Замок в ущелье

Глава вторая

Поднявшись со своего стула с высокой резной спинкой, лорд Страткерн обратился к девушке:

— Не хотите ли посмотреть, как танцуют горцы, мисс?

— Я буду счастлива увидеть это! — с восторгом воскликнула Леона. — Но не следует ли мне на время оставить вас, пока вы будете пить послеобеденный портвейн?

— Думаю, сегодня вечером я могу обойтись без портвейна, — с улыбкой ответил хозяин, выходя с ней из обеденного зала и поднимаясь вверх по каменным ступеням лестницы, ведущей в комнаты второго этажа.

Мать рассказывала девушке, что в каждом шотландском замке обязательно имеется особая комната, называемая Зал вождя; в ней вождь клана принимает своих приближенных, разрабатывает планы сражений или отдыхает.

Леона представляла себе, что это должен быть громадный зал, роскошный, как во дворце, но то, что она увидела, удивило и потрясло ее.

Казалось, зал, открывшийся перед глазами, тянулся во всю длину замка. В одном его конце находились хоры для музыкантов, а стены украшали оленьи головы и рога, щиты и палаши. Но самым удивительным и необычайным показался девушке потолок этого зала, обшитый деревянными панелями и украшенный гербами Страткернов. Как она и ожидала, здесь был огромный камин с пылавшими в нем громадными поленьями, а вдоль стен стояли воины клана; на всех были кильты в красную и голубую клетку, выдающую их принадлежность к одному роду.

Зрелище было очень живописным, но Леона знала, что клетка с цветами клана — относительно недавнее новшество; в прошлом признаком принадлежности воина к какому-либо роду была не она — кильт был всегда не более, чем простым куском ткани, — а боевой клич и эмблема. У каждого племени был свой боевой девиз — дикий, яростный призыв к битве или напоминание о героическом прошлом, и каждый род имел свою собственную эмблему: вереск, дуб или мирт, — которая наподобие кокарды прикреплялась к берету. Каждое растение было символом, имевшим мистическое значение, и обладало магической силой, предохранявшей от злых чар и всяческих бедствий, или олицетворяло нужды повседневной жизни клана, вроде морской водоросли на гербе Макнейлов.

— Морские водоросли — это единственное, чем Макнейлы могли удобрить свою тощую, бесплодную землю западных островов, — объясняла миссис Гренвилл дочери.

В ладно скроенных кильтах Маккернов с развевающимися складками было что-то, напоминавшее стороннему наблюдателю пестрые причудливые одеяния, которые сами горцы называли «скалистыми уступами».

Лорд Страткерн подвел Леону к небольшому возвышению, располагавшемуся рядом с хорами для музыкантов, где стояли два стула с высокими спинками, на которых были высечены родовые гербы.

Как только они уселись, воины начали свой танец.

Леоне часто приходилось слышать рассказы о том, как легко танцуют шотландцы, какой удивительной живостью отличается их танец, и сейчас она могла воочию убедиться, что мнение это совершенно справедливо.

Они танцевали на самых кончиках пальцев на скрещенных шпагах, затем, образуя круг, танцевали быстрые народные танцы под головокружительные ритмы, стон и завывание волынок; точные, легкие и ловкие движения танцоров завораживали Леону, никогда еще не видела она в своей жизни столь удивительного и захватывающего зрелища.

Поглядывая искоса на лицо лорда Страткерна, девушка думала, что он настоящий вождь клана, вождь от волос до кончиков ногтей; сидя рядом с ним и любуясь танцами его воинов, она вспоминала, что раньше вождь племени в Шотландии считался также королем своего ущелья, принадлежавшей ему долины среди гор и холмов.

— Вождь защищает людей своего клана, и они везде следуют за ним и подчиняются любому его приказу, — говорила когда-то ее мать.

Но потом миссис Гренвилл добавляла с глубокой грустью:

— К сожалению, в последнее время вожди племен Северной Шотландии стали забывать о своих обязанностях по отношению к членам клана, и род распадается; эти люди не мыслят своей жизни без мудрого и сильного вождя, они попросту погибнут без него!

От матери Леона узнала, что даже в шестнадцатом-семнадцатом веках вождь шотландского клана был обычно человеком, обладавшим обширными знаниями и большим жизненным опытом, намного превосходившими знания и опыт англичан.

— Предводитель племени свободно говорил на английском и гаэльском языках, а часто также и на греческом, французском, латыни, — с гордостью объясняла Леоне мать. — Его сыновья обучались в университетах Глазго и Эдинбурга, Парижа и Рима. Он пил французский кларет, носил кружевные воротники, но вкусы его оставались прежними, и в свободное время он наслаждался музыкой и танцами своего народа, — добавляла она с улыбкой.

Потом лицо ее снова омрачалось:

— Но в наше время вождям кланов уже недостаточно только охоты на оленей и волков, на тетеревов и диких лесных котов. Они уходят на юг, оставляя своих людей, словно овец без пастыря.

Наблюдая за лордом Страткерном, видя, с каким интересом он смотрит на танец своих воинов, как увлечен им, Леона подумала, что он — настоящий вождь, заботливый и неравнодушный к судьбе своего народа. Она жалела, что мамы нет сейчас с ней и она не видит, какое удовольствие доставляет ее дочери этот танец и вся обстановка зала вождя.

Танец закончился, и лорд Страткерн представил Леоне многих из своих воинов. Она обратила внимание на то, что говоря о крови Макдональдов, которая течет в ее венах, и объясняя им, что она в первый раз в Шотландии, лорд Страткерн ни разу не упомянул, что она приехала погостить к герцогу Арднессу. У девушки было такое чувство, что в отношениях между герцогом Арднессом и хозяином этого замка существует какая-то напряженность, и она пыталась припомнить, не слышала ли когда-нибудь разговоров о кровной вражде между родом Маккернов и Макарднов.

Леона жалела теперь, что в памяти ее осталось так мало из того, что мама когда-то рассказывала ей о родной Шотландии, в ней сохранились только отдельные отрывки тех красочных, ярких легенд о военных походах, тех волшебных преданий о колдовстве, магии и творимых ими чудесах, которые были неотъемлемой частью жизни этой удивительной горной страны и с детства были в крови у каждого шотландца. Там, далеко от этих мест, на юге Англии, все это казалось не более чем сказкой, весьма далекой от реальности. Но теперь, на древней земле Шотландии, Леона почувствовала, как все ее существо откликается на то, что ее окружает; это началось с той минуты, как ушей ее коснулись первые звуки волынки и в душе всколыхнулись неведомые ей прежде чувства, рождая восторг и наслаждение.

Наконец, еще раз поблагодарив танцоров, лорд Страткерн проводил свою гостью обратно в гостиную на первом этаже.

— Я так вам благодарна, — сказала она, — так, что просто не могу выразить этого словами.

— Вам понравилось? — спросил он.

— Это было необыкновенное зрелище, — ответила Леона, — и я вижу теперь, что мама была совершенно права, когда говорила, что шотландец, исполняющий народный танец, буквально парит в воздухе, не касаясь ногами земли!

Лорд Страткерн подошел к подносу с напитками, стоявшими в углу на столике, и налил Леоне бокал лимонада. Она взяла у него из рук бокал, и они, подойдя к камину, остановились, глядя на пылавшие в нем громадные поленья; отсветы огня вспыхивали в светлых, золотистых волосах девушки, так что казалось, будто от них исходит сияние, ореолом окружая ее головку.

Глядя на пламя, горевшее в камине, и наслаждаясь его теплом, они слышали, как ветер завывает за толстыми, каменными стенами замка, как дождь барабанит по стеклам.

— Да будет благословен этот ветер, волей случая занесший вас сегодня в этот замок, — произнес лорд Страткерн своим глубоким, низким голосом. — Я не ожидал, что такое может произойти в моей жизни.

— Для меня все это было как прекрасная волшебная сказка, — откликнулась Леона.

Сказав это, она подняла глаза и, встретившись с его взглядом, снова почувствовала какое-то странное очарование, увидела нечто загадочное и волнующее, таившееся в глубине его глаз.

— Вы очень красивы! — сказал он.

Было в его голосе что-то, от чего вся кровь мгновенно прилила к ее щекам.

Она смутилась и отвернулась от него, глядя на огонь.

Наступило короткое молчание. Потом, вспомнив, каким он был там, в Зале вождя, как он показался ей именно таким, каким и должен быть настоящий глава клана, Леона спросила:

— Вы круглый год живете в этом замке?

— Это мой дом, моя жизнь, — ответил он. — Естественно, я живу именно здесь!

Девушку поразил неожиданно резкий тон, которым он произнес эти слова. Это было совсем не похоже на то, как он говорил с ней раньше.

Голос его прозвучал грубо, почти враждебно. Заметив, как Леона удивленно подняла на него глаза, он сказал:

— Я уверен, что вы устали с дороги, мисс Гренвилл. Для вас сегодня выдался тяжелый день, так что вы, конечно, хотите отдохнуть.

Он говорил так, будто желал отделаться от нее, и она не чувствовала больше себя рядом с ним надежно и защищенно, как это было с первого же момента, когда она увидела его после падения кареты. Ей нестерпимо хотелось сказать ему, что ей совсем не хочется спать, напротив, она с удовольствием осталась бы здесь и побеседовала бы с ним еще немного.

Ей еще так много хотелось узнать, столько было всего, что она надеялась от него услышать. Однако с ее стороны, — подумала девушка, — было бы весьма неприлично навязывать ему свое общество. Быть может, ему уже стало с ней скучно, и он не желает продлевать надоевшую беседу.

Внезапно она почувствовала себя совсем юной, неопытной девочкой, не разбирающейся в тонкостях и сложностях взрослой жизни. «Возможно, — с робким смирением подумала Леона, — мне следовало бы оставить его под предлогом усталости еще в тот момент, когда мы выходили из Зала вождя». Вместо этого она дождалась, пока он сам предложил ей уйти, показав тем самым, что ее общество не представляет для него никакого интереса, и поставив ее в унизительное положение.

— Разрешите мне еще раз поблагодарить вас за вашу доброту и гостеприимство, — сказала Леона вслух.

Она с мольбой подняла к нему глаза, стараясь поймать его взгляд, но он, отвернувшись, смотрел куда-то в сторону. Все так же не оборачиваясь, он прошел через комнату и открыл дверь в коридор.

— Миссис Маккрей ждет вас, — произнес он, выходя. — Спокойной ночи, мисс Гренвилл.

— Спокойной ночи, милорд.

Леона присела в реверансе и, уже выходя, заметила, что он вернулся обратно в гостиную.

— Что я такого сказала? Почему он вдруг так переменился? — спрашивала себя девушка, уже лежа в постели и глядя, как причудливые тени от огня пляшут на стенах ее комнаты.

Она словно вновь слышала, как мягко и нежно прозвучал его голос, когда он произнес: «Вы очень красивы!»

А потом, внезапно, после самого простого и невинного вопроса, тон его стал резким, неприятным, точно он старался оттолкнуть ее от себя.

— Нет, это невозможно ни понять, ни объяснить, — подумала Леона удрученно; так, переживая из-за неожиданного охлаждения лорда, она и уснула.

— Утро чудесное, мисс, и ветер совсем улегся, — возвестила миссис Маккрей, входя в спальню.

Она отдернула занавески на окнах, и Леона услышала звуки волынки, доносившиеся откуда-то с другого конца дома.

Теплое, золотистое солнечное сияние наполнило комнату. Все ее ночные тревоги рассеялись, и Леоне захотелось немедленно вскочить с постели; может быть, ей даже удастся позавтракать с лордом Страткерном.

Однако миссис Маккрей рассудила по-другому.

— Я принесла вам ваш завтрак, мисс; я подумала, вдруг вы еще не оправились после вчерашнего?

— Благодарю вас, я чувствую себя прекрасно, — ответила Леона.

Она взглянула на уставленный едой поднос, который служанка внесла в комнату и поставила на столик около кровати, затем осторожно спросила:

— А его светлость… не ожидает меня к завтраку?

— Его светлость позавтракал уже час назад, — ответила экономка. — Он у нас ранняя пташка, всегда встает с рассветом. Однако он просил узнать у вас, мисс, не пожелаете ли вы, когда оденетесь, осмотреть сад перед тем, как покинуть замок?

— Ну конечно, с большим удовольствием! — воскликнула Леона.

Она быстро поела, и пока миссис Маккрей помогала ей одеться, горничная упаковала ее сундучок.

В глубине души Леона надеялась, что день выдастся опять таким же ветреным и холодным, как вчера, и она не сможет продолжать свое путешествие, или, может быть, сломанную карету герцога не починят вовремя, так что ей волей-неволей придется остаться.

Попрощавшись с миссис Маккрей и выйдя из комнаты, Леона увидела, что два лакея уже дожидаются, готовые отнести ее вещи вниз, в карету; у подъезда девушка заметила экипаж. Леоне было как-то не по себе, у нее было неприятное ощущение, точно ее торопят, заставляя против собственной воли делать то, что ей совсем не хочется; пришлось признаться самой себе, что ей больше хотелось бы остаться здесь, в замке, чем ехать к герцогу Арднессу.

«Это довольно смешно и нелепо с моей стороны, — подумала она, — но мне кажется, что я оставляю здесь что-то очень дорогое».

Однако все эти мысли тут же вылетели у нее из головы, как только она увидела лорда Страткерна, сидящего за письменным столом. Он встал, когда она вошла в комнату, и Леоне стоило больших усилий сдержаться и не побежать ему навстречу, не сказать искренне и откровенно, как она рада видеть его. Вместо этого она учтиво присела в ответ на приветствие, которое он произнес без тени улыбки на лице:

— Доброе утро, мисс Гренвилл.

— Доброе утро, милорд.

— Хорошо ли вы спали?

— Очень хорошо, благодарю вас.

— Как видите! — продолжал он, — ветер улегся, ночная буря прошла стороной, и день сегодня стоит ясный и солнечный.

— Миссис Маккрей сказала, что вы покажете мне сад.

— Если вам это доставит удовольствие…

— Я была бы счастлива увидеть его.

— Думаю, он должен вам понравиться, — произнес лорд Страткерн. — Сад был разбит еще моей матерью, но я слежу за ним, стараясь выполнять все, что было ею задумано.

Они спустились по лестнице и через боковую дверь вышли в сад. Оглянувшись вокруг, Леона поняла, что лорд Страткерн по праву гордится своим садом.

По обеим сторонам тропинки, спускавшейся по склону холма к самому берегу озера, росли удивительные растения, редкие деревья и кустарники, чудесные южные цветы, которые трудно было ожидать встретить здесь, на севере Шотландии.

Солнце грело не по-осеннему, и холмы, высившиеся по берегам озера, надежно защищали его со всех сторон.

Взглянув туда, где кончалась серебристая водная гладь, Леона увидела множество маленьких домиков, приютившихся у подножия холмов, словно в поисках защиты от бурь и невзгод; на зеленых лужайках пасся скот: длинношерстные коровы и быки с огромными рогами.

— У вас большие владения? — спросила Леона.

— Не такие большие, как мне хотелось бы, — ответил лорд Страткерн, — но у меня много земель, которые тянутся на восток, до моря и на юг, до границы с графством Инвернесс.

— А что на севере? — поинтересовалась девушка.

Ей показалось, что глаза его потемнели.

— Граница моих владений проходит по вершине этого холма, через вересковую пустошь. Там, за ней, лежит графство Арднесс.

— Так близко? — удивленно воскликнула Леона, — сколько же времени потребуется, чтобы доехать отсюда до замка?

— Если ехать по дороге, — ответил лорд Страткерн, — вам придется проделать почти десять миль, прежде чем вы будете у цели, но напрямик, через пустошь, тут не более трех миль.

— Подумать только! — удивилась Леона.

— Конечно, по пути пришлось бы преодолеть много ущелий, глубоких расселин и ручейков, — объяснил он, — а в половодье, когда вода поднимается, все эти ручьи и речушки выходят из берегов и могут запросто затопить дорогу, если только она не проходит высоко над ними.

— Да, я понимаю, — согласилась Леона.

Беседуя так, они незаметно спустились к берегу озера, и девушка оглянулась назад, чтобы посмотреть на замок, который остался на холме.

Чудесный вид, открывшийся перед ее глазами, заставил ее издать радостный возглас.

— Но это просто прелесть! — воскликнула Леона. — Он похож на сказочный замок. Я даже представить себе не могла, как он красив!

Замок действительно выглядел очень романтично. Его стены из серого камня взмывали ввысь, увенчанные наверху слегка выступающими вперед башенками.

Так же, как вчера, когда она любовалась танцорами, Леона подумала, что есть в нем какая-то необыкновенная легкость, воздушность, совершенно неожиданная в таком, казалось бы, громоздком строении.

— Теперь я понимаю, почему он так много значит для вас, — повернулась девушка к лорду Страткерну.

— Как я уже сказал вам вчера вечером, — ответил он, — это мой единственный дом, и именно здесь я должен жить, чтобы иметь возможность постоянно заботиться о своих людях и защищать свой клан.

Леона как раз собиралась сказать ему, что она разделяет его чувства и очень рада, что встретила настоящего вождя, именно такого, каким и должен быть, по ее мнению, глава рода, как он вдруг резко переменил тему:

— Мне кажется, мисс Гренвилл, — заявил он, — что, поскольку его светлость ожидает вас и ваш экипаж уже готов, вы можете продолжить свое путешествие.

— Да… вы правы, — пробормотала Леона, не находя, что можно возразить на это.

Она опять смутилась, понимая, что это она должна была бы первая заговорить об отъезде, а не ждать, пока хозяин, напомнит ей о ее долге.

В то же время ей совсем не хотелось уходить из этого чудесного, залитого солнцем сада. Стараясь насколько возможно оттянуть эту минуту, Леона снова повернулась к озеру:

— Надеюсь, теперь, когда я в Шотландии, у меня будет возможность посмотреть, как ловят лосося, — сказала она. — Мой отец увлекался рыбной ловлей, и он часто рассказывал мне, как это захватывающе!

— Человеку свойственно разочаровываться, — скептически заметил лорд Страткерн, — и в жизни ему не раз случается испытывать это чувство.

Он пошел по направлению к замку, и, поскольку Леона не могла больше найти никаких предлогов, чтобы еще хоть ненадолго отложить отъезд, она последовала за ним, чувствуя себя очень несчастной и одинокой.

Подняв глаза, она взглянула на отдаленную вершину холма, поросшую вереском.

— А как вы узнаете, что достигли границы ваших земель? — поинтересовалась она. — Там есть какой-нибудь указатель?

— Мне кажется, мои слуги так досконально изучили каждый дюйм этой земли, что с закрытыми глазами могут точно сказать мне, какой стебелек вереска из Арднесса, а какой — мой, — ответил лорд Страткерн. — Но на вершине холма сложена из валунов большая пирамида, — похоже, что она стоит там уже несколько столетий, — по ней я и узнаю, что достиг границы своих земель, она является своеобразным пограничным знаком.

Они уже подходили к замку и, проходя по дорожке из сада, девушка заметила, что лошадей уже впрягли в экипаж.

— С вашей стороны было очень любезно… дать мне приют в вашем замке, — сказала Леона. — Надеюсь, скоро… мы опять встретимся.

— Мне кажется, вряд ли это может произойти.

Девушка резко остановилась и взглянула на лорда Страткерна широко открытыми от удивления глазами:

— Н-но… п-почему?

— Мы с его милостью не можем прийти к соглашению по некоторым вопросам, — ответил тот.

— Я… я пыталась вспомнить… не слышала ли я когда-нибудь о какой-нибудь кровной вражде между вашим кланом и кланом герцога, — нерешительно начала Леона.

— Да, в прошлом между нами были распри, — подтвердил лорд Страткерн, — но мой отец и покойный герцог заключили перемирие.

— Которое вы теперь разорвали?

— Вот именно: которое мы теперь разорвали!

Лорд Страткерн ничего больше не сказал; он сделал шаг по направлению к карете, точно стремясь как можно скорее усадить в нее гостью и отправить ее из своих владений.

— Так я больше… не увижу вас? — спросила она очень тихо.

— Я не бываю с визитами в замке Арднесс, — ответил лорд. — Но мне хотелось бы, чтобы вы знали: здесь, в моем замке, вы всегда желанная гостья, и, как я уже сказал вам вчера вечером, — я всегда к вашим услугам.

Голос его снова обрел прежнюю теплоту и мягкость, и Леона почувствовала себя так, будто она купается в приветливых солнечных лучах.

— Тогда… мне можно будет навестить вас? — нерешительно проговорила она.

— Я буду надеяться, что вы это сделаете. — Лорд Страткерн обернулся и посмотрел на холмистую вересковую пустошь, простиравшуюся за ним. — От замка Арднесс до каменной пирамиды не так уж далеко, — заметил он, — а там вы уже будете на моей земле.

— Я… буду помнить об этом, — прерывающимся от волнения голосом сказала девушка.

Она заглянула в его глаза, в самую их глубину, и ей показалось, что он хочет добавить еще что-то — очень важное. Губы его уже приоткрылись, как бы собираясь произнести какие-то слова, но в этот момент их прервали.

Подошедший слуга доложил:

— Прошу прощения, милорд, но кучер его милости жалуется, что лошади волнуются, не хотят стоять спокойно.

— Спасибо, Дункан, — ответил лорд Страткерн. — Мисс Гренвилл сейчас уезжает.

Они прошли в холл, где Леона оставила свою дорожную накидку. Надев ее, она обнаружила, что все остальные вещи уже в карете.

Девушка протянула руку:

— От всего сердца благодарю вашу светлость за оказанное мне гостеприимство.

Он взял ее руку в свою, но не поцеловал ее, как она надеялась. Вместо этого он просто поклонился; Леона ответила ему реверансом и села в карету.

Кучер, будто устав от долгого ожидания, хлестнул лошадей, и они рванули с места еще прежде, чем девушка успела опуститься на сиденье.

Наклонившись вперед, она успела только бросить мимолетный взгляд на замок; лорд Страткерн стоял на ступеньках, глядя ей вслед; она обернулась, но лошади уже мчали карету прочь по длинной подъездной аллее и все дальше по дороге, пролегавшей среди болот и вересковых пустошей.

Когда они доехали до того места, где накануне вечером экипаж перевернулся, Леона взглянула назад, на замок, стоявший на берегу озера. Она опустила окно кареты, чтобы лучше было видно, и теперь, при ярком солнечном свете, снова подумала, что это самое красивое место, какое она когда-либо видела в своей жизни. Равнины, поросшие пурпурным вереском, отблески солнца на воде, маленькие крестьянские хижины, уютно устроившиеся под боком у больших, надежных холмов, прикрывающих их от бурь и непогоды, — все казалось сейчас даже более прекрасным, чем раньше. А замок был совершенным воплощением таинственной и романтичной жизни горной Шотландии. «Это просто чудо!» — со вздохом подумала Леона. Вскоре и озеро и замок скрылись из виду.

По дороге Леона размышляла, что могло быть причиной ссоры между лордом Страткерном и герцогом и каким образом разлад между ними мог дойти до такой степени, что они вообще перестали встречаться.

Девушка не забыла выражения лица лорда в тот момент, когда она сообщила ему, что собирается жить у герцога Арднесса, в его замке.

Почему ее слова так поразили его?

Потом она сказала себе, что нельзя забывать — шотландцы очень вспыльчивы, у них чрезвычайно горячий темперамент, и они никогда не прощают оскорблений. Достаточно вспомнить, как ее мама говорила о Кемпбеллах, чтобы понять, насколько глубоки и сильны бывают их чувства.

«Возможно, мне удастся помирить их», — с надеждой подумала девушка.

Она понимала, что ей хочется прекратить эту вражду, наладить отношения между ними только для того, чтобы как можно скорее вновь встретиться с лордом Страткерном.

Они ехали теперь по узкой, каменистой дороге. Однако лошади бежали все же довольно быстро, и Леона подумала, что они делают не менее четырех-пяти миль в час, когда карета внезапно остановилась, и она услышала чьи-то громкие голоса.

Девушка выглянула в окно и с удивлением увидела, что вокруг одной из крестьянских хижин собралась большая толпа народу.

Все они что-то кричали. Леона не поверила своим глазам, увидев, как двое мужчин тащат куда-то матрацы с постельным бельем, столы, прялку и целый ворох одежды. Две женщины и множество ребятишек мал-мала меньше отчаянно вопили, глядя, как они выносят все эти вещи из хижины.

Люди из соседних домов запрудили всю дорогу, так что лошадям невозможно было проехать, и тут на глазах у Леоны люди, которые только что выносили из дома мебель, подожгли крышу!

Невозможно было поверить, что все это происходит в действительности. В это время одна из женщин с маленьким ребенком на руках закричала по-гаэльски:

— Тха мо кланн аир а бхай аир ам мерт!

В ответ раздались яростные вопли толпы.

— Убийцы! Они убили моих детей! — перевела Леона, и тут заметила, что кроме тех двух мужчин, которые подожгли крышу дома, рядом стоят еще трое полицейских.

Она вышла из кареты.

Шум и крики оглушили ее, но девушка все же заметила, что женщины пытаются спасти куриц, которые были заперты в курятнике, так что им грозила опасность сгореть там заживо.

В ту минуту, когда хижина запылала, какой-то мужчина прорвался внутрь сквозь яростные языки пламени и тут же выскочил обратно, неся на руках полуголого орущего ребенка.

— Что случилось? Что здесь происходит? — тревожно спрашивала Леона.

В суматохе и общем гаме ее голоса совсем не было слышно, но один из мужчин, прилично одетый и, по-видимому, облеченный некоторой властью, подошел к ней, отрывисто проговорив:

— Вам лучше уехать, мадам. Путь свободен, я расчистил дорогу.

— Но в чем дело? Что происходит? — спросила Леона.

— Этих людей выселяют, мадам.

— Выселяют? — не веря своим ушам, воскликнула девушка, потом уточнила: — Вы хотите сказать, что эту землю освобождают под пастбища?

— Его милости нужна земля, мадам.

— Для овец? — переспросила Леона.

— Ну да, верно. А теперь, мадам, вы можете занять свое место в карете и спокойно ехать дальше.

Ее собеседник отвернулся, и Леона заметила, что лакей уже открыл дверцу экипажа, ожидая, пока она сядет.

— Помогите! Прошу вас, помогите! — крикнула одна из женщин, обращаясь к Леоне.

Девушка в нерешительности замерла, не зная, что ответить, но в этот момент один из полицейских, размахнувшись, ударил женщину дубинкой, и та упала на землю. Леона хотела бежать к ней, но, едва она успела повернуться в ту сторону, как человек, с которым она только что разговаривала, снова оказался рядом с ней:

— Сделайте милость, уезжайте-ка поскорее, мадам, — резко сказал он ей, давая понять, что не потерпит никаких возражений. — Вы здесь ничего не сможете сделать, а его светлость будет недоволен, что вы вмешиваетесь.

Леона хотела что-то сказать, возмутиться тем, как эти люди обращаются с женщинами и детьми, но неожиданно для самой себя обнаружила, что сидит в карете; дверцы за ней захлопнулись; путь был свободен, и лошади резво помчали ее прочь от места происшествия.

Она смотрела в окно на пылавшую хижину.

Девушка заметила, что другие люди, до этого наблюдавшие за выселением и, наверняка, уже предвидевшие, что произойдет дальше, начали сами выносить пожитки и мебель из своих домов.

Леона откинулась на подушки сиденья. Она почувствовала дурноту и слабость, так потрясло ее все увиденное. С детства слышала она ужасные рассказы о выселениях, о расчистке земель под пастбища, о том, как жестоко, немилосердно выбрасывают людей из их собственных домов, отбирают их землю. Ее мать, обычно такая спокойная и невозмутимая, приходила в неистовую ярость, когда говорила об этом, а иногда просто плакала от отчаяния и бессилия.

Но Леона думала, что все это было уже очень давно, осталось в далеком прошлом; она даже представить себе не могла, что такая жестокость могла сохраниться до наших дней, что ей самой придется столкнуться с этим ужасом и варварством.

Мать часто рассказывала ей, как в 1762 году сэр Джон Локхарт Росс начал разводить овец на своих землях, даже не подозревая о том, что этот, казалось бы, совершенно невинный поступок не только разрушит почву горной Шотландии, но и подорвет ее дух.

Все были уверены, что пятьсот завезенных им в свое графство овец мясо-шерстяной породы шевиот погибнут, не выдержав сурового климата Северной Шотландии, но, вопреки всем ожиданиям, они не только выжили, но и дали приплод. Шерсть была очень ценным товаром, так что другие помещики быстро смекнули, какие деньги можно на этом заработать. Многие из них были к этому времени почти разорены, и тут их внезапно осенила мысль, что их до сей поры бесплодные лощины и пустоши могут оказаться прекрасными выгонами для овец.

Первым делом, естественно, требовалось освободить земли от их обитателей.

В течение столетий жители шотландских нагорий стойко переносили морозные зимы, вели свое скромное хозяйство и разводили рогатый скот. Они не могли поверить, когда им сказали, что они должны оставить свои дома — единственное доставшееся им от дедов и прадедов жилище, — и убираться прочь с этой земли, которую они всегда считали своей собственностью. Они обратились к вождям в надежде, что те защитят их и укажут, что делать, однако надежды их оказались тщетными.

Многие из них так и не поняли, что от них требуют переселиться на побережье, чтобы влачить там жалкое существование или вообще уехать за океан, в чужой, незнакомый им мир. Тогда их дома предали огню, не дожидаясь, пока люди освободят их, а с ними самими обращались, как с преступниками.

Леона была еще девочкой, когда она впервые услышала о страданиях этих людей, обо всех этих ужасах, которые происходили сначала в Сатерленде, потом в графстве Росс. Ее мать воспринимала все это как предательство, измену всем идеалам, всему, во что привыкла верить, традициям своего народа. Однако миссис Гренвилл давно уже уехала из родных мест и жила вдалеке от дома, так что ей трудно было ясно представить себе, что же там происходит на самом деле, или понять, как могло случиться такое, что среди горцев не нашлось мужественных людей, готовых бороться за свою землю.

Все это случилось задолго до того, как Леона появилась на свет, но пять лет назад, в 1845 году, в газете «Таймс» вновь вспыхнула жаркая полемика по этому вопросу, в ходе которой обе стороны выдвигали взаимные обвинения.

Издателю, Джону Дилэйну, стало известно, что в графстве Росс девяносто человек были выселены из долины Гленкалви и вынуждены жить в церковном дворе под открытым небом, не имея крыши над головой. До сего времени «Таймс» не уделяла особого внимания тому, что происходило в Северной Шотландии, но теперь Джон Дилэйн лично отправился туда и прибыл как раз вовремя, чтобы стать свидетелем выселения людей из долины Гленкалви.

Мистер Дилэйн обнаружил, что все домики пусты, за исключением одного, в котором умирал одинокий старик. Все остальные жители сидели на поросшем зеленой травой склоне холма; все они были чисто одеты; у женщин на плечах были накинуты светлые или алые шали, мужчины завернулись в свои клетчатые пледы. Стояла сырая, холодная погода, но людям нужно было уходить из своих домов, из долины; им негде было жить, кроме как на голой земле, неподалеку от церкви; они везли с собой две-три тележки, в которых сидели дети.

В своей статье Джон Дилэйн написал: что то, что происходит в Северной Шотландии, — результат «холодной, бессердечной расчетливости, настолько же невероятной, насколько и отвратительной».

— Но почему никто не остановил их, мама? — спросила тогда Леона.

— Эти люди объяснили издателю «Тайме», что они и в глаза никогда не видели владельца имения, а от его имени действовал управляющий, и именно он вел себя с такой чудовищной жестокостью.

Все это казалось тогда девочке таким сложным и непонятным, но теперь, когда она услышала крики детей и увидела отчаяние на лицах людей, на глазах у которых жгли их дома, она почувствовала себя дурно, такой гнев и отвращение к насильникам захлестнули ее.

И она знала, кто за это в ответе, кто виновен в страданиях этих людей. Невозможно было закрыть глаза на то, что земля, по которой они сейчас едут, принадлежит герцогу, а значит, именно с его ведома и соизволения людей лишают крова, жгут их жилища.

Леона понимала, что, как и в других подобных случаях, когда земли спешно очищали под пастбища, всех этих людей сгонят на берег моря. Да и куда им еще было идти? Единственное, что они могли еще сделать, — это сесть на какой-нибудь корабль и переплыть через океан, однако в пути эмигранты часто умирали от холода и нехватки еды или гибли во время эпидемий оспы и тифа.

— Нет, это невозможно! — говорила себе девушка. — Не может же такое повториться опять!

Она вспомнила, как ее мать с возмущением и негодованием говорила о том, что овцы вытеснили людей из их горных ущелий и равнин, поросших вереском, и теперь там бродят только духи тех, чьи стойкость и мужество были когда-то гордостью Шотландии.

— Как мог герцог поступить так со своими собственными людьми? — недоумевала девушка.

Теперь-то ей стало, наконец, ясно, что было причиной ссоры между герцогом и лордом Страткерном. Она вспомнила чистенькие, уютные домики на берегу озера, коров, пасущихся рядом на зеленой траве. На землях, принадлежащих лорду Страткерну, Леона не видела овечьих стад; при этой мысли на сердце у девушки потеплело, и она поняла, как нужен он людям своего клана и почему, если только он хочет их защищать и сражаться за их дело, ему необходимо всегда быть рядом с ними.

Потом на душе у нее снова стало тревожно. Что скажет она герцогу, как поведет себя с ним, как сможет сдержаться и не выразить ему своего негодования? Леона боялась, что, как только она увидит герцога, слова горячего возмущения и обвинения против воли тут же сорвутся с ее губ.

«Но, может быть, он не знает? Не понимает, как страдают эти несчастные?» — думала она.

Однако их выселяли всего лишь в нескольких милях от его замка. Мог ли он быть так слеп, чтобы не видеть этого? При этом он жил здесь, в своем имении, в отличие от многих других помещиков севера, которые уезжали в Англию, а их управляющие в это время творили бесчинства от их имени, так мог ли он не знать, что здесь происходит?

Глядя на пустынные равнины, поросшие вереском, тянувшиеся по сторонам от дороги, Леона ощущала непреодолимое желание немедленно выскочить из кареты и бежать назад, в замок Керн.

Она жалела, что у нее не хватает смелости. Карета герцога неумолимо уносила ее все дальше от лорда Страткерна, и она ничего не может поделать.

Ей стало очень страшно; впервые со времени своего приезда в Шотландию девушка пожалела о том, что не осталась дома, отказавшись от предложения герцога Арднесса.

«Как я объясню ему все, что меня мучает, как смогу выразить свои чувства?» — думала она.

Леона вспомнила, с каким ужасом читала ее мать статьи из «Таймса», в которых говорилось о том, как разбиваются некогда могучие кланы, как люди, принадлежавшие к одному роду, рассеиваются по всему миру; в голосе ее были скорбь и отчаяние.

Она часто цитировала строчки из стихотворения Айлена Дола, слепого барда из Гленгарри:

— Айлен Дол нашел очень верные слова, они выражают самую суть, — объяснила мать. — Гаэльское слово «Crois», которое мы переводим на английский, как «cross» — «крест», на самом деле обозначает нечто большее. Это нечто ужасное, по смыслу близкое к понятию смертного греха, погубившего Содом и Гоморру.

Она тяжело вздохнула.

— А «кров» по-гаэльски означает не просто дом, крышу над головой, а мир, счастье и покой, — то, что шотландцы утратили и уже никогда не обретут вновь.

Макдональды, как было известно Леоне, тоже были не безупречны.

Отец говорил, что из всех вождей Северной Шотландии никто не обошелся со своими людьми так беспечно и небрежно, как Макдональды из Гленгарри и Чисхолмы из Странгласса. Мама не спорила с ним, она только тихонько плакала, и Леоне иногда казалось, что эти выселения, это варварское обращение с людьми, возможно, ранят ее сердце больнее, чем даже мысль о зверском убийстве в Гленкоу.

Теперь Леона увидела все это своими глазами и поняла, что приводило ее мать в такой ужас и заставляло ее плакать.

Все чувства ее пришли в смятение.

«Это отвратительно, безнравственно, подло!» — в гневе думала девушка.

Чем ближе подъезжала она к замку Арднесс, тем более возрастал ее гнев, и в то же время в душу ее начинали закрадываться смутные, тревожные опасения. Она чувствовала себя так, словно успела прожить целую жизнь и повзрослела сразу на много лет, пережив и передумав много такого, что прежде было ей совершенно неведомо.

Дорога, от самого замка Керн шедшая кверху, теперь пошла под уклон, спускаясь в глубокое ущелье. По сторонам ее раскинули свои лапы высокие темные пихты, а за ними тянулась равнина, поросшая вереском. Поблизости не было видно ни одной хижины, но, выглядывая из окна кареты, Леона видела каменные остовы без крыш; без всякого сомнения, не так давно это были домики, и в них жили люди.

Посреди ущелья протекала река. Дорога шла теперь по ее берегу, а по сторонам высоко в небо уходили горные пики; они так круто вздымались ввысь, что солнечный свет почти не проникал в ущелье, и все вокруг, окутанное густыми, темными тенями, казалось мрачным и угрюмым.

И все же была в этом какая-то особая, торжественная и дикая красота.

Пейзаж здесь ничем не напоминал прелестного, приветливого вида озера у замка Керн, однако он производил, пожалуй, даже более глубокое впечатление, и, как казалось Леоне, было в нем что-то угрожающее, зловещее.

Раньше она не представляла себе, как близко к морю находится замок Арднесс. Теперь она могла различить в дальнем конце ущелья белые гребешки волн, а высоко над устьем реки, на холме, стоял замок. Он оказался гораздо больше и внушительнее, чем ожидала Леона, один только взгляд на него рождал в человеке чувство, похожее на ужас.

Без сомнения, замок этот строился как защитное сооружение одновременно и от нападения со стороны враждебных кланов, и от викингов, и даже сейчас, спустя столетия, он больше напоминал громадную, неприступную крепость.

Внизу, у подножия холма, на котором высился замок, протекала река, за ним вздымалась белая пена прибоя, а вокруг громоздились горные уступы; на этом фоне серые каменные стены замка казались еще более суровыми и неприступными, заставляя трепетать каждого, кто смотрел на них.

Карета переехала через мост и, оказавшись на другом берегу реки, покатила по подъездной аллее, обсаженной по сторонам низкими, скрючившимися от частых ветров деревцами и густым, почти непроходимым кустарником. Стены большой башни, высившейся со стороны моря, были прорезаны бойницами, но в более поздней пристройке из серого камня с крутыми скатами крыши и в башенках, построенных в шестнадцатом веке, проделаны были длинные и узкие окна в готическом стиле.

Экипаж подкатил к замку и остановился. Огромные, тяжелые створки входных дверей, сплошь утыканные шляпками от гвоздей и висевшие на громадных железных петлях, казались бастионом, предназначенным отражать атаки хорошо вооруженного противника. Наверху выдававшиеся вперед навесные каменные бойницы служили, видимо, для того, чтобы лить расплавленный свинец на головы незванным посетителям.

Вокруг сновали бесчисленные слуги, все в клетчатых юбках-кильтах. Они казались Леоне в том расстроенном состоянии духа, в котором она находилась, бородатыми великанами, страшными и свирепыми. Один из них, вероятно, старший, ввел ее в просторный прямоугольный зал и повел вверх по широкой каменной лестнице, на которой гулко отдавались их шаги. На верхней площадке слуга распахнул дверь и громогласно, торжественно объявил:

— Мисс Гренвилл, ваша светлость!

Комната, в которую она вошла, показалась девушке огромной, намного больше, чем она могла себе представить, с высокими полукруглыми сводами и узкими окнами, почти не пропускавшими света.

Герцог стоял в дальнем конце зала у массивного резного камина. Леоне показалось, что с каждым шагом, приближавшим ее к нему, она становилась все меньше ростом, в то время как он раздавался и ввысь и вширь, подавляя ее своим величием. Подойдя к нему, девушка обнаружила, что это был просто обман зрения, вызванный, вероятно, ее нервным возбуждением, однако герцог и в самом деле был довольно высокого роста, седобородым и необычайно властным на вид мужчиной. Он держался гордо, пожалуй, даже высокомерно, но Леона заметила, что он уже далеко не молод, и все лицо его изрезано глубокими морщинами. В то же время она теперь понимала, что имела в виду ее мать, когда говорила, что он выглядит устрашающе.

Герцог протянул ей руку, которая оказалась такой огромной, что пальчики Леоны исчезли в ней, зажатые точно в стальном капкане, из которого нет выхода.

— Наконец-то вы здесь! — приветствуя девушку, воскликнул герцог.

Голос его гулким эхом отдался под сводами комнаты, и хотя он улыбался, Леоне почудился в его словах какой-то упрек.

Девушка присела в реверансе. Поднявшись, она ощутила, что герцог все еще держит ее руку в своей, и глаза его смотрят на нее так пристально, взгляд их столь резкий и пронзительный, что ей стало как-то не по себе.

— Думаю, вам уже сообщили о том, к счастью, не слишком серьезном, случае, который произошел вчера вечером, ваша светлость?

— Который привел к тому, что вам пришлось заночевать в замке Керн! Это очень печально. Мой кучер должен был проявить больше заботы и внимания.

— Уверяю вас, он совсем не виноват, — попробовала возразить Леона. — Дул невероятно сильный, почти ураганный ветер, и дождь слепил глаза, мешая видеть дорогу. Видимо, колеса заскользили, и экипаж съехал на обочину.

— Кучер будет наказан! — заявил герцог. — Но главное, вы, наконец, доехали благополучно!

— Да, слава Богу, я добралась до вашего замка, наша светлость, это так, но по пути я видела ужасные вещи!

— Что такое?

Вопрос прозвучал резко, как выстрел.

— Выселение… людей выселяли из их домов… наша светлость!

Герцог ничего не ответил, и Леона продолжала:

— Это было самое удручающее, самое… душераздирающее зрелище, какое я когда-либо видела в своей жизни!

Леона хотела говорить спокойно и твердо, но голос ее звучал еле слышно, и она сама чувствовала, как она дрожит.

— Моя мама часто рассказывала мне об этих выселениях, но я… я не верила тогда, что это может происходить и теперь, в наше время, тем более здесь… в Арднессе!

— Во всяком случае, осталось только одно ущелье, жители которого — дерзкие, непокорные безумцы — упрямо не желают подчиняться требованиям, — раздраженно ответил герцог.

— Но их хижины… сожгли!

— Вы не имеете права вмешиваться в мои дела! — крикнул герцог.

— При чем же здесь мои права, когда происходит такое… Один ребенок… чуть не сгорел заживо!

Герцог сделал какой-то жест, выдававший его нетерпение, и Леона поняла, что он едва сдерживает ярость.

— Полагаю, что после продолжительного путешествия вам захочется умыться перед едой; для вас уже все приготовлено, — произнес он холодно и надменно. — Вас проводят в вашу спальню.

Он дернул за шнур звонка, и Леона почувствовала, что поток ее негодующих, обвинительных речей внезапно иссяк, слова замерли у нее на губах. Она поняла, что герцог просто отмахнулся от нее, как от надоедливого насекомого, и, что бы она ни говорила ему, он не обратит на это ни малейшего внимания. Никогда еще она не испытывала такого чувства полной беспомощности и безнадежности.

Еще прежде, чем она снова смогла заговорить, прежде чем успела о чем-либо подумать, Леона обнаружила, что ее выпроводили из комнаты и ведут вдоль по длинному коридору в ее спальню, которая оказалась очень большой и просторной. Там ее уже ждала экономка.

С нею были две горничные, и все трое низко присели перед гостьей в знак приветствия.

— Меня зовут миссис Маккензи, — представилась экономка, — а это — Мэгги и Джанет. Мы все будем прислуживать вам, мисс.

— Благодарю вас, — ответила Леона.

— Его милость распорядился выполнять все ваши требования; вам стоит только высказать какое-нибудь желание, и оно тотчас же будет исполнено.

— Благодарю. Его милость очень любезен, — еще раз поблагодарила их девушка.

«Интересно, — подумала она, — что будет, если попросить, чтобы семьям людей, которых сегодня выселили из их домов, послали еду и одежду?»

Это было сейчас ее самое большое желание, но едва только эта мысль мелькнула у нее в голове, Леона уже знала, что у нее не хватит смелости выполнить задуманное.

«Ничего удивительного, что лорд Страткерн порвал отношения с герцогом», — решила девушка.

Она поймала себя на том, что ей страстно, до боли хочется вернуться обратно, в мирный, уютный и такой приветливый замок Керн…

Хотя, может быть, на самом деле ей до боли хотелось увидеть… его владельца?