Запретное влечение

1. Фессалийская тайна

Доспехи Септимуса Секста так сильно сверкали на солнце, что Юлии пришлось прикрыть глаза. Нынче ей привиделся какой-то ужасный сон, который она никак не могла вспомнить, но и отделаться от ощущения кошмара не получалось. Только сейчас, Юлия о нем забыла, когда увидела Септимуса, приветствующего ее отца. Сегодня один из самых знатных патрициев сделает ее семье официальное брачное предложение и назначит день свадьбы. Септимус Секст не только богат и влиятелен, он и красив. С его исполинским ростом и могучим сложением, могли сравниться разве что немногие гладиаторы-германцы, но ни у кого в Риме, да и во всей империи, не было такого пронзительного, цепкого взгляда серых блестящих глаз. Острый орлиный нос и тонкие губы делали Септимуса Секста похожим на хищного зверя, готового к атаке. Никто не умеет произносить таких жарких речей в Сенате и на Форуме, зажигать сердца легионеров и успокаивать плебс, быть ловким политиком и непревзойденным покорителем женщин. Юлия дрожала от одной мысли, что этот человек будет ее мужем, что всего через месяц в Риме не останется ни одной женщины, которая не сгорала бы от зависти к ней.

Впрочем, было одно обстоятельство, доставлявшее всей семье невесты сильнейшее беспокойство. Ее мать, Клодия Прима, ожесточенно сопротивлялась браку, вплоть до того, что грозила Квинту, отцу Юлии, разводом. Клодия ссылалась на некое пророчество, согласно которому в случае брака ее дочери с одним из Секстов, оба рода подвергнутся страшнейшим несчастьям. Квинту такого объяснения показалось недостаточно, и он принял предложение Септимуса, тем более что сама Юлия была влюблена в своего жениха безоглядно, несмотря на всю их разницу в возрасте. Септимус Секст был в два раза старше своей избранницы.

— Юлия! — вдруг раздался крик за спиной девушки, зачарованно наблюдавшей за своим возлюбленным.

Она обернулась и к ужасу своему увидела, что ее кормилица, рабыня-гречанка Лито, вскормившая ее и ухаживавшая за ней от рождения и до сегодняшнего дня, стоит, прислонившись к колонне, схватившись обеими руками за торчащий в ее груди кинжал.

Девушка пронзительно закричала, затем бросилась к Лито и успела услышать несколько слов, прежде чем та умерла.

— Он не… Не твой… — рабыня упала на каменные плиты, лицом вверх.

Юлия замерла в нескольких метрах от убитой и не могла оторвать глаз от кинжала, на рукоятке которого красовалась резная литера «К», знак, которым были отмечены все вещи ее матери! Нога в золоченой сандалии безжалостно наступила гречанке на шею, не дав произнести больше ни звука. Юлия подняла взгляд и встретилась с бесстрастным лицом Клодии Примы.

— Я поймала ее на воровстве, — спокойно сказала мать и, выдернув свой кинжал из груди Лито, спокойно удалилась, словно ничего особенного не произошло.

Юлия не могла пошевелиться. Она словно окаменела, не могла оторвать взора от кровавого пятна, расплывающегося на белой тунике Лито. Лицо убитой гречанки сохранило то странное выражение, с которым она окрикнула Юлию. Тревога, страх, забота — именно таким бывало лицо гречанки, когда она кричала на маленькую госпожу, стараясь уберечь девочку от какой-нибудь опасности. Лито хотела о чем-то предупредить! О чем-то сказать. Юлия посмотрела в сторону длинного темного коридора, куда ушла мать. Девушка схватилась рукой за колонну, и почувствовала, что холодный мрамор в состоянии согреть ее дрожащую ладонь. Юлия осторожно присела, двигаясь, будто во сне, затем встала на четвереньки и подползла к убитой рабыне.

— Это не правда, — прошептала Юлия и вытянула вперед руку, дотронувшись до теплого тела, она неловко села на бедро и вдруг, неожиданно для самой себя, издала дикий, нечеловеческий крик. Потом закрыла голову руками, словно защищаясь от ударов, и беззвучно зарыдала, дрожа всем телом.

Отец и Септимус, выбежав на террасу вместе с охраной, увидели девушку, сидящую рядом с телом Лито, раскачивающуюся из стороны в сторону. Юлия смотрела перед собой стеклянными глазами.

— Кто это сделал?!

Квинт не мог поверить своим глазам. Лито была как член семьи. Несмотря на то, что ее купили на невольничьем рынке в Александрии, гречанка умела читать и писать на нескольких языках, слагала стихи, играла на музыкальных инструментах и была превосходной гимнасткой. Она воспитывала Юлию все эти годы, став для девушки настоящей матерью. Клодия Прима изредка появлялась у дочери, и больше заботилась о том, чтобы Юлия ее боялась и уважала, чем о чувствах собственного ребенка. Однако, несмотря на это дочь все равно относилась к матери с трогательной и болезненной нежностью, изо всех сил стараясь заслужить ее любовь.

— Юлия! О, Боги! — Квинт обнял дочь и обвел глазами присутствующих.

— Кажется, это вензель твоей жены, благородный Квинт, — заметил Септимус, склоняясь над телом убитой и спокойно разглядывая рукоятку кинжала, торчащую из груди рабыни.

— Это Клодия?! Юлия, ответь, это твоя мать?

Юлия кивнула. Ей взгляд остановился на кинжале, внезапно девушка почувствовала сильную тошноту. Зажав рот ладонью, она вскочила и бросилась бежать.

— Должно быть, эта рабыня доставила сильное неудовольствие твоей жене, — спокойно сказал Септимус.

— Эта рабыня вырастила Юлию, — Квинт был поражен безразличием Секста. — Ты себе и представить не можешь, что моя дочь только что пережила!

— Представь себе, благородный Квинт, могу. И даже очень живо, — губы Септимуса Секста скривились в болезненной усмешке. — Мою мать закололи почти таким же кинжалом у меня на глазах, а следом за ней и отца.

— Прости, — сенатор почувствовал стыд. Действительно, как он мог забыть, что Септимус Секст остался сиротой в возрасте семнадцати лет, его опекуном был назначен дядя — Корнелиус Агриппа. Трагическое убийство родителей Септимуса беглыми гладиаторами потрясло Сенат.

— Ничего, Квинт, я привык к тому, что люди думают, будто я любимец судьбы и никогда не знал горя. Однако надеюсь, что это досадное происшествие не помешает тебе назначить дату заключения брака, о которой мы договорились раньше?

Квинт задумчиво посмотрел на Септимуса. Конечно, смерть Лито потрясла его дочь и ей потребуется время, чтобы прийти в себя, может быть даже много времени. Однако Квинт больше не мог держать дочь подле себя. Слишком уж прекрасной она стала. Иногда отец ловил себя на мысли, что смотрит на Юлию глазами мужчины. Это пугало Квинта. Он старался избегать таких мыслей, но красота дочери, ее безыскусственность, чистота, кроткий нрав, заставляли его сердце биться чаще, а дыхание учащаться.

— Конечно, благородный Септимус, смерть рабыни, — Квинт с трудом произнес это, — не может быть причиной для отмены брачного торжества. Моя дочь станет твоей супругой ровно через месяц, как мы и договорились. Предлагаю тебе подписать брачный договор и разделить с нами обед.

— С удовольствием приму твое предложение, — и Секст протянул Квинту руку прямо над остывающим телом Лито. Сенатор невольно поморщился, но все же ответил на рукопожатие. Иногда эмоциональная тупость Септимуса неприятно поражала сенатора. Впрочем, это, скорее всего, проявление внутренней сдержанности, успокаивал себя Квинт.

— Позови Юлию и ее мать! — приказал он рабу и указал будущему родственнику на боковой выход с террасы, ведущий прямо в центральный зал, служивший для торжественных обедов.

Клодия Прима и Юлия появились в зале одновременно, но с разных сторон. Мать и дочь являли собою разительный контраст. Убитая горем девушка, волосы которой растрепались, щеки смертельно побледнели, губы слегка дрожали, а глаза были наполнены слезами, казалась тенью из загробного мира. Смерть Лито, которая была для Юлии и матерью, и лучшим другом, оказалась слишком сильным ударом. Настолько сильным, что даже присутствие обожаемого ею Септимуса Секста не могло помочь. Клодия же, напротив, явилась на обед в самых лучших одеждах. Яркая пурпурная туника, перехваченная на талии золотым поясом, который был богато украшен жемчугом и рубинами, рубиновое ожерелье и серьги, волосы, выкрашенные специальным составом из трав в огненно-рыжий цвет, уложены в высокую прическу, состоящую из мелких аккуратных завитков. Лицо Клодии Примы было ярко накрашено, а руки, казалось, оттягивало огромное количество золотых браслетов и колец. Мать спокойно пересекла зал и заняла свое место на ложе, подле Квинта. Юлия осталась стоять на месте, глядя на Клодию с ужасом. Ноги дочери словно приросли к полу.

— Юлия, я хочу, чтобы ты вошла и заняла свое место на ложе, за нашим столом, — мягко сказал Квинт. — Сегодня я подпишу брачный договор между нашей семьей и Секстами. Прошу тебя, займи свое место, рядом с Септимусом.

Квинт не заметил яростного взгляда Клодии, который был устремлен на дочь. Юлия же увидела только его. Страх парализовал ее настолько, что она перестала чувствовать свои руки и ноги. Юлия вдруг поняла, что мать ненавидит ее так сильно, что готова убить.

— Я думаю, что мы должны отпустить Юлию, — громко и внятно сказала Клодия Прима, — она так сильно расстроена смертью этой рабыни, что даже не надела украшений, что преподнес ей благородный Секст. Это можно расценить как оскорбление, или неуважение к будущему мужу, — мать смотрела на дочь, которая в этот момент хотела только одного, оказаться как можно дальше от родительского дома.

— Я запрещаю тебе! — оборвал жену Квинт, с такой силой ударив ладонью по столу, что кувшин с вином, стоявший перед сенатором, опрокинулся. — Юлия, возвращайся в свои покои, твоя мать также немедленно нас покинет!

Клодия презрительно посмотрела на мужа, поднялась и медленно направилась к выходу. Остановившись возле него, она на секунду замерла, а затем обернулась с искаженным от ярости лицом.

— Никогда! Никогда ты, Септимус Секст, не женишься на моей дочери! Клянусь Юпитером, что скорее…

— Вон!! — взревел Квинт, вскакивая со своего места. Клодия повернулась к нему спиной и вышла. Юлия продолжала стоять на месте, на глазах ее заблестели слезы, а колени задрожали. Девушка посмотрела на своего возлюбленного, словно умоляя его о помощи, поддержке. Ее беспомощный, растерянный взгляд искал сострадания и защиты.

Септимус Секст казался совершенно безучастным. Он словно не присутствовал в зале вовсе. Протянув руку к ближайшему полному кувшину, Секст спокойно налил себе вина, было слышно как оно булькает в серебряном кубке, и выпил. Затем взял нож и отрезал кусок мяса от стоявшего рядом поросенка.

Кто-то схватил Юлию за руку и потащил прочь от этого кошмарного видения.

— Идем, идем скорее, — услышала она шепот Мину, маленькой черной рабыни, которую недавно привезли из провинции для работы в доме.

— Куда ты меня ведешь? — спросила Юлия.

— Лито написала тебе записку, я нашла у нее…

Мину смутилась. Узнав о смерти гречанки, она тут же бросилась в пристройку, где жили рабы, прислуживавшие в доме, чтобы успеть присвоить себе все ценное, что осталось от Лито. Сама Мину не видела ничего дурного в том, чтобы забрать вещи покойника, они ведь ему больше не нужны, но римляне это осуждали.

Юлия схватила небольшой смятый обрывок папирусной бумаги, на котором было написано по-гречески: «Возлюбленная моя Юлия, тебе нельзя быть женой Секста, лучше уйти служительницей в храм Гестии, чем вступить в этот брак…». И все. Было видно, что кто-то согнул лист бумаги, и оторвал нижнюю часть таким образом, чтобы осталась только первая фраза.

— Мину, ты кого-нибудь здесь видела? — Юлия не сомневалась в том, кто оторвал кусок папируса, но все еще надеялась, что это неправда.

— Нет, госпожа, я никого не видела.

Юлия огляделась вокруг, запах сандала… Откуда? Она поднесла к носу записку. Теперь никаких сомнений! Сандаловое масло-то самое, которым мать умащивает ладони.

— Это она…

Девушка почувствовала, как у нее подкашиваются ноги и леденеют руки. Она села прямо на каменный пол, рядом с постелью Лито. Ужас, охвативший Юлию, невозможно описать. До сих пор ей казалось, что мать ничего не сможет сделать, чтобы воспрепятствовать ее браку с Септимусом, но теперь! Стало понятно, что Клодия Прима не смирится. Она убила Лито. Но зачем было убивать гречанку, воспитательницу Юлии, которая была против союза с Секстом, также как и Клодия? Все эти мысли вихрем пронеслись в голове несчастной дочери Квинта. Но как ни странно, теперь ей хотелось во что бы то ни стало, и как можно скорее стать женой Септимуса. Назло матери! Она попросит мужа, чтобы тот провел с ней первую брачную ночь в доме Квинта. Так она отомстит за Лито и все усилия Клодии окажутся тщетными. Юлия никогда не простит мать.

— Я хочу пойти в храм Гестии, — тихо, но твердо сказала Юлия Мину. — Пойди и скажи, чтобы мне приготовили носилки. Затем сообщи моему отцу, что я отправилась в храм, чтобы узнать, благословят ли боги мой брак. Иди!

Мину испуганно кивнула и побежала исполнять приказание.

Оставшись одна, Юлия дала волю слезам. Она упала на постель гречанки и рыдала, сжимая мягкое покрывало, сохранившее еще запах Лито. Девушка восхищалась своей воспитательницей, как никем больше. Несмотря на свой возраст, гречанка сохранила красоту и обрела какую-то особенную царственную величавость. Невозможно было оторвать взгляд, когда Лито, в белой тунике, шла через сад, держа в руках лиру. Черные волосы, среди которых не было ни единого седого, были уложены на голове рабыни по-гречески, то есть в высокую строгую прическу, без того огромного количества локонов и завитков, которые предполагает римская мода. Из-за огромных черных глаз, тонкого носа с небольшой горбинкой и четко очерченных губ, тонких, но идеальной формы — Квинт прозвал гречанку Медеей, так она была похожа на легендарную царицу Колхиды. Все вокруг замолкали, чувствуя восторженный трепет, когда Лито брала в руки лиру, или арфу и божественно пела, искусно аккомпанируя себе. Руки гречанки многократно привлекали к себе внимание скульпторов, бывавших в доме Квинта. Длинные узкие ладони, тонкие запястья, бархатистая кожа — все это заставляло сердца замирать от странного, необъяснимого ощущения — присутствия красоты. Юлия обожала свою воспитательницу. Она хотела бы отдать ей все свои украшения, самые красивые наряды, все свое время, но Лито ничего этого не было нужно. Она занималась воспитанием маленькой хозяйки с таким удовольствием и усердием, что можно было бы предположить, что Юлия — родная дочь гречанки. Квинт многократно предлагал Лито свободу, но гречанка каждый раз отказывалась, отвечая, что хотела бы навсегда остаться в этом доме и заботится о Юлии. В последнее время, после того как Септимус Секст сделал семье Квинтов официальное предложение, Лито была очень грустна. Ей не хотелось расставаться с воспитанницей, но в тайне, гречанка надеялась, что ее передадут в дом Секстов, вместе со всем остальным личным имуществом Юлии. Может быть, именно поэтому рабыня и не хотела свободы. Столь велика была ее любовь к девушке.

— Ну что ж, коль скоро мы остались одни, благородный Квинт, может быть, подпишем условия брачного договора между нашими семьями? — Секст внешне был спокоен, но, судя по странному блеску в его глазах, Квинт понял, что Септимус злится.

— Я не вижу к этому препятствий, — сухо согласился сенатор.

Поведение Клодии только укрепило его решимость выдать дочь замуж. Он не позволит, чтобы капризы жены, которая давным-давно холоднее льда по отношению к мужу, испортили жизнь Юлии. Она ведь влюблена в Септимуса. Он богат, красив, честолюбие обеспечит ему удачную политическую карьеру. Да… Пожалуй, нельзя найти для дочери лучшего мужа. И все же на сердце у Квинта было очень тяжело. Он не видел в глазах Септимуса нежности, заботы и ласки. Да, Секста, безусловно волнует Юлия, но… Квинт хотел бы, чтобы Септимус любил свою будущую жену с безрассудной, слепой силой, как и ее отец. Чтобы Юлия для Секста была дороже жизни, точно так же, как и для самого Квинта. Он успокаивал себя рассуждениями о том, что Септимус и не должен становиться Юлии вторым отцом. Ведь сам Квинт будет всегда рядом, и в случае необходимости, если его дочери будет плохо, потребует от семьи Секстов объяснений, а по законам Республики может требовать и расторжения брака. Это обстоятельство успокаивало Квинта.

— Тогда прикажи подать все необходимое, чтобы мы могли подписаться и поставить свои печати под свитком, — Септимус отпил вина из своего бокала. Ему хотелось поскорее покинуть дом Квинта. Секст даже не хотел увидеть Юлию. Судя по выражению ее лица, когда невеста появилась в зале, она слишком сильно огорчена смертью своей рабыни.

Септимус часто представлял себе тело Юлии, но соблазнительным ему казался один единственный момент — когда он будет лишать ее девственности. Секст был настолько пресыщен женщинами, что уже не мог испытывать длительной, полной огня страсти. Во время сатурналий, когда весь Рим превращался в бордель, Септимус старался уехать в провинцию. Вид проституток навевал на него тоску. Бурная молодость наложила неизгладимый отпечаток на Секста. Женщины отдавались ему так охотно и легко, так сильно враждовали между собой из-за его благосклонности, что он привык считать их чем-то вроде сосудов, полных низменных страстей, глупости, злобы и ревности. Женитьба на дочери сенатора, тем более такого уважаемого как Квинт, открывала Сексту дорогу на политическую арену Республики. Юлия произвела на Септимуса благоприятное впечатление при первой встрече. Наивность, чистота, кротость нрава — все это делало дочь Квинта похожей на свежий, прекрасный, полураспустившийся цветок. Однако, Секст был уверен, что это не надолго. Познав плотские наслаждения, войдя в круг знатных римских матрон, Юлия очень быстро станет такой же эгоистичной, развратной и расточительной как все остальные. Септимус не питал никаких иллюзий насчет девушки, но насладиться ее чистой, нежной, искренней любовью ему хотелось.

Квинт быстро, и даже как-то торопливо поставил печать и подпись под брачным договором. Секст был этому несколько удивлен. Все знали, какую нежную и пламенную любовь питает сенатор к своей прекрасной дочери. Септимус не ожидал, что тот так быстро согласится выдать ее замуж.

— Ну что ж, раз уж мы договорились, выпьем! — Секст поднял кубок.

— Выпьем, — Квинт помрачнел. Ему хотелось, чтобы Септимус как можно скорее уехал. Секст почувствовал это, поэтому решил быстро и без лишних слов, изложить суть своей просьбы.

— Сенатор, я хотел бы отказаться от земельного участка, который ты предлагаешь своей дочери в качестве приданого. Взамен я желал бы получить от тебя часть тех сокровищ, что стали твоими после окончания войны с Карфагеном.

Септимус произнес это спокойно и уверенно. Желание Квинта поскорее выдать дочь замуж дало Сексту возможность диктовать свои условия. Возможно у сенатора есть какие-то причины, по которым он должен как можно скорее устроить брак Юлии… Но Секста это ни капли не волновало. Квинт ожидал этой просьбы. Он был даже удивлен, что Септимус не высказал ее с самого начала. Сенатор был готов пойти на соглашение, тем более, что считал землю большей ценностью, чем золото и серебро, которых добивается Секст.

— Если это предпочтительнее для тебя, Септимус Секст, то конечно мы поступим так как ты предлагаешь. После победы над Карфагеном, огромные богатства которого уже на пути в Рим, наша семья получит свою долю, и приданое Юлии, возможно, пополнится. Думаю, что ты, Секст, можешь жениться на моей дочери сейчас, и получить обширный земельный участок в одной из южных провинций, а затем мы прибавим к нему пятую часть тех карфагенских сокровищ, что достанутся нашей семье.

— Я верю, что ты искренен в своих речах, благородный Юлий Квинт, но…

— У тебя все же есть сомнения, благородный Септимус Секст? — Квинт сделал акцент на слове «благородный», и приподнял бровь, по лицу его, казалось, пробежала тень неудовольствия, граничащего с презрением.

— Честно говоря, я готов отказаться от земельного участка в южных провинциях, если ты, Юлий Квинт, согласишься составить приданое своей дочери только из тех сокровищ, что прибудут к тебе из Карфагена, — решительно заявил Септимус Секст.

— Ты предусмотрителен.

Не будучи в силах скрывать свое презрение дальше, Юлий Квинт поднялся со своего места, и сделал несколько шагов в сторону террасы. Конечно, Септимус Секст предпочитает карфагенское золото землям в провинции, потому что золото можно скорее обратить в дорогие колесницы и шелковые восточные ткани, на золото можно купить должность претора, золотом можно оплатить услуги изысканных греческих гетер. А что земля? Ее нужно обрабатывать, для нее нужно выделять рабов, нужно искать честного управляющего.

— Хорошо, ты получишь приданое Юлии карфагенскими сокровищами, — громко и твердо произнес Квинт, подняв вверх свою правую ладонь, — Клянусь Юпитером, а теперь оставь меня. Через час мне нужно быть в Сенате.

— Благодарю тебя, благородный Юлий Квинт, — Септимус Секст положил руку на грудь и почтительно склонился, но на губах его играла нехорошая усмешка. — Позволь предложить тебе мои носилки. Они широки и удобны, шелковый полог защитит тебя от палящего солнца, а мои рабы — самые быстроногие в Риме, они понесут тебя как северный ветер, восемь чернокожих и сильных бегунов, не останавливаясь ни на секунду, и без малейшей тряски доставят тебя к ступеням Сената.

В сладком и услужливом голосе Секста Квинту почудилась насмешка. Септимус знает, что сенатору больно слышать речи, из которых понятно, что Секст не любит его дочь так сильно, как хотелось бы Квинту.

— Прими ответную благодарность за предложение, но я не могу допустить, чтобы такой гость возвращался из моего дома пешком. Я отказываюсь.

— Что ж, другого ответа я и не ожидал.

Септимус церемонно попрощался с сенатором, и направился к выходу.

— Сенат… — пробормотал он себе под нос, спускаясь по широким ступеням к тому месту, где ждали его носилки. Секст подумал, что Квинт ведет себя очень странно. — Я бы дал тысячу сестерциев, чтобы узнать, почему он так торопится выдать дочь замуж, даже за того, кто ему неприятен.

— Знатная и очень злая женщина в пурпурных одеждах оставила для вас, хозяин, письмо, — старший раб, черный как ночь над Нилом, с поклоном протянул Сексту небольшой свиток. Септимус приложил его к носу. Сандал…

— Ну что ж, посмотрим, что ты пишешь мне, Клодия, — насмешливо сказал Секст, устраиваясь поудобнее на носилках. — Домой! — крикнул он рабам. Носилки мгновенно поднялись вверх. Черные носильщики двигались синхронно, и обладали огромной силой и выносливостью, благодаря чему их хозяин не ощущал ни малейшего неудобства.

В письме было следующее.

«Клянусь, что убью тебя! Я не побоялась воткнуть кинжал в грудь этой любопытной рабыни, не побоюсь умертвить и тебя! Знай, что отныне ты всегда в опасности. Может быть, я подошлю к тебе убийц, может быть, отравителей — каждый миг моя ненависть может поразить тебя! Но у тебя есть последний шанс. Сегодня, когда солнце скроется, я приду к тебе».

— Куасиба! — Секст обратился к старшему рабу. — Я передумал! Я решил посетить термы. Потом мы отправимся в гости к тому, кто меня пригласит, и останемся в доме этого человека на ночь. Вот тебе сестерций, чтобы вы могли купить себе воды и пищи.

— Так вы не намерены возвращаться сегодня домой, хозяин? — уточнил раб.

— Нет, Куасиба. Пока я буду в термах, пусть кто-нибудь из вас сбегает к моему отцу и сообщит, чтобы сегодня ночью в моих покоях выставили усиленную охрану. Женщину, которая придет ко мне, нужно будет выбросить вон. Я напишу записку для семьи.

— Слушаюсь, хозяин.

Куасиба — бывший гладиатор. Септимус выкупил его раненым и лечил, теперь же постоянно держал при себе. Раб выполнял обязанность секретаря, носильщика, охранника, и был даже привязан к своему хозяину. Жизнь в Риме, где были водопровод и канализация, много пищи и доступных женщин, нравилась Куасибе, поэтому отсутствие свободы его не тяготило. Жизнь гладиатора была опасна, но ведь и у себя на родине постоянно приходилось воевать. Когда же Секст выкупил раба, Куасиба решил, что даже если ему когда-нибудь вернут свободу — он останется с хозяином. Что делать с этой свободой? Быть крестьянином сингалезец не хотел, торговать не умел, наниматься в легионеры казалось опасным. Куасиба решил так — ему очень повезло, что он стал рабом Секста.

Юлия переступила порог храма Гестии, и почувствовала могильный холод. Храм богини домашнего очага был одним из самых старых в Риме. Огромные каменные столбы поддерживали своды, терявшиеся в темноте. Запах благовоний, что курились перед огромным изваянием Гестии, дурманил. Сюда приходят молодые девушки, чтобы спросить о судьбе своего брака, сюда приходят замужние матроны, чтобы узнать о причинах постигших их несчастий. Все они возжигают специальные свечи, и засыпают в храме, в надежде получить во сне откровение. Свечи, что делают жрецы храма, особые. Такая свеча стоит триста сестерциев. Если вдыхать ее аромат-то мир вокруг преображается, вспоминая чьи-то лица, невольно открываешь их сходство с каким-либо животным, или какая-то черта характера становится явной, вспоминается интонация разговоров, отчего смысл их становится совсем другим, физически ощущается, как поток времени движется сквозь собственное тело. Это новое, неожиданное, странное осознание мира приводит к тому, что женщины неожиданно понимают или вспоминают нечто такое, что способно указать правильное решение, подсказать выход из ситуации, понять, что же именно стало причиной неудач. Незаметно бодрствование сменяется сном. Сны в храме Гестии бывают странными. Иногда невозможно понять, о чем они, потому что женщина может увидеть свое далекое будущее. Однако жрецы храма всегда сумеют растолковать то, что увидела просящая милости Гестии. За отдельную плату, конечно.

Юлия прошла внутрь храма. В самой его глубине, сбоку, располагался небольшой зал, где можно было приобрести все необходимое для моления. Небольшой коврик из белой шерсти, свеча, благовония, которыми следовало умастить руки, лицо, шею и грудь, тонкий свиток с текстом молитвы Гестии, и описанием действий, которые надлежало совершить. Все это стоило около полутора тысяч сестерциев. Храм Гестии был одним из самых богатых в Риме. Жрецы сохраняли его в первозданном виде, не приобретая дорогих украшений — мрачные каменные своды, почерневшие от дыма, что веками поднимался вверх от ритуальных костров и курений, холод, темнота, странная акустика помещения, не создававшая никакого эха; даже если в храме было много женщин, все равно казалось, что вокруг — гробовая тишина. Огромное изваяние Гестии, сидящей в кресле, расположенное в центре зала, а вокруг простые каменные плиты, отполированные до блеска тысячами женских тел, что простирали руки к богине домашнего очага, моля об ответе, о правдивом предсказании, и зачастую — о помощи.

В темноте были видны огоньки — может быть семь или восемь. Юлия отошла в самый темный угол, так, чтобы Гестия была перед ней, и расстелив свой коврик, села на колени. Обряд требовал, чтобы лицо, шея, ладони и грудь были натерты специальным маслом, состав которого жрецы держали в строжайшем секрете. Запах был очень странным, слишком пряным, аромат не похож ни на один из тех, что знала Юлия. От этого масла по коже разливалось тепло, которое проникало все глубже и глубже.

Юлия зажгла свечу и вдохнула ее аромат. Тусклое пламя и большое количество дыма было результатом подмешивания какой-то растительной губчатой массы, внутрь. Девушка опустилась на коврик, чувствуя странную, даже в какой-то мере неприятную, истому. Она словно балансировала на границе между сном и явью. Перед глазами возник Септимус Секст, и Юлия, не в силах сдерживать себя, сильно сжала ладонью свою грудь. Словно Тантал, стоящий посреди ручья в прекрасном саду, приговоренный мучиться голодом и жаждой, который не может дотянуться до веток, что гнутся от сочных плодов, не может зачерпнуть прохладной, освежающей воды, — Юлия хотела отдаться Септимусу. Она лежала на спине, порывисто дыша и сгорая от страсти. Постепенно Юлия погрузилась в странную дрему. Тело ее было совершенно неподвижно, но душа, словно отделившись от своей земной оболочки, бодрствовала. Юлия отчетливо понимала, что она в храме, и ждет предсказания. Она как будто встала и увидела свое собственное тело, распростертое на полу. Юлия огляделась вокруг и удивилась тому, что находится в храме совершенно одна. Вокруг не было ни единого огонька. Только статуя Гестии освещалась слабым, непонятно откуда струившимся лунным светом. Внезапно в самой глубине храма появилась какая-то светящаяся точка. Девушка смотрела на нее как зачарованная. Свет становился все ярче и ярче, словно приближаясь к Юлии; она отступила назад, закрывая глаза рукой, зажмурилась…

И открыв глаза, увидела, что сидит в каком-то очень странном помещении. Кругом было огромное количество непонятных вещей. Юлия поняла, что она сидит на неком треножнике, у которого почему-то имеется четыре ножки и спинка. Перед ней большой стол, покрытый вытертой скатертью из старой, затертой материи, которую девушка не смогла определить. Подняв глаза, Юлия невольно вскрикнула и отпрянула назад. Напротив сидела древняя старуха, державшая в руках колоду карт.

— Ну, здравствуй опять, — скрипучим голосом приветствовала ее ведьма. — Опять хочешь узнать будущее? — и старуха рассмеялась.

Юлия смотрела на нее широко раскрытыми глазами и ничего не могла понять. Ведьма была совершенно не похожа на царственную богиню домашнего очага Гестию.

— Ох, я и забыла, что ты ничего сейчас не вспомнишь! — ведьма махнула на Юлию рукой. — Ладно, так и быть. Разъясню.

Старуха сделала один жест рукой, и перед Юлией на столе оказалось три карты.

— Сейчас, — ведьма перевернула первую карту, — тройка мечей. Ты на распутье. Решается твоя будущая судьба. Причем не только на это существование, но и все последующие. Ошибешься — не видать счастья вовек. Ни в этой жизни, ни в других. Вторая карта. Ближайшее будущее, — ведьма перевернула вторую карту, — Паж Мечей. Очень похож на Короля Мечей, но это обман. Он не тот. Он не твой. Берегись его. И третья карта, — старуха перевернула третью карту. — Король Пентаклей! — в самом конце пути ты встретишь Его. Мужчину, назначенного тебе судьбой. Он обязательно появится, но нельзя ошибиться. Помни — нельзя ошибиться! Тяни карту. Одну. Посмотрим, поможет ли тебе судьба.

Юлия подчинилась. Она быстро вытянула из колоды одну карту и положила перед собой.

— Пусто! — черная как ночное небо над Нилом в сезон дождей карта лежала перед девушкой.

— Это значит, что судьба не будет помогать тебе. Все в твоих руках! Помни — нельзя ошибиться, нужно выбрать Того, кто предназначен тебе судьбой. Ради счастья в этой и будущей жизни! Помни!

Юлию словно поднял и закружил вихрь, голос ведьмы звучал все тише и дальше. Девушку словно мчал с огромной скоростью гигантский смерч. Вдруг до нее долетел громкий крик:

— Фессалия! Ты должна поехать в Фессалию! Вокруг все покрылось мраком, Юлии на секунду показалось, что сейчас она умрет…

Девушка открыла глаза и увидела, что свеча перед ней давным-давно погасла, а статую Гестии освещает уже дневной свет.

— О, боги! Неужели прошла ночь? — Юлия встала, чувствуя во всем теле чудовищную слабость. Она с трудом проделала путь в несколько десятков метров, чтобы попросить жреца растолковать ей увиденное.

Жрец оказался совершенно лысым, полным человеком, который беспрерывно шевелил губами, словно разговаривал с кем-то невидимым. Он внимательно выслушал Юлию, а затем изрек:

— Тебе надлежит немедленно отправиться в Фессалию. Сделать это нужно до того, как твой брак будет заключен. Там богиня откроет тебе тайну, что по-настоящему волнует твое сердце. В Фессалии находятся развалины древнейшего храма Гестии. Ты должна совершить к ним паломничество. В этом смысл.

— Но почему Гестия явилась мне в столь странном обличий? — Юлия была напугана и поражена произошедшим. Она видела богиню!

— Этого я не могу сказать. Гестия является кому-то в образе матери, кому-то неизвестным человеком, кому-то ребенком, кому-то даже в виде животного. В этом высший, божественный замысел, которого люди не могут постичь. Поезжай в Фессалию не мешкая, вот мой совет.

Юлии оставалось только согласно кивнуть. Взяв за свои услуги пятьсот сестерциев, жрец удалился.

— Что?! Отложить свадьбу?! — Квинт никак не ожидал услышать от дочери подобной просьбы.

— Но папа! Я получила пророчество…

— Думаешь, я не знаю цену этим пророчествам? Храм Гестии — просто кормушка для ловких мошенников, которые обманывают таких наивных девчонок как ты, да глупых женщин, которые за всю свою жизнь так и не научились отличать правду от лжи!

— Папа, в своей записке Лито также предостерегала меня против вступления в этот брак, — Юлия показала отцу обрывок предсмертного послания гречанки.

— Лито… Юлия, тебе не стоит принимать всерьез ее послание, — Квинт нахмурился. Некогда он взял с гречанки слово, что она никогда не позволит себе проявлений ее сапфической натуры. Гречанка, которая обучена музыке, поэзии, литературе, гимнастике и танцам, могла быть только из одной области Греции — острова Лесбос. Покупая Лито, Квинт сомневался, однако желание получить для дочери достойную воспитательницу, пересилило его страхи. Тем более, что он слышал, что жительницы знаменитого острова воспевают романтическую, или платоническую любовь. Союз духа, но не тел. Тем не менее, записка Лито расстроила Квинта. Значит, гречанка все же любила Юлию и не смогла до конца совладать со своей ревностью.

Но почему? Ты ведь всегда доверял Лито больше всех? Ты не имел ни малейшего повода, чтобы быть недовольным ею? — Юлия не знала, что ей думать. Отец в последнее время стал как будто совсем чужим. Он сторонится ее, он не хочет разговаривать, он перестал приходить к ней вечером, чтобы пожелать спокойного сна. Что с ним творится? Юлия была в отчаянии, самые близкие люди будто исчезали из ее жизни. Даже предстоящий брак с Септимусом Секстом уже не волновал ее так сильно как прежде.

— Юлия! Я не могу тебя понять-то ты утверждаешь, что любишь Секста и желаешь как можно скорее стать его женой, то ты просишь отложить свадьбу, только потому, что Лито написала тебе записку, а жрец из храма Гестии сказал поехать в Фессалию, чтобы узнать причины отсрочки поточнее! Это же абсурд!

— Отец, я умоляю тебя, — Юлия опустилась на колени и протянула к нему руки.

— О, боги! Прекрати, — сердце Квинта не могло этого вынести. Он сжал Юлию в объятиях, но в этот момент почувствовал, что еще чуть-чуть, и его охватит безумие. Вдохнув запах ее волос, тела, сенатор ощутил, как пол под его ногами качается. Он оттолкнул Юлию, прежде чем его губы успели запечатлеть страстный и совсем не отеческий поцелуй на ее шее. — Уезжай! Уезжай немедленно! — Квинт выбежал, именно выбежал из зала, не оборачиваясь, словно спасался от Медузы Горгоны, чей взгляд может обратить его в камень.

Юлия смотрела отцу вслед, и сама не понимая почему, внезапно залилась красной краской. Она никак не могла понять, отчего ей так стыдно и неловко, что хочется провалиться сквозь землю!

Всю ночь Юлия провела в тяжелых раздумьях. Быть может, лучше ничего не знать? Септимус Секст так красив…. Так желанен… Юлия не могла совладать с собой, желание охватило ее, словно лесной пожар сухую кипарисовую рощу. Она представила себе, как Секст обнажит ее тело, и проведет своими большими, немного грубоватыми ладонями от шеи Юлии, к ее груди, затем погладит ее по спине, крепко сжав ягодицы своей невесты. Затем одним сильным движением подхватит ее на руки и сольется с ней в страстном, глубоком и долгом поцелуе. Юлия сама не заметит, как окажется на постели. Септимус должен быть очень тяжелым, потому что он высок ростом и отличается мощным телосложением. Его широкие плечи и сильные руки окажутся сверху, над Юлией, и она будет гладить их, ласкать, приводя мужа в исступление. Его узкие бедра окажутся между ее ног…

Девушка застонала, погружаясь в пучину неизведанного, страшного и удивительно сладкого вожделения… Когда она очнулась от своего безумия, то увидела, что лежит голой, разметав все покрывала, и чувствует себя мокрой, словно после купания в термах. Приятное тепло и усталость разлились по ее телу. Юлия укрылась, и свернувшись в мягкий, уютный комочек, мгновенно уснула.

Сенатор снабдил свою дочь всем необходимым для путешествия. Ее сопровождал вооруженный отряд, несколько рабов, для того, чтобы прислуживать девушке в дороге; на расходы Квинт выдал Юлии солидную сумму. Ведь девушке предстояло преодолеть длинный путь до побережья, там нанять галеру, которая доставит ее в Грецию, в Фессалийскую долину. Сойдя на берег в Месалонгионе, Юлии предстоит еще три или четыре дня пути До древнего храма Гестии, для этого потребуются лошади, повозка, проводник. В общем Квинт дал дочери двадцать тысяч сестерциев, чтобы та могла ни в чем себе не отказывать. Может быть, ей попадутся прекрасные украшения или одежды и будет обидно, если у девушки не окажется денег. И тем не менее, сенатор отчетливо понимал всю опасность этого путешествия. Он успокаивал себя только тем, что дорога Юлии проходит по тем местам, где утверждено могущество Рима, дороги оживленные и охраняемые, по ним движутся длинные караваны купцов, а города славятся порядком на своих улицах.

Юлия, отправляясь в путь, была очень подавлена. Она не знала, правильно ли поступает. Отец простился с ней очень холодно, а мать вообще не выходила из своих покоев со вчерашнего дня. По дороге она хотела даже заглянуть в дом Секстов, но остановилась, потому что если бы она только хоть на минуту оказалась в объятиях Септимуса, то уже никуда не смогла бы поехать. Препятствия, возникающие на пути их союза, заставляли Юлию еще более страстно желать их соединения. И все же семена сомнения, посеянные в ее душе, дали свои всходы. Девушка не смогла бы спокойно жить, не узнав сути предостережения Гестии.

Улицы Рима были наводнены людьми. После победы над Карфагеном, огромное количество богатств, одежды, продовольствия и рабов, хлынули в вечный город. Носилки знатных римлян сверкали на солнце позолотой и драгоценными камнями. Повсюду можно было увидеть граждан, одетых в дорогие, яркоокрашенные материи, увенчанных венками из роз, золота, серебра. Нередко вслед за носилками какого-нибудь человека, следовал огромный мускулистый охранник, который нес в руках небольшой сундук для денег. Это означало, что римлянин направляется или в порт, покупать торговую галеру, или же на рынок рабов. Самыми дорогими были по-прежнему греческие рабы, знавшие грамоту и обучавшиеся в какой-нибудь академии, а также восточные женщины, чьи изнеженные тела были готовы одарить своих новых хозяев сказочной усладой. Иногда, самые богатые римские матроны, которые могли себе позволить такую роскошь, приобретали восточных красавиц, для того, чтобы те обучили их самым изысканным и сложным способам занятий любовью, возбуждения мужчин и удержания их страсти. Поговаривали, что мать Юлии — Клодия Прима, однажды купила для себя наложницу из далекой, жаркой страны. Кожа девушки была ослепительно белой, а глаза и волосы черными. Рабыня была невысока ростом и прекрасно сложена, кроме того, обладала удивительной гибкостью. Эта девушка знала тысячу способов «возлежания», как принято говорить на востоке, она умела готовить снадобья, разжигающие страсть, а также знала, как женщина может получить полное удовлетворение сама, не прикасаясь к мужчине. Рабыня была подлинным сокровищем, но никто никогда ее больше так и не увидел. Говорили, что, возможно, Клодия держит ее в одном из провинциальных имений, доставшихся ей в наследство от отца — Германика, куда уезжает обыкновенно несколько раз в год, чтобы предаться там ужасающему разврату. Но это были только слухи.

Отовсюду слышались крики торговцев, зазывавших женщин в свои лавки, чтобы приобрести украшения, одежды, ткани или благовония. На женщин и пиры тратились огромные римские состояния, результат многолетних войн и ограбления покоренных народов. Повсеместно также можно было увидеть каменные, полированные фаллосы — опознавательный знак публичных домов. Проституток на улицах Рима также было несметное количество.

Там и сям можно было увидеть на дорожной пыли отпечатки их сандалий, «следуй за мной». Эту надпись выбивали на деревянной подошве специально, чтобы клиент мог отличить проститутку, скажем, от рабыни, спешащей по делам, или добропорядочной жены ремесленника, которая шла за водой. Публичные дома были при храмах, при термах, при цирках, они занимали целые улицы в нижнем го-»« роде. Ничто в Риме не стоило так дешево и так дорого как женщины. Юлия отогнула угол тонкого полога своих носилок, чтобы посмотреть на городскую жизнь. Мимо нее с грохотом проехала двуколка, куда были запряжены быки. На двуколке стояла клетка, внутри которой сидел мужчина. Так перевозили гладиаторов. Юлия невольно залюбовалась высоким, красивым галлом. О том, что мужчина был именно из галльских племен, говорил его высокий рост, светлые волосы, голубые глаза, мощное телосложение, длинные, но очень сильные и мускулистые ноги. Должно быть, так должен выглядеть галльский Геркулес. Гладиатор заметил Юлию и пристально взглянул на нее. Девушка смутилась, почувствовав, однако, трепет. Она быстро опустила полог, но через несколько секунд осторожно отодвинула и снова посмотрела вслед двуколке, но той уже не было видно. Голубые глаза этого галла почему-то врезались в память Юлии, они никогда не видела таких ярких голубых глаз…

На выезде из города, Юлия отослала свои носилки обратно домой и приобрела две красивых и удобных повозки, а также лошадей для охраны. Уложив вещи, путешественники продолжили свой путь.

Предместья Рима были очень живописны. Настолько хватало глаз, простирались фруктовые сады. К вечеру их сменили хлебные поля; судя по тому, что темнело очень и очень быстро, отряду надлежало остановиться на ночлег.

— Здесь недалеко должен быть постоялый двор, — сказал Юлии начальник охраны.

— В этом есть такая уж необходимость? — девушке больше хотелось заночевать в поле, на свежем воздухе, чем останавливаться на грязном постоялом дворе и спать в какой-нибудь маленькой, затхлой клетушке, слушая пьяный гвалт, доносящийся из обеденной залы.

— Это было бы намного безопаснее, — заметил начальник охраны.

— Касс, неужели ты так боишься разбойников? — насмешливо спросила Юлия.

— Вы зря недооцениваете опасность, в которой находитесь. Я ничего не боюсь, но, по-моему, неразумно подвергать напрасному риску вашу охрану. Вы везете с собой крупную сумму денег. Месячное жалование центурии. Поверьте, найдется много охотников заполучить эти деньги любой ценой.

— Ладно, Касс, раз уж ты такой трус, мы доедем до постоялого двора.

Касс метнул в сторону девушки ненавидящий взгляд. Он вообще не любил женщин, особенно молодых. Сколько же в них еще самоуверенности, наглости и глупости! Если бы не материальные затруднения, он бы ни за что не нанялся охранять эту сопливую девчонку в ее «паломничестве». Поразительно, что такой уважаемый в армии и всем Риме человек как сенатор Квинт, ни в чем не может отказать своей дочери и выполняет все ее капризы!

Говорили, что Касс был центурионом на северных границах Республики, но за жестокость и неукротимую ярость по отношению к подчиненным, пленным и местному населению, его лишили звания и разжаловали до простого легионера. Касс был частым гостем в одном из очень специфических римских публичных заведений. Этот бордель находился на самом краю города, и представлял собой что-то вроде глухой, каменной башни, где малюсенькие окна были только на самом верху. Из этого каменного мешка не доносилось ни единого звука. Не было и обычной для публичного дома вывески — фаллоса, ни единого зазывалы, или девицы снаружи. Высокая мрачная башня когда-то была построена в качестве сторожевой, но с тех пор, как пределы Рима расширились, надобность в ней отпала. Внутри этой башни находился тайный застенок. Сюда не мог попасть случайный клиент, только по знакомству и разрешению со стороны владельца. В башне содержался редкий сорт девиц — нимфоманок, склонных к жестокости. Касс был постоянным посетителем комнаты порки. Его привязывали за руки к двум цепям, свешивавшимся с потолка, после чего две высокие негритянки, больше похожие на злых нубийских богинь, начинали бичевать центуриона. Боль доставляла Кассу особенное наслаждение. Он словно боролся сам с собой, стискивая зубы и заставляя себя каждый раз держаться дольше, чем в прошлый. После того, как он достигал своего болевого предела, Касс приказывал остановиться, и переходил в другую часть публичного дома. Здесь он, напротив, выступал в качестве мучителя. Собранные в другой половине девицы были совсем молодыми. Клиент получал любую из них в полное свое распоряжение на всю ночь. Мог убить, а мог оставить жизнь. Стоило это недешево, но от желающих все равно не было отбоя. Чем больше прав получили свободные римские женщины, тем тяжелее была участь безгласных рабынь черной башни. Мужчины приходили сюда, чтобы излить свой гнев на женщин и самоутвердиться. Владелец заведения отмечал, что жестокость его клиентов возрастает с каждым годом. Если раньше, лет пять назад, случаи убийства проституток были редки, то теперь это случалось почти что каждую ночь. Да и способы издевательства над женщинами стали гораздо более изощренными.

Нерсис, владелец черной башни, в этом году впервые получил от своего постоянного клиента Касса странную просьбу — пропустить в застенок женщину, которая также изъявила желание принять участие в жестоких эротических игрищах, и даже была готова заплатить двойную цену за то, чтобы ей было позволено развлечься в тайном притоне.

Нерсис не мог отказать Кассу, которого, честно говоря, побаивался.

— Надеюсь, ты, сутенер, не захочешь узнать, кто она? — спросил Касс у Нерсиса, угрожающе глядя тому в глаза.

— Конечно, нет, Касс. Я и тебя бы предпочел не знать, — постарался отшутиться Нерсис, который, пожалуй, сам бы согласился заплатить, лишь бы не узнать имени женщины, которую приведет с собой бывший центурион.

Постоялый двор оказался не таким уж отвратительным, как представляла его себе Юлия. Вместо одного большого дома, выстроенного по принципу виллы, внутри деревянной ограды тянулся длинный ряд одноэтажных построек, напоминавших домики для рабов на плантациях, но гораздо лучше обустроенных. Стены были сложены из известняка, помещения были довольно просторными и хорошо обставленными. Юлия заняла один из таких домиков. Главная постройка представляла собой огромную таверну, с большими столами, посреди которой находился стол для знатных гостей. Вокруг этого стола было высокое, обитое материей ложе. Однако Юлия потребовала, чтобы ужин принесли в ее домик. Лежать посреди залы, наполненной пьяным плебсом, ей совсем не хотелось.

Ужин состоял из овощной похлебки и двух перепелов, приготовленных особым способом. Тушки обмакивали в мед, затем обваливали в толченых орехах, после обильно посыпали специями, смешанными с небольшим количеством муки, затем птиц зажаривали на вертеле. Этот способ приготовления пищи пришел в Рим из Азии вместе с шелком и пряностями. Вино, которое принесли к ужину, было также вполне сносным, однако пить его Юлия не стала. Девушка попросила подать ей кувшин родниковой воды. Затем послала рабыню узнать, нет ли в таверне чего-нибудь сладкого. Рабыня вернулась через полчаса с тарелкой различных сладостей. Печеное яблоко, орехи в меду, маленький крендель с корицей, смесь из фруктов и изюма. Юлия съела все это с огромным удовольствием. Она так и не избавилась от детского пристрастия к сладостям. Сразу же после ужина, утомленная долгой дорогой и волнениями последних Дней, девушка почувствовала, что ее клонит в сон. Юлия расположилась на широкой кровати, покрытой сеном, поверх которого лежали шкуры и одеяла, и быстро уснула.

Ей приснился странный сон. Она увидела себя на свадебной церемонии. Юлия чувствовала себя очень счастливой. Вот-вот Септимус прижмется к ее губам, вот-вот сбудутся ее самые сокровенные мечты и тайные желания, как вдруг, она поднимает глаза и видит, что руку ее держит Квинт, ее отец! И улыбается, как будто ничего странного не происходит. Юлия хочет закричать, остановить церемонию, вырваться, но словно каменеет, не может издать ни звука, не может пошевелиться!

— Госпожа! — кто-то настойчиво тряс девушку за плечо. Юлия открыла глаза, мгновение не могла понять, где находится, а затем облегченно вздохнула. Слава богам, что этот кошмарный сон был всего лишь видением. Напротив сидела Неле, рабыня, которой поручили прислуживать Юлии во время путешествия.

Что? Что случилось? — вокруг было совершенно темно.

— Госпожа, Касс затеял драку в таверне, и кажется, кого-то убил! Он совсем пьян, разломал всю мебель, искалечил нескольких крестьян, перебил посуду! Огромный ущерб! Хозяин требует, чтобы вы вмешались! Но, по-моему, сейчас туда лучше не ходить…

— О, боги! — Юлия вскочила со своего ложа, и быстро надев легкую тунику, поверх которой набросила плащ, вставила ноги в простые сандалии, без шнуровки, предназначенные для того, чтобы ходить в доме, выскочила во двор.

Она за минуту преодолела расстояние, отделявшее ее домик от большой таверны, но когда увидела, что происходит внутри, замерла на пороге. Касс, похожий на разъяренного минотавра, стоял на столе, согнав в угол всех, кто имел несчастье оказаться в зале таверны в эту ночь, и щелкал огромным бичом. Люди, сами не свои от страха, боялись пошевелиться. Слышалось только порывистое дыхание и сдавленные всхлипывания. Несколько раненых лежали на полу и стонали. Юлия увидела также бездыханное тело рядом со столом, на котором стоял Касс. Люди увидели девушку, и начали издавать жалобные звуки, напоминающие крики о помощи, но от страха перед разящим бичом, что был в руке разъяренного центуриона, никто не решился что-либо произнести. Собрав все свое мужество, Юлия вдохнула и позвала начальника своей охраны, звенящим, металлическим голосом.

— Касс Ливии! Немедленно прекрати бесчинства и ступай спать! Завтра у тебя трудный день! — Юлия изо всех сил старалась унять дрожь, чтобы центурион не заметил, что она боится. Лито рассказывала ей про таких людей как Касс. Они подпитывают свои силы страхом жертв, как мифический великан Антей, получавший силу от своей матери Геи — земли. Но как только их перестают бояться — их сила тут же иссякает. «О, Боги! Дайте мне силы побороть страх!», — взмолилась Юлия.

Касс обернулся на крик. Юлия побелела как полотно, увидев его лицо. Оно уже не было похожим налицо человека. Вздувшиеся вены, налитые кровью глаза, плотно сжатые челюсти. Он казался чудовищем, человеком-волком из галльских легенд. Увидев Юлию, Касс наклонил голову, из его горла вырвалось глухое рычание.

В несколько прыжков он оказался рядом с ней. Подошел вплотную. Юлия смотрела ему прямо в глаза, но не потому, что в ней вдруг проснулось невиданное мужество. Просто девушка поняла, что если она сейчас шевельнется, то на нее посыплются удары бича.

Касс подошел совсем близко, так что Юлия отчетливо ощутила горько-соленый запах, исходивший от его смуглой, выдубленной солнцем и ветром, кожи. Девушка отчетливо разглядела несколько шрамов на руках у бывшего центуриона, а также длинный узкий шрам, тянувшийся через все его лицо, от правого виска к левой щеке. Дыхание Касса было жарким, и от него так сильно разило крепким напитком из пшеничных зерен, который купцы привозят из северных стран, что Юлия невольно отшатнулась.

Касс наклонился к ней и по-звериному втянул носом запах, исходивший от девушки. Внезапно он рассмеялся каким-то сухим трескучим смехом. Юлия отчетливо увидела в его покрасневших от выпитого глазах безумие. Ноги ее сами рванулись с места, чтобы бежать, бежать как можно быстрее, но центурион схватил ее своей железной рукой за одежду и одним резким движением разодрал на девушке все вещи. Юлия оказалась совершенно голой перед разъяренным насильником. Люди, сгрудившиеся в противоположном конце таверны, замерли, боясь хотя бы вздохом выдать свое присутствие. Все были парализованы ужасом.

— Нет… — девушка отступала назад, пока не Уперлась спиной в стену. Она медленно осела на пол, чувствуя, что сознание медленно оставляет ее. Юлия в этот момент была уверена, что Касс забьет ее насмерть. Центурион поднял свой бич в воздух, раздался свист…

— Эй ты! Пьяница! — раздался мужской голос у входа. И в этот же момент об металлический шлем на голове у Касса разбился кувшин из-под вина. Юлия повернула голову и увидела… Того самого гладиатора-галла, которого видела в клетке на улице Рима!

Касс издал яростный рев, и, щелкая бичом, кинулся на противника. Галл был чуть повыше ростом, но гораздо более изящно сложен, чем Касс. Из-за этого казалось, что, разъяренный как бык, центурион просто сомнет гладиатора в считанные секунды. Но галл оказался гораздо более проворным, чем могло показаться на первый взгляд. Он сделал едва заметное движение в сторону, и поставил Кассу… обыкновенную подножку! Центурион рухнул на пол, словно мешок с навозом. И прежде чем он успел подняться, галл одним прыжком оказался рядом, схватил ближайший табурет и ударил им Касса по затылку. Бывший центурион издал тихий, сдавленный стон и замер на полу без движения. Несколько секунд была гробовая тишина, которая затем взорвалась громом аплодисментов. Люди бросились к неподвижному телу Касса, наперебой выражая свой гнев по отношению к нему. Гладиатор же подошел к Юлии, которая не знала, куда деться от стыда за свою наготу, и протянул ей свой плащ. Он даже не подумал отвернуться, напротив, с явным удовольствием разглядывал девушку. Он отметил, прежде всего, гладкость и округлость линий ее тела, нежность и свежесть кожи, блеск глаз и волос, пропорциональность сложения. Кроме того, гладиатор не мог не отметить того, что мышцы у Юлии хоть и не выделяющиеся, но все же достаточно крепкие и подтянутые — это верный признак того, что она занимается гимнастикой. Длинные и здоровые волосы, равно как и чистая кожа, свидетельствовали о том, что она довольствуется простой и полезной пищей. Стройность фигуры указывала на сознательную умеренность в еде, а это, по мнению галла, уже свидетельствовало о наличии воли, умении контролировать свои желания.

— Спасибо, — смущенно сказала Юлия, заворачиваясь в предложенный ей галлом плащ.

— Это я должен благодарить вас, — ответил он с поклоном.

— За что? Вы спасти меня от этого…. — Юлия кивнула в сторону Касса, и невольно содрогнулась. — Теперь избавляете от стыда.

— Я благодарю вас за то, что получил счастливую возможность помочь такой прекрасной девушке.

Неожиданно, гладиатор опустился на колено, схватил Юлию за руку и прижался к ней губами. От испуга девушка не смогла ничего сказать, только попыталась освободиться, но галл крепко держал ее ладонь. Приблизив свое лицо вплотную к ней, он порывисто заговорил.

— Я видел вас там, в Риме, на улице и был поражен вашей красотой. Поверьте, раньше со мной никогда такого не случалось. В тот миг, когда ваши носилки скрылись из вида, я понял, что если потеряю вас, то больше никогда не получу шанса обрести счастье. Я верю, что вы — женщина, служить которой мне предназначено судьбой. В моей стране люди верят, что в далекие времена жили существа, которые были подобны богам и те разгневались. Они разделили совершенных существ на половинки и разбросали по свету, так появились люди. С тех пор, каждый человек обречен искать свою половину, чтобы стать счастливым. Когда я увидел вас-то понял, что вы и есть… Может быть то, что я говорю, смешно, но позвольте мне остаться подле вас!

Юлия не нашлась, что ответить, она густо покраснела, так как увидела, что все взгляды обращены на них. Толпа, в полной мере выразив свои чувства по отношению к центуриону, теперь обступила ее и галла со всех сторон, и с любопытством наблюдала, что происходит.

— С-скажите хоть, как ваше имя, — слегка заикнувшись от смущения, спросила Юлия, поднимаясь с пола.

— Юргент, — ответил галл, подав ей руку.

— Вы гладиатор? — Юлия увидела, что этот вопрос вызвал у молодого человека некоторое смущение.

— Уже нет, — ответил он после небольшой паузы. — Позвольте узнать имя той, кому отныне принадлежит моя жизнь?

— Юлия-девушка оглядела толпившийся за спиной у Юргента плебс. — Я устала, и хотела бы поспать остаток ночи, мне предстоит долгий путь. Я хочу пойти к себе.

Тут она заметила, что Юргент все еще держит ее за руку. Поспешно отняв ладонь, девушка завернулась в плащ и быстро вышла из таверны. Как только она скрылась в темноте, поднялся невообразимый гам. Каждый из присутствовавших в таверне, стремился выразить свое восхищение Юргентом и угостить его за свой счет. Касса, который не пришел еще в сознание, связали, выволокли во двор и бросили в загон к свиньям.

Юлия никак не могла уснуть. Она была шокирована произошедшим, только сейчас события стали понемногу укладываться у нее в голове. Юлия никак не могла унять сильной дрожи, словно в комнате было очень холодно. Но как она ни укутывалась в покрывала, и ни пыталась согреться — все было напрасно. Девушка поняла, что холод у нее внутри.

— Нужно успокоиться, — сказала она себе, но не могла сомкнуть глаз, потому что перед ней тут же возникало лицо Касса.

Она попыталась думать о завтрашнем дне, и почему-то тут же приняла решение, что начальником ее охраны должен стать Юргент. Только он и никто другой. Воспоминание о гладиаторе, который спас ее от разъяренного центуриона, подействовало на Юлию успокаивающе. Вспомнились его ясные, очень яркие голубые глаза, светлые волосы, спадающие на плечи, бронзовая кожа, сильное тело, закаленное во многих сражениях. Юлия вспомнила его слова: «Я верю, что вы — женщина, служить которой мне предназначено судьбой».

Он говорил это так просто и искренне, что слова шли прямо от его сердца к сердцу Юлии. Она подумала, что с этим человеком будет в безопасности. Однако, чтобы не подавать ему напрасных надежд, девушка решила, что завтра же подробно расскажет Юргенту о цели своего путешествия. А именно, что собирается вступить в брак с мужчиной, которого любит больше своей жизни, иначе не отправилась бы в такое далекое и опасное путешествие ради того, чтобы только узнать, почему богам не угоден этот союз, и что нужно сделать, чтобы заслужить их милость.

Септимус… Юлия вспомнила день их первой встречи. Верховный консул Марк Порций Катон устроил пир в честь Квинта в своем дворце. На этом пиру должны были присутствовать только самые знатные патриции, самые почитаемые философы и наиболее прославленные поэты. Чтобы Юлия предстала перед Римской знатью как достойная дочь своего великого отца, Квинт приобрел для нее самую дорогую материю для изготовления одежд. Газовый, полупрозрачный шелк, нежный атлас — все это нежно-розового тона, словно лепестки полураспустившегося цветка. Квинт приобрел также золотое кружево, ожерелье из самого крупного розового жемчуга, в котором из-под пяти рядов идеально ровных, блестящих жемчужин спускались длинные тончайшие золотые нити, на конце каждой из которых была закреплена крупная каплевидная жемчужина, такого же розового тона, как и все ожерелье. К этому произведению ювелирного искусства прилагались серьги, так же изготовленные из розового жемчуга. Чьи-то искусные руки нанизали камни на золотую проволоку так, чтобы получился тончайший, прекрасный узор. Серьги были длинными и спускались до самых плеч, их нужно было одевать на ухо, а не подвешивать к мочке. Лито уложила волосы Юлии в тот день на греческий манер — завив тяжелые пряди и распустив их свободно. Дочь Квинта явилась на пир как сама юная Венера. Голоса смолкли, движения замерли, женщины были готовы взорваться от злости и ревности, а мужчины чувствовали, что у них за спиной вырастают крылья, при одном взгляде на Юлию. Она медленно подошла к главному ложу, где располагался сам консул, а рядом с ним Квинт. Поклонившись Катону, Юлия смущенно улыбнулась.

— Моя дочь, консул, — с гордостью сказал Квинт.

Катон некоторое время смотрел на нее, не в силах выразить словами восхищение, которое его охватило, а затем вдруг начал аплодировать. Его мгновенно подхватили все кто был в зале, и совершенно смущенная, но все же сияющая от счастья Юлия, непроизвольно огляделась, и вдруг глаза ее встретились с взглядом Септимуса. Он стоял в глубине зала, возле колонны, завернувшись в пурпурную тогу, на губах его играла странная, загадочная полуулыбка, полунасмешка, казалось, что ему совершенно безразличны одежды и украшения Юлии. Он смотрел на женщину.

— Твоя дочь истинно прекрасна! — воскликнул Катон. — Однако, я боюсь, что ты истратил все свое состояние на ее украшения, — тут же заметил консул.

В зале повисла неловкая тишина. Все знали, что консул готовит указ, ограничивающий патрицианскую роскошь, поскольку это раздражает плебс и грозит политическими волнениями. Кроме того, граждане Рима, вместо того, чтобы вести городское строительство, осваивать новые земли в провинциях и поощрять развитие искусства и наук, тратят свои состояния на дорогие ткани, изысканные яства и украшения. Без всего этого можно было бы обойтись, так считал консул.

— О, великий Катон! — раздался вдруг сильный и глубокий голос. Тот самый мужчина, что стоял возле колонны, вышел вперед и обратился к самому консулу. — Разве сердце твое только что не взволновалось сильнее, чем на поле битвы? Разве ты не почувствовал себя молодым, благодаря исцеляющему прикосновению божественной красоты? Клянусь самим Юпитером, что видел твое лицо в этот момент и готов поклясться, что ты испытал все то, о чем я говорю. Ты не в праве осуждать зарю, за то, что она прекрасна. Не в твоей власти запретить упоительное цветение розы. Нет силы, которая сможет удержать отца от того, чтобы гордиться такой прекрасной дочерью. Будь она твоей дочерью — разве не захотел бы ты видеть ее самой красивой и чистой женщиной Рима? Я знаю, что верховный консул Рима всегда честен, что он не боится признаться в том, что является не только мудрым правителем, но и человеком.

Катон молчал, присутствующие боялись даже вздохнуть. Говорящий позволял себе невиданную дерзость. Он выступил против закона об ограничении роскоши, выдвинутого самим верховным консулом, да еще в присутствии всех сенаторов и самых влиятельных людей Рима, а поскольку на пиру присутствуют еще философы и поэты-завтра это известие разнесется по городу как лесной пожар! Консул долго молчал, а затем вдруг улыбнулся и ответил.

— Ты прекрасно сказал, Септимус Секст. Я не могу потребовать от Квинта, чтобы он сдерживал свою родительскую любовь. Женщины же не могут отказаться от своей страсти к одеждам и украшениям. Ты прав, Секст, мой закон не будут исполнять. А не будут исполнять этот — не будут исполнять и другие. Ведь не могу же я, в самом деле, потребовать, чтобы прекрасная дочь Квинта сняла с себя все украшения и переоделась в простое одеяние. Это не доставит никому радости… Хорошо. Граждане Рима, отныне я снимаю все запреты на роскошь в мирное время, но приготовьтесь, что во время войны вам придется довольствоваться только самым необходимым. В этом я остаюсь непреклонным.

Септимус Секст поклонился консулу, а затем подошел к Юлии и, спокойно взяв ее за руку, обошел весь зал и помог девушке расположиться рядом с ее отцом. Пока он держал ее за руку, Юлия не чувствовала под собой пола. Она плыла, словно невесомая Ника, ее ноздри щекотал аромат апельсина и сандала, исходивший от ее спутника. Юлия чувствовала твердость и надежность его руки.

— Юлия! — Квинт окликнул дочь, которая как зачарованная смотрела на Септимуса Секста, который отошел от их места, чтобы занять свое место, рядом с Корнелиусом Агриппой.

— Что… Что, папа? — Юлия не сразу обернулась к отцу, но когда все-таки их глаза встретились, Квинт увидел совершенно другую дочь. Эти влажные, лихорадочно блестящие глаза, словно у пьяной. Эта блуждающая, отрешенная улыбка. Этот румянец, полуоткрытые губы… Неужели это произошло? Неужели Септимус Секст смог влюбить в себя дочь Квинта за считанные минуты?

Весь вечер Юлия неотрывно смотрела на Секста. Он принял участие в беседе с философами, очень удачно ссылаясь на греческие философские школы, с которыми Юлия была знакома, благодаря Лито, и проявил удивительное остроумие и отличное понимание самых сложных и спорных моментов. Юлия слушала его голос как музыку, все больше и больше попадая под влияние непобедимых чар Секста. Он был умен, весел, остер на язык, и так красив… Зеленые глаза, прямой нос, четко очерченный подбородок, красивый чувственный рот… Должно быть, так выглядит Марс-бог войны. Не укрылось от внимательных глаз девушки и то, что все женщины вокруг смотрели на Секста с вожделением, но он был холоден к улыбкам, взглядам, и даже весьма откровенным фразам, в которых содержалось явное приглашение.

Юлия отчетливо запомнила момент, когда к ее отцу подошел старый Корнелиус Агриппа, неприятный старик. Лицом он напоминал ящерицу. Он приходился Септимусу Сексту дядей, и был назначен опекуном, после загадочной смерти родителей Септимуса. Корнелиус Агриппа попросил Квинта пройти с ним на террасу для важного разговора. Юлия посмотрела в сторону Секста и увидела, что тот смотрит на нее и улыбается точно также как и два часа назад, когда она увидела его стоящим возле колонны. Взгляд его был неприлично долгим. Это снова привлекло всеобщее внимание. Юлия трепетала, но все же нашла в себе силы капризно надуть губы и горделиво отвернуться. Она ожидала, что Септимус подойдет и заговорит с ней. Однако, через несколько минут, снова взглянув в его сторону, она увидела, что Септимус отвернулся, и завел разговор с генералом Клавдием Севером, который недавно стал всеобщим посмешищем. Он долгое время, с настойчивостью осла, добивался благосклонности одной греческой гетеры, которая уклонялась от свидания с ним всеми возможными способами. Клавдий издержал состояние на подарки ей, чуть было не сорвал наступление армии на Карфаген, задержав свои легионы в Теренте, и когда, наконец, был приглашен ею на ложе, то нашел дом совершенно пустым. Карбелия, так звали гетеру, скрылась вместе со всеми дарами генерала, оставив Клавдию монету с изображением Сципиона — карфагенского полководца. У врагов семьи Северов появился повод шутить, подбрасывая кому-нибудь из злополучного семейства мелкие карфагенские монеты. Катон терпел Клавдия в качестве генерала только по одной-единственной причине — Северы содержали несколько кагорт на свои деньги.

Ночью, когда Квинт с дочерью прибыли домой, каждый в своих носилках, отец выглядел очень задумчивым.

— О чем ты думаешь, папа? — обратилась к нему Юлия, взяв отца за локоть. Тот вздрогнул и высвободил руку, словно прикосновение дочери причинило ему боль. Потом долго смотрел на Юлию, взял ее за плечи и продолжая глядеть ей прямо в глаза, сказал:

— Септимус Секст сделал брачное предложение. Он желает видеть тебя своей женой.

И лицо Юлии озарилось счастьем, она подпрыгнула на месте и порывисто обняла отца. Внезапно тот резко отвернулся и быстро пошел прочь.

— Но папа… — девушка не могла ничего понять. Всю ночь она не могла уснуть, взволнованная как никогда в жизни. Она хотела быть женой Секста! Она даже не могла надеяться, что он так быстро сделает ей предложение! Юлия изобретала все новые и новые способы, как ей убедить отца не противиться браку, а утром оказалось, что все это напрасно. Как только она проснулась, к ней вошла Лито и сказала, что Квинт хочет видеть Юлию.

— Я решил согласиться на твой брачный союз с Секстом, — сухо объявил Квинт дочери, безо всяких приветствий.

Юлия едва сдержалась, чтобы не выдать своей бурной радости, но отец тут же заметил, что глаза ее засверкали, как самые большие и чистые изумруды, а лицо осветила такая радостная улыбка, что казалось, будто все тело Юлии излучает свет.

— Я пошлю официальный ответ Корнелиусу, — сказал Квинт и отвернулся.

— Папа, но…

Юлия не могла понять, почему отец так поспешно согласился на этот брак, но ведет себя так, словно ему его навязали? Кстати, в то время Клодия Прима находилась на своей вилле. Она узнала о том, что Квинт дал согласие на брачный союз Юлии с Септимусом Секстом через три дня, после того как это произошло. Девушка хорошо запомнила этот день. Клодия ворвалась к ней в спальню, у нее была истерика. Мать неожиданно принялась колотить все, что попадалось ей под руку, затем она набросилась на дочь и принялась осыпать ее ударами, издавая дикие, нечеловеческие завывания. На крик Юлии вбежала Лито, которая с трудом оттащила мать от дочери. Остальные рабы помогли увести Клодию Приму. Квинт, узнав о произошедшем, приказал жене убраться из его дома, и не возвращаться, пока не будет назначен день торжества. Клодия, однако, отказалась подчиниться приказу мужа. Она объявила, что будет выступать против этого союза, даже если ей ради этого придется убить Юлию или Септимуса Секста.

Девушка не могла заснуть, пытаясь найти хоть какую-нибудь закономерность между событиями, произошедшими в ее доме. Словно боги отвернулись от нее и отказали в покровительстве. Смерть Лито, странное поведение отца, злоба матери, предсказание, нападение Касса. Юлия чувствовала себя так, словно заблудилась в пещере, полной змей, и пытается найти выход на ощупь в полной темноте, зная, что каждую минуту может оступиться и упасть в расщелину, «или же получить смертельный укус.

Пока девушка пыталась уснуть, восторги по поводу победы над Кассом в таверне утихли и постояльцы разбрелись по своим углам, отведенным им для ночлега. Простой люд спал в длинных, выстланных соломой сараях, которые чем-то напоминали лошадиные стойла. Однако, Юргенту благодарный хозяин выделил отдельную комнату в своем собственном доме, где жил с семьей. В комнате было все необходимое — низкая кровать, застеленная овечьими шкурами, столик с масляным светильником, таз, кувшин с водой и ночной горшок. У гладиатора выдался тяжелый день. Случай помог ему сбежать. Повозка, запряженная быками, на которой его везли, попала колесом в большую яму и опрокинулась. Для того, чтобы вытащить клетку, из нее нужно было выпустить галла. Так как руки и ноги его были свободны, а возница выступал в качестве охраны, то как только дверь открылась и Юргент встал на обе своих ноги, он ни слова не говоря, бросился бежать. Возница печально посмотрел ему вслед. Теперь ему придется продать повозку и одного быка, чтобы расплатиться с хозяином цирка за сбежавшего гладиатора. К счастью, возница относился к своему имуществу стоически, то есть предполагал, что рано или поздно все равно его лишится.

Юргент же, повинуясь странному, внезапно проснувшемуся в нем инстинкту, бросился бежать на ту самую улицу, где он увидел прекрасную девушку, глаза которой светились восхищением по отношению к нему, а тело излучало нежность. Кроме того, галлу нужно было наняться к кому-нибудь на работу. Сделать это беглому гладиатору в Риме сложно, да и не безопасно. Судя же по тому, что девушку сопровождал вооруженный отряд, а за ней везли большое количество вещей — она собиралась отправиться в путешествие, а ее улыбка давала надежду на благосклонность. Таким образом, в лице Юлии для Юргента счастливо совпали внезапная страсть и практические соображения. В глазах любого мужчины такое сочетание обстоятельств делает женщину неотразимой и самой желанной в мире. Галл уже было совсем заснул, представляя себе пухлые, сочные, как нежные, крупные сирийские вишни, губы Юлии, как вдруг дверь его комнаты отворилась и на пороге появилась девушка с длинными светлыми волосами, которые падали ей на плечи. Она улыбнулась и одним движением освободилась от своей туники. Юргент не мог поверить своим глазам…

Утром в дверь домика, где спала Юлия, постучала рабыня Неле.

— Госпожа! Вы уже проснулись?

Юлия открыла глаза, но вставать ей не хотелось. Она уснула только под утро, утомленная тяжелыми мыслями и воспоминаниями.

— Входи, Неле!

Рабыня вошла и остановилась у порога.

— Я хочу, чтобы все приготовились к продолжению нашего пути, — сказала Юлия, через силу поднимаясь с постели. — Пусть люди поедят и приобретут пищи и воды на один день. Ты, принеси мне теплой воды для умывания и приготовь одежду.

— Хозяин постоялого двора желает обсудить с вами размер ущерба, госпожа, — заметила Неле, опустив голову и как-то по-особенному зло посмотрев на Юлию.

— Это можно сделать и после умывания, не правда ли? Это лишний повод для тебя поторопиться. Быстрее, Неле! Что с тобой?

Юлия хлопнула в ладоши и показала рабыне на дверь. С того момента как она покинула отцовский дом, ей постоянно приходилось поддерживать свой статус хозяйки. Из-за этого ей приходилось быть намного жестче с рабами, чем обычно. Вдали от Рима, на пути через провинции, они переставали так сильно ощущать власть своих господ и позволяли себе вольности. Отец предупредил Юлию, что, возможно, некоторые из них попытаются бежать в дороге.

Юная путешественница сладко потянулась в постели, все тело охватила приятная истома, когда хочется полежать в постели, наслаждаясь теплом и покоем, но сон уже растаял, как утренний туман, и Юлия скорее притворялась засыпающей, чтобы лишний раз пережить блаженство этого момента. Ей представилось первое утро после брачной ночи… Она просыпается рядом с Септимусом, который еще погружен в глубокий сон, и прижимается всем телом к нему, целует… Он отвечает на ее поцелуи, дремота оставляет его, и вот, балансируя на грани сна и реальности, Секст сжимает Юлию в объятиях, шепчет ей на ухо: «Я хочу любить тебя, хочу…». Юлия обнимала себя и целовала сгиб собственной руки…

— Госпожа! — раздался голос Неле у входа. — Вода для умывания готова, — она поставила ведро с водой рядом с тазиком для умывания, в котором стоял пустой кувшин, — я передала также ваши распоряжения всем, и сказала хозяину таверны, что вы будете говорить с ним чуть позже.

От испуга, что рабыня застигла ее за столь интимным занятием, Юлия негромко вскрикнула и натянула на себя одеяло до самого подбородка.

— Простите, я напугала вас? — Неле стояла, потупив глаза.

— Нет! — поспешно ответила Юлия, но тут же об этом пожалела. В ее голосе прозвучало столько вины и желания оправдаться, что теперь Неле будет думать, что застигла свою госпожу за каким-то постыдным занятием. — То есть да… — она попыталась исправить положение, но от этого стало только хуже. — Разве тебя не учили стучать, прежде чем войти? — Юлия села, продолжая держать обеими руками одеяло у своих плеч.

— Я стучала, госпожа, — тихо ответила рабыня.

— Нужно было подождать пока тебе позволят войти! — неожиданно громко и раздражительно выкрикнула Юлия. — А теперь оставь меня!

Неле послушно повернулась к двери и вышла, так и не подняв глаз на свою хозяйку.

Пунцовая от смущения, Юлия долго прислушивалась, ожидая, когда затихнут удаляющиеся звуки шагов рабыни, и только потом осторожно поднялась, стараясь ступать мягко и неслышно. Она все еще держала перед собой одеяло. Потом, вдруг представила, как она выглядит со стороны, и не смогла удержаться от смеха. Одеяло упало к ее ногам, а Юлия взяла кувшин, наполнила его теплой водой из ведра, и, встав в большой таз, осторожно полила свое тело. Струйка воды почти не чувствовалась на коже, но оставляла за собой чудесный свежий след, Юлия наслаждалась прекрасным чувством обновления, чистоты и неповторимости ощущений…. Тут дверь с грохотом распахнулась настежь.

— С добрым утром! — раздался громкий и бодрый голос Юргенга.

Юлия вскрикнула и уронила кувшин, от возмущения она ничего не могла сказать.

— Ох, простите… Я забыл постучать, — , — сказал гладиатор, улыбаясь. Но, глядя на его сияющее лицо, блестящие глаза, которыми он буквально пожирал прекрасное, обнаженное тело дочери Квинта, Юлия решила, что Юргент вовсе и не собирался стучаться. Скорее всего, он увидел, как Неле несла воду для госпожи!

Юлия беспомощно хватала ртом воздух, понимая, что должна немедленно осадить наглеца, но не могла издать ни звука. Несмотря на то. что она совершенно отчетливо понимала, о чем думает Юргент с того самого момента, как она увидела его на площади, Юлия продолжала терпеть все неслыханные дерзости, которые позволял себе этот варвар.

— Чего ты стесняешься? — спросил с улыбкой Юргент. — Твое тело молодо и прекрасно, ты не должна его стыдиться.

Юлия потупила взор, потому что не смогла сдержать улыбки. Эти слова были ей приятны.

— Что ты здесь делаешь? — раздался крик Неле, рабыня подбежала к Юргенту сзади, она обрушила на спину гладиатора град ударов своих очень крепких и сильных кулачков.

— Эй! Полегче! — ответил тот, и поймав Неле за руку, внезапно притянул ту к себе и порывисто поцеловал в губы.

Невозможно передать волну гнева, которая охватила Юлию в этот момент. Она почувствовала себя ужасно глупо. Этот наглец еще и издевается над ней!

— Немедленно закрой дверь! — закричала она, закрывшись руками.

Юргент оторвался от губ Неле, которая перестала его бить и стояла, прижавшись к Юргенту и держась обеими руками за его плечи. Глаза ее подернуло дымкой и казалось, что если она только отпустит галла-то упадет.

Юргент широко улыбнулся, подмигнул Юлии и осторожно закрыл дверь.

Лицо дочери Квинта пылало от возмущения. Она поспешно надела чистую рубашку из странного очень мягкого материала, который купцы называют хлопком. Эти ткани, с удивительным набивным рисунком, доставляют из Индии, сказочной страны, которую Юлия в детстве считала легендой. Но сейчас все в Риме знали, что где-то очень далеко, за многими морями, безжизненными пустынями, непроходимыми лесами, где лианы и диковинные деревья растут так густо, что путешественникам приходится прорубаться сквозь них при помощи огромных ножей, находится великая и могущественная империя. Из этой страны доставляли диковинных животных. Например, огромных диких кошек, с виду похожих на львов, но без гривы и покрытых яркими черными полосами по рыжей шерсти, а также очень умных боевых слонов, которые хоть и были значительно меньше африканских, но в битве демонстрировали удивительную скорость и сообразительность. Кроме того, из Индии доставляли самые крупные рубины, сапфиры и изумруды, диковинные золотые и серебряные украшения, изготовленные с великим искусством. Самые дивные благовония также были именно из этой страны. В детстве Юлия часто спрашивала отца, почему Рим не завоюет эти прекрасные земли и не сделает своей провинцией? Квинт смеялся и говорил, что боги наделили его дочь государственным умом.

Подумав еще немного, Юлия вытащила из кожаного сундука еще и красивый халат, сделанный из малиновой ткани, которую называют «бархатом». Купцы утверждали, что это ничто иное, как шелк. Просто способ изготовления этой ткани известен только ремесленникам страны, которая лежит далеко на Востоке, еще дальше, чем Индия, и зовется «Поднебесной». За всю свою жизнь из той далекой страны не доставили в Рим ни одного раба — Немногие люди в Риме, а тем более его провинциях, верили в существование далеких восточных империй, которые по рассказам купцов, были намного богаче, древнее и могущественнее Республики, которой правил верховный консул Марк Порций Катон.

Таким образом, облачившись в диковинные восточные наряды, надев мягкие туфли из красного сафьяна, с длинными острыми носами, Юлия подвязала волосы шелковым платком, чтобы они не мешали ей в дороге, и надев на шею длинную золотую цепь, звенья которой были выкованы в форме вензелей ее отца — Квинта — направилась к хозяину таверны.

Как только девушка подошла к главному зданию, ее внимание тут же привлек дикий хохот. Толпа окружила связанного Касса, который пришел в себя, и теперь пытался освободиться от пут, издавая звериный рык, и осыпая стоявших вокруг страшнейшими ругательствами. Юлия хотела вмешаться, потому что всегда презирала тех, кто глумится над беспомощным противником, но, вспомнив события вчерашнего вечера, подумала, что ей все равно не удастся убедить постояльцев оставить Касса в покое. Уж слишком большого страха натерпелись они вчера. Все же Юлия замедлила свой шаг, и у самого входа в таверну остановилась в нерешительности. Люди бросали в связанного бывшего начальника охраны мелкие камушки, приводя Касса в неистовство. Чего доброго этот сумасшедший действительно разорвет веревки и тогда его уже будет не одолеть.

— Хочешь, чтобы я их остановил? — раздался за ее спиной мягкий, но очень глубокий голос Юргента с едва заметным галльским акцентом. Он подошел к Юлии сзади совершенно тихо и так близко, что девушка почувствовала его горячее дыхание на своей шее. Юлия обернулась и увидела лицо Юргента так близко, что могла рассмотреть все тоненькие, не заметные с большого расстояния морщинки, разбегавшиеся лучиками от уголков его глаз. Прядь длинных светлых волос упала с его лба, слегка задев щеку Юлии. Девушка хотела приказать ему, но не могла. Всем своим существом она вдруг ощутила себя настоящей женщиной из той самой далекой восточной империи, откуда были привезены те прекрасные одежды, в которые облачилась Юлия в это утро. Откуда ей было знать, что эти самые мягкие, почти невесомые ткани, нежно ласкающие тело, защищающие его от холода, но в то же время сохраняющие ощущение наготы, ткутся специально для тех, чье тело дышит томной любовной негой, для тех, кто рождается с одним-единственным предназначением — услаждать господина. Эти ткани и одежды предназначаются для прекрасных женщин, которые в совершенстве владеют только одним искусством — искусством нежности и страсти. Это искусство составляет всю их сущность и смысл жизни. Это искусство не ограничивается только теми сокровенными ласками, что предназначены для двоих и должны быть сокрыты от посторонних глаз. Это великое волшебство, которое рождается из умения приготовить тонкие, изысканные яства, в которых сладость и острота будут сочетаться так же непостижимо, как в любви соединяются страдание и блаженство; из умения петь и играть на музыкальных инструментах так, чтобы сердце билось чаще, или замирало вовсе от дивной музыки, которая слишком хороша для того, чтобы быть земной; из искусства танца, в котором сливается воедино страсть огня и легкость ветра; и, наконец, самого тонкого и непостижимого искусства вести беседу. Юлия не могла знать обо всех этих премудростях, но вместе с дивными нарядами, что были доставлены из восточных стран, к ней пришла и неуловимая частичка великого знания и души тех женщин. Юлия словно онемела, глаза ее покрыла пелена, а губы приоткрылись явно не для того, чтобы отдать приказ. Сейчас Юргент был ее хозяином, властителем…

— Госпожа! — резкий возглас Неле вывел Юлию из странного оцепенения, которое сковало ее тело и волю. Девушка обернулась к рабыне и Увидела, что голубые глаза Неле сверкают гневом.

— Да как ты смеешь! — неожиданно для самой себя Юлия вдруг замахнулась на рабыню, и чуть было не ударила ее.

— Вас ждут, — Неле опустила глаза, но было видно, что грудь ее вздымается высоко и часто. Рабыня была охвачена не меньшим гневом, чем ее госпожа!

— С этого момента мне будет прислуживать Мину, — Юлия была и возмущена, и напугана такой дерзостью. Во-первых, потому что другие рабы могли последовать дурному примеру Неле, а во-вторых, потому что… Юлия не могла себе в этом признаться, но одна мысль о том, что Неле пытается привлечь внимание Юргента, приводило восемнадцатилетнюю дочь Квинта в бешенство. — А ты отправляйся домой! Мне не нужны две служанки. Ты поедешь вместе с Кассом, в сопровождении одного охранника!

— Но…

— Еще одно слово — и я прикажу тебя выпороть, — Юлия сказала это очень тихо, но отчетливо. Даже зеваки, толпившиеся вокруг Касса, забыли о своей жертве и таращились на происходящее между госпожой и ее рабыней.

— Ты не слышала приказания? — Юргент сделал шаг вперед. — Клянусь, что если ты немедленно не подчинишься, то я сам буду бичевать тебя до тех пор, пока ты не перестанешь быть такой строптивой, — гладиатор сделал еще шаг вперед, теперь Юлия видела только его спину, а затем вдруг произнес что-то на своем родном языке. Окружающие ничего не поняли, но увидели, что Неле смутилась. Рабыня опустила голову и медленно побрела прочь.

— Что ты ей сказал? — Юлия почувствовала себя ужасно глупо.

— Разве это важно? — на губах Юргента заиграла насмешливая, чуть заметная улыбка.

— Разве ты не знаешь, что держать вместе рабов одной народности запрещено? А если так уж случайно оказалось, то им категорически запрещается говорить на своем языке, — Юлия пылала гневом. Она возненавидела Юргента за то, что на секунду тот овладел ее волей безраздельно, что заставил испытать чувство сладостной беспомощности, адское наваждение страсти. Она ведь совсем не знает его…

— Не смей называть меня рабом! — Юргент выпрямился. Он был почти на две головы выше Юлии В гневе голос его звучал как боевой рог.

Юлия беспомощно огляделась вокруг, внезапно взгляд ее упал на то место, где должен был быть Касс. Она вскрикнула и схватила Юргента за руку.

Все обернулись и увидели, что буян исчез, а на земле валяются только разорванные на части веревки.

Юргент в доспехах начальника охраны ехал рядом с крытой повозкой Юлии, которая напоминала паланкин на колесах.

— Несчастный хозяин таверны! — Юлия хохотала от души, вспоминая, как Юргент схватил тостяка-ибера за шкирку и подвесил на крюк для мясных туш, когда тот потребовал немыслимую сумму возмещения ущерба, нанесенного ночными бесчинствами Касса.

— На земле он был слишком жаден, — ответил Юргент, без тени улыбки на лице, и только сияющие голубые глаза выдавали его настроение. — В воздухе он сразу стал намного честнее.

— Может быть, ему показалось, что выходка Касса нанесла непоправимый ущерб репутации его таверны и ее придется закрыть?

— Я думаю, ему показалось, что ты — богиня удачи, — ответил Юргент.

— Так или иначе, ты сохранил для меня десять тысяч сестерциев, думаю, мой отец будет рад заполучить такого управляющего.

— Твой отец? А кто он?

— Юлий Квинт, — девушка ответила просто, но не без гордости.

— Сенатор? Тот, что требовал запрета излишней жестокости во время гладиаторских боев?

— Да, мой отец хотел, чтобы Сенат запретил устраивать бои, в которых участь гладиатора предрешена.

— Арена львов… — печально заметил Юргент, и чуть заметно дотронулся до своей груди.

— Ты знаком с ней?

— Да, — голубые глаза бывшего гладиатора потемнели.

— Но говорят, что с нее никто не может выбраться живым… — Юлия тут же пожалела о своих словах. Сколько боли она увидела в ответном взгляде Юргента, прежде чем он хлестнул своего коня и ускакал вперед!

— Он держится в седле так, что можно подумать, будто видишь кентавра, а не всадника, — услышала Юлия возглас одного из охранников, что следовали за ее повозкой. Этих двоих наняли в день отъезда, и путешественница даже не запомнила их имен.

— Смотри, уже скрылся за поворотом, — ответил ему второй.

— Думаю, что сейчас самое время, — тихо проговорил его спутник.

— Нет, слишком опасно.

Юлия почувствовала неприятный холод, будто змея проползла вдоль ее позвоночника.

К ночи путешественники добрались до небольшой деревни, где постоялый двор больше напоминал хлев, поэтому было принято решение закупить в деревне вино и пищу, а лагерь разбить на лугу. Чистый теплый воздух и ясное звездное небо способствовали тому, что Юлия погрузилась в мечтательное, романтическое настроение. Ее охватила легкая грусть по дому, которая, впрочем, тут же сменилась предвкушением новых впечатлений от путешествия. Она увидит своими глазами море, и греческие города, о которых так много рассказывала ей Лито… Потом взгляд девушки остановился на высокой и прекрасной фигуре Юргента. Галл стоял рядом с большим костром, чуть в стороне от остальных, и на его смуглой коже играли красные отблески пламени. Даже при их неверном и прыгавшем свете, девушка могла видеть его горящие глаза. Он смотрел на огонь неподвижным, немигающим взором, и было понятно, что мысли его где-то очень и очень далеко от этого луга, этой ночи, и Юлии…

Юлия не могла понять, что творится в ее душе. С одной стороны, она продолжала страстно любить Септимуса Секста, и не прошло ни одного дня, когда бы она не думала о том, что станет его женой, не представляла себе его жарких объятий и страстных поцелуев, а с другой стороны — не могла оторвать взора от этого гладиатора, ничтожного, бесправного и… такого благородного, сильного и прекрасного. Конечно, Юргент был не так умен и образован как Септимус Секст, Юргент — галл, а Септимус Секст — один из знатнейших римских патрициев, Юргент — бывший гладиатор, а Септимус Секст вполне может занять место верховного Консула Республики. Но несмотря на все это, она, дочь Юлия Квинта, чувствует к нему…

— О, боги, — прошептала Юлия. Она испугалась своего собственного влечения. Ведь о любви между ней и Юргентом не может быть и речи! Этого не может быть, потому что…. Просто потому что не может быть. Она не должна о нем думать. Юлия решила, что больше не позволит себе ни малейшего проявления чувств. Она будет строга и холодна, будет вести себя так, как подобает госпоже. Ведь, в конце концов, Юргент служит ей, он всего лишь несчастный галл-гладиатор.

Девушка задернула занавески и легла. Попыталась заснуть, но ее мысли опять вернулись к Юргенту. Она задумалась о том, откуда он, кто его отец, как он выступал на арене… Может быть, этот галл — знатный человек среди своего племени. Отец всегда говорил Юлии, что племена, обитающие далеко на севере, не такие уж дикари, как считает большинство римлян. Так, к примеру, в доме Квинтов хранились удивительной красоты изделия из литого стекла, доспехи из кожи и бронзы, украшенной изысканной чеканкой. Отец рассказывал Юлии также удивительные сказания о древних богах северных народов. Квинт также говорил дочери, что будущее мира именно за северными племенами. Увы, но богатство и могущество развратили Рим. Золото и серебро, награбленные в завоевательных войнах по всему миру, не принесли Республике счастья и процветания. Все сильнее было стремление отдельных полководцев захватить единоличную власть, все больше требовалось средств на строительство умопомрачительных вилл, все чаще в отдаленных провинциях вспыхивали восстания против власти римлян. Квинт часто сравнивал северные народы с могучим, сильным и чистым потоком, который однажды сметет остатки разложившегося Рима. Пример Лито научил Юлию оценивать людей не по их происхождению и положению в обществе, а по их качествам. Девушке вдруг представилось, что Юргент будет всю жизнь рядом с ней. Он будет охранять ее, он будет служить ее отцу… Неважно. Юлия стала представлять себя женой Секста, прекрасной римской матроной, которой завидуют многие знатные женщины, но рядом с ней всегда будет этот галл, который, не задумываясь, отдаст жизнь за свою госпожу… Конечно же, Секст будет ревновать Юлию, он будет бояться ее потерять… А Юргент будет жить надеждой, что когда-нибудь его прекрасная госпожа полюбит своего верного стража…

Эти наивные девичьи мечты настолько разожгли любопытство девушки, что она снова отодвинула край полога, скрывавший ее от посторонних глаз, и оглядела лагерь, наскоро разбитый путешественниками на поляне, однако Юргента не увидела. Юлия выглянула наружу.

— Не спится? — раздался спокойный голос откуда-то снизу. Девушка вздрогнула и опустила глаза. Юргент сидел, прислонившись спиной к колесу повозки Юлии.

— Ты меня напугал, — Юлия хотела упрекнуть его, но голос ее прозвучал непозволительно мягко.

— Прости, я не хотел, — девушке показалось, что гладиатор думает о чем-то очень важном для него, потому что голос Юргента звучал необыкновенно печально и глубоко.

— О чем ты так задумался?

— Почти целый день я думаю о своей родине. Мне кажется, что прошла уже целая вечность с того дня, как я покинул ее.

— Ты хочешь вернуться?! — вопрос прозвучал так громко и поспешно, что Юлия невольно прикусила губы. О, боги, как же можно быть такой несдержанной! Лито всегда учила ее, что более всего мужчины ценят в женщине независимость, когда она может без них обойтись.

Юргент поднял голову и внимательно посмотрел на Юлию, на его губах заиграла ироничная улыбка.

— Конечно. С того самого дня, как попал в плен к римлянам.

— И тебя ничто здесь не удерживает? — Юлия ощутила досаду. Этот галл злил ее. Он вел себя так, словно был сенатором Республики, знатным патрицием и богатым гражданином, а не каким-то бывшим гладиатором. Он должен быть влюблен в нее!

Глаза Юргента сузились, он отвернулся и издал какой-то странный звук. По его вздрагивающим плечам Юлия поняла, что он смеется.

— Что смешного? Как ты смеешь! Я… я… — девушка не знала, что сказать. Такого не может быть! Это он должен просить, умолять, совершать подвиги ради единого благосклонного взгляда Юлии!

В моей стране девушки твоего возраста обычно уже имеют по два-три ребенка, — сказал Юргент, продолжая улыбаться. — Они обладают спокойной, своей особенной красотой. Это красота нашей Матери Земли, которая заключается в силе и плодородии. Женщины моего народа совсем не похожи на тебя. Они высоки ростом, и очень крепко сложены, у них очень сильное тело, способное выдержать тяжелую работу и частое деторождение. Наши мужчины постоянно воюют, и женщинам приходится самим заботиться о детях, обрабатывать землю, даже охотиться. В случае необходимости, они могут стоять в боевом строю наравне с мужчинами.

— Что в этом привлекательного? — Юлия капризно надула губы, но в душе почувствовала себя глубоко уязвленной.

— Да, возможно, ничего привлекательного для молодой дочери римского сенатора нет в такой жизни…

— Ты все время смеешься надо мной! — вспыхнула Юлия. — Я не желаю выслушивать твоих дерзостей. В доме моего отца тебя бы приказали посадить на хлеб и воду за такую наглость и неуважение к твоим хозяевам. Ты просто пользуешься тем, что я… — девушка осеклась, у нее чуть не вырвалось «отношусь к тебе иначе, чем к простому охраннику».

— Если ты хочешь, мы могли бы немного пройтись, — неожиданно предложил Юргент. — Ночь удивительно прекрасна, почти так же как ты, — и он взглянул Юлии в глаза.

— Но… — она хотела съязвить, сказав, что у нее нет троих детей, и она не сможет встать в строй наравне с мужчинами, но вся ее злость уже улетучилась. Как странно, секунду назад она ненавидела этого галла, но одно его слово… и он прощен.

— Пойдем, — Юргент встал с земли и протянул Юлии руку. Она осторожно опустила ноги и спрыгнула с повозки, оказавшись на секунду в объятиях галла. Руки Юлии лежали на его широкой груди, а ноздри щекотал острый, пряный запах его тела. Лесные травы, морской воздух, дурманящие восточные благовония… Девушка почувствовала, как ее ноги слабеют, а голова кружится так, словно она только что сошла с больших качелей. Она сделала несколько шагов, опираясь на руку Юргента, и только когда туман в ее глазах рассеялся, она смогла идти уверенно, не боясь снова потерять ощущение земной тверди. С другой стороны, это сладостное, таинственное чувство предвкушения, томление молодого и жаждущего любви тела, манило словно наркотик. Юлии хотелось испытывать его вновь и вновь, дольше и сильнее. Словно виноградный сок, который созрел и превратился в прекрасное вино, дочь Квинта превращалась из девушки-подростка в молодую, полную желания и неги женщину. Юргент видел это в каждом ее жесте и взгляде. Галла завораживала эта внутренняя борьба пробуждающейся страсти с добродетелью. Это странное сочетание Делало каждый жест, взгляд и слово Юлии неповторимыми, удивительными, желанными. Она пока еще по-юношески естественна и мила, но в го же время, пытается вести себя словно взрослая, знатная женщина. Как игра неопытной актрисы, оттеняемая молодостью и живостью, кажется нам бесподобной, так и попытки Юлии скрыть свои тайные помыслы и желания, виделись Юргенту чем-то прекрасным, что невозможно описать словами. Он испытывал примерно то же самое чувство, какое переживает человек, впервые наблюдающий, как распускается орхидея, или же огромное красное солнце медленно погружается в океан, только чувство Юргента было намного острее и сильнее. Он желал поймать, запомнить, жадно впитать каждый миг рождения КРАСОТЫ.

Юлия и ее спутник медленно брели по лугу. Они уже отошли достаточно далеко от лагеря, остальные не могли их видеть.

— Расскажи мне еще о своей стране, — Юлия глубоко вдыхала прохладный и необыкновенно свежий ночной воздух, наполненный ароматом диковинных цветов, что расцветали с заходом солнца. Бледно-розовые, серебристые, фиолетовые , они горели в темноте, словно россыпи драгоценных камней. Пение цикад не было таким оглушительным, как в предместьях Рима, оно слышалось отчетливо и по-особому мелодично. Над головой обоих путешественников раскинулся черный купол ночного неба, украшенный миллиардами звезд.

— Что ты хочешь услышать? Наши женщины тебе уже не показались привлекательными, — заметил Юргент.

— Расскажи о своей семье, — Юлия сделала вид, что не заметила его сарказма.

— Мое полное имя Юргент Фьеорд, мой род владеет землями на северо-западе долины великой реки, о которой вы, римляне, почти ничего не знаете.

— Я сразу поняла, что ты из знатного рода! — воскликнула Юлия, подпрыгнув и хлопнув в ладоши, но тут же смутилась из-за этой детской выходки.

— Да. и вполне могу просить твоей руки у сенатора Квинта, — Юргент отвернулся, а Юлия почувствовала себя подвешенной в воздухе. Он смеется над ней, или говорит о своих чувствах?

— Боюсь, что ты опоздал, — ответила Юлия.

Боишься? — переспросил Юргент. — То есть сама-то ты, в принципе, согласна выйти за меня, вот только кто-то уже договорился с твоим отцом насчет руки и сердца его дочери? — даже в темноте было видно, что в глазах его светятся озорные искорки.

Юлия задохнулась от возмущения и стукнула Юргента ладонью по спине, однако вместо того чтобы уняться, гладиатор подхватил ее за талию и легко забросил к себе на плечо. Юлия боялась закричать, потому что это могло привлечь внимание тех, кто остался у костра, поэтому только возмущенно била кулачками по спине своего похитителя. Однако, Юргент только смеялся, затем он приподнял Юлию и… подбросил в воздух, как будто она была невесомой! Тут она вскрикнула от испуга, но тут же снова оказалась в крепких и сильных руках господина Фьеорда, который прижал ее к своей широкой груди. Юлия хотела что-то сказать, но как только взглянула в глаза Юргенту, забыла обо всем на свете. Он чуть наклонился, ее глаза закрылись сами собой, а губы трепетали в ожидании поцелуя… Но вместо этого Юлия вдруг ощутила под ногами землю. Юргент поставил ее на ноги и отступил на шаг.

— Но… — она почувствовала себя вдруг ужасно глупо! О, боги! Он просто посмеялся над ней! Показал свою мужскую власть! Доказал, что способен в считанные минуты пленить сердце римлянки! Юлия часто слышала, что знаменитые галльские гладиаторы соревнуются между собой в количестве покоренных ими римских женщин… Неужели и она попала в «коллекцию» этого наглого, бесчувственного… Как же можно было быть такой глупой! Девушка сгорала от стыда.

— Послушай, сейчас… — Юргент протянул ей руку, но она оттолкнула ее и бросилась бежать.

Он хотел было остановить ее, попытаться объяснить, какое ему потребовалось сделать над собою усилие, чтобы совладать со своими чувствами к ней, чтобы не случилось то, о чем они оба потом будут очень сильно жалеть. Но было уже поздно. Юргент покачал головой и сел на землю. Эта девушка. .. Юлия… Она стала для него наваждением, безумием, страстью, недосягаемой мечтой. Как он может грезить о том, что она согласится отказаться от своей семьи, от своего богатого и знатного жениха, ради какого-то беглого гладиатора? Более того, как он может мечтать о том, чтобы увезти этот нежный, ранимый, капризный и такой прекрасный Цветок в далекие северные земли, где зимой идет снег, где землю нужно обрабатывать в три раза тщательнее, чем в благодатном теплом Средиземноморье? И потом, разве не поведала ему Неле о том, что Юлия едет в далекую Фессалийскую долину для того, чтобы узнать в древнем храме Гестии — почему боги противятся ее браку с Септимусом Секстом? Юргент знал, что семья Секстов одна из самых богатых и влиятельных в Риме. Он знал также, что Септимус ненавидит гладиаторов Он выступает за то, чтобы все они находили на арене смерть, ведь Рим мог позволить себе сколько угодно смертельных и кровавых забав. Непрерывные войны обеспечивали Республику огромным количеством пленных воинов. Юргент слышал также, что родители Септимуса Секста были убиты беглыми гладиаторами, это объясняло необыкновенную ненависть этого патриция к дерущимся на потеху толпе, но все же не делало Секста более человечным в глазах господина Фьеорда. Наверное, Юлия очень любит своего жениха, если отважилась отправиться в такое опасное путешествие, только для того, чтобы узнать волю богов. Юргент не верил, что она может быть такой же испорченной и развратной как большинство римских матрон. Он видел тонкую, пламенную, чувственную натуру, девушку, которая уже готова к любви и желает ее познать, и понимал, что не имеет права воспользоваться этим… Ведь обесчестить ее вот так, воспользовавшись минутной слабостью, было бы все равно, что растоптать нежный, только-только начавший цвести бутон. Юргента пленяло отсутствие лицемерия и жеманства в Юлии, ее честность и открытость. Ведь не каждая женщина способна признать, что ее чувственность гораздо сильнее, чем дозволяют жесткие рамки общественных приличий и мужских представлений о «женской чести». К сожалению, Юлия была еще слишком молода для того чтобы понять, какой силой она обладает, и слишком мало видела жизнь, чтобы правильно оценить поступок своего телохранителя.

Следующий день пути прошел спокойно. Юлия была в очень плохом настроении. Лито научила ее разбираться в травах и готовить целебные настои. Среди них были прекрасные успокоительные и снотворные средства. Лито часто говорила, что лучше проспать плохой день, чем пережить, поэтому Юлия приняла двойную порцию сонных капель. Она проснулась только к вечеру, когда вдали Уже показались яркие огни Тирении. Когда-то Тирения была обычной рыбацкой деревней, которая со временем превратилась в огромный порт. Кратчайший путь в Грецию, через Ионическое море, до порта Месалонгион, начинался именно из Тирении. Днем и ночью у огромной пристани швартовались огромные галеры, груженные самыми разнообразными товарами. Пользуясь тем, что путь через Ионическое море был самым быстрым способом доставки в Рим товаров из Азии, а море относительно спокойным, купцы грузили корабли так, что те напоминали огромные возы с сеном. Галеры сидели в воде так низко, что даже небольшой шторм вполне мог потопить такое судно. Однако, вероятность непогоды была крайне мала, в отличие от жажды наживы. Юлии предстояло найти владельца какого-нибудь быстроходного корабля, лучше всего почтового, который согласился бы за сходную плату доставить ее, вместе с охраной и прислугой, в Месалонгион — морские ворота богатейшей области Греции, Фессалийской долины.

Отряд остановился к небольшой таверне на окраине города. На этом настоял Юргент, который не понаслышке знал, что такое средиземноморский портовый город. Сам порт и центральные улицы занимали публичные дома, верхние этажи которых предназначались для нехитрых и недорогих утех, а нижние представляли собой грязные, низкопробные кабаки, в которых пьяные матросы каждодневно устраивали погромы и драки. Римская когорта, размещавшаяся в Тирении для поддержания порядка и охраны порта от вторжения, размещалась на восточной окраине порта, где берег превращался в высокие скалы и становился непригодным для стоянки судов. Однако с этого возвышения море было видно как на ладони, даже два небольших пологих острова, расположенных недалеко, не смогли бы скрыть корабли противника или морских разбойников от римских дозорных. В их обязанности входило сообщать в порт о случаях появления пиратов в прибрежных водах. На этот случай, купцы содержали на свои деньги специальные сторожевые корабли, быстроходные боевые галеры, которые были предназначены для поимки и уничтожения разбойников, а также для охраны кораблей в тех случаях, когда они перевозили очень ценный груз.

Юргент выбрал таверну недалеко от укрепления, чтобы дочь Квинта была в большей безопасности. Он также отправил человека к командиру, чтобы сообщить о том, что досточтимая Юлия Квинт прибыла в Тирению и ей требуется быстроходный корабль, для того, чтобы попасть в Месалонгион.

Ответ не заставил себя долго ждать. Через два часа командир когорты пожаловал лично, в сопровождении двух солдат. Он напоминал небольшой бочонок на ножках. Совершенно гладкая, лишенная какой бы то ни было растительности, голова, так загорела от постоянного нахождения на солнце, что напоминала огромный лоснящийся финик. Этому способствовало сморщенное, но мясистое лицо, на котором особенно выделялись огромный горбатый нос и толстые губы.

— Приветствую тебя, прекрасная дочь благородного сенатора Квинта! Я Либерии Марк, командир Тиренийской когорты, — прокричал служака, глядя куда-то вверх, потом опустил голову и внимательно посмотрел на Юлию. — Да, теперь я понимаю, почему ваш отец нанял для вашей охраны целую армию. А где начальник вашей гвардии?

— Вот, — Юлия показала на Юргента.

— Галл?! — Либерии с неизъяснимым ужасом посмотрел на Юлию. — Он ваш раб?

— В некотором смысле, да, — ответил Юргент. Либерии стоял к нему спиной, и только Юлия могла видеть улыбку своего телохранителя.

— Что он имеет в виду?

— Он шутит, — поспешно откликнулась Юлия, и направилась в сторону террасы, где для нее накрыли стол. — Присоединяйтесь к моей скромной трапезе, благородный Либерии Марк.

— Шутит? Наглец! — и Либерии поспешно направился за Юлией туда, где по ее обещанию должна была быть еда.

За обедом Либерии умудрялся жевать и говорить одновременно, причем, не давая вставить ни слова больше никому. Он рассказал Юлии о том, как донимают его в последнее время морские разбойники, от которых совершенно не стало житья. Рассказал, как тяжело ему ладить с жадными купцами, и убеждать их не грузить свои торговые суда так, что они начинают тонуть прямо у причала. При этом достопочтенный предводитель римлян в Тирении умудрялся так легко и быстро перескакивать с одной темы на другую, что было совершенно невозможно остановиться и задуматься хоть о чем-то из сказанного им. Юлию обеспокоило известие о том, что море кишит пиратами, которые прячутся на островах, разбросанных на всем пути от Тирении до Месалонгиона.

— Неужели нет никакого способа справиться с морскими разбойниками? Ведь местные купцы получают огромные прибыли от продажи товаров, которые привозят из далеких восточных стран, — спросила, наконец, Юлия, воспользовавшись паузой в речи Либерия, который откусил слишком большой кусок бараньей ноги и теперь был вынужден его жевать.

— М-м-м… — промычал командир когорты, поднимая вверх палец и всем своим видом показывая, что сообщит сейчас что-то крайне важное. — Совершенно никакого способа нет! — выпалил он, как только смог пропихнуть в глотку кусок мяса; поспешно отхлебнув вина из бокала, Либерии продолжил, — до тех пор пока через это море проходят торговые пути, нет совершенно никакого средства, чтобы избавиться от пиратов. Они словно хищные птицы, кружащие над землей в поисках падали, постоянно высматривают неохраняемые или перегруженные суда. Иногда, сбившись в шайки из нескольких быстроходных кораблей, они нападают даже на хорошо охраняемые галеры, которые перевозят ценный груз. В последнее время у них появился, кстати, новый, высокодоходный промысел. Они похищают красивых женщин и увозят их в Александрию, или более далекие порты, для продажи.

— О, боги! Но почему вы не просите подкрепления?! Почему вы не обратитесь к верховному консулу, с тем, чтобы он предпринял меры по укреплению этой границы и охране торговых путей?!

— О-о! — Либерии хитро погрозил Юлии пальцем. — Да у вас совсем не женский ум!

— Ум у меня — женский, в этом нет никаких сомнений, — отрезала Юлия. Лито всегда учила ее не бояться высказывать свое мнение. — Просто мужчины так редко интересуются тем, что думают женщины, что со временем начинают заблуждаться, считая, что они не думают вовсе.

— О, Юнона! Что говорит это дитя?! — Либерии воздел к небу руки, в одной из которых была баранья кость, а в другой кусок хлеба.

— Разве я задала вам детский вопрос? — Юлия нахмурилась. — Кажется, я поинтересовалась вполне серьезной проблемой — почему вы не предпринимаете ничего для укрепления границы Республики и охраны торговых путей от нападения пиратов?

— Послушай, девочка, — Либерии перестал жевать и подался вперед, — думаешь, я не знаю, зачем ты едешь в Фессалию? Жрецы сказали тебе, что твой союз с Секстом не угоден богам, и ты, конечно же, отправилась за тридевять земель, чтобы другие мошенники разъяснили твои сомнения. По дороге ты отправила обратно в Рим одного из лучших центурионов Касса Ливия, и наняла вместо него беглого гладиатора, — командир гарнизона сделал паузу. — И после этого ты хочешь, чтобы я всерьез начал отвечать на твой вопрос? Ты представления не имеешь о том, что это значит — охранять порт и морские пути, ты в первый раз в жизни поплывешь на галере, ты никогда не видела не то что настоящего пирата — ни одного матроса вообще. Что ты можешь знать об охране морских путей и границ Республики? Я вежлив и учтив с тобой, только потому, что безгранично уважаю твоего отца, который так много сделал для могущества Рима, вообще же, если хочешь знать, я считаю, что женщины с их привычкой судачить обо всем на свете с видом сенаторов, — это самое глупое и бесполезное, что только может быть в мире.

Юлия покраснела от гнева, но не нашла, что ответить этому самоуверенному борову. К тому же от него, в значительной мере, зависело, как быстро они смогут найти быстроходный и охраняемый корабль. Она едва сдержалась, чтобы тут же не выплеснуть Либерию в лицо свой бокал с вином. — Насчет разбойников, можешь не беспокоиться, — продолжил, как ни в чем не бывало, Либерии. — Я отправлю вас завтра же, на самой быстроходной военной галере, вместе с жалованьем для римских солдат в Месалонгионе. Вас будут охранять еще три судна, и почти сотня самых лучших солдат. Надеюсь, ваш отец будет доволен, что о его дочери позаботились надлежащим образом.

— Я расскажу ему о том, как вы цените его заслуги перед Римом, — сказала Юлия, лицо которой побелело и напоминало каменную маску.

— Что ж, благодарю тебя, юная дева, за трапезу, и позволь проститься, — Либерии поднялся со своего места, и, хлопнув себя руками по животу, который раздулся как барабан, направился к выходу.

Когда он вышел, Юргент, который все это время находился внизу, за перилами террасы и слышал разговор от начала до конца, подтянувшись на руках, влез наверх, и оказался перед Юлией.

Увидев ее гневное лицо, галл засмеялся и сказал только:

— Ну что ж, твоя сдержанность добыла нам галеру!

— Какие же все мерзкие и отвратительные! — крикнула Юлия, вскакивая со своего места.

— Но… — Юргент не мог понять, почему она до сих пор сердится.»

— Эгоистичные, самовлюбленные, черствые! — продолжала Юлия.

— Жаль, что ты так рано познала мужскую сущность, — попытался отшутиться Юргент, но его госпожа была, очевидно, не настроена веселиться.

Юлия побежала в свою комнату, закусив губы и с трудом сдерживая рыдания. Почему так несправедливо устроен мир? Почему ее считают низшим существом только потому, что она женщина?! Почему ее рассматривают только как чью-то дочь, а потом будут воспринимать только как чью-то жену?! Словно она не человек, а какая-то зверушка, ценность которой определяется только положением ее хозяина! Даже ее отец, такой любящий и нежный, посчитал, что может распоряжаться судьбой дочери так, как ему заблагорассудится.

Таверна, где остановились Юлия и ее охрана, была выстроена в форме замкнутого прямоугольника. Невысокую арку защищала кованая решетка с калиткой, которую сторожил огромный черный раб, лицо и тело которого были покрыты многочисленными шрамами, что выдавало в нем бывшего гладиатора. На ночь запирались также массивные ворота, сделанные из толстых брусьев и огромных бронзовых скоб.

— Похоже, кто-то хотел построить себе крепость, — иронично заметила Юлия. Мину, которая занималась вещами своей госпожи, чтобы та могла переодеться к ужину, боязливо огляделась. Маленькая рабыня родилась в Риме и никогда раньше не покидала его пределов. Впрочем, гладиатор у ворот поразил ее воображение гораздо сильнее, чем вид бушующих волн, — скал, и предстоящее плаванье. Стемнело очень быстро. Летучие мыши неслышно парили над внутренним двором, пение Цикад доносилось так громко и отчетливо, что порой заглушало шум моря.

— Может быть, это и была крепость, госпожа? — спросила Мину.

— С чего ты это взяла? — Юлия не уставала удивляться способности Мину делать выводы совершенно из ничего.

— Но вы же сами сказали, что кто-то хотел, чтобы это была крепость, — немного обиженно ответила Мину.

— Но я же не сказала, что это крепость, просто, похоже, — Юлия сама пожалела, что начала этот разговор. Мину умела делать не только «экзотические» выводы, но и запутывать собеседника так, что тот сам переставал понимать, что говорит.

— Вот я и повторила ваши слова!

— Нет, ты сказала… О, боги! — Юлия приложила ладонь ко лбу. — Ладно, оставим это. Скажи лучше, сколько у меня осталось чистых рубашек?

— О! Совсем немного, госпожа! Одну вы носили, когда выехали из города, потом вы взяли другую, потому что хотела надеть новую тунику, потом вы вернулись к прежней, но проносили ее всего полдня, затем вы решили попробовать эту узорчатую, из диковинной ткани, потом вы сменили ее перед ужином, боясь испачкать. Значит это, стало быть, уже три. Или четыре?

— Я пойду на террасу! — Юлия вскочила со своего места.

— Галла там нет, он разговаривает с этим… — Мину покраснела, — у ворот…

Юлия чуть не задохнулась от возмущения.

— С чего ты взяла, что мне нужен Юрг… — Юлия осеклась, — этот галл?! Разве я спросила тебя, где он? Почему ты решила, что меня это интересует?

— Но госпожа, вы же сами только что сказали, что пойдете на террасу! Но так как галл сейчас возле ворот, то вам придется все равно возвращаться, обходить двор, потому что к воротам ведет совсем не та дверь, что на террасу, а совсем другая…

Юлия беспомощно взмахнула руками„всем своим видом демонстрируя капитуляцию.

Она вышла на террасу, села на деревянную скамью, что стояла возле стены дома, и подумала о том, что уже послезавтра окажется в Фессалийской долине. От Месалонгиона три дня пути до Древнего храма Гестии. Затем Юлии предстоит провести, возможно, до нескольких дней в полной темноте, перед каменным изваянием Гестии, ожидая ее ответа на свой вопрос. Вопрос… Юлия так запуталась в своих чувствах, что уже сомневалась в том, что именно ей нужно спросить. Сначала она хотела всего лишь узнать, что нужно сделать для того, чтобы боги не противились заключению брака между ней и Септимусом Секстом, но теперь… Мысли Юлии то и дело возвращались к Юргенту, но в то же время ее желание стать женой Септимуса не ослабевало. Перед тем как уснуть девушка видела себя женой то одного мужчины, то другого. Ей грезился то величественный Септимус Секст, с которым она однажды станет самой знатной и уважаемой матроной в Риме, ведь ни у кого нет сомнений, что однажды Секст займет пост верховного консула Республики; то прекрасный и мужественный Юргент Фьеорд, которому принадлежат далекие северные земли, который увозит Юлию прочь от этой суеты, к свободе, к бескрайним полям и лесам, к простой жизни безо всяких условностей, в страну, где женщины и мужчины равны, где никто не будет унижать Юлию только потому, что она женщина. Величие Рима, против свободы. Воображение рисовало Юлии картины, где Септимус целует ее и обнимает, перед ними огромное, прекрасное брачное ложе, будущее их величественно и полно возможностей, потом вдруг все менялось и девушке грезился Юргент, огромный зеленый луг, над которым раскинулось бесконечное голубое небо, и она с ним, в простом коротком платье из кожи, наподобие тех, что носят женщины-гладиаторы — сильная и такая желанная….

Внезапно покой и упоительное спокойствие опустившегося на землю вечера пронзил дикий женский крик, который более походил на вой. Он раздавался с той стороны таверны, где находились покои, отведенные Юлии.

— Мину! — девушка вскочила и стремглав бросилась на крик. Когда она подбежала ближе, то услышала внутри звуки борьбы, потом женский голос, который показался знакомым, крикнул что-то на неизвестном языке, а ей ответил… Юргент. Юлия замерла на месте. Голос Юргента был очень злым, дочь Квинта не могла разобрать слов, но было понятно, что он кому-то угрожает. Неле! Юлия, наконец, вспомнила, кому принадлежит этот хрипловатый, чрезмерно низкий для женщины голос. Юлия схватила светильник, что стоял у входа в ее спальню. Когда она вошла внутрь, то Увидала, что у стены стоит Неле, в руке у которой кинжал с длинным узким лезвием, Юргент держит свой меч у ее горла, а чуть поодаль — бездыханное тело Мину.

— Стой на месте! — крикнул Юргент, но Юлия его не послушала, она бросилась к Мину. Не найдя на горле маленькой черной рабыни пульсирующей жилки, не почувствовав дыхания, Юлия впала в странное оцепенение. Перед ее глазами стояла одна и та же картина — Лито выбегает на террасу, держась за грудь, из которой торчит длинный, тонкий кинжал… Юлия оглянулась и увидела, что в руках у Неле точно такой же, только без вензеля!

— Кто послал тебя? Кто тебя послал?! — закричала девушка и бросилась к Неле, но Юрген успел ее остановить, но острие его меча на секунду отодвинулось от горла Неле. Та мгновенно метнулась в сторону окна, и прежде чем ее успели остановить — выпрыгнула на улицу.

Юлия пронзительно закричала, но Юргент прижал ее к себе.

— Все… Она ушла. Больше она не будет тебя беспокоить. Завтра с утра мы отплываем и она не сможет последовать за тобой.

— Мину, Мину! — Юлия только повторяла имя маленькой рабыни и не могла произнести ничего больше.

— Ее послали убить тебя, — сказал Юргент. — Она сама мне в этом призналась. Мину лежала на твоей кровати, когда Неле влезла в окно.

— Но зачем Мину было ложиться в мою постель? — воскликнула Юлия.

— Этого я не знаю. Неле проникла в комнату через открытое окно, спустившись по веревке с крыши. Она приняла несчастную за тебя и заколола. Я вбежал через несколько секунд, после того как услышал крик. Неле получила это задание от твоей матери еще в Риме. Ей пригрозили, что продадут в публичный дом, или объявят беглой рабыней, если она не убьет тебя.

— Но как?.. — Юлия смотрела на Юргента полными изумления и ужаса глазами.

— Мое появление не входило в планы твоей матери, — уклончиво ответил галл.

— Ты прекрасно понял, о чем я спрашиваю, — в голосе у дочери Квинта появились те самые металлические нотки, что заставляли сенат трепетать во время выступлений ее отца.

— Почему она рассказала мне обо всем этом?

Именно, — Юлия сделала несколько шагов назад. — Откуда мне знать, что ты с ней не заодно. Вы с самого начала слишком уж друг другу понравились, не говоря уже о том, что происходите из одного племени! Может быть, она твоя любовница?! Почему ты не убил ее?! Почему ты позволил ей бежать?! — Юлия кричала, не отдавая себе отчета в собственных словах. Ее голова буквально разрывалась — страх за свою жизнь, отчаянье, горе, боязнь неизвестного, желание верить, что Юргент на ее стороне…

— Прекрати! Я знал Неле и раньше, — Юргент отвел глаза. — Из-за меня она и попала в рабство.

— Что ж, надеюсь, ты еще сможешь искупить свою вину, — сколько Юлия ни старалась, чтобы ее голос звучал надменно и насмешливо, ей все равно было не скрыть горечи, которая наполнила ее душу. Дочь Квинта опустилась на колени рядом с телом Мину. — Уходи немедленно! И пришли сюда людей, чтобы они… — девушка запнулась, и едва выговорила, — унесли тело.

Да выслушай же ты меня! Несносная избалованная девчонка! Для вас, римлян, не существует несчастий других людей! Как я мог убить ее? Ведь Неле любила меня с детства, а я ее нет, но так как она принадлежит к старинному и знатному роду, то мои родители решили, что упрямство их сына со временем пройдет. Они убеждали меня в том, что Неле сможет родить для меня прекрасных сыновей, она будет хорошо вести мое хозяйство, да и политически этот брак очень выгоден. Ведь если бы наши семейные кланы объединились, то мы бы смогли захватить новые земли, лучше обрабатывать те, что у нас есть, охранять свои торговые пути. Но я не хотел обманывать любовь этой девушки, поэтому однажды на рассвете собрал в небольшой узелок самые необходимые вещи и бежал из родного дома. Спустя некоторое время я примкнул к армии Конгнута, которые вел жестокие бои против римлян в лесах Остерланда. Неле узнала об этом, и менее чем через одну луну, прибыла в наш лагерь и заявила самому Конгнуту, что желает защищать наш народ от римлян, пока у нее хватит сил. На следующее же утро, римляне напали на нас. Они подкрались совсем близко ночью, а утром, когда все спали, разрушили лагерь и многих убили. Я сражался до тех пор, пока не упал навзничь, раненный в голову каким-то римским солдатом. Очнулся я в повозке, нас везли на невольничий рынок. Всю дорогу Неле ухаживала за мной, но к несчастью, она делала это так хорошо, что к прибытию в Рим, я уже был годен для гладиаторской школы. Меня купил Нерсис — владелец самой лучшей, самой большой школы в Риме, а Неле — твой отец.

С этого момента я больше ничего о ней не слышал… До той самой ночи, когда приехал вслед за тобой, на тот постоялый двор… Тогда она и рассказала мне, что ей приказано убить тебя, что твоя мать обещала наградить ее деньгами и отпустить на волю. Неле пришла ко мне той ночью, она была уверена, что я приехал за ней!

— И ты не стал ее разубеждать? — глаза Юлии сузились. Теперь ей стало понятно, почему Неле так странно вела себя в то утро в таверне.

— Я… — Юргент чувствовал себя совершенно беспомощным. Как ему объяснить этой молодой и неопытной девушке, что он не мог отвергнуть Неле в ту ночь? Что отказавшись от ее любви, он подписал бы немедленный смертный приговор Юлии? — О, боги! Как же ты не понимаешь?!

— Что же здесь непонятного? Ты взял то, что само плыло тебе в руки!

— Твоя ревность глупа!

— Ревность? — у Юлии пресеклось дыхание от гнева. — Ты забываешься!

— Неле не хотела убивать тебя! Она предложила мне бежать и попытаться добраться до нашей страны, вернуться домой! А я… Я… сказал, что хочу остаться, — Юргент протянул свою руку к Юлии, но та отвернулась. Галл почувствовал, что еще секунда и он схватит эту упрямую, своенравную девчонку за плечи и хорошенько встряхнет. Ему было все труднее сдерживать свой гнев. — Как же ты глупа! — крикнул он наконец. — Разве ты не понимаешь, что теперь Неле никогда не остановится? Что теперь она уже не просто выполняет приказ твоей матери — она сгорает от ревности! Она не успокоится, пока не пронзит кинжалом твое сердце, или же не умрет. Я хотел предотвратить это! Я хотел, чтобы Неле не страдала, а ты была в безопасности!

Разум говорил Юлии, что Юргент прав, что она не имеет права злиться на него. Но как только девушка представляла, как он целует Неле, как он сжимает ее в объятиях… то ничего уже не могла с собой поделать! Она ненавидела Юргента, ненавидела за то, что тот не убил Неле, что он щадил ее чувства. Ибо в этом случае — кто может поручиться, что он не питает к ней никакой нежности? Но более всего дочь Квинта бесило, что Юргент не делает никакой разницы между этой грязной рабыней и дочерью сенатора!

— Я приказываю тебе уйти, — Юлия указала Юргенту на дверь, так и не обернувшись в его сторону.

— А если я не подчинюсь? — голос Юргента прозвучал неожиданно холодно и жестко.

— Тогда ты можешь убираться на все четыре стороны! — Юлия испугалась собственного голоса, который прозвучал как будто со стороны, но подлинный ужас девушка испытала, когда поняла, что произнесла последнюю фразу в точности, как Клодия Прима — ее мать. Тот же тембр, та же громкость… Как будто вместе с женщиной, пробудилась в Юлии и та часть души, что досталась ей от ненавистной матери.

Ответа не последовало. Юлия долго прислушивалась к удаляющемуся звуку шагов, а потом тяжело опустилась на колени. Она еще раз взглянула на тело Мину и заплакала. Беззвучные рыдания разрывали грудь Юлии, а слезы текли ручьями по ее щекам. Почему-то Юлия была уверена в том, что больше никогда не увидит этого галла.

На следующий день Либерии прислал небольшой отряд, которому было поручено охранять Юлию и ее спутников до самого Месалонгиона. Известие о ночном нападении повергло его в ужас. Он тут же приказал прочесать весь город в поисках Неле.

— Если эта несчастная не успела покинуть город ночью, мы найдем ее. Я прикажу выбрать для нее самый жестокий способ казни!

— Но она ведь убила всего лишь черную рабыню, — робко попытался возразить секретарь, состоявший при персоне Либерия.

— Ее преступление не убийство рабыни, — Либерии оперся ладонями на стол и подался вперед, — ее преступление — оскорбление Рима, ибо эта несчастная осмелилась обвинять жену сенатора в страшнейшем преступлении — попытке убийства собственной дочери. За эту ложь преступница должна быть жестоко наказана.

Но… — секретарь хотел возразить, что до него доходили слухи о том, что Клодия Прима вполне могла совершить такое преступление, и что всем было известно о том, как мать Юлии противится браку своей дочери. Ходили смутные слухи о том, что между Клодией и Септимусом существует даже какая-то связь…

— Никаких «но»! Ты слышал приказ? Исполняй! Скорее бы уже эта девчонка убралась отсюда. Ее присутствие действует мне на нервы, — Либерии несколько раз нервно прошел от стола к открытому окну и обратно.

— Вы имеете в виду дочь благородного сенатора Квинта? — спросил секретарь, стараясь чтобы его голос прозвучал как можно вкрадчивее, и для усиления эффекта похлопал своими ресницами. Нужно заметить, что природа рано лишила растительности его голову, но зато наградила такими густыми бровями, длинными ресницами и обильной растительностью на худощавом теле, что подобная мимика, улыбка в сочетании с хлопаньем ресницами, могла растопить сердце любого тирана. Даже такого зловредного как Либерии.

— О, боги! Ну какой же еще?!

Но что неприятного в этой девушке? — секретарь старался выглядеть как можно более невинным и наивным. По странности своего характера, он почему-то считал, что ответственен не только за состояние бумаг своего начальника, но и за его настроение, поэтому старался вернуть Либерию хорошее настроение, в тех случаях, когда тот выходил из себя.

— Что в ней неприятного? Да все! Не будь она дочерью сенатора — ее место в борделе на центральной улице. Моргает своими подведенными глазами и хмурит бровки: «Ах, ну почему вы не укрепляете границы?!». Тьфу! — Либерии грохнул кулаком по столу и даже топнул ногой. — Но слава богам, сегодня она уберется отсюда прочь, и надеюсь, что жрецы из храма Гестии в Фессалии пошлют Квинтову дочку в Дельфы, а там ее отправят еще куда-нибудь, скажем в Персию… В общем, главное, чтобы с ней ничего не случалось в Тирении, а что будет потом — это не моя забота. Все! Иди-иди… — Либерии подбежал к своему секретарю, схватил того за локоть и потащил к двери. — Пошел! — и начальник гарнизона дал подчиненному легкого пинка под зад.

Неле наблюдала за тем, как готовится к отплытию почтовое судно, на котором Юлия должна будет отплыть в Фессалийскую долину. С того момента как ее молодая госпожа повелела ей возвращаться в дом Квинта и Неле узнала, что Юргент влюблен в Юлию, и на самом деле последовал за хозяйкой, а не ее рабыней, молодая женщина поняла, что больше никогда не сможет жить как прежде, плывя по течению и безучастно ожидая, что в ее судьбе что-то изменится. Неле решила, что убьет Юлию, но уже не потому, что так повелела ей сделать Клодия, а потому что в сердце бывшей рабыни зажглась новая страсть, гораздо более сильная и ненасытная чем любовь — жажда мести. Дважды отвергнутая, побежденная другой женщиной, Неле превратилась в самого упорного и настойчивого наемного убийцу. Ее и Касса в дом Квинта сопровождал конвой из четырех человек. Бывший центурион рассказал Неле о том, что Клодия Прима, которая лично назначила его начальником охраны для своей дочери, недвусмысленно дала ему понять, что если с девушкой по дороге случиться какое-нибудь несчастье, то она по-царски вознаградит Касса. Неле, в свою очередь, рассказала Кассу о том, что ей Клодия прямо приказала убить Юлию. В результате оба наемных убийцы составили план. По дороге Неле стала рассказывать Кассу о том, как много у нее было любовников. Рассказывала она так сочно и в таких подробностях, что сопровождавшие их солдаты воспламенились желанием. Когда небольшой отряд проходил через лес, конвойные переглянулись и набросились на Неле, однако для того, чтобы удовлетворить свою похоть, им пришлось разъединить цепь, которой были связаны оба охраняемых. Воспользовавшись моментом, Кассу удалось завладеть оружием. Бывшему центуриону не составило никакого труда справиться с четырьмя необученными конвойными. Уже через несколько минут двое из них были мертвы, один ранен, и четвертый сбежал. Неле и Касс решили следовать за отрядом, охранявшим Юлию, и дожидаться удобного момента. Деньги, которые Клодия обещала заплатить за убийство девушки, они договорились разделить поровну. Хотя к этому моменту убить Юлию стало для Неле личной целью. Она ненавидела свою бывшую госпожу с такой силой, с какой только может отвергнутая женщина ненавидеть более удачливую соперницу. Всю дорогу, до самой Тирении, Неле представляла себе, каким ужасным мучениям она подвергнет Юлию. С каким наслаждением бы галльская рабыня увидела, как ее госпожа подвергается грубому, извращенному насилию, как раскаленные щипцы вырывают куски мяса из ее тела, как свистящий бич опускается на ее спину, оставляя кровавые раны. Не было ни одной пытки, из известных, которой Неле мысленно не подвергла бы Юлию. Увы, их план не удался, и теперь, меньше чем через час, ненавистная дочь Квинта, чудом избежавшая смерти, поднимется на корабль и отплывет в Месалонгион. К тому же Касс Ливии оказался отвратительным помощником. Он начинал пить вино с утра, а к полудню уже еле держался на ногах.

— Но ты ведь вернешься, — сказала она вслух, глядя как отряд охраны и повозка Юлии приближаются к галере. — Ты ведь вернешься из Фессалии, Юлия, дочь сенатора Квинта. Я подожду тебя.

Неле развернулась и пошла прочь; если она собиралась остаться в Тирении до тех пор, пока Юлия не вернется, ей нужна была работа. Однако портовый город предлагал не так уж много вариантов для молодой женщины. Ее ждал или бордель, или гладиаторская школа, которую содержал сам Либерии. Неле выбрала гладиаторскую школу, там ничего не платили, но предоставляли жилье, неплохо кормили и учили убивать — как раз тому, что было ей необходимо. Женщины-гладиаторы входили в моду во всей Республике. Профессиональные устроители зрелищ отмечали, что женские бои, несмотря на то, что их участники отличаются меньшей физической силой, все же более жестоки, чем мужские. Ненависть питала силы Неле, ненависть должна была помочь ей выжить. Она не имеет права погибнуть раньше, чем отомстит.

Юлия была настолько подавлена всем произошедшим, что с самого утра не произнесла ни слова. Сборы вокруг нее проходили как-то сами по себе. Из женщин-рабынь, сопровождавших Юлию, осталась только египтянка Тоф, которая почти не говорила на латинском языке, и обычно занималась стиркой, штопаньем одежды, или приготовлением пищи в дороге. Теперь она должна была прислуживать Юлии. Неопытность Тоф в этом деле сразу дала о себе знать. С утра она перегрела воду для мытья, так что Юлии пришлось Ждать пока ведро остынет, когда же девушка наконец смогла помыться, Тоф пришла собирать ее вещи, после того, сложила всю одежду в плетеный сундук, не подумав спросить, что госпожа собирается надеть. У Юлии просто не было сил объяснять ей что к чему, поэтому она ограничилась сухими короткими приказаниями, которые Тоф, впрочем, выполняла точно, но совершенно механически, не задумываясь. Из-за этого ее вроде бы и не за что было ругать, но и пользоваться ее услугами практически невозможно. Отчаявшись, Юлия решила, что при первой же возможности купит образованную рабыню-гречанку, а Тоф отошлет обратно на кухню.

Юлия подумала, что ей придется назначить начальником охраны грека Василия, единственного из отряда, с которым она была более-менее знакома, и то, только из-за того, что Василий, служивший в доме Квинта, был влюблен в Лито. Несчастный грек очень тяжело пережил ее смерть. Рабы говорили, что он напился в одной из таверн, и кричал, что когда-нибудь убьет Клодию Приму. а кости ее выкинет собакам. Однако, когда Юлия послала Тоф за Василием, та вернулась с сообщением, что тот уже уехал, так как собирался осмотреть корабль, чтобы убедиться в надежности его охраны и команды.

— Ну что ж, назначу позже. Можешь идти собираться, через полчаса мы отправляемся на пристань.

Когда повозка Юлии, окруженная охраной, подъезжала к кораблю, девушка и подумать не могла, что за ней внимательно наблюдают полные ненависти глаза Неле.

Как только дочь Квинта, ее охрана и вещи были размещены на корабле, а гребцы устроились на своих местах, начальник отряда, который охранял почтовую галеру, дал команду начинать барабанный бой. Огромный черный раб начал мерно бить в огромный барабан палочками, которые заканчивались большими деревянными набалдашниками, обернутыми кожей. Эту кожу меняли каждый раз, после того, как галера приставала к берегу. Постепенно, по мере того, как галера удалялась от берега, ритм ускорялся. Юлия ощутила на себе гипнотическое действие этого монотонного, гулкого звука. Через два часа плавания ей уже казалось, что ее сердце бьется в такт этому барабану. Она смотрела на узкую полоску берега, которая была уже едва различима и душа ее невыносимо страдала. Ведь Юргент остался там на берегу, увидит ли она его когда-нибудь снова.

Юлия безмерно жалела о своих словах! Только теперь, когда этот галл, господин Фьеорд, остался там на берегу, Юлия поняла, что он был ей на самом деле дорог…

Юлия стояла на корме галеры, глядя на удаляющийся берег и в ее сердце росло смятение. Может быть, она упустила свой шанс стать счастливой и свободной? Ведь если в храме Гестии подтвердится полученное ранее предсказание, если окажется, что Юлия действительно не может вступить в брак с Септимусом? Что тогда? Юлия закрыла глаза и представила, что Юргент оказался на этой галере, что он подойдет к ней сзади, неслышно подкрадется и…

— Уф!

От испуга Юлия чуть было не упала за борт, но ее крепко держали сильные мужские руки.

— Что за… О, боги! Юргент! — от неожиданности Юлия забыла, что должна быть «госпожой» и порывисто прижалась к широкой груди галла.

— Это хорошо, что мы оба отходчивые, — заметил Юргент.

— Но как…

— Что как?

— Как ты тут оказался?!

— Госпожа, я постоянно удивляюсь полному отсутствию у вас наблюдательности. Вы встали, перекусили, совершили омовение, оделись и приехали на пристань, так?

— Да, — Юлия кивнула, она уже догадалась, что сейчас скажет Юргент, но ей нравилось изображать непонимание. Юргент ведь знает, что это всего лишь игра.

— И вы, вероятно, предполагали, что все приготовления к вашему отплытию совершались сами собой?

— Конечно, — Юлия еще раз кивнула. — Я была уверена, что ты обо всем позаботишься!

— Правда? — Юргент приподнял брови, — поразительная проницательность… То есть, я всегда должен иметь в виду, что, когда ты меня прогоняешь, это ничего не значит. Я правильно понял?

Именно так, — Юлия смотрела в его сияющие голубые глаза, которые были ярче раскинувшегося над ними неба, глубже окружающего их моря и прекраснее всего на свете. Ее снова охватило то же странное ощущение, что и на лугу, когда Юргент держал ее на руках. По всему телу разлилась тяжелая, сладостная истома, а губы сами раскрылись навстречу поцелую… Но как и тогда, его не последовало. Юлия открыла глаза и увидела удаляющуюся спину Юргента.

Сбоку раздалось сдавленное хихиканье. Юлия повернулась в эту сторону и увидела, что гребцы, наблюдавшие всю сцену от начала до конца, едва сдерживают смех. Такого унижения дочь Квинта уже не могла стерпеть. Но что ей делать? Ведь наказать мужчину за то, что он не захотел поцеловать женщину, а тем более раба, который не захотел подарить поцелуй своей госпоже… Да Аристофан напишет об этом комедию! Вся Республика будет потешаться! Юлия опустила голову и быстро пошла к люку, который вел в просторное помещение под кормовой палубой. Здесь были размещены ее вещи, а около задней стенки широкое ложе, покрытое дублеными мягкими шкурами. Юлия бросилась на него ничком и залилась слезами. Ей казалось, что она больше никогда не сможет выйти из этого помещения. Щеки девушки пылали от стыда, вся спина покрылась холодной испариной, а во рту чувствовался противный металлический привкус, как будто внутри находилась монета. Юлии хотелось испариться, или, по крайней мере, вернуться на несколько минут назад, чтобы оттолкнуть Юргента. Нет, лучше дать ему какое-то унизительное приказание, которое он должен будет исполнить! Юлия представила себе, как она приказывает своему рабу громко, так чтобы все слышали, вычистить палубу галеры, или заменить больного гребца, от которого мало проку. Мало-помалу, представляя себе все новые и новые способы унижения господина Фьеорда, Юлия успокоилась. Она укрылась шерстяным одеялом, которое Тоф догадалась вынуть из дорожного плетеного сундука, и, согревшись, мгновенно уснула.

— Эй, похоже, эта хорошенькая сенаторская дочка положила на тебя глаз, — сказал Юргенту легионер, командовавший почтовой галерой. — И что они в вас находят? — в голосе римлянина прозвучала досада.

— Спроси у той, что изменила тебе, — ответил Юргент.

Римлянин пробормотал себе под нос какое-то ругательство, но не нашелся, что ответить.

Василий подошел к Юргенту и взял его за локоть.

— Послушай, эта девочка выросла у меня на глазах. Я бы не хотел, чтобы из-за тебя у нее были бы неприятности.

— Я бы тоже этого не хотел.

Что-то в глазах бывшего гладиатора подсказало Василию, что тот не врет, что искренне желает Юлии счастья.

— Даже если для этого тебе придется умертвить собственное сердце?

Юргент не ответил, но страдание, отобразившееся на его лице, было лучшим подтверждением того, что Василий прав.

— Она все поймет. Когда мы вернемся в Рим — она выйдет замуж, станет одной из самых знатных римских матрон, Септимус Секст снова займет свое место в ее сердце — ведь именно из-за него она и отправилась в это опасное путешествие. Юлия оценит твое благоразумие. Она очень умна, поверь мне. Твое благородство и забота о ней достойны восторга.

Галл отвернулся и хотел было уйти, но Василий схватил его за руку, приблизил свое лицо к лицу Юргента и быстро прошептал:

— Я тоже любил женщину, любил страстно, без всякой надежды, не ожидая ответа… И это чувство, страдание, мука сделали мою душу подобной самой прекрасной лире, открыли мне подлинную сущность музыки, поэзии, философии! Помни — когда они отвергают нас, это высший дар!

Вечером, когда стемнело, Юргент увидел вдалеке огни, один светил особенно ярко, пробиваясь сквозь вечерний туман.

— Месалонгион, — лениво бросил легионер, стоявший рядом.

— Такой огромный, — галл не ожидал, что греческий порт окажется еще больше Тирении. Его огни тянулись вдоль берега, насколько хватало глаз.

— Что странного? Берег тут удобен для строительства пристаней, многие торговые пути ведут в Месалонгион, не говоря уже о том, что это самый короткий путь в Рим из Греции и восточных империй.

— Ты бывал в Фессалийской долине.

Нет. Как ни странно, но я ни разу не сошел на берег, хоть и охраняю эту почтовую галеру уже несколько лет. Греция сейчас наводнена изгнанниками, беглыми рабами, гладиаторами. В ней находят убежище все те, кто не смог устроить свою жизнь в Республике. Здесь много карфагенских шпионов, которые под видом торговцев проникают в Рим, а затем так же незаметно покидают его, римскому легионеру небезопасно сходить на берег в покоренной стране.

— Ты боишься смерти? — глаза Юргента сузились.

— А ты разве нет? — римлянин ответил спокойно.

— Только мертвые не бояться смерти. Страх смерти много раз спасал меня, он помогал избежать смертельных ударов и львиных клыков.

— Ты был гладиатором?

— Я остался им навсегда, — Юргент отвернулся.

— Квинт выкупил тебя? — легионер не унимался.

— Да… — однако Юргент не был готов к такому вопросу, и голос его прозвучал неубедительно.

— Сенатор или его дочь? — легионер слегка толкнул галла в бок локтем.

Юргент усмехнулся в ответ, что было воспринято, как подтверждение того, что гладиатора выкупила Юлия.

— О, тебе повезло! Однако думаю, что ее будущий муж отправит тебя обратно на арену. Септимус Секст не очень-то жалует гладиаторов.

Внезапно Юргент схватил болтуна за нагрудник и легко поднял в воздух, как будто рослый и крепкий легионер во всем своем снаряжении и с оружием, весил не больше пшеничного снопа.

— Еще одно слово и я выкину тебя за борт! — галл сказал это зло и тихо, чтобы его услышал только наглец, которому эти слова предназначались. — Не нужно беспокойства, — Юргент обратился к остальным римлянам, которые бросились было на помощь товарищу, — мы просто поспорили, может ли бывший гладиатор поднять в воздух римского легионера во всем снаряжении и держать в течении пяти минут. Он проиграл, — галл отпустил римлянина.

Со всех сторон раздался смех гребцов. Большинство из них были греками, часть иудеями. На римские галеры попадали по большей части «возмутители спокойствия», то есть люди с чувством юмора.

— Мы еще услышим об этом беглом гладиаторе, поверь мне, — сказал невысокий раб своему соседу.

— Почему ты решил, что он беглый?

Когда он идет, то можно разглядеть на его плече знак гладиаторской школы, который ставят каленым железом. Если гладиатора выкупают, то поверх этого знака ставится тавро нового хозяина. У этого галла нет фамильного знака Квинтов.

— О, боги! Ведь и римляне могут это заметить!

— Успокойся, для того, чтобы это заметить — им придется опустить свой зад на нашу скамью. Знак видно только отсюда, — гребцы переглянулись и только пристальный взгляд надсмотрщика-легионера помог им сдержать улыбки.

Месалонгион внешне почти не отличался от Тирении, разве что только размеры этого порта были гораздо значительнее. Собственно, все побережье этого мыса было оборудовано причалами, обжито купцами и рыбаками. Как только Юлия сошла с корабля, ее носилки со всех сторон окружили торговцы. Весть о том, что на римской почтовой галере прибыла знатная и богатая патрицианка облетела все близлежащие лавки драгоценностей. И перед глазами у Юлии десятки рук трясли жемчужными, сапфировыми и рубиновыми ожерельями, ей в носилки кидали небольшие куски папируса, на которых было написано название лавки, нарисована небольшая карта и присутствовало предложение выгодного торга на месте.

— Вам лучше остановиться в «Перекрестке», пока не найдется надежный проводник! — крикнул им вслед десятник, командовавший галерой.

Мир тебе, — ответил ему Юргент. Еще в Тирении галл позаботился о том, чтобы выяснить, какие таверны и постоялые дворы в Месалонгионе пригодны для жизни и относительно безопасны, потому что за пределами Республики, особенно на покоренных ею территориях, о безопасности уже не могло быть и речи. Тем более, что речь идет о дочери римского сенатора, которая, во-первых, везет с собой много драгоценностей и денег, а во-вторых, сама по себе представляет огромную ценность — ведь за нее можно получить выкуп. Но жизненный опыт Юргента подсказывал, что все вышеперечисленное — это, что называется, меньшее из зол. Ведь если на них по дороге нападут грабители, которых не удастся убедить забрать деньги и драгоценности и не причинять Юлии вреда, потому что она дочь римского сенатора, за которую можно получить огромный выкуп — то их всех, скорее всего, убьют. Или того хуже — продадут в рабство. Путь до древнего храма Гестии был неблизким и пролегал вдали от торговых путей, которые были очень оживленными и хорошо охранялись.

— Самым лучшим для нас будет остановиться в «Морской ласточке», это таверна на окраине города, — сказал Юргент, подойдя к носилкам Юлии.

— А как же «Перекресток»? Ведь десятник посоветовал нам следовать именно туда. Ты ему не доверяешь? — Юлия встревожилась.

— Он никогда не сходил на берег в Месалонгионе, а я наводил справки еще в Тирении, — Юргент оттеснил в сторону какого-то уличного торговца, который предпринял попытку бросить Юлии на носилки очередную бумажку с указанием местоположения лавки.

— Но ведь ты тоже никогда не был в Месалонгионе, — заметила Юлия с улыбкой, — значит вы оба даете мне советы, основываясь только на собственных догадках. Почему я должна поступить так, как говоришь ты? — в дочери Квинта проснулся дух отрицания, как называла это состояние Лито. Что бы в данный момент ни предложил Юргент, Юлия ответила бы «нет». — Мы остановимся в «Перекрестке», — громко и повелительно произнесла она.

— Но эта таверна находится в самом центре! Он называл ее потому, что чаще всего слышал от моряков с других кораблей, которые уж меньше всего ищут покоя…

— В чем дело, Юргент из Фьеорда? Ты не расслышал моего приказания?

«Перекресток» оказался типичным для портового города постоялым двором, так как состоял из четырех двухэтажных домов, расположенных перпендикулярно друг к другу, вся композиция вместе представляла собой прямоугольник. Во внутреннем дворе, под навесом находилась, собственно, таверна, где можно было перекусить и выпить. Длинные дощатые столы, залитые воском от свечей, скамьи засаленные и отполированные «мягкими частями» до блеска, колеса с огарками, подвешенные к поперечным балкам — все почерневшее от копоти и времени. Дом, вход которого выходил на портовую дорогу, был украшен недвусмысленным знаком в виде фаллоса.

— Что ж, пожалуй, мне тоже здесь понравится, — сказал Юргент, подойдя к Юлии.

Та бросила на него ненавидящий взгляд.

— Но, пожалуй, придется коротать время в скучной «Морской ласточке», вдали от этого милого публичного дома, — продолжил галл. — Эй, поворачивайте! — крикнул он носильщикам, — мы направляемся в «Морскую ласточку».

— А вещи? Их ведь доставят сюда, — Юлия старалась говорить так, как будто ничего не произошло.

— Не волнуйтесь, госпожа, я приказал привезти их в «Морскую ласточку», еще до того как вы сошли с галеры.

Юлия глубоко вздохнула. Ей хотелось разбить что-нибудь об голову Юргента. И отчего он всегда бывает прав?

«Морская ласточка» оказалась небольшим, но очень чистым и уютным постоялым двором. Он состоял всего из двух домов и конюшни, таверны, где могли бы посидеть посетители с улицы, не было. Кухня была обращена во внутренний двор. Гости обедали лежа, по римскому обычаю. Традиционных дощатых столов и скамеек не было. Постоялый двор предназначался для богатых постояльцев, поэтому гостей было обычно не много. Кроме Юлии, здесь остановились какой-то греческий купец и римский легат. Свита постояльца, его охрана и слуги, размещались в большом одноэтажном здании, разделенном тонкими перегородками на маленькие клетушки, внутри каждой из которых были простая кровать, таз и кувшин с водой, ночной горшок. Личные слуги размещались неподалеку от их хозяев. Рядом с каждыми апартаментами были небольшие отдельные комнатки, обставленные так же как и клетушки в общем бараке. Рядом с Юлией справа поселили Тоф, а слева Юргента.

Рабы тут же предложили Юлии посетить баню. Баня «Морской ласточки» была устроена очень оригинально. По виду она напоминала римские термы, но гораздо меньшего размера. В центральном круглом помещении был гладкий, тщательно отполированный мраморный стол, которого, однако, почти не было видно из-за густого и горячего пара, подававшегося откуда-то снизу. Из центрального помещения одна дверь вела к комнате, где был небольшой бассейн с прохладной водой, а другая к помещению, где можно было тщательно вымыться душистым мылом. Рабыня, которая помогала Юлии совершать омовение, предложила девушке различные ароматные масла и травяные настои. Некоторые из них нужно было втирать в кожу, другие предназначались для ополаскивания, а третьими надлежало хорошо пропитать ткань, и обернуть этой тканью тело.

— Как тебя зовут? — спросила девушка у рабыни.

— Лея, — ответила та с улыбкой.

— Ты гречанка? — Юлия подумала, что приобрести рабыню, которая так хорошо разбирается в косметических средствах, было бы очень полезно.

— Нет, я иудейка.

Иудейка? — Юлия удивленно приподняла брови. Она слышала о том, что римские войска подчинили Республике какие-то восточные земли, поставив те в зависимость от Рима, но никогда еще не видела жителей этих земель. Дочь Квинта внимательно присмотрелась к Лее. Да, на первый взгляд ее можно было принять за гречанку, но если присмотреться повнимательнее, то обращал на себя внимание целый ряд отличий. Во-первых, рыхлое телосложение — крупные тяжелые кости, широкие бедра, узкие плечи, во-вторых — очень смуглая кожа, в третьих — более грубые черты лица. Но в целом Лея была достаточно миловидна — длинные, вьющиеся волосы были небрежно заплетены в косу, приятная улыбка, мягкий, мелодичный говор, сдержанные, умные речи, большое знание ароматических и лечебных снадобий. — Расскажи мне о своей стране, — Юлия удобно расположилась на длинном деревянном столе, чтобы Лея могла хорошенько ее вымыть. Мыло с мелко-мелко толченой скорлупой миндаля должно было способствовать обновлению кожи, Лея намыливала Юлию при помощи морской губки, странного растения, которое ныряльщики доставали с небольшой глубины и продавали за большие деньги купцам, которые затем, за еще большие деньги, доставляли это удивительное растение модницам. Мытье с использованием такой губки превращалось в блаженство.

— Моя страна совсем не похожа на эти благодатные места, — Лея аккуратно зачерпнула в специальный большой кувшин теплой воды и осторожно окатила Юлию. Теперь девушку надлежало вымыть специальным мыльным раствором, содержащим водоросли и травы, для того, чтобы кровь под ее кожей побежала быстрее, от этого тело начинает будто бы светиться изнутри и становится таким прекрасным и гладким, что трудно поверить в то, что оно принадлежит земной женщине, а не олимпийской богине. — Нагорье сухое, жаркое и безлюдное — таковы наши земли. Пшеницу мы покупаем у римлян или египтян, а сами разводим скот. Наши семьи кочуют вслед за стадами, преодолевая иногда очень и очень большие расстояния.

— А как же ваши женщины? Неужели они тоже вынуждены перемещаться с места на место?

— Конечно, в моей стране жизнь женщины значит так мало, что никто и не заботится о нас. Наши мужья могут иметь нескольких жен, стольких, сколько нужно для того, чтобы вести хозяйство и рожать сыновей. Жена должна вставать затемно, кормить скот, готовить пищу, носить воду, работать целый день, не покладая рук, изготавливая красивые рукоделия, за которые муж сможет выручить хорошие деньги, одевать своих детей и мужа в красивые, удобные одежды, не перечить, почитать родню своего мужа и терпеть от них любые обиды. Это предписывают нам законы.

— Неужели участь свободной женщины в вашей стране ничем не отличается от участи рабыни? — Юлия была поражена.

— Нет, госпожа, — Лея улыбнулась. — Честно говоря, мне больше нравится быть у Нилуса, хозяина «Морской ласточки», потому что здесь я выполняю только свою работу. Поскольку я знаю толк в травах и снадобьях, умею готовить косметику и целебные мази, Нилус относится ко мне очень хорошо. У меня есть своя комната, которая запирается на ключ, хозяин обеспечивает нас хорошей пищей и добротной одеждой, а по праздникам даже выдает деньги. Может быть, это странно для вас прозвучит, но если бы мне сейчас дали право выбора — остаться рабыней здесь, или вернуться свободной женщиной в свою страну и выйти замуж — я не раздумывая осталась бы здесь.

— Да, но если… Если ты встретишь мужчину, которого полюбишь, но он будет свободным, а ты нет, что тогда?

— О, госпожа, если этот мужчина полюбит меня, то сможет выкупить у Нилуса.

— А если ему не хватит денег? Ведь образованные рабы, знающие какие-то ремесла, особенно такие как ты, оцениваются очень и очень высоко, — Юлия прищурилась. Возможно, действительно имеет смысл выкупить эту девушку, если ее хозяин назовет приемлемую сумму.

— Это будет самым лучшим испытанием его любви. Ведь если он будет по-настоящему влюблен, то сделает все возможное для того, чтобы соединить наши судьбы.

— Это похоже на сказку, — Юлия встала, чтобы Лее было удобнее оборачивать ее мягкой тканью, которую она пропитала специальным травяным настоем. Этот настой обладал удивительным свойством вытягивать подкожный жир и делать тело более подтянутым и спортивным безо всякой гимнастики. — Я слышала, что в некоторых восточных странах, правители, когда хотят выбрать для себя жену, переодеваются простыми смертными и отправляются в далекие странствия. Маги и астрологи подсказывают им, где их может ожидать встреча с судьбой. В одной легенде говорится о том, что правитель скитался в облике нищего, и однажды повстречал девушку, которая была дочерью наместника этого правителя в провинции. Молодой правитель добился того, чтобы девушка полюбила его и согласилась убежать из отцовского дома. Наместник преследовал дочь и «нищего» до самого дворца правителя. И только когда влюбленные оказались под защитой дворцовых стен, девушка узнала, чьей женой она на самом деле согласилась стать.

— К чему эти слова, госпожа? — Лея не смотрела на Юлию, она аккуратно оборачивала ноги девушки.

— К тому, что возможно и ты встретишь знатного и богатого человека, который полюбит тебя и сделает все для того, чтобы вы были вместе, — Юлия с грустью подумала о том, что Септимус Секст не совершил ради нее никакого подвига. Все наоборот — она, движимая любовью к нему, пустилась в опасное и долгое путешествие, чтобы только узнать, почему боги против их союза. Зато Юргент, несколько раз спасавший ей жизнь, никогда, наверное, не сможет совершить безумства ради любви. Да и любит ли он?

— Честно говоря, я уже не верю в то, что это возможно, — Лея повела Юлию в центральное помещение, — пожалуйста, ложитесь, госпожа, на это стол, — Юлия легла и тут же почувствовала как по всему ее телу разливается блаженная истома. Мраморная поверхность была нагрета паром, плотные белые клубы которого скрывали стены помещения, Юлия даже не видела Лею, что находилась совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Ты не веришь в любовь? — Юлия сладко потянулась, ей вдруг стало так хорошо, что все на свете потеряло значение. Даже если бы Лея сейчас смогла убедительно доказать дочери Квинта, что любви на свете вовсе не существует — Юлию это бы нисколько не взволновало.

— Просто я предпочитаю не иметь сладких грез, которые потом не сбудутся, и я испытаю разочарование, — ответила Лея.

— Так я и знала, — Юлия подняла вверх руки и попыталась разглядеть свои пальцы в плотном белом тумане, который оседал на коже капельками теплой воды. — Ты просто боишься! У меня была воспитательница, гречанка, которая часто говорила, что люди очень часто отказываются от самого прекрасного из-за одного только страха этого не получить. Но ведь это глупо — заранее отказываться от счастья, ведь тогда оно точно никогда не придет.

Как бы мне хотелось быть такой же молодой и уверенной в своей судьбе, госпожа, как вы, — голос Леи прозвучал грустно и даже как-то обреченно. — Но я чувствую себя увядающим цветком. Мои самые прекрасные годы прошли, впереди только осень и старость, незачем уже мечтать о мужчине, лучше подумать о том, чтобы собрать немного денег на тот случай, если хозяин прогонит меня однажды, когда я уже не смогу работать для него.

— Ты еще совсем молода! А уже похоронила себя заживо, — Юлия была искренне возмущена таким подходом молодой женщины к своей собственной судьбе.

— Иногда лучше не рисковать тем, что имеешь, — Лея явно больше не хотела обсуждать эту тему.

— Что имеешь? — Юлия рассмеялась. — Неужто у тебя есть нечто такое, что еще можно потерять?

Ответа не последовало. Дочь Квинта пожалела о своих словах. Она вовсе не хотела обижать эту милую девушку, которой просто не посчастливилось пока встретить свое счастье. Юлия почувствовала потребность что-то предпринять, но никак не могла понять, что именно ей хочется сделать. Не будем осуждать юную патрицианку, но она просто не знала, что такое извинения. Юлия-дочь римского сенатора, в доме которого всегда было много рабов, которые считались такой же собственностью семьи, как и дом, лошади, драгоценности, мебель… Девушке просто в голову не могло прийти, что у рабыни можно просить прощения.

После всех косметических процедур Юлия почувствовала себя заново родившейся. Во всем теле ощущалась необыкновенная легкость, как будто кровь побежала по венам быстрее, а легкие увеличились вдвое.

На обед Юлии подали миску с необыкновенно вкусным салатом, молодое красное вино и странное белое мясо, вкус которого напоминал нечто среднее между рыбой и курицей. Мясо буквально таяло во рту, а его вкус чудесно оттенял гарнир из какого-то экзотического белого злака, щедро приправленного диковинным острым соусом.

— Что это такое? — Юлия с восхищением рассматривала необычные блюда, оформленные к тому же с большим искусством.

— Это мясо морского рака, лобстера, как его называют местные рыбаки, а белые вареные зерна купцы называют рисом. Они растут в далекой, удивительной стране, которую ее собственные жители зовут «Поднебесной», — за обедом ей прислуживал раб, вид и выговор которого свидетельствовали, что он выходец из Персии.

Да, я слышала об этой стране! — воскликнула Юлия. — Неужели она на самом деле существует?

— Я не уверен, возможно, это выдумывают торговцы, чтобы мы лучше и дороже покупали их товары, — раб улыбнулся. — Но об этой стране рассказывают удивительные истории. Говорят, что она окружена со всех сторон огромной стеной, такой высокой, что даже если поставить друг на друга шесть слонов — все равно не добраться до верха. Эта стена к тому же так широка, что по ней может спокойно пройти отряд лучников, шеренгой по шесть человек. В этой стране водятся драконы, злаки растут в воде, а местные ученые умеют изготовлять порошок, одной щепотки которого достаточно, чтобы разнести на куски целое дерево. В этой стране черви ткут удивительной красоты материю, тонкую и прозрачную, словно утренний туман, а из рыбьей и змеиной кожи делают изумительные сандалии.

— Наверное, две трети из того, что ты слышал вранье, но даже если небольшая часть из сказанного — правда, то, должно быть, Поднебесная удивительная страна. Как бы я хотела там побывать.

— Невозможно! Только опытные путешественники способны достичь этой страны. Путь к ней лежит через горы и пустыни, через которые можно перебраться только на верблюдах, и только с помощью опытных проводников. Многие не возвращаются из этого путешествия.

— Должно быть, они остаются в Поднебесной, — Юлия улыбнулась. Ей хотелось пить и она уже осушила два кубка чудного вина, которое хоть и было легким, но все равно ударило в голову.

— Может быть, вам подать сладости?

— С удовольствием, — Юлия даже зажмурилась от предвкушения.

— Придется немного подождать, — раб пошел в сторону кухни.

— Как обед? — перед Юлией неслышно, словно бог, появился Юргент.

— Пре-вос-ход-но, — акцентируя каждый слог, ответила она и почему-то рассмеялась.

— Говорят, что местным вином не стоит увлекаться, — галл заметил наполовину опустевший кувшин, — особенно после знаменитых мраморных бань.

— Откуда тебе известно о банях? — Юлия намотала на палец прядь волос и повернулась к Юргенту.

Мне известно все, — Юргент сел рядом. — Так вот, о вине. Горячий пар вызывает жажду, а местное вино ее превосходно утоляет, но вот незадача, — галл поднял вверх палец, — пьется оно так легко, что легкомысленный путешественник сам не замечает, как напивается до потери сознания.

— Да? — Юлия не могла сдержать смех. Почему-то все в Юргенте казалось ей ужасно смешным. И его доспехи, и короткий римский меч в ножнах, и пыльные сандалии, и особенно его нос, немного искривленный, хотя в целом и правильной формы. — Давно хочу спросить, что с твоим носом? — и девушка снова залилась хохотом.

— О… — протянул в ответ Юргент, — да вы, юная госпожа, никак напились? — он уперся своим лбом в лоб Юлии. Та продолжала смеяться и перевернулась на спину.

— Поцелуй меня, — неожиданно серьезно попросила она, обвивая шею Юргента руками.

Тот нежно погладил ее волосы, и провел ладонью по шее.

— Нет, — ответил он, глядя ей в глаза, — хотя бы один из нас должен быть благоразумен. Мне бы хотелось, чтобы это была ты.

— А вот и десерт! — раздался голос раба.

Юргент быстро поднялся и ушел, оставив Юлию одну.

— Единственный в Месалонгионе, уникальный, — говорил перс, делая вид, что ничего не заметил. — Попробуйте, уверяю, что ничего лучшего вы в жизни не пробовали.

Юлия механически взяла серебряную вилку и отделила кусочек странной белой массы.

— М-м-м! — чудное сладкое облачко растаяло у нее во рту. Вкус был столь нежен, необычен, поразителен, что Юлия на мгновение даже забыла о поступке Юргента. — Что это?!

— Мы не знаем пока, как это назвать, — перс был, очевидно, доволен произведенным эффектом. — Мы взбиваем сливки и белки от яиц с растертым кленовым сахаром, получившуюся массу кладем в глиняные плоские коробки и опускаем глубоко во внутренний колодец, где вода такая холодная, что если опустить в нее руку на несколько минут, то перестаешь ее чувствовать. На следующий день масса застывает в глиняных коробках вот в такую сладость. Сейчас мы добавляем еще кусочки фруктов. Вот эти, кусочки которых вы держите на вилке, называются персиками. Греки завезли эти деревья из моей страны.

Юлия подумала, что, пожалуй, эта прекрасная трапеза — награда ей за невнимание Юргента. В конце концов, должна же она себя порадовать!

— Принесите мне еще один такой, — Юлия показала на глиняный лоток, который был уже почти пуст.

— Слушаюсь, прекрасная госпожа! — и раб почти бегом кинулся исполнять приказание.

В результате Юлия съела три воздушных, нежных десерта с фруктами и выпила полный кувшин прекрасного вина. Ей захотелось прогуляться.

— Скажи, есть ли в Месалонгионе красивые места или хорошие лавки, где можно купить красивую одежду и украшения? — поинтересовалась Юлия у перса.

— О, конечно! Много!

Через час носилки Юлии покинули «Морскую ласточку». Девушка взяла с собой значительную сумму денег, потому как уже поняла, что лучшее средство от сердечных печалей — оказание себе самой внимания. Красивое платье, дорогое и прекрасное ожерелье, новый раб, другие подарки, сделанные самой себе, мгновенно улучшают настроение. Лито часто говорила: «Если ты сам себя не любишь, отчего кто-то другой будет это делать?».

Юлия развернула одну из бумажек, которые бросали ей торговцы. Там говорилось, что в лавке купца Маруфа она сможет найти прекрасные украшения, редкие запястья и застежки, а также оригинальные поясные цепи и ножные украшения. Такие вещи были редкостью в Риме и Юлия подумала, что обязательно купит что-нибудь. Конечно, если только вещи окажутся достаточно искусно сделанными, а также изысканными, достойными украшать дочь римского сенатора и жену претендента на должность верховного консула.

Купец Маруф оказался приятным улыбчивым человеком. Он мгновенно разложил перед Юлией огромное количество украшений. У девушки разбежались глаза — столько оригинальных и прекрасных вещей она не видела даже в Риме. В полумраке помещения, в отблесках пламени десятков свечей, крупные драгоценные камни сверкали и переливались волшебным светом. Юлия решила, что подберет себе комплект из кованого пояса, ножных браслетов, драгоценной застежки и замысловатого ожерелья, выкованного как цельный золотой воротник. Однако комплекта никак не получилось, потому что украшения были сделаны сходным образом, но с разными камнями. Получалось, что пояс с сапфирами, браслеты с изумрудами, и застежка с рубинами.

— Неужели у вас нет целого комплекта? — Юлия с видимым сожалением отодвинула от себя украшения.

— О, несравненная госпожа! Мало кто в этом городе способен совершать покупки с таким вкусом и достоинством как вы, — Маруф поклонился, — вот и приходится распродавать единичные предметы. Но если вы пожелаете, то я найму ювелиров и за два дня сделаю для вас одной все необходимые вещи, — купец снова поклонился и вытащил из какого-то ящика кучу папирусных свитков. Он развернул один перед Юлией, и та увидела, что на бумаге тщательно выведен прекрасный узор с растительными мотивами. Этот узор повторялся в трех вариантах. Круглый — вероятно, для застежки или звеньев пояса, витой — для простой цепи и ножных браслетов, чеканный — для ожерелья.

— Что это? — восхищенно спросила Юлия, разглядывая тонкую и точную вязь рисунка.

— Вот, — Маруф положил перед Юлией застежку, выполненную в точности так, как это было нарисовано на бумаге. — На востоке подмастерья великих ювелиров сначала долго учатся рисовать и только после того, как в совершенстве овладевают этим искусством, допускаются к работе с металлом и камнями. По этим рисункам несколько опытных ювелиров сумеют создать для вас достойные украшения.

— Дайте мне посмотреть, — Юлия стала разворачивать один за другим свитки. На пятом или шестом она остановилась. — Что изображает этот символ? — девушка показала Маруфу странный, немного наклоненный крест.

— Это галльский символ солнцеворота, вечного и непрерывного обновления жизни, преемственности и бесконечного возвращения.

— Я хочу, чтобы в основе работы лежал именно этот узор.

— Как прикажете, госпожа. Теперь позвольте мне сделать восковые слепки и определить необходимую длину пояса.

Маруф быстро и ловко снял слепок с лодыжек Юлии, ее запястий и отмерил веревкой предполагаемую длину пояса.

— Ну что ж, теперь поговорим о цене, — Маруф опустил глаза. — Если бы вы купили готовые вещи, то комплект обошелся бы вам в сорок тысяч римских сестерциев. Но поскольку вещи нужно сделать, и при том — срочно, я хотел бы получить еще десять тысяч, для того чтобы заплатить ювелирам за быстрое исполнение работы. Стало быть, вы должны оставить мне половину суммы в задаток.

— Хорошо, — Юлия сделала знак Василию, который стоял все это время у нее за спиной, неподвижный как статуя. Грек быстро подал ей большую шкатулку. Юлия открыла ее и вынула оттуда три кожаных кошелька. — Здесь тридцать тысяч сестерциев, через два дня ты доставишь в «Морскую ласточку» готовые украшения и получишь остальные деньги.

— Благодарю вас, прекрасная госпожа, — Маруф поклонился еще ниже.

— И не вздумай обмануть меня!

— Что вы, госпожа! Вы можете спросить вокруг, давно ли Маруф торгует здесь украшениями, и все скажут вам, что эта лавка принадлежала еще моему отцу, а до этого деду.

— Хорошо, — Юлия встала, — послезавтра я тебя жду.

На следующий день с самого раннего утра Юлию охватило беспокойство. Что если этот купец окажется мошенником? Она распорядилась отправить одного из охранников в лавку, но через два часа тот вернулся и сказал, что нашел Маруфа занятым выбором камней, и купец показал ему нескольких ювелиров, которые трудились над изготовлением украшений. Юлия успокоилась, хотя изнутри ее все же грызло непонятное сомнение.

— Не нужно было совершать таких крупных покупок на хмельную голову, — сказал Юргент в ответ на приказ Юлии снова отправить человека в лавку Маруфа, проверить, все ли тот делает согласно их уговору. Юлия понимала, что галл прав и поэтому переносила его упреки молча.

— Ты нашел для нас проводника? — спросила она, желая перевести тему.

— Еще вчера, — сухо ответил Юргент.

— Почему же не сказал?

— Потому что ты была пьяна, — галл говорил очень спокойно, но в его тоне слышалось осуждение.

— И кто этот проводник? — Юлия сделала вид, что не слышала последнего замечания Юргента. Ей совсем не хотелось ссориться с ним сегодня, тем более, что она действительно ощущала себя провинившейся. Впрочем, она уже достаточно наказана за свое безрассудство. Эти сомнения и подозрения относительно честности Маруфа буквально сводили ее с ума. Тридцать тысяч сестерциев — сумма гигантская даже для дочери римского сенатора. К тому же, из-за этой покупки у Юлии оставалось совсем немного денег, только-только на обратную дорогу. Любые непредвиденные траты могут оказаться неприятной неожиданностью. В общем, вчерашнее решение о приобретении драгоценностей можно было смело назвать ошибочным.

— Не все ли равно? Мне рекомендовали его купцы, говорят, что он родился и вырос в тех местах, куда мы направляемся.

— Сколько он хочет за свои услуги?

— Две тысячи сестерциев, за эти деньги он также предоставит нам своих лошадей и повозки, а также разместит нас в отдельном доме, когда мы прибудем в селение, что находится неподалеку от храма Гестии.

— А… а сколько будет стоить корабль, чтобы мы могли попасть обратно в Тирению? — Юлия слегка заикнулась.

— Думаю, пять или шесть тысяч, в зависимости от того, насколько хозяин этого корабля, или тот, кто им командует, будут уважать твоего отца.

— А в Тирении нас ждут наши лошади и повозки, на которых мы прибыли, так?

— Так. Позволь узнать, почему ты вдруг всем этим заинтересовалась? — Юргент внимательно посмотрел на лицо Юлии. Девушка была бледна и явно сильно нервничала. — Вчера ты сделала что-то необдуманное?

— Пойди и распорядись, чтобы к завтрашнему дню все были готовы к продолжению нашего пути.

Юргент оставил Юлию, но сомнений в том, что она что-то натворила, у него не осталось. Через полчаса он встретил Василия, и тот рассказал ему о вчерашнем визите в лавку Маруфа.

— О, боги! — только и смог сказать Юргент. — Неужели ей нельзя отказаться от своей покупки?

— Она не откажется, — лаконично ответил Василий и многозначительно посмотрел на Юргента, — а если об этом попросишь ты, то она закажет еще что-нибудь в лавке этого проходимца.

Утром следующего дня Юлии сообщили, что у ворот «Морской ласточки» ее ожидает какой-то купец, который говорит, что выполнил работу.

— Пропустите его ко мне, — Юлия мгновенно почувствовала, что у нее словно железные обручи спали с сердца.

— Доброе утро, прекрасная госпожа! — Маруф низко поклонился.

— Показывайте скорее! — прервала его Юлия.

Маруф улыбнулся и открыл большую шкатулку, внутри которой на нескольких подушках были выложены готовые украшения. Юлия взглянула на них и ахнула. Сверкающие камни, точный узор…

— Прекрасно! — восхищенно прошептала она.

Юлия заплатила купцу причитавшиеся ему двадцать тысяч и уже через несколько минут он покинул «Морскую ласточку».

— В крайнем случае, я всегда смогу это выгодно продать, — сказала она сама себе, примеряя чудесный пояс из красивых кованых звеньев, в центре каждого из которых сверкал великолепный рубин. Юлию поразило, что все камни были одного размера, и так прекрасно отшлифованы, что сверкали на солнце ослепительно. Легкость же изделия девушка приписала искусности работы.

— Тоф! — крикнула Юлия.

Через несколько секунд служанка появилась в дверях.

— Собирай вещи, мы едем дальше! — приказала Юлия, любуясь своим отражением. Темно-красные рубины прекрасно сверкали на ее смуглой коже и чудесно оттеняли черные глаза и волосы. Она все еще не могла поверить, что впервые в жизни сама заказала себе украшения!

Месалонгион, сильно вытянутый вдоль морского берега, вглубь материка практически не распространялся. Довольно быстро городские улицы сменились ухоженными пшеничными полями, которые простирались во все стороны от дороги, насколько хватало глаз. Проводник Семидис спросил у Юлии на ломаном латинском языке как она предпочитает ехать — долго и с комфортом, по широкой ровной дороге с красивыми видами, или коротким путем, который связан с неудобствами.

Придется один раз перебираться через реку, да и дорога пойдет через холмы, поэтому не избежать сильной тряски.

— Думаю, предпочтительнее длинный и безопасный путь, — ответил Юргент.

— Нет, я желаю как можно скорее узнать волю богов, — тут же сказала Юлия. — Мы поедем коротким путем.

— Тебе так не терпится вернуться к своему жениху? — Юргент старался, чтобы тон его голоса был язвительным. У галла получалось, но все же не в совершенстве, его печальные, потемневшие до пронзительно синего цвета глаза выдавали внутреннее напряжение.

— А что, если и так? Разве кто-то здесь против того, чтобы как можно скорее оказаться дома? — Юлия смотрела мимо своего телохранителя, делая вид, что присматривается к вершинам гор, что виднелись на горизонте. Разговор прервался.

Через несколько часов ужасной тряски по проселочной дороге, которая на первый взгляд ничем не отличалась от окружающих холмов, и только опытный глаз Семидиса мог различить на земле следы колес и чуть заметные отметины на каменных валунах, указывавшие, что путешественник идет верным путем, перед тем как перебираться через реку, было принято решение отдохнуть. Тоф занялась приготовлением еды, а Юлия сошла со своей повозки, чтобы осмотреть берег. Река в этом месте была неглубокой, Семидис сказал, что только после дождей здесь бывает сложно проехать, во все остальное время лошади без труда преодолевают этот брод.

Юлия стояла, глядя на другой берег, и вдруг почувствовала растерянность. Она идет в храм Гестии спрашивать о том, почему боги считают невозможным ее брак с Септимусом Секстом. Но ведь это предсказание было получено ею в Риме, когда она еще не знала Юргента. Может быть, богам было угодно, чтобы она предприняла путешествие и встретилась с этим галлом? А что если он и есть тот самый, единственный, предназначенный ей судьбою мужчина? Юлия не могла найти в своем сердце ответа. Она томилась и с нетерпением ждала возвращения, чтобы увидеть Септимуса, но в то же время, когда ее взгляд устремлен на Юргента, то сердце словно замирает. Юлия так надеялась, что сумеет побороть в себе это странное влечение, похожее на колдовской приворот.

Поток прозрачной и очень холодной воды, беспрестанно меняющийся, не стоящий на месте и в то же время уже сотни лет движущийся по одному и тому же руслу, показался Юлии похожим на ее собственную душу. Так и она. Внешне неизменно спокойна, но внутри нее постоянно все изменяется, движется, и никак не может принять определенной формы. Это чувство раздвоенности, невозможности принять решение, заставляло Юлию тревожится так, словно ее жизни угрожает опасность. Но никакой опасности не было, а была только эта дурацкая, невозможная, невыносимая неопределенность.

— Скоро мы уже будем на месте, госпожа, — сказал Семидис, подойдя к Юлии. — Скоро вы узнаете истинную волю Гестии. Надеюсь, богиня будет к вам благосклонна.

— Спасибо, — Юлия внимательно посмотрела на грека. Тот был невысокого роста и плотного телосложения. Черты лица его были приятными, округлыми, и даже, возможно, несколько слащавыми. То же самое можно было сказать и о его манерах. Он двигался неслышно, плавно, даже как будто замедленно, жесты его все были круглыми, Семидис постоянно улыбался и кивал головой.

Однако, несмотря на все это, приятного впечатления он не производил, при взгляде на него скорее появлялось чувство дискомфорта, какое обыкновенно испытывают при виде безвольных, не имеющих собственных жизненных ориентиров людей, тех, кто живет чужим умом и руководствуется прописными истинами, говорит банальности, с которыми, благодаря их шаблонности и заезженности, тем не менее, не поспоришь. Такие люди хвалят то, что хвалят все, и осуждают то, что осуждают все — и таким образом никогда не бывают неправыми.

— Странно, хоть я никогда вас и не встречал, но ваше лицо почему-то мне кажется знакомым, — Семидис действительно смотрел на Юлию так, словно мучительно пытался что-то вспомнить, но это воспоминание от него ускользало.

— Это странно, потому что я никогда не бывала в Греции раньше. Возможно как-нибудь потом, вместе с мужем, мы предпримем большое путешествие, чтобы посетить Афины, Спарту, Фивы и увидеть своими глазами те места, где происходили события, описанные в легендах.

Но вы, госпожа, только ведь собираетесь стать чьей-то женой, — вкрадчиво заметил Семидис, — ведь в храм Гестии едут женщины, чтобы просить богиню или благословить их брак, или же сохранить его. Вы слишком молоды, чтобы просить о сохранении брака, значит, хотите просить о заступничестве и указании верного пути. Кто же счастливый жених такой прекрасной девушки?

— Его зовут Септимус, из рода Секстов.

— Что?! — Семидис попятился назад, оступился и упал. — Вы собираетесь стать женой Септимуса Секста? О, боги!

— Что так взволновало тебя? — Юлия удивленно смотрела на проводника.

— Много лет назад земли, куда ты направляешься, принадлежали Секстам, — проводник говорил быстро и сбивчиво, — но восемнадцать лет назад Септимус Секст был вынужден продать эти земли Ливиям, потому что люди восстали против него.

— Почему? — Юлия нахмурилась.

— Я понял! — Семидис отполз назад, он смотрел на Юлию глазами, полными ужаса. — О, боги! Эти глаза! — с этими словами проводник вскочил и побежал через реку, не оглядываясь.

— Эй! Вернись! Куда ты?! Юргент, догони его!

Галл вскочил на коня и настиг грека уже на другом берегу. Схватив Семидиса за шиворот, Юргент одним рывком поднял его на лошадь, и положив поперек седла, повез обратно.

— Почему ты хотел убежать? — Юлия смотрела на Семидиса, которого Юргент бросил к ее ногам.

— Я… Я увидел… Мне показалось…

— Говори!

— О, боги! Не убивайте меня, госпожа! — Семидис упал на колени и простерся ниц.

— Я не причиню тебе вреда, — Юлия постаралась смягчить тон своего голоса, — но требую, чтобы ты рассказал, что тебя так испугало.

— Когда вы сказали, что собираетесь стать женой этого римлянина — Секста, я вспомнил, вернее сказать, я понял, почему ваше лицо кажется мне знакомым. Восемнадцать лет назад я видел с ним женщину, очень похожую на вас, особенно сейчас, когда вы злитесь — сходство очевидно.

— Что это была за женщина?

— Не могу сказать, не знаю. Я видел ее только один раз, но… В селении есть те, кто помнит ее лучше… но…

— Что «но»?

— Они были так жестоки, точнее она, — Семидис начал заикаться, глаза его остекленели, он как будто снова увидел нечто ужасное, способное парализовать, лишить дара речи, — он был все время пьян, ничего не понимал… Он был молод, она была старше… Кажется, она тоже приехала сюда узнать волю Гестии перед тем как стать женой какого-то знатного римлянина. Не знаю… Кажется, боги прокляли ее… Она так смеялась… Она… — Семидис закрыл вдруг лицо руками и заплакал как ребенок.

— Говоришь, Сексты владели этими землями? — Юлия удивленно приподняла брови, Септимус никогда не говорил о том, что у его семьи в Греции были владения.

— Да, долиной, где находится храм Гестии. Вначале все было хорошо. Его отец нанял управляющего из нашей деревни. Мы должны были платить ему небольшую ренту за то, что пользовались его землей и садами, это было очень хорошее время, но потом… Потом внезапно на вилле появился молодой человек. Очень красивый. Мы узнали, что это сын хозяина, а сам хозяин убит.

— Это правда, — прошептала Юлия.

— Наверное, он хотел уехать подальше от Рима, где все это произошло. Одним словом, он поселился на вилле и все время пил. Временами он требовал к себе кого-нибудь из наших женщин. Слава богу, находились такие, что шли к нему по доброй воле, потому что Септимус был очень красив. Одна девушка, дочь рыбака, Римела, даже полюбила его, и часто подолгу оставалась на его вилле! Потом она ему, наверное, наскучила, и он ее прогнал. Он вел себя словно одержимый, апатия сменялась бешенством, он то сидел целыми днями неподвижно где-нибудь в темном углу дома, то скакал по полям, топча посевы.

— Понятно, — Юлия нетерпеливо прервала Семидиса, — а что случилось потом?

Потом в нашем селении появилась эта женщина. Она и Септимус сразу… Ну, в общем, она стала его любовницей и тогда он совсем обезумел. Она требовала, чтобы он вызывал хорошеньких девушек. Их мучили, но больше она, а на утро давали деньги, много, римские золотые монеты… Он бывал настолько пьян, что не понимал, что происходит, или физически не мог принять участия. Она выжигала на телах свой знак, клеймо, а Римеле поставила его на лицо. Девушка сошла с ума оттого, что увидела и перенесла. После того как двое несчастных не вернулись с виллы Секста, жители окружили дом Секста и потребовали, чтобы он дал ответ — где девушки, но охрана разогнала толпу. Ночью Секст и эта женщина уехали, а через несколько дней собаки разрыли трупы несчастных… Их родные поклялись убить Септимуса Секста, если он когда-нибудь вернется, и эту женщину, если сумеют найти. Через некоторое время приехал новый владелец этих земель, Тит Ливии…

Юлия отошла в сторону. То, что Септимус творил в молодости ужасные безумства было ей известно, смерть родителей лишила его рассудка. Он был богат и совершенно одинок. Его дядя, на которого легли обязанности опекуна, не слишком заботился о том, чтобы племянник был счастлив. Корнелиус Агриппа уже в то время был склочным отвратительным стариком, который занимался поисками секрета бессмертия. Однажды Корнелиус даже предстал перед судом, за то что по сговору с могильщиком подвергал вскрытию и исследованию все трупы, что поступали на городское кладбище. Старику удалось откупиться и избежать ответственности, но можно себе представить, в какой обстановке жил его племянник в то время.

— Едем дальше! Василий! Поднимай всех, мы отправляемся! — Юлия так громко отдавала приказание стоящему рядом Василию, что казалось, она просто скрывает в этих словах свой отчаянный крик.

— Что будет, если ты узнаешь нечто такое, что сделает твой брак с Септимусом Секстом невозможным? — спросил Юргент у Юлии, через некоторое время после того, как путешественники перебрались через реку.

Юлия отвернулась. Она не хотела даже думать о том, что ей предстоит услышать завтра. Девушка решила покориться судьбе, какой бы та ни оказалась.

Ночь удивительно быстро окутала мраком все вокруг. Где-то вдалеке отчетливо слышался собачий вой.

— Селение уже близко, — Семидис выглядел подавленным.

— Ты чем-то огорчен? — Юргент подъехал к проводнику и поднял переносной масляный светильник к лицу. Он увидел, что по виску грека стекает струйка пота. Это никак не могло быть от жары, потому что к ночи воздух стал очень прохладным, да и легкий ветерок тоже не способствовал теплу.

— Я, я… Слушай, если заметил я, могут заметить и другие! — наконец выговорил грек.

— Что ты имеешь в виду?

— Ее сходство с той женщиной… Я хотел бы, чтобы она никому не говорила о том, что Септимус Секст ее будущий муж!

— Звучит как ультиматум, — Юргент нахмурился.

— Иначе я не смогу гарантировать вам безопасность, — Семидис горделиво выпрямился и отвернулся.

— Похоже, ты сам себе нравишься в этой роли, — Юргент не сводил с проводника глаз.

— Просто я не хочу, чтобы с вами что-то случилось. И к тому же, вряд ли жрецы Гестии захотят говорить с невестой Септимуса Секста.

— А откуда они узнают, что она его невеста?

Семидис не ответил.

— Я думаю, что если ты будешь помалкивать и Юлия ничего не скажет, то все должно пройти нормально.

— Я догадался без слов, могут догадаться и другие, — упрямо ответил Семидис.

— Послушай, ты, кажется, не понимаешь. Я, — Юргент чуть наклонился вперед, сверля проводника глазами, — я войду в эту долину, прослежу за тем, чтобы моя госпожа проделала этот путь не зря, и выведу ее отсюда. Ты мне для этого не понадобишься и не получишь денег за обратный путь. Если вообще хоть что-нибудь получишь, — галл сделал паузу, — так что делай, как я говорю. Если кто-то будет спрашивать тебя — отвечай, что ничего не знаешь.

Семидис метнул в сторону Юргента ненавидящий взгляд и хотел было пришпорить лошадь, чтобы уйти от неприятного разговора, но галл молниеносно схватил поводья и остановил коня.

— Я не расслышал твоего ответа, — когда Юргент злился, в его голосе слышалось низкое, горловое рычание.

Лично я буду молчать, — Семидис поднял вверх подбородок, — но другие могут проболтаться. Если кто-то и узнает имя жениха твоей госпожи, то не от меня, а от кого-то из вашей охраны. Совет тебе — следи за своими людьми. Я буду молчать.

Юргент чуть поморщился от чувства гадливости. Семидис относился к числу людей, после общения с которыми галлу хотелось помыться.

— Сегодня вечером жрецы Гестии будут тебя ждать, — Василий положил перед Юлией миртовый венок. — Они готовы помочь тебе услышать волю богини. Они послали вам вот это. — Василий протянул госпоже свиток.

— Хорошо, — Юлия машинально вытерла ладони краем своей накидки, перед тем как его взять, однако уже через минуту ее руки снова увлажнились. — Позови сюда Семидиса.

— Постараюсь его быстро найти, — Василий кисло улыбнулся, ему тоже не нравился грек.

Оставшись одна, Юлия развернула свиток и начала читать. Написано было по-гречески, но благодаря Лито, Юлия знала этот язык так же хорошо, как и свой родной — латинский. Письмо было следующего содержания:

«Волю Гестии, коль скоро хочешь узнать,

и ради этого долгий путь проделав,

пришла к нам с миром,

мы не откажем в твоей смиренной просьбе.

Завтра утром, на восходе солнца

примем мы твои дары великой богине,

что покровительствует удачному браку.

После беседы со жрецом верховным, решение примем,

как и когда будешь внимать ты воле великой Гестии.

Чтоб избежать непониманья и гнева богини,

Помни, что подношенье менее сорока тысяч

сестерциев римских, считает оскорбительным

брака богиня, карая несчастием дерзких.

Драгоценности же редкие и прекрасные,

приятны ей, потому как Гестия — богиня».

Юлия почувствовала обиду. Как будто ее шантажируют. Ведь проделав такой длинный путь, она не может вернуться домой ни с чем! Девушка открыла шкатулку с деньгами и посчитала, сколько у нее осталось денег. Этого хватит только на обратный путь, причем только на самое необходимое. Взгляд Юлии упал на шкатулку с драгоценностями. И вдруг… Догадка, та самая, что мучила ее на берегу реки, снова вспыхнула в сознании. Здесь, в Фессалийской долине, в селении Гестион, что означает «место, где живет Гестия», ей должна открыться какая-то страшная тайна. Предчувствие этого события было настолько острым, что девушке внезапно захотелось закричать, чтобы избавиться от странного напряжения, которое можно было сравнить разве что с монотонным, нарастающим, пронзительным звуком. Ведь если верить в то, что судьба наша предопределена до нашего рождения, то Юлии было суждено купить эти драгоценности в Месалонгионе, и строчка в письме: «Драгоценности же редкие и прекрасные, приятны ей, потому как Гестия — богиня»…. Значит, ей надлежит поднести эти редкие и прекрасные вещи, рубиновый убор, Гестии!

Исидор, верховный жрец храма Гестии, проснулся в это утро в холодном поту. Приснившийся ему сон был явно пророческим. Жрец так много слышал о пророчествах, полученных во сне, что постоянно огорчался из-за того, что сам никогда не получал никаких откровений, ни во сне, ни наяву. И вот это случилось. Исидор сел на своей постели и чувствовал себя странно. В последнее время единственным чудом, которое ему доводилось наблюдать, были богатые невесты и жены, отдававшие целые состояния только за то, чтобы поспать ночь в холодной и сырой пещере перед огромным изваянием Гестии. На этом все «необъяснимое» в жизни Исидора заканчивалось. В результате верховный жрец находился перед дилеммой: или богов не существует, или он сам, Исидор, не настолько хороший жрец, чтобы боги ему являлись. Естественно, Исидор больше склонялся к первому варианту, второй вариант слишком задевал его самолюбие как мужчины и человека. Прошедшей же ночью Исидор увидел нечто очень странное. Будто бы он находился в очень странном месте. Это было похоже на очень тесный лабиринт. Коридор вел в небольшие клетушки с низкими потолками, в одной из них Исидор увидел женщину очень зрелых лет, которая лежала и плакала. Жрец же был невидим и неосязаем, он легко мог просунуть руку сквозь стену. Собственно, в женщине Исидор не увидел ничего божественного, или хоть сколько-нибудь привлекательного для себя, а вот окружавшая ее обстановка вызвала полное смятение. Особенно, когда Исидор взглянул в окно. Сначала он подумал, что странный дом, куда его забросило Провидение, стоит на вершине очень высокой горы, но, увидев, что все пространство, насколько хватает глаз, застроено огромными зданиями, представляющими собой нечто среднее между стеной и башней, с огромным количеством окон, понял, что находится в одном из этих строений. Судя по тому, что из этих странных сооружений постоянно выходили люди, Исидор заключил, что они там живут. Жрец как будто снова вернулся в клетушку, где, лежа на постели, плакала женщина. Исидор стоял над ней и пытался понять причину ее горя. Ответ был найден быстро. На полу валялись клочки портрета, выполненного очень странным способом — на гладкой, глянцевой бумаге, яркими красками и настолько точно, что казалось — картинка вот-вот оживет и задвигается. Портрет принадлежал мужчине, который, вероятно, был несколько моложе плачущей женщины. Исидор увидел чуть поодаль разорванный, изготовленный столь же чудесным способом портрет, только на нем была изображена уже эта самая плачущая с тем же мужчиной, фрагменты изображения которого жрец видел только что. Исидор поразился, что, несмотря на странность места, обилие странных непонятных вещей, причудливость одежд и мебели — женщина, которая плачет, абсолютно ничем не отличается от обычных посетительниц храма Гестии. Словно ее взяли и перенесли в эту странную, невероятную местность, а она этого пока не знает. На этом Исидор проснулся. Теперь жрец размышлял, что означал этот странный сон? Сам он не мог найти ответа, поэтому решил, что пойдет и обсудит это с Марком — иудеем, который появился в этих местах лет пять назад, и был принят в храм Гестии в качестве жреца-эконома.

Марк был небольшого росточка, с круглым брюшком и лысой яйцевидной головой, он имел привычку причмокивать губами и складывать руки на животе. Однако в его лысую голову постоянно приходили чрезвычайно мудрые мысли, которые всегда оказывались очень полезны для храма. Исидор знал, что жрец-эконом поклоняется какому-то своему богу, но совершенно не обращал на это внимания, потому как считал — раз Марк так хорошо ведет дела, значит бог его дельный и полезный. Исидор даже предлагал жрецу-эконому поставить небольшую статую иудейского бога, рядом с изображениями олимпийцев, но жрец-эконом поблагодарил Исидора за заботу, но от предложения отказался. Исидор встал, совершил омовение, надел рубашку и плащ, а затем направился в сторону кухни. После странного видения его мучил голод.

Марк уже сидел за столом и тщательно пережевывал омлет. Уши жреца-эконома шевелились в такт движениям челюстей, и по всему было видно, что он высчитывает в уме, сколько зерна в этом месяце они могут дать крестьянам в долг, под будущий урожай, а также решает вопрос, следует ли брать из будущего урожая полтора мешка за один мешок долга, или же два за один долга. С тех пор, как в Средиземноморье стал распространяться культ египетской Исиды, которая покровительствовала не только браку, но и вообще женщинам во всех их начинаниях, благополучие святилища Гестии существенно пошатнулось.

— Доброго тебе дня, Марк, — приветствовал его Исидор.

— Доброго и тебе дня, верховный жрец, — ответил Марк, продолжая жевать. — Да продлит Гестия твои дни, — добавил он, вытаскивая изо рта кусочек скорлупы, случайно попавший в омлет.

— Марк, кажется, мне сегодня было пророчество, — неуверенно начал Исидор.

— Да? В самом деле? Поздравляю, думаю, об этом стоит объявить всем, это поднимет авторитет нашего храма. Я давно хотел сказать тебе, что перед весенним севом нужно объявлять какие-нибудь пророчества, в этом случае плата два мешка зерна из будущего урожая за один мешок зерна для посева, никому не будет казаться высокой.

— Марк! — Исидор всплеснул руками, — но это было настоящее пророчество!

— И что же тебе сказали боги? — Марк перестал жевать и внимательно посмотрел на верховного жреца.

— Ну… в общем-то ничего… — смущенно произнес Исидор.

— Понятно, — Марк положил в рот еще омлета и снова принялся его тщательно пережевывать.

— Я увидел плачущую женщину! — поспешно припомнил Исидор.

— Я тебе скажу, — Марк проглотил омлет, и было видно, что жрец-эконом считает, что сделал это рано, — каждую ночь я вижу во сне мешки с зерном. Сегодня, к примеру, они двоились.

Чем дольше во сне я смотрел на один мешок, тем большее количество дополнительных мешков появлялось. Из одного — два, из двух — четыре, из четырех — восемь, из восьми — шестнадцать….

— И что было дальше? — верховный жрец поспешил прервать устный счет Марка, потому как жрец-эконом мог продолжать так довольно долго, пока не дошел бы, скажем, до двух тысяч сорока восьми.

— Их стало очень много и, проснувшись, я подумал, что лучше брать два мешка с урожая за один мешок зерна для посева.

— И что? — по опыту Исидор знал, что Марк никогда ничего не говорит просто так, даже если это звучит как полная ахинея.

— А то, что я каждый день вижу мешки с зерном, а ты каждый день видишь плачущих женщин. Конечно, можно сказать, что мне было пророчество о том, что за каждый мешок, выданный в долг крестьянам для посева, мы получим два. Кстати, пожалуй, так и надо будет сказать, — отметил как бы про себя Марк.

— То есть ты хочешь сказать, что я просто слишком много вижу плачущих женщин? — кисло спросил Исидор, до которого дошел смысл слов жреца-эконома.

— Я считаю, что ты получил пророчество, которое гласит, что плачущие женщины будут всегда.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что мы никогда не останемся без работы, — серьезно ответил Марк и посмотрел в глаза Исидору.

Тот некоторое время моргал, а затем жрецы Гестии разразились таким хохотом, что обоим казалось, будто их живот вот-вот разорвется.

— Вас ждет женщина, она привезла драгоценные дары Гестии, — громко и невозмутимо сказал вошедший раб, в обязанности которого входило объявлять о прибывших гостях.

— Пророчество тебя не подвело, о верховный жрец, — сказал Марк, подняв вверх палец, и опять рассмеялся. Это звучало так, как будто кто-то насыпал сухого песка в сосуд из тонкой меди, и трясет этот сосуд.

Исидор, утирая слезы и изо всех сил пытаясь вернуть себе серьезность, поднялся из-за стола, о голоде он забыл, и пошел в гардероб. Нужно было надеть полное жреческое облачение и принять величественный вид. Обыкновенно для этого было достаточно надеть парик из густых и длинных седых волос. Собственная голова Исидора была покрыта редкой, клочковатой растительностью, вид которой никак не прибавлял почтенному старцу величия.

— Я пришла, чтобы просить вас о помощи, — сказала Юлия, как только верховный жрец появился перед нею в зале. Вид его был грозен. Длинные седые волосы, борода, прекрасное одеяние, в руке жезл с символом Гестии. Густые черные брови (чернота достигалась при помощи смеси угольной пыли с оливковым маслом).

— Изложи свою просьбу, — сказал Исидор. Голос его неуловимо изменился, и каждое слово казалось тяжеловесным и даже пугающим. Жрец сел в каменное кресло, напоминавшее трон, и жестом указал Юлии на небольшую табуретку, стоявшую возле низкого трехногого столика. Дочь сенатора Квинта поморщилась от такого обращения, но все же села.

Я получила пророчество в римском храме Гестии, в котором говорилось, что боги против моего брачного союза с избранным мною мужчиной. Мне явилась Гестия и сказала, что я должна посетить Фессалийскую долину.

— Ты надеешься узнать волю богов? — Исидор грозно сдвинул брови.

— Да, — Юлия положила на столик шкатулку и открыла ее.

Исидор приподнял свои черные брови и уставился на изумительной красоты драгоценности, украшенные ровными, крупными рубинами.

— Твой дар говорит о большом уважении к богам, — голос Исидора смягчился.

— Эти драгоценности стоят пятьдесят тысяч сестерциев. Я надеюсь узнать волю Гестии сегодня, — Юлия держалась прямо и с большим достоинством.

— Пожалуй, это возможно. Сегодня ночью ты сможешь обратиться к Гестии, на закате тебя будут здесь ждать.

— Тогда я вернуть вечером, — сказала Юлия, поднимаясь со своего места.

Исидор кивнул и тоже поднялся.

Юлия повернулась к нему спиной и пошла к выходу. «Зачем я это делаю?» — стучало у нее в голове.

Как только она вышла из зала, Исидор тут же стянул с головы парик, в котором было, во-первых, ужасно жарко, а во-вторых, от него чесался лоб.

— фу-у-х… — выдохнул с облегчением жрец и погладил рукой рубиновый пояс, звенья которого были выкованы в форме галльских крестов. Потом Исидор закрыл шкатулку и понес показывать ее содержимое Марку, чтобы тот оценил реальную стоимость этих драгоценностей.

Жрец-эконом внимательно посмотрел на драгоценности. Затем вынул из шкатулки застежку для плаща, в центре которой красовался огромный рубин, долго его разглядывал, потом поковырял ногтем саму застежку и покачал головой.

— Ну что? — спросил Исидор, несколько взволнованный кислым видом Марка. — Она сказала, что это стоит пятьдесят тысяч сестерциев.

— Это приходила та самая римлянка? Дочь сенатора, что прибыла вчера ночью в Гестион?

— Да, она самая. По-моему, это прекрасные украшения! Взгляни, какие ровные и крупные камни, темно-красный цвет, чистота…. Я думаю, что все вместе уж точно не меньше сорока пяти тысяч римских сестерциев.

— Не больше пятисот сестерциев, причем только за работу, — мрачно ответил жрец-эконом.

— Что? — Исидор непонимающе уставился на Марка. — Но…. Я не понимаю…

Жрец-эконом молча взял какую-то пустую плошку и налил в нее крепкой уксусной кислоты, поставил ее перед собой. Затем он огляделся вокруг.

— Что ты ищешь? — встревоженно спросил Исидор.

— Большую печать, — меланхолично ответил жрец-эконом.

Вот она, — Исидор увидел большую деревянную печать, которую накладывали на счетные свитки, на большом столе, который был сплошь завален какими-то расчетами. Марк молча взял эту печать, поднял вверх и со всей силы грохнул ей по застежке. Когда он снова поднял печать, то Исидор, к своему ужасу, увидел, что огромный рубин рассыпался на мельчайшие осколки. Не дав верховному жрецу прийти в себя, Марк взял саму застежку двумя пальцами и бросил в плошку с уксусной кислотой. Та зашипела и изумленный Исидор увидел как золотой покров быстро распадается на мельчайшие частички и застежка становится легкоузнаваемого темного, красно-коричневого цвета.

— Что… Как… — Исидор не мог поверить своим глазам.

— Персидское стекло и золотая краска, ее делают из свинца, — ответил Марк.

— Но как… Откуда? — верховный жрец в изумлении смотрел на эконома.

Тот сложил руки на животе и спокойно ответил.

— Когда-то я сам делал такие вещи. Неопытный глаз не в состоянии отличить их от настоящих. В стекло при варке добавляют медную ржавчину, чтобы получить такой кровавый цвет, затем заливают в формы, когда оно застывает — шлифуют, так получаются ровные, красивые, одинаковые камни. Точно так же делают изумруды, сапфиры, топазы и даже аметисты, добавляя различные красящие вещества. Лично я, когда вижу в одном украшении два одинаковых камня — настораживаюсь, потому что такого не может быть.

— А золото? — Исидор не мог поверить своим ушам.

— Изготовить золото может даже ребенок! — Марк пожал плечами и выпятил вперед нижнюю губу. — Нужно сделать бронзовую болванку, расплавить свинец, добавить туда большое количество золотой краски, рецепт которой хорошо знаком любому ремесленнику, расписывающему стены храмов и жилищ, а затем окунуть в эту кипящую смесь бронзовую болванку. После сушки все шлифуется при помощи воды и толченого рога — и чудное золото готово. Если не бросать такую драгоценность в уксус — пройдет несколько лет, пока верхний слой начнет разрушаться.

— О, боги! Пусть Гестия обрушит на эту римлянку весь свой гнев! — Исидор сжал кулаки.

— Я думаю, — Марк поднял вверх палец, — что для нее известие о том, что драгоценности фальшивые, будет такой же новостью, как и для тебя.

— Ты полагаешь? — Исидор нахмурился. — Но как нам поступить?

— Когда она приедет сегодня, мы покажем ей то же самое, что видел ты, о верховный жрец, посочувствуем, и предложим, как бы в качестве исключения, преподнести Гестии другие дары. Не нужно зря плодить обиду, — Марк спокойно закрыл шкатулку.

Юлия вернулась на постоялый двор чуть раньше полудня. Ей предложили обед, который состоял из дикой утки, начиненной фруктами, и красного вина. Девушка с аппетитом поела.

— Люблю женщин, которые хорошо едят, — сказал хозяин постоялого двора. — Это означает, что их душа здорова.

Юлия вопросительно взглянула на Леонидиса, так звали хозяина, который один был и за сторожа, и за повара, и за слугу, и за конюха.

— Если женщина плохо ест — это означает, что пища ей неприятна. А почему может быть неприятна хорошо приготовленная пища? Потому что плохо воспринимается организмом, причем в течение длительного времени. Это же, как заметил еще Гиппократ, свидетельствует о желчности, вздорности и завистливости.

Хозяин, мне то же самое, только в три раза больше! — в таверну вошел Юргент. Увидев Юлию, галл явно смутился и сел за стол, который был за ее спиной. Юлия обернулась к нему, но гладиатор не хотел встречаться с ней взглядом.

— Как твой визит в храм? — наконец, спросил галл.

— Сегодня ночью я узнаю волю богов, — сказала Юлия.

— Ну что ж, посмотрим, что скажут тебе боги, — Юргент налил себе вина из кувшина, который принес ему Леонидис, вместе с сосудом для питья цилиндрической формы с ручкой.

— О! — Юргент отметил достоинства такой посуды, — очень удобно! Кто в вашем селении Делает такие сосуды?

— Наш гончар. У него много оригинальных мыслей. Он также придумал ковать посуду из различных металлов, но пока не нашел ни одного, который бы не давал привкуса и не ржавел.

— Посуда из металла! Ха! — Юргент хлопнул ладонью по столу. — Ему придется ковать горшки из золота, если он хочет, чтобы они не ржавели и не давали привкуса!

Юлия молча наблюдала за этим разговором. Ей казалось, что она понимает, какое напряжение испытывает в эти дни Юргент, но на самом деле, она не представляла себе даже десятой доли.

В дверь вошел Семидис и низко поклонился Юлии.

— Ты нашел ее? — спросила та сразу, не отвечая на его приветствие.

— Да, госпожа, я ее нашел, — Семидис снова поклонился. — Но ты уверена, что хочешь встречи? Римела безумна, а увидев тебя…

— Она не увидит меня, я скрою свое лицо.

— Все равно…

— О чем речь? — Юргент напрягся.

— Я должна уехать ненадолго с Семидисом, ты останешься здесь, и все остальные тоже. Я должна поехать одна.

— Ты хочешь узнать про ту женщину, — Юргент усмехнулся. — Что ж, боюсь, ему будет с тобой тяжело, если ты еще до свадьбы начинаешь ревновать даже к бывшим любовницам.

Юлия смерила своего телохранителя презрительным взглядом, встала и подошла к тазику для умывания. Леонидис тут же начал поливать ее руки теплой водой, а затем дал мягкое полотенце для того, чтобы девушка могла вытереться.

Юлия надела на себя покрывало, особенность которого была в наличии капюшона из полупрозрачной ткани. Так Римела не сможет разглядеть черты лица Юлии, а дочь Квинта увидит знак, который та женщина оставила на лице красивой дочки рыбака, что любила Септимуса Секста когда-то.

Грек поехал впереди повозки Юлии на небольшой лошадке местной породы, которая казалась ненастоящей по сравнению с запряженными высокими и сильными лошадьми, которых завезли в Грецию из галльских земель. Дорогой Юлия и проводник не разговаривали. Дорога вела через все селение к подножию горы. Недалеко от ручья, Семидис остановил лошадь и слез.

— Дальше нужно идти пешком, она живет в хижине у воды. Мы подойдем ближе и я позову Римелу, чтобы вы могли хорошо рассмотреть знак.

Юлия кивнула и надела капюшон. Они прошли несколько десятков метров по траве, пробрались по тропинке через кустарник, и перед их взглядами предстал странный маленький домик, сделанный из… вязанок хвороста. Семидис сделал Юлии знак, чтобы она оставалась на месте, , а сам перешел по камням через ручей и остановившись у входа в хижину, позвал.

— Римела! Выйти ко мне, я принес тебе орехов в меду!

Через некоторое время из темноты появилось странное существо. Женщина с редкими, абсолютно седыми волосами, худая настолько, что сквозь жуткое рубище было видно как выпирают кости ее грудной клетки.

— На вот, — Семидис дал Римеле небольшую глиняную миску, в которой были сладкие орехи. Женщина, медленно и не глядя, взяла несколько и положила в рот. Через секунду на ее лице появилось выражение неизъяснимого удовольствия. — Римела, — Семидис осторожно взял женщину за руку, — вот та женщина хочет на тебя взглянуть, — грек говорил тихо и очень вкрадчиво. — Можешь ты к ней подойти? Она даст тебе несколько монет.

Римела испуганно сделала шаг назад, огляделась вокруг, пока, наконец, не увидела Юлию. Некоторое время несчастная сумасшедшая нерешительно топталась на месте, а затем, поставив на землю миску, пошла за Семидисом, который, для верности, держал ее за руку. Когда они перебрались через ручей и Римела оказалась перед Юлией, дочь Квинта осторожно протянула руку и убрала волосы со лба несчастной….

— Нет!!! — Юлия почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, на минуту она отпустила капюшон, и порыв ветра тут же открыл лицо дочери Квинта. Римела подалась назад, потом издала дикий нечеловеческий вой и бросилась бежать.

— Что ты наделала?! — Семидис кинулся вслед за Римелой, а Юлия села на землю, закрыв голову руками, и чувствовала как по всему ее телу разбегается мелкая дрожь, которая идет изнутри, из глубины сердца. Теперь все ясно… Пророчество настигло ее раньше… — Яне смог ее догнать, — запыхавшийся Семидис вернулся и с нескрываемым осуждением смотрел на Юлию. — Можно узнать, что вы такого увидели, что потеряли разум?

Дочь Квинта молчала. Она медленно поднялась с земли и пошла в сторону повозки. Весь обратный путь она не проронила ни слова. Семидис постоянно оборачивался, и каждый раз видел мертвенно бледное, неподвижное лицо со стеклянными глазами.

— Это она! — раздался крик, как только повозка Юлии въехала в Гестион.

Мгновенно улица наполнилась людьми. Юлия испуганно огляделась. Лица были явно враждебными, руки сжаты в кулаки, а у многих были камни.

— Что вы хотите? — спросила она, стараясь говорить как можно громче и увереннее, однако дрожь все равно давала себя знать.

— Это она… она… — по толпе проносился шепот.

— Мы хотим знать твое имя, — вперед вышел седой мужчина, в руке которого был молотильный цеп.

— Я Юлия, дочь Квинта, сенатора Рима, — ответила девушка, гордо выпрямляясь. Она огляделась, из последних сил стараясь не паниковать, но Семидис куда-то исчез. Юлия мысленно послала этому трусу проклятие, ей было все труднее сохранять спокойствие. Одна, среди враждебно настроенной толпы, которая явно намерена с ней поквитаться.

— Как зовут твою мать? — продолжил спрашивать мужчина.

Юлия почувствовала как могильный холод поднимается от ее ног к груди.

— Клодия Прима, — ответила она.

— Это она, это ее дочь…. — пронеслось по толпе.

— Ты узнаешь этот вензель? — неожиданно, откуда-то из толпы появилась Римела, глаза которой горели яростным безумием.

— Это она! Она! — сумасшедшая упала на землю и начала рвать на себе одежду.

— Убить ее! — дико завыла какая-то всклокоченная старуха. — Убить дочь той гадины, так же как проклятая шлюха забила до смерти наших дочерей!

В этот момент руки Юлии будто бы сами собой изо всех сил хлестнули вожжами по спинам лошадей и повозка помчалась сквозь толпу; со всех сторон раздались ужасные крики, Юлия почувствовала сильный удар и потеряла сознание, она упала на сиденье, а обезумевшие лошади, не чувствуя никакого ограничения, помчали вскачь не разбирая дороги.

— Назад! — над толпой раздался рев Юргента.

Отряд, охранявший Юлию, оттеснил назад крестьян, осыпая их ударами плетей.

— Скачи немедленно на постоялый двор! Собери самое необходимое и забери Тоф! — Василий отдал приказание одному из охранников. — Ждите нас у переправы!

Пока отряд разгонял беснующуюся толпу, Юргент бросился вслед за повозкой, которую взбесившиеся лошади несли в сторону реки. Больше всего гладиатор боялся, что бесчувственное тело Юлии может выпасть из повозки, прямо под колеса. Впереди уже показался обрыв, много лет назад река изменила направление своего течения и размыла основание холма, часть которого обвалилась в воду, и теперь берег представлял собой тридцатиметровую отвесную стену из камней и песка, которая держалась только благодаря спутанным корням вековых деревьев. Юргент колотил по бокам своего коня, подгоняя измученное животное неистовым криком, но все же никак не мог догнать повозку. Обрыв был все ближе, гладиатору удалось, наконец, поравняться с повозкой.

— Юлия! — галл кричал так громко, насколько хватало силы, но девушка не отвечала. Она была в глубоком обмороке. Юргент отпустил поводья и попытался наклониться, чтобы схватить Юлию за руку, в этот момент его конь издал дикое ржание и поднялся на дыбы, а затем попятился назад…

Когда Юлия открыла глаза, она лежала на коленях у Юргента. Инстинкт самосохранения лошади спас их обоих. Галл был так сосредоточен на том, чтобы успеть вытащить Юлию, что забыл о приближающемся крае обрыва. В тот момент, когда его рука сомкнулась на запястье Юлии, конь взвился на дыбы, чем спас от падения с тридцатиметровой высоты обоих.

Пока Юлия была без сознания, Юргент вправил ей вывихнутую руку. Очнувшись, девушка почувствовала сильную боль, на запястье остались синяки, следы от пальцев Юргента, но зато рука могла двигаться.

— Что произошло? — слабым голосом спросила она у склонившегося над нею гладиатора.

— Ты потеряла сознание, когда толпа хотела с тобой расправиться; кони понесли, и ты чуть было не упала с обрыва в реку, — коротко пересказал ей содержание последних двух часов Юргент.

— Она была его любовницей, — сказал Юлия, и глаза ее наполнились слезами. — Она была его любовницей… — девушка прижала свое лицо к Юргенту, и тот почувствовал на своей коже ее горячие слезы.

— Кто она? Чьей любовницей? — галл удивленно смотрел на Юлию.

— Женщина, с которой жил здесь молодой Септимус Секст — моя мать!

Юргент молчал, не зная, что сказать в утешение этой прекрасной молодой девушке, вся жизнь которой рассыпалась, словно стеклянный шар. Он нежно обнял Юлию и погладил ее по голове. Неожиданно она перевернулась на спину и обняла его за шею.

— Я знаю, это ты… — прошептали ее губы. — Как я могла так долго этого не понимать… Это ты — единственный, предназначенный мне судьбой мужчина… Ты увезешь меня в свою далекую северную страну, где женщины свободны и равны мужчинам, правда?

Юргент почувствовал, как разум оставляет его, а все тело превращается в единый порыв страсти и нежности, он больше не мог сдерживать своих чувств. Теперь ничто не мешает их любви.

— Такова была воля богов, — сказал он, прижимаясь к полуоткрытым губам Юлии, которая изогнулась ему навстречу, издав легкий стон.

— Люби меня… — прошептали ее губы.

Огненный смерч подхватил обоих, закружив в ритме пламени, поднял на такие высоты страсти, что их тела стали одним единым, дышащим и пульсирующим всполохом. Юлия почувствовала боль, словно во сне, но эта боль была такой сладкой и прекрасной, как и то чувство, что наполняет душу музыкой и поэзией, даже если оно безответно. Девушка впервые в своей жизни поняла, что боль может быть более сладостной и желанной, чем нежная, чуть ощутимая ласка.

Юргент же впервые ощутил странное чувство, будто тело Юлии обволакивает его со всех сторон так плотно и трепетно, что ему хочется оставаться в нем вечно, блаженство нарастало так стремительно, что он был уже не в состоянии вместить его в себе… Взрыв…

Юлия и Юргент лежали на его плаще, в объятиях друг друга на высоком берегу реки, и не могли пошевелиться, или открыть глаза. Их души все еще парили где-то высоко, свободно, прекрасно… Когда девушка открыла глаза, то увидела, что яркое солнце уже ушло куда-то, она почувствовала, что все ее тело и волосы мокрые, и увидела, что плечо Юргента тоже покрыто мелкими капельками пота… Словно они оба только что вышли из самых жарких и прекрасных терм…

— Мне кажется, что я умерла и попала на Елисейские поля, — Юлия провела рукой по груди Юргента. — Наверное, мы все же упали вниз…

— Нет, мы живы и счастливы, — Юргент приподнялся на локте и запечатлел на губах девушки долгий поцелуй.

— И что мы теперь будем делать? — Юлия улыбнулась, но по мере того, как блаженство покидало ее, словно отлив, девушка начинала чувствовать стыд.

— Что захочешь, кажется, ты просила отвезти тебя на север, в мою страну, — Юргент снова поцеловал Юлию.

— Но я не могу, — она вдруг начала понимать, что все ее грезы о далекой стране были всего лишь глупой мечтой, — не могу оставить отца. Он сойдет с ума от горя.

— Я могу доставить тебя к твоему отцу.

Юлия увидела, что в глазах Юргента мелькнуло беспокойство. Она села, чувство стыда вдруг стало нестерпимым.

— А потом? — спросила она, не глядя на своего первого любовника, который вдруг стал совершенно чужим и далеким.

Потом мы уедем, — Юргент положил ей ладонь на плечо и хотел привлечь к себе, но Юлия отвернулась и заплакала. — Что с тобой? Я сказал что-то не так? — Юргент вдруг почувствовал себя обманутым, неужели она всего лишь… Он испугался этой мысли и попытался обнять и поцеловать Юлию.

— Нет! — та отпрянула и схватив одежду, прикрылась ею. — Не трогай меня! О, боги! Что же мы натворили!

Юлия внезапно осознала, что совершила ужаснейшую ошибку. Ведь, несмотря на то, что она узнала — она все равно любит Септимуса! Она разозлилась, она узнала о том, что мать препятствует ее браку из ревности — но ведь он, Секст, не виноват в этом! Юлии стало стыдно, что она… Она… Не в силах признаться себе в том, что отдалась Юргенту, использовала его чувство, чтобы отомстить Септимусу за то, что тот когда-то был близок с ненавистной ей матерью, Клодией, — Юлия сжалась в комочек и залилась слезами. Она чувствовала себя ужасно, словно упала в грязь.

— Ты воспользовался мной, ты воспользовался! — они крикнула на Юргента, и почувствовала себя еще хуже, потому что это была неправда, и Юлия об этом знала. Разве не он дважды спас ей жизнь? Разве не бросился он за ней тогда, не раздумывая о том, что его могут поймать и сослать на галеры? Какие же еще могут быть доказательства слепой и безрассудной любви? Но Юлия не хотела всего этого помнить! О, боги! Насколько же ей было бы легче, если бы галл был уродлив, или же груб и жесток, или взял ее силой! Но Юргент был прекрасным, благородным и, вне всякого сомнения, любил ее больше жизни!

Девушка одевалась, стараясь не смотреть на Юргента. Она не могла сдержать слез, потому что ненавидела себя и свое тело, которое предало ее, отдавшись слепой страсти.

Когда они добрались до переправы, было уже очень темно.

— Где вы были? Мы не находили себе места, хотели ехать искать вас обоих! — Василий бросился навстречу Юлии и Юргенту. Галл вел коня, на котором ехала девушка. — В Гестион возвращаться нельзя, там будто бы все одновременно лишились рассудка! И к тому же… Есть неприятная новость.

— Что случилось? — безучастно спросила Юлия. Все самое страшное для нее уже произошло.

— Шкатулка, в которой вы везли деньги, и шкатулка с вашими драгоценностями и большая часть вещей, исчезли, — Василий виновато опустил взгляд.

— Как это могло случиться? — Юлия спросила чуть слышно, почувствовав при этом под кожей миллионы холодных иголочек.

— Семидис прискакал с известием, что ты подверглась нападению со стороны жителей деревни и тебе срочно нужна наша помощь. Мы бросились туда, куда он нас направил, а когда вернулись, то не обнаружили ни Тоф, ни Семидиса.

— О, боги… — Юлия не знала, что сказать. Как она теперь вернется домой?

— Я думаю, что ты могла бы забрать драгоценности, которые утром отвезла в храм Гестии, все равно ее пророчество тебе больше не нужно, — сказал Юргент. Голос его был глухим, и звучал как отдаленный раскат грома.

— Но…

— Думаю, сейчас самое время явиться к жрецам.

Когда отряд добрался до храма Гестии, было уже за полночь. Исидор, не дождавшись римлянки, отправился к себе, в надежде снова увидеть пророческий сон. Он подумал, что в этот раз нужно будет вступить с плачущей женщиной в контакт и попытаться установить причину ее страданий.

Жрец-эконом принимал ножную ванну с семенами горчицы. Это помогало ему от ревматизма.

Все остальные обитатели замка, включая священных голубей и собак, спали.

Топот десятков копыт и громкие голоса у входа нарушили ночную тишину и спокойствие. Спустя несколько минут раздался громкий стук и очень злой голос с галльским акцентом потребовал отворить ворота.

Раб вбежал в спальню Исидора.

— Верховный жрец, прибыла та самая римлянка, которая приезжала утром. С ней вооруженный отряд, они требуют вас.

— О, боги! Да поразит ее гнев Гестии! — Исидор вылез из-под одеяла, и натянул на себя рубашку и плащ.

Второпях и от раздражения он забыл надеть парик и подвести брови, поэтому когда перед Юлией предстал всклокоченный старик, ничуть не похожий на величественного жреца Гестии, что принимал дочь Квинта сегодня утром, она не сразу его узнала. Впрочем, и он тоже не сразу признал дочь римского сенатора в бледной, дрожащей девушке, одетой в грязную, мятую одежду, и еле держащуюся от усталости в седле. Тем не менее, оба пытались держаться с достоинством.

— Если ты приехала, чтобы услышать волю Гестии, то сейчас уже поздно, но все же мы хотели бы с тобой обговорить кое-какие вопросы, связанные с твоим подношением богине, — отец Исидор старался держаться величественно, но обострившийся от свежего ночного ветра радикулит ему явно мешал.

— Я прибыла, чтобы обговорить с вами некоторые неожиданно возникшие обстоятельства, — Юлия спешилась при помощи Василия.

— Тогда прошу тебя войти, но твои люди должны остаться на улице, кто-нибудь один может тебя сопровождать, — Исидор посмотрел на Василия, тот в свою очередь взглянул на Юргента. но галл будто превратился в каменное изваяние, и даже не повернул головы в сторону Юлии.

— Я пойду с вами, госпожа, — Василий сделал шаг вперед.

Исидор послал раба за жрецом-экономом.

— Скажи ему, что прибыла римлянка, о которой мы говорили днем. Пусть он принесет ее дары, — приказал верховный жрец рабу.

Когда все трое вошли в небольшой зал, посреди которого стоял квадратный каменный стол, а вокруг несколько кресел, рабы уже принесли туда склянку с какой-то жидкостью, глиняную миску, и деревянный молоток, каким обычно отбивают обеденный гонг.

— Зачем все это? — спросила Юлия, усаживаясь в одно из предложенных ей кресел.

— Видишь ли, твой дар… В общем, сейчас наш жрец-эконом, Марк, все тебе расскажет, — Исидор сел напротив.

— Послушайте, мне больше не нужно пророчество, я бы хотела забрать свой дар Гестии, потому что…

— Что?! — даже несмотря на то, что Исидор знал о том, что драгоценности фальшивые, он чрезвычайно возмутился. Еще никогда не было такого, чтобы кто-то забрал свой дар у Гестии!

Я понимаю, что это может звучать странно, но выслушайте меня. Сегодня днем я узнала нечто такое, что дало ответы на все мои вопросы и разъяснило причины, по которым боги могут быть против моего брачного союза с тем, кто выбран мне в мужья. Но мне не пришло бы в голову требовать назад свое подношение Гестии, если бы не странное обстоятельство — жители Гестиона разгневались, потому что я оказалась дочерью женщины, которая много лет назад стала причиной горькой утраты для некоторых из них…

— Какой женщины? — Исидор внимательнее всмотрелся в лицо римлянки, слабое зрение не позволяло ему разглядеть ее очень хорошо, но все же какие-то черты показались ему знакомыми.

— Это не имеет значения… Она была здесь восемнадцать лет назад и…

— Клодия! Дочь Германика! — Исидор отпрянул назад. — Так ты ее дочь?!

— Да, меня пытались убить, а проводник воспользовался этим и украл все мои деньги и драгоценности. Если вы вернете мне мой дар, я смогу добраться до Рима и распоряжусь, чтобы вашему храму были сделаны щедрые подношения…

Исидор печально покачал головой. Жрец-эконом, который появился несколько секунд назад и все слышал, подошел к столу и молча открыл шкатулку.

— Здесь не хватав! рубиновой застежки, — сказала Юлия, заглянув внутрь шкатулки.

— Вот она, — Марк развернул кусок ткани, в котором были осколки стекла и бронзовая основа.

— Что это? Что вы сделали? Я не понимаю… — Юлия схватилась за горло, внезапно ей перестало хватать воздуха.

Марк молча развернул небольшой кусок полотна и вынул из шкатулки рубиновый пояс. Жрец-эконом положил его край на полотно и с размаха ударил деревянным молотком по крайнему звену. Стекло, рубиновая подделка, разлетелось на куски.

— Что… — Юлия с трудом могла дышать.

Марк налил в глиняную миску уксусной кислоты, пододвинул ее ближе к Юлии и опустил в нее то звено, на которой был разбит «камень».

На глазах у девушки позолота начала крошиться и отслаиваться, и уже через две минуты перед ее изумленными глазами предстала бронзовая основа.

— Я не думаю, что ты сознательно решила обмануть великую богиню Гестию, — мрачно сказал жрец-эконом, — скорее всего, ты стала жертвой ловких мошенников, которые обманом выманили у тебя пятьдесят тысяч сестерциев, ведь столько по твоим словам, стоят эти фальшивки.

Юлия ничего не ответила. Сознание оставило ее.

Утром следующего дня, на рассвете, отряд двинулся в сторону Месалонгиона. Единственной надеждой было то, что в порту окажутся римские корабли, которые будут охранять легионеры из гарнизона Либерия. Возможно, удастся убедить их доставить Юлию вместе с охраной в Тирению, обещав заплатить позже.

Василий обратился к Марку с просьбой вернуть хотя бы то, что осталось от фальшивых драгоценностей.

— Если вы надеетесь сбыть их какому-нибудь меняле, забудьте об этом, — Марк покачал головой. — Никто в Месалонгионе не купит этих подделок, потому что местным жителям они хорошо знакомы. Это ловушка для богатых приезжих. Вам не дадут за них ни сестерция, а могут и избить только за то, что вы их предложите.

— Все равно мне бы хотелось получить их, — Василий продолжал настаивать.

— Как хотите, но я вас предупредил, — Марк побрел в кладовую, где хранились ненужные вещи. После обморока Юлии, шкатулку бросили туда.

Он вернулся через несколько минут с трясущимися руками и губами.

— Ее нет! — сказал он Василию. — Если вы мне не верите, взгляните сами!

После часа бесплодных поисков, Василий дал приказ отправляться. Когда все собрались, Василий заметил, что нет Юргента.

— А где гладиатор? — спросил он у ближайшего охранника.

— Он уехал часа три назад, еще затемно.

Когда Юлия услышала это, внутри нее словно лопнула сильно натянутая струна. Она почувствовала пустоту и беззащитность, но в то же время — огромное облегчение. Галл поступил правильно. Жаль, что он будет ненавидеть Юлию до конца своих дней. Она же мысленно пожелала ему счастья и забвения. Чем быстрее из его памяти сотрется ее образ, тем быстрее его прекрасная и преданная душа обретет покой, а он сам свободу и новую жизнь в своей далекой северной стране.

Юлия, дочь сенатора Квинта, должна стать женой патриция Септимуса Секста, будущего верховного консула Республики. Жизнь все решила за них, и за это благословенна, ибо нет более тяжелой ноши для человека, чем бремя неопределенности.