Выйти замуж за лорда

Глава 1

Каус, остров Уайт, Англия

Август 1874 года

– Боже мой, мисс Ллойд! Как вам повезло! Не представляете, как я вам завидую! Найдется ли на свете кто-нибудь счастливее вас?

Констанс улыбнулась, держа фату над головой.

– Сомневаюсь, так ли это, Мелоди. Очень сомневаюсь. Но в свои двадцать семь я действительно перестану быть той, кем была последние десять лет.

– Вы не представляете, как все вам завидуют. Это был ваш бал. Кто получил великолепные призы, кто танцевал с принцем Уэльским три вальса подряд, кому сын герцога сделал предложение? Моей гувернантке, подумать только! Право, мисс Ллойд, если бы я не любила вас так сильно, то от зависти просто возненавидела бы.

Констанс, собиравшаяся было ответить своей бывшей подопечной, промолчала, увидев ее лицо.

– О, Мелоди, – тихонько вздохнула она, – я сама этому не верю.

Ласковый ветерок с моря шевелил занавески в комнате Констанс. Казалось невероятным, что спустя девять лет пребывания в доме миссис Уайтстоун в качестве гувернантки, а потом и ее компаньонки, она всего через неделю покинет его, чтобы присоединиться к своему жениху и его семье в их родовом поместье. Он в любой день может приехать за ней в карете своего отца с фамильными гербами на дверцах, чтобы отвезти в новый дом.

Он будет для них временным пристанищем, разумеется, ибо, когда они поженятся, ее муж обязательно захочет, чтобы они жили отдельно. Может быть, даже в Лондоне. Возможно, у ее жениха есть и другие планы, которыми он пока не поделился с ней: их помолвка произошла так внезапно.

Ее жених. Это слово звучало теперь совсем иначе, чем тогда, когда она была помолвлена, – во время войны. Уэйд казался таким еще юнцом, возможно, потому, что она знала его с малых лет, когда он был веснушчатым мальчиком со щербинкой на переднем зубе.

Теперь слово «жених» было окружено таинственностью и полно сюрпризов и романтики.

– О, мисс Ллойд, пожалуйста, расскажите мне всю эту историю с самого начала.

Мелоди Уайтстоун, вздохнув, подперла ладонями свое хорошенькое личико. Она была красива, и, несмотря на все усилия Констанс побороть в ней излишнее сознание этого, Мелоди отлично знала, что хороша собою, и, к несчастью, научилась злоупотреблять этим. Ее миловидность была своеобразной, какая бывает у полноватых девушек. Девушка напоминала Констанс пухлого купидона с розовыми щечками и золотыми кудряшками.

Сама Констанс была полной противоположностью этому типу. Она была высокого роста – многие считали, что излишне высока, – и темноволоса. Рост выше пяти с половиной футов до сих пор был для нее, как для гувернантки, скорее достоинством, чем недостатком. Лишь недавно, танцуя с несколько полноватым и приземистым наследным принцем, она устыдилась своего роста и испытала смущение: чтобы встретиться взглядом с маленькими, навыкате глазками его светлости, она вынуждена была опускать свои глаза вниз, да еще и стараться делать это незаметно, хотя, безусловно, все это заметили.

Очень темные, как вороново крыло, волосы и светлые голубые глаза выделяли Констанс и были предметом интереса соседей Уайтстоунов, а также любопытных на балу. Она сама заметила, что в короткий летний сезон в Каусе она обращает на себя внимание приезжей знати. Впервые это случилось, когда она помогла леди Монтклэр, чья лошадь вдруг понесла.

Тогда Констанс в своем неизменном сером платье гувернантки, украшенном у горла живой лавровой веточкой, сумела перехватить лошадь, взять ее под уздцы, а затем быстро успокоить расхныкавшуюся леди Монтклэр.

За проявленную храбрость лорд Монтклэр преподнес Констанс бокал шерри. Девушка вежливо отказалась и очаровала всех своим приятным американским акцентом, обратив на себя всеобщее внимание. Необычная красота этой девушки, ее умение обращаться с лошадьми – поистине неожиданные качества для заурядной гувернантки – заставили многих гостей, не постеснявшись, вслух заметить, что мисс Ллойд вовсе не похожа на этих диких аборигенов Америки.

Темные густые и блестящие волосы так редко сочетаются с глазами цвета чистой бирюзы. Поэтому кто-то вздумал распространить слух, что ее дед был индейским воином, то ли племени чероки, то ли мохок, и он снял скальп с собственной жены, английской красавицы, после того как та родила ему дочь, ставшую потом матерью Констанс. Индейский воин хотел, конечно, сына, а скальпирование жены было заслуженным наказанием разочарованного воина. Подобные ужасные вещи – обычное явление в Америке, считали сплетники.

Констанс не пыталась опровергать досужие домыслы. Это вполне могла позволить себе какая-то гувернантка. Тут даже было свое преимущество. Когда дети были совсем маленькими, они слушались ее из одного только страха, что она в любой момент может превратиться в дикарку. Констанс пользовалась этим и не опровергала нелепую легенду. А когда они вели себя плохо, то делала вид, что внимательно присматривается к их головкам, как бы примериваясь, как поудобнее скальпировать их.

Бесполезно было кого-либо убеждать в том, что ее родители были уроженцами Лондона, а самой варварской привычкой ее отца было есть горошек с ножа.

– Пожалуйста, мисс Ллойд, о пожалуйста, расскажите, что произошло в тот вечер после бала? – настаивала Мелоди.

– Ты же сама там была, Мелоди, – смеялась Констанс, аккуратно складывая фату.

Ее прислала мать жениха, возможно, это была фата, в которой она сама венчалась с герцогом.

– Ты видела больше, чем я, ибо ты была зрителем. А я была в самом центре действия. Мне не удалось увидеть конца.

Мелоди бросилась на кровать и перевернулась на спину, прижав к себе кружевную подушку.

– Была какая-то суматоха, я едва смогла что-либо разглядеть. Но я сразу поняла, мисс Ллойд, что этот вечер будет особенным, когда увидела, как вы спускаетесь по лестнице в платье моей матери.

– Это было так великодушно с ее стороны – не только позволить мне быть на балу, но и дать мне одно из своих платьев.

Сколько пришлось трудиться ей и Гарриет, и даже Мелоди, чтобы удлинить подол и корсаж, кое-где что-то добавить. Результаты этих трудов поразили не только самих творцов, но и всех, кто увидел платье – воздушное, прекрасно сочетающее нежно-розовые и бледно-желтые тона, с дерзким декольте, подчеркивающим удивительную белизну обнаженных плеч Констанс. Ее густые черные волосы были переплетены розовыми лентами, и блеск прядей соперничал с блеском атласа. Никогда еще никто так не наряжал гувернантку.

Это был прощальный жест, последний дар доброты от щедрой Гарриет Уайтстоун. После смерти капитана Уайтстоуна несколько лет назад семейные доходы резко упали, а после того, как Мелоди впервые вышла в свет, стало ясно, что Констанс должна искать себе новое место. Миссис Уайтстоун не могла позволить себе роскошь оставить гувернантку при трех взрослых детях, да и сама Констанс не собиралась здесь задерживаться.

Поэтому миссис Уайтстоун включила имя Констанс в список приглашенных на бал королевского эскадрона в яхт-клубе. Имя покойного капитана все еще кое-что значило в военно-морских кругах. Репутацию ему создали скорее заслуги, чем состояние. Конечно, было неслыханной дерзостью приглашать на весьма престижный бал гувернантку, обычно самую неприметную фигуру в доме. Но Гарриет Уайтстоун была уверена, что Констанс достойно поведет себя и оправдает ее доверие. В конце концов, до того как Гражданская война сделала ее нищей, о состоянии семьи Ллойдов было известно в Англии, а у самих Ллойдов была всегда безупречная репутация.

Мелоди закрыла глаза, припоминая тот вечер.

– Вы спустились с лестницы, и первым громко охнул Майлс. Вы слышали, мисс Ллойд?

– Как могла я не услышать? – улыбнулась Констанс. – Я испугалась, что у него снова начался приступ икоты. Помнишь, какие у него были приступы в детстве?

– Я уже забыла. Вы всегда ему нравились, мисс Ллойд. Он мог бы тоже оказаться вместе с нами на вашем попечении, но он был всего на пять лет моложе вас.

– О чем мистер Майлс любит с удовольствием сообщать всем при каждом удобном случае, – со смехом заметила Констанс.

– Мисс Ллойд, вы когда-нибудь видели его раньше?

– Майлса? Ну конечно же! – Маленькая ямочка, появившаяся на ее подбородке, говорила тем, кто ее знал, что Констанс хочет сдержать улыбку.

– Нет, я имею в виду того, другого, вашего жениха.

Констанс промолчала, решая про себя, следует ли рассказывать юной Мелоди всю правду. Констанс, в сущности, всегда чувствовала присутствие Филипа Сирила Сент-Джона Артура Альберта Гастингса, второго сына достопочтенного герцога Боллсбриджа. Последние семь лет она неоднократно видела, как он проезжал мимо дома Уайтстоунов, чтобы провести две недели в Каусе, когда здесь начинался летний сезон. Он сидел на отличной лошади, в безукоризненном модном костюме для верховой езды. Короче говоря, он был великолепен.

Констанс никогда не произносила его имя вслух. Он был ее тайной мечтой, фантазией, рожденной ее воображением, которую она берегла и пестовала в долгие часы в школьной комнате или в своей комнатке в доме. Дождь стучал в окно, летний сезон кончался, шли недели, месяцы, заканчивался год, и снова наступал день, когда неотразимый лорд Гастингс – царственная осанка, орлиный профиль, светлые волосы, растрепанные морским ветром, – опять проезжал мимо дома, где она служила гувернанткой.

Однажды ей показалось, что он вдруг повернулся и посмотрел в ее сторону, привлеченный, должно быть, пением птиц в кустарнике перед домом, но его взгляд не остановился на ней. В тот день, как всегда, на ней было заурядное серое платье гувернантки, которое делало ее почти незаметной, какой она и была для светского общества. У воротника, как всегда, была приколота веточка живого лавра. Она привыкла к этому украшению еще со времен войны, когда драгоценности были далеким, забытым воспоминанием, а душистая свежая веточка не только украшала ее скромный туалет, но и напоминала о победе, которая обязательно придет.

Лорд Гастингс – имя его она узнала от местного кузнеца – предпочитал темно-зеленый с черным костюм для верховой езды, а на его до блеска начищенных сапогах играли солнечные блики.

Он даже не видел ее. Да и кто замечал скромную, хлопотливую Констанс Ллойд, снующую где-то в доме.

Но когда она танцевала с принцем Уэльским, он обратил на нее внимание. Тогда все вдруг рассмотрели Констанс Ллойд. В течение какого-то часа все переменилось.

– Позвольте, ваше высочество.

Это были его первые слова, которые она услышала. Он стоял перед принцем с официальным поклоном и легкой улыбкой на губах. Принц рассмеялся и что-то сказал, но его слов она не смогла расслышать, потому что уже кружилась в вальсе с Филипом Сирилом Сент-Джоном Артуром Гастингсом, вторым сыном герцога Боллсбриджа.

– Мы раньше встречались?

Это были первые слова Филипа, обращенные к ней. Констанс улыбнулась и отрицательно покачала головой, глядя ему в лицо. От него слабо пахло коньяком и сигарами; это не был неприятный запах, и он не портил его.

Они отошли в сторону освежиться пуншем. Согнув руку, он позволил ей опереться о свой локоть. Вечер был промозглым и туманным, они беседовали о его доме, титуле и планах, о его надеждах быть избранным в парламент, в палату общин, где у Боллсбриджей всегда было место.

Как второй сын, он не может наследовать место в палате лордов. Со временем это сделает старший брат, который унаследует и все поместье. Филип не испытывал никакой горечи от своего положения, такие вещи его, казалось, не беспокоили, кроме каких-либо трагедий в семье. У него всегда будет роль второго сына, так сказать, запасного, на всякий случай родившегося после главного наследника.

Еще одной чертой Филипа было полное отсутствие любопытства к ее прошлому. По крайней мере он совершенно не интересовался обстоятельствами ее жизни до первого вальса. Правда, он однажды спросил у нее, американка ли она, и она ответила утвердительно.

Тогда он поинтересовался, из какой части страны, и она стала рассказывать ему о штате Виргиния, о плантации отца и их доме, какими они были много лет назад, но он, слушая, смотрел вдаль на океан, а спустя какое-то время попросил у нее разрешения закурить сигару.

Когда это было в последний раз, пыталась вспомнить Констанс, чтобы джентльмен спрашивал у нее разрешения что-то сделать? Конечно, курить в обществе леди было нарушением строгих правил этикета. Но Филип был английским лордом, а она всего лишь американкой-воспитательницей, и его просьба показалась ей проявлением благородства.

После бала они возвращались в экипаже, нанятом Уайтстоунами. Это было приятным отвлечением, коротким отдыхом перед встречей с реальностью. Мелоди Уайтстоун не закрывала рта, переполненная впечатлениями, миссис Уайтстоун с улыбкой поглядывала на Констанс, а той все еще казалось, что она слышит легкий запах виски и сигар, исходящий от чужих перчаток на ее руках, из складок веера, который одолжила ей хозяйка.

Утром Констанс собрала свои вещи, написала письмо своим новым хозяевам в Бате, сообщив, когда приедет. Она направлялась в молодую семью, имевшую четырех детей и ждущую пятого. Когда она закончила свои сборы, ее навестил лорд Гастингс, на этот раз в красном сюртуке. Гарриет Уайтстоун, которой едва минуло сорок, будучи романтической особой, уговорила Констанс отложить отъезд до прибытия Милисент, старшей дочери Гарриет, вышедшей замуж за некоего мистера Фармена из Ньюкасла. Та наконец собралась навестить отчий дом.

Разумеется, Гарриет просто хотела дать молодому сыну герцога возможность ближе познакомиться с мисс Ллойд. И через четыре дня с разрешения матери Филип сделал Констанс предложение.

Все казалось сном, какой-то сказкой, которая по магическому велению свыше стала реальностью.

Стоит ли ей говорить Мелоди или даже будущему мужу о том, что она давно тайно наблюдала за ним? Она взглянула на Мелоди, но глаза ее затуманили собственные мечты. Возможно, лучше промолчать и держать в себе правду о том, что она давно знала Филипа, прежде чем встретилась с ним.

В дверь комнаты тихонько постучали, и, не дожидаясь ответа, вошла Гарриет.

– Вот вы где обе, – промолвила она, улыбаясь.

Прошло четыре года после смерти капитана Уайтстоуна, а она все еще носила траур, что-то серое с янтарным, и символическую брошь, сделанную из волос мужа: косичка в золотом кольце.

Траур королевы Виктории длился более десяти лет, и это позволило Гарриет тоже стать надолго печальной, но со вкусом одевающейся вдовой – не столько из-за желания носить траур, а скорее из соображений экономии. Можно было носить одну и ту же одежду, и у соседей не было повода осуждать ее, что они непременно бы сделали в другом случае.

– Миссис Уайтстоун, – испуганно вскочила Констанс.

Это заставило Гарриет весело рассмеяться.

– Моя дорогая! Ты сознаешь, что через месяц ты станешь леди Филип Гастингс? Пожалуйста, позволь мне привыкнуть к тому, что теперь я буду вскакивать каждый раз, когда ты будешь входить!

– Мама, правда, это самая романтическая история на свете! – вздохнула Мелоди.

– Да, Мелоди, ты права. Вот письмо из Гастингс-Хауса. Я хотела как можно скорее вручить его тебе, Констанс.

Гарриет протянула девушке письмо. Констанс какое-то время испуганно смотрела на незнакомый почерк – он был мелким и очень аккуратным. Констанс решила, что письмо, должно быть, от матери Филипа.

– Позвольте, я прочту его сейчас же, – промолвила она, не заметив, как Гарриет лукаво подмигнула дочери, прежде чем кивком дать согласие Констанс читать в их присутствии.

Распечатав письмо, девушка убедилась, что оно было от Филипа.

– Странно, – пробормотала она, еще не начиная читать.

– Что-то не так? – Гарриет была хорошо воспитанным человеком, чтобы не заглядывать ей через плечо, и потому не подошла к Констанс.

– Я никогда не видела почерка Филипа.

– У него очень аккуратный почерк, – заметила Гарриет, пряча улыбку. – Я думаю, тебе многое еще предстоит узнать о своем будущем муже. Пойдем, Мелоди. Дадим мисс Ллойд отдохнуть от нас.

Но Констанс движением руки остановила их.

– О Господи! – нахмурила она брови, читая дальше.

– Я надеюсь, никаких плохих новостей? – удивилась Гарриет.

– Нет-нет. Только это несколько странно. Филип не сможет сам привезти меня в Гастингс-Хаус.

– Да?

– Он не сможет этого сделать. Его мать считает, что ему лучше уделить больше времени выборам, а не тратить целых четыре дня на то, чтобы ездить за мной. – Констанс огорченно заморгала, а затем тряхнула головой. – Думаю, она права. Филип все эти годы жил в Лондоне, в Боллсбридже знают только его имя, а не его самого.

– Целых четыре дня, – растерянно промолвила Гарриет, склонив голову набок. – Но если ехать поездом, уйдет гораздо меньше времени.

– Судя по этому письму, герцогиня не доверяет железным дорогам. – Констанс покачала головой. – Она считает, что железные дороги – это что-то противоестественное и не от Бога. Поэтому она хочет, чтобы я приехала в карете.

– О, какая жалость! – Мелоди сочувственно коснулась руки Констанс. – Я так надеялась, что снова увижу бесподобного лорда Гастингса. Ты помнишь, мама, какой благородный, просто царственный у него профиль, правда, мисс Ллойд? Я уверена, что вы заметили, какой точеный нос у вашего будущего мужа.

– Да, заметила, – улыбнулась Констанс и пошутила: – И он так мило смотрится на его лице, удачно посаженный между глазами и как раз над ртом.

Гарриет улыбнулась и нежно обняла Констанс.

– Ты не представляешь, дорогая, как мне будет не хватать тебя. Я завидую всем, кто живет в Гастингс-Хаусе.

– До тех пор, пока они не знают, что их ждет, миссис Уайтстоун. – Констанс тоже крепко обняла ее.

– Но, мисс Ллойд, – Мелоди направилась к двери, – как вы попадете в Гастингс-Хаус, если лорд не может сопровождать вас? Кто же будет вас охранять? Боже, столько всяких историй рассказывают, да и я читала о том, как опасны дороги ночью: везде разбойники, убийцы под каждым деревом. Теперь дороги чуть опустели из-за того, что есть поезда. Вы не можете одна ехать!

– Конечно, не могу. И что самое странное во всем этом – это то, что он посылает за мной своего школьного друга. Сейчас скажу… – Она заглянула в письмо. – Вот. Он пишет, что это его самый близкий друг по школе и Оксфорду. Его зовут мистер Джозеф Смит.

– Джозеф Смит? – Мелоди нахмурила лоб, но потом испугалась, что это может привести к морщинам, и тут же расслабилась. – Такое примитивное имя. Не думаю, что он какой-нибудь известный человек, и конечно же, не аристократ. Он, наверное, просто никто.

– Мисс Уайтстоун, вам, оказывается, присущ чудовищный снобизм, – упрекнула дочь Гарриет. – Я должна серьезно поговорить с твоей гувернанткой на сей счет.

Смеясь, все трое покинули комнату и спустились вниз, где их уже ждал чай.

– Чего только мне не приходилось делать ради тебя, Гастингс, – пробормотал Джозеф Смит, отпивая еще глоток виски.

Филип незаметно поднял палец и посмотрел на безукоризненно одетого официанта, который тут же молча поставил графин на красного дерева полированный столик между двумя креслами, обитыми кожей, в которых сидели друзья. Шум Лондона, крики мальчишек – уличных торговцев, грохот повозок едва долетали сюда на тихую Пэл-Мэл и еще меньше за толстые стены и тяжелые портьеры клуба. Тот, кто бывал в Лондоне, знает, что это оплот аристократизма в городе, исключая Мальборо-Хаус принца Уэльского. Разумеется, за Мальборо-Хаусом утвердилась слава самого изысканного дома в Лондоне, а значит, и во всем мире.

Филип надеялся, что однажды он будет гостем в доме его величества принца. Он заметил, как блеснул тот особый знакомый огонек в глазах принца, когда он танцевал с мисс Ллойд. Это означало, что любому, кто окажется связанным с мисс Ллойд, доступ в дом будущего короля Англии будет открыт. Как только девушка станет его женой, он войдет в круг тех, кого принимают в Мальборо-Хаусе. Этот день уже близок. Возможно, Филипу окажут честь, и он тоже станет членом Мальборо-клуба, этой неприступной цитадели королевского наследника, находящейся по соседству с Мальборо-Хаусом.

Филип улыбался своему другу, безнадежному старомодному простаку Джозефу Смиту.

– Ну же, Смит, соглашайся. Это отнимет у тебя всего каких-нибудь четыре дня, чтобы привезти ее в Гастингс-Хаус. К тому же я знаю, что тебе надо обязательно наведаться на твою новую фабрику. Где она?

– Во всяком случае, не по соседству с островом Уайт. Черт возьми, Филип, почему ты не выбрал себе жену в Лондоне и не сэкономил бы и свое и мое время?

Филип понимал досаду своего друга. Когда Джозеф сердился, его оксфордский акцент уступал место певучим ритмам родного валлийского. Филип так никогда и не узнал, в каком городе родился его друг. Знал только, что название города очень длинное и в нем мало гласных. Филип с удовольствием переменил тему разговора:

– Она же станет твоей невестой. Ты сам должен поехать за ней, а не посылать меня. Ты это знаешь, разве не так? – Джозеф еще плеснул себе виски.

– Мать требует, чтобы я остался здесь. – Филип вдруг стал внимательно разглядывать свои ногти, словно искал на них многозначительные знаки.

– Расскажи мне подробнее о ней, Гастингс. Все, что я знаю, – это то, что она американка из хорошей семьи. Вот и все, что ты мне сказал. Из какой она части Америки?

– Из восточной, кажется. Ты слышал, что Рендольф Черчилль в Лондоне? Мне надо поговорить с ним относительно его женитьбы на американке. Возможно, его жена даже знает мою невесту. Они обе американки, понимаешь?

– Старый добрый Крыжовник, – улыбнулся Джозеф, вспомнив школьное прозвище их юного друга Черчилля.

У того в Итоне была не лучшая репутация. Даже тот, кто окончил школу недавно, был наслышан о том, что он мошенник и плут. Ему не прочили блестящего будущего и хорошей карьеры, ибо считали, что он и далее будет позорить великое прошлое своей знаменитой семьи.

– Ты ее помнишь, Джозеф. Это бывшая Дженни Джером, дочь Леонарда Джерома из Нью-Йорк-Сити. А теперь она леди Рендольф Черчилль. Кажется, она собирается подарить ему первенца. Это будет мальчик. Американские женщины рожают только мальчиков, да благословит их Бог. Во всяком случае, так считает моя мама.

Джозеф глубоко вздохнул и покачал головой. Непохожий на своего бледного, элегантного друга-аристократа, Джозеф был загорелым от постоянного пребывания на открытом воздухе. Если Филип холил свои бакенбарды песочного цвета, то лицо Джозефа было гладко выбрито, что делало его шрам на левой щеке особенно заметным. Филип явно не одобрял этого.

Джозеф брился не вопреки моде, а лишь потому, что его беспокойный образ жизни и постоянные разъезды лишали его всякой возможности отращивать и холить бакенбарды, да и интереса к этому не было. Джозеф Смит с золотисто-каштановой, излишне длинной копной волос, слишком загорелый и мускулистый, чтобы казаться элегантным, совершенно не собирался приспосабливаться к вкусам завсегдатаев Карлтон-клуба.

Но он был его членом. Его богатство сделало его более чем желанным членом большинства клубов, как и желанным гостем на любых светских сборищах. Немало молодых леди не побоялись бы признаться в том, что они находят его неотразимым, мужественным, чуть диковатым. Такой приятный контраст с изысканными денди.

– Филип, я тебя спросил о твоей невесте, а не о жене Рендольфа. Как ее зовут?

– О! Констанс. Да, так ее зовут. Она сирота, насколько мне известно. Ее семья, мне говорили, была когда-то богатой. Да, ее зовут Констанс Ллойд.

– Значит, она с восточного побережья Америки. Откуда именно?

– Что ты имеешь в виду? Откуда? Джозеф, твое пристрастие к деталям наводит скуку.

– Если я должен провести с этой женщиной в экипаже много часов, я должен знать о ней как можно больше. Прежде всего откуда она? Ты можешь вспомнить? Из штата Мэн или Нью-Джерси?

– Не помню, черт побери! Ты же знаешь, что я не был в Америке, Джозеф! Подожди-подожди. Кажется, штат Виргиния. Да, она из Виргинии. Или из Южной Каролины?

– Конфедератка, – промолвил Джозеф. – Это интересно. – Он улыбнулся своему другу. – Итак, она украла твое сердце. Влюблен с первого взгляда?

– Видишь ли… э-э…

– Перестань увиливать от ответа, со мной это не пройдет. Я слишком хорошо тебя знаю. Почему такой завидный жених, как лорд Гастингс, женится на бедной сироте, конфедератке, бывшей гувернантке? Весьма забавно, полагаю. А ну-ка расскажи!

– Черт! Ну ладно. Потому что никто другой не хочет идти за меня.

Джозеф менее всего ожидал услышать это от своего друга, поэтому от удивления у него перехватило дыхание и он поперхнулся глотком виски и брызнул прямо в лицо Филипу.

– Только не на мои бакенбарды! Я сегодня подстриг и попудрил их! – отшатнулся Филип, аккуратно вытирая бакенбарды носовым платком.

– Прости, Филип. Что ты хочешь сказать этим своим «никто не хочет идти за меня»? Вытри слева, там осталось еще немного виски.

Филип в гневе уставился на него, увидев на его загорелом лице насмешку.

– Из-за моего отца, черт бы его побрал! Теперь от меня будет разить, как от бочки со спиртом!

– Не бойся. Это никого не удивит. Почему ты винишь своего отца?

– Ты прекрасно знаешь, как; впрочем, и все остальные тоже, что мой отец чудаковат. Ты попал и на мой галстук. Он тоже влажный…

– Успокойся, как всегда, у тебя безукоризненный вид. Да, твой отец считается человеком со странностями. Но вместе с тем он один из самых богатых аристократов Англии. А это что-то да значит.

– Да, конечно. Ты и твои советы по удачным вложениям принесли нам больше, чем наши земли. Химические краски, не так ли? Кто мог подумать, что искусственная краска индиго спасет нас от, казалось бы, неминуемой катастрофы. Но черт побери, Смит, он тратит свои деньги на то, что роет траншеи в поместье. Ты знаешь, что он строит большой зал на двести человек?

– Неужели? Сейчас? Должно быть, это будет неплохим дополнением к вашему особняку.

– Если бы, но он строит его под землей, под яблоневым садом. По туннелям, на ручных тележках, гости будут прибывать туда из дома. – Филип аккуратно сложил носовой платок и сунул его в карман. – Я знаю, что у моего отца есть прозвище – Крот. Его ему дали наши знакомые, причем люди нашего круга, весьма воспитанные и деликатные. Убери с лица эту противную ухмылку, Джозеф. Она тебе не идет.

– Прости. Дело в том, что я чертовски привязан к твоему отцу. Я испытываю к нему куда больше любви, чем к своим родственникам в Уэльсе. Он хороший добрый человек, Филип. На твоем месте, я бы гордился им.

– Гордиться им? Он вот уже пятнадцать лет как не покидает поместья. Он путешествует по своему туннелю, требует туда доставлять ему завтрак, считая, что нет ничего плохого в готовом завтраке в упаковке. Мне кажется, его заветная мечта прорыть туннель до Лондона, чтобы вовсе не выходить из-под земли. Моя бедная матушка…

– Твою бедную матушку вполне устраивает подобная ситуация. Она просто нравится ей, – перебил его Джозеф. – Ей нравится думать, что вся жизнь в поместье под ее неусыпным надзором, как и вообще все дела поместья. – Понизив голос почти до шепота, он добавил: – Ведь она держит под надзором и тебя тоже.

Филип, кажется, не слышал этих слов.

– Газеты отказались напечатать ее последнее извещение. Она очень рассержена этим, Смит. Очень рассержена.

– Неужели она до сих пор посылает в «Таймс» эти обманные извещения? Они еще больше способствуют слухам. Никто не верит, что твой отец умер. А если это случится, дай Бог чтобы не скоро, вам придется убеждать всех, что это действительно так, но вам никто уже не поверит, даже врачи. Какую смерть твоя мать придумала на сей раз?

– Что он погиб от случайного выстрела на охоте.

Джозеф Смит весело рассмеялся:

– Твой отец не охотился уже бог знает сколько лет.

– Ничего нет смешного в этом, Смит. Она надеялась, что, убрав таким способом отца с дороги, она даст мне возможность жениться на самой лучшей невесте этого сезона. Я второй сын, у меня нет ни профессии, ни заработка, и у меня репутация светского бездельника.

– Перестань, Филип, твои дела не так уж плохи.

– Хуже не бывает. Я предложил руку и сердце не менее чем пяти женщинам в этом сезоне, и каждая из них отказала мне. Даже Лиллиан Лайсл.

Джозеф опять засмеялся.

– Как она поживает? Я не видел ее с прошлого Рождества.

– Она потолстела еще на фунт, а ее усы просто пугают. Но, представляешь, даже Лиллиан Лайсл посмела рассмеяться мне в лицо, когда я объяснялся ей в любви.

– Черт побери, Гастингс, чего ты ожидал? Не ты ли сам послал ей в прошлом году садовые ножницы для ее усов? Почему же ты удивляешься тому, что она не захотела каждый год к Рождеству получать от тебя в качестве подарков садовый инвентарь? И так до конца дней своих?

Филип промолчал, раздумывая.

– Разве этот случай с садовыми ножницами был в прошлом году? Господи, совсем забыл. Я был чертовски пьян тогда, помнишь?

– Конечно, ты был пьян. А как другие невесты?

– Они все опасаются, что в нашем роду наследственной болезнью является безумие. И все из-за выходок моего отца, черт побери. Ни одна женщина не выйдет за меня замуж, потому что мой отец – Крот.

– Твой отец не безумен, Филип. Он один из самых здравомыслящих людей, которых я когда-либо встречал. Он лишь принял разумное решение избегать общества, что только говорит о его большом уме.

– Дело не в этом. Моего старшего брата эта сплетня не коснулась. Только потому, что он старший, понимаешь? Он без труда найдет невесту. Он наследник. Он может быть каким угодно сумасшедшим, но сделает лучший выбор на ярмарке невест в любом сезоне.

– Но он за это время так и не повел ни одну из них к алтарю.

– Он вот-вот это сделает. Мама не боится за Диши, он найдет себе жену. Она беспокоится обо мне, вот в чем дело. Все эти слухи, Смит, о моих похождениях, понимаешь. Но не все же мы такие работяги, как ты, старина.

– Не всем и следует такими быть, – мрачно промолвил Смит. – Все же ты выбрал себе красивую невесту. По слухам, что до меня дошли, она потрясающая красотка. А ты, надеюсь, испытываешь к ней нежные чувства, раз спешишь с венчанием.

Филип пожал плечами.

– Мать настаивает, чтобы я женился до выборов.

– А при чем здесь выборы?

– Она где-то разузнала, что быть холостяком в мои тридцать лет кому-то может показаться странным. Я поехал в Каус с целью найти невесту. И когда уже потерял всякую надежду, я увидел как его высочество принц Уэльский танцует с чертовски прехорошенькой молодой женщиной. Старина Берти просто сиял от удовольствия, а принцесса Уэльская тоже не сводила с нее глаз. Я подождал, когда они станцуют целых три вальса, а затем перешел дорогу Рафферти, тому парню со шрамом на лице. Прости, я не в обиду тебе это сказал.

Смит улыбнулся и кивнул, чтобы Филип, не смущаясь, продолжал:

– Я пригласил ее на танец. Мама сразу это заметила, у нее есть свои источники, ты сам знаешь. Выяснилось, что она из хорошей семьи, но родители умерли, и она сирота, что особенно понравилось маме.

На этот раз Смит опрокинул в себя виски.

– Почему это должно было понравиться твоей матери?

– Потому что это означает меньше забот. В Гастингс-Хаус не нагрянет большая шумная семья американцев, никакая вульгарная сватья не будет разглядывать ее драгоценности и нюхательные табакерки, а потом воспитывать моих сыновей.

– Сыновей?

– Американские жены всегда рожают сыновей. Кроме выборов это была еще одна причина для моей женитьбы. Мама считает, что бедра у невесты достаточно широки, чтобы рожать детей. Мы снимали с нее мерку для подвенечного платья, которым займется мама.

– Это просто смешно. Ты хотя бы знаешь что-нибудь о женщине, которая станет твоей женой? Какая она, Филип?

– Красивая, с темными волосами, насколько я помню, и говорит со сносным американским акцентом.

– И это все, что нам следует знать, не так ли?

Появившийся за левым плечом Филипа официант не дал ему ответить. В руках официанта был серебряный поднос, а на нем запечатанное письмо. Конверт лежал адресом вниз, как принято в клубе. Немало женских репутаций было бы погублено, если бы имя адресата было раскрыто.

– Сэр?

Джозеф взял письмо.

– Спасибо, – поблагодарил он официанта и вскрыл конверт.

Когда он начал читать письмо, морщины на его лбу стали еще заметнее. Прочитав письмо, он вложил его в конверт.

– Будет ответ, сэр? – справился официант, чуть наклонив голову.

– Нет, Бейкер. Ответ не нужен, благодарю вас.

Филип переждал, когда уйдет официант, и продолжил разговор.

– Ты окажешь мне эту услугу, Смит? Ты отвезешь вместо меня Констанс в Гастингс-Хаус?

Он выглядел как попавший в трудную историю подросток.

– Конечно, сделаю. Кажется, мне тоже нужно в эти места по своим делам. – Он помолчал какое-то время, глядя на огонь в камине. Когда он тряхнул головой, лицо его снова стало спокойным. – Как-нибудь я тоже обращусь к тебе и попрошу оказать мне услугу, она будет многого тебе стоить и доставит немало хлопот.

Довольный, Филип только хмыкнул:

– Я надеюсь, что оправдаю твои ожидания. Спасибо, Джозеф, ты настоящий друг. – Он поднял свой стакан, и джентльмены выпили за дружбу.