Запах полыни

Глава 13 ЗАПАХ ПОЛЫНИ

Сауле с трудом улыбнулась сыну: Китеныш снова рассказывал о своем новом друге, да как рассказывал — взахлеб, а она не знала, что ответить.

С одной стороны, Сауле вроде бы радовалась — у мальчика появился взрослый друг, наконец, мужчина, а не женщина. С другой стороны, она чувствовала себя виноватой, Китенышу явно не хватало отца.

Сауле впервые задумалась, так ли была права, сбегая от Нурлана. Нет, она не сомневалась, что с ним была бы глубоко несчастна, ее отвращение носило чуть ли не физиологический характер, он никогда не нравился ей, с самой первой встречи, но…

Имела ли она право думать только о себе? Не зря ведь на Востоке похищенную женщину скрывают лишь до появления ребенка или явной беременности, что одно и то же. Потом практически всегда следует брак, считается: малыш цементирует семью. Брак по расчету, не по любви — самое естественное дело на юге, и появление ребенка мирит всех.

Сейчас, через семь лет, повзрослев, Сауле понимала: Нурлан Мазитов вовсе не плохой человек. Это любовь к ней сломала его, а ответь Сауле взаимностью…

Сауле вздрогнула, услышав скандал за стеной: снова сосед напился и начал «наводить порядок» в семье. Снова мат-перемат, снова драки, снова, захлебываясь, плакал младший ребенок и угрюмо огрызался, изредка срываясь на крик, старший.

Кивая сыну, Сауле увела его в комнату — незачем Китенышу слышать это непотребство — и села с ним в одно кресло. Привычно сунула нос в пушистый затылок и хмуро подумала: «Ненавижу пьяных. Ни дня не осталась бы с мужем, веди он себя так по-скотски. Не удалось бы развестись, взяла бы детей и ушла в никуда, не пропали бы, руки есть, ноги есть, без работы я бы не осталась. Пусть не так сытно ели бы, зато малыши не дрожали бы от страха…»

Она с сожалением покосилась на незапертую дверь, крики пусть глухо, но доносились и сюда.

Никогда раньше Сауле не видела столько пьяных. Не то чтобы в Казахстане совсем не пили, но не напивались так по-свински — это точно. Пьянство считалось позором, может быть, влияние мусульманского окружения? Ведь и христиане там не пьют, как здесь, в России, — не принято. Ну, рюмку-другую за столом, ну, хорошее вино к мясу, ну, для настроения или чтобы подчеркнуть торжественность момента…

Сауле вдруг улыбнулась, вспомнив Анну Генриховну — старуха на все имела свое мнение. И о религии говорила как о чем-то важном, нужном, но несостоявшемся в современной России. Мол, желание верить в Бога есть, а вот самой веры…

То ли разучились за семьдесят лет советской власти, то ли это естественный процесс «взросления» человечества. Мол, и дети малые вначале верят родителям на слово, а едва подрастут, начинают думать, слепой вере места уже нет, как и слепой любви, обожанию, всему тому, на чем стоит религия.

По ее мнению, множественность религиозных конфессий тоже мешает, особенно когда между священнослужителями нет взаимного уважения: мол, одному делу служим, одному Богу молимся, пусть по-разному, что объясняется лишь обычаями данной местности и менталитетом народа. А то: не молишься как я, значит, неверный или еретик, не будет тебе прощения Господа! Вот думающий человек и шарахается.

Сауле тряхнула головой, пытаясь прогнать мучительные для себя сомнения — ну, не умела она верить в Бога, хоть и хотела! Все время прикидывала: вот если бы взять от мусульманства уважение к старшим, отрицание спиртного и утерянную Западом мораль — Сауле современное телевидение приводило в ступор, — а от христианства — сегодняшнюю терпимость к наукам…

И смеялась над собой: вот если бы приставить нос…

И завидовала Анне Генриховне, старуха как-то совершенно спокойно примирила в собственной душе все конфессии. Могла запросто зайти в любой храм, не делая разницы между католиками, православными или мусульманами, она же к Богу шла, а не к священнослужителям с их вечными заморочками. А раз Бог един…

Сауле так не умела. Ей проще было найти Бога в весеннем лесу, на берегу неспешной северной реки или под бесконечным куполом неба в родной степи, чем в душной, набитой потеющими людьми церкви. Ее завораживали и в то же время пугали суровые или скорбные лики святых, она бродила по храму больше как художник, восхищенный чужими талантами, чем как верующий. С замирающим сердцем Сауле рассматривала очередной шедевр и ругала себя за неумение проникнуться святостью места, и жалела себя за это же. И бессовестно завидовала верующим, склонившим голову, а то и колени перед образами. И сочувствовала им, пришедшим сюда с просьбами, а не с благодарностью Господу за этот созданный мир, за все красоты в храме, за дарованный талант зодчему и живописцам, за ту божью искорку, которой Он так щедро делился с людьми…

— Ты представляешь, — Таня заглянула в комнату: Китеныш с Лизаветой сидели за компьютером, — она уже несколько дней ночует у мамы!

— У мамы? — рассеянно пробормотала Сауле, переворачивая блин. — Почему у мамы?

— А я знаю? — рассердилась Таня. — Едва переехала — мама притопала посмотреть, как я устроилась, ну и…

— Что — «ну и»?

— Нарвалась на Лизавету, естественно! Ее ведь в шкаф не спрячешь, я уж о Кешке и не говорю. Этот гад кривоногий на любой звонок в дверь так зверски лает, будто в лоскуты гостей порвать готов!

Сауле налила в сковородку новый блин. Обернулась к подруге и с любопытством спросила:

— И что ты сказала маме?

— Ну, правду… почти.

— Почти — это как?

— Что девчонка у меня поживет, пока с ее матерью разбираются. Мол, в детский дом пса брать отказываются, а без него Лизавета туда не пойдет, сбежит, чертовка. Вот я ее и пригрела… временно!

— А Лизавета слышала, что ты несешь?

— Вот еще! Мы на кухне разговаривали, они с Кешкой в комнате телевизор смотрели.

— А потом?

— Потом — суп с котом. Мама Лизавету рассмотрела и сразу сюсюкать принялась — мол, солнышко, деточка, да разве так можно… — Таня смущенно хмыкнула. — В ванну ее потащила!

Сауле вздрогнула и едва не уронила на пол готовый блин. Уложила его на высокую парующую стопку и изумленно воскликнула:

— Разве ты ее не выкупала, как в квартиру привела?

— Помоешь эту дикую кошку, как же! — возмутилась Таня. — Я ее честно в ванную загнала, мочалку дала, шампунь, мыло, что еще нужно нормальному человеку? Футболку чистую купила, трусики, шорты, носки, тапочки…

— Нет слов! Ты ж сама должна была ее отдраить, ребенок еще маленький, Лизавете только шесть!

— Ребенок! Убоище это, а не ребенок! И потом — шесть лет, это не два и не три. Ей осенью в школу!

— Кто бы спорил, — проворчала Сауле, возвращаясь к сковородке. Налила следующий блин и буркнула: — А дальше что?

Таня пожала плечами и оскорбленно прошипела:

— Представляешь, мне на любое слово огрызается, а тут… И в ванну залезла как миленькая, и косички дала себе заплести, и молчала как рыба, пока мама ее крутила, тискала, в щечки целовала, только краснела, как рак вареный…

— Зря злишься. Лизавета еще маленькая, ей ласка нужна, — вздохнула Сауле.

— А ее сокровище кривоногое хоть бы раз на маму рыкнуло! — возмущенно крикнула Таня. — Молчал, гад голохвостый, будто ему пасть скотчем заклеили! Еще и хвостом перед мамой пол мел!

Сауле засмеялась. Заглянула в кастрюлю и порадовалась: теста осталось совсем немного, блинов на пять.

Таня тоже заглянула в кастрюлю. Стащила со сковородки подрумянившийся блин и с полным ртом прошамкала:

— Прикинь, мама сказала — хорошо, не при Лизке! — что не может мне доверить ребенка. Мол, я сама нуждаюсь в присмотре — а мне на днях двадцать пять исполнится, четверть века, с ума сойти! — поэтому Лизаветой она сама займется…

— И что?

— И пригласила ее к себе! На пельмешки! Обещала сказку рассказать перед сном интересную. Я думала, Лизавета ее отошьет, а она… — Таня в сердцах махнула рукой.

— Но сегодня же вы вместе, — примирительно улыбнулась Сауле.

— Потому что мама с папой в театре, — буркнула Таня. — А я Лизавете сразу предложила сюда пойти, она, зараза, к вам с Китенышем почему-то неровно дышит…

Таня снова заглянула в комнату. Вернулась и язвительно заметила:

— Воркуют, как два голубочка! А третий — в ногах у них дремлет, прямо ангел небесный, а не тигра саблезубая…

— Не злись!

— Да я и не злюсь, правда… — И Таня неохотно призналась: — Я собственница, знаешь ведь. Пусть Лизка мне и не нравится, но…

— Понятно: она твоя.

— Вот-вот. Теперь она мою маму бабушкой зовет, папу — дедушкой, а меня будто и не существует. Ходит за мамой хвостиком, следом Кешка таскается как приклеенный, мама млеет, прикинь, а ведь Лизка ей никто…

— А ты ревнуешь?

— Ну… наверное.

— И глупо. Радоваться должна, что мама часть проблем с тебя сняла. Ведь, если честно, ты не знала, что с Лизаветой делать и как с ней общий язык найти. Зато теперь вы можете стать почти подругами…

— Вот уж спасибо — нашла подругу!

— Это ты зря: девочка старше своего возраста и очень умненькая…

— Ты же только что уверяла: она маленькая?

— Одно другому не мешает.

— Да ну тебя!

И Таня ехидно напомнила Сауле о дне рождения и сказала о предстоящем разводе. Она вообще-то не собиралась говорить о Женьке и неминуемой встрече с ним: зачем пугать заранее? — но сейчас мстительно сообщила и об этом.

Таня с интересом наблюдала за реакцией подруги. Почему-то казалось: Сауле испугается и постарается переложить разговор с «мужем» на нее. Мол, не видела его, когда «расписывались», не хочу видеть и сейчас.

Реакция подруги ее удивила. Сауле предстоящий развод не испугал, скорее, смутил, у нее даже уши покраснели. Сауле так поспешно отвернулась к плите, пряча лицо, что едва сковородку на пол не смахнула.

— Так-так-так… — протянула Таня, мучительно напрягая память. Пыталась вспомнить все последние разговоры с Китенышем или с Сауле, но ничего интересного в голову не приходило. — Вижу, ты тоже против развода не возражаешь…

— Почему «тоже»? — смущенно пискнула Сауле.

— Потому что твой так называемый муженек…

— Я не замужем!

— Ну, если взять юридическую сторону вопроса…

— Татьяна!!!

— …то очень даже, — невозмутимо закончила Таня.

Она буравила взглядом затылок подруги, но Сауле упрямо не оборачивалась. Слила прямо из кастрюли последнее тесто и поставила сковороду на плиту.

— Тоже — это я о твоем супруге… ладно-ладно — фиктивном! Это ему вдруг приспичило разводиться, он, видите ли, наконец нашел Золушку…

— Золушку?

— Ну да. Это он так обозвал свою девицу. Теперь, наверное, женится по-настоящему, иначе зачем ему развод?

— А-а-а…

— Признавайся, Саулешка, ты тоже с кем-то познакомилась?

Сауле замерла у плиты, будто окаменела. Таня хмыкнула: ну надо же, скромница! И все втихую! Хоть бы словечком обмолвилась, подруга, называется…

Над сковородкой показался дымок, Таня бросилась к плите, грубо оттолкнув Сауле. Блин спасать было поздно, местами он стал угольно-черным, и Таня, ругаясь, вывалила его в раковину. В сердцах шлепнула подругу по затылку и прорычала:

— Ты еще пожар тут устрой, очередная Золушка, чтоб тебя! В комнате дети, между прочим! И невинная божья тварь, это я о Кешке, если ты забыла!

Сауле невольно фыркнула. Таня запнулась и раздраженно заявила:

— Это из-за тебя я саблезубого божьей тварью обозвала!

— Ага. И извержение Везувия произошло тоже из-за меня!

Таня с грохотом вернула сковороду на плиту. Выключила газ и за руку потащила подругу к столу. Пихнула на табурет и нетерпеливо сказала:

— Ты мне голову не морочь! Говори, с кем познакомилась?

Танины глаза воинственно сверкали. Сауле обреченно вздохнула: понятно, Татьяна из кухни ее не выпустит, пока все не вытрясет.

— А блины стынут…

— Ничего — разогреем, — пообещала Таня, и Сауле поняла, что последние слова произнесла вслух. — А если перестанешь морочить мне голову, то через пару минут уже сядем ужинать!

— Я не морочу… — вяло запротестовала Сауле.

Таня показала подруге крепкий кулак. Сауле засмеялась. В комнате ответил звонким смехом Никита, что-то воскликнула Лизавета, залаял Кешка, и подруги озабоченно переглянулись.

— Детям действительно пора за стол, — виновато сказала Сауле.

— Быстрые — главное, честные! — ответы на мои вопросы, и голодные малыши тут же сядут за блинчики!

— Но я не знаю, что говорить…

— Просто отвечай, можно в телеграфном стиле.

— Ну… ладно. Только давай побыстрее.

— Сама не растягивай удовольствие, — удовлетворенно проворчала Таня. — Тоже мне мазохистка!

— Тань!!!

— Короче: ты с кем-то познакомилась?

— Тань, я же на месте секретаря сейчас, я практически каждый день с кем-то знакомлюсь.

— Ой, только не надо уверток, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

— Не понимаю, — упрямо насупилась Сауле. — Мы договаривались: вопрос, на него ответ, не больше.

— Но честный!

— Я никогда не вру.

— Зато умалчиваешь!

— Тань, блины стынут!

— У-у, елки, сбила меня. — Таня стукнула кулаком по столу. — Ага, вот: тебе нравится кто-то из мужчин, с кем ты недавно познакомилась?

— Ну… да. Или нет. Наверное. Не знаю.

— Прекрасный ответ! Главное, полный! Очень по-русски, любой иностранец бы повесился, пытаясь разобраться.

Сауле промолчала. Смотрела она на столешницу, будто узоры старенькой клеенки изучала, и Таня сердито спросила:

— Кто он?

— Не знаю.

— Где ты впервые его увидела?

— В офисе. В приемной. Давно. Вероника к себе пригласила, задание на день дать, и он вошел.

— Он у вас работает?

— Нет.

— А где?

— Не знаю.

— А его фамилию ты тоже не знаешь?!

— Честно, не знаю.

— Ну, блин… Вы куда-то вместе ходили? Ресторан там, театры, ледовый дворец? Может, спали вместе?

— С ума сошла!

— Это ты сумасшедшая! Если мужик нравится, а ты свободна…

— Я не свободна!

— Еще скажи, что ты замужем, — ехидно парировала Таня.

— И это тоже, — еле слышно прошептала Сауле. — И потом: у меня ребенок.

— Как раз ребенку нужен отец! Ты сама рассказывала, Китеныш сам себе друга завел, из взрослых. Неизвестно еще кого нашел! Хорошо, его Генриховна видела и одобрила…

Таня помолчала, барабаня пальцами по столу. Сауле глухо сказала:

— Знаешь, Китеныш недавно намекнул, что неплохо бы мне с его другом познакомиться…

— Надеется вас свести? — хмыкнула Таня. — А что, неплохая идея! Зато у тебя никаких проблем: понравится ли он ребенку, сойдутся ли они, не будет ли этот тип плохим отчимом… Может, правда встретитесь?

— Тань, ты что несешь?!

— Да ладно, это я так, считай — шучу. Хотя с чего ты взяла, что этот парень тебе не понравится? Китенышу понравился, так? А он у нас далеко не дурак…

— Тань!

— Молчу. Поняла: ты влюблена и замены не хочешь.

— Я не влюблена!

— Тогда чего глазки прячешь?

— Я не прячу.

— А красная с чего? О твои щеки спичку зажечь можно, вот ей-ей…

— Я у плиты стояла, блины жарила!

— Ох, простите, о блинах чуть не забыла! Последний вопрос, если на него получу честный ответ: вы хотя бы целовались?

Сауле резко отвернулась, плечи ее задрожали. Таня виновато буркнула:

— Это я потому спросила… Черт! Да зная тебя… Короче, ты такая дура и недотрога…

Сауле молчала.

— Просто, если дошло до поцелуя, значит, у тебя все серьезно!

— Не знаю, — прикрывая пылающее лицо руками, пролепетала Сауле, — я ничего не знаю!

— Суду все ясно, — мрачно пробормотала Таня. — Ты, в самом деле, вляпалась. Влюбилась то есть. По уши, кажется.

Сауле судорожно вздохнула.

— На кого хоть этот тип похож?

— Ни на кого, на себя. И от него полынью пахнет… — еле слышно выдохнула Сауле, по-прежнему пряча глаза.

— Ого! Это уже клиника! Если речь зашла о полыни…

Сауле и сейчас промолчала. Встала и начала накрывать на стол.

Хмурая Таня полезла в холодильник за сметаной. Машинально раскладывала по розеткам малиновое варенье и размышляла об услышанном. Поставила в центр стола высокую стопку блинов и озабоченно пробормотала:

— Хорошенькое дело! У Китеныша нарисовался дружок, которого он мечтает ввести в семью, а тебя в кои-то веки заинтересовал мужик, но другой…

Сауле молча разливала чай. Она так и не решилась сказать Тане, что на день рождения придет не одна.

Не с Женей, нет! В последнюю неделю они не сталкивались. То ли он уехал в командировку, то ли здесь был в командировке… Если так, значит, все их встречи случайны, и они больше никогда не увидятся.

Сауле горько улыбнулась: а она, дурочка, всю неделю честно ходила на работу в подаренном Таней костюме, как же — секретарша. Даже очки сменила. Вместо тяжелых пластмассовых с перевязанной дужкой, купила в оптике новые, легкие, в тонкой металлической оправе.

Правда, стекла темные, круглые, на пол-лица, но это чтобы спрятать глаза. Они ее даже не слишком уродовали, эти новые очки.

Волосы Сауле больше не припудривала и в тугой пучок не стягивала. Носила распущенными или перехватывала красивой заколкой на затылке, собирая в хвост.

Изредка она заглядывала в зеркало и тут же отворачивалась: собственное отражение пугало, смотрелось чужим, незнакомым, отталкивающим. И очки вдруг стали раздражать, лицо в них казалось слишком маленьким, а челка над темными очками — чересчур светлой и яркой.

Зато Сергей Анатольевич ее новый внешний вид горячо одобрил, но дальше дежурных комплиментов, к счастью, не пошел. Даже попытки не сделал пригласить ее куда-либо. А через день осторожно поинтересовался подругой: не зайдет ли она как-нибудь сюда, к Сауле.

Вернее, к Саше. Сергей Анатольевич по-прежнему называл свою новую секретаршу Сашей и даже Сашенькой.

Сауле не возражала. И когда к ней так же начали обращаться другие сослуживцы, тоже смолчала, никого не поправляя.

И правда, пусть она, пока работает секретарем, будет Сашей. Потом вернется Вероника, Сауле снова спрячется в своей маленькой каморке и станет собой. Ее опять перестанут замечать, и все вернется «на круги своя».

Внезапный интерес шефа Сауле не удивил. Она ничуть не сомневалась: из Тани в день совещания вышел прекрасный секретарь, сама Сауле со своей вечной робостью и зажатостью в подметки подруге не годилась.

И Сауле виновато сообщила Векшегонову, что Таня постоянно замещать ее не сможет. Ведь она работает.

В тот день ей просто повезло, у Тани был выходной, вот она и выручила Сауле.

Сергей Анатольевич выслушал несвязный лепет секретарши с непроницаемым лицом и вдруг в голос расхохотался: мол, не дай, боже, эту сумасшедшую девчонку на место Сашеньки!

Татьяна и в прошлый раз шокировала гостей, а Колыванов, глава фирмы, из-за нее вообще с совещания сбежал. Вечером позвонил и заявил, что, прежде чем соглашаться на подмену, нужно было пересчитать у девчонки синяки и ссадины, а потом посадить ее на место охранника, тот уж всяко лучше этой амазонки справился бы с должностью секретаря, подать кофе — дело нехитрое.

Сауле изумленно слушала, а Векшегонов снова удивил ее. Открыто сказал, что Таня чем-то зацепила его, и он хочет познакомиться с девушкой поближе. Конечно, лучше, если они с Сашенькой будут вдвоем, иначе эта дикарка и говорить с ним не станет, просто вышвырнет вон. Нет, даже с землей смешает, были уже прецеденты!

Пояснять сказанное Векшегонов не стал, Сауле так и не поняла, что между ними произошло в день совещания.

Поссорились? Татьяна на что-то разозлилась и, естественно, придержать свой язычок и не подумала, характер у нее…

Сдержанный, ровный со всеми Векшегонов Сауле нравился, и она подумала: почему нет? Она вполне может прийти к Тане на день рождения с ним, ну… как с хорошим знакомым. Тогда на Сауле будут меньше обращать внимания, а Татьяна…

Вдруг это ее судьба?

Колыванов с тяжким вздохом вернул акварели на шкаф, расставаться с ними не хотелось, но Никита сказал, что мать ни за что не согласится на выставку. Он завел было об этом разговор, но…

Мальчишка смотрел беспомощно, и Колыванов добродушно бросил:

— Ее право, Кит. Может, попозже решится, через год, скажем…

Никита пожал плечами, он очень в этом сомневался. Маме чуть плохо не стало, когда он завел речь о выставке. Хорошо, не стала проверять, на месте ли ее работы, зря он все-таки отдал их Евгению Сергеевичу без разрешения.

А может, и не зря. Картины мама продавать не будет, это точно, зато цветы свои — запросто, она для того разделочные доски и разрисовывает.

Никита благодарно посмотрел на друга: мама теперь сможет продавать свои работы не за пятьдесят рублей, а за тысячу, даже не верится.

Тысяча!

Вместо пятидесяти!

Мама сможет зарабатывать за жизнь только рисованием, как мечтала. И уйдет с работы. Будет спать сколько хочется, ложиться когда захочет. А летом они в самом деле поедут к морю!

Евгений Сергеевич принес адрес магазина, где охотно возьмут ее работы, и оставил для мамы телефон директрисы, он обо всем с ней договорился. А маминой старушке можно просто отдавать за доски деньги, покупая их не за десять рублей, как они продаются на рынке, а за тридцать, как сейчас, чтобы старушка ничего не потеряла.

Никита озабоченно, по-взрослому, вздохнул: иначе мама не согласится. Скажет — она нас выручила в трудную минуту, торговала моими работами на рынке, мерзла там, мокла под дождем, стояла в любую погоду…

Никита сам мог за маму все сказать, настолько хорошо ее знал. Мама странная. Анна Генриховна говорит — не от мира сего.

Ну и пусть.

Зато она очень, очень хорошая!

Жаль, маме и в голову не придет, что старушка не из-за нее на холоде провела всю весну. Ведь она и зимой там со своими досками сидела, к пенсии подрабатывала. Никита это сразу понял, Анна Генриховна тоже, Евгений Сергеевич об этой старушке вообще почему-то слышать не хочет, но мама…

Нет, пусть она платит бабе Нине свои тридцать рублей, не жалко!

Анна Генриховна из кухни крикнула:

— Ну и долго мне вас ждать? Чай-то стынет!

Голос у нее басовитый, совсем не женский, такому голосу генералы позавидуют, это Евгений Сергеевич так сказал.

Никита фыркнул: попробовали бы эти генералы его няньку не послушать! Вон Евгений Сергеевич ростом под потолок, а на кухню сразу побежал, хоть и шепнул Никите, что недавно завтракал и чая совсем не хочет.

И руки бросился мыть, едва Анна Генриховна на раковину покосилась. Ох и здорово у нее это получается — бровь приподняла эдак вопросительно, любому понятно, на что намекает…

Колыванов пил чай с неожиданным удовольствием, ему вообще нравилось в этой крохотной квартирке. Облупленная, давно требующая капитального ремонта, с жалкой разболтанной мебелью, она вопреки всему казалась уютной. То ли разросшиеся цветы на подоконниках, то ли неожиданно яркие прозрачные тюлевые занавески над чистыми, хорошо вымытыми окнами, то ли какая-то незримая аура, во что он никогда раньше не верил…

И старуха нянька такая колоритная!

И Кит-Китеныш, не рыба, не зверь морской, а мальчишка шестилетний с внимательными темно-карими глазами и круглой головой, волосы торчат как иглы у ежа…

Дотошный донельзя!

Колыванов бросил короткий взгляд на договор с магазином «Народные промыслы» и удовлетворенно ухмыльнулся: поделом старой ведьме! Не зря он заподозрил неладное, узнав от матери цену, не зря занялся небольшим расследованием, не зря потратил на это несколько дней.

Директриса позвонила ему, едва «художница» переступила порог магазина, как и договаривались. Так что старуха уже при нем попала в кабинет со «своими» работами. И при нем врала, какая она талантливая и несчастная, неоцененная вовремя и живущая теперь на копейки от проданных рисунков.

У Колыванова руки задрожали, когда он рассматривал тяжелую гроздь белой сирени, небрежно брошенную на грубый деревянный стол, он даже носом потянул машинально, ожидая услышать пронзительный и сладкий запах…

И покраснел, поймав себя на этом!

И вспомнил почему-то смешную очкастую девчонку-уборщицу, от ее волос тоже пахло сиренью.

Со старухой Колыванов связываться не стал, не имело смысла. Лично выкупил у нее обе принесенные работы и фальшиво улыбался, провожая старую ведьму до порога, только что руки ей не целовал.

А директрисе — кстати, вполне приличная тетка! — объяснил ситуацию, и уже через час они набросали предварительный договор, понятно, его теперь нужно согласовать с матерью Никиты. По нему она обязана сдавать магазину свои работы — не менее пяти в неделю — по цене тысяча рублей — чистыми! — уже после вычета всех налоговых сумм — за каждую.

Немного, конечно, за такие акварели, но это лишь на год, потом договор можно пересмотреть.

В любом случае это не пятьдесят рублей!

Колыванов был собой доволен. Не ради художницы старался, пусть и талантливой, ради Никиты время терял, уж очень нравился ему этот забавный мальчишка.

Колыванов пил чай и с интересом слушал рассуждения Анны Генриховны о приближающемся лете, о странных ценах на продукты и о невозможности купить нормальное «отечественное» мясо.

Мол, скупают проклятые москвичи — русских среди них хорошо если один из десяти, а патриотов так вообще нет, вместо сердца — денежные знаки! — российские свинофермы, а потом заваливают рынки импортной свининой, безвкусной, расползающейся под ножом, напичканной химикатами. К сожалению, она много дешевле произведенной в России.

Как такое может быть, Анна Генриховна не понимала и понимать не хотела. Возмущалась искренне: никого не волнуют проблемы страны, пусть крестьяне спиваются без рабочих мест, кому до них дело? Свежего парного мяса уже и не купить, только мороженое…

— Ну и зачем им скупать свинофермы? — с усмешкой поинтересовался Колыванов. — Импортной свининой торговать, а свою куда?

— Своей-то уж и нет почти, — хмуро ответила Анна Генриховна, поглядывая на него как на слабоумного. — Сократили поголовье до минимума, просто чтобы фермы не закрывать. Импортное мясо толкают запросто, покупателю-то в магазинах говорят — наше. Мол, с нашей свинофермы пришло. Ведь правда с нашей, не врут! А где произведено, кто разбираться будет?

Колыванов не спорил, с аппетитом ел крошечные пирожки с морковью и удивлялся, насколько вкусные с такой-то простенькой начинкой. Слушал воркотню старой няньки о безголовом правительстве, о поздней весне, об оскорбительно малых пенсиях — не гуманнее ли стариков просто пристрелить? — и думал о своем.

Он уже неделю не видел маленькой уборщицы. Старательно проезжал мимо офиса на Первомайской, хотя хотелось забежать хоть на пару минут: вдруг она на месте?

Колыванову почему-то казалось нечестным видеться с девчонкой до развода. Была в ней… какая-то чистота, нездешняя, почти неземная, никогда раньше Колыванов не встречался с такими женщинами.

Красавицы, смазливые глупышки, умные хищницы или просто симпатичные девицы, неравнодушные к его кошельку, — кого только не было в его жизни. Всегда Колыванов радовался своему фиктивному браку, никогда всерьез не помышлял о женитьбе.

Этих девушек не хотелось защищать — да они и не нуждались в этом! — с ними не хотелось связывать жизнь. Они просто неплохо проводили время вместе. Колыванов никогда не жадничал, и его любовниц это вполне устраивало. Они жили с ним, отлично зная, что он женат, и практически каждая мечтала его развести.

Сейчас Колыванов чувствовал: узнай смешная девчонка о его браке — разве докажешь, что он фиктивный? — и все закончится, так и не начавшись. Это очкастое недоразумение никогда не станет встречаться с женатым мужчиной!

Колыванов смеялся над собой и своими глупыми идеями — кого в наше время останавливает брак? — но почему-то твердо знал: так будет.

Вот и обходил офис на Первомайской на всякий случай, хотя мучительно хотелось увидеть забавную девчонку, хотя бы просто увидеть…