За право мстить плачу любовью

Надо отдать должное Карамышеву-старшему. Он умел действовать жёстко, быстро, безапелляционно. Его люди с шести утра варили кашу из людских судеб, помешивая огромным половником и откидывая весь мусор. Наверное, та Катерина тоже была мусором, но после разговора в кабинете во взгляде Айдара Тахировича что-то поменялось, появилась теплота и чернота, клубившаяся как у сына, оповещающая врагов, что эта девочка член семьи, и никто не смеет её обижать.

Паника и злость. Вот что было на лицах Волковых, когда они с королевским видом пожаловали в компанию. Везде чувствовалась власть захватчиков, посягнувших на их состояние. Под испуганными взглядами служащих они поднялись на свой этаж и зашли в кабинет появившейся не вовремя наследницы. Она сидела за столом, пялилась в экран ноутбука, а за её спиной стоял Карамышевский выкормыш, тыкал пальцем в монитор и что-то тихо говорил.

– Что здесь происходит? – брызгая слюной, занял собой пространство Артур. – Что вы устроили за бардак? По какому праву? Все эти люди годами честно работали на компанию, а вы их выбрасываете без объяснений! Представляете, что начнётся в городе с таким массовым оттоком сотрудников? Газеты, телевидение, журналисты! К вечеру вход в здание будет оккупирован!

– Не паникуй! – оборвал его Тимур. – Идёт массовая проверка всех работников и финансового состояния компании. Увольняют тех, чья квалификация не соответствует занятой должности. К сожалению, таких здесь оказалось слишком много. Некачественная работа отдела кадров, или качественная помывка рук родственникам, это мы выясним позже. Сейчас идёт чистка и набор профессионального персонала.

– Да кто ты такой, чтобы решать о качестве и компетенции работников? – подлетел Стас, хватая Тима за грудки. Ох. Зря он это сделал… Не рассчитал весовую категорию… Тимуру хватило одного точного удара в солнечное сплетение, чтобы Стасик корчился под столом, сжимаясь в три погибели.

– Я будущий муж Карины Лемоховой, владелицы корпорации Лемохова, и имею полное право позаботиться о состоянии моей будущей жены.

Артура перекосило от ненависти и бешенства, но он сдержался, пнул племянника мыском ботинка и вылетел из кабинета. Его трясло, плющило, распирало от яда и безысходности. Слишком быстро вцепился ублюдок в наследство невесты, слишком глубоко запускает свои клешни. Надо срочно что-то делать. Действовать. Спасти своё. А бывшее Лемоховское давно стало своим, ещё десять лет назад, когда стоял, нагнувшись над Марком, и с упоением наблюдал, как стекленеют глаза с уходом последней капли жизни.

Он столько перенёс, столько вытерпел. Розовые сопли с Елизаветой, которые он так ненавидел, занятия с ней ванильным сексом, годы брака, наполненные желанием её придушить, корченье из себя доброго папочки, безмерно любящего маленькую шлюшку, похожую на своего покойного отца. Он все эти десять лет жил с разъедающей ненавистью внутри, сдерживал её, выпуская в неполную мощь на жёнушку. Приходилось притворяться, играть роль, пресмыкаться перед толстосумами вместо того, чтобы уничтожить всех одним хлопком и занять подобающее место.

– Эта тварь – покойник! Я его придушу собственными руками! Сука! Имеет право! Я ему вобью его право в задницу собственным членом! – разорялся Стас, выравнивая дыхание после пробежки до машины.

– Угомонись, – прошипел Артур. – Нужно всё продумать и сделать красиво, чтобы нельзя было подкопаться. С Карамышевым-старшим мы не справимся, поэтому действовать нужно осторожно.

Волковы поехали к Махиру, сбросить напряжение и дать выход злости. Одной шлюхой не обойдётся, слишком много всего бурлило внутри. Печи крематория сегодня будут работать на полную мощность, и денег за это придётся выложить много. Ничего. Они всё возьмут с мелкой шлюшки, когда уберут с дороги Карамышевского ублюдка.

– Для начала давай двоих, бабу и парня, – бросил Артур распорядителю, жирному мужику с лопатоподобной бородой и волосатыми пальцами в форме сарделек.

– Выбирать будете или на мой вкус? – поинтересовался мужик, не моргнув и глазом.

– Помоложе и погорластее, с тёмными волосами, – распорядился Волков и зашёл в комнату за металлической дверью.

Мужик посидел несколько секунд, выдохнул в бороду и спустился в подвал. Он много видел в своей жизни садистов и извращенцев, работая в закрытых борделях, кажется, всю свою жизнь, но то, что оставляли после себя эти лощёные типы, не укладывалось в голове даже у него.

– Предупреди Хабира, что сегодня будет новое поступление. Пусть заряжает печи, – дал указание помощнику, стоя перед решёткой в сыром подвале и выискивая среди жмущихся в углу будущих жертв.

Глава 38

Волковы пили два дня, не вылезая из комнаты боли, провонявшей кровью, палёной кожей и спермой. Несмотря на развязку, должную спустить пар и уменьшить злость, в груди всё сильнее разъедало от ненависти. Артур смотрел на перекошенную и опухшую рожу Стаса, на его голую грудь в кровавых подтёках и понимал, что пора возвращаться, пока они ещё не всё проебали.

А в эти дни продолжалась чистка компании Лемоховых. Специалистов отправили в филиалы и дочерние структуры, полностью сменили службу безопасности, усилили охрану, провели собрание совета директоров, где отчитались о проделанной работе. Единогласная поддержка Карины и одобрение дальнейшего сотрудничества с Карамышевым.

– Хороший выбор. Марк был бы доволен, – шепнул Рине в перерыве Дмитрий Колосов, указывая глазами на Тимура. – Мы с Софочкой ждём вас на торжественный ужин сегодня вечером. Посидим, повспоминаем твоих родителей, посмотрим старые фотографии. Представляешь, у меня есть фото, где твой папка в трусах и в панаме палец сосёт. Ему тогда года два было. Старая фотография, потрескалась от времени.

– Мы обязательно придём, Дмитрий, – тепло сжала его руку Карина. – Заскочим домой переодеться, и к вам.

После обеда в кафе на первом этаже молодые вернулись в офис и снова окунулись в просмотры отчётов. В глазах рябило, мышцы затекли, ноги онемели. Рина поднялась из кресла, прошлась по кабинету, прогнулась, разминая окаменевшую спину, потянулась кошечкой и издала облегчённый стон, а Тим завис. Завис на хрупкой спине, сексуально прогнувшейся в талии, завис на высокой груди, колышущейся при движении хозяйки, завис на упругой попе, продолжающей плавную восьмёрку, просто завис от желания.

А потом хлопок в голове, похотливые шоры на глазах, сухость во рту, которую способна оросить только она. Он сам не понял, как оказался рядом с ней, сжимая, вытягивая, прогибая под себя.

– Тим, ты чего? Сюда могут войти, Тим, – растерянно залепетала Карина, цепляясь за его рубашку и неосознанно притягивая к себе.

– Никто не зайдёт, малыш. Я всё сделаю быстро, – хрипло отозвался Тимур и впился в губы, приподнимая и неся в сторону стола.

Посадил её на гладкую поверхность, торопливо прошёлся руками по ногам, раздвигая их и задирая юбку выше, вклинился между ними и обречённо застонал. Невыносимо хотелось оказаться внутри, прочувствовать горячую тесноту, растянуть собой стеночки, захлебнуться от удовольствия, кончая в неё. Тим уже миллион раз дал себе подзатыльник за обещание не брать её до конца и столько же раз обозвал себя мудаком.

Оставалось только стиснуть зубы и довольствоваться Рининым оргазмом. Что он и сделал. Отодвинул край трусиков, не отрываясь от губ, скользнул по влажным складочкам, надавил большим пальцем на клитор, а остальными проник внутрь, лаская нежную плоть.

Карина разорвала поцелуй, уткнулась лицом в его плечо, закусила воротник пиджака и тихо скулила, распадаясь на части. Сейчас её не волновало, что здесь не место, что кто-то может войти. Она вся сконцентрировалась на движении в ней, на скручивающейся спирали в животе, на пульсации под ритмично кружащимся пальцем, на растягивающих толчках там, где давно уже не хватало значительно большего.

Тим тёрся бугром о бедро, ускорялся, работая рукой, и ловил её слабые стоны, сдерживаемые плечом. Если бы они были в спальне, он бы положил Рину на кровать, встал рядом на колени, широко развёл ноги и сделал всё языком, но здесь… сейчас… Тим ловил её удовольствие рукой. Прогиб, судорога, пробившая позвонок, перетёкшая в спазмы, сжимающие пальцы бешеной пульсацией, и укус, болезненно царапающий плечо через несколько слоёв ткани.

– Моя тигрица, – довольно заурчал Тим, вытянул пальцы и демонстративно их облизал, сжигая клубящейся чернотой. – Вечером придётся укусить тебя мне, и я даже знаю куда.

– Вечером… Чёрт. Тим. Совсем забыла, – подорвалась Карина. – Колосов позвал нас на ужин. Я не смогла отказать.

– Придётся покусать тебя ночью. Предупреждаю сразу. На поцелуях я не остановлюсь.

Рина медленно кивнула, притянула за рубашку его к себе и впилась в губы, слизывая свой вкус. Его обещание было так интимно, что Карина снова потекла, как будто не содрогалась в оргазме минуту назад.

Тимур спустил её на пол, поправил юбку и блузку, пригладил растрепавшиеся волосы и посадил в кресло. Как только он это сделал, дверь в кабинет открылась, и помощница внесла стопку документов.

– Сделайте нам, пожалуйста, кофе, – распорядился мужчина, отходя от Рины и занимая своё место.

Карина ткнула его в плечо и громко выдохнула, когда за женщиной закрылась дверь. Её щёки окрасились ярким румянцем, а нижняя губа обиженно была закушена зубами.

– Малыш, ты чего? Никто ничего не видел и не слышал, – успокаивающе проговорил Тим.

– Возможно. Но по моему виду Валентина обо всём догадалась, – зло пробубнила Рина и уткнулась в монитор.

Она обижалась до самого дома, молчала и фыркала на попытки Тима её обнять, но в спальне Тимур применил силу, зажал девушку в углу и долго целовал, пока она не расплавилась в его руках.

– Переодевайся, – оторвался от неё, засовывая рвущиеся в бой руки в карманы. – Подожду тебя внизу.

Тимур спустился в гостиную, включил плазму и сел на диван. Там-то его и застали Волковы, вернувшиеся домой в упойном состоянии.

– Сидишь, богатенький ублюдок? – зацепился за него Стас. – Думаешь, залез мелкой шлюшке в трусы и всё? Король? Вытянул приз?

– Рот закрой, пока зубы целы! – осадил его Тим, поднимаясь с дивана и готовясь отражать пьяные нападки.

– Да что ты можешь без своего папочки? – не успокаивался Стас, осмелев и толкая его в грудь. – А зачем папочку оставлять в стороне? Знаешь, как эта сучка скулит, когда её ебут с двух сторон?

У Тимура закипела кровь, заклубилась тьма, гнев прожёг гортань. Он впечатал кулак в ненавистную морду, отправляя урода в полёт с приземлением на журнальный стол. Подошёл, стащил за грудки, вмазал в живот и ещё раз рубанул по лицу.

– Чтобы к нашему возвращению вашего дерьма здесь не было! – плюнул в корчащееся тело, развернулся и направился к выходу, задевая плечом ошарашенного Артура.

Дальше всё произошло слишком быстро. Стас, униженный и обиженный, выхватил из-за пояса на спине пистолет, нацелился в удаляющуюся спину и два раза нажал на курок. Тимур почувствовал разрывающуюся боль под лопаткой, за ней ещё жалящий укус и отдающую холодом темноту.

Глава 39

Вокруг меня сгущается тишина. Звенящая, режущая по ушам, выворачивающая душу. А перед этим два хлопка, приглушённые толстыми стенами, но так похожие на звуки в тире. Та же тональность, что просачивалась в наушники размером с полголовы, те же резкие децибелы, что кружились отдачей вокруг. И боль в груди, тянущая, словно забыли вытащить осколок ножа, который проворачивается от малейшего движения и вспарывает… вспарывает, раскрывая старую рану. Нехорошее предчувствие, страшное, непоправимое, мёртвое.

Затылок стянуло ледяным холодом, и сквозь густую тишину слышу, как трескается корка льда, сковавшая череп, сползая ниже по позвонку, отвоёвывая всё больше места для смерти.

На каком-то интуитивном уровне достаю из сумки свой любимый Бердыш, укладываю в ладонь холодную сталь, снимаю с предохранителя и неслышно выскальзываю из спальни, сбросив предварительно туфли. Что-то руководит мной, подсказывает, какое-то внутреннее подсознание, и всё вокруг становится расплывчатым, незаметным, словно размазанные тени. Только цель, чётко очерченная лестница, невидимая нить, управляющая моим движением.

Одна ступень, вторая… Некстати вспоминается падение с неё мамы. Она так была счастлива до той ночи… Ждала ребёнка, любила, верила, что её любят… Будь ты проклят, Волков! Ты и твой выкормыш!

Пятая, шестая… Мне кажется, что они все залиты кровью. Ступни противно погружаются в густую, багрово-чёрную жижу, чавкающую под ногами. Передёргиваю плечами, сбрасывая морок, и вновь цепляюсь за ниточку, ведущую меня к цели.

Последний спуск, разворот, стена, отделяющая от чего-то ужасного, горничная, вжатая в твёрдую поверхность, затыкает рот кулаком, совсем молодая из свеженанятого персонала. Она цепляется за моё платье, мотает головой, в глазах страх, а я выдёргиваю ткань и иду… туда… где цель… куда тянет нить…

Хрип, булькающий, невозможно тихий, но такой громкий в застывшей тишине. И сквозь эту толщь, сквозь изморозь, осыпающуюся в воздухе, голос Артура, такой неправильный, такой резкий.

– Совсем охуел! Как теперь будем из этого выбираться! Карамышев бошки нам оторвёт!

Шаг, второй, третий. Я на прямой, вижу Стаса с широко расставленными ногами, смотрящего вниз. И я опускаю взгляд туда, куда так тщательно пялится этот урод.

Мой Тим, мой большой мужчина, моя защита и опора, мой мир. Он неподвижно лежит лицом вниз, на белоснежной рубашке расцветают красные цветы, слишком яркие, ломающие глаза. И только чудовищный хрип уходящей жизни слышен с его стороны.

– Он сам виноват! Он первый на меня напал! Я защищался! – кричит Стас, повернувшись ко мне, а на перекошенной роже написано всё. Чёрта с два он на тебя напал! Чёрта с два!

Рука сама поднимается вверх, сжимая крепко рукоять. Больше я не контролирую себя, за меня всё делает жажда мести. Выстрел, второй, третий, сдавленный стон Стаса, истеричный крик Артура, грохот раскалываемого стекла, глухой удар падающего тела, ствол чуть левее и короткий нажим курка.

Где-то там, за пределами купола тишины, топот ног, оглушающие сирены машин, громкие голоса, отдающие команды, но это где-то там, за пределами меня. Здесь только глухота, попытка уловить удары его сердца, удары моего сердца. Опускаюсь на колени, ползу к нему, ложусь рядом и слушаю, слушаю, слушаю… проклятую тишину.

Меня отдирают от пола, сажают на диван, к Тимуру подбегают люди в голубой робе, срезают рубашку, подключают переносной кардиомонитор, проводят разные манипуляции, а я не могу оторваться от побелевшего лица. В нём нет красок жизни, одна восковая бледность и красная струйка в уголке рта. В оцепенении наблюдаю, как его укладывают на каталку, увозят, и наступает темнота.

– Карина, просыпайся. Всё уже позади.

Открываю глаза, надо мной склонился Айдар. Уставший, с тёмными кругами под глазами, чёрной щетиной с проблесками седины, измятый костюм, растрепавшаяся причёска. Это там, за пределами стен, он мультимиллионер, бизнесмен, хозяин жизни. Здесь, сейчас, Карамышев – простой мужик, обеспокоенный жизнью сына, упавший на бренную землю, ударившийся о проблемы простых людей.

– Давай по порядку, – садится на стул и зарывается пятернёй в волосы таким похожим жестом. Они вообще очень похожи с сыном, как сделанные под копирку на одном принтере. – Тимуру сделали операцию, большая кровопотеря, но будет жить. Стас… Ему достаточно было одной пули. Две следующие он уже не почувствовал. Артур в коме, но оттуда он уже не выйдет. Об этом я позабочусь. Ты прости меня, Карин. Сплоховал, не успел. Ребята звонили спросить, что с этими двумя ублюдками пьяными делать, но я не ответил, на совещании был, а Тимур оказался не в сети. Прямого приказа не впускать у них не было, поэтому как-то так… – Айдар растерянно разводит руками и тяжело вздыхает.

– Всё хорошо. Главное, Тим жив. Что будет со мной? Меня посадят?

О последствиях я никогда не думала. Убить, отомстить, стереть с лица земли, а что потом? Сколько дают за убийство? Вряд ли условно, и вряд ли пару лет. Смогу ли я вынести заключение?

– Глупая, – смеётся Айдар, а мне совсем не до смеха. – Это была самооборона. Бывшие сослуживцы Тимура подкинули наводку на подпольный бордель, где очень удачно велась видеосъёмка. Следока долго рвало, после просмотра развлечений Волковых. Так вот. Они вернулись домой, под завязку заправленные алкоголем и наркотой, решили продолжить свои развлекалова с тобой, застрелили помеху в виде Тимура, а ты всего лишь защищалась. И ещё. Девочка ты умная, Карина. Будут вопросы следователя, будут наседать репортёры. О прошлом ты должна молчать. Нам не нужны намёки на месть с твоей стороны. Ты ничего не помнишь. У тебя амнезия. Ты не помнишь прошлую жизнь.

– Я поняла. Ничего не помню. У меня не было прошлой жизни.

Глава 40

– Я очень испугалась. Не делай так больше, Тим.

Карина наклонилась над кроватью и обвела контур бровей Тимура, пришедшего несколько минут назад в сознание. Бледность после потери крови и перенесённой операции сделала черты лица фарфоровыми, хрупкими, неземными, потусторонними.

– Ты же справилась, малыш, – еле выдавил Тим, морщась от боли при малейшем движении.

Тимуру повезло. Лёгкое, печень понесли небольшой урон. Попади первая пуля чуть правее, а вторая на пять сантиметров выше… Об этом Айдар старался не думать. Страшно становится, стоит представить. Он уже потерял однажды любимую женщину, потерять единственного сына… Карамышев стоял в коридоре, наблюдал за молодыми и… плакал. Стыдно. Мужчина не должен плакать, а татарский мужчина тем более. Бизнес, деньги, власть – херня. Вчера он чуть не потерял ребёнка. Пару сантиметров туда, пару сантиметров сюда и… Айдар со злостью вытер слёзы кулаком и поднял глаза к белому потолку.

– Спасибо, Оль, что уберегла, сохранила его для меня…

Карина с Тимуром не заметили наблюдателя, не слышали, как он тяжёлой поступью удалился из корпуса, не видели его слабость. Они молчали, смотрели друг на друга и растворялись в своих мыслях. Рина беспрестанно молилась, хотя никогда не была верующей, но в этот раз она бубнила услышанную когда-то молитву, всплывшую так вовремя в памяти. Всю ночь, утро, день, пока Тим не открыл глаза, кляла своё маниакальное желание отомстить, не слыша здравый смысл, советы опытных мужчин. Она неслась к своей цели, почти потеряв самое дорогое, что появилось в её жизни. Пара сантиметров в одну или другую сторону, и всё – конец. Конец ему, конец ей, конец им.

Тимур помнил, как сквозь темноту прорывалось её паническое дыхание. Мудак! Не смог сдержаться, подставил Карину под удар! Не сдержал слово, не защитил! Чувство беспомощности, безысходности, когда лежал без движения, уткнувшись лицом в ковёр, и единственная фраза, пульсирующая в голове: «Беги! Спасайся!» Это потом отец рассказал, что сделала Рина, когда она выбежала за водой, а до этого… Вязкая муть, перемежающаяся с картинками прошлого, где любимая была жертвой.

Сейчас он смотрел в её блестящие от слёз глаза, растекался в дорогом шоколаде, впитывал общую боль. И не мог пошевелиться, толком не мог говорить. Руки не слушались, тугой бинт мешал дышать, в горле раздирало от наждачной сухости, но Тиму всё равно было хорошо, лучше, чем когда-либо. Она жива. Она рядом, а это значит у них есть будущее. Их будущее. Общее на двоих.

– Карина Марковна, Тимуру Айдаровичу надо отдохнуть, – влетела пожилая медсестра, оттеснила Рину и ввела в капельницу из шприца лекарство.

Тимур попытался что-то сказать, но усталость тяжестью пронеслась по крови, закрылись веки, сознание уплыло в тишину. Рина провела рукой по расслабленной щеке, мазнула своими губами по сухим, потресканным губам и вышла из палаты.

– Его нельзя перевозить в Москву, Айдар Тахирович! Серьёзные повреждения, большая потеря крови! Хотите убить сына?! – гремел голос хирурга, проводящего операцию. – Я не для этого простоял четыре часа по локоть в крови, латая Тимура! Заберёте только через мой труп!

– Но в Москве за ним будет более квалифицированный уход и физиотерапия. Там больше возможностей, лучшее оборудование, – не отступал Айдар, перекрывая своими децибелами насыщенный громовыми нотками бас врача.

– Квалифицированную помощь он уже получил! – ещё больше взорвался доктор, сжимая здоровенные кулаки и недобро смотря на Карамышева. Богатенький упырь, упивающийся своей властью и возможностями, посмевший усомниться в его опыте и квалификации. – Теперь ему требуется покой, а дорога и тряска всё усложнят! Откроется кровотечение, разовьётся воспаление!

– Когда я смогу его забрать? – сдался Карамышев, недовольно испепеляя взглядом зарвавшегося мужика. Так с ним не разговаривали давно, лет двадцать пять точно. Захотелось дать в табло за наглость, но в словах хирурга был резон. Рисковать сыном Айдар не решился.

– Через две недели, не раньше, – буркнул врач, ослабив оборону, видя разумные эмоции в лице оппонента. – Уход будет не хуже, чем с столице. Ваша задача – оградить Тимура от волнительных ситуаций. Больше позитива, отдых, приятные эмоции, – добавил, рассмотрев за плечом Айдара Карину, и улыбнулся. – Любовь – самое лучшее лекарство.

Карамышев проследил за взглядом хирурга, развернулся и тоже улыбнулся. Как он мог сомневаться в этой девочке, считать её недостойной своего сына. Ну да. Не татарка, более того не той веры, но настолько сильная внутри, что вызывала уважение. Деньги, положение – пустое. Из них получится замечательная пара. Они подарят ему потрясающих внуков, сильных, породистых, настоящих Карамышевых.

– Тебе нужно поесть и отдохнуть, – обратился к девушке Айдар. – Предлагаю сходить в ресторан.

На выходе из больницы они столкнулись с толпой репортёров. Благодаря охране в стены здания просочиться никто не смог, но, как только на крыльце появились участники трагедии, волна колких вопросов посыпалась со всех сторон.

– Ильнар, назначь конференцию на завтра, – распорядился Айдар, подталкивая Карину к машине. – Чем быстрее ответим на их вопросы, тем быстрее они отстанут.

В салоне он сжал похолодевшую ладошку Рины, одобрительно кивнул и откинулся на спинку сидения. Как он устал. Всё бежит, бежит, бежит куда-то. Нет времени остановиться, вспомнить, проанализировать, спокойно осмотреться по сторонам, зацепиться за что-то более важное, заметить боль Венеры, которую он причинял ей всю жизнь своим безразличием, нежеланием впустить в своё сердце. Полюбить он её уже не сможет, но дать защиту, уважение, отблагодарить за материнство, подаренное его ребёнку.

– Приехали, Айдар Тахирович, – вырвал мужчину из раздумий водитель.

В плотном кольце охраны они зашли в ресторан, заполненный немногочисленными посетителями, заняли дальний стол у окна и сделали заказ.

– Ильнар проработает ответы на возможные вопросы, их придётся выучить, – начал инструктаж Айдар. – От тебя зависит, как скоро они удовлетворят любопытство и переключатся на свежие новости.

– Долго обычно журналисты мусолят такие истории? – спросила Карина, надеясь услышать успокаивающий ответ.

– Скандал в богатом семействе, с убийствами, извращёнными наклонностями опекуна, ранением наследника империи Карамышева… Они выжмут всё до капли, разворошат грязное бельё, подкорректируют информацию для большей заинтересованности публики, – загибал пальцы Айдар, внимательно наблюдая за девушкой. – Есть у меня идея, как переключить их внимание с этого дерьма. Заяви о скорейшей свадьбе, допустим, через месяц. Разовьём бурную деятельность с подготовкой, заказ платья, фотосессия, популярные певцы. Попробуем заткнуть им рты приятной новостью. Завидный жених, наследник миллиардов, женится на принцессе Лемоховской империи, нашедшейся после года поисков. Чудесное возвращение, закончившееся прекрасной сказкой. Народ любит любовные истории со счастливым концом.

Карина согласно кивала головой и обдумывала, как помягче сообщить Светлане с Ильёй о последних событиях, чтобы сильно не волновать беременную женщину.

Глава 41

Я стою в белом платье из тончайшего кружева с длинным шлейфом и умопомрачительным ценником, ставшем очередной сплетней в жёлтой прессе. На моей шее бриллианты, купленные на аукционе, стоимостью дороже, чем частный остров на Багамах, а над моим образом поработал визажист, прилетевший из Франции.

Айдар сделал всё, чтобы отвлечь прессу от скандала, связанного с Волковыми. Дизайнер с мировой известностью, организатор свадеб, работающий только со звёздами, украшения, доставленные отдельным рейсом на частном самолёте. Всё самое дорогое, кричащее, скандальное. Всё для того, чтобы подготовка к свадьбе не сходила с языка.

Он всё взял на себя. Окончательную чистку в компании, разборки с прессой и общение со следователем. Моё дело прикрыли с формулировкой «самооборона», а заведённое на Артура спустили в архив после того, как у него остановилось сердце. Как Айдар и обещал.

Раньше мне хотелось увидеть их мучения, жадно втянуть ноздрями страх, ощутить тепло ядовитой крови на своих руках, а сейчас я даже рада, что Волковы ушли так быстро, практически тихо. Месть, злость, обида? Они ушли ровно в тот момент, когда я увидела Тима на ковре, без движения, в крови и с раздирающими душу хрипами. Осталось только одно. Уничтожить. Спасти. Защитить. А Волковы? Пусть горят в языках адского пламени.

– Согласны ли Вы, Лемохова Карина Марковна, взять Карамышева Тимура Айдаровича в законные мужья?

И так далее… и так далее…

– Согласна.

Смотрю в его глаза, пылающие в предвкушении, и не замечаю бледности, погрузившись полностью в темноту. Зал ломится от важных гостей, упакованных в дорогие обёртки, выездная регистраторша светится от счастья, как будто женятся на ней, по мраморным стенам ползут шепотки, путаясь в прозрачных тканях, а я не вижу никого, только его, моё сердце, мою душу, мою жизнь.

– Согласны ли Вы, Карамышев Тимур Айдарович, взять Лемохову Карину Марковну в законные жёны?

– Согласен, – читаю по губам, потому что в ушах гул, словно огромную ракушку прижала к голове, словно нырнула на глубину, отгораживающую нас от беспокойного мира.

Он надевает мне кольцо, я, на ощупь, ему, вспышки фотокамер, «объявляю вас мужем и женой», нестройные поздравления, перерастающие в волну неконтролируемого шума, и самое главное… наш первый поцелуй… Не первый вообще, а первый в законном браке.

Тим подтягивает меня за талию, склоняется, окутывая дыханием, нежно касается губ, пробует на вкус и срывается, не обращая внимания на окружающих. Где-то на периферии сознания начинают считать, следуя каким-то русским традициям, регистратор звонко поздравляет нас, и звучит коронная фраза:

– Какие, блядь, Лемоховы-Карамышевы?! – ревёт свёкор, и в зале наступает шелестящая тишина.

Мы не говорили Айдару Тахировичу, что решили взять двойную фамилию, причём предложил этот вариант Тимур. Я очень переживала, что Лемоховы канут в лету, оставив после себя одни воспоминания, и Тим решил всё за нас. Карина Лемохова-Карамышева. Сложно, непривычно, но… когда мы выбирали лёгкий путь?

Мама Света испуганно хватается за живот, с беспокойством глядя на Илью, сжавшего кулаки, набычившегося в позе защитника, готового броситься с рёвом на обидчика, посмевшего потревожить покой его женщины и приёмной дочери.

– Так красиво звучит, Айдар, – рассекает тишину спокойный голос Светланы, и, тронув мужа за руку, она подходит к разъярённому быку, выпускающему дым через ноздри, касается его предплечья в успокаивающем жесте и растягивает губы в доброй, открытой улыбке, на которую невозможно не ответить. – А детки пойдут. Сразу будет понятно, что в крови не вода течёт, что там гены ого-го, всем на зависть, что лучше не связываться с Лемоховыми-Карамышевыми.

С лица Айдара стекает гнев, глубокая морщина между густыми бровями разглаживается, сжатые губы расслабляются, и только ноздри ещё нервно трепыхаются, но уже без пара, без искр.

– Пусть так, – похлопывает здоровой лапой по белой ладошке Светы. – Пусть так, но имена внукам дадите татарские!

Все расслабленно выдыхают, постепенно наращивая шум, переходят в соседний зал с множеством столов, расставленных в шахматном порядке. Звон бокалов, затворы камер, глупые конкурсы, живое выступление знаменитых певцов. Всё проходит мимо нас, задев вскользь по касательной, не затянув в бурные воды праздника. Не нужен мне праздник, вся эта показушность, улыбки на камеры, прилюдные поцелуи по команде «горько», которые мы должны дарить друг другу за закрытыми дверями.

Ловлю тихий стон мужа, приглядываюсь. Так и есть. Бледность переросла в прозрачность, действие обезболивающих закончилось, капельки пота над верхней губой. Вся эта спешка со свадьбой не дала времени Тимуру полностью восстановиться, но он старается, держится, пытается улыбаться и говорить.

– Пора молодых проводить в семейную жизнь, – Айдар замечает мой обеспокоенный взгляд и действует по ранее обговорённому сценарию.

Нас выпроваживают из общего зала, и мы попадаем в руки врача, дежурившего всё это время неподалёку. Он проводит необходимые манипуляции, делает укол, меряет давление.

– Тимуру Айдаровичу требуется отдых, – безапелляционно заявляет Мирон, убирая шприц и пустую ампулу в чемоданчик. – Здоровый сон, и он будет как огурчик.

– Прости, малыш, что такая дерьмовая брачная ночь у нас, – из последних сил шепчет Тимур, борясь с давящим сном, усиленным препаратами.

– Она рядом с тобой, а значит лучшая, – успокаиваю его, помогая избавиться от одежды.

Когда Тим засыпает, стягиваю с себя тонкие кружева, залезаю к нему под одеяло, прижимаюсь к расслабленному телу и закидываю ногу на бедро, ощущая чувствительной кожей, что не все части расслабились во сне. Всё у нас будет. И лучшая брачная ночь, которую мы так долго ждали, и медовый месяц, который нам так необходим, и счастливое будущее, которое нам задолжала судьба.

Глава 42

Тимур проснулся среди ночи и с удовлетворением почувствовал прильнувшее к себе тёплое тело Карины. Жена. Наконец. После столького пережитого дерьма они вместе. Теперь ничто не сможет их разлучить. Тимур прижимал к себе Рину и жадно вдыхал её аромат. Всё было хорошо. Враги повержены, любимая рядом. Одно омрачало полное счастье. Тимур никак не мог оклематься после ранения. Месяц прошёл, должно уже всё зажить, как на собаке, но боль под лопаткой ещё достаёт, особенно при резком движении, слабость выматывает, болезненная пульсация в голове не отпускает.

Мирон убеждал, что это нормальное состояние с такими повреждениями и кровопотерей, что прошло слишком мало времени, что для полного восстановления нужно три-четыре месяца. Тимур всё понимал, но ему нужно было сейчас. У него сегодня была свадьба, он сегодня должен был сделать Рину своей, показать ей лучшую сторону близости, избавить окончательно от страха и последствий насилия. А что он? Сломался на самом интересном месте, уснул, как будто ему семьдесят лет. Стыдно перед женой, а она такая тихая, понятливая, нежная. Лежит рядом, доверчиво жмётся к нему.

Тим провёл пятернёй по тонкой спине, просчитал костяшками каждый позвонок, зарылся в волосы и его повело. Член нетерпеливо дёрнулся в трусах, яйца сжались в тугой комок, а тёплый выдох в области плеча не дал шансов остановиться. И не важно, что любимая ещё спит, проснётся на самом интересном и присоединится.

Тимур перекатил Рину на спину, провёл влажную дорожку языком по шее, лизнул сосок, засосал его в рот, карябая слегка зубами, спустился к животу, обвёл выемку пупка, раздвинул ножки и мазнул по горячим складочкам. Карина выгнулась, застонала, повела бёдрами навстречу ласкам, сладко выныривая из сна.

Тим не останавливался, лизал, всасывал, покусывал, бил точечно кончиком языка, удерживая одной рукой подёргивающиеся бёдра, а пальцами другой катал по кругу у входа во влагалище, ныряя быстрыми движениями внутрь и выныривая наружу.

Карина стонала в полную мощь, стискивала груди, теребила соски и изнывала в нетерпении. И если раньше она ждала от таких ласк взрыва, то сейчас Рина боялось его, боялась, что всё снова на её оргазме кончится.

– Если ты остановишься, я подам на развод, Тимур, – рыкнула Карина, разлетаясь на части и цепляясь в его волосы.

– Не остановлюсь, – пошло облизал блестящие от смазки губы. – Никогда не остановлюсь.

Подтянулся наверх, накрыл её собой и обрушился с голодным поцелуем на губы, одновременно входя на всю длину. Рина была до умопомрачения узкой, мягкой и влажной, сносящей своей бархатистостью оставшиеся капли разума. Глаза сдавило темнотой, разряды забегали по крови, облизывая позвонки, сползая по копчику вниз, простреливая мошонку мелкими покалываниями. Он знал, что в Рине будет охрененно, но не представлял, что так. Это как погружение на глубину, неконтролируемое схлопывание лёгких, шустрые пузырьки, прорывающиеся в мозг, и всё, что нужно, – сделать глубокий вдох и потеряться в толще воды.

Карина ощутила небольшую боль, которая стремительно перерастала в тепло, нагнетала давление и заполняла каждую клеточку организма. С каждым толчком горячие волны пробивали броню, накатывали, затапливали, смывали прошлое, зарождали новое, и это новое пыталось вырваться, охватить всё пространство, разметать её частицы во вселенной.

Она расслабилась, отпустила себя и взорвалась от обрушившегося оргазма, словно небо упало на землю, оставляя под собой размякшую, сырую тряпочку. Тим догнал её следом, с болью изливаясь и шипя, как от кипятка, пролившегося на плоть.

– Люблю тебя, Карина. Больше жизни люблю, – шептал, беспорядочно целуя расслабленное лицо. – Такая сладкая, горячая, нежная. Самое лучшее, что могло случиться в моей жизни.

Рина не могла выдавить и слова, сил осталось только блаженно улыбнуться, прильнуть к любимому и закрыть глаза. Она обязательно скажет ему завтра, и как любит, и как ей было хорошо, и как он дорог ей, дороже всего на свете.

А утром Тимур снова разбудил её ласками и любил неторопливо, тягуче и нежно. Рина плавилась, сгорала, снова плавилась и пульсировала в его руках. Сердце, как сумасшедшее, билось, пыталось выпрыгнуть через глотку, падало вниз живота и сплеталось ударами с его – большим и мужским.

– Дай мне пару месяцев, и я устрою тебе самое лучшее свадебное путешествие. Обещаю, – шумно дыша, произнёс Тимур.

– Я тебе верю, – тихо проговорила Карина, гладя мужа по груди и стараясь успокоить его взбесившееся дыхание.

Ближе к обеду молодые выбрались из постели, поели и поехали домой, обсуждая ремонт и переделки в квартире. В свой дом Карина возвращаться не захотела, слишком много горя перенесли его стены, слишком много впитали боли. Там всё напоминало о маме и жизни с Волковыми. У Тимура было спокойнее и роднее, а семейный уют и тепло они создадут, поменяв обшивку и мебель.

Попав домой, закрыв входную дверь, супруги Лемоховы-Карамышевы пропали на две недели для всех. Доставка еды, пара звонков родителям – всё, что ещё слабо соединяло их с окружающими. Им не нужен был никто. Для них существовали только они. Тимур ввёл Карину в мир секса, продемонстрировав, насколько это приятно, разбудив в жене жадность, раскрыв её для себя, а Рина с удовольствием раскрывалась, жадно впитывала новые ощущения, убитые когда-то двумя уродами. О них она вспомнила только раз, стоя под душем и глотая солёные слёзы. Столько времени она лелеяла свою боль, столько скручивалась в панцире, столько бинтовала повреждения вместо того, чтобы их лечить.

Эпилог

Выстрел, второй, третий. Жму плавно на курок, с удовольствием сжимая нагревшуюся от ладоней рукоять Бердыша. Перевожу короткий ствол на мишень слева, прицеливаюсь и равномерно пробиваю центральный круг крест на крест. Голова опустошается от мыслей, сознание плывёт в след пущенным пулям, касается разлинованного листа, облизывает его и возвращается обратно, уравновешивая и возвращая на землю.

Каждый раз сбегаю сюда, когда гормоны бунтуют и настроение начинает отскакивать от родных, болезненно задевая. Специфический запах раскалённого железа, точечная отдача, глухие хлопки, сглаженные толстыми наушниками, успокаивают получше симфонической музыки, релаксного шума воды и нежного массажа мужа.

Двадцать минут уединения, и я выбираюсь из подвала, довольно поглаживая живот. Ещё месяц назад могла проводить в тире до часа, но сейчас не выдерживает поясница, отекают ноги и кружится голова.

– Карина, любимая, ну что ты бегаешь в подвал? Две недели до родов, а ты оружие из рук не выпускаешь. Пожалей малыша. Он выстрелы слышит чаще, чем голос отца, – делано возмущается Тимур, обхватывая за расплывшуюся талию и прижимая к себе.

Первую годовщину нашей свадьбы мы встречали в родильном отделении, рожая нашего первенца. Ринат так спешил появиться на свет, что меня еле успели довезти до больницы, а мама Света прилетела с Ильёй и восьмимесячной Тонькой.

Как думаете, кто тогда плакал, лапая стекло бокса? Карамышев Айдар Тахирович, крепкий мужик, жёсткий бизнесмен, суровый татарин с железными яйцами. Он громко хлюпал носом, размазывал слёзы кулаком, не замечая ошарашенные взгляды охраны и медперсонала. Здоровые телохранители, привыкшие прикрывать своими телами босса, несколько дней ходили, подавленные увиденным, боялись смотреть в глаза и переговаривались шёпотом.

Сколько я ругалась со свёкром, просила не баловать Ринатика, дать расти ему самостоятельным, всё без толку. В первые месяцы доходило до маразма. Мало того, что мы не могли вырвать ребёнка из рук деда днём, так он умудрялся пробраться в детскую ночью, когда тот начинал кряхтеть и копошиться. Можно было списать на старческий маразм, но не в пятьдесят один год. Пришлось смириться с его одержимостью внуком, окончательно переехать в отчий дом и позволить целовать в попу будущего джигита.

Через полтора года мы поехали за Асланом в то же отделение и к тому же врачу – маме Свете. Она всю беременность ругала Тимура, переживая за меня, за обострённый токсикоз, за постоянную слабость и головокружение.

– Не мог подождать пару лет, дать восстановиться организму? – выговаривала ему каждый раз, как я сваливалась с низким давлением и головной болью.

Тимур краснел, смущался, стыдился, опускал глаза, а потом лежал со мной, гладил по спине, рукам, голове и просил прощения. Дурачок. Я счастлива была, нося второго сына, и с нетерпением ждала его появления на свет. Мама Света не отходила от меня в родовой восемнадцать часов, пока не приняла в свои руки маленький, сморщенный, горластый комочек. Аслан дался мне тяжело, а Тим так перенервничал, что боялся дотрагиваться до меня без презерватива целый год.

Свёкор же с рождением второго внука полностью вышел из бизнеса, передав дела сыну, и посвятил себя воспитанию мальчишек. Баловал их до двух лет, но после включил Карамышевскую твёрдость, делая из них настоящих мужиков.

Часто наблюдала с балкона за их пробежкой во дворе, и материнское сердце просило дочку. Через пять лет семейной жизни мама Света опять принимала роды. Малыш до конца отказывался показывать пол, и мы искренне верили, что родится девочка.

– Богатырь, – довольно воскликнула Света, держа карапуза за ножки вниз головой.

Расиф родился крупненьким – пять сто, пятьдесят шесть сантиметров. Теперь плакал Тимур, рассматривая этого щекана и не веря, что такой гигантер смог вылезти из меня. Расиф во всём был максималист. Если ел, то как пылесос, вытягивая молоко под чистую, если плакал, то слышал весь коттеджный посёлок, несмотря на приличную удалённость друг от друга, если шкодничал, то разрушения были грандиозными, за что он часто торчал в кабинете деда для профилактических бесед.

К трём годам он резко повзрослел, стал спокойнее, серьёзнее, научился распределять силу в играх с братьями и сверстниками, взял смешное шефство над старшими братьями и младшей Бороновой. Такое поведение вызывало общую улыбку и гордость взрослых Карамышевых, особенно деда. «Настоящий мужик! Наша порода, Карамышевская!» – любил повторять свёкор, ударяя кулаком по столу.

Знаете, как тяжело находиться круглые сутки в окружении сильных мужчин, и больших, и маленьких. Венера периодически пропадала в своей оранжерее, где могла побыть немного независимой, а я стала прятаться в тире, где ещё могу почувствовать себя сильной. Поначалу нас вылавливали из уединения и возвращали в мужской балаган, но потом смирились, дав чуть-чуть личной свободы.

– К завтрашнему празднованию всё готово, малыш, – отчитывается Тимур, массируя мне затёкшую спину. – В шесть утра приедут украшать первый этаж, в девять привезут сладости детям и много мяса взрослым. На одной стене повесят растяжку с поздравлением Рината, на другой – с годовщиной свадьбы.

– Десять лет, Тимур, – прижимаюсь щекой к его руке и зажмуриваю от удовольствия глаза. – Кажется, что только вчера ты подошёл ко мне в ночном клубе, нагло прижался своим стояком, пытаясь соблазнить.

– Как увидел тебя танцующую, так член забыл, что такое свободное падение. Вся жизнь с тобой, как в первый раз. Люблю тебя, Каринка.

Хочу сказать то же, но звонкий хлопок врезается в наш тихий интим, и под нами становится сыро. Мы с минуту смотрим друг на друга испуганными глазами, а затем подрываемся и собираемся в роддом. За предыдущих три раза выработался чёткий алгоритм действий. Я одеваюсь, Тим звонит Светлане, Айдар, услышав наши панические передвижения, набирает водителя. Через пятнадцать минут я трясусь на заднем сиденье в объятиях самого лучшего мужчины в мире, отца моих детей, моего мужа.

Я не сказала самого главного. Девочки у нас не получаются, слишком сильные у Карамышевых мужские головастики. А ещё – Сабит станет нашим подарком на годовщину, как и его брат – Ринат.

Бонус Солнечная девочка

Глава 1

Я смотрел через заляпанное мной же стекло в слишком светлый бокс для новорождённых и не мог сдержать слёз. Двадцать девять лет назад я так же стоял за стеклом, смотрел на слабенького, недоношенного сына и ненавидел весь мир. Сутки! Я опоздал всего на какие-то грёбаные сутки!

Как наяву, перед глазами наша первая встреча. Сын дипломата, вернувшийся полтора года назад из армии и дорвавшийся до сытой, свободной жизни, и она – солнечная девочка, поступившая каким-то чудом в институт, набитый под завязку золотыми отпрысками.

– Кто это? – оттянул за волосы Маринку, висевшую на мне и предлагающую завалиться в ресторан, а после к ней домой, продолжить разлагаться.

– Эта? – обернулась к крыльцу, прослеживая за моим взглядом. – А, ерунда. Детдомовская дурочка. Олька – сиротка. Прошла по какому-то конкурсу «Дай шанс нищебродам». Не обращай на эту серую мышь внимания. К следующему году пойдёт подъезды пидорить, здесь не удержится.

Олька была совсем не серая мышь. Маленькая, хрупкая, с острыми плечиками и тонкими ножками. Ртутные, прозрачные глаза на пол-лица, заволочённые мечтательной пеленой, и светлые волосы, отдающие лёгкой рыжиной, в которых искрилось солнце. Я завис на светящемся нимбе над головой, забыв, что Маринка трётся об меня, и очнулся только от наглых пальцев, сдавливающих дубину в паху.

– Ого. Да тебе невтерпёж, красавчик, – растянулась в блядской улыбке Маринка, сжимая добро сильнее и потирая вверх-вниз. – Можем отложить ресторан и сразу ко мне. Разрешаю делать со мной всё, что захочешь.

А хотел ли я что-нибудь с ней делать? При взгляде на удаляющийся, стройный силуэт в простом, хэбэшном цветастом платье, оплетающем на ветру длинные, тонкие ножки, член снова дёрнулся и как будто потянулся следом за солнечной девочкой, не спеша идущей в сторону остановки.

– Ресторан отменяется, – сбросил Маринкины руки с себя. – Поездка к тебе тоже. У меня дела.

Ноги сами потащили в сторону ушедшей Оли, но догнать её я не успел. Автобус весело повилял задом, скрываясь за углом и увозя от меня кусочек солнца. Сколько так простоял? Сентябрьская пыль уже осела, подъехал следующий автобус, какая-то бабулька ткнула меня огромной сумкой, а я всё продолжал стоять, надеясь, наверное, что девочка вернётся.

Утром ждал её у входа, проведя бессонную ночь и поработав кулаком в душе. Что меня так зацепило? Всегда привлекали бабы типа Маринки – наглые, развратные, с пышными формами в нужных местах и с отсутствием комплексов. Все расстановки сразу – мы развлекаемся, доставляем друг другу удовольствие, проводим весело время без каких-либо обязательств. А тут… Скромная мышка, не траханная ещё, наверное, со скромными окружностями и обозом девичьих проблем. На хера мне такая, когда я только вошёл во вкус разгульной, свободной жизни. Таких не трахают просто так, на таких женятся. Правда, не моего поля ягода. Такие, как я, женятся ближе к тридцатнику по указке родителей на такой, как Маринка. И неважно, что она проблядушка, по молодости можно всё, главное, чтобы в подоле не принесла, а вот отец – министр сельского хозяйства, никогда не видевший села и земли, это да… Это Карамышевым подходит.

Солнечная девочка появилась за пять минут до первой пары, торопливо перебирая ножками и таща огромную сумку, перекинутую через плечо. Красное, замыленное лицо, растрёпанные волосы, неестественно перегнутая спина, готовая вот-вот переломиться в позвоночнике от тяжести ноши. Не думая, подбежал к ней, стянул с неё ремень сумки и перебросил поклажу себе на плечо.

– Айдар Карамышев, студент второго курса журналистики, – представился ей, перебивая испуганный взгляд ртутных глаз. – Стройку обнесла? Полную сумку кирпичей наложила?

Оля замерла с поднятой в воздух рукой, пооткрывала, как золотая рыбка, пухлый ротик, похлопала густыми ресницами, обдумывая мой бред, и засмеялась так открыто, естественно, без ужимок, а меня накрыло, смотрел, как придурок на неё, и улыбался. Чего улыбался? Точно мозги на мышку потекли.

– Там книги, – выдавила, отсмеявшись. – Их нужно в библиотеку сдать и новые взять.

В этот день на пары мы не попали. Посетили библиотеку, пропахшую старой бумагой и газетами, погуляли по парку, где я рискнул взять её за руку, которая утонула в моей лапище, зашли в чебуречную. Оля отказывалась от посещения заведения для рабочих, но я пёр, как танк, подхватив её за талию и затащив в злачное место.

Аромат сочных чебуреков опьянял, накапливал слюну, или пьян я был от её фарфоровой кожи, покрытой рыжими россыпями веснушек. Знаете, только там я понял, что самое сексуальное в девушке. Она так жадно впивалась зубками в сочащееся бульоном, хрустящее тесто, так восхищалась неизведанным вкусом, что у меня опять встал член, налившись до боли кровью.

По её подбородку потекла масляная дорожка, и я, абсолютно потерявшись в реальности, протянул руку и размазал, задевая нижнюю губу. Пальцы прошило электрическим разрядом, пронеслось по венам вверх, отдавая в центр груди. Оля замерла, как и я. Мы стояли, разделённые маленьким, круглым столом на высокой ножке, смотрели друг на друга томительные минуты, и я видел, как у неё пульсирует зрачок, затягивая серую радужку.

Не понимаю, как сдержался и не протащил её через стол, схватив за волосы. Держался из последних сил, боясь напугать, сжимал кулаки и рвано дышал. Мир сузился до размеров её глаз, блестящих от захватившего чувства, непонятного ещё ей, но такого тёплого. Ты поймёшь, малышка, как только я тебя поцелую. Обещаю.

А потом мы гуляли по вечерней Москве, держась за руки, боясь громко дышать и спугнуть нашу собственную тишину. Я нёс сумку, набитую книгами, не чувствуя веса, случайно касался её тоненькой спины, наклонялся ближе к ушку, шепча комплименты, вдыхал запах ромашки от золотистых волос и мечтал… Мечтал коснуться розовых губ, оттянуть нижнюю, нырнуть языком под верхнюю, которая оказалась чуть толще. Я многое мечтал с ней сделать, пока мы перемещались от одного освещённого фонарями круга к другому, пока терялись от прохожих в темноте дворов, пока она так доверчиво вложила свою ладошку в мою лапищу. И, наверное, лучше этого момента был только секс, случившийся позже.

Я проводил Олю до дверей квартиры, но тут она напряглась, вытянула руку и схватила за лямку сумки, пытаясь снять с моего плеча.

– Дальше я сама, – опустила глаза и густо покраснела.

– Она тяжёлая. Я донесу, – упёрся, цепляясь в ношу.

– Айдар, не стоит. Там соседи… Начнут гадости говорить…

Мы, наверное, так и препирались бы, но открылась дверь, из неё вывалился невменяемый синяк, а в ноздри проник кислый запах немытого тела и перегара. Ольга сжалась ещё сильнее, втянула в плечи голову и вклеилась в стену.

– О! Олька – детдомовская блядь! Клиента привела?! – завопил вывалившийся мудак.

Кулак сам влетел в его челюсть, а затем методично наносил удар за ударом, кроша лицо в фарш. Мешок дерьма уже упал, а я продолжал охаживать его ногами, не слыша пьяного визга из грязного коридора, не чувствуя коротких ноготков, впивающихся в предплечье.

– Ещё раз откроешь свой поганый рот, сука, убью на хер! – пинал бездыханное тело, брызгая слюной. Как посмел этот урод оскорбить мою солнечную девочку? Она самая чистая, самая невинная, самая нежная.

– Айдар, пожалуйста, перестань! Хватит! Ты убьёшь его! – донеслось сквозь вату гнева, и я оторвался от своей жертвы. Ртутные глаза смотрели на меня с испугом, а рот исказился в истерике.

– Всё хорошо, Оль, – поспешил успокоить, когда девочка отшатнулась от меня. – Всё хорошо. Я не обижу тебя. Верь мне.

Глава 2

Вы когда-нибудь видели, что за жильё дают выходцам из детского дома? Сказать, что я охренел, ничего не сказать. Ободранная коммуналка на четыре комнаты, в которой три из них занимают разложившиеся личности. Переступая через лужи непонятной субстанции, дёргаясь от взрывного смеха и ругани за закрытыми дверьми, мы продвигались по длинному коридору в самый конец, где выдали положенные метры Ольге.

Оля никак не могла попасть трясущими руками в замочную скважину, поэтому пришлось отобрать у неё ключи и сделать всё самому. Картину, представшую перед глазами, не скрашивала даже чистота. Непонятного цвета обои, местами потёртые и ободранные, перекошенный шкаф, потерявший где-то одну ножку и державшийся на стопке книг, раскладушка с тонким покрывалом вместо матраса и одинокая лампочка без абажура, свисающая с потолка.

– Вот здесь я живу, – развела руками Оля, заметив моё замешательство. – Ты не думай, я не собираюсь в таких условиях существовать. С понедельника выхожу в магазин через два дома, буду по вечерам мыть полы. Зарплата небольшая, но через несколько месяцев смогу потихоньку начать делать ремонт.

Она с таким пылом делилась своими планами, что, отключив звук, можно было представить, как Оля признаётся мне в любви. Щёчки покраснели, глазки заблестели, а губки быстро двигались, перебивая дыхание. Коснулся пальцем губ, и они замерли, изогнувшись в плавную букву «О». Безумно захотелось наброситься на них, всосать, завалить Олю на облупившийся паркет, содрать застиранное платье, в котором она ходит второй день подряд, сдёрнуть трусики и ворваться, наконец, в узкое лоно. А потом двигаться, двигаться, двигаться, пока не посыплются звёзды… Но не сейчас… Сейчас нельзя… Сначала приручить, влюбить, а затем нежно взять и никогда не отпускать.

– У тебя руки разбиты, – шепнула, разглядывая кулаки. – Нужно промыть раны. Подожди. Я сейчас.

Ольга выскочила за дверь и вернулась через пару минут с тазиком, наполненным водой, и с пузырьком йода в зубах.

– Садись, – кивнула на раскладушку, а сама села на пол рядом, расположившись лицом напротив паха, болезненно пульсирующего от возбуждения.

Пока Оля промывала и смазывала раны, я представлял, как она расстёгивает ширинку, преданно заглядывая в глаза, проводит прохладной ладошкой по раскалённому члену, облизывается и касается язычком изнывающей головки, проходит им по всей длине, скользит по набухшим венам и накрывает губами, насаживаясь сладким ротиком на него.

Закончив с обработкой, Оля поила меня самым отвратительным и самым прекрасным из её рук чаем, кормила пряниками, которые я на дух не переваривал, но, глядя ей в глаза, съел целый пакет, рассказывала о своей жизни в детском доме. Оказывается, до двенадцати лет она жила в благополучной семье, где её любили и баловали. Родителей она потеряла под колёсами грузовика, когда те переходили дорогу. Подвыпивший водитель выскочил на переход, подмяв четырьмя тоннами отца и протащив на бампере с километр маму. Других родственников не оказалось, и маленькая девочка оказалась круглой сиротой.

В отличие от неё, я был сиротой при живых родителях. Отец всё моё детство проработал в консульстве Ирана, а мать создавала ему уют, оставив сына, то есть меня, под присмотром строгой, вечно орущей на всех бабки. Бабка Азира умерла четыре года назад, и родичам пришлось вернуться. Лучше бы не возвращались. Меня сразу взяли в оборот, решив додать всего, что недодали за время отсутствия. Мама принялась активно окружать удушливой любовью, а отец вцепился в глотку в воспитательных целях.

Вечером солнечная девочка проводила меня до двери, я неуклюже мазнул её по щеке, а утром ждал у подъезда, чтобы проводить до института. С этого дня мы стали встречаться каждый день, расставаясь только на пары, её дерьмовую работу и на ночь. Я стал заполнять её комнату недостающей мебелью, споря до крика с её упрямыми отговорками, и уже через месяц помещение стало походить на жилое. Покупку нового дивана отметили на нём же.

Оля дрожала, когда я снимал с неё платье, жадно целуя губы, шею и скользя ниже к аккуратной груди. Какие сладкие у неё были соски, так перекатывались на языке, что меня трясло от возбуждения. А когда я спустился к сосредоточию женственности, стянул простые, хлопчатобумажные трусики, зарылся в нежные складочки и опьянел от её запаха, от её одуряющего вкуса, от её невинности, стеснительно подрагивающей на моём языке. Никогда раньше не делал этого, а тут накрыло, да так, что не мог остановиться.

Оленька стонала, выгибалась, то пыталась сжать ноги, то расставляла их широко, а потом забилась в оргазме, поскуливая и царапая мне шею. Меня выворачивало от нетерпения оказаться в ней, сдавливало яйца, когда водил головкой по влажной киске, скручивало, когда не спеша проникал внутрь, колбасило, когда резко подался вперёд и заполнил собой полностью.

Оля только ойкнула, напряглась, закусила зубками губу и закрыла глаза, потихоньку расслабляясь. А дальше я оказался в раю, скользя в убийственной тесноте, сжимающей до томительной боли, выплёскивая своё семя, рыча и метя свою женщину.

Ночь я провёл у неё, а затем следующую ночь, а за ней ещё и ещё. Через месяц Ольку затошнило, пропал аппетит, а тест показал две полоски. Я настолько растворился в ней, что совсем забыл о предохранении, привыкнув оставлять эти проблемы на решение предыдущих баб. Но те были просвещённые, а Оля совсем неопытная, неискушённая.

Что я испытал тогда? Страх. Второй курс, полная материальная зависимость от отца, всего двадцать один год. Что делать? Как из этого выбираться? Ну зачем мне такая обуза и так не вовремя? Ладно лет через пять-шесть, когда будет хорошая работа по блату, своё жильё отдельное, появится желание делиться с женой, с ребёнком. Но сейчас…

Я даже решил уговорить Олю на аборт, пока врач не сказал страшную вещь. Возможное бесплодие после прерывания из-за конфликта резус-фактора. Оленька смотрела на меня своими оленьими глазами, сдерживала слёзы, вгрызалась в костяшку указательного пальца и ждала… Я не смог поднять неприятную тему, обнял, вдавил в себя и прошептал:

– Нам нужно пожениться. У малыша должна быть полная семья.

Глава 3

– Ты совсем охренел?! Какое жениться?! Она никто, сиротка из детдома, нищенка с помойки! Она даже не татарка! – орал отец, побагровев и дыша, словно паровоз. – Отправь на аборт и выброси за пределы города, чтобы эта подстилка больше не смела появляться на глаза!

– Она не подстилка, и аборт мы делать не будем! – крикнул в ответ, показывая отцу, что не только он умеет плеваться огнём, что я тоже Карамышев, а не жопа с языком. – Я женюсь на ней, даже если тебя это не устраивает!

– Пойдёшь против моей воли?! – взорвался, задыхаясь. – Не боишься остаться на улице?!

Такой поворот я предполагал, поэтому пробил возможность ночной подработки. Времена были непростые, но друзья обещали помочь. Сейчас стало модно работать вышибалой в ночных клубах, возникающих в промышленных зонах. Деньги не очень большие, но на продукты, одежду и ремонт в комнатушке хватит. С тех пор как я практически перебрался в коммуналку, соседи присмирели, предпочитая бухать у друзей-собутыльников, а не тащить эту грязь в дом. Так что ничего, прорвёмся.

– Не боюсь, – процедил сквозь зубы и пошёл собирать оставшиеся вещи.

– Айдарчик, мальчик мой, послушай папу, – висла мама на руках, рыдая в голос. – Ну зачем тебе так рано вешать на себя обязательства? Папа прав. Не ломай себе жизнь. Ты же пропадёшь.

– Не пропаду, мам. Всё будет хорошо. Я справлюсь.

Чмокнул её в макушку, отодрал от рубашки и вышел в новую, взрослую жизнь, громко хлопнув дверью. Отец сдержал слово, отлучив меня от семьи. Матери не разрешил со мной общаться, перекрыл оплату института, поменял замки на моей бывшей квартире.

Началось выживание, а для меня, привыкшего к роскоши и нескончаемому потоку денег, серьёзное испытание. Олю пришлось отлучить от швабры и грязного ведра в магазине, так как чувствовала она себя плохо, а на девятой неделе вообще легла в больницу с угрозой выкидыша. Кажется, она стала ещё худее, бледнее и прозрачнее. Из-за тёмных кругов глаза казались на пол-лица, об ключицы можно было порезаться, ножки стали тоньше моих рук, а нескончаемая тошнота вытягивала последние силы. Но она всё равно улыбалась, увидев меня, и преданно прижималась, как будто я являюсь её центром вселенной.

Уставал до чёртиков. Днём институт, подготовка к зачётам между парами, после – забежать в больницу, привезти чего-нибудь вкусненького и обнять Оленьку, пару часов сна перед работой, а ночью выбивание дури из зажравшихся клиентов, потерявшихся в деньгах, алкоголе и наркоте.

Говорят, что быт и трудности разрушают любовь, охлаждают страсть, притупляют чувства. Хрень полная. Если они есть – их ничего не разрушит. Выходя из палаты после живительного глотка её губ, у меня открывалось второе дыхание, за спиной раскрывались крылья, и я с новыми силами вгрызался в выживание.

Из-за Олиного самочувствия пришлось отложить поход в ЗАГС, а когда её, наконец, выпустили из больницы, очередь была на четыре месяца вперёд. Никакие справки из поликлиники, ни наши слёзные уговоры не смогли пробить нам окошко поближе. Создавалось ощущение, что вмешался отец, оттягивая роспись взбунтовавшегося сына. В нескольких ЗАГСах, услышав фамилию Карамышев, регистраторы делали каменное лицо и предлагали выбрать дату после пятнадцатого апреля.

С возвращением Оленьки я перестал жрать пельмени, которые уже лезли из ушей. Моя девочка баловала меня домашней едой и пышной выпечкой, собирая с собой на работу кульки с пирожками. Очень уважал её пирожки Демид, мой напарник, говорил, что такую хозяюшку нужно держать крепко и не выпускать из постели. А я и не выпускал, заставлял каждую свободную минуту дрожать от удовольствия. Мне было проще отказаться от сна, чем от близости с ней. И Оля отдавалась мне полностью в такие моменты, раскрывалась для меня, стирала грани дозволенного, переставала стесняться и стыдиться нашего разнообразия. Единственное, что пришлось отложить на потом, так это жёсткий секс, поэтому я будто окутывал её ванилью и розовыми облаками.

Время шло, перескакивая недели и месяцы, живот рос, становясь похожим на небольшой арбуз, позади остались новогодние праздники, проведённые в постели с оливье и апельсиновым соком, поклейка обоев, побелка потолков. Наше гнёздышко становилось уютным домом, в который тянулось сердце.

– Давай поставим кроватку в этот угол, а коляску будем оставлять у двери, – суетилась Оля, пока я разбирался в инструкции по сборке детской кроватки. – И мне не придётся через всю комнату идти по ночам. Руку протянула и покачала.

– Зай, а ты не подумала, как мы будем заниматься любовью? У меня член не встанет на глазах сына, – подколол её и залип на вспыхнувших краснотой щеках. Глупенькая. После всего, что мы проделывали друг с другом, она всё ещё краснеет.

– Ну что ты, Айдар. Нам нельзя будет первые два месяца, – залепетала Оля, пряча глаза.

– Ну это нам в киску нельзя, а ручками и ротиком можно, – продолжил её вгонять в краску, растягиваясь в предвкушающей улыбке.

– У меня суп убежал, – встрепенулась малышка и вылетела за дверь, громко выдыхая. Моя девочка. Через три месяца рожать, а она смущается, как девственница.

После обеда и небольшой перестановки в комнате пришлось напомнить моей стесняшке, как доставлять удовольствие ручками и ротиком. С беременностью её вкус стал слаще, а чувствительность выше. Достаточно было пару раз провести языком по складочкам, дунуть на клитор, ввести в тугие стеночки палец, и Оля сокращалась в оргазме, кусая кулачок и сдерживая крик. Три подхода, запускающих волны, сносящих стеснение, и моя любимая поза 69. Оленька лежит на спине с широко разведёнными ногами, я поддаю бёдрами, тараня её ротик, и одновременно вылизываю соки после очередной разрядки.

– Сейчас, малыш, маме сделаю хорошо, потом тебя поглажу, – прошептал сыну, толкающему в грудь из живота. – А мама папе… Хорошо… Да, детка… Ещё… Глубже бери…

Затем мы долго нежились в кровати, представляли, на кого будет похож наш сын, мечтали об отдельной квартирке, хотя бы самой маленькой. Я, честно, до последнего надеялся, что внук растопит неуступчивое сердце отца, и он поможет нам справиться с трудностями. Вернёт квартиру, в которой получилась бы замечательная детская, возьмёт к себе на нормальную работу с приличной зарплатой, а если нет – справимся и без него. Летом можно взять подработку, чтобы Тимур ни в чём не нуждался, а Оленька смогла приодеться.

В понедельник решил прогулять пары и пойти с Олей на контрольное УЗИ. Пропустил все, но на этом сидел рядом и держал её за руку. Долго всматривался в монитор, разглядывая ручки, ножки и увесистые для такого малыша яички. Сразу прослеживается порода Карамышевых, настоящий мужик растёт. Так и сказал Ольге, а она захихикала и опять покраснела.

– Хочется мороженого, – прильнула ко мне Оля, когда мы вышли из поликлиники.

– Пойдём. Буду баловать свою малышку, – обхватил её за плечи и повёл в сторону торгового центра. За последние годы стало модно строить площадки, где продавали всё, от продуктов до одежды, и в каждом из них располагались небольшие ресторанчики и кафе.

Оля заказала три шарика с разным вкусом, посыпала всё это большим количеством шоколадной крошки и залила клубничным сиропом. Дефицит сладкого в детстве сказывался вот такими излишествами и смешениями всего и побольше. Оленька облизывала ложку, щурясь от удовольствия, а я снова залипал, как в первый день, когда она вгрызалась в чебурек.

На выходе из кафе нас ждала неприятная встреча. Мы буквально столкнулись с моим отцом, обнимающим яркую блондинку с пышным бюстом, не на много старше меня, а может, и младше, под штукатуркой не разобрать. По тому, как девка прижималась к нему и тёрлась сиськами, было понятно, что их связывали явно не деловые отношения.

– Отец? – вышел из ступора. – Хорошо проводишь время. Мама знает?

– Не твоё дело, – зло прошипел. – А ты, я смотрю, всё обрастаешь проблемами. Не надоело жить и жрать на помойке?

Отец не стал дожидаться ответа, окинул презрительным взглядом Ольгин живот, подтолкнул свою прошмондовку и чеканным шагом пошёл к выходу, ни разу не обернувшись. Я стоял, смотрел вслед, прижав к себе свою девочку, и осознавал, что такой мудак вряд ли растает, увидев внука, а значит вопрос с квартирой придётся решать самому.

Глава 4

– Айдар, может, не надо. Это дорого. Я могу обойтись без платья. Мы же просто расписываемся. Какая разница, в чём я там буду.

Оленька нервничала, замерев перед зеркалом в белом, струящемся платье с высокой талией и свободной юбкой, красиво подчёркивающей увеличившуюся грудь и круглый животик. Она выглядела, как ангел, спустившийся с небес, подаренный мне за какие-то неизвестные заслуги. Захотелось её очень нежно прижать к стенке, приподнять тонкую ткань и погрузиться в тепло, сжав аппетитную грудь.

– Зай, ну ты чего. Мы женимся первый и последний раз в жизни, и это платье нам по карману. А ты в нём просто сказочная.

Спрятал кулаки в карманах, борясь с желанием исполнить свою фантазию, шагнул к ней, прижимаясь грудью к спине, и кивнул в зеркало.

– Посмотри, какая мы красивая пара. Мне очень повезло, что ты выбрала меня. Я сделаю тебя счастливой.

– Но мы столько можем купить для малыша на эти деньги, – уже не так уверенно прошептала Оля, откидывая голову мне на плечо.

– И платье купим, и сыну всё, что нужно. Соглашайся, малыш, порадуй своего мужчину.

– Хорошо, – улыбнулась нашему отражению. – Я люблю тебя.

– И я люблю тебя, малыш.

Апрельский день выдался на удивление тёплый, как будто природа, устав от промозглой зимы, решила напитать всё вокруг солнечными лучами. До ночной смены осталось шесть часов, и мы не спеша прогуливались по парку. Выходя к дороге, заметил знакомый автомобиль, принадлежащий отцу, и было понятно, что здесь он не мимо проезжал.

– Оленька, постой здесь немного, – отодвинул её в сторону и коснулся губами виска. – Я быстро.

Стремительно подлетел к машине, открыл заднюю дверь и нагнулся в салон. Отец сверлил меня злым взглядом, расщепляя на атомы и испепеляя в хлам.

– Что ты здесь делаешь? – обрушился на него. – Только не говори, что мимо проезжал. Ни за что не поверю.

– Да нет, мимо не проезжал. Всё надеюсь, что одумаешься, включишь мозг, перестанешь жить яйцами, – спокойно выдал отец. – Ну не хочешь, чтобы она делала аборт, хрен с тобой. Зачем жениться? Посели свою сиротку в квартирку где-нибудь в области, выделяй денег на маленького ублюд… на ребёнка, езди иногда яйца почесать, а сам выстраивай своё будущее. Подберём тебе невесту из порядочной семьи, пристроим на хорошую должность.

– Всё сказал?! – не смог больше слушать этот бред. – Я люблю Олю и своего сына. Не ублюдка, а сына, твоего внука! И невеста у меня порядочная, а не те бляди из порядочных семей!

– Люблю, люблю, – передразнил отец. – Твою мать мне подобрали родители, и ничего, живём не хуже других. Тебя вон сделали, воспитали.

– Я вижу, как вы живёте, – перебил его. – Мать прыгает перед тобой на задних лапках, боясь сказать хоть слово поперёк, ждёт тебя дома, пока ты развлекаешься с молодыми шлюхами! А я хочу жить с любимой женщиной, воспитывать наших детей, а не сплавлять их на бабок! Не хочу быть таким, как ты, паразитом всю жизнь рядом с женой, высасывая из неё все силы и унижая своим правильным браком!

– Всё сказал! – перешёл на крик отец. – Вот и живи с любимой женщиной, если вашу возню можно назвать жизнью! Вспомнишь мои слова, когда не сможете выпустить ребёнка из комнаты, боясь за его безопасность! А как ты думал с алкашами площадь делить! Насколько хватит тебя и твою бабу? Как быстро вам надоест купаться в нищете и дерьме?

Меня трясло от злости, гнев клубился в глазах, размывая его лицо. Дыхание стянуло болезненным спазмом, суставы хрустнули от сильного сжатия кулаков. Нестерпимо хотелось размазать его по сиденью, выбить каждое гнилое слово из головы, заткнуть грязный рот.

– Айдар, успокойся. Я замёрзла, пойдём домой, – коснулась спины Оля, нежно погладив и сжав рукой плечо.

Выдохнул, выпрямился, тряхнул головой, сбрасывая пелену злобы. Ему бесполезно что-либо доказывать. Он прогнил в своих взглядах на правильный брак, извратил понятие любви. С ним нет смысла говорить. Он всё равно ничего не поймёт.

– Прости, малыш, – обнял её, зарылся в волосы, вдохнул живительный аромат ромашки. – Пойдём. Здесь нам нечего делать.

– Расскажешь, что произошло? – несмело спросила.

– Представляешь, я всю жизнь был сиротой при живых родителях. Они оплачивали мои потребности, расплачиваясь за своё отсутствие, но на тот момент они у меня всё же были. А сейчас я понял, что их больше нет. У меня остались только вы.

Больше мы не говорили. В своей тишине дошли до дома, в ней же занялись тягучим сексом, медленно двигаясь, делясь дыханием, глотая один воздух на двоих. Оленька долго прижималась ко мне, не прекращая поглаживать мою грудь, шептала о том, как сильно она меня любит и как ей повезло встретить меня на своём пути.

На работу я шёл подавленным, но чётко осознавал, что нужно вгрызаться в жизнь, рыть мордой землю, рвать любой барьер на дороге к счастью. Моя жена не будет ни в чём нуждаться. Мой сын не будет бегать по коммуналке, полной алкашей и наркоманов. Я всё для этого сделаю. Вырву свою семью из этого вынужденного дерьма.

– Что такой смурной? – поинтересовался Демид.

– Жене через два месяца рожать, а мы в такой клоаке живём. Нужно найти дополнительный заработок, чтобы денег больше приносил.

– Есть у меня выход на парнишку. Занимается подпольными боями, – придвинулся ближе Демид и снизил громкость. – Там можно нехило бабла поднять, если умеешь драться.

– Как часто бои? – заинтересовался темой.

– Три раза в неделю. Ближайший в пятницу.

– Пропихни меня туда, – вцепился ему в грудки. – С удовольствием помашу руками и ногами, да ещё за деньги.

За первый бой поднял две штуки баксов и вышел из клуба с покоцанной мордой, но с охрененным чувством полёта. У моей Ольки с Тимуром будет всё. Наконец, я в это поверил, и дышать стало легче. Моя солнечная девочка достойна самого лучшего.

Олька бегала вокруг меня, охала, ощупывала на целостность плечи и руки, вытирала слёзы и причитала.

– Господи, Айдар, куда ты влез? Что с твоим лицом? Что с руками? Ты подрался? На тебя кто-нибудь напал? Нужно обработать. Нет. Надо ехать в травмпункт.

Я с довольным видом положил скрученные в рулет иностранные купюры, сел на стул и посадил малышку на колени.

– Не надо в травмпункт, малыш. Теперь у нас всё будет. Переедем в хорошую квартиру, отдадим Тимура в приличный садик, принарядим тебя и будем два раза в год летать на море.

– Откуда ты взял такие большие деньги, Айдар? – не слушала меня Оля, взволнованно вглядываясь в глаза.

– Вышел на ринг. Оказывается, можно драться, что я умею делать хорошо, и получать за это неплохие бабки.

– Как драться? – на лице промелькнул испуг.

– Как в боксе, что показывают по телевизору. Так что не волнуйся. Одним синяком больше, одним синяком меньше. Главное, что мы выберемся из этого дерьма. Нам не придётся волноваться за сына, бояться оставить его здесь одного. Закончим институт, получим профессию, устроимся на хорошую работу. Мне не придётся каждую ночь торчать в клубе, сможем проводить вместе больше времени.

Оля покачала головой, сползла с меня и пошла за тазиком с водой. Она больше ничего не говорила, как будто закрылась в себе. Я не стал к ней лезть, дал обдумать и взвесить все плюсы и минусы. Как же я позже пожалел об этом. Нужно было её растрясти, выдернуть из состояния задумчивости, заставить поделиться своими мыслями, разогнать её тараканов.

Глава 5

Я ушёл из клуба, полностью посвятив себя боям. Пришлось вспомнить про бег по утрам и спортзал после института. За последние два боя срубил три штуки, а предстоящий сегодня ночью мог принести сразу пятёрку. Вечером просмотрел объявления по съёму квартир и нашёл подходящий вариант. Оле ничего не сказал, держа свои приготовления в секрете. Завтра роспись, после неё повезу жену в новое гнездо. Надеялся, мой сюрприз выведет её из задумчивого состояния, из которого она так и не вернулась после моего первого выхода на ринг.

Стал замечать на себе внимательный взгляд моей девочки, сканирующий эмоции, прощупывающий каждую мелочь, каждую складочку. Она будто застывала на мне, сводила брови над переносицей, закусывала губу и что-то искала, пыталась найти ответы на вопросы, шуршащие в голове.

Тогда я верил, что достаточно расписаться и привести её в комфортные условия, о которых мы так много мечтали, и Оленька проснётся, вылезет из раковины, станет такой же солнечной и улыбчивой, как всего полторы недели назад.

– Зай, я сейчас в институт, потом на тренировку, а вечером у меня бой, – перечислял на ходу, натягивая толстовку, жуя пирожок и забрасывая в сумку необходимые конспекты. Опаздывал, поэтому не обратил внимание на изменившийся Олин взгляд. Она смотрела, как побитая собака, прощающаяся со своим хозяином. – Вернусь поздно, так что не жди. Тебе нужно как следует выспаться, чтобы завтра ты у меня была самой красивой невестой.

Оля кивнула, обняла, сдавив сильнее, чем обычно, зарылась лицом в ворот толстовки, глубоко задышала, насыщаясь моим запахом, и замерла, боясь отлепиться.

– Береги себя, – прошептала еле слышно. – Не давай себя бить.

– Не дам. Сам побью кого угодно, – оторвал её от себя. – Опаздываю, малыш.

– Я люблю тебя, Айдар, больше жизни.

– И я люблю тебя, малыш.

Мне бы остановиться, расслышать вселенскую боль в её последних словах, догадаться о том, что происходит у неё внутри, но я слишком озабочен сегодняшним боем, слишком замылен на опоздании. Скользящее касание к губам, хлопок двери, засранная лестница, которую с завтрашнего дня мы больше не увидим.

Противник, доставшийся мне на ринге, впечатлил своими размерами. Гора каменных мышц, выше меня на полголовы, шея толще моей раза в два. У него была цель – урыть моё тело в маты, у меня – пять кусков, которые позволят обеспечить сытую жизнь семье. С первых минут понял, почему такой крупный выигрыш. Это не человек, это машина для убийства. Он двигался мощными наскоками, обрушивая на меня свои наковальни, от которых трещали кости и разлеталась жирными каплями кровь.

Отмахиваясь от ударов, кружил по кругу, прощупывая его слабые места. Первый раунд выстоял, вымотавшись, но так и не найдя ахиллесовой пяты. Следующие три прошли в том же танцевальном ритме – я шатался на трясущихся ногах, а эта глыба только стрясала пот с головы.

– Попробуй лупани его по ушам – предложил тренер, смывая кровь с моего разбитого лица. – Может прокатить.

Сигнал к началу, и я собрал последние силы, оттолкнулся от пола и обрушился рёбрами ладоней на череп в области ушей, вложив в удар всё желание победить. Здоровяк пошатнулся, сделал неуверенные два шага назад, замотал головой и удивлённо посмотрел на меня. Этого было достаточно, чтобы я понял – пора. Налетел и стал наносить один за одним удары по телу, не давая опомниться и вздохнуть. Зал зашумел. Кто-то подбадривал меня, кто-то материл тушу, упавшую и уже не отражающую уставшие пинки.

Мне понадобилось минут сорок, чтобы восстановить дыхание и мысленно прощупать свои внутренности на повреждения. Успокоившись, напитав организм обезболивающими и водой, заскочил в комнатушку к тренеру, где оставил купленный ранее букет.

– Ну и видок у тебя, жених, – подколол охранник на выходе. – Невеста будет в ахуе.

Нёсся по ночному городу, пообещав таксисту двойной тариф за скорость, не чувствуя ломоты в отбитых костях, мечтая только об одном – прижаться к тёплому, изнеженному сном телу, зарыться лицом в волосы, пахнущие ромашкой. Влетел по постылой лестнице, провернул ключ в замке и, не раздеваясь, прошёл в комнату.

Тишина и пустота обрушились на голову. Из комнаты пропала жизнь, только открытые дверцы шкафа, наполненного моими вещами и, как насмешка, белым платьем, и сложенная записка на столе. Как во сне осел на стул, развернул трясущимися пальцами белый лист и моментально выгорел изнутри.

Милый мой Айдар. Самое страшное, что может случиться в жизни – потеря родителей. Я знаю. Я это пережила. Я не стою твоей жертвы. Не ищи меня. Возвращайся в свою жизнь, предначертанную тебе судьбой. Я справлюсь, рожу, выращу нашего сына, и может, когда-нибудь мы ещё встретимся. Когда будет не так больно. Когда я смогу рядом с тобой дышать.

Заревел раненым зверем, смял письмо и зарылся руками в волосы, оттягивая, вырывая клочья с корнем, провоцируя спасительную боль. Она не могла сама уйти. Ей некуда. Сорвался с места, выбил соседскую дверь, схватил Егорыча за грудки и остервенело затряс.

– Когда она ушла?!

– Кто? – ошалело вылупился на меня Егорыч, пытаясь пробудить мыслительную функцию.

– Оля моя! – рычу, приближаясь к его пьяной роже. – Когда она ушла?!

– Так это. Мужик приходил днём… такой лощёный, с баблом. На тебя, кстати, похож. Они поговорили, потом вышли. И это… Олька тащила чемодан и плакала.

Свет померк на несколько минут, дав полную власть черноте, заливаемой под завязку, клубящейся из всех щелей. Ещё никогда я не был так близок к убийству собственного отца.

Глава 6

– Где она?! – ворвался среди ночи в отцовскую квартиру и вытащил его из кровати.

– Баба твоя? Так она оказалась продажной тварью. Взяла деньги и уехала.

– Куда? – накрутил его пижаму на кулак, сдавливая у глотки.

– Не знаю. Попросила отвезти её на вокзал, вильнула хвостом и растворилась в толпе. Я предупреждал тебя. Теперь ты знаешь, чем отбросы отличаются от нас. Она специально забеременела, может, даже не от тебя, чтобы раскрутить нас на деньги.

– Я убью тебя, мразь! – впечатал кулак в его перекошенную от нехватки воздуха морду. – Вырву руки и засуну в глотку!

Удар за ударом я хоронил свою привязанность к родителям, не замечая матери, повисшей на спине, не слыша её истеричные крики, не чувствую ногтей, впивающихся в кожу на горле, сдирающих её пластом. Этот урод уже не шевелился, когда до меня дошло, что времени нет убиваться и фонтанировать болью. Олю нужно искать по горячим следам.

Отпихнул ногой тушу отца и вышел, не глядя на мать. В мои планы не входило сюда когда-нибудь возвращаться. Эти люди предали меня, забрали самое дорогое в жизни.

– Демид, мне нужна твоя помощь, – ворвался в клуб, где недавно работал. – Оля сбежала под давлением моего отца. Подними знакомых, напряги всех, кого можешь. Я в долгу не останусь.

С самого утра начали искать направление, куда могла ускользнуть моя солнечная девочка. Во всех кассах вокзалов сменилась смена, и мы остались ни с чем. Вернулись на следующий день и принялись опрашивать билетёров, показывая фотографию Оли. К вечеру напали на призрачный след, ведущий за две тысячи километров. К кому же ты поехала, малыш? Почему выбрала это направление?

Демид взял отпуск, собрал команду из восьми парней, и мы помчались за ней. Представляете, что значит искать девушку неизвестно где? Это как отрыть иголку в стоге сена, не имея мощного магнита. Сотни километров, пройденные пешком, тысячи опрошенных людей, попадающихся на пути, две недели потерянного времени, растянутого на двадцать тысяч минут полной беспомощности и увеличивающегося чувства безнадёжности.

Я забыл, что значит есть и спать. Я забыл, что значит жить. И, когда надежда уже покинула, Демид раздобыл свежий след. Маленькая деревня, скрытая в горах. Старенький автобус раз в неделю – единственная связующая нить с цивилизацией.

Мы пытались нанять машину, но из-за проливных дождей ехать никто не хотел. Уговоры, обещания, деньги не помогали. Сердце билось в истерии, чувствуя, что она совсем рядом, а болезненное давление в груди гнало вперёд. Казалось, что с Олей не всё хорошо, что ей нужна моя помощь. В конец озверев, я просто достал пистолет.

Размытая дождями дорога серпантина, еле движущийся грузовик, полностью истощившееся терпение.

– Дальше не проедем. Дорогу преградил завал, – закричал водитель, останавливая свою развалюху. – В это время года здесь часто селевые потоки во время сильных дождей. Нужно возвращаться.

– Мы не можем вернуться! Я должен попасть туда!

Наверное, столько боли было в моём голосе, что мужики попрыгали с кузова и руками стали разгребать камни. Восемь часов непрерывного труда, обливаясь потом и кровью, поскальзываясь в грязи, работая на износ. Стемнело, когда мы смогли продолжить путь в мой ад.

Я опоздал всего на сутки! На какие-то грёбаные сутки! Схватки начались двадцать шесть часов назад, и Оленька до последнего звала меня. В смертельной точке соединилось всё. Конфликт резус-фактора, преждевременные роды, ослабленный, истощённый организм, сильное кровотечение. Найди я её на сутки раньше, хватило бы времени отвезти их в больницу.

– Четыре часа назад умерла, милок. Держалась до последнего. Тебя ждала.

Слова старой женщины сквозь вату прорывались ко мне, а я не мог пошевелиться. Моя солнечная девочка, такая красивая, такая спокойная. Она лежала с закрытыми глазами, похожая на фарфоровую куколку, в окружении рассыпавшихся по подушке светлых волос.

– Оль, просыпайся. Я знаю, что ты спишь. Ты боишься, что я буду ругаться за то, что сбежала от меня? Не бойся. Я не буду шуметь. Просыпайся. У нас всё теперь будет хорошо. Больше не отпущу тебя. Обещаю.

Я не видел Демида, застывшего в дверном проёме и стирающего кулаком песчинку, попавшую в глаз, не слышал писка ребёнка, оставшегося без матери, не помнил, как нас грузили в вертолёт. Я заснул вместе с ней и не хотел просыпаться. Там, во сне, мы снова гуляли по парку, держась за руки, ели мороженое, засыпав его большим количеством шоколада, покупали белое платье и мечтали о своей квартире, можно даже малюсенькой.

Временами меня выталкивало из сна, и я видел какие-то огрызки текущей жизни. Вот я стою у стеклянного бокса, где лежит крошечный малыш, так похожий на меня, вот я в непонятном мраморном зале, где какая-то посторонняя баба говорит «да», вот я словно смотрю кино, где по полу ползёт карапуз, поднимается на неуверенные ножки и шлёпается на попу, произнося «па».

Наверное, в тот момент я проснулся окончательно, обнаружив себя женатым на порядочной татарке, воспитывающей всё это время моего сына. Венера не стала мне женой, как ни старалась. Чужая женщина, готовящая еду, убирающая в доме, занимающаяся Тимуром. Вот за это я благодарен ей. Венера стала замечательной матерью сыну, полюбила его, как своего, никогда ни в чём меня не упрекнула.

С родителями я больше не общался. В тот день, когда отец отобрал Оленьку, они умерли для меня. Мы покинули их дом, подаренный на свадьбу, оставив все блага предлагаемой жизни, переехали в скромную квартиру, а я снова вернулся на ринг. Именно он спас меня от внутреннего разрушения, от желания сдохнуть. Злость – отличный двигатель вперёд. Я рвал каждого, стоящего на моём пути, срывал банк, увеличивал состояние.

Конец девяностых – начало двухтысячных оказались хорошим временем для ковки бизнеса, а Карамышевская хватка и чутьё сделали своё дело. Я очень быстро поднялся, занял несколько ниш и положил всю оставшуюся жизнь на развитие, борьбу за власть и положение в обществе.

До сих пор казню себя за то, что встал на скользкую дорожку отца, позволив себе вмешаться в судьбу сына, решив, что лучше знаю, какая жена ему нужна. Вовремя одумался, отступил, но в наказание чуть не потерял единственного ребёнка, частицу моей солнечной девочки.

Я смотрел через заляпанное мной же стекло в слишком светлый бокс для новорождённых и не мог сдержать слёз. А как их сдержать, когда на пеленальном столике лежит внук, Ринат, так похожий на Тимура. Я всё пропустил с сыном, но по всплывающим кадрам знаю точно, что Тим был такой. Ринат повернул головку в мою сторону, посмотрел мутными глазками, задёргал маленькими ручками и запищал. Такой же писк прорывался сквозь вату там, в отдалённой деревне, спрятанной в горном серпантине.

– Оленька, моя малышка. Спасибо тебе за сына. Знаю, я был неважным отцом, занятым своим выживанием без тебя, но я исправлюсь, обещаю. Стану самым лучшим дедом для нашего внука, научу его быть настоящим мужиком, настоящим Карамышевым. А ты будешь смотреть на нас с небес и радоваться. Ты же ждёшь меня, моя солнечная девочка? Я обязательно приду. Не сейчас. Чуть позже. Дай только вырастить Рината, а если повезёт, то ещё парочку; а если повезёт ещё больше, то женю нашего мальчика, и сразу к тебе. Главное, дождись меня. Знаешь, я до сих пор вижу наши сны. Ты всё такая же светлая, нежная, улыбчивая, и всё так же любишь мороженое с шоколадной крошкой. А ещё я сохранил твоё платье, помнишь, то белое, которое ты так и не надела в ЗАГС. Я обязательно возьму его с собой, когда пойду к тебе. Ты же наденешь его для меня, порадуешь своего мужчину?

Сколько я так стоял, наматывая сопли на кулак, разговаривая с Оленькой? Из блуждания мыслей выдернул Тимур, неслышно подойдя и положа руку на плечо.

– К нему уже можно. Хочешь подержать внука, отец?

Не все слёзы я выплакал, стоя у бокса. Солёная влага снова потекла по щекам, капая на пухленькое личико малыша. Ринат сморщил носик, почмокал губками и открыл глазки, даря мне весь мир.

Конец