и начал одеваться, Франческа лежала с закрытыми глазами, притворяясь, будто спит. После его ухода она потянулась, провела руками вдоль тела.

Невзирая ни на что, в этот предутренний час она думала о муже. Его мать считает, что он влюблен. Эта мысль обожгла ее, как удар кнута. Неужели он и в самом деле влюблен? Влюблен в эту американскую кузину с темными итальянскими глазами. Он, который никогда никого не любил в своей жизни, он, который обозначал словом «любовь» грубое обладание; что это такое, она испытала на себе в первые годы их совместной жизни. В его устах это был лишь эвфемизм, означающий животную похоть; только это чувство он и испытывал ко всем тем женщинам, что последовали за ней: их общим светским знакомым, молодой киноактрисе с изумительной фигурой и хорошим рекламным агентом, непрерывно сменявшим друг друга любовницам. Она знала о них всех, потому что шпионила за ним; как только завязывался очередной роман, Франческа тут же принималась выяснять все подробности. Это был своего рода мазохизм, которому она не могла противиться. Иногда, в редкие минуты прозрения, она догадывалась, что это кара, ниспосланная ей за ее грех, но тут же отбрасывала эту мысль. Какой толк раскаиваться в том, что произошло так естественно? Во всем виноват се муж. Его гордыня, его непримиримость.

С глубоким ужасом вспоминала она первый год их совместной жизни.

Она попробовала сосредоточить свои мысли на Джоне, но они упорно возвращались к Алессандро. Одно только предположение, что он влюблен, причиняло ей нестерпимую боль. Нежность, сознание духовной близости, которая гораздо выше простой сексуальности, – нет, она ни за что не допустит, чтобы он разделил это с другой женщиной. А как она молила его вот о такой, возвышенной любви в ту ночь. Но он отверг ее... Она, вся дрожа, села на постели. Ненависть, которую она испытывала, была так сильна, что вытравила воспоминания о том, что Джон Драйвер совсем еще недавно держал ее в своих объятиях.

Сбросив с себя одеяло, она подошла к окну, как была, совсем обнаженная. Сладостная истома, которую она испытывала после любовных ласк, окончательно прошла; она стояла, наблюдая, как над садами Виллы восходит солнце; и все в ней заледенело от ревности... Стало быть, он влюблен в Катарину Декстер... Она опустила штору, в спальне стало опять темно. Нашла ночную рубашку и надела ее. Оставалось только ждать часа, когда, не вызывая ничьего удивления, она сможет встать и спуститься вниз.

В какой-то миг Фрэнк Карпентер даже пожалел Харриет Харрисон. Пепельница была забита окурками; в комнате стоял густой запах табака и чего-то разлагающегося.

– Почему вы так долго молчали об этом? – спросил он. – Почему не разгласили эту позорную тайну?

– Потому что у этих людей была привычка обливать кислотой всех, кто причиняет им неприятности, – ответила она. – Теперь-то мне наплевать. Никто меня все равно не видит. Но в те дни мне, поверьте, было что терять. – Она горько улыбнулась и протянула ему здоровую руку. – Надеюсь, я хоть чем-то вам помогла?

– Вы даже не представляете себе, как вы мне помогли, – ответил Карпентер. – Я думаю, вы только что спасли кому-то жизнь. Не мог бы я навестить вас еще раз?

– Пожалуйста. – Она пожала плечами. – Всякий раз, когда вам понадобится информация, заходите.

Открывая дверь, он оглянулся на нее; она смотрела через окно в парк. «И долго еще она будет сидеть здесь, – мелькнула у него неожиданная мысль, – искупая все зло, причиненное ею людям?»

Такси, на котором он приехал из Беверли-Хиллз, все еще его ждало. Он вернулся в город и поселился в гостинице. На утро у него было назначено деловое свидание с одним из тех энергичных адвокатов, которые ведут дела богачей. В течение целого часа он просматривал досье. Затем позвонил Джону Джулиусу и попросил его о немедленной встрече.

Его впустил тот же дворецкий, туземец с Гавайских островов; гостиная казалась меньше и не столь современно отделанной, как в первое его посещение. Сказывались достижения последних лет декораторского авангарда: еще несколько лет – и дом будет выглядеть старомодным. Его только порадовало, что в гостиной работал кондиционер: на улице стояла сильная жара.

Джон Джулиус появился не сразу: по выражению его лица Карпентер сразу понял, что задержка объяснялась испытываемым им страхом. Он явно собирался с силами для этой встречи: от него попахивало виски. Шампанское и апельсиновый сок явно не подходили для этого случая. Джулиус неохотно протянул ему руку, и они обменялись рукопожатием.

– Зачем вы вернулись? Что вам нужно?

– Мне нужна правда, – сказал Фрэнк Карпентер, – вчера я беседовал с Харриет Харрисон.

– О Боже! – простонал Джон Джулиус. Он сразу как-то весь обмяк и сел. – Я думал, она умерла.

– Она рассказала мне об Элайз, – спокойно произнес Карпентер. – Я хотел бы выразить вам свое сожаление. Должно быть, вам пришлось очень нелегко.

– Нелегко? – как будто не сказал, а пролаял Джулиус; белки его глаз налились кровью. – Вы и понятия не имеете, что я перенес. И самое трудное было держать все это в тайне, вечно опасаться, что правда просочится наружу. И в конце концов Харриет удалось выведать, что творится. Эта женщина – сущее исчадие ада, вы не представляете себе, скольких людей она погубила.

– Представляю, – спокойно сказал Карпентер. – Но вам как-то удалось заткнуть ей рот. Она не посмела разгласить вашу тайну.

– Я переговорил с дядей Элайз, – сказал Джон Джулиус. – Он обещал уладить это дело. И уладил. Как он это сделал – я никогда его не спрашивал.

– Она рассказала мне, что ей пригрозили плеснуть кислотой в лицо, если она что-нибудь опубликует.

– С ней бы и не так стоило расправиться, – буркнул он. – Два моих лучших друга здесь в Голливуде покончили с собой из-за ее пасквилей. Она расстроила их браки и погубила их карьеры. Это единственная по-настоящему злая женщина, которую я знаю.

– Когда вы узнали, что ваша жена наркоманка? – Карпентер закурил сигарету. Джулиус медленно повернулся к нему своим красивым испитым лицом.

– Через шесть месяцев после женитьбы. Я ее очень любил. Она была очень хороша собой, ее богатство было для меня не самое главное. Но однажды я нашел в ее спальне «лошадку». Это меня ужасно расстроило. Я хотел, чтобы она лечилась. Но она не желала лечиться. Сказала, что может справляться с этой проблемой, лишь бы у нее были наркотики.

– И у нее не было никаких трудностей с их доставанием?

– Нет, – согласился Джулиус. – Ей приносили их домой.

– Харрисон рассказала мне и о Маласпига. И это тоже было верно?

– Да. – На миг он закрыл лицо руками. – Наркотики меняют людей. Когда я женился на ней, она была совсем другая. – Он встал, слегка пошатываясь. Он выглядел совсем стариком; так еще недавно крепкий дом превращается в руины; весь его шарм исчез. – Я должен выпить, – сказал он. – Сначала я пил очень много, потом сумел взять себя в руки. Я надеялся, что, может, и она попробует справиться со своей болезнью... Пока никто еще не узнал... Не хотите ли шотландского?

– Нет, спасибо, – поблагодарил Фрэнк. – Я ничего не хочу. Расскажите мне об Эдди Тейлоре – каким образом он был связан с вашей женой?

– Он торговал антикварными товарами на Сансете. – Джулиус плеснул большую порцию виски в стакан, выпил сразу половину и повернулся к Карпентеру. – Откуда вы это знаете?

– Сегодня утром я виделся с адвокатом Элайз. Он рассказал мне о ее делах. У нее был свой магазин, управлял которым Тейлор. После ее смерти душеприказчики продали этот магазин. – Карпентер сильно нахмурился, но это никак не было связано с Джоном Джулиусом. – Выяснить все это было нетрудно. Но я хотел бы, чтобы вы рассказали мне, как это произошло.

– Она встретилась с Тейлором, когда покупала какие-то антикварные вещи. У него была квартира на Восточной Пятьдесят второй улице, и она помогла ему обставить ее. Они хорошо поладили, и с ее помощью он смог завести свое дело. Я думаю, этот человек – настоящая гадина.

– Вы правы, – подтвердил Карпентер. – Почему она держала в тайне эту деловую операцию?

– Не знаю. Я уже вам говорил, что она была снобом. Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал, что она вкладывает деньги в дело здесь, в нашем городе. Она никогда не приглашала сюда Тейлора и не встречалась с ним в обществе. Скажите мне, мистер Карпентер, зачем вы во всем этом роетесь? Моя жена умерла, к чему теперь копаться в прошлом?

– Меня интересует не ваша жена, – объяснил Фрэнк, – а люди, с которыми она была связана. Меня интересуют контрабандисты, которые привозят наркотики, и те, кто ими торгует. Что до вас, то вы можете не беспокоиться: ничто из того, что я выяснил, не будет разглашено. Вам нечего опасаться.

– Спасибо. – Актер допил виски. – Возможно, наша семейная жизнь была частично построена на лжи, но в ней было немало хорошего. Я не хочу, чтобы все это выплыло на свет Божий. Я ведь ее очень любил.

– И, зная, какова она была, – сказал Карпентер, – я думаю, вы не могли оставить ее.

Джулиус кисло улыбнулся: эта улыбка была одной из его отличительных черт как кинозвезды, так сказать торговая марка.

– Разговор с вами не оставляет никаких иллюзий. Может, вы и правы. Может, я и в самом деле знал, что не смогу ее оставить, поэтому убедил себя, что не хочу с ней расстаться. Ложь, с которой живешь достаточно долго, приобретает видимость правды.

– Расскажите о ее семье, – попросил Карпентер. – Не о Бохунах, о других.

– Ах да. – Джулиус снова кисло улыбнулся, явно сказывалось выпитое виски. – Вы хотите знать о ее деде, дядях и двоюродных братьях? Могу немного рассказать. Но вам придется держать язык за зубами, сынок. Они очень гордились Элайз. Упаси Бог, кто-нибудь из них узнает, что вы копаетесь в ее прошлом.

Через два часа Франк Карпентер уже сидел в самолете, на пути в Нью-Йорк. Прямо из аэропорта он позвонил в контору Бена Харпера. Секретарь сказала, что он в Чикаго.

– Здесь сейчас Джим Натан, – сказала девушка. – Тоже хочет его видеть. Но он не вернется до понедельника. А вы возвращаетесь?

– Да, – сказал Фрэнк. – Передайте, пожалуйста, трубку Джиму.

– Привет, Фрэнк. Ты где? – послышался бодрый голос Натана.

– В Кеннеди. Какие новости, Джим?

– Никаких. – Голос вдруг зазвучал надтреснуто. – Куда ни ткнись – тупик... А как у тебя? Ты что-нибудь накопал там в Голливуде?

В телефонной будке, над аппаратом, было укреплено небольшое зеркало, Карпентер видел в нем свое отражение.

– Нет, ничего. Честно сказать, я надеялся, что тебе больше повезет с Тейлором.

– Тут все глухо, – последовал выразительный ответ. – Я все проверил-перепроверил. Он абсолютно чист.

Фрэнк приложил руку к затылку: коротко стриженные волосы стояли у него дыбом; так он и подумал – «дыбом», хотя и стыдился, что мыслит такими клише.

– Плохи наши дела, – сказал он. – Скоро увидимся, Джим. – И повесил трубку. Абсолютно чист! Проверил-перепроверил!

Он знал Джима Натана вот уже пятнадцать лет – со дня поступления в Бюро. До сих пор Натан был прямодушным человеком: он ненавидел преступления и ненавидел наркотики. Говорили, что он крут, и даже чересчур. Но сейчас Фрэнк был уверен, что он лжет. Он солгал, когда говорил о магазине в Беверли-Хиллз. Элементарная проверка установила бы, что его настоящим владельцем являлась Элайз Джулиус. Натан же утверждает, будто магазин принадлежал Тейлору, всячески пытается отвлечь внимание Карпентера. «Я проверил все досконально. Он продержал магазин год или два, а затем его продал. Я не вижу тут ничего подозрительного». Все ложь, заведомая ложь, рассчитанная на то, чтобы помешать расследованию. С самого начала он пытается выгородить Тейлора. Он, видите ли, абсолютно чист. Никаких преступлений за ним не числится. В его бизнесе нет ничего нелегального. Он мысленно слышал голос Натана: тот смотрит ему в глаза, качает головой и лжет, и лжет.

Имя Тейлора упоминала в своем донесении Кейт Декстер. Кроме того, переговорив с адвокатом Элайз, Карпентер обнаружил еще одно важное зловещее обстоятельство. Натан этого не ожидал: он был уверен, что направил следствие по ложному следу. Выйдя из телефонной будки, Карпентер остановился. После разговора с адвокатом он понял, что Натан ведет нечестную игру, но ему требовалось время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Теперь не оставалось никаких сомнений, что это отнюдь не случайная небрежность в работе. Натан покрывал Тейлора. А это могло означать только одно – что он подкуплен.

Карпентер вывел машину со стоянки и поехал в город. Итак, Бен Харпер в Чикаго. А тем временем Натан в его конторе. Харпер ведет специальное досье по делу Маласпига, там подшито и последнее донесение Катарины Декстер. Фрэнк видел, как Харпер клал его в скоросшиватель. Там все документы, и среди них план привлечения Катарины для работы тайным агентом, ее донесения, служебные письма, Рафаэль – все!

Он все сильнее и сильнее жал на педаль газа. Если Натан берет деньги у Тейлора, значит, он работает и на организацию Маласпига.

Достаточно ему зайти в кабинет Харпера, и он сможет просмотреть все это досье. А ведь Натан дружил и с Фирелли. Машина Карпентера была снабжена сиреной, которая использовалась лишь в чрезвычайных случаях. Он ткнул пальцем в кнопку, и вся улица огласилась мощным ревом.

Секретарша Бена Харпера, разговорчивая девица, вместе с двумя своими подругами снимала маленькую, но очень дорогую квартирку в Ист-Сайде, потому что располагалась она в сравнительно безопасном районе; ей было двадцать семь лет, она была не замужем, и агенты, которые заходили к Бену Харперу, сразу же попадались на ее крючок: она не отпускала их, пока не выговорится. И ей нравился Джим Натан, ей вообще нравились крутые ребята. Поэтому, когда он пришел, она угостила его кофе из кофеварки и принялась развлекать.

Натан был вынужден поддерживать навязанную ему игру; его ладони были все в поту, он пил кофе с таким же удовольствием, как если бы это была микстура от кашля, но продолжал улыбаться и терпеливо выслушивал разглагольствования девицы. Она, улыбаясь, чистила свои перышки и простодушно упивалась собственной болтовней, не замечая ни напряженности Натана, ни краткости его ответов. Так прошло двадцать минут. Глядя, как она пудрит лицо и подкрашивает губы, кокетливо на него поглядывая, он несколько раз скверно выругался про себя. Наконец решился. У него был лишь один способ выполнить свое намерение. Если пустить дело на самотек, она будет сидеть здесь до самого закрытия конторы, и он так и не сможет проникнуть в кабинет Бена Харпера.

– Бетти, – он перегнулся через стол, – не пойти ли нам пропустить по рюмочке?

Она уставилась на него в полном восторге.

– Это было бы замечательно. Прямо сейчас? Правда, шести еще нет, но я могла бы запереть контору и пойти. Мистер Харпер вернется лишь утром в понедельник.

– Я только зайду и запишу несколько слов на его диктофон. А ты пока приведи себя в порядок. Я не задержусь.

– О Джим! Ты можешь записать то, что хочешь, на мой диктофон. Ты же знаешь, что к нему нельзя заходить.

– У меня секретный материал, – сказал Натан, поворачивая ручку двери от кабинета. – Я не могу записывать это даже в твоем присутствии. Я вернусь через минуту. – Он зашел внутрь и запер за собой дверь.

– Вы знаете, – Сандро ди Маласпига перегнулся через стол, – все время, пока я был у себя дома, я скучал по Флоренции. Это довольно странно, потому что я предпочитаю жить в Замке.

Они ужинали в ресторане высоко в горах около Фьезоле; из сада, где они сидели, открывался вид на один из самых красивых городов, которые когда-либо видела Катарина.

В его отсутствие она много о нем думала, и, когда он заехал за ней в гостиницу, она поразилась, как он красив, хотя в этой красоте ей чудилось что-то зловещее. Он был очень рад видеть ее, и ей пришлось, скрывая свой страх, притвориться, будто она тоже очень рада.

– Разве вы не любите Флоренцию? Она просто замечательна.

– Люблю, – сказал он, – но еще сильнее я люблю Маласпига. Там я вырос, там мой родной дом. Наверно, я очень скучал по вас, поэтому и спешил вернуться.

Его темные, почти черные глаза пристально за ней наблюдали: в их выражении она чувствовала что-то страстное и в то же время устрашающее. Сейчас он не был прикрыт своим обычным светским шармом, и она видела перед собой человека сильных страстей и непреклонной, воли.

– Может быть, – уклончиво сказала Катарина и отвернулась.

Рука со сверкающей на мизинце золотой печаткой придвинулась к ней ближе.

– Вам не нравится, когда я говорю такие вещи?

– Нет. Они меня смущают.

– В прошлый раз вы говорили о моей жене – не это ли причина?

– Да, конечно. – Она заставила себя отвернуться от сверкающей панорамы ночной Флоренции и взглянуть на него.

Он положил свою ладонь на ее руку.

– Вы заблуждаетесь, Катарина. Мы живем порознь вот уже многие годы, нас ничто больше не соединяет.

– Но разве она в этом виновата? – Ей вспомнились слова Джона Драйвера: «Она несчастна... Он обращается с ней совершенно непростительно». Она хорошо понимала, что он может быть очень жесток, язвителен или безразличен. Она ведь слышала пленку с их разговором. Она его жена, а он, презирая ее чувства, говорит, что желает кого-то другого...

– Если кто в этом виноват, то только она, – убежденно сказал он. – Не думаю, что вы мне поверите: вы истинная эмансипированная американка, всегда на стороне своего пола, против мужчин. Но на этот раз вы несправедливы. Я ничем не обязан Франческе.

– Мы родственники, – сказала Катарина. – Почему бы нам не оставить все как есть. Я не хочу никаких осложнений. К тому же я очень скоро уезжаю домой.

– Я знаю. Поэтому и не могу позволить себе терпеливого ожидания. Обычно я действую более изощренно.

– Обычно? – холодным тоном переспросила Катарина: ее раздражали его надменные притязания. Пересиливая себя, она хотела уйти из ресторана, прочь от него, прочь от обволакивающей атмосферы его желания. До сих пор она ненавидела его отвлеченной ненавистью – как человека, из-за которого погиб ее брат и множество других невинных жертв; теперь она ненавидела его за то, что он старается покорить ее.

– Я не живу с Франческой, – сказал он. – Хотя и не могу сказать, что веду монашеский образ жизни. Вы получили ответ на свой вопрос?

– Я не помню, чтобы задавала вам вопрос, – проговорила она быстро, сердясь на самое себя за свою нервозность.

Вдруг он рассмеялся.

– Похоже, мы ссоримся. Пожалуй, это добрый знак – извините. Я больше не буду смущать вас и портить вам вечер. Я привез вас сюда, чтобы вы насладились одним из лучших видов Тосканы. Пейте свой кофе, Катерина, и не сердитесь на меня.

Он впервые произнес ее имя на итальянский лад. Она почувствовала, что краснеет. «Вот прохвост, – мысленно выругалась она, – он знает все уловки».

– А я и наслаждаюсь. – Вспомнив о Рафаэле и о том, что ей предстоит сделать, она с невероятным трудом заставила себя улыбнуться. – Вы должны сделать скидку на мое американское благоразумие. Мы не так стремительны в своих поступках, как вы здесь.

– Когда вы уезжаете? – Он убрал руку.

– В конце следующей недели... И у меня есть к вам одна просьба.

– Я слушаю, – сказал он подчеркнуто ласковым тоном. – Я был бы просто счастлив сделать что-нибудь для вас.

– Не могла бы я побывать до отъезда в вашем Замке? Мне бы этого очень хотелось.

– Но ведь я давно хочу показать вам Замок, с самого вашего приезда. Когда бы вы хотели его посмотреть?

– В начале следующей недели. Это не будет для вас обременительно?

– Какая восхитительная застенчивость! Вы полны противоречий. Гордитесь своей независимостью, на редкость обидчивы, но смущаетесь, как маленькая девочка, когда нужно о чем-нибудь попросить. Мы завтра же поедем в Маласпига. Все вместе, так что вы будете под нашим общим покровительством, – и я покажу вам все. Включая и родственника, с которым вы еще не познакомились, – дядю Альфредо.

– Вы никогда о нем не упоминали – он там живет?

– Да. Теперь он там живет. Но после войны, когда мы оказались в трудном положении, нам пришлось поместить его в приют для престарелых, возле Массы. Это один из тех домов, которые содержат монахини. В Италии таких не много. Мы еще не усвоили англосаксонские традиции отсылать своих стариков умирать среди чужих. – Он закурил сигарету. – Как только смог, я привез его обратно в Маласпига. Никогда не забуду того дня, когда я забрал его из приюта. Он рыдал, как ребенок. И в то же время смеялся. Я думаю, он вам понравится. Старик очень эксцентричный, но совершенно безобидный. Я уверен, что он вас полюбит.

Она старалась не смотреть на него, потому что он вновь завладел ее рукой, и она не могла ее отдернуть.

– Он брат вашего отца?

– Да. Он всегда был немного странноват, совсем ребенок. Война оказалась для него страшным потрясением. Он ненавидел немцев. Мама все время опасалась, как бы он не выкинул чего-нибудь против них. Франческа, еще до нашей женитьбы, предлагала отослать его обратно в монастырь. Но я не захотел об этом и слышать. Он все же узнал об этом и так и не простил ей этого. У вас обеспокоенный вид. Уверяю вас, что у вас нет никаких причин для беспокойства. Он очень милый старик, который любит всех, кто хорошо к нему относится. А я знаю, что вы будете к нему добры.

– Должно быть, он вас очень любит, – медленно проговорила Катарина. – За все, что вы для него сделали.

– Да, любит, – подтвердил Алессандро. – Он сказал, что с радостью бы умер за меня, и я верю, что это так. Даже в старости члены нашей семьи сохраняют страстный темперамент. – Он улыбнулся и сжал ее руку. Вопреки своей воле она представила себе, как старик рыдал от благодарности и радости, когда племянник привез его домой. – Во всем Маласпига его знают под прозвищем «Князь шляп». Почему – вы поймете, когда увидите его. Замок вам понравится. Я могу показать вам много интересного, сообщить много исторических сведений. Ведь его история не только моя, но и ваша. Здесь есть несколько ценнейших сокровищ, несколько самых знаменитых итальянских картин. Мой отец распродал все, но мне удалось очень многое вернуть. Даже не представляю себе, какова сейчас их ценность. Бронзино[13], одна картина Джорджоне... все это было завернуто в мешковину и спрятано в погребах. Моя мать хотела продать их, но я не позволил. Я знал, что придумаю какой-нибудь способ заработать деньги, а если мы распродадим свои сокровища, то будем вечно сожалеть об этом. Я знал, что придумаю какой-нибудь способ заработать деньги.

– А как насчет тех антикварных вещей, для оценки которых вы ездили домой? – как бы вскользь заметила Катарина. – Я очень хотела бы видеть то, что вы продаете так успешно.

– Вы можете их видеть. Они оценены и приготовлены для упаковки. Мы посылаем их в Соединенные Штаты. У меня есть великолепный туалетный столик времен Луи Пятнадцатого: его нашли в частном доме в Сиене. Им пользовались для хранения пластинок – никто даже не знал, что это такое. Это наша драгоценная находка. Вы увидите также кое-какие работы Джона... Он хорошо о вас заботился?

– Да, он был очень добр. Мы с ним провели целый день, посещая картинные галереи. Это было так интересно. Он очень предан искусству.

– Фанатично предан. Но беда в том, что он не верит в самого себя. Всегда недоволен тем, что выходит из его рук. Я думаю, что это свойственно всем крупным художникам: только люди посредственные уверены в успешности своей работы.

Катарина была рада, что они заговорили о Джоне Драйвере: этот разговор как бы воздвигал барьер между ней и Маласпига, мешал ему высказать все, что он не преминул бы сказать, если бы она дала ему такую возможность. Итак, очередная партия антиквариата еще не упакована. Герцог покажет ей все, что она хочет видеть. А затем она может вернуться во Флоренцию и немедленно выехать домой.

– Вам понравится Маласпига, – сказал он. – Это прелестный маленький городок, почти не затронутый современностью. Вы как будто совершите путешествие в прошлое.

– А вам нравится жить в прошлом? – спросила она. – Джон утверждает, что вы родились слишком поздно. На много столетий.

– Наш современный мир мне не очень-то по душе, – признался он. – Его образ жизни страдает искусственностью. К тому же это век лицемерия. Все говорят о нравственности, подразумевая под этим политику. Сами люди не очень-то изменились: они все так же алчны, трусливы, жестоки. Единственное, что имеет значение, – красота. Она связующее звено между Богом и человеком, отпечаток Божественного начала в его душе. Во всем остальном мы не отличаемся от животных... Вы очень красивы, Катарина, но не современной красотой. У вас лицо женщины, принадлежащей к далекому прошлому. Бронзино мог бы написать вас с волосами, оплетенными золотой сеткой, и в одежде, расшитой жемчугами. Чем больше я смотрю на вас, тем сильнее убеждаюсь, что вы истинная представительница рода Маласпига. И это не комплимент. Когда вы приедете в Замок, то сами увидите.

Замок? «Это холодное и мрачное место, вам оно не понравится». Именно в Замке Маласпига исчез Фирелли. «Они убили его. Мы никогда не найдем его тела».

– Вы, кажется, замерзли, дрожите? – Отодвигая стул, он попросил счет.

– Да, немного замерзла; но ведь уже поздно, нам пора отправляться.

Он отвез ее обратно в гостиницу. Она почувствовала, что он хочет обнять ее за плечи, распахнула дверцу и выскользнула из машины.

– Я и не собирался к вам прикасаться, – сказал он. – Я же обещал, что не испорчу вам этот вечер.

– Я об этом не думала. – Она хотела быстрее очутиться в гостинице, освободиться от его общества. Он был много выше ее, и, разговаривая с ним, ей приходилось поднимать глаза. – Мне очень понравилось Фьезоле. Это был замечательный вечер.

– Тогда почему же у вас по-прежнему несчастный вид? – спросил он. – Но я все же думаю, что перемена места будет полезна для вас. Я рад, что вы едете в Маласпига. Машина заедет за вами завтра в пять. Спокойной ночи.

Он взял ее руку и поцеловал, затем, прежде чем она успела опомниться, перевернул ее руку и прижал ладонь к своим губам. Она побежала вверх по лестнице, не дожидаясь лифта. Гостиничная контора была уже закрыта, огни притушены; безобразная маленькая спальня показалась ей самым безопасным и теплым местом, какое она могла себе представить.

Когда она забралась под одеяло и попыталась уснуть, у нее вдруг хлынули слезы.

Выскочив из лифта, Карпентер пустился бежать по коридору. Вынужденная задержка у входа, где ему пришлось предъявлять свое удостоверение, привела его в бешенство; к тому же оба лифта оказались на разных этажах, и ему пришлось ждать. Перед тем как вбежать в офис Бена Харпера, он расстегнул свой пиджак. Это был инстинктивный жест перед встречей с врагом. Теперь он мог быстро достать свой пистолет. Он, не останавливаясь, пробежал мимо секретарши, которая полупривстала, видимо протестуя, и изо всех сил рванул дверь. Дверь оказалась заперта, но в кабинете Бена Харпера горел свет, и он знал, что Натан находится там.

– Джим! – завопил он. – Джим! Немедленно отопри.

По ту сторону двери Джим поспешно поставил ящичек картотеки на место.

Катарина Декстер. И вот уже три недели, как она выехала.

Он подскочил к столу, схватил диктофон и включил его.

– Джим! Отопри дверь!

Натан отодвинул задвижку и оказался лицом к лицу с Карпентером. Он принял удивленный вид и улыбнулся своей обычной дружеской улыбкой.

– Привет, Фрэнк. К чему весь этот переполох?

Карпентер ворвался в кабинет.

– Какого дьявола ты делаешь в кабинете Бена? Ты же знаешь, что входить сюда запрещено.

Натан пожал плечами.

– Я хотел надиктовать кое-что для патрона. Строго конфиденциально.

Не отвечая ему, Карпентер подошел к диктофону, увидел, что красная клавиша, предназначенная для записи, нажата, остановил запись и нажал клавишу обратной перемотки. На ленте ничего не было записано.

– Я не успел, – оправдывался Натан. – Ты чуть было не взломал дверь, пришлось ее открыть. К чему же весь этот переполох, Фрэнк? – У него был оскорбленный и даже разгневанный вид: так выглядит человек, которого несправедливо обвиняют в каком-то неблаговидном поступке. – Послушай! – Натан умело использовал свое преимущество. – Что все это значит? Перед кем ты выпендриваешься? Я знал здешние правила еще в те времена, когда ты ходил в коротких штанишках.

Карпентер слегка опешил. Он мысленно обвинил и осудил своего друга на основании лишь косвенных улик. Может, это не преступление, а просто халатное отношение к своим обязанностям?

– Извини, – сказал он. – Может, я перегнул палку. У меня был тяжелый день. Бен никому не разрешает входить сюда.

Он может уволить Бетти за то, что она тебя впустила в его кабинет.

– Забудь об этом. – Расслабившись, Натан пожал плечами, разыгрывая роль «своего парня». Когда он полез в карман за трубкой, он слегка повернулся, и Карпентер увидел ящики с досье. Он тут же сунул руку под мышку.

– Джим! – сказал он.

Натан оторвал глаза от трубки и увидел нацеленный на него пистолет.

– Ты что, рехнулся?

– Зачем ты рылся в досье Маласпига? Ты знаешь, что это дело проходит под грифом «Совершенно конфиденциально». Что ты там искал?

– Я ни к чему не притрагивался в этой комнате! – взорвался Натан. – Да ты, видно, и впрямь рехнулся, угрожаешь мне пистолетом.

– Ты плохо закрыл ящик, – объяснил Карпентер. – Не задвинул его до конца. Ты там что-то искал – что-то такое, что хотел бы знать Эдди Тейлор.

– Послушай ты, чертов ублюдок...

– Держи руки так, чтобы я мог их видеть, – строго предупредил Карпентер. – Я арестовываю тебя по подозрению. Выходи к Бетти. И не пробуй выкинуть какой-нибудь фокус.

Натан шел со странно напряженными плечами, и Карпентер подозревал, что он хочет достать свой пистолет, но у него не было никаких шансов на успех, и Фрэнк не стал ничего предпринимать.

При виде их секретарша ахнула от изумления.

– Соедините меня с конвоем, – сказал Карпентер, не глядя на нее. Он хорошо знал Натана, который не преминул бы воспользоваться малейшим невниманием или оплошностью. Нет никаких сомнений, что он успел просмотреть досье: по его глазам Карпентер видел, что он выяснил то, ради чего пришел. Катарина Декстер. А если он прочитал последние донесения, то знает, что она сейчас в Италии. Если он передаст это своим сообщникам, она обречена.

– Говорит Карпентер. Здесь, в офисе Бена Харпера, у меня находится подозреваемый. Немедленно пришлите двух конвойных.

– Ты совершаешь большую ошибку, – сказал Натан. Он был бледен и мрачен. – Он просто не в себе, – обратился он к девушке. – Перебрал, верно. Надо же отмочить такое. Вытащил свой пистолет и арестовал меня.

– Если ты ни в чем не виноват, – сказал Фрэнк Карпентер, – у тебя будет возможность это доказать. Если я поступил неправильно, Бен Харпер с меня голову снимет. Вытяни руки в стороны, Джим. Если что, я буду стрелять без предупреждения.

– Отцепись ты от меня, засранец! – вскинулся на него Натан. Он походил на небольшого разъяренного зверя.

Съежившись от страха, Бетти спряталась за своим столом. Вошли двое конвойных, и Карпентер обратился к старшему из них:

– Я арестовал Джима Натана по подозрению. До возвращения Бена Харпера он должен содержаться под строгим арестом.

– Я требую, чтобы позвали адвоката, – прорычал Натан. – И чтобы известили мою жену.

– Бетти сообщит ей по телефону, что тебя послали со срочным заданием. Адвоката позовут с разрешения Бена.

Больше Натан ничего не сказал. Он перевел взгляд с Карпентера на двух дюжих конвойных и понял, что сопротивление бесполезно. Страх – не за себя, а за Мари – придал ему осторожности. Если он будет ранен, если не сможет каким-нибудь образом передать полученные им сведения Тейлору... Он вздрогнул, как от сильного удара. Если Мари останется одна, с ней могут сделать что угодно. Он еще раз посмотрел на Карпентера.

– Я тебе выдерну ноги из задницы, сукин ты сын! – сказал он, прежде чем конвойные повели его в камеру предварительного заключения, которая помещалась под зданием.

Карпентер повернулся к секретарше.

– Как долго он там пробыл?

– Всего несколько минут, мистер Карпентер. Я не хотела его впускать, я знаю, что это запрещено, но он сказал...

– Я знаю, что он сказал, – перебил ее Фрэнк. – Не звонил ли он куда-нибудь отсюда?

– Отсюда – нет.

– А из кабинета мистера Харпера?

– Сейчас узнаю у телефонистки. Позвонить в город можно только через коммутатор.

Ответ был отрицательным. Никто не звонил из кабинета Бена Харпера с самого утра, когда он уехал. Что бы там ни выяснил Натан, ясно, что он не успел передать это своим сообщникам. Карпентер вернулся в кабинет. Передняя стенка ящика защемила правый угол досье Маласпига, которое Натан впопыхах не успел поставить в ячейку. Карпентер не стал трогать ящик. Бен Харпер должен видеть, что заставило его арестовать одного из самых, казалось бы, надежных старших сотрудников Бюро. Если он совершил ошибку и Натан сможет доказать свою невиновность, это будет означать конец его собственной карьеры.

Бен Харпер никогда не простит грубой ошибки и скандала в своей организации. Карпентер повернулся к девушке.

– Заприте офис и уходите. И никому ни слова о том, что здесь произошло. Вам еще придется объяснить Бену, почему вы вопреки правилам впустили Натана в его личный кабинет. Поэтому держите язык за зубами, а то вам достанется еще больше. – Он вышел из офиса и направился в свой собственный кабинет.

Он знал, что не действовал бы с такой стремительностью, если бы опасность не угрожала лично Катарине Декстер.

Эрик Свенсон был в превосходном настроении. Поездка в Штаты доставила ему большое удовольствие: и девушки и вино для него были подобраны со вкусом, денег не жалели. Его любимой забавой было дразнить бесполого Тейлора, заставляя принимать участие в своих развлечениях. Все это не помешало ему, однако, провернуть много дел. В Стокгольме он был респектабельным представителем богатых индустриальных кругов; человек семейный, отец двоих детей, он владел большим особняком в пригороде и виллой, где вся семья проводила свои уик-энды. Он также был импортером антикварных товаров и произведений искусства, владельцем целой сети розничных мебельных магазинов, где продавалась недорогая стилизованная мебель, а также главой подпольной организации, которая занималась контрабандой и продажей героина. Много лет он действовал в небольших масштабах, а началось все с того, что во время войны он служил в шведском Красном Кресте, где хорошо понял, как велика покупательная способность украденного морфия. Заработанные незаконным путем деньги позволили ему открыть вполне законное дело; его сотрудничество с организацией Маласпига началось два года назад, при посредничестве Эдди Тейлора. С тех пор он установил личный контакт с этой организацией и как раз собирался отправиться с очередным визитом в Италию.

Растянувшись на диване Эдди Тейлора, он зевнул. Взял в руки стакан дорогого виски и отхлебнул порядочную порцию; он мог перепить любого собутыльника, был неутомим в сексе и гордился обеими этими способностями.

Свенсон был крупным мужчиной, здоровым и бодрым, с копной седоватых светлых волос и ярко-голубыми глазами. Многие женщины считали его очень красивым.

– Ну что, они еще не ушли? – крикнул он Тейлору, который, стоя в прихожей, рылся в своем бумажнике.

– Нет еще, – откликнулся Тейлор. Около него, возвышаясь над ним, стояли две высокие грудастые девицы в мини-юбках и белых лайковых сапожках. Расплатившись с ними за услуги, он выпроводил их наружу. Настроение у него было еще более кислое, чем обычно, он был раздражен.

– Ушли, – сказал он, возвращаясь в гостиную.

– Жаль, – ухмыльнулся швед. – Я мог бы пройтись по второму кругу.

– Боже! – простонал Тейлор. – Смотри, как бы у тебя не отвалилась твоя пушка... Выпьем еще?

– Сейчас. – Свенсон помахал стаканом. – Перестань суетиться. Ты действуешь мне на нервы. Садись. – Он наблюдал, как Тейлор опускается в кресло: он делал это неторопливо и тщательно, как старая дева, стараясь сэкономить каждое движение. Устроившись поудобнее, он скрестил свои короткие ножки. Свенсон презирал его и с особым удовольствием пользовался дармовой едой, вином и развлечениями. В его глазах Тейлор был даже не мужчиной, а чем-то еще хуже гомосексуалиста. Гомосексуализм он по крайней мере мог понять и принять. Во всяком случае, это было проявлением хоть какой-то активности. Его голубые глаза сузились, и вдруг с его широкого волевого лица исчезло выражение доброжелательности.

– Ты знаешь, что сегодня пятница? – сказал он Тейлору. – Что там себе думает этот полицейский?

– Он должен позвонить сегодня. До полуночи, – сказал Тейлор. – Я предупредил его, что в субботу утром ты уезжаешь.

– Можешь быть уверен в одном, – сказал Свенсон. – Я не приму ни одного товара в свой адрес, если у них на хвосте сидит агент. Так я им и скажу по приезде. Думаю, они будут не очень-то довольны тобой. Ты отвечаешь за нью-йоркское звено организации.

– Я знаю, – огрызнулся Тейлор. От недосыпания, от слишком большого количества выпитого вина, которое плохо на него действовало, от кошмарного вечера, проведенного в обществе Свенсона и двух шлюх, его нервы были на пределе. И он был готов к любой ссоре. Свенсона он, во всяком случае, не боялся – такой же посредник, как он сам, хотя и достаточно важный. Но в глубине Тосканы, в Маласпига, находился человек, который внушал ему непреодолимый страх. – Я позвоню ему домой, – сказал он. – Прямо сейчас. – Он подошел к телефону, набрал номер, и почти в тот же миг на другом конце провода ему ответил женский голос.

– Могу я поговорить с Джимом Натаном? Его нет? Кто это?

Свенсон наблюдал за ним со спины: заметно было, как под прекрасно скроенным пиджаком напряглись плечевые мускулы.

– Понимаю. Вы не знаете, где он? О'кей... Ничего, неважно. Я позвоню на следующей неделе. – Он с силой швырнул трубку на рычаг. Его лицо перекосилось. – Говорила его жена. Его нет в городе. Послали по какому-то срочному заданию, и она не знает, где он и когда вернется.

– Скрылся, – заметил Свенсон. И, допив виски, добавил: – Не может раздобыть информацию и слинял.

– Мразь. – Тейлор чуть не плюнул. – Я покажу ему, как водить меня за нос.

– Может, он еще позвонит. Сейчас только одиннадцать.

– Его нет, – выкрикнул Тейлор. – Ты сам только что сказал, что он слинял.

– Похоже, что так. Может, надо было выплатить ему аванс.

– Я ему заплачу. Заплачу все, что обещал. – Он поднялся на одну ногу, словно сделал балетное па, и пошел к телефону.

– Что ты собираешься делать?

– Не суй нос не в свое дело.

Швед пожал плечами. Он встал и направился к прекрасно инкрустированному слоновой костью поставцу, где Тейлор хранил напитки. Сильное мавританское влияние, отметил Свенсон, любовно ощупывая железные петли на редкость изысканной работы. Он плеснул себе большую порцию виски в стакан. И услышал гневный голос Тейлора.

– Зайдите к ней завтра же. И впрысните ей хорошенькую Дозу. Не бейте ее, не насилуйте, только впрысните хорошенькую дозу. – Телефон дал отбой. Тейлор повернулся к Свенсону. – Никто еще безнаказанно меня не надувал... Ты вылетаешь завтра утром. Не сочти меня негостеприимным, но я устал как собака, мне надо отдохнуть.

– Сейчас допью стакан и пойду. А что мне сказать в Маласпига?

– Скажи им, что вместо Фирелли послан другой агент. Я не могу сейчас сообщить им все нужные подробности, могу только предупредить, чтобы они остерегались незнакомых людей. Всех незнакомых людей, какими бы легендами они ни прикрывались. Несколько ближайших недель. Думаю, что на этот раз они пошлют своего агента не под видом антиквара, а под видом коммивояжера. Я постараюсь выяснить, что смогу, но, как видишь, мой шпион подвел меня. – Пухлое маленькое лицо злобно сморщилось. – Мразь, – повторил он, – это послужит ему хорошим уроком.

– О'кей. – Свенсон опустошил стакан в два затяжных глотка. – Я передам твое предупреждение. И спасибо тебе за гостеприимство. У тебя я неплохо развлекся. В Маласпига мне придется вести себя пай-мальчиком. У них там ничего похожего на то, что у вас здесь. – Он сгреб руку Тейлора в свой большой кулак, пожал ее, а затем похлопал его по спине. – Счастливо. Если будут какие новости, позвони мне в гостиницу. Я буду там до самого выезда в аэропорт.

Тейлор проводил его до двери, выключил свет в прихожей и гостиной и отправился в спальню. Разделся, аккуратно сложив всю одежду, кроме рубашки и нижнего белья, которые предназначались для стирки, их он отложил в сторону. Он чувствовал себя скверно и неспокойно. Хорошо этому грубияну шведу: ему не грозит никакая опасность, никто не сидит у него на хвосте. А ему, Тейлору, есть что терять: крупный банковский счет в Швейцарии, процветающее дело, великолепная квартира, полная дорогих его сердцу сокровищ. Любой агент, направленный Бюро в Маласпига, в случае удачи непременно выйдет на его след. Его уже проверяли однажды, но тогда проверку осуществлял Натан, его защитник, который вдруг исчез в самый трудный момент. Тейлор несколько раз несвязно выматерился. Такая ругань почему-то его успокаивала. Он включил прикроватную лампу, достал две снотворных пилюли, но, передумав, проглотил только одну, запив ее минеральной водой. Вообще-то он избегал принимать лекарства, но знал, что если не примет снотворного, то всю ночь будет мучиться без сна, в тревоге и беспокойстве. И через несколько минут, подложив, как маленький мальчик, обе руки под щеку, он уже спал; рот у него был широко раскрыт.

– Я требую, чтобы вызвали адвоката, – настаивал Натан. – И чтобы мне разрешили поговорить с женой.

– И не думай, что тебе разрешат с кем-нибудь разговаривать, – сказал Карпентер.

Их разделял маленький деревянный столик с привинченными к полу ножками. Натан был бледен и вызывающе смотрел на сидевшего перед ним Фрэнка Карпентера покрасневшими глазами.

– Я знаю свои права, – кричал Натан. – Я не какой-нибудь простофиля с улицы, который не знает законов. Ты не имеешь права держать меня здесь под арестом.

– Я буду держать тебя здесь до возвращения Бена, – сказал Карпентер. – Если я допустил ошибку, он может оторвать мне яйца. Но я действую правильно, Джим. Я знаю, что ты продался. Перестань вопить и скажи мне всю правду. Почему ты выгораживаешь Эдди Тейлора?

– Да ты просто спятил, – сверкнул на него глазами Натан. – Никого я не выгораживаю.

– Я проверил Тейлора, – спокойно произнес Карпентер. – Нет никаких сомнений, что он тесно связан с главарями этой банды, которая занимается перевозкой наркотиков. Враньем ты себе не поможешь. У нас есть доказательства, что он толкач.

Натан вздернул подбородок.

– Действуй, если у тебя есть доказательства... Ты знаешь, Фрэнк, я всегда считал тебя хорошим парнем, ты мне всегда нравился. Но оказывается, ты самое вонючее дерьмо, какое я только видел в своей жизни. Представляешь ли ты себе, как сейчас волнуется моя жена? Неужели у тебя, мать твою, нет самой элементарной порядочности?

– Мы известили твою жену еще вчера, – сказал Карпентер. – У нее нет никаких причин волноваться. Волнуешься ты, Джим. Почему, хотел бы я знать? Чего ты так боишься?

Натан не ответил. Он прикрыл лицо одной рукой. Лицо у него было сухое и горячее, глаза пылали как угли. Ему надо было только передать свое послание. Он уже продумал каждое слово, знал совершенно точно, что и как сказать. Была пятница, поздний вечер. Страх охватил его с такой силой, что у него даже разнылся живот. Пятница!

Если он не передаст это послание Тейлору, тот может осуществить свою угрозу. Если выложит всю правду Карпентеру, жена все равно будет в опасности. Полицейская охрана – не слишком-то надежное дело. Она может длиться всего несколько недель, с каждой неделей становясь все менее эффективной. Переезд в новый район, смена адреса – тоже не слишком надежное дело. И все это время Мари будет преследовать неотвратимая месть Тейлора, тогда как он, ее муж, будет в тюрьме, не имея возможности ее защитить.

Он поднял глаза. Карпентер ждал.

– О'кей. Я предлагаю тебе сделку.

– Никаких сделок, – сухо сказал Карпентер, – на руках у тебя не осталось никаких козырных карт.

– Ты хочешь разоблачить всю эту компашку? Для тебя это очень важно? О'кей. Заключи со мной сделку, и я предоставлю тебе все необходимые доказательства. И еще кое-что.

– В чем же заключается сделка?

– Позволь мне поговорить с женой.

Фрэнк закурил сигарету. Посмотрел на Натана.

– Только ради этого ты готов расколоться? Только ради разговора с Мари? Почему?

– Это мое личное дело. – Натан был теперь абсолютно спокоен, перестал кричать. Только совершенно отчаявшийся человек может попытаться затеять такую безнадежную, почти без всяких шансов на успех игру. И все же он должен попытаться. Только бы уговорить Карпентера. Он тряхнул головой. Пятнадцать лет дружбы все же кое-что да значат. Конечно, Фрэнк – парень крутой, но не бесчеловечный. На его месте он, Натан, конечно, не попался бы в ловушку, но, может быть, Фрэнк все же попадется. Это была первая часть игры, вторая началась позднее.

– Я не позволю тебе говорить с Мари, пока ты не объяснишь мне зачем, – сказал Карпентер. – А что касается предлагаемой тобой сделки, то я ничего не могу обещать. Решать должен Бен.

– Мари беременна, – медленно сказал Натан. – Доктор сказал, что роды могут начаться в любую минуту. Я хочу, чтобы она переехала к моему брату. Для этого мне и надо с ней поговорить.

– Почему ты не сказал этого раньше? – спросил Карпентер. – Почему ты не сказал этого раньше, чертов клоун?

– Потому что я совсем обалдел. Быть пойманным – не очень приятное дело. Позволь мне поговорить с ней, Фрэнк. Ради нашей старой дружбы. Ты можешь стоять рядом и слышать каждое слово. Она у меня не очень сильная женщина... если что-то случится, а она будет одна в квартире... Я хочу, чтобы она переехала к моему брату. Прямо сегодня же. Сейчас же.

– Уже двенадцатый час. Она, вероятно, в постели.

– В пятницу она ложится поздно – смотрит телешоу. Но она может вызвать такси и переехать.

– И тогда ты расскажешь все об Эдди Тейлоре?

– Да, и о нем, и о других. Как только позвоню.

Карпентер встал.

– О'кей. Можешь позвонить из моего кабинета. Коммутатор уже не работает, а у меня прямой городской.

Вместе с ними пошли и двое конвойных. Натан уселся за стол Фрэнка и поднял телефонную трубку. Карпентер переключателем включил город. Натан знал номер наизусть, телефон был кнопочный, одной из последних моделей. Он посмотрел на стоящего рядом Карпентера и стал быстро набирать номер.

– Спасибо, Фрэнк. Ценю твою доброту, – сказал он, стараясь отвлечь внимание Карпентера.

В трубке слышались гудки.

Тейлор спал глубоким сном. Пронзительный звон телефона не сразу вторгся в его сон, а некоторое время звучал где-то в подсознании. Тейлор повернулся на бок, стараясь избавиться от этого назойливого трезвона.

Натан ждал, сидя в кабинете Карпентера. Теперь он был весь в поту; струйки пота бежали по его шее и под мышками. Секунды тянулись как часы, а гудки все продолжались и продолжались. Это была финальная ирония, удар в пах, нанесенный коварной судьбой. Ему удалось набрать номер так, чтобы Карпентер ни о чем не догадался, и вот на тебе, Тейлора нет дома.

– Наверно, она спит? – предположил Карпентер, и Натан прикрыл рукой микрофон.

– Иногда она включает телевизор слишком громко, – объяснил он.

Однако в конце концов гудки все же восторжествовали над несильным снотворным, принятым Тейлором. Покряхтывая, он перекатился на ту сторону кровати, где стоял телефон, нащупал и снял трубку.

– Хэлло.

Натан был готов кричать от радости.

– Кисуля, это я, твой муж, Джим Натан... – В ответ послышалось какое-то неразборчивое бормотание, и он вынужден был продолжать без задержки: – Как ты там? Хорошо? Я вернусь через несколько дней, а пока я хочу, чтобы ты переехала к моему брату.

Держа трубку, Тейлор присел на постели. Натан. На проводе был Натан, и он нес какую-то околесицу. Тейлор окончательно переборол сон и внимательно прислушался. Сперва он подумал было, что это случайное соединение, Натан разговаривает с женой. Но ответного голоса не было слышно. Он прочистил горло.

– Что ты там делаешь, делаешь, Натан?

– Я хотел позвонить раньше, но был занят. Послушай, кисуля. Я знаю, что у тебя будет девочка. Непременно девочка. И мы назовем ее Катариной... – Он остановился, Фрэнк Карпентер заметил, что он улыбается. Внезапная догадка озарила его, словно вспышка ракеты. Он протянул руку к трубке, но Натан успел уже положить ее на рычаг. – Спасибо, – сказал он. – Теперь я успокоился. С ней будет все в порядке.

Тейлор включил лампу. При ее свете он увидел, что трубка положена криво, и поправил ее. В голове у него прояснилось. Размышляя над значением телефонного разговора, он вдруг подпрыгнул на кровати. «Я знаю, что у тебя будет девочка. Непременно девочка. И мы назовем ее Катариной...» Это и было то самое послание, которого он ждал. Натан говорил отчетливо и выразительно. Очевидно, он был в каком-то затруднительном положении и притворялся, что разговаривает со своей женой. Девочка! Стало быть, агент – женщина по имени Катарина. Тейлор слез с кровати; у него слегка кружилась голова, во рту горчило. Он налил себе немного минеральной воды. Проклятая пилюля! Хотя она и была самая слабая из всех ему прописанных, она все еще продолжала действовать. Он повторил послание, чтобы не забыть его. Теперь ему предстояло совершить два дела. Во-первых, позвонить Свенсону. Во-вторых... Он зевнул и присел на край постели. Свенсон должен быть еще в гостинице. Он посмотрел на свои часы, но никак не мог сфокусировать взгляд. Часы были марки «пияже», со светящимся циферблатом. Он подарил их себе на предыдущее Рождество. Он считал, что все на нем должно быть самое добротное. Была почти полночь. Свенсон, вероятно, спит, но это не имеет значения. Он улетает рано утром. Тейлор очень хотел спать, но он должен был сперва позвонить. Он знал, что Свенсон живет в «Плазе», но номера не помнил, поэтому отыскал телефонный справочник и, найдя нужный номер, позвонил.

– Кому ты звонил? – Карпентер притиснул Натана к стене. Он не ударил его только потому, что знал, что это бесполезно:

Натан не из тех, из кого можно выколотить правду.

– Своей жене.

– Я только что ей звонил. Если ты с кем и разговаривал, то не с ней. Кто был на другом конце провода? Тейлор?

Натан выругался тем же грязным ругательством, что и при аресте, и Карпентер изо всех сил вмазал ему в лицо. Натан покачнулся, но не упал. Из носа у него показалась кровь. Он вытер ее рукой.

– Слабовато, надо бы покрепче, – только и сказал он.

Карпентер поймал его на слове. Перед тем как потерять сознание, Натан все же успел подумать: что бы ни произошло с ним самим, его жена вне опасности.

После разговора со Свенсоном, который отвечал сонным и раздраженным голосом, Тейлор собирался позвонить своим людям, чтобы отменить распоряжение относительно жены Натана, ведь тот все же выполнил свое обещание. Но тут зазвонил дверной звонок; звонок звучал долго и настойчиво; кто-то начал громко стучать в дверь. Тейлор колебался. Он догадывался, кто находится за дверью. Но бежать было невозможно. К тому же они не смогут ничего у него найти. Ни в квартире, ни в магазине, внизу. Он не держал никаких вещей или записей, которые могли бы его скомпрометировать. Его нервы были все еще усыплены снотворным, и он был спокоен. Он надел красный шелковый халат и шлепанцы и пошел к двери.

– Кто там?

– Федеральные агенты. Откройте.

Дверь, как и все двери в нью-йоркских квартирах, была снабжена засовом и цепью. Он отодвинул засов и приоткрыл дверь, не снимая, однако, ее с цепи.

– Предъявите ваше удостоверение, – сказал он. – Откуда мне знать, что вы из ФБР?

Кто-то просунул в щель удостоверение и тут же его убрал.

– Откройте дверь, – потребовал чей-то голос, – или мы ее взломаем.

Тейлор открыл дверь. Через двадцать минут он уже сидел в кабинете Карпентера, требуя адвоката и отказываясь отвечать на какие-либо вопросы. Он так и не успел отменить свое распоряжение о Мари Натан.