Южная страсть

ГЛАВА 7

Свежие яйца на завтрак, только что из-под курицы — это замечательно. Куры начали кудахтать от гордости, что снеслись, уже с восходом солнца. Летти проснулась рано и отправилась собирать яйца по росе. Когда фартук, который она надевала, выполняя разные поручения, наполнился ими, Летти повернула к кухне.

Услышав возбужденные голоса, она замерла на полпути. Летти различила раздраженный говор Мамы Тэсс, с которым перемешивались более низкие звуки, издаваемые мужчиной. Летти меньше всего хотелось стать свидетелем чужой ссоры, но все же она не могла долго стоять со своей хрупкой ношей.

Тетушка Эм, принимавшая все близко к сердцу, вне всякого сомнения, найдет способ уладить препирательство. Летти с надеждой оглядывалась на дом, но никаких признаков появления пожилой женщины заметно не было. Даже появление Рэнни помогло бы, так как, когда он был рядом, Мама Тэсс ни на кого больше не обращала внимания. Он проснулся. Выходя из дома, Летти слышала движение в его комнате, но сейчас его нигде не было видно. Единственными живыми существами в поле зрения были пестрый кот, направлявшийся к ней по дорожке, чтобы потереться о ее ноги, да еще полдюжины цыплят, усердно копавшихся в растущей рядом траве.

Голоса замолкли. Летти подождала несколько секунд. Тишина. Она облегченно вздохнула, двинулась было вперед, но тут же снова остановилась. Мама Тэсс опять заговорила, ее голос дрожал от горечи:

— Тебя же убьют, вот что случится.

— Я должен помочь моему народу.

— Да ведь эти «саквояжники» используют тебя.

— Если они и используют меня, то я использую их. Наши мотивы различны, но хотим мы одного и того же — помочь освобожденным невольникам.

— Много ли ты сможешь сделать, если тебя убьют? Если хочешь кому-нибудь помочь, помоги своему сыну, Лайонелу, помоги мне, помоги людям здесь, в Сплендоре. Ты всем нам нужен, это как раз то место, где ты должен быть.

— Я ничем не обязан Сплендоре!

— Конечно, ты ничем не обязан! — бросила Мама Тэсс с мрачной иронией. — Разве что своей жизнью, которую мастер Рэнни тебе все время спасал, разве что своей ученостью, благодаря которой ты думаешь, что можешь стать сенатором…

— Представителем.

— Не поправляй меня, мальчишка! И не забывай: одежда, что на твоих плечах, куплена тетушкой Эм. Не говоря уже о куске хлеба, который кормит твоего сына и меня.

— Как же я могу забыть, ты же не даешь мне этого сделать.

— Я и не дам тебе ничего забыть, потому что еще кое-что помню, что такое благодарность, потому что вся эта свобода на самом деле означает лишь то, что мы сами должны о себе заботиться. И еще я немного знаю белых. Янки и наша черная шваль им все уши прожужжали о том, что они должны делать. И тебе не надо иметь никаких дел с этой сворой. Если ты будешь продолжать все по-прежнему, то однажды ночью придут люди в белых простынях и повесят тебя на первом же дереве.

— Я не боюсь их.

— Замечательно, но это не спасет твою шею от веревки, а я не для этого тебя растила!

Это был ее сын, Брэдли, бывший слуга Рэнни. Именно с ним разговаривала Мама Тэсс. Будет ужасно неловко, если ее застанут за подслушиванием. Летти огляделась; ей не удастся проскочить мимо открытой двери кухни незамеченной, но она может обойти кухню сзади и разгрузить полный яиц фартук в столовой. Она шагнула назад и наступила на пестрого кота. Кот взвыл, вцепился ей когтями в ногу, а потом с шипением бросился прочь. Три куренка, которые рылись в земле и что-то клевали, осторожно поглядывая на кота, кудахтая, взмыли вверх. Летти отпрянула от хлопающих крыльев, потеряла равновесие и плюхнулась на землю. В переднике послышался зловещий хруст.

С верхней веранды дома донесся звонкий ребячий смех. Летти взглянула вверх и увидела Лайонела, который перевесился через перила и показывал на нее. В это время Рэнни, пытаясь скрыть улыбку, вышел из дома и сбежал вниз по лестнице. Лицо Летти мгновенно запылало, этот жар совсем не могло охладить что-то холодное и липкое, стекающее по подолу. Никогда в жизни на нее не сваливалась целая волна унижений, как здесь, с самого ее приезда в Луизиану. Она отказывалась это понимать. До приезда сюда ее жизнь протекала спокойно и размеренно. Может быть, скучно, но благопристойно и вполне надежно. Она чувствовала, что лишилась этой надежности заодно с уважением к самой себе. Летти не понимала, как это могло случиться. Одно следовало за другим. Она совершала ошибки и расплачивалась за них. И цена расплаты, как она обнаружила, когда сидела на земле и боролась с желанием разрыдаться, была выше, чем она могла предположить. Рэнни остановился перед ней и опустился на колено. Одной рукой он взялся за углы, другой за верх ее фартука.

— Развяжите тесемки, — сказал он.

Она сделала, как он просил. Рэнни поднял его левой рукой, как мешок, а правую протянул ей, чтобы помочь встать. Летти подала ему руку и робко улыбнулась. Сила, с которой он оторвал ее от земли, оказалась для нее неожиданной. Она прильнула к нему, не сумев остановиться, и отстранилась только через мгновение.

Рэнни стоял и держал ее за руку, все еще ощущая прикосновение к руке ее упругой груди, вглядываясь в нежно-розовый цвет ее щек, влагу, которая оживила ее глаза и сделала их огромными и яркими, в ее слегка раскрытые губы. По нему прошла волна желания такой силы, что он чувствовал себя глупым и несмышленым, каким только хотел казаться.

— Мистер Рэнни? Что происходит? Идите сюда оба, я сделаю вам завтрак, и дело с концом.

Благослови Бог Маму Тэсс, подумал Рэнни. Она хоть и старая мегера, но мудрая женщина. Он отпустил Летти и отступил, пропуская ее вперед, затем последовал за ней на кухню.

Сын Мамы Тэсс Брэдли, взявший себе фамилию Линкольн, был среднего роста, крепок и хорошо сложен. Он был очень похож на свою мать, кожа его была темно-коричневой, лицо четко очерченным, а в глазах светился живой ум. Он поприветствовал Рэнни тепло и непринужденно, а Летти встретил несколько настороженно. Он заговорил с ней, демонстрируя довольно грамотную речь и несколько натянутый интерес к ее ответам.

— Итак, вы новая учительница? Ну, и как вам показался Юг?

— Трудно сразу сказать, — ответила она, в некотором замешательстве от столь прямого вопроса.

— Не совсем таким, как вы думали?

— Да, не совсем таким.

— Без замков с башнями, позолоченных экипажей и распростертых ниц бывших рабов, поющих хвалу за освобождение от цепей? Для этого вы несколько запоздали. Все, что осталось — руины, да тяжкий труд, да аристократия в лаптях, — если не считать рыцарей в белых простынях вместо лат.

— Брэдли! — Мама Тэсс посмотрела на сына и покачала головой.

— Я приехала сюда, чтобы работать. — В словах Летти было спокойное достоинство.

— А я думал, вы приехали сюда из-за брата, а учительство — это просто так.

— Брэдли!

На этот раз предостережение в голосе Мамы Тэсс звучало сильнее. Она стояла у стола, за которым они все сидели. Перед ней были две чаши. В одной находились разбитые яйца, все еще в фартуке с завернутыми углами, другая была приготовлена для неразбившихся яиц. Мама Тэсс выбирала их.

Летти охватило раздражение. Отчасти оно было вызвано тоном вопросов, отчасти тем, что этот человек прав. Она нахмурила брови.

— Вы хотите сказать, мистер Линкольн, что вам не нужна помощь?

— Я хочу сказать, что устал от всех этих людей, которые приезжают и говорят, что хотят помочь, а на самом деле пекутся лишь о своих интересах.

— Полегче, Брэдли! — прикрикнула Мама Тэсс, но отреагировал на эти слова скорее Рэнни, а не ее сын.

Летти оставила без внимания их переглядывания.

— Уверяю вас, я не пекусь ни о каких своих интересах! Но если вы получаете помощь, столь необходимую вам, разве имеют какое-то значение мотивы, с которыми она связана?

— Они имеют значение потому, что вы, мисс Мейсон, и подобные вам никогда не поймете, что мы, может быть, и были рабами, но у нас есть своя гордость. Но прежде всего потому, что мы — тоже южане.

Летти некоторое время смотрела на него, потом глаза ее потеплели от появившейся в них улыбки.

— Да, я, кажется, понимаю. Скажите, когда вы с Рэнни были на войне, вам приходилось стрелять во врага?

— Этого от меня не требовалось. Но когда вы находитесь среди солдат, а в руках у вас ружье, которое вы перезаряжаете, а на холм, где вы стоите, волной накатываются две тысячи человек в синих мундирах, которые сделают все, лишь бы убить вас, вряд ли вы задумаетесь об истинных целях их появления. Вы будете думать только о том, как остаться в живых.

Рэнни, сидевший ближе всего к Маме Тэсс, потянулся, взял яйцо из ближней к нему чаши и стал вертеть его в руке.

Летти опять заговорила:

— Вы спасли жизнь своему хозяину, когда он был ранен, и, по-моему, были вместе с ним в лагере для военнопленных?

— Если вы хотите сказать, что я не такой, как все, то вы ошибаетесь. Таких, как я, были тысячи. Если я спас Рэнсома, то он делал то же самое для меня десятки раз. Что же мне было делать, когда его ранили? Бросить? Я был его слугой со времен, когда он еще лежал в колыбели. Мы выросли вместе. Мы были, как Дон-Кихот и Санчо Панса, всегда в поисках подвигов, чем отчаяннее, тем лучше.

— Брэдли, — промолвил Рэнни тихо и печально, рукой он подбрасывал яйцо и ловил его с исключительной точностью, — ты слишком много говоришь.

Это прозвучало почти как угроза. Летти, правда, не знала, понял ли Брэдли это именно так или иначе.

Негр посмотрел на Рэнни и на яйцо, в его хмурых глазах появился отблеск признательности.

— Мне очень жаль, что из-за некоторых обстоятельств необходимость в моих услугах отпала, вместо этого мне пришлось стать слугой радикальных республиканцев.

Рэнни положил яйцо назад, в чашу, он посмотрел в глаза человеку, сидевшему через стол.

— Я все еще твои друг.

— Да. Все еще.

Брэдли Линкольн протянул руку. Рэнни сжал ее. Мама Тэсс, тихонько фыркнув, взяла обе чаши и повернулась к плите. Летти посмотрела на обоих мужчин и ощутила в горле комок.

В то же самое время у нее возникло тревожное чувство, что она чего-то не поняла. Она ощутила это не впервые. Между этими людьми существовали какие-то невидимые связи, и они понимали друг друга чем-то, чего она была лишена. Из-за этого Летти чувствовала себя посторонней. Конечно же, она и была посторонней, но постоянное напоминание об этом раздражало. Они и не думали напоминать ей об этом, а она их не винила. Просто это было реальностью, от которой нельзя отмахнуться. Она не знала, возможно ли, чтобы кто-нибудь, такой, как она, стал здесь своим.

В тот вечер танцы на веранде Сплендоры затеяли исключительно из-за набитой лимонами седельной сумки. Лимоны только что прибыли с пароходом из Нового Орлеана, их привез полковник Томас Уорд. Он приехал после ужина, с ним прибыли еще три офицера.

— Это нашествие, — шепнула Салли Энн.

Один из спутников полковника был из Нью-Йорка, второй — из штата Мэн, третий — из Теннеси. Они поднялись по ступеням, на лицах — настороженность и надежда, шляпы в руках, волосы тщательно причесаны.

— Да они же еще мальчишки, — сказала тетушка Эм, выбираясь из кресла-качалки, чтобы поприветствовать их.

То, что она сказала, было так и в то же время не так. Им не так много лет, но это закаленные ветераны. Они говорили тихо и часто улыбались, начиная понемногу расслабляться, но все же за этой тихой благообразностью скрывались уверенность и решимость.

Летти опасалась, что их встретят с высокомерием, может быть, недружелюбно. Она сразу же поняла, что боялась напрасно. Южное гостеприимство и прирожденная обходительность требовали учтивого приема, если не сказать, теплого. Молодые люди были приняты в доме как друзья полковника У орда. В дальнейшем они могли бы воспользоваться гостеприимством этого дома и самостоятельно. Все зависело от них.

Гости попытались ответить в той же тональности и преподнесли небольшие подарки, начав с лимонов. Лимоны принесли на веранду и не без труда извлекли из сумок — огромные желтые шары. Один из гостей вытащил бумажный кулек с сахаром, другой достал жестяную коробочку с марципаном, а третий принес скрипку в кожаном футляре. Лимоны и сахар были встречены восклицаниями, с должным пылом и выражением благодарности. Их сразу отправили с Лайонелом и Питером на кухню, сопроводив указанием приготовить лимонад. Скоро все попивали кислый напиток, мечтательно говорили о том, как хорошо бы было охладить его колотым льдом, как в былые времена, и слушали мелодичное и грустное звучание скрипки. Звуки музыки поднимались над верандой и уплывали в густеющие сумерки.

Следующий всадник, подъехавший к воротам, всегда был здесь желанным гостем. Джонни Риден выпрыгнул из седла и пошел по дорожке, извлекая из кармана губную гармонику. Увидев инструмент, Рэнни издал театральный стон. Стоявший рядом Лайонел повторил его, как эхо.

Лицо Джонни сияло коварной улыбкой.

— Я знал, что вы будете в восторге. Я сидел, на меня накатывалась меланхолия. И я спросил себя: кого бы из своих друзей я выбрал, чтобы разделить с ними мою печаль? Я ехал в эту сторону, и до меня донеслись звуки скрипки. Ответ пришел сам собой! Кое в чем нами все-таки руководит Всевышний.

— Не во многом, — произнес Рэнни.

— Ты пессимист, — сказал ему Джонни. Изображая обиду, он уселся на ступеньках, спиной ко всем, и поднес к губам гармонику.

Летти ожидала, что сейчас ударит по ушам. Вместо этого полилась чистая и точная мелодия, которая прекрасно гармонировала со звучанием скрипки, обогащая его. В плавных звуках были такие захватывающие сердце чувства и такое воодушевление, которых она и не ждала от этого смеющегося рыжеволосого молодого человека.

Джонни и офицер в синей форме из Теннесси сыграли им «Лорену», «Скалу веков», «Стариков дома» и «Качаясь в колыбели бездны». И когда все без исключения были готовы расплакаться от такого печального репертуара, они вдруг заиграли «О, Сюзанна!», да так здорово, что тетушка Эм начала притопывать ногой, а мотыльки вокруг принесенных из дома керосиновых ламп начали, казалось, кружиться в такт музыке.

В самый разгар этого веселья подъехал Мартин Идеи в легком экипаже. С ним приехала веселая девушка, Мари Вуазен, дочь ближайшего соседа. Ее сопровождали мать, мадам Вуазен, и подруга Анжелика Ла Кур. Они прогуливались и дышали вечерним воздухом, когда заметили свет и услышали музыку. Любопытство заставило их выяснить, в чем тут дело.

После соответствующих представлений были еще принесены стаканы и разлит лимонад. Марципан передавали по кругу. Возобновилась музыка, и вечеринка разгорелась с новой силой.

Мари Вуазен, темноволосая и веселая, флиртовала так же естественно, как дышала. Ей хотелось знать про всех и все. Ее быстрые вопросы сыпались один за другим, живые карие глаза искрились интересом. Мадам Вуазен удобно устроилась рядом с тетушкой Эм. Она пощипывала марципан и была снисходительна. Подруга Анжелика вела себя менее оживленно, но довольно легко вступала в разговор, когда Мари обращалась к ней.

Кто начал танцы, сказать трудно. Сначала все сидели, разговаривали, болтали ногами, иногда прихлопывая случайного комара, потом вдруг все оказались на ногах и уже сдвигали стулья и подставки со светильниками к стене. И никому это не показалось чем-то необычным. Все отнеслись к этому скорее как к естественной возможности, за которую следовало ухватиться.

Летти кружилась по веранде с Томасом Уордом, затем танцевала то с одним, то с другим молодым человеком в синем мундире, которые менялись так быстро, что скоро она задохнулась и почувствовала тянущую боль в боку. Мари и ее подруга Анжелика пользовались таким же вниманием и так же не могли никому отказать. Даже тетушка Эм проплыла по кругу в ритме кадрили, придерживая юбки и подняв голову. Напротив, Салли Энн сказалась уставшей и отказалась танцевать. Ничто как будто не могло изменить решение молодой вдовы, пока Рэнни не оторвался от стены, где стоял, не подошел и не склонился перед ней в поклоне.

Музыка была медленной, в темпе вальса. Пара кружилась вдоль веранды плавно, чрезвычайно грациозно. Рэнни склонил свою белокурую голову к Салли Энн, и она смотрела на него с задумчивой и довольной улыбкой. Казалось, они ушли в свой собственный мир, отдалились от окружавших их шума и смеха, в мир, который был тоньше и нежнее раскрашен в мягкие цвета, чем тот, где вынуждены были пребывать простые смертные. Летти, которая кружилась в объятиях полковника, наблюдала за ними и невольно слегка покачала головой.

— Что такое? — спросил Томас Уорд. — Удивлены? Она улыбнулась ему:

— Честно говоря, немного. Я скорее думала, что танцевать он будет неловко.

— Мне кажется, есть вещи, которые не забываются, если, конечно, мышечные рефлексы не нарушены.

— Да, — согласилась она, — и еще я думаю, ведь они оба — жертвы этой войны, каждый по-своему.

— Да так ли это? Тайлер — может быть, но если прекрасная вдова — жертва, это ее собственный выбор.

— Это потому, что она отказывается танцевать с офицерами федеральной армии? — Летти подняла брови, в улыбке ее был вопрос.

— Потому что она всегда в этих вдовьих одеждах и прячет себя за ними.

— Может быть, она не может себе позволить чего-либо другого!

— Может быть, так она чувствует себя в безопасности.

— Кто же говорит, что она не заслуживает безопасности, такой, какую она себе сама пожелает?

— Такой, как выйти замуж за Тайлера и разыгрывать для него мать, как и для своего сына. Это было бы ужасной потерей.

Летти больше ничего не сказала, но продолжала задумчиво и внимательно смотреть на Рэнни и женщину в черном.

Гости все прибывали. В поисках полковника Уорда приехал мистер Дэниел О'Коннор, сборщик налогов. Ирландскому «саквояжнику» сообщили, что командующий федеральными войсками гостит в доме Тайлеров. Он надеется, что не помешал веселью. Он меньше всего хотел бы этого.

Его пригласили присоединиться к гостям, хотя, может, и без большого энтузиазма, предложили выпить лимонаду. Он принял приглашение, скривился, попробовав лимонад, очевидно ожидая чего-то покрепче, и отвел полковника на несколько минут в сторонку.

Покончив с делами, они направились туда, где стояла у перил Летти, обмахивая веером разгоряченное лицо. Полковник шел к Летти, а «саквояжник» — следом за ним. Когда они приблизились, Летти услышала, как О'Коннор, низенький, полный человек, одежда которого была чересчур яркой и тесноватой для его фигуры, обратился к полковнику, как он считал, вполголоса:

— А кстати, что здесь делает эта высокая мулатка?

— Кого вы имеете в виду? — спросил офицер, остановившись и посмотрев на него.

— Вон там. Эта квартеронка из Иль-Бревилля.

Он показал на Анжелику, которая в этот момент танцевала в объятиях Мартина Идена. Летти уставилась на девушку. Возможно ли это? Кожа ее была густого кремового цвета, волосы иссиня-черные и сильно вьющиеся. Она выглядела несколько экзотично, но Летти сочла это результатом примеси испанской или мексиканской крови, наследия времен правления здесь Франции и Испании, когда прямо напротив Накитоша на границе между Луизианой и Техасом стоял испанский гарнизон. Было вполне очевидно, что Тайлеры хорошо знали Анжелику и принимали ее как дальнюю родственницу семьи Вуазен, их соседей.

— Вы уверены? — Голос полковника ничего не выражал.

— Да, могу дать голову на отсечение. Я ее видел у старика не далее как неделю назад. Шикарный дом, в таком доме я не против пожить несколько недель. — Он подтолкнул локтем своего собеседника.

Томас ничего не ответил. Они подошли к Летти, и сборщик налогов был представлен ей. Не успели они сказать друг другу что-либо, кроме краткого приветствия, как подлетел офицер в синем мундире и увлек Летти прочь. Она не очень сожалела. Летти не выносила таких людей, как О'Коннор, грубых и жадных, претенциозных и свинских. Именно его Шип недавно привязал к фонарному столбу с табличкой на шее. Вполне возможно, в этом случае у Шипа были основания так поступить.

Где-то через час, сославшись на полное изнеможение, Джонни Риден отложил свою гармонику и, пошатываясь, двинулся к кувшину с лимонадом. Танцоры попадали на стулья, стоявшие вдоль стены, или перевесились через перила, подставляя лица прохладному ветерку. Салли Энн, которая ближе всего была к лимонаду, налила его для Джонни и передала стакан в его, как он это изобразил, трясущиеся руки. Джонни отшатнулся, но не далее чем до стула, находившегося между креслом-качалкой, где сидела Летти, и стулом с прямой спинкой, на котором раскинулся Рэнни, вытянув перед собой длинные ноги.

— Для человека, погруженного в меланхолию, — сказала Летти Джонни, — вы прекрасно играете.

— За женщину редкой проницательности, — он поднял в тосте стакан с лимонадом. — Но вы не видите черных как ночь страданий моего сердца.

— Конечно же, вижу. Мне кажется, они цвета сапожного крема.

— Вы думаете, я прикидываюсь? О, я пронзен насквозь!

— Да? Тогда мы скоро увидим страдания вашего сердца.

— Бессердечная, — он повернулся к Рэнни. — Я взываю к тебе, друг мой, видел ли ты когда-нибудь более бессердечную женщину?

Рэнни поднял руку, как бы парируя удар.

— И не спрашивай меня, Джонни.

— Трус! Презренный трус, покидающий друзей при первом намеке на опасность.

— Кто, я? — Рэнни изобразил невинность.

— Конечно, ты, ты, глупый Адонис. Как прекрасно, когда кто-то не может даже оскорбить друга и дать ему понять это.

— Ты хочешь оскорбить меня? Тогда я оскорблен. Джонни издал стон и уронил свою рыжую голову, закрыв ее руками.

— Ты не оскорблен.

— Оскорблен.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Да.

— Да, а я — безмозглый идиот.

О'Коннор, все еще стоявший у перил с полковником, фыркнул.

— Стало быть, таких двое.

Наступила тишина. Обмен колкостями между Джонни и Рэнсомом Тайлером был простым подшучиванием, непринужденным и добродушным, между давними друзьями. Это походило на выражение близости, а не на оскорбление.

То, что о состоянии Рэнсома Тайлера известно всем присутствовавшим, было понятно. Хотя формально они все находились у него в гостях, мало кто, кроме родственников, заговаривал с ним. Либо из смущения, либо из-за безразличия они стремились не обращать на него внимания или относиться к нему снисходительно. Ничем не вызванное оскорбление, произнесенное О'Коннором, показалось Летти одним из самых неучтивых и бессмысленно злобных высказываний, какие она когда-либо слышала. То, что Рэнни все понял, было более чем ясно, хотя лицо его, когда он пристально посмотрел на сборщика налогов, ничего не выражало. В ней все вскипело от гнева.

— Каких двое, мистер О'Коннор? — подняла она голос, ее слова прозвучали отчетливо и резко и были холодны, так же как и улыбка, с которой она задала этот вопрос.

— Ну, двое… то есть… — Сборщик налогов испуганно запнулся, лицо его покраснело, он огляделся в поисках поддержки. — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— В самом деле? А мне показалось, это вы что-то имеете в виду.

— Да нет, мэм, совсем ничего. Да я уже и совсем не помню, о чем я говорил.

Обращенный к ней взгляд низенького толстяка был полон злобы. Летти возвратила его с прохладной улыбкой, потом демонстративно отвернулась. Все вдруг снова заговорили, как бы по интуиции, пытаясь сгладить неловкость момента. Летти откинулась в кресле-качалке и не обращала на разговоры внимания. Она была изумлена самой собой. Летти не могла понять, что нашло на нее, когда она бросилась на защиту владельца Сплендоры. В последнее время она себя совсем не узнавала.

— Браво, мисс Летти, браво, — тихо сказал Джонни Риден, — вот вам моя рука.

Она подала ему руку, так как отказаться было бы невежливо. В некотором смятении она сказала:

— Какие ужасные манеры. Я не могла оставить это так.

— Нет, я понимаю. Вы защищали Рэнни.

— Нет, в самом деле… не думайте, что тут что-то личное, просто мне это было неприятно.

— Разгневанный защитник — лучший защитник.

— Я не могу этого объяснить…

— И не надо. Вы сделали это, и этого вполне достаточно. Принципы — прекрасная вещь.

Он улыбнулся, улыбка коснулась его губ, но не дошла до глаз. Летти встретилась с ним взглядом и вдруг поняла, что меланхолия его неподдельна и разрушительна. Она не видела этому никаких причин, но меланхолия существовала. Летти тревожило и то, что скрывалось внутри у этого смеющегося молодого человека, и то, что она чувствовала это.

Скрипач взял скрипку и стал наигрывать очередной мотив. Рэнни потянулся, вытащил у Джонни из кармана его губную гармошку и поднес ее к губам. Играл он очень хорошо, хотя и не с таким огоньком, как это удавалось Джонни, а еще ему пришлось отгораживаться от Джонни локтем, так как тот пытался вернуть себе свою собственность.

Когда Летти пригласил на танец Мартин Идеи, это было облегчением. Она смогла отбросить не совсем приятное копание в себе, так как занялась парированием комплиментов Мартина, которые, если она переставала отвечать, становились слишком уж чрезмерными. Мартин был учтив и приятен, человек веселого и загадочного очарования, которое просто неприлично оставить без внимания. Но хотя ей и было с ним приятно, через некоторое время она перестала обращать на партнера внимание.

Становилось поздно. Лайонел и Питер, уставшие от беготни вверх и вниз по лестнице, пытались ходить по перилам, как по канату, и умудрялись утягивать по два кусочка марципана вдобавок к каждому, что им давали. Наконец, они утомились и примостились у стены. Младший мальчик почти дремал и смотрел на собравшихся невидящими глазами. Летти заметила, как Рэнни вернул гармонику Джонни и двинулся к Питеру. Он поставил мальчика на ноги и увел его в дом, очевидно, чтобы уложить. Через некоторое время Рэнни вернулся и уселся у стены рядом с Лайонелом, тихо разговаривая с ним.

Отношения Рэнни с Лайонелом и Питером были занимательны. Иногда он позволял им водить себя повсюду за руку так покорно и безропотно, как большая дружелюбная собака. Но временами он, казалось, превращался в их вожака, использовавшего убеждение и уговоры, а когда это не помогало, и силу, совсем как брат, который немного старше их. Насколько Летти знала, они никогда особенно и не противились ему, хотя ей и приходилось задумываться, что же он будет делать, если они заупрямятся. В этом великолепном теле скрыта сила — она была свидетельницей проявления этой силы, — но есть ли в нем хоть какая-то сила духа? Конечно, это неважно, но все-таки ей хотелось это знать.

— Как ему это удается?

Летти снова переключила внимание на партнера по танцу.

— Извините, что вы сказали?

— Наш Рэнсом абсолютно ничего не предпринимает, чтобы привлечь внимание, да и раньше этого не делал, но дамы не могут оторвать от него глаз. Даже сейчас они наблюдают за ним.

— Завидуете, мистер Идеи?

Он доверительно улыбнулся ей и покачал головой, от этого движения темный локон на его лбу упал еще ниже.

— Да вряд ли. Но это одно из таких явлений, как полнолуние или падение звезды. Все просто останавливаются и смотрят. Особенно женщины.

— Вы давно его знаете?

— Мы все росли вместе мальчишками — Рэнсом, Джонни и я. Мы ходили вместе на рыбалку, ухаживали за девчонками, дрались. Я бы сказал, я знаю его лучше, чем многие.

— Вы не зовете его Рэнни, как другие.

— Так зовут его в последние годы, и мне это не очень-то нравится. Он всегда был Рэнсом, пока не вернулся с войны, и я не вижу причин звать его по-другому только потому, что он не совсем такой, как раньше.

— Он… очень изменился?

Мартин пожал плечами. Один его ус приподнялся в легкой улыбке.

— И да и нет. Иногда я ловлю себя на том, что наблюдаю за ним, как и остальные, и пытаюсь понять. Мне кажется, чего больше всего ему недостает, так это его острого языка — когда-то он одним словом мог пригвоздить вас к стене — и это было весело. Боже, но как же мы смеялись! Он мог делать самые невероятные вещи, самые что ни на есть веселые, и никогда ни одной улыбки на его лице. Мне не хватает того Рэнсома.

— Мне кажется, он восстановил многое из того, что умел, если сравнить, каким он был, когда впервые пришел в сознание здесь, в Сплендоре. Может быть, есть какие-то шансы, что он сможет…

— После стольких лет? Вряд ли. Но если вы заметите хоть какой-нибудь признак этого, скажите мне. Я одолжил у него двадцать долларов — не этой бумажкой Конфедерации, а золотом — как раз, когда разорвался этот снаряд!

Летти улыбнулась его шутке. Они пронеслись в танце мимо места, где сидел Рэнни. Юбки Летти скользнули по его сапогам, лежащим на несколько узкой танцевальной площадке. Он подтянул ноги, как будто боялся запачкать платье, но вверх не посмотрел.

Летти вновь обратила внимание на своего партнера и посмотрела на симпатичного южанина оценивающе. Еще один высокий мужчина с усами. Беспокойная дрожь пробежала по ней волной и исчезла. Конечно, если бы это был Шип, разве она не узнала бы его? Несомненно, он чем-нибудь выдал себя — своим поведением, каким-то намеком на близость, на торжество победы. Ей приходилось думать так, иначе напряжение от пребывания в компании мужчин, когда все мысли были заняты поиском того самого человека, с которым они любили друг друга в темноте сарая, стало невыносимым.

Может быть, из-за нервного напряжения, вызванного этими мыслями, ей вдруг захотелось пробить стену вежливых и учтивых манер партнера по танцу.

— Вы сражались на стороне Юга, мистер Идеи, а сейчас вы с теми, кто у власти. Скажите, вы сторонник северян или просто оппортунист?

Он напрягся, сбился с шага, в карих глазах сверкнул гнев. Но он быстро пришел в себя и пробормотал извинения, несколько покривившись.

— Вы очень прямолинейны, не правда ли?

— А что, вас беспокоит слово «оппортунист»?

— Конечно, и очень!

— Я, кажется, припоминаю, вам еще не нравится слово «прислужник».

— Да, но я предпочел бы его, нежели называться сторонником северян. Уж им-то, по крайней мере, я не являюсь.

— Но в любом случае вы же сотрудничаете с ними.

— Мы проиграли войну. Это была трудная, грязная и доблестная битва, но мы проиграли, и нам приходится признать этот факт. Я думаю, мы можем упорствовать в гордости, и нас только повергнут в грязь, но мы можем и пойти на сотрудничество и постепенно восстановить наше богатство, вернуть наше будущее. Я лишь хочу сказать, что я разумный человек, хотя многие называют меня «саквояжником» и отказываются подавать руку при встрече. Ну и пусть.

Тон его был оборонительным, и это не было удивительно. Тем не менее позиция его показалась Летти более чем реалистичной. Так она и сказала ему, и, когда увидела облегчение на его лице, ей стало не так стыдно за свой порыв, за попытку подзадорить его.

Вечеринка постепенно затихала. Дэниел О'Коннор после танца с Анжеликой распрощался. Если он и сказал девушке что-нибудь неучтивое, она не подавала вида, сев рядом с мадам Вуазен и наблюдая, как танцуют другие, особенно Мартин Идеи, хотя он и не обращал на нее никакого внимания. Сама же мадам Вуазен чуть позже начала зевать, прикрывая рот рукой, и попросила дочь поторопиться и заканчивать развлечения. Джонни и офицер из Теннесси, смирившись с неизбежностью, объявили последний вальс.

Летти стояла рядом с Салли Энн, беседуя с молодой вдовой и Мартином, а Рэнни сидел рядом и слушал. Когда Летти заметила, что к ней направляется полковник Уорд, она уже было повернулась к нему, готовая улыбнуться и предложить руку для последнего танца. Но командующий склонился перед другой женщиной.

— Могу ли я пригласить вас? — спросил он. Лицо его было серьезно, а сам он неподвижно застыл, протягивая руку в приглашении.

Салли Энн сразу же побледнела, но ответила без колебаний:

— Очень любезно с вашей стороны, но я слишком устала. Извините меня, пожалуйста, но не сейчас.

— Другого раза может и не быть.

— Простите, но я не могу. Томас Уорд стоял на своем:

— Это из-за формы, из-за акцента или из-за меня самого?

Нахмурившись, Мартин шагнул к полковнику:

— Вы слышали, что сказала дама?

— Пожалуйста, Мартин, — тихо промолвила Салли Энн, положив руку на плечо южанина.

— К сожалению, — произнес Томас, — я не услышал ответа на мой последний вопрос. Я должен попросить вас позволить даме говорить самой за себя.

— Это частный дом, и вы здесь в гостях. Вы не имеете права навязываться женщине, даже если облечены всей полнотой военных полномочий. — Руки Мартина сжались в кулаки.

Томас не обратил внимания на это замечание.

— Миссис Уинстон, все, что я спрашиваю…

— Вы не слышали, что я сказал? — Мартин толкнул полковника в плечо.

— Слишком хорошо слышал, — резко бросил тот, поворачиваясь к Мартину всем корпусом.

— Тогда отстаньте!

— Черта с два!

Мартин Идеи снова толкнул полковника. Человек в синей форме отпрянул от толчка, но вдруг быстрым, сильным движением притянул Мартина к себе, поймал его на бедро и швырнул на пол.

Веранда задрожала от грохота. Салли Энн вскрикнула и закрыла лицо руками. Летти отступила назад, охваченная внезапным дурным предчувствием, схватила Салли Энн за руки и притянула к себе. Мартин приподнялся на локте. Он пошарил в кармане, и в руке его появился небольшой пистолет, серебрящийся в свете лампы.

Полковник застыл там же, где и был, нагнувшись к припавшему к полу противнику. Другие офицеры, двинувшиеся было к месту ссоры, остановились и замерли. Тетушка Эм и женщины смотрели широко раскрытыми глазами, сжав губы. Лайонел, прислонившийся к стене спиной, казалось, готов был пуститься наутек. Музыка резко оборвалась. Напряжение возросло и стало натянутым, как смычок скрипача.

Вдруг, как падающий камнем орел, вперед рванулся Рэнсом. Сапогом он ударил Мартина в локоть. Пистолет взлетел вверх, с грохотом разрядился в потолок и стукнулся об пол. Мартин выругался и схватился за руку. Полковник шумно выдохнул воздух. Салли Энн вскрикнула и разрыдалась. Рэнсом нагнулся и поднял пистолет. Он стоял и держал его, как будто не зная, что с ним делать.

— Слава Богу! — воскликнула тетушка Эм. — Рэнни, положи эту штуку и помоги Мартину подняться. Полковник Уорд, я буду вам очень признательна, если вы ему поможете. А ты, Мартин, помни, кто ты и где находишься. Да тише, Салли Энн, пусть это будет тебе уроком. А вам, всем остальным, лучше вызваться добровольцами ремонтировать мне потолок, а не то я лишу вас всех ваших нашивок гак быстро, что вы и опомниться не успеете!

Именно это в тот момент и требовалось — властный голос и легкий юмор. Мартин, уже на ногах, потер локоть, изумленно покачал головой и протянул руку полковнику.

— Не знаю, что нашло на меня, сэр. Примите мои самые искренние извинения.

— Я, наверное, вел себя неподобающим образом, — Томас Уорд с готовностью пожал руку. Он посмотрел на Салли Энн. — Я действительно не хотел никого обидеть.

Трагедия была предотвращена с помощью молниеносных действий, здравого смысла и подобающего воспитания. Это Летти было вполне ясно, но чего она совсем не могла понять, так это скорости, свидетельствовавшей о быстром, как молния, движении мысли, с которой сыграл свою роль Рэнни. Снова рефлексы? Отголоски давних тренировок и военного опыта? Каким бы объяснение ни было, то, как он налетел на Мартина, напомнило ей о Шипе. Сила, о которой она размышляла чуть раньше, несомненно проявилась в этом очень кратком эпизоде. Летти обнаружила, что вопреки всякой логике ей это не нравится.

Вряд ли можно было ожидать, что при таких неловких обстоятельствах гости засидятся. Они уезжали, долго прощаясь и выражая свое удовольствие проведенным вечером, изо всех сил пытаясь сделать вид, что все прошло так, как положено. Тем не менее очень скоро никого уже не было, и пыль спокойно улеглась на дорожке.

Летти и тетушка Эм собрали липкие стаканы и составили их на поднос. Рэнни и Лайонел тем временем вернули столы и стулья на их обычные места. Мама Тэсс, которая, вне всякого сомнения, следила за происходящим с какого-нибудь передового наблюдательного пункта, поспешила на веранду, чтобы протереть столы мокрой тряпкой и унести поднос со стаканами на кухню.

Тетушка Эм направилась к открытым дверям, которые вели в центральный холл. Летти двинулась было за ней, но тут пожилая женщина обернулась и посмотрела туда, где стоял Рэнни, — одно плечо его подпирало колонну, руки были в карманах.

— Рэнни, ты идешь?

Он был поглощен созерцанием ночи, но прервался и посмотрел на тетушку, потом взглянул на Лайонела, который подошел и положил свою маленькую коричневую ладошку ему на руку. И только тогда он обратил взгляд на Летти. Ему вдруг открылось с неожиданной силой, что временами он ненавидит ту роль, которую сам для себя выбрал. Если бы его не сковывала эта поза пускающего пузыри идиота, он мог бы предстать перед Летти в этот вечер, поклониться ей и закружить ее в танце. Он бы держал ее в руках, вдыхал бы ее аромат, заставлял бы ее смеяться, может быть, он даже уговорил бы ее прогуляться с ним под магнолиями.

Вместо этого он сидел и смотрел, как она танцует с другими, улыбается им, и делал вид, Что его это нисколько не интересует, в то время как он чувствовал, что внутри разрывается на части. В результате он совершил глупость. Он бросился на Мартина, когда тот вытащил пистолет, вместо того чтобы просто встать между своим другом и полковником Уордом, как, конечно, и следовало сделать. Насколько это было необходимо из-за опасности ситуации, а насколько лишь для того, чтобы показать себя героем перед женщиной — это был вопрос, над которым он не хотел особенно задумываться. Он и не будет об этом думать.

— Я иду, — ответил он тетушке тихо и подал руку Лайонелу.