Глава 13

Шейн отправился в город один, по вызову О'Нила. Поднявшись на верхний этаж притона на Треднидл-стрит, он снял свой черный плащ и стряхнул с него дождевые капли — только что начался дождь.

Глаза О'Нила — темные пучины, которые видели все и ничего не говорили — искали встречи с глазами сына. Шейн давно понял, что никогда уже не сможет привыкнуть к отцовским глазам. Правые руки обоих мужчин приветственно взметнулись вверх, а затем с глухим стуком ударили по плечам друг друга.

Таким ударом вполне можно было бы свалить лошадь, но ни тот, ни другой не дрогнули.

Наконец молчание нарушил О'Нил:

— Я на ней играл, как на ирландской арфе.

Выждал момент, когда она размякла, и дал волю своему красноречию. Объяснил ей, что попытка закабалить Ирландию была ошибкой, хотя ее люди в Дублине слепо стремятся именно к этому. Сказал, что в правительстве Дублина царят корысть и подкуп. Английских лордов обуревает алчность — подавай им ирландские земли; и за монеты, всунутые в нужную руку, им удается отхватить по пять тысяч акров на каждого. Но в глазах любого человека они — не более чем гулящие помещики, а их подручные обращают ирландцев в рабов! Я открыл ей глаза на то, что англичане в Дублине обкрадывают английское правительство с таким же бесстыдством, как и Ирландию. Я потребовал назначения честного правителя, а со своей стороны пообещал, что обеспечу нейтралитет всех кланов.

Хок кивнул, ожидая, что последует дальше.

Шею О'Нила удалось вытащить из петли, но кого он успел предать, лишь бы обезопасить свое положение?

— Я не стал утаивать, что существует католическое подполье, которое действует согласно предписаниям, ежедневно поступающим из Франции и Испании. Растолковал, что ее английские лорды-католики вынашивают планы восстановить в Англии католицизм и вместо нее возвести на трон Марию Шотландскую. Она потребовала, чтобы я назвал имена, — и я их назвал: Генри Гарнет, Роберт Саутвелл, Трокмортон из Майл-Энд и Бэйбингтон. Я уведомил ее, что для тайных встреч католиков используется матросская таверна в Холборне.

Что ж, значит Шейну придется предупредить ирландских католиков, которые там собирались, о возможной опасности; он не сомневался, что О'Нил не задумываясь принес бы в жертву их всех до единого.

— Она просила меня сегодня же повторить все это Уолсингэму; поэтому, если ты должен уладить какие-либо дела до того, как он получит эти сведения… займись-ка ими поскорее.

Шейн подумал, что О'Нил совсем лишился рассудка: как видно, он считает себя бессмертным, если рискует предстать перед Уолсингэмом, прекрасно сознавая, какое досье собрано на него в ведомстве этого вельможи. Тем не менее О'Нил накинул плащ и наклонился, чтобы засунуть в сапог кинжал, а потом голыми пальцами погасил все свечи в комнате. Они не хотели рисковать, показываясь на людях вместе, поэтому О'Нил поспешил к дому Уолсингэма через Чипсайд и Стрэнд, а Шейн направился к Грйсчерч-стрит и зашагал вдоль реки, однако через некоторое время резко повернул и двинулся за отцом, держась от него на почтительном расстоянии. Внезапно он напрягся, потому что из теней вынырнула темная фигура крадущегося человека, который, очевидно, преследовал О'Нила. Шейн сразу же отбросил мысли насчет грабителя или карманника: то был шпион, которого Шейн невольно навел на след О'Нила. Теперь связь между ними станет известной, и на прибежище в публичном доме — прибежище, которое столь верно служило ирландцам — можно смело ставить крест.

Шейн разразился злобным проклятием себе под нос: у него не оставалось иного выхода, кроме как прикончить соглядатая.

Неожиданно ему пришлось замедлить шаг: из дверей ближайших домов высыпала стайка чипсайдских потаскушек. Окружив его, они наперебой принялись зазывать его к себе:

— Не хочешь ли, милок, отполировать дверной молоточек?

Его взгляд обдал их таким смертельным холодом, что они мигом убрались восвояси.

Когда О'Нил огибал кладбище при соборе Святого Павла, преследователь прибавил ходу, чтобы сократить расстояние между ними, и Шейн с ужасом увидел, как блеснула сталь в руке незнакомца.

— Тайрон! — Предостерегающий возглас громом раскатился по улице.

О'Нил круто обернулся, поскользнулся на мокром булыжнике, и его гигантское тело тяжело рухнуло на мостовую.

Однако теперь и нападавший был осведомлен о том, что имеет дело не с одним противником, а с двумя, и вполне можно было предположить, что он откажется от своего намерения и кинется наутек. Однако, вопреки всяким ожиданиям, неизвестный бросился на самого Шейна с таким ожесточением, словно то был сам дьявол, вырвавшийся из преисподней. Шейн занес руку с кинжалом, чтобы поразить неприятеля, — и, к полнейшему своему изумлению, почувствовал, что ему под мышку вонзился нож — на всю длину клинка.

Кинжал не выпал из руки Шейна, и его удар был точным и уверенным — прямо в сердце.

Крик убийцы оборвался, когда кровавая пена хлынула у него изо рта.

Внезапно послышался топот бегущих людей: как видно, короткий предсмертный вопль привлек внимание городских стражников.

Шейн и О'Нил прекрасно понимали: их вот-вот арестуют за убийство. Полдюжины рослых здоровяков приближались, восклицая: «Именем королевы!» О'Нил вскочил на ноги в мгновение ока. Он поднял убитого и, обхватив его длинной рукой за плечо, придал трупу вертикальное положение. Шейн запахнул свой темный плащ, чтобы спрятать от чужих глаз кровавую рану. О'Нил выпрямился во все свои шесть с половиной футов и, словно башня возвышаясь над стражниками, пояснил:

— Мы возвращаемся с вечерней встречи с лордом-канцлером. Боюсь, мой друг хватил лишку спиртного.

Затем он обратился на гэльском наречии к дюжему темноволосому стражнику, и Шейн с облегчением увидел, что тот понял. Дозорные опустили свои фонари и позволили троим гулякам продолжить путь к реке. Отец и сын не то донесли, не то доволокли мертвеца до таверны Мермейд-Инн и там столкнули труп с мостков в быстротекущую Темзу. И только после этого Шейн, ослабевший от потери крови, привалился к стене.

О'Нил обхватил его рукой и подвел к береговому спуску пристани у моста Блэкфрайерс-бридж.

— Идите, — выдохнул Шейн. — Я доберусь домой.

Несколько долгих минут О'Нил размышлял, а потом неохотно буркнул:

— Я передам тебя на попечение Барона.

В его голосе явственно слышалось недовольство. Шейн засмеялся вслух — и сразу же потерял сознание.


Сабби развлекалась тем, что примеряла новые платья, прихорашиваясь перед высоким овальным зеркалом. Прелестные одежды тешили ее душу; напевая себе под нос незатейливую мелодию, она развесила целый ряд новых и дорогих нарядов. Ей вдруг пришло в голову, что уже очень долго она не была так счастлива, как сейчас. Время от времени она принималась строить догадки, что могло задержать Шейна; потом ей вздумалось взять двух его волкодавов и выйти погулять, чтобы обследовать парк, окружающий Темз-Вью. Собаки рванулись в тенистый полумрак, и на какое-то ужасное мгновение Сабби испугалась, что они убегут неведомо куда; однако, к немалому ее облегчению, они повернули назад, пронеслись мимо нее и стали описывать круги, принюхиваясь к каким-то невидимым следам.

«Слава Богу, Шейн хорошо их натаскал», — подумала Сабби. Она надеялась, что встретит его на пути от пристани к особняку, но, промаявшись у берега около часа, она повернула к дому; ее радостное возбуждение стало мало-помалу улетучиваться.

Она вошла в библиотеку и пролистала несколько прекрасных книг, стоявших на одной из полок. Выбрав ту, что показалась ей наиболее интересной, она взяла ее с собой наверх.

По прошествии некоторого времени Сабби почувствовала, что неспособна сосредоточиться на книге. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, но уже стемнело, и ей оставалось только уткнуться взглядом в черноту ночи. С тяжелым сердцем она начала расхаживать по спальне.

Но Сабби была не единственным человеком в Темз-Вью, который в этот час мерил шагами комнату. Барон проклинал себя за то, что не пошел сопровождать Шейна. Конечно, Шейн мог постоять за себя в любых переделках, но во всем, что касалось О'Нила, Барон не мог оставаться спокойным. Быть сыном Эрина — это и счастье, и проклятие, думал он. В ирландской душе есть такие темные закоулки, что сам черт ногу сломит.

Он пытался стряхнуть свои страхи, но это ему никак не удавалось.

А у Сабби тем временем накипала досада: как мог человек, столь недавно ставший ее любовником, так бессовестно ею пренебрегать!

Однако она готова была признать: раздражение просто помогало ей скрыть от самой себя гнетущее беспокойство. В конце концов пришлось назвать вещи своими именами. Чего она боится? Ответ пришел быстро: она боится за него. А почему, собственно, она должна заботиться о его безопасности? Разве она не жаждет мести? Разве она не желает навредить ему?

Ответ также не заставил себя долго ждать: да, она хотела навредить ему, но, по непонятным причинам, не хотела, чтобы ему навредил кто-либо другой!

Она решила разыскать Барона. Если Шейн ввязался в очередную тайную авантюру, то, вероятно, он будет отсутствовать несколько дней, и ей следует вернуться в Виндзор сегодня же, пусть даже в столь поздний час. Она услышала громкие голоса в восточном крыле особняка и поспешила туда.

— У него рана в боку, под плечом, а такие раны смертельны, парень, тебе бы следовало это знать! — орал рыжеволосый гигант, который, по словам Шейна, носил титул графа Тайрона. — Я должен идти… я и так уж слишком много времени потратил попусту.

Барон уставился на него тяжелым взглядом.

— Попусту?! Он ваш сын!

Сабби остановилась как вкопанная у входа в комнату Барона. Значит, Барон все-таки может говорить, и слова, которые он произносил, звучали невероятно, но сердце у нее замерло от слов его собеседника. Ее глаза метнулись к неподвижной фигуре, распростертой на столе между двумя мужчинами.

— Он умер! — в ужасе закричала она, рванувшись вперед, и тут же яростно обрушилась на О'Нила:

— Это все из-за вас! Не знаю, своей ли рукой или чужой, но это натворили вы!

Взгляд, которым он на нее воззрился, был страшен, но она не дрогнула и не отступила.

Он глумливо усмехнулся:

— Королева поощряет в англичанках независимость. А мы, ирландцы, умеем сделать наших женщин шелковыми. Мы хорошо знаем, когда за косы оттаскать, когда в постели приласкать. Главное, чтобы и то и другое регулярно.

Барон быстро освобождал Шейна от одежды, уже не обращая внимания на прочих присутствующих в комнате. Услышав слабый стон, Сабби закричала:

— Он жив! Позвольте мне помочь вам!

О'Нил поднял плащ и презрительно бросил:

— Что ж, раз подоспела эта его шлюха, ты сможешь обойтись и без меня.

Она наблюдала, как Барон раскладывает на прикроватном столике ножи, ножницы и странные хирургические инструменты. Он открыл специальный шкаф, где у него хранились бинты, пакетики с отмеренными дозами лекарств и мази всех цветов во флаконах и баночках причудливых форм. Сабби видела, как он бросил в серебряную миску с горячей водой какие-то кристаллы, и вода приобрела темно-пурпурный цвет. Затем он промыл зияющую рану, из которой все еще вытекала кровь.

— Он выживет? — спросила она, едва шевеля губами. В комнате наступила тишина. — Говорите, черт вас побери! Он меня обманул: сказал, что вы не можете говорить, но я же слышала ваши слова!

Когда наконец раздался ответ, Сабби невольно поразилась, как красиво звучит его голос. Богатый, явно свидетельствующий о превосходном воспитании, добрый, сильный и несущий утешение.

— Он вас не обманул. Он сказал: «Барон не говорит», а вовсе не «Барон не может говорить». — Он помолчал. — О'Нил прав. Глубокие раны под мышкой почти всегда смертельны, и все-таки… он один из самых сильных людей, каких я когда-либо встречал.

— Значит, вы думаете, что у него есть шанс выжить?

— Это ваш долг и мой — постараться, чтобы он выжил, — сказал Барон спокойно и убедительно. Он перевязал рану и так туго стянул бинтами грудь Шейна, что почти не оставил тому возможности дышать.

— Он же вздохнуть не сможет! — запротестовала Сабби.

Барон терпеливо объяснил:

— Это только на то время, пока я буду переносить его в кровать. Иначе у него вытечет вся кровь.

Когда Шейн был уложен на кровать, Барон снова — уверенными, бережными руками — перевязал рану и снова плотно забинтовал грудь, но все-таки не настолько плотно, как в прошлый раз. Теперь Шейн, который все еще пребывал в бессознательном состоянии, мог дышать, хотя и не слишком глубоко.

— Что я могу сделать? — робко спросила она.

— Не позволяйте ему подниматься с кровати, — прозвучал простой ответ. — Я пойду наберу кое-каких трав, которые придадут ему сил. Как только он придет в сознание, сразу же позовите меня.

Сабби вгляделась в раненого. Казалось, на него была надета маска смерти — таким бледным и неподвижным было его лицо. Теперь она поняла, откуда у него ирландское имя — Шейн. Он ирландец. Он ирландский принц. Все это казалось таким очевидным, как будто она знала — их судьбы связаны воедино, на благо или во зло от начала времен.

Внезапно он сбросил покрывало и заметался. Глаза он не открыл, и она не знала — пришел он в сознание или нет. Она укрыла его снова и попробовала удержать от резких движений, но не могла с ним совладать. Тогда она начала тихо-тихо напевать ему что-то монотонное — успокаивающим, ласковым голосом, вкладывая всю душу в отчаянную попытку подчинить его этим умиротворяющим звукам.

Вскоре она заметила, что старается не зря: он затихал, когда звучал ее голос, и начинал метаться, стоило ей умолкнуть. Его лицо уже не было смертельно бледным, но на смену бледности пришел лихорадочный румянец, и, дотрагиваясь до его тела, она чувствовала, что он весь горит.

Вошел Барон с большим кубком в руках, который он передал Сабби, а сам осторожно поднял с подушек голову Шейна. Сабби поднесла кубок к губам раненого, и оба терпеливо дождались, пока он не выпил половину приготовленного зелья. Сабби принесла из ванной комнаты кувшин охлажденной розовой воды и бережно обмыла лицо, шею и грудь Шейна.

Затем Барон снова поднял его голову, и они сумели сделать так, чтобы он проглотил остаток эликсира. Барон не отлучался из спальни в течение двух часов, пока микстура не возымела действия: жар начал спадать. Сидя по обе стороны от Шейна, Барон и Сабби удерживали его в неподвижности.

Когда наступил кризис и сухой жар спал, выступила испарина — из всех пор тела сочилась влага, настолько обильная, что промокли простыни. Сабби принесла свежие и с помощью Барона сменила белье в постели.

Шейн открыл глаза, едва слышно произнес ее имя и снова смежил веки, как будто заснул.

— Ему нужен покой, и ему нужны вы. По-моему, вам следовало бы прилечь рядом с ним. Я буду наведываться сюда каждый час, — пообещал Барон.

Сабби, не торопясь, разделась, выложила на поверхность бархатный халат — на тот случай, если ей понадобится встать и позаботиться о Шейне, — а затем, нагая, скользнула в широкую постель и улеглась, обвив его руками.

Спокойно и настойчиво она сосредоточилась на одной мысли: он должен жить. Она не знала, возможно ли как-то передать собственную силу в его тело, но пыталась этого добиться.

Ее тревожило, что его сердце, всегда стучавшее так гулко и размеренно — когда прежде ей доводилось лежать в его объятиях, — теперь билось слабо и неровно. Она не могла отделаться от металлического запаха крови, и это наполняло ее темным страхом. Ей казалось что в долгие молчаливые часы нескончаемой ночи она разделила с ним его смерть. Она старалась не закрывать глаза из опасения, как бы ее не сморил сон хотя бы на мгновение: она боялась, что Темный Привратник воспользуется этим моментом и перетащит Шейна на другую сторону Ворот, разделяющих Царство жизни и Царство смерти.

Однажды она вскочила с криком, резко выставив вперед руки, чтобы загородить его, но причиной ее страха оказалась всего лишь скрытая под рясой с капюшоном фигура Барона, который низко наклонился к Шейну, чтобы прислушаться к его дыханию. Сабби лежала, прижавшись к Шейну, и пыталась разобраться в собственных чувствах к этому человеку, который — на радость или на горе — был ее мужем. Ее сердце и разум не могли прийти к согласию. Собственные мыли и чувства безнадежно перепутались и оказывались непостижимыми для нее самой — столь же непостижимыми, как тайна, окружавшая его. Она понимала только одно: она безвозвратно, отчаянно увязла во всем этом, и пути назад для нее нет.

А в конце того пути, на который она вступила, лежала сама судьба — добро или зло, победа или поражение, жизнь или смерть!

Шейн заговорил. Ее сердце подпрыгнуло от радости: как видно, он достаточно окреп, чтобы разговаривать! Но радоваться долго не пришлось, поскольку очень быстро стало ясно, что в сознание он не пришел и в бреду ему кажется, будто он у себя на корабле:

— Не бойся, любимая, он построен из прочного девонского дуба, у него высокие борта и устойчивый ход… и я убрал стеньги, чтобы качка была поменьше… Хотя нас и сносит ветром, мы не потеряем мачты. — Его здоровая рука скользнула вокруг ее талии, а губы легко коснулись ее виска. — Мы переждем здесь, внизу, пока шторм не утихнет. Не бойся, любовь моя.

— Я не буду бояться, если ты меня не оставишь. Оставайся рядом и не рискуй, — взмолилась она.

— Обещаю, что никогда не оставлю тебя, Макушла. Я должен доставить оружие О'Нилу… Я должен потребовать от тебя клятву о сохранении тайны.

Он крепче ухватился за нее и явно порывался встать; ей пришлось прибегнуть к спасительной лжи.

— Клянусь, любимый, ты можешь доверить мне свою жизнь… Я буду свято хранить твои тайны.

— Какое это счастье — знать, что я могу поделиться своими мыслями… с кем-то… с кем-то, кому я доверяю… Раньше не было никого… Я отдаю свою жизнь в твои руки без тени сомнения… Но есть и другие… ты должна поклясться, что не предашь и их… О'Нил…

Фицджеральд.

Она не намерена была приносить такую клятву: О'Нила она возненавидела всей силой души.

— Фицджеральд — это кто?

Его голос упал до прерывистого шепота:

— Фицджеральд… это Барон… он сын великого графа Десмонда… Я — бастард, а он… он законный сын графа. Никто не знает, что он жив… никто не должен узнать… Ему вынесен приговор… Я читал:

«…к четвертованию: после того как тебя протащат на доске по городским улицам до места свершения казни, тебе отсекут руки и ноги и у живого вскроют грудь и живот; засим у тебя вырвут сердце и кишки, а твои сокровенные органы будут отрезаны и брошены в огонь перед твоими мертвыми глазами; засим голова будет отсечена от тела, каковое будет разрублено на четыре части, каковые будут выставлены напоказ у городских ворот с соизволения королевы…» и ей на радость!..

— Ш-ш-ш, ш-ш-ш, милорд, умоляю вас!..

Сабби готова была проклинать свое любопытство: дернул же ее черт расспрашивать Шейна и тем довести его до такого бреда.

Теперь ей было известно, какие ужасы ожидают его, если дознаются, что он государственный изменник, да и ее, может быть, тоже, потому что она его жена. Все приносится в жертву… на радость королеве, злобно подумала она.

— Тише, тише, милорд, — приговаривала она.

— Мне нужно выговориться, моя дорогая.

— Тогда говори о более приятных вещах.

Расскажи мне о своем детстве.

Он глухо и безрадостно засмеялся:

— Мать отослала меня к О'Нилу в то лето, когда мне исполнилось десять. Он брал меня с собой в набеги… не считал меня мужчиной, пока я не омочил свою шпагу в английской крови. Я навидался таких жестокостей… никогда не смогу об этом забыть… Англичане перебили половину Мюнстера… детей, грудных младенцев… женщин… Когда мне было четырнадцать, нам пришлось пройти через целых три селения, где все жители, от мала до велика, были изрублены и сожжены. В отместку той же ночью мы напали на дублинский гарнизон.

Убили всех офицеров.

— Шейн, остановись! — приказала она столь повелительным тоном, что сумела добиться своего: к ее великому облегчению, его разорванные мысли вновь обратились к мореплаванию:

— Я люблю море… такое чистое… такое свободное… в нем я нахожу спасение.

— Спасение? От О'Нила? Тогда почему же ты еще помогаешь ему? Ты никогда от него не освободишься!

— Потому что я его люблю… и ненавижу…

Можешь ты понять такое? — бормотал он.

Сабби понимала; слишком хорошо понимала. Это в точности относилось к тем чувствам, которые она питала к человеку по имени Шейн Хокхерст-О'Нил. Она любила его и ненавидела.

Она возблагодарила небеса, когда вернулся Барон с очередным полным кубком. Накинув халат, она зажгла еще несколько свечей.

— Он бредит… и — посмотрите — перевязка промокла насквозь. Боюсь, ему стало хуже!

— Нет, — возразил он спокойно. — Из раны должен выйти яд. Тогда он пойдет на поправку.

Сабби сбилась со счета, сколько раз они заново перевязывали рану, сколько раз меняли белье, сколько раз поили Шейна целебным эликсиром, но к рассвету третьего дня он заснул глубоким сном без сновидений и пролежал неподвижно четырнадцать часов.

Барон успокоил ее:

— Он выживет, теперь в этом нет сомнений. Никакие жизненно важные органы не задеты, просто рана должна затянуться. Благодарение Богу, что у него такая широкая грудь.

Окажись на его месте человек помельче, такой удар пробил бы ему сердце или легкое.

Сабби приняла ванну, переоделась, и Мэйсон принес ей на подносе восхитительный ужин. Она мельком подумала о Кейт Эшфорд и о придворных делах, а потом, пожав плечами, отогнала эти непрошеные мысли. Когда она вернется ко двору, тогда и придумает какую-нибудь благовидную отговорку, но сейчас ей следует посвятить себя более важным занятиям. Она должна — любым путем! — еще в течение недели удерживать Шейна в кровати.

На четвертый день он открыл глаза и улыбнулся. Он был слаб, как котенок, и в течение первых двух часов поневоле выполнял то, о чем они его просили. Он покорно проглотил бульон и вареные яйца, но, когда дело дошло до разбавленного вина, взбунтовался и отбросил покрывала.

— Гром и молния, убирайтесь вон, я сам могу управиться с едой!

— Нет, нет. Ты останешься в постели, даже если мне придется связать тебя по рукам и ногам! — пригрозила она. — Мы с Бароном трудились над тобой, как два галерных раба. Мы не допустим, чтобы рана снова открылась из-за твоей нелепой бравады!

— Единственный способ удержать меня в постели — это если ты прижмешься ко мне под одеялом.

— Не предъявляйте мне ультиматумов, милорд, потому что я могу уложить вас одной рукой.

Он плотоядно взглянул на нее:

— А я могу уложить тебя одним пальцем.

Она залилась румянцем.

— Обойдись без непристойностей. Пойми же, если ты даже ни о чем другом думать не можешь… так тебе нужно сначала поправиться.

Взглядом он попросил прощения и тихо сказал:

— Полежи со мной, любимая.

Она смилостивилась. Столь глубоким было ее облегчение — ведь он начал выздоравливать! — что, прильнув к его надежной, теплой груди, она провалилась в дремоту, и, полуприкрыв глаз, он смотрел на нее, наслаждаясь моментом.


На следующее утро к пристани у Темз-Вью пришвартовалась роскошная барка. Сабби углядела ее из окон верхнего этажа особняка, откуда барка представала во всем своем праздничном великолепии. Сабби не смогла противостоять искушению и сбежала вниз, к реке, чтобы рассмотреть судно во всех подробностях. Оно не поражало размерами, но было так изумительно оснащено! Медные поручни и светильники, палуба из полированного дуба и даже голова дракона на носу! Барку украшали золотые, белые и пурпурные тенты и тяжелые занавесы, за которыми можно было укрыться от ненастной погоды. Для удобства тех, кто пожелает отдохнуть сидя или лежа, имелось множество подушек, на каждой из которых был вышит вензель из двух переплетенных букв S, относящихся к именам Шейна и Сабби.

Когда она взбежала по ступенькам наверх, чтобы поблагодарить его, ее радость быстро сменилась тревогой.

— Шейн, умоляю тебя, сейчас же возвращайся в постель, ты еще недостаточно силен…

Он прервал ее на полуслове:

— Это утверждение, мадам, вы произнесли специально для того, чтобы побудить меня доказать обратное!

— Барон сказал…

Он снова перебил ее:

— Барон не говорит. — Взглядом он предупредил ее, что возражений не потерпит. Потом, воздав должное ее решимости удержать его в кровати, он решительно сменил тему. — Сабби, милая, уже наступил октябрь. Со дня на день можно ждать, что с Атлантики задует норд-вест, и красота осени улетит до следующего года. У солнца сегодня, возможно, последний день, когда ему позволено вволю нагуляться, и у нас тоже. Чувствуешь, как пахнет воздух? Ветер с реки заигрывает с домом, доносит сюда аромат последних роз. Завтрашний день может нагнать сюда ледяной туман или проливной дождь. Поэтому давай воспользуемся моментом и прокатимся по реке.

По его настоянию она надела только легкую батистовую сорочку на голое тело, а он натянул рубашку с открытым воротом, которая позволяла скрыть перевязку. У них было вдоволь еды и питья; они лежали на спине под яркими лучами солнца, они ели спелые груши, каждый раз откусывая от одной; пили крепкий девонский сидр из одного кубка. Она смотрела, как он раскалывает грецкие орехи рукоятью своего кинжала, а потом, подобрав скорлупки, она пускала их в воду, и они плыли по течению, как маленькие лодочки.

Шейн рассказывал ей разные подробности об истории окрестных мест. Когда они проходили мимо Ричмондского моста, он сказал:

— Здесь хранится одна из самых замечательных библиотек во всей Англии — книги, манускрипты… Некоторые считаются запретными, но я их прочел.

— А что в них секретного? — заинтересовалась она.

— В них содержатся тайны магии и чернокнижия; эти книги собирал еще дед нашей королевы. Когда-нибудь я покажу их тебе. Ты будешь в восторге от хитроумных потайных ходов, которые он понастроил в Ричмонде.

Пока барка проплывала мимо королевской резиденции Хэмптон-Корт, Шейн показывал спутнице расположенные в парке площадки для петушиных боев, лужайки для крикета, теннисные корты и арены для турниров.

— Эти места изобилуют лабиринтами и дорожными развилками… просто сад-мечта для тайных любовников.

Он попытался было обнять и поцеловать ее, но она воспротивилась: ее смущало присутствие на борту двух гребцов в ливреях. Он засмеялся и согласился на этот раз удовольствоваться тем, что мог просто быть рядом с ней. Они лежали на подушках, держась за руки, а барка тем временем миновала Уолтон, Чертей и Стейнз. Длинным загорелым пальцем он указал на остров Раннимид:

— Вот здесь король Иоанн навсегда изменил ход нашей истории[10].

Сабби приподнялась, когда барка приблизилась к Виндзорскому замку.

— Как у тебя хватает дерзости плыть там, где сейчас находится весь двор? Вдруг нас увидят? — Она беспокойно обвела взглядом огромную бревенчатую галерею, специально возведенную для робких дам, желающих наблюдать за охотой.

Он прижал губы к ее ушку:

— Если ты согласна полежать со мной, мы можем задернуть драпировки и насладиться уединением.

Его руки устремились к ней под батистовую сорочку — они искали атласную плоть, и Сабби благодарила небо, что драпировки скрывают их от посторонних глаз. Ее сопротивление, смущение — все это лишь распаляло его страсть. Он шептал:

— Ты околдовываешь меня, как настоящая колдунья, Сабби Уайлд.

Он гладил податливое тело, он целовал ее груди и заставлял ее испытывать танталовы муки, которые она уже почти не в силах была выносить. Она знала, к чему это может привести, и боялась только за его рану.

— Нет! Нет! Не надо!

Его зубы блеснули:

— Если мужчине отказывают в глотке вина, это разжигает в нем неутолимую жажду…

Барка медленно продвигалась мимо домов и ферм на холмах Чилтерн-Хилла и мимо Уоллингфорда.

Он снял с нее прозрачное одеяние.

— Я хочу видеть тебя всю, с головы до ног.

У тебя кожа цвета свежих сливок, — тихо приговаривал он. — Ирландская красавица… не похожа на других, совсем особенная… В тебе и впрямь чувствуется что-то дикое, как будто ты на самом деле ведьма… — Его губы тем временем проследовали по всему пути от шеи до живота. — В твоих зеленых глазах загораются адские искры, словно ты уже позволила мне поваляться с тобой на перине… или под забором… просто так, ради удовольствия! — Его губы нашли розовый бутон ее лона. — Такая прелестная… такая зовущая… такая женственная!

Она застонала от наслаждения.

— Твоя рана… Ты не должен утомлять себя…

Он коварно покосился на нее:

— Конечно не должен… так что уж будь добра, помоги мне раздеться!

Она повиновалась, и он немедленно оказался поверх нее. Как желанна была ей тяжесть его тела, когда он со всей силой ворвался в нее.

Потом он лежал неподвижно, наполняя ее своим присутствием. Она могла ощущать пульсацию крови в его венах; она чувствовала содрогание его ствола — но и он воспринимал ее внутренний трепет. Его язык проник в глубины ее рта, и упоительная тревога заставила ее разметаться, раскинуться в исступленной готовности, в розовом мареве наслаждения. Наконец ее желание достигло такой силы, что она не смогла удержаться от крика:

— Шейн!.. Шейн!..

Придерживая ее сильной рукой, он перекатился вместе с ней так, что она оказалась сверху, и тогда он оторвался от ее губ и хрипло сказал:

— Теперь твой черед, Сабби.

Она сама не ожидала от себя такой смелости. Она целовала его, она дала волю и своим пальцам, и бедрам; так ласкать может только настоящая любовница. Она вознесла их обоих на такую немыслимую высоту, но и это не могло ее насытить… Она чувствовала, как сжимают его створки ее раковины, как будто ей хотелось замуровать его там навсегда.

Обоих терзало мучительное стремление продлить то, что, как им прекрасно было известно, должно иметь конец; но в эти долгие минуты для нее ничего не существовало в мире, кроме человека, который взял ее силой, полюбил и стал самой сутью ее жизни.

Они канули, то ли в смерть, то ли в сон:..

Но потом он снова отдернул драпировки, и они вернулись в мир. Он повел ее к борту барки.

— Я хочу, чтобы ты увидела место, где река Айсис сливается с рекой Тэм, и они становятся одной рекой. Ты — Айсис, я — Тэм.

Вместе мы становимся непобедимыми, как река Темза.

Она наслаждалась его силой. Она прислонилась к его крепкой высокой фигуре, в полнейшем изнеможении от их неистового соединения, а он выглядел таким всемогущим — он, который всего лишь несколько дней тому назад стоял на пороге смерти.

Загрузка...