Южная страсть

ГЛАВА 6

В следующие два дня в Сплендоре ничего особенного не произошло. Заняться Летти было нечем, а поскольку она органически не выносила безделья, то предложила свою помощь тетушке Эм. Вместе с пожилой женщиной и Салли Энн, племянницей тетушки Эм, все еще гостившей у них, она занялась работой по дому: вытирала пыль, чинила постельное белье, пропалывала цветочные клумбы, чистила бесчисленное количество овощей для кухни.

Летти научилась копаться в саду и различать молодые побеги таких экзотических растений, как бамия, кабачок, батат, помдамур, более правильно называемый помидором, а также зеленую капусту, коровий горох, который когда-то выращивали для рабов, а теперь считался пригодным для всех. Еще ее научили узнавать молодые листки ноготков и циний, или старых дев, как называла их тетушка Эм, обычных цветков, которые оживляли огород и хорошо смотрелись в вазах дома.

Среди надворных построек находилась хижина, где были прялка и ткацкий станок. Там тетушка Эм чесала шерсть и хлопок, пряла из них нити, потом красила пряжу самодельной краской — коричневой из скорлупы грецких орехов и синей из индиго, выращенных тут же. Она сама ткала ткань на покрывала и занавески. Тетушка Эм изготовила множество гимнастерок и брюк для солдат армии Конфедерации, и каждый стежок, каждая нитка их были произведены в Сплендоре. Работа пожилой женщины у ткацкого станка была захватывающим зрелищем. Летти даже позволили самой соткать несколько дюймов. Однако Салли Энн предупредила ее с улыбкой, что не надо делать этого слишком хорошо, иначе может оказаться, что ей каждый день придется держать челнок в руках.

Еще одним увлечением тетушки Эм был птичник. Здесь она выращивала все — от цыплят породы бентамка с небольшими яркими гребешками и нравом яростных уличных бойцов до огромных, глупых и важных индюшек, которые были такого изящного сложения, что их приходилось лелеять и оберегать каждую минуту их жизни; от обычных кур породы леггорн до французских гусей и редких китайских уток. Пожилая женщина держала даже пару павлинов, которые беспрерывно кричали друг на друга, как раздраженные муж и жена, да так, что тетушку Эм, клялась она, так и подмывало проверить, что же вкусного находили персы в павлиньем мясе.

Считалось, что птицы находятся на своем птичьем дворе, огороженном высоким, наполовину сгнившим и покосившимся, как перебравший пьяница, частоколом. В действительности же за забором они встречались чаще, чем внутри его. Они усаживались на ночь на растущие за кухней персиковые и фиговые деревья и вили гнезда в зарослях шиповника вокруг хижин рабов. Одна умудренная старая курица, более предприимчивая, чем другие, нашла хижину с открытой дверью и устроила гнездо в почерневшем старом очаге.

Каждый день приходилось устраивать обход различных гнездовий, чтобы собрать яйца, иначе куры откладывали с десяток или около того яиц, переставали нестись и начинали их высиживать. А поскольку гнезда никогда не заполнялись, куры неслись на протяжении всего года, яйца продавали в городе, и это давало тетушке Эм деньги на расходы. Свидетельством того, что куры, а также утки, гуси и индюшки умеют лучше прятать яйца, чем люди искать их, были многочисленные стайки цыплят, утят и гусят, которые сновали там и тут, рылись в цветочных клумбах и искушали дворовых кошек, сов, ястребов и лисиц, подкрадывавшихся по ночам из соседних лесов.

Еще одной доходной статьей птичника были перья для подушек и перин. На третье утро после поездки Летти к ручью она с тетушкой Эм и Салли Энн набивала подушки на веранде. Они шили новые чехлы из полосатого тика, взбивали старые перья и добавляли горсти новых, набивали чехлы и зашивали их.

Было приятно работать на веранде свежим утром, когда вдоль веранды дул легкий ветерок, время от времени донося до них запахи цветов. Летти никогда не чувствовала себя женщиной, которой постоянно необходима компания, но с этими двумя напарницами ей было приятно.

Летти потерла нос, чесавшийся от летающих в воздухе перьев, — она пыталась зашить край пухлой подушки, зажатой у нее под рукой, не выдавив ее содержимое, — и хитро улыбнулась пожилой женщине.

— Как у вас много дел, тетушка Эм, всегда вы чем-нибудь заняты. Мне почти жаль, что я имею какое-то отношение к тому, что у вас забрали рабов.

— Что вы говорите, дитя мое? Я делаю сейчас меньше, чем когда-либо до войны.

До войны. Эти слова Летти слышала снова и снова. Хотя за прошедшие десятилетия были война с семинолами, война за независимость Техаса, война с Мексикой, никогда не возникал вопрос, какая война имеется в виду. Летти прекратила шить и произнесла с интересом:

— Не может быть!

— О, это чистая правда. Здесь жили сорок-пятьдесят рабов, за ними надо было присматривать, следить, чтобы они были накормлены и одеты, не говоря уже о том, что надо было заботиться о их здоровье.

— Но ведь для работы существовали слуги!

— А я в это время сидела в тени, попивала лимонад и обмахивала себя веером? Скажи-ка мне, дорогая, а у твоей матери есть слуги, у вас дома, в Бостоне?

— Да, конечно, повар и горничная, а весной еще одна женщина помогает делать уборку.

— И что, они работают, и никто не стоит у них за спиной, не присматривает, чтобы они все делали, как нужно?

Салли Энн подняла глаза от комка перьев, который пыталась расправить.

— И никто все время не показывает им, как все нужно делать?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — Летти натянуто улыбнулась.

— В городе, таком, как Новый Орлеан, наверно, немного полегче, — сказала тетушка Эм, рассудительно скривив губы. — Многое из того, что мы делали в Сплендоре сами, там можно было купить в магазине, и недорого, потому что все это не надо везти вверх по реке. Но здесь, в деревне, все совсем не так.

— Получше, — сказала Салли Энн.

— Тише, меньше головной боли, сплетен, суеты, — добавила тетушка Эм и засмеялась. — Временами тут совсем тоскливо, но мы всегда могли собраться с соседями, устроить танцы, пойти на речку на пикник и нажарить там рыбы. Родственники приезжали и оставались на несколько дней, а иногда и недель, и конечно, праздновались свадьбы, рождения детей. Нет, я бы не поменялась с этими городскими дамами ни за что на свете. Я любила работать в саду, следить за курами, наблюдать, как приходят и уходят времена года — и до войны, и сейчас люблю.

— У вас это звучит почти как — нет, не в первобытные времена, скорее, как во времена первых переселенцев.

— А почему бы и нет? Когда я приехала сюда, еще девочкой, тридцать пять лет назад, так оно и было. Это была граница. Мы приплыли в Новый Орлеан из Джорджии, затем пароходом двинулись вверх по реке. У речной пристани мы сложили все, что у нас было, в фургоны, запряженные быками, включая огромный шкаф моей мамы и кровать с балдахином, которая досталась ей от бабушки, и потащились в самую глушь. Мой отец купил землю к северу отсюда, хороший пойменный чернозем, но он расчистил ее сам и сам сложил сруб из бревен, позднее построил большой деревянный дом. Вокруг были медведи, волки, пантеры, а до ближайшего врача надо было ехать тридцать миль. Когда я вышла замуж за Джеймса Тайлера, мы переехали в Гранд-Экор, и я подумала, что приехала в город. Но большой разницы на самом деле и не было.

Муж тетушки Эм погиб, когда пытался на коне переправиться через Ред-Ривер в наводнение; это Летти уже знала. Мать Рэнни умерла от туберкулеза, когда он был маленьким. Вместо того чтобы вернуться в родительскую семью после смерти мужа, тетушка Эм приехала, чтобы взять на себя заботу о Рэнни, отказавшись от собственности мужа в пользу двоих его братьев. Потом отца Рэнни сразил удар во время разгоряченного спора о расколе между Севером и Югом. В тот год началась война. Когда Рэнни ушел в армию, а потом стал инвалидом, вся ответственность за управление хозяйством Сплендоры легла на плечи тетушки Эм.

— Это чудесно, как вы поддерживаете это место, добиваетесь, чтобы оно кормило всех, — сказала Летти.

— Не говорите этого, пожалуйста, Рэнни. Он помогает, как может, но ужасно себя чувствует оттого, что не может делать больше. Его беспокоит то, как я живу, как выглядит дом, изгороди, поля. Я вижу, он смотрит на все это иногда, как будто все вспоминает, и это разрывает мне сердце.

— Он много делает. Вчера я видела, как он пахал на муле на одном из дальних полей.

Салли Энн осторожно сняла перышко, приставшее ей к губе, прежде чем вступить в разговор.

— Да, а прошлой ночью у него были опять его головные боли.

— Нельзя ему ничего говорить, — вздохнула тетушка Эм. — Он просто не будет слушать. — Она повернулась к Летти. — Он внимательно слушает вас во время занятий. Я хочу сказать, как я благодарна вам за то, что вы тратите на него время и на Лайонела.

— И на Питера, — кивнула Салли Энн. Ее сын присоединился к занятиям, как только узнал о них.

— Это все действительно очень занимательно, хотя я не знаю, запоминает ли что-нибудь хоть кто-то из них. Им бы все шутить.

— Это очень хорошо для Рэнни, я знаю. Не только учеба, но и то, что вы так естественно разговариваете с ним. Многие не знают, как с ним себя вести, особенно девушки.

— Они либо проглатывают язык, — заметила Салли Энн, — либо болтают так, будто от этого зависит их жизнь. И то, когда они не могут найти предлог, чтобы не оставаться рядом с ним.

Пожилая женщина покачала головой:

— Так было не всегда.

— Конечно же нет! — Салли Энн улыбнулась, а глаза ее смотрели куда-то вдаль. — Половина красавиц округа сходили с ума по Рэнни до войны. А вы бы видели, как они стаями кружили вокруг, когда Брэдли впервые привез его, а он еще был без сознания. Его постель на метр была завалена затейливо расшитыми подушечками. Лайонела и Питера тошнило от всех этих печений и конфет, которые он был не в состоянии есть. Каждый день в доме приходилось вытирать пыль, потому что экипажи все подкатывали и подкатывали к подъезду, а девушки умоляли позволить только взглянуть на него. Но все это закончилось в ту же минуту, когда стало известно, что он не совсем в порядке.

— Не надо так говорить, Салли Энн. — В голосе тетушки Эм звучало раздражение. — Он всего лишь несколько медлителен.

— Да знаю я, знаю, извините, но от того, как с ним обращаются, можно стать полным идиотом.

— До этого ему далеко. — Летти сделала еще один стежок на подушке перед тем, как быстро глянуть на кузину Рэнни. Гневный румянец на щеках хорошо оттенял цвет лица Салли Энн. Она выглядела очень привлекательно, и ей еще не было тридцати. Странно, почему она снова не вышла замуж. А может, и не странно. Так много мужчин ее возраста не вернулись с войны. Более того, на Юге были склонны, по крайней мере Летти так слышала, рассматривать вдов как женщин, оставивших свои сердца в могилах. И это вдвойне трудно было преодолеть, если муж погиб на войне как герой, пожертвовавший своей жизнью ради обреченного прошлого. Однако нельзя было исключать, что симпатии Салли Энн отданы кузену, которого она так пылко защищала.

Руки тетушки Эм лежали неподвижно, а взгляд устремился за перила веранды.

— У меня болит сердце, когда я думаю, что Рэнни никогда не женится, что у него никогда не будет детей. Он так хорошо обходился с младенцами, совсем не боялся, как некоторые мужчины, брать их в руки. А еще Сплендора. Что будет с ней и с ним, когда меня не станет?

Конечно же, этот вопрос не нуждался в ответе. Салли Энн заметила:

— Он по-прежнему хорошо ладит с детьми, с Питером, например.

Опустилась тишина, и они вернулись к своей работе. Летти думала о Рэнни и Питере и еще о Лайонеле, о том, как втроем они чуть раньше прошли по дорожке. В руках у них были удочки и банка с червями, которых они накопали за кухней. Они собирались попытать счастья у пруда Динка, а может, дойти до реки. Мальчишки подскакивали, чтобы не отстать от Рэнни, отмеривавшего широкие шаги, болтали с ним, как будто он их ровесник, а он и был им в каком-то смысле. Было и в самом деле что-то трогательное в том, что он, может быть, никогда не испытает преимуществ и удовольствий обычного мужчины.

Однако жалость казалась неуместной. Было в нем, несмотря ни на что, какое-то прирожденное достоинство, которое не допускало жалости.

— Кто-то идет, — сказала Салли Энн.

Голос молодой женщины звучал ровно, без интереса. Когда Летти подняла глаза, она не удивилась, заметив синюю форму. Было, однако, необычным то, что обладатель ее приехал в аккуратной черной коляске с желтыми колесами и серебряной отделкой. Это был полковник Уорд. Он сошел у парадных ворот, снял форменную шляпу и приближался к дому по дорожке.

Его приветствие было непринужденным и естественным. Тетушка Эм, словно она хотела компенсировать молчание Салли Энн, была сама любезность и предложила гостю кофе или чай с пирожным.

— Спасибо, мэм, вы очень добры, но не сейчас. У меня выпало несколько свободных часов, и я решил заглянуть к мисс Мейсон и, может быть, пригласить ее прокатиться.

Он разговаривал с тетушкой Эм, но слова его и улыбка предназначались Летти. Она тоже ответила улыбкой.

— Это очень любезно, но вы видите, у нас в самом разгаре эта… тонкая работа.

— Это совершенно неважно! — заявила тетушка Эм. — Поезжайте. Мы с Салли Энн все доделаем. Вам еще надо посмотреть окрестности. Когда начнется ваша работа, редко представится такая возможность.

— Нет, в самом деле. Мне не хотелось бы бросать работу на полпути.

— Ерунда. Отправляйтесь.

— Ну, ладно. Если вы не возражаете.

Летти возражала бы и дальше, но ей показалось, что Салли Энн будет чувствовать себя уютней, если полковник удалится. Отложив подушку, Летти отправилась в спальню взять шляпу и перчатки, пригладить волосы и смахнуть приставшие перья. Через несколько минут она и офицер в синей форме катились прочь по дорожке.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала Летти.

— Весьма рад доставить вам удовольствие. Кроме того, нам, янки, следует держаться вместе на вражеской территории.

Она быстро взглянула на него снизу вверх.

— Вы действительно все еще думаете так?

— Иногда. Как, например, сейчас, когда я увидел эту юную вдову. С женщинами труднее всего. Мужчины Юга могут забыть и простить, женщины Юга — никогда. Хотя если Конгресс не покончит в ближайшее время с этим неприятным делом, нам уже никогда не избавиться от этой горечи. Но не об этом я собирался поговорить, когда просил вас поехать со мной. Я хотел убедиться, что с вами обращаются, как подобает, и что вы довольны своим жильем.

— Да, и тем и другим, — ответила она на его вопрос и затем перевела разговор на другие темы.

Он спросил, ездила ли она, как собиралась, к ручью. Она ответила утвердительно, но дала понять, что ничего из этой поездки не вышло. Она всем так отвечала после возвращения, даже не упоминала тех двоих, которые на нее напали. Иначе пришлось бы объяснять, как ей удалось спастись от них, а так как ей не хотелось разыгрывать роль героини или упоминать Шипа в качестве спасителя либо в любом ином качестве, она подумала, что лучше всего помалкивать. Это не помешало ей поинтересоваться у своего спутника, не было ли чего-нибудь слышно о том самом человеке за последние несколько дней.

Лицо полковника помрачнело.

— Можно так сказать. Прошлой ночью этот человек остановил отряд моих людей, которые должны были доставить в город арестованного — старика Джима Хэтнелла. Это вздорный старый козел, который за день до этого разрядил двустволку в солдат, приехавших, чтобы привести в исполнение уведомление о конфискации его имущества за неуплату налогов. Шип заявил, что старик почти слеп от катаракты и не мог отличить солдат от грабителей. Он даже осмелился спросить, как же быть с правом человека на защиту своего жилица! Он также был настолько любезен, что посоветовал нам не тратить время на поиски старика, поскольку тот уже на пути в Техас, где он собирается остановиться у своей внучки.

— А правда этот человек был слеп?

— Не знаю. Может быть.

— А вы уверены, что это был Шип?

— Он оставил свою визитную карточку, хотя солдаты клялись, что он был семи футов ростом, здоров как бык и говорил с немецким акцентом. Конечно, они настаивали на этом, пытаясь объяснить, как одному человеку удалось справиться с шестерыми и не только отбить у них арестованного, но и заставить их без сапог идти пешком до Накитоша тринадцать миль.

— Невероятно!

— Это, черт побери, совершенно выводит из себя! Я не могу понять, как он все это придумывает. Все его «подвиги» так непохожи, что теряется всякий смысл. Как будто он идет на все, чтобы запутать нас, или же у него не в порядке с головой. Клянусь, вы думаете, что он в одиночку воюет за то, чтобы исправить все несправедливости на этом свете.

— Ангел и дьявол, — пробормотала Летти.

— Именно так.

Она долго смотрела вдаль, погруженная в воспоминания о темном кукурузном сарае и невозможном волшебстве его ласки. Она закрыла глаза, чтобы отогнать возникшие видения, и коротко сказала:

— Полагаю, вы послали людей на дороги, ведущие в Техас?

Он легко кивнул.

— Не то чтобы я надеялся, что они вернутся с Шипом или хотя бы со стариком Хэтнеллом. Даже если это и не была уловка, чтобы направить погоню не в ту сторону, пока мои люди дошли до города, кто угодно успел бы добраться до границы Техаса. До нее не больше сорока-пятидесяти миль, какой бы дорогой вы ни поехали.

Поскольку Летти заинтересовалась, когда они проезжали через город, полковник показал дороги, ведущие на юг и на запад, к Техасу. Две из них шли на юго-восток, вдоль реки, через хлопковые поля, тянущиеся зелеными рядами до горизонта, мимо лачуг, где играли негритята, и больших, превращающихся в руины домов. Только иногда попадалось хорошо сохранившееся жилище, похожее на обитель процветающих хозяев. Там, где дорога поворачивала в сторону от реки, они поехали по узкой тропинке, изгибавшейся к воде. В конце ее, на берегу, нависавшем над руслом, они остановились, чтобы дать лошадям отдых.

— Как жаль, что не хватает времени, — сказал Томас Уорд. — Здесь столько мест, которые я хотел бы вам показать. Всего в нескольких милях вниз по течению находится селение Иль-Бревилль, где живет несколько семей, в основном родственники. Они известны здесь, в штате, как gens de couleur libres, свободные цветные люди. Они представляют собой невероятную смесь французской и африканской крови. Среди их предков был один из самых первых воинов-купцов, которые поселились в Накитоше, когда эти земли принадлежали Франции, — месье Метуайе.

— Да, Генри писал мне о них.

— Они считают себя третьей кастой — не белыми, но и определенно не неграми. Когда-то они были богаты, владели сотнями рабов, были высокообразованны — многих из них посылали в Париж для приобретения европейского блеска. Теперь та их жизнь уже позади.

— Кажется, в начале этой недели кого-то из них хоронили?

— Верно. Этот человек потерял все, что у него в жизни было ценного, утратил сам образ жизни, в соответствии с которым он только и мог существовать.

Состояния, нажитые этими свободными цветными людьми, были связаны с рабовладельческим хозяйством и поэтому конфискованы. Освобождение негров также уничтожило социальный барьер между свободными цветными и бывшими рабами, от этого они постепенно утратили то прежнее свое особое положение, которым когда-то пользовались.

— Это действительно ужасно. Их нельзя не пожалеть. Полковник кивнул.

— Они очень замкнулись в своем клане, избегая посторонних, не понимающих, кто они и что. Труднее всего молодым, тем, которые достаточно повзрослели для женитьбы. Раньше, насколько мне известно, за дочерьми обычно давали большое приданое, чтобы привлечь белых женихов. Сейчас денег нет, а они считают себя выше свободных людей с чисто африканской кровью в жилах. Поэтому сейчас они женятся только между собой.

— Как все сложно, — сказала Летти задумчиво, — совсем не так, как я предполагала.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Генри рассказывал вам о плантации Мак-Альпина?

— Не помню.

— Это предполагаемое место действия книги госпожи Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Мак-Альпин был холостяком из Новой Англии. Его называют другом семьи Стоу. Во всяком случае, здесь он пользовался репутацией жестокого рабовладельца и, очевидно, явился прототипом подлого Саймона Легри.

— Я никогда не читала этой книги. — Это было, как она почувствовала, убийственным признанием.

— Я как-то пытался, но чтение шло плохо. Из того, что я помню, трудно вообразить, что миссис Стоу вообще когда-либо бывала в Луизиане, по крайней мере в этой части штата. Забавно, когда думаешь о влиянии, оказанном этой книгой.

— Вы знаете, полковник, — заметила Летти несколько резко, — вы начинаете говорить так, будто вы больше южанин, чем сами южане.

Громко прозвучал его смех, кожа вокруг зеленоватых глаз собралась в морщинки, кончики усов поднялись.

— Иногда это бывает с нами, «синебрюхими», правда. Но если вы хотите сделать мне выговор, мисс Мейсон, вам, право, лучше звать меня Томас.

— Согласна, если вы будете звать меня Летти. Знакомство их было довольно кратким для такого отказа от формальностей, но обстоятельства были необычными, и, казалось, в этом нет ничего плохого. Полковник привлекательный мужчина и интересный собеседник. Он нравился Летти. Не только потому, что оба они были, так сказать, соотечественниками, но и потому, что он изъяснялся просто и без претензий. Ей весьма приятно было сознавать, что он командует в Накитоше, хотя он и не одобрял того, что она пыталась сделать.

В самых общих чертах он напоминал ей Шипа. Несомненно, из-за усов и одинакового роста. Мужчины с бородами и усами встречались ей везде, куда она ни попадала в эти дни. Украшать лицо растительностью модно. Хотя бороды были не очень в почете, усы считались мужской гордостью — от тончайшей карандашной линии над верхней губой до роскошного, ниспадающего шедевра, который сливался со спускающимися по щекам бакенбардами. Эта мода на усы мешала определить, как же Шип выглядел. Она видела его либо в тени, либо в сумерках. Он действительно представлялся не поддающимся описанию. Высокий, но не более высокий, чем многие из встречавшихся ей в последнее время мужчин. Такой же, как полковник или Мартин Идеи, которого представили ей у тетушки Эм, или даже Рэнни, если уж на то пошло. Конечно, было вполне возможным, что тот образ, который запечатлелся у нее в памяти, выдуман — ведь вполне очевидно, он умело пользуется гримом.

Полковнику и ей уже пора было возвращаться в Сплендору. Ее спутник развернул коляску, и они двинулись обратно, тем же путем. Долгое время Летти молчала. Наконец она заговорила.

— Что-то не нравится мне в этой истории в отношении Генри и денег, которые он вез. Мой брат был осторожным человеком, и он подозревал, что у Шипа есть какой-то тайный источник информации, сообщающий ему о перемещениях золота. Не похоже на Генри — отправиться в путь в одиночку с грузом в седельных сумках. Не могу поверить, чтобы он не подождал сопровождения.

Зеленоватые глаза Томаса Уорда были темными, когда он повернулся к ней.

— На что вы намекаете?

— Почему он это сделал? Может быть, он действовал по приказу?

— Насколько мне известно, Генри действовал по собственной инициативе.

Человек, который, скорее всего, приказал ее брату рисковать, сидел рядом с ней. Однако у него не было причин отрицать, что он отдавал такой приказ. Или были? Полковник Уорд, кроме всего, один из немногих людей, которым был известен точный маршрут денег: когда деньги прибудут в Накитош, где они будут храниться, когда, как и кем они будут перевезены в Монро.

Она вела себя глупо. Томас Уорд был кадровым офицером армии Соединенных Штатов. Он никогда бы не опустился до такого предательства.

И в то же время ему, наверно, было непросто наблюдать, как другие люди обогащаются на ограблении поверженного Юга. Он намекал и раньше, что чувствует, как его используют эти сборщики податей. Кроме того, было очевидно отсутствие у него патриотического пыла в отношении линии Севера на Реконструкцию, чего можно было бы ожидать от человека в форме федеральной армии. Он был не первым из тех, кто готов служить и ваши и нашим в этой войне.

— Я все же не понимаю, — произнесла она, усилием воли пытаясь сохранить голос ровным, не допустить обвинительных тонов, — много ли людей знало о перевозке денег?

— Три-четыре человека. Какое это имеет значение? Если велось наблюдение, тяжелых седельных сумок было достаточно, чтобы вызвать подозрение.

— Тем более были причины дождаться вооруженного сопровождения.

— По идее да. Я не вижу тому, что произошло, какого-либо удовлетворительного объяснения. Это всего лишь один из тех случаев, которые постоянно происходят. Трудно оградить себя от них, когда люди, такие, как Шип и ему подобные, готовы идти на любой риск, чтобы заполучить желаемое.

Больше Летти не развивала эту тему, она перевела беседу на более светские разговоры, на книги и от них перешла к рассказу о ее занятиях с Рэнни и двумя мальчишками, потом, совершенно естественно, к воспоминаниям об ее учительстве. Их разговор шел легко, оживляясь смехом, они понимали друг друга. Во многом, может быть, из-за того, что полковник носил форму и смотрел на многие вещи по-военному, этот разговор не мог не напоминать беседы с Генри. К тому времени, когда они добрались до Сплендоры, ее сомнения в отношении полковника показались такими ужасными, что она готова была извиниться. Летти не сделала этого, но когда он спросил, может ли еще заехать, ответ ее был несколько теплее, чем мог бы быть при других обстоятельствах.

Они стояли у ворот, куда он проводил ее после того, как помог спуститься с коляски. На веранде никого не было, а ароматы, доносившиеся со стороны кухни, говорили о том, что все, наверное, собираются обедать. Полковник взял ее руку, провел большим пальцем по тыльной стороне ладони.

— Вы необычная девушка, мисс Летти. Поехать одной так далеко и посвятить свою жизнь и свои знания этим краям, Югу.

Она покачала головой с улыбкой:

— В семье меня считают своевольной, если не сказать, упрямой, как миссурийский мул.

— Я думаю, что вы чудо. Но я хотел бы предостеречь вас от поездок, таких, как та, которую вы предприняли к ручью. Я хотел бы оградить вас от соревнования, в котором и сам собираюсь принять участие. Люди узнали, что поблизости живет девушка, которая не только говорит, как они, но и более чем привлекательна. Очень скоро тетушке Эм придется взять палку и сгонять со своей веранды молодых людей в синей форме, как петухов с насеста.

— У нее это очень хорошо получится.

— Вы думаете, я шучу, не так ли?

— Ну, немножко преувеличиваете.

— Подождите, и вы увидите. И вам лучше повторить ту фразу, которой вас научила мама и которая начинается словами: «Но это так неожиданно!»

— Если только, — ее глаза блестели, — эта фраза не понадобится мне прямо сейчас.

— Я не обещаю, — он пожал ей руку и отпустил ее. Но вдруг он потянулся и положил палец ей на подбородок.

— Постойте немного спокойно, пожалуйста. Я вот уже час собираюсь кое-что сделать.

— Что? — она отпрянула, сразу насторожившись. Его голос дрожал от смеха:

— Не то, что вы думаете, хотя и этого мне более чем хочется. У вас перышко застряло между ресниц.

— Что застряло?

— Да пух. Стойте спокойно.

Через секунду она ощутила прикосновение к сомкнутым векам. Когда она открыла глаза, полковник осторожно продемонстрировал ей небольшую белую пушинку.

— Вот. Доказательство.

Он сдул пушинку, взял шляпу, которую держал под мышкой, и надел ее.

— Я скоро снова заеду.

— Приезжайте, пожалуйста, и привозите своих друзей, — откликнулась она, когда он повернулся и пошел прочь.

— Не надо так зло смеяться, — бросил он через плечо, но когда забрался в повозку и натянул поводья, на лице его была улыбка.

Летти помахала на прощание, затем повернулась и пошла в дом.

Сбоку от дома, от ствола отбрасывающей густую тень магнолии отделился и выпрямился Рэнсом. Он смотрел вслед повозке, взгляд его был обращен внутрь самого себя, хотя в жестких складках рта была покорность. Он не имел никакого права ревновать, никакого.