Забудь меня такой

I

На груди у старухи был старинный кулон – четыре оправленных в золото граната, – и это украшение мешало Майе спокойно на нее смотреть. Кулон располагался чуть ниже подключичной ямки, на той выпуклой части грудной клетки, где кожа редко бывает морщинистой и обвисшей даже у стариков. Словно один-единственный участок молодости на старом теле… Впрочем, возраст сказывался и здесь: вместо упругой гладкости – сухая натянутость, вместо здоровой свежести – бледная обесцвеченность. Но гранаты… Четыре камня удивительного оранжевого цвета, сложенные в виде цветка, были огранены и оправлены так, что ярко горели на свету, и располагались на теле там, куда свет падал практически всегда. И Майя не могла оторвать глаз от их противоречащего старости и близкой смерти сияния.

Затем она все-таки поднимала взгляд – над ней возвышалась старуха. Красивая женщина всегда будет возвышаться над той, у которой внешность непримечательна, и рост не имеет к этому никакого отношения. В свои девяносто лет Глафира Дмитриевна была красавицей, и Майя страшилась даже представить себе, как хороша была старуха в девятнадцать, когда ее пытался похитить и обесчестить вор-кошевочник. На крошечных и очень легких санях-кошевках с медвежьим пологом эти сибирские разбойники имели обыкновение неожиданно подлетать к намеченной жертве, кидать ее в сани, мгновенно освобождать от увесистых портмоне и драгоценностей и выбрасывать обратно на дорогу. А разбойная кошевка мгновенно исчезала за метелью и сугробами, словно была не чем иным, как порождением морозной ночи. В одну из таких ночей Глафиру Дмитриевну и умыкнули прямо со ступеней красноярского Дома культуры, где она весь вечер перед тем танцевала с рослым, статным парнем, по его словам, комсоргом на своем заводе. Незадолго до конца вечера этот завидный партнер неожиданно исчез, отойдя за лимонадом к буфету, и, так его и не дождавшись, юная Глаша осознала, что сейчас побредет домой в постыдном одиночестве позади подружек, мило щебечущих с кавалерами. Дабы избежать позора, она первая, раньше всей своей компании, выскочила на крыльцо, и едва успела сбежать по ступеням, запахивая шубу, как ее подхватили и швырнули в сани, затолкав под медвежью шкуру. Лошадь рванула с места… но Глаша была не из робкого десятка и принялась отчаянно бороться с тем, кто не давал ей возможности и головы высунуть из-под полога. В пылу борьбы она наконец-то увидела лицо своего похитителя и обомлела – тот самый «комсорг на заводе». Тогда, по словам Глафиры Дмитриевны, Глаша стала молча смотреть на бандита и смотрела до тех пор, пока тот не отвел взгляд и не крикнул кучеру остановиться. Едва лошадь встала, как Глаша стремительно выскочила из кошевки, ни слова не говоря и не повернув даже головы в сторону дерзкого вора. Но он-таки успел схватить ее за руку и сдернуть варежку и золотое кольцо с гранатом, которое шло в комплекте с блистающим на груди кулоном. Потянулся было и к серьгам, но Глаша оттолкнула его руку, сама раскрепила замок и швырнула золото в снег. Обернувшись через некоторое время, девушка увидела, как «первый парень» сегодняшнего вечера ползает на коленях, откапывая серьги.

– Так у меня один кулон и остался! – горько, но гордо заключила Глафира Дмитриевна.

И, глядя в полные восхищения Майины глаза, между прочим добавила:

– Уж я-то мужчинам нравилась будь здоров!

Старуха отлично знала, как уколоть в больное место (недаром в прошлом она была врачом!), и пользовалась этим часто и умело. Сопротивляться Майя не могла: во-первых, у нее действительно не было личной жизни (не считая ребенка), а во-вторых, старуха завещала ей квартиру. Не просто так, разумеется, а за пожизненный уход за собой.

Сжавшись от укола, Майя отводила глаза и бормотала что-то насчет того, что пойдет поставит чайник.

– Поставь, – соглашалась старуха и, когда Майя поворачивалась к ней спиной, выпускала новую стрелу:

– Волосенки у тебя, конечно, не подарок. Сзади посмотреть – так вообще обдриськи какие-то. Вот у меня когда-то локоны были…

– Мне химию неудачно сделали, – оправдываясь, бормотала Майя, – пережгли в парикмахерской.

Старуха отмахивалась, точно не принимала такие объяснения всерьез.

– В наше время никаких химий и в помине не было, а кудри накручивали лучше, чем сейчас. Я вот простой карандаш брала: прядь намотаю покрепче, вытягиваю – и они уже вьются. А ты… тратишь деньги, тратишь, а вида все равно никакого. Тут по телевизору шампунь один рекламируют – восстанавливающий. Я запишу название и тебе скажу. Может, получшеешь…

Как правило, Майя выходила от старухи с трясущимися от возмущения руками, а в голове у нее попеременно сменялись истории о том, какова была участь брюзгливых стариков в предшествующие века. Если верить Джеку Лондону, индейцы оставляли своих немощных дедов и бабок одних в лесу возле догорающего костра, чтобы тех прикончили волки или мороз. У вестготов существовала «скала предков», с которой последние в буквальном смысле слова делали шаг в объятия смерти. В Японии в голодные годы с лишними ртами преклонного возраста тоже не церемонились. Недаром гора Обясутэяма в переводе означает «гора, где оставляют бабушек». Словом, существовали надежные механизмы, охраняющие интересы молодых членов общества! И не обязательно жестокие: уйти в монастырь – чем не вариант? Тем более что на Руси аж до XVII века пожилые мужья и жены могли при этом не разлучаться, а доживать свой век в пределах одних монастырских стен, каждый в своей келейке. Петр I со свойственной ему нетерпимостью запретил эти идеальные дома престарелых, и отныне старикам-родителям приходилось до могилы висеть на шее у своих детей, и без того надрывающихся от оброка и барщины. Теснота, маета, перебранки, семеро по лавкам… Однако царям несвойственно вникать в проблемы и потребности народа: их-то не гнетет ни финансовый, ни квартирный вопрос.

А вот Майю этот вопрос угнетал по полной программе, и потому она готова была терпеть любой гнет от Глафиры Дмитриевны – единственной собственницы приватизированной двухкомнатной квартиры на Речном вокзале. Мысли о бренности всего земного поддерживали Майю и заставляли смиряться с издевательской судьбой, которая ставит молодых в зависимость от стариков, а не наоборот, как это всегда было принято в истории. Но полного смирения так и не наступало: подумать только, старухе уже девяносто, а смерти – ни в одном глазу! Более того, в свои неполные сто лет Глафира Дмитриевна была покрепче многих Майиных знакомых. И это при том, что курила старуха по пачке в день, обожала дешевую жирную колбасу и супчик из бумажного стаканчика, а фрукты и овощи презрительно именовала «травой». Если же она и соглашалась откушать половинку помидора или огурца, то заливала их таким озером майонеза, что Майе делалось дурно от одного взгляда на это количество калорий. А негативных последствий – ноль! Старуха с ее суховатой фигурой не прибавляла ни грамма в весе, а количество холестерина в ее крови было таким низким, точно Глафира Дмитриевна всю жизнь занималась сыроедением.

– Ты со мной еще не один годок помучаешься! – удовлетворенно заявляла Глафира Дмитриевна, читая свой анализ крови, только что доставленный Майей из поликлиники. – Скоро не отделаешься, не надейся!

Майе только и оставалось, что мрачно восторгаться сибирскими генами, которые не перешибешь никаким неправильным образом жизни.

Говорят, что долголетию способствует позитивный настрой, но большего мизантропа и пессимиста, чем Глафира Дмитриевна, было еще поискать. Ни один из людей, ни одно из событий, о которых двум женщинам случалось заговорить, не вызвали еще у старухи положительного отклика. Свадьба Майиной двоюродной сестры? Вот погоди, намучается, дурочка! Синоптики обещали потепление? Значит, жди холодов – народная примета! Майин сын окончил первый класс? Ну что, теперь ты убедилась, что «маленькие детки – маленькие бедки»?

В ответ у Майи уже давным-давно язык чесался спросить: где же собственные детки столь многоопытной в темной стороне действительности Глафиры Дмитриевны? Ведь у старухи, по ее собственным словам, произнесенным у нотариуса, не имелось наследников ни первой, ни второй очереди. Ни супруга, ни детей, ни внуков, ни братьев, ни сестер. Ну, братья и сестры случаются не у каждого, а вот как такая красавица сибирячка ухитрилась остаться без мужа? Военное поколение, конечно, но все-таки? Тем более что по отдельным обрывочным репликам Майя сделала вывод, что какой-то мужчина в жизни Глафиры Дмитриевны присутствовал. И присутствовал довольно основательно.

– Ленька-то мой… – однажды напрямую обмолвилась старуха и осеклась, быстро заворчав о чем-то другом.

Вопрос с детьми оставался еще более неясным. Сама будучи матерью, Майя каким-то десятым чутьем ощущала, что материнство не обошло Глафиру Дмитриевну стороной. Но… ни единого намека, ни единой фотографии, случайно выпавшей из старого альбома. Ни единого вздоха, ни единого горького, устремленного в никуда взгляда. Словно неприступный каменный вал был возведен старухой между прошлым и настоящим, и если мыслям о муже еще позволено было порой просочиться среди камней, то воспоминаниям о детях категорически запрещалось тревожить мать.

– Рискуешь ты, конечно, – предупреждала Майю ее более осведомленная в квартирных делах подруга, – завещание – это так ненадежно! Сейчас она одинокая, а после смерти объявится сицилийский клан. И попробуй отсуди у них что потом!

– А что же делать? – терялась Майя.

– Оформляйте договор купли-продажи. С пожизненным проживанием.

Но такой вариант категорически не устраивал Глафиру Дмитриевну:

– Я тебе квартиру продам, а ты меня сразу и пристукнешь. Старуха помрет – кто разбираться будет?

– Почему вы обо мне так плохо думаете?! – чуть не со слезами воскликнула тогда Майя, еще не привыкшая к беспардонным выпадам старухи.

– Потому что я жизнь прожила, – объяснила Глафира Дмитриевна. – К нам, старикам, даже «скорая» не ездит; от нас если что кому и надо, так это нашей смерти.

– Неправда!

Старуха усмехнулась:

– А ты ко мне, милая, за чем ходишь? Не за этим?

«А что мне еще остается делать?! – могла бы в отчаянье крикнуть Майя, если бы не боялась проявить слабость на глазах своей мучительницы. – Что мне еще остается делать, если даже кошка может найти в этом городе нору своему детенышу, а я не могу!»

– О квартире надо думать до того, как рожаешь, – удовлетворенная выражением Майиного лица, добавила старуха, – а после соглашайся на то, что дают. Да еще спасибо скажи.

Каким наслаждением было бы порвать завещание, швырнуть ей в морщины и хлопнуть дверью! Но с дергающимся от возмущения лицом, почти не владея губами, Майя сумела проговорить:

– Я вам сегодня больше не нужна?

– Пол на кухне помой, – живо откликнулась старуха. – Да не шваброй, а руками! А то жалеют себя…