Запретное влечение

2. Рабыня чужих страстей

Юлия вернулась в Рим ночью. Долгая дорога измучила ее. Когда они прибыли в Месалонгион, то оказалось, что из-за нападения пиратов на Тирению, все римские галеры направлены на уничтожение пиратских кораблей и стоянок на островах, раскиданных по Ионическому морю. Хозяин торгового корабля запросил десять тысяч сестерциев за то, чтобы перевезти Юлию вместе с охраной в Тирению. После продажи лошадей у путешественников оказалась половина необходимой суммы, измученные животные имели весьма неприглядный вид, а денег и времени на то, чтобы откормить их и навести глянец — не было. И когда отчаяние охватило всех, Юлия еще раз встретилась с Юргентом. Он знал, что римские корабли временно покинули Месалонгион, а когда услышал от моряков, что какой-то купец собирается заработать десять тысяч сестерциев только за то, чтобы перевезти какую-то римлянку в Тирению, сразу понял, что речь идет о Юлии. Когда Юргент бежал в Риме из своей клетки, он поклялся своим богам, что больше никогда не выйдет на арену, он также поклялся, что никогда больше не приблизится к Юлии… Но глупая надежда заставила его нарушить оба этих обещания. Дорогой галл много думал о случившемся, и поддался соблазну обмануть себя, объяснив странное поведение девушки печальным происшествием, молодостью, испугом, женской непредсказуемостью. Юргент решил, что может еще раз попытаться доказать ей, что любит, что готов ради нее на все. И он вышел на арену. Он выдержал три смертельных боя и стал победителем.

Юлию, охрана которой смогла наскрести немного денег для того, чтобы остановиться на постоялом дворе, разместили в сарае, вместе со скотиной. Когда Юргент вошел и увидел ее спящей на куче соломы, сердце его болезненно сжалось. Он провел рукой по ее волосам, она улыбнулась во сне…

— Септимус, — прошептали ее губы.

И сердце гладиатора разбилось. Он бросил кошелек, в котором лежало семь тысяч сестерциев рядом с Юлией и…

Ему вдруг захотелось раздавить ее, убить. Он смотрел на прекрасное лицо и поражался тому, как может жить такая лживая душа в таком прекрасном теле. Юргент из Фьеорда стал женоненавистником. В эти секунды его сознание перевернулось. Еще минуту назад он любил всем сердцем, пламенно и нежно, а теперь ненавидел с такой же силой.

Юлия открыла глаза и увидела спину Юргента. Она хотела позвать его, но почему-то не смогла издать ни звука. Пусть он идет… Потом взгляд ее упал на кошелек, покрытый засохшей кровью. Никогда ей не забыть вида окровавленных монет — платы гладиатору за его кровь, раны и боль.

Весь обратный путь Юлия думала о том, что Юргент сделал для нее. Девушка решила, что если он когда-нибудь простит ее, и снова окажется рядом, она сделает все, чтобы отблагодарить его за преданность и загладить свою вину перед ним. Если он будет рабом — она выкупит его, сколько бы он ни стоил, если он будет свободным — она осыплет его золотом, подарит земли, сделает его начальником охраны, генералом Республики…

Только гладиатор не знал об этом, а если бы и знал, то намерения Юлии его бы нисколько не тронули. Она разбила ему сердце, ни один мужчина не оставит это безнаказанным.

Около дома охрана оставила Юлию и направилась в ближайшую таверну, где их знали и могли накормить в долг. Люди ничего не ели два дня и были очень голодны. Ведь завтра отец Юлии заплатит им за работу. Она же сама в сопровождении Тоф пошла в свои покои. Они почти не останавливались в дороге, хотя на первый же день пути у повозки Юлии сломалась ось, и остальные два дня ей пришлось ехать верхом. Страшно ломило спину, ноги были словно деревянные, а руки так устали держать поводья, что пальцы сводило до сих пор. И все же, проходя мимо коридора, который вел в покои матери, Юлия не смогла сдержать порыв гнева, и решила прямо сейчас сказать той, что все знает и больше не позволит Клодии вмешиваться в свою жизнь. Девушка неслышно ступала по каменным плитам, ее ноги были все еще в мягких дорожных сандалиях, подошвы которых делаются из мягкой кожи, благодаря чему всадник совсем не ощущает обуви.

Подойдя к покоям Клодии, Юлия увидела свет, и услышала раздраженные голоса. Слов пока было невозможно разобрать, но один голос, огрызающийся, но с явными жалобными нотками, принадлежал Клодии, а другой…. Септимусу! Юлия почти перестала дышать и подошла еще ближе. Тяжелый гобелен, закрывавший вход в покои Клодии Примы надежно скрывал Юлию от глаз говоривших, которые, судя по голосам, были столь разгорячены, что ни за что не смогли бы услышать порывистого дыхания Юлии. Девушка замерла, чувствуя сильное головокружение и шум в ушах, ей казалось, что ее сердце колотится так громко, что способно разбудить весь дом. Пульсировали все вены в теле Юлии, она чувствовала сильные колющие удары в висках, локтевых сгибах, на шее, во рту появился сильный металлический привкус, сглатывать слюну было ужасно больно, как будто на нёбе появились мелкие порезы.

— Клодия, ты настояла, чтобы я приехал к тебе. Ты угрожала появиться в сенате! Я знаю все, что ты собиралась мне сказать, и не желаю дальше выслушивать от тебя оскорбления. В конце концов, твое безумство может нанести вред только моему будущему тестю — благородному Квинту, это его репутация пострадает прежде всего. Если тебе больше нечего мне сказать — прощай, — голос Септимуса звучал очень холодно и насмешливо.

— Этого никогда не будет, ты не женишься на ней! — истерический вопль матери заставил Юлию зажмуриться. Отвращение было столь сильно, что Юлии захотелось стряхнуть с себя слова Клодии, ее ревность, ее отвратительную попытку удержать бывшего любовника. — Ты не любишь ее! Ты говорил, что никого и никогда не полюбишь! Помнишь, тогда в Фессалии, когда ты ползал передо мной на коленях и умолял стать твоей женой!

Я все помню, Клодия, — в голосе Секста послышалась угроза, — я помню, что ты мне тогда ответила. Ты предпочла Квинта, героя, сенатора Рима! Тебе не был нужен юнец, мальчишка, оставшийся без родителей под опекой скаредного дяди! Я плакал, я умолял, а ты смеялась! Думаю, это справедливо, что месть настигла тебя в лице твоей собственной дочери.

— Но ты не можешь жениться на ней! — это уже была не просьба, а отчаянный вопль.

— Я женюсь на Юлии, — Септимус произнес эти слова отчетливо, медленно и со сладкой издевкой. — Я женюсь на ней, женюсь! Более того, я проведу брачную ночь с ней в этом доме и буду стараться, чтобы ее крики и стоны наслаждения оглушили тебя. Думаешь, я не вижу, как сладострастно изгибается ее тело? Как она вздрагивает от моего прикосновения? Как учащается ее дыхание и розовеют щеки…

Юлия больше не могла этого слышать! Она закрыла уши руками и бросилась бежать! Вон! Вон из этого дома! Девушка бежала и бежала, не сдерживая более своих рыданий! Так он хочет жениться на ней, чтобы причинить страдания Клодии, ее матери! О, боги! Она проделала такой путь, она рисковала жизнью ради него! Она отказалась от человека, который был готов ради нее на смерть! Юлия споткнулась о корень дерева и упала. Подняться у нее не оказалось сил. Девушка перевернулась на спину, рыдания теснили ей грудь. Юлии хотелось разорвать, разломать свою грудную клетку, чтобы не испытывать страшной боли, чтобы не чувствовать больше ничего! А потом оглушительный внутренний крик, который почти что свел ее с ума, внезапно стих, и остался только тоненький еле слышный писк, словно комар вился над ухом. Юлия поняла, что это она тихонечко плачет, свернувшись клубочком на земле. Она плакала и плакала, понимая, что вся ее прежняя жизнь, все мечты и надежды безвозвратно ушли в небытие, и никогда больше не возродятся к жизни.

Как только сенатор Квинт проснулся, ему тут же сообщили, что его дочь вернулась из своего путешествия. Квинт велел немедленно позвать к нему… Василия. Керано — черный раб, который выполнял обязанности посыльного — даже переспросил, кого именно следует позвать, думая, что хозяин оговорился.

— Может быть, госпожу Юлию?

— Я же ясно сказал — позови грека Василия! — сенатор выглядел раздраженным.

В последнее время он стал совсем замкнутым и раздражительным. Любое упоминание о Юлии могло вывести его из себя. Сенатор часто запирался у себя и мог не выходить целый день. Керано знал, что хозяин постоянно возносит молитвы. Однажды раб подслушал, что Квинт просит богов об избавлении его от «запретного влечения» и окончательно утвердился в догадке, что злые духи завладели сердцем сенатора Квинта. В своих вечерних обращениях к богам своей жаркой родины, Керано тоже стал просить Великий Огненный глаз, властителя всего сущего, чтобы тот своим светом убил злых духов, причиняющих мучения Квинту.

Для Василия так же было неожиданностью, что в первую очередь хозяин захочет видеть его, а не дочь.

— Садись! — сенатор указал греку на большое плетеное кресло из сухой травы. Темные круги под глазами Квинта, резко очерченные скулы и нахмуренные брови встревожили Василия.

— Долгих лет тебе, господин! Твой вид вызывает у меня страдание, — сказан грек, — неужели тебя поразила какая-то болезнь?

Расскажи мне о вашем путешествии, получила ли моя дочь благословение богов? — Квинт подался вперед, всем своим видом показывая, что не намерен отвечать на вопрос Василия.

— Господин, путешествие наше было странным, и закончилось весьма неожиданно…

И грек поведал сенатору Квинту всю историю, начиная с того дня, когда на постоялом дворе они встретили бывшего гладиатора, галла Юргента, и заканчивая подробностями обратного пути. Василий рассказал обо всем — и о странном поведении жителей Гестиона, и о драгоценностях, оказавшихся фальшивыми, и о том, как Юргент помог им добраться до Тирении, добыв деньги на арене. Единственное, о чем умолчал грек, это о чувствах, которые испытывал галл к Юлии.

— Этот человек достоин награды, — задумчиво произнес Квинт. — Пожалуй, имеет смысл разыскать его, чтобы я мог заплатить ему в десять раз больше, чем он дал моей дочери, для того, чтобы она могла нанять корабль. Этот человек благороден и предан, я хотел бы, чтобы он служил мне.

— Боюсь, найти его уже невозможно, — Василий глубоко вздохнул. Он пытался сказать Юргенту о том, что сенатор Квинт щедро вознаградит того, кто дважды спас жизнь его дочери и.

рискуя собственной жизнью, помог ей в тяжелый момент. Но Юргент даже не хотел слышать о том, чтобы вернутся в Рим. Василию показалось, что галл хотел оказаться как можно дальше от Юлии, а, может быть, и жалел, что вообще встретился с ней.

— Судя по твоим рассказам, это очень заметный человек. Почему мы не сможем его найти? — Квинт нахмурился. — Он спасается от римского правосудия? Если это так-то я выкуплю его вину, а если он бежал из гладиаторской школы, то я уплачу его хозяину ту цену, какую он захочет, а затем освобожу этого галла.

— Думаю, господин, что он уже на пути в свои земли. Он действительно благородный человек среди галлов. Его род владеет северными землями, за холодной рекой.

— Как он называл эти земли?

— Кажется, Фьеорд.

Квинт улыбнулся.

— Да, в таком случае, возможно, что мы действительно его никогда не найдем. Наши легионы так и не смогли покорить эти земли. Мы продвинулись дальше, до самой северной земли, Британии, где живут дикие народы, поклоняющиеся солнцу, а земли, лежащие к северо-востоку от холодной реки, нам пришлось обойти. Там густые леса, местами непроходимые, холодные топи, каменистые холмы и очень воинственные народы. Если этот Юргент — вождь одного из этих народов, то за него можно не волноваться.

— Позвать к вам Юлию? — Василий поднялся со своего места, поняв, что Квинт узнал все, что его интересовало.

— Я уже здесь, отец, — раздался громкий, и как показалось греку, похожий на похоронный колокол, голос Юлии.

Девушка появилась в покоях отца, одетая во все черное.

— Я хочу говорить с тобой, отец, — сказала она, — и поскольку я отчаялась ждать, пока ты позовешь меня, пришла сама.

— Что ж… Василий, оставь нас. Хотя… Подожди, я чуть было не забыл. — Квинт вынул из стоявшего перед ним ларца, инкрустированного слоновой костью, несколько больших кожаных кошельков. — Здесь деньги для тебя и других, охранявших мою дочь. А вот еще, — Квинт добавил два кошелька, — за непредвиденные осложнения и верную службу.

Грек поблагодарил хозяина, и, взяв деньги, направился к своим людям. Сегодня у них будет большой праздник.

Квинт смотрел на дочь, и сердце его переполнялось нежностью и страданием. Он хотел обнять ее, прижать к себе, осушить губами ее слезы и утешить в печали. Но обет, данный им богам — не касаться дочери, делал это невозможным. Сенатор все еще надеялся, что высшие силы смилуются над ним и избавят от своего проклятия.

— В чем дело? — сухо спросил отец, стараясь не смотреть на Юлию.

Девушка была поражена тоном его голоса.

— Отец! Что с тобой? Неужели ты не рад меня видеть? — Юлия не знала, что сказать. Может быть, Квинт тяжело заболел? Девушка хотела обнять его, но, неожиданно, отец встал со своего места и отошел. — Почему ты сторонишься меня? — у Юлии опустились руки. Неужели судьба готовит ей очередной удар?

— Почему на тебе траурные одежды? — голос Квинта прозвучал отрывисто и зло.

— Я пришла просить тебя расторгнуть брачный договор с Септимусом Секстом, — Юлия высоко подняла голову.

— Этого не будет, — коротко, но жестко ответил Квинт, хотя сердце его желало только одного, чтобы Юлия осталась рядом, ибо сенатор был уверен, что никто, кроме него… «Нет! Это все наваждение! Это все мне только кажется!» — Квинт сжал пальцами виски, пытаясь заглушить, отогнать мысль о том, что может расторгнуть брачный договор, если сама Юлия этого хочет. Но тогда она постоянно будет находиться с Квинтом в одном доме, она постоянно будет рядом! Будет говорить с ним, касаться, хотеть ласки… Этого невозможно вынести! Сенатор повернулся и хотел уйти, как можно быстрее запереться в своих покоях, заняться любым изнурительным трудом, только не чувствовать этого внутреннего огня, проклятия, что пожирает его изнутри.

— Отец! Но ты же не знаешь, что именно произошло в Фессалийской долине! Выслушай меня! — Юлия была на грани нервного срыва. Неужели самый близкий и дорогой для нее человек отвернется?!

Мне все равно, что там случилось. Ты станешь женой Септимуса Секста в назначенный день. Это мое последнее слово. — Квинт быстро пошел к выходу, потому что воля его слабела с такой же скоростью, как вода уходит в сухой песок. Он не может! Он дал обет богам! Юлия должна покинуть этот дом!

— Он был любовником матери! Он женится на • мне, чтобы отомстить ей! Меня чуть не убили в Гестионе, потому что я дочь Клодии Примы из семьи Германика! Я видела ее печать на лице одной девушки, которую моя мать поставила из ревности! Твоя жена и моя мать препятствует моему брачному союзу, потому что ревнует! — Юлия кричала, хоть отец и был на расстоянии всего лишь нескольких метров, потому что ей казалось, что его слух обращен не к ней, а куда-то внутрь него самого, что он слушает только свои желания. О, как она ошибалась! Квинт остановился, на секунду в его глазах потемнело, вдруг стало тяжело дышать. Груз бытия вдруг стал невыносимым. Это неправда! Это неправда, то, что она говорит! Нет… Он же сам знает, что правда. Ему много раз нашептывали в уши о том, что Клодия безумно любила Септимуса Секста когда-то, но он не верил! И вот теперь, Юлия говорит ему об этом. Он не может выдать ее за Секста, но и оставить рядом с собой тоже! В его голове возник огненный шар, который все увеличивался, а затем разорвался. Сенатор схватился за грудь, где вдруг стало тесно и жарко, упал на колени…

— На помощь! Отец!! — Юлия бросилась к хрипящему Квинту и хотела обнять, но он перевернулся на спину и из последних сил отполз в сторону.

— Не прикасайся… Не смей… Меня настигло проклятье богов… Или благословение.

Он больше не мог говорить, но Юлия видела в его глазах ужас, он закрывался от нее рукой, словно видел склонившееся над ним чудовище-сфинкса, а не возлюбленную дочь.

Прибывший через час врачеватель осмотрел сенатора и сделал благоприятный прогноз.

— Сердце его не больно. Приступ был вызван сильным эмоциональным потрясением. Единственное лекарство, которое я могу рекомендовать — это покой. Никаких плохих новостей, никаких противоречий, ничего такого, что способно взволновать его.

Неужели вы не обнаружили у него никаких признаков болезни? — Юлия с недоверием смотрела на Энергика, признанного врача, услугами которого пользовался сам верховный консул.

— Отчего же, обнаружил, — Энергик внимательно посмотрел на Юлию, затем взял ее за локоть и повел в сторону террасы. Когда они оказались на открытом воздухе, врачеватель снова заговорил. — Болезнь сенатора Квинта, вашего отца, отнюдь не телесная. Что-то гнетет его дух. Я не знаю что, но налицо все признаки тяжелого нервного истощения. Мы не знаем, какую роль душа играет в нашей жизни. Иногда от ее недуга человек угасает точно так же как от смертельной болезни или ранения. Он много времени проводит, обращаясь к богам. Его покои напоминают храм… — Энергик задумался, а затем добавил, как бы, про себя, — или склеп… В любом случае, вы должны следовать моим указаниям. Главное для него сейчас — покой. Вы можете сказать мне, что предшествовало его приступу?

— Мы говорили о… — Юлия замялась и покраснела, — о моем замужестве.

— И что же?

— Что? — испуганно переспросила Юлия, у нее вдруг появилось ощущение, что ее обвиняют в попытке убийства отца.

— Почему это его так взволновало? Вы сообщили ему, что хотите выйти замуж за черного невольника? — Энергик улыбнулся.

— Я… — Юлия, сама не понимая почему, начала оправдываться, — я хотела, чтобы он расторг брачный договор, потому что он невозможен, он не может быть.

— И кто же не может быть вашим мужем? Я не верю, чтобы сенатор выбрал для вас неприемлемого кандидата. Всем известно, с какой нежностью и любовью он к вам относится.

— Это было раньше, сейчас все изменилось, — Юлии вдруг стало очень холодно, ее стала пробирать мелкая дрожь.

— Однако, кого же вы так не желаете в мужья, что даже надели траурные одежды накануне свадьбы?

— Септимуса Секста, — почти шепотом произнесла Юлия.

— Секста?! Что ж, теперь понятно, почему вашему отцу стало так дурно! — Энергик всплеснул руками. — Когда дочь отказывается стать женой будущего верховного консула Республики, который богат, красив, уже вдоволь насытился женщинами и потому избегает проституток!

О, боги! Нельзя желать лучшего мужа и отца для своих внуков! Послушайте, вы еще очень молоды, и, должно быть, влюблены в какого-нибудь розовощекого юнца, раз просите отца расторгнуть брачный договор, но поверьте мне, старику — любовь проходит, как только с ее пути исчезают препятствия. Отец сделал выбор за вас, но это лучший выбор. Покоритесь вы или нет, но этот брак состоится, потому что и для Квинтов, и для Секстов — этот брак политически выгоден. Не надрывайте сердце своего отца. Покоритесь. Не заставляйте его применять к вам силу. Этого он не выдержит.

Юлия смотрела на свои руки неотрывно, словно какая-то сила приковала ее взгляд к собственным пальцам. Потом плечи ее сжались, губы задрожали, а вслед за ними и все тело. Энергик порывисто обнял ее и погладил по голове.

— Что же ты плачешь, глупая? Забудь ты своего возлюбленного. Это сейчас тебе кажется, что вся жизнь сосредоточена в его глазах, и что невозможно прожить без него. Покорись воле отца, тем более, что он страдает…

Юлии же в этот момент казалось, что она попала в западню, из которой нет, и не может быть выхода.

— В конце концов, твой будущий муж делает тебе честь своим выбором. О, Исида! Если бы ты знала, сколько знатных невест из самых богатых патрицианских семей мечтают оказаться на твоем месте! Покорись…

Энергик оставил для Квинта успокоительные капли, которые так же рекомендовал принимать и Юлии. Девушка сидела на низком табурете, возле постели отца, и держала его за руку. Сама она погрузилась в странное сомнамбулическое состояние, какое, может быть, испытывают жертвенные животные. Во всяком случае, Юлия не раз отмечала, что в их глазах нет ужаса, нет желания спастись, а только какая-то странная отрешенность, вместо судорожных попыток освободиться, полная апатия, словно они уже мертвы.

— Юлия, тебя зовет мать, — Керано опустил глаза, понимая, что девушке и так нелегко, и разговор с Клодией будет весьма некстати.

Однако Юлия неожиданно спокойно отреагировала на это известие, поднялась с табурета и пошла в сторону покоев матери. Керано не мог знать, что девушка приняла решение — следовать отцовской воле. Она собиралась сказать об этом Клодии.

Контраст между аскетическими покоями отца и пышностью покоев матери был столь разителен, что постороннему человеку могло бы показаться, что он просто перешел из одного дома в другой. Фрески и гобелены, растения, зеркала, запах благовоний, яркий свет, кричащие вазы и статуи — все это окружало Клодию Приму и казалось знатной матроне убожеством. Она была помешана на приобретении предметов роскоши, драгоценностей, тканей, благовоний, красивых рабов. Это было словно болезнь. Если Клодия видела в чьем-то доме редкую вещь, привезенную из далеких экзотических стран, вещь, которую нельзя было купить — жена Квинта могла несколько дней провести в ужасной депрессии, когда рабы боялись попадаться ей на глаза. Клодия могла неделями придумывать способы как получить понравившуюся вещь и добивалась своей цели с упорством полководца, на котором лежит ответственность за судьбу отечества.

Когда Юлия вошла, мать как раз отпускала своего парикмахера. Ее волосы были аккуратно завиты маленькими золотыми щипцами, которые нагревали в углях, для того, чтобы превратить прямые и жидкие волосы Клодии в облако из рыжих колечек. Наряд матери состоял из шелкового ярко-зеленого хитона, наброшенного на рубашку из прозрачного радужного шелка, драгоценного пояса, украшенного изумрудами, огромного количества браслетов, покрывавших ее запястья и лодыжки, а также ажурного обруча на лбу, сделанного из тончайших золотых проволок, сплетенных в какой-то растительный узор. Клодия сидела перед зеркалом, и даже не обернулась, когда увидела в нем отражение вошедшей Юлии.

— Ты уже собралась похоронить Квинта? — спросила Клодия, голос ее звенел как стальная тетива лука. — Зачем этот траур?

Юлия смотрела в глаза матери через зеркало.

— Я все знаю, — тихо и отчетливо проговорила девушка.

— Все? Надо же, какая всезнайка! — Клодия не могла скрывать своей ярости. — Мне рассказали, что жители Гестиона чуть было не убили тебя.

Я не собираюсь слушать тебя, мама, — руки и ноги Юлии похолодели от ужаса, потому что в этот момент она поняла, что желает матери смерти, — я пришла сказать, что подчинюсь воле отца и больше не буду противиться браку с Септимусом Секстом.

Юлия повернулась и хотела было выйти, но Клодия вскочила со своего места и крикнула ей вслед:

— Какого отца ты имеешь в виду?!

Девушка обернулась и увидела, что набеленное, нарумяненное лицо матери, глаза которой обведены черной краской, а веки густо подкрашены ультрамариновыми тенями, — искажено от ярости. Казалось, что сейчас весь этот тяжелый грим обвалится, словно сырая, плохо наложенная штукатурка, а под ним окажется лик смерти с оскаленными зубами и ввалившимися глазницами. Юлию охватил животный страх, паника живого существа, жизни которого угрожает опасность. Как ни странно, но это мобилизовало ее силы, девушка вдруг почувствовала, что клокочущая в ней ярость, сильнее страха.

— У меня только один отец, жизнь которого для меня превыше всего! Я подчинюсь его воле, ради того, чтобы он был счастлив и спокоен. Если он так решил мою судьбу — значит, я принимаю его выбор!

— Я повторяю свой вопрос, Юлия, о каком отце ты говоришь? — Клодия сорвала со своего лба золотой обруч и в гневе отшвырнула его.

— О Юлие Квинте, конечно, и если ты собираешься сказать мне, что родила дочь от другого мужчины, то я не перестану считать Квинта своим отцом, потому что он был рядом со мной все эти годы. Если ты скажешь, что родила меня от другого мужчины, то это будет значить только то. что ты — грязная шлюха! — Юлия не верила, что это кричит она, что это ее голос. Гнев придавал ей силы, а теперь к нему прибавилась еще и жажда мести.

— Да, я родила тебя от другого мужчины! — Клодия сделала шаг вперед, словно хотела наброситься на Юлию. — Я выходила замуж, зная, что беременна от другого!

— Я не хочу этого слышать! — Юлия зажала уши руками и бросилась к выходу. Клодия бросилась за ней, и схватив за одежду, потащила обратно.

Мать и дочь боролись молча. Юлия пыталась вырваться, отталкивая Клодию, которая пыталась и бить, и не выпускать дочь одновременно.

— Ты шлюха! Шлюха! Твое место в борделе, — почти беззвучно повторяли губы девушки.

— Ты не выйдешь за него замуж! Ты не можешь!

— Я покорюсь воле отца!

— Он твой отец!

Юлия продолжала еще некоторое время отталкивать мать, а затем замерла. Клодия ударила ее еще раз, но уже ладонью, плашмя. Они сидели на каменном полу, глядя друг другу в глаза, молча. Странная тишина, которую можно было бы назвать пронзительной, давила со всех сторон.

— Септимус, Септимус Секст — твой отец, — произнесла, наконец, Клодия.

Юлия перевернулась на живот и схватив край своего черного покрывала, зажала себе рот. Перед ее глазами промелькнули все часы, что она провела в любовной неге, мечтая о ласках и объятиях Секста, о его плоти и страсти. Юлия зажала себе рот с такой силой, что почувствовала солоноватый привкус крови.

Дикий отчаянный крик, нечеловеческий, разрывающий барабанные перепонки раздался в Доме. Потом снова повисла тишина.

Клодия машинально, не глядя, гладила дочь по спине и повторяла.

— Он твой отец, он… Боги обрушат весь свой гнев на наши семьи, если ты станешь женой собственного отца. Будет чума, подобная той, что поразила Фивы, когда Эдип женился на Иокасте, своей матери. Вы будете прокляты, ты будешь проклята, ваши дети родятся чудовищами… Иди. выполняй волю Квинта, я даю тебе свое благословение.

Издали могло показаться, что ее накрашенные губы улыбаются. Даже несмотря на то, что краска с ее глаз стекала черными ручьями по красным от кармина щекам.

Юлии показалось, что от прикосновений материнской ладони в ее тело проникает яд. Девушку охватил ужас. Может быть, это все только чудовищный сон, наваждение?

— Этого не может быть… Этого не может быть… Этого не может быть! — Юлия повторяла все громче, пока не перешла на крик. Память настойчиво воспроизводила ей самые страстные моменты из эротических фантазий, связанных с Септимусом… девушка вскочила и бросилась бежать. Сама не зная как, оказалась снова у постели Квинта, схватила со столика склянку, оставленную Энергиком и поднесла ко рту…

— Нет! — Керано, которого она не заметила, сидевший возле постели хозяина, вскочил и выбил из рук девушки бутылку, которая упала и от удара о каменный пол разлетелась на тысячи мелких осколков. Керано крепко сжал Юлию и заставил ее сесть на пол, продолжая держать. Она вдруг забилась, пытаясь вырваться, но раб навалился на нее всем своим телом и прижал к полу. Он продолжал удерживать ее, пока она не обмякла и не затихла.

— Что ты, госпожа! — Керано говорил, понимая, что Юлия сейчас не поймет смысла, но ей важно слышать чей-то голос. — Что ты! Разве об этом говорил врач, господин Энергик? Разве ты хочешь убить себя и своего отца? Не смей. Жизнь не принадлежит тебе.

— Я пойду к нему, — голос Юлии звучал глухо, будто в ней поселился призрак.

— Куда ты пойдешь? Тебе нужен отдых…

— Готовьте носилки! — Юлия вскочила, глаза ее горели безумным огнем. — Я пойду к нему! Он должен… — потом взгляд девушки упал на спящего Квинта.

Она замолчала, а потом направилась к выходу. Керано остался рядом с хозяином и Юлия должна была отдать все распоряжения сама.

Уже через полчаса самые быстроногие носильщики мчали ее по улицам Рима к дому Септимуса Секста.

Корнелиус Агриппа проснулся этим утром и понял, что ему тяжело дышать, словно грудь старика стиснуло железными обручами.

— Проклятая отдышка, — пробормотал он себе под нос и попытался встать, однако силы изменили ему, Корнелиус упал обратно на подушки. Он с трудом смог протянуть руку, чтобы взять палочку и ударить в небольшой гонг, что стоял рядом с его кроватью. В спальне мгновенно появился раб. — Врача! Врача! — голос Корнелиуса постепенно перешел в хрип.

Раб бросился к Септимусу, который находился во внутреннем дворе. Обычно в это время Секст занимался фехтованием. При помощи Куасибы он осваивал различные хитрости владения мечом.

— Ваш дядя! Господин Агриппа! — раб плохо знал латынь и сказал несколько слов на своем языке Куасибе.

— Он говорит, что вашему дяде трудно дышать и сознание покинуло его, он просил позвать к нему врачевателя, — Куасиба отложил в сторону короткий гладиаторский меч и щит. Он внимательно смотрел на хозяина, ожидая приказаний.

Септимус Секст бросил меч, выпрямился и задумчиво поднес руку ко рту. На лице его появилось странное выражение, подушечки пальцев нервно барабанили по щеке. Затем племянник пошел в покои своего дяди и опекуна.

— Господин, мне сходить за врачом? — спросил Куасиба, удивленно глядя на своего хозяина.

— Нет, — последовал краткий и сухой ответ.

Септимус Секст склонился над дядей, тот тяжело дышал, словно каждый раз собирал последние силы для вздоха. Старик с трудом открыл глаза и умоляюще посмотрел на племянника. Септимус сделал шаг назад, обернулся к рабам, столпившимся в дверях.

— Всем выйти, — приказал он.

Куасиба встретился со своим хозяином взглядом. Доли секунды он не мог оторвать глаз от окаменевшего, исполненного решимости лица, а потом обернулся к остальным.

— Чего встали?! Всем выйти! Назад!

Через несколько секунд коридор опустел. Возле Корнелиуса остались только Септимус Секст и Куасиба.

— Ты тоже уходи, — Септимус обернулся к Куасибе и тот увидел гнев.

Раб послушно удалился и встал у входа в коридор, который вел в покои Корнелиуса Агриппы, чтобы не пропустить никого, кто захочет проникнуть внутрь.

Оставшись один, Септимус сел на ложе Корнелиуса и некоторое время смотрел на того в задумчивости, потом сказал.

— Знаешь, дядя, много лет я представлял себе этот день, но ты жил так долго, что я уже перестал надеяться, что он когда-нибудь придет.

Старик перестал издавать хрипы, напрягшиеся мышцы шеи ясно демонстрировали, что Корнелиус внимательно слушает племянника.

— Я знаю, что это ты виноват в смерти моего отца. Я узнал об этом сразу, потому что твое имя отец написал собственной кровью на каменном полу. Этой надписи не нашли, потому что я ее уничтожил после того как обнаружил тела. Ты хочешь знать, почему я ничего тебе не сказал? Почему за столько лет ни разу не попытался отомстить? Я отвечу. Потому что знал, что однажды случится то, что происходит сейчас. У тебя сорвался тромб, один из тех безобразных синих узлов, что покрывают твои ноги. Скоро ты умрешь. И я хочу чтобы ты знал, в последние часы своей жизни, что ничего не добился убийством брата. Я сделал так, чтобы стать тебе необходимым. Ты присвоил все мое наследство, что ж — теперь оно снова сполна станет моим, ты хотел править через меня Республикой и ради этого сделал меня популярным среди граждан Рима, что ж — я буду править, но один, без тебя. Одного я тебе не простил и проклинаю тебя в предсмертный час, требуя у богов таких мучений для твоей души, каких не испытывал еще ни один убийца. Я не простил тебе смерти своей матери. Она вела дневник, один я знал, где мать его прятала от твоих любопытных глаз. Ты ведь преследовал ее… Ты думал, что я слишком мал и не запомню той ночи, когда ты изнасиловал ее. И потом, все время преследовал. Она писала, что ты угрожаешь жизни моего отца и моей, всех нас.

Я прочел этот дневник сотни раз — страницу за страницей.

Септимус положил ладонь на горло Корнелиуса и осторожно сжал. Лицо старика побагровело, он забил ногами, но предсмертный паралич уже лишил его возможности сопротивляться.

— Ты будешь умирать медленно, от страшной боли, тромб будет разрывать твое сердце, а моя рука лишать тебя воздуха в моменты приступов. От нехватки воздуха ты будешь чувствовать будто твои легкие разрываются, а глаза готовы вывалиться из орбит. И никто не обвинит меня в убийстве. Энергик вскроет твое дряхлое тело и найдет сгусток крови в сердце, после чего объявит сенату, что благородный патриций Корнелиус Агриппа умер своей смертью, но это будет неправда. Я убью тебя, я своей рукой лишу тебя жизни.

Тишину в спальне нарушали только еле слышные хрипы умирающего, лицо которого приобрело малиновый цвет, и казалось, что сосуды на висках старика вот-вот лопнут и кровь забрызгает все вокруг. Септимус Секст невозмутимо продолжал удесятерять мучения умирающего, то сжимая, то ослабляя хватку своих пальцев.

— Дайте мне пройти! Пустите! Септимус Секст! Я требую, чтобы ты вышел и говорил со мной! — снаружи раздались звуки борьбы. Секст вздрогнул, он узнал голос Юлии.

— Хозяин! — Куасиба не решился войти, поэтому кричал, чтобы Септимус мог его слышать. — Здесь ваша невеста! Дочь сенатора Квинта!

— Септимус Секст! Я все знаю! Я требую, чтобы ты говорил со мной!

Агония Корнелиуса близилась к концу. Септимус Секст отпустил его горло, старик два раза судорожно втянул воздух, а затем испустил дух. Тоненькие струйки густой, почти черной крови сбежали на подушку из его правой ноздри и уголка рта.

Септимус Секст встал и закрыл глаза умершему.

— Да отправится твоя душа в Аид для вечного страдания и забвения. Пусть мое проклятие утяжелит в сто крат твои муки.

— К сожалению, я вижу, что тебя привел ко мне не любовный пыл, — сказал Септимус Секст Юлии, выходя из покоев Корнелиуса. — Куасиба, скажи рабам, чтобы они позаботились о теле, и пошли за Энергиком, можно объявить на Форуме, что патриций Корнелиус Агриппа — умер.

— Я… — Юлия смешалась, не зная теперь, с чего ей начать. — Мы должны поговорить.

— Да, любовь моя, — Септимус протянул ей руку и хотел привлечь к себе для поцелуя, но девушка вырвалась с такой силой, что оцарапала внутреннюю поверхность ладони Секста. — Хорошо, идем в сад.

Септимус привел Юлию в зеленую беседку. Дикий виноград так густо оплел каркас, что свет уже почти не проникал внутрь.

Септимус сел в плетеное кресло, жестом приглашая Юлию расположиться в таком же, стоявшем напротив. Девушка села.

— Я все знаю, мать рассказал мне, — сказала она Септимусу. — Я была в Фесалийской долине.

— И что, боги благословили наш брак?

— Я все знаю! — Юлия крикнула, ей казалось, что Секст ее не слышит. Неожиданно он показался ей чудовищем. Лицо, которое раньше представлялось ей мужественным и прекрасным, сейчас походило на лик Минотавра.

— Что ты знаешь? — Септимус смотрел на Юлию так спокойно, что на секунду ей показалось, что все это наваждение, дурной сон.

— Я твоя дочь, — губы девушки произнесли это сами. Она почувствовала их чужими, не частью своего тела, и голос тоже слышался как будто со стороны. — Ты должен расторгнуть брачный договор с моим отцом… то есть… с… — Юлия замолчала, глядя на Септимуса. Взгляд ее был умоляющим, похожим на тот, что подчас останавливает руку охотника, загнавшего лань.

— Ты пришла только за этим? — лицо Секста стало каменным.

Юлия смотрела на него с ужасом. Все происходящее вообще перестало казаться реальным. Этого не может быть! Этого не может быть! Рыдания душили ее, все вокруг заволокла белая пелена, потрескавшиеся губы невыносимо жгли лившиеся градом слезы.

— Нет… Нет! Ты должен! Ты не можешь! Ты должен! — Юлия упала на колени и схватила край тоги, что спадала с плеч Секста. — Отпусти меня… — наконец, прошептала она.

Этого не будет, — Септимус отодвинул от нее свои ноги, встал и обошел Юлию. — Этот брак нужен мне, — голос его казался неестественным, похожим на тот, каким чревовещатель заставляет говорить своих злых кукол. — Это приведет меня к власти. Я стану верховным консулом. Иначе все напрасно. Иначе все напрасно, — перед глазами Септимуса Секста промелькнули годы, прожитые в смертельном страхе перед дядей, когда юноше приходилось прятать свои страдания и боль, когда приходилось притворяться, что не сохранилось никаких детских воспоминаний, когда нужно было постоянно соблюдать осторожность и постоянно уверять дядю в том, что Септимус с ним заодно, что он хочет осуществить планы Корнелиуса, хочет помочь старику подняться до самых вершин власти. Сам Корнелиус Агриппа никогда не смог бы стать верховным консулом, потому что родился от рабыни, которой дали потом свободу. Дед Септимуса, Тит Секст — признал незаконнорожденного сына и уравнял в правах с родным. Это была роковая ошибка, стоившая последнему жизни.

— Отпусти… — Юлия обняла ноги Септимуса, и покрывала их поцелуями, — отпусти меня… — девушка умоляла Секста и вся ее душа изливалась горько-солеными слезами. — Проклятие. Тебя поразит проклятие богов!

— Нет, этого не будет, этого не будет, — Секст не смотрел на Юлию, так же не глядя, он взял ее за локоть и поволок к дому.

— Отпусти… — Юлия не могла уже сопротивляться, силы оставили ее, она словно превратилась в ватную куклу, руки и ноги ее сковал холод, лишив возможности двигаться. Она только повторяла еле слышно, — отпусти….

— Стража! — Септимус Секст крикнул с такой силой, что над домом тут же взвились птицы, напуганные этим воплем.

Куасиба и еще несколько вооруженных рабов, из охраны Септимуса Секста выбежали из дома на зов хозяина.

— Заприте ее! Не сводить глаз! Не слушать! Завтра я сочетаюсь с ней браком. Завтра! — последнее предназначалось уже Юлии.

Девушку заперли в одной из комнат дома, больше напоминавшей колодец. Высокие гладкие стены и отверстие в потолке, закрытое решеткой, сквозь которое проходил свет.

Юлия оглядела свою клетку и поняла, что только чудо поможет ей выбраться отсюда. Она села в угол, обхватила руками колени, потом закрыла голову ладонями. Хотелось плакать, но слез больше не было. Она умоляла богов послать ей смерть.

Когда Квинту принесли известие о том, что его дочь находится в доме Секстов, сенатора охватило сильнейшее беспокойство.

— Она сказала, что намерена подчиниться твоей воле, — сказала Клодия, входя в покои мужа. — Ты ведь именно этого хотел? — она улыбнулась, но это выглядело как оскал.

— Я не могу понять, почему она решила ехать к нему… — Квинт был все еще слаб, к тому же беспокойство приводило к тому, что его сердце снова начинало биться чаще.

— Что тут странного? Возможно, она делает все это тебе назло. Но ты все еще можешь расторгнуть брачный договор с семьей Секстов, и потребовать ее возвращения. Септимус не сможет удерживать ее силой, — в глазах Клодии появилась надежда.

— Этого не будет, — Квинт сел. — Керано!

— Да, господин?

— Позови ко мне человека, что явился с известием от Септимуса Секста.

Раб кивнул и помчался исполнять приказание.

Квинт потер ладонью грудь, при каждом вздохе он покрывался испариной.

— Так лучше, так лучше, — говорил он себе, думая о том, что свершит то, что должен. Но при каждой мысли о том, что Септимус Секст будет касаться его дочери — у Квинта темнело в глазах. Сенатор закрыл глаза. «Это безумие! Разум покидает меня», — Квинт не мог думать ни о чем, кроме того, что его дочь сейчас находится в объятиях Секста. Чем больше он об этом думал, тем чаще билось его сердце, тем сильнее хотелось встать и ехать в дом Секста, чтобы потребовать возвращения Юлии. Хотя бы до завтра… — Ты обманываешь себя, — прошептал Квинт. — Ты обманываешь себя! — Сенатор схватил вторую склянку, из оставленного Энергиком успокоительного, и сделал целый глоток. Через несколько минут его возбуждение начало проходить, Квинта снова клонило в сон, но даже сквозь сон он чувствовал как сжимаются его руки, и слышал скрежетание собственных зубов. — Я не позволю себе, — шептали его губы. — Я одержу верх над проклятием… Я одержу победу.

Юлий Квинт в этом году должен был отметить свое тридцать пятое лето. Солнце его мужественности находилось в зените. Ветер, соленая вода и сражения сделали кожу его жесткой и темной, а черные волосы, чуть тронутые сединой, ослепительно сверкали в лучах рассвета. Бессмертной славой покрыл Квинт себя и свой род Юлиев, в судьбоносной битве при Киноскефалах, когда мужеством своим и героическим примером, в одиночку бросившись на своей колеснице в самую гущу сражения, заставил римские легионы наступать и принести Риму победу. Сам Марк Порций Катон, будущий консул Республики, сказал, что: «Все могущество Рима сосредоточилось на острие меча Юлия Квинта, который швырнул к ногам Республики непокорную Македонию». Слова эти запечатлелись в сердцах римских граждан и простых легионеров, и хотя Юлий Квинт и отказался от предложенных ему почестей триумфатора, его узнавали на улицах, воины и богатые горожане вскидывали руки в восторженном приветствии…

— Я одержу победу… Я одержу победу… — повторял этот человек, почти сгоревший в борьбе с собственной страстью, и почти побежденный ею, но все не желавший сдаваться проклятию. Квинт решил, что или он победит свою страсть, свое проклятие, или же сам лишит себя жизни. Другого выхода он не видел.

— Куасиба!

Раб обернулся, услышав из темноты знакомый голос. Не различая в темноте черт лица обращавшегося к нему, он на всякий случай схватился за меч. Он обходил ворота дома Секстов, как обычно делал это каждый вечер, чтобы проверить, надежно ли те заперты.

— Неужели ты убьешь старого друга? — из темноты вышел человек, фигура которого показалась бывшему гладиатору знакомой, но Куасиба все еще не мог его узнать.

— Кто ты?

— Это же я, твой друг — Юргент из Фьеорда.

— Юргент! — Куасиба радостно раскрыл объятия навстречу старому другу. — Как ты оказался здесь?

— Куасиба, я пришел потребовать у тебя долг, — нубиец ощутил покалывание острых и очень неприятных иголочек у себя в носу. Он ждал этого дня, он много думал о том, что когда-нибудь Юргент придет и скажет эти слова, но все же оказался не готов.

Галл некоторое время смотрел на старого друга.

— Что ты хочешь? — после некоторого молчания спросил тот.

— Я хочу, чтобы ты вывел ко мне ту девушку, которая заключена в этом доме. Дочь сенатора Квинта.

— Нет! — Куасиба попятился назад. — Нет… — его губы задрожали. — Я… Я не могу… Зачем она тебе?!

— Разве ты не говорил, что твоя душа принадлежит мне? Разве тогда на арене, когда я сначала пощадил тебя в смертельном поединке, а затем вынес тебя, смертельно раненного, брошенного как игрушку для львов? Разве не я бился за твою жизнь с хищниками и залечил твои раны, хотя все вокруг считали, что лучше тебя добить, чтобы прекратить твои мучения? Ты помнишь, что ты обещал мне тогда? — Юргент наступал, пока Куасиба не прижался спиной к стене.

— Я обещал, что выполню все, что ты попросишь. Я поклялся солнцеликим Кибиду, что моя воля отныне принадлежит тебе, — Куасиба отвел глаза. Время пришло, — Юргент сложил руки на груди. Галл был почти на голову выше Куасибы, который среди стражи дома Септимуса казался гигантом.

— Ты хотя бы понимаешь, чего от меня требуешь? — в голосе Куасибы послышалась обреченность. — Ты понимаешь, что мне придется уйти вместе с тобой, если я сделаю то, что ты хочешь?

— Я буду только рад, — ответил галл.

Куасиба посмотрел на него странным взглядом, в котором слились воедино страдание и преданность и жестом пригласил Юргента войти.

— Жди здесь! — нубиец показал Юргенту на небольшую беседку, которую едва можно было различить в темноте, и исчез во внутренних покоях дома.

Клодия Прима неслышно появилась около постели мужа. Она склонилась над ним, пытаясь понять, спит ли он. В ее голове мелькнула мысль о том, как было бы хорошо, если бы Квинт сейчас умер. Она приблизила свое лицо вплотную к лицу мужа.

— Что ты хочешь? — спросил тот, неожиданно открыв глаза.

Клодия вскрикнула и отпрянула назад.

— Полагаю, что эта мерзавка все тебе рассказала уже? — Клодия сделала шаг назад, чтобы выйти из круга света, что падал от большого светильника, висевшего над постелью Квинта. Теперь ее лицо было скрыто в полумраке, и сенатор видел только ее горящие как угли глаза и руки, сцепленные с такой силой, что пальцы побелели.

— О чем ты?

— Ты спрашиваешь, потому что хочешь узнать об этом от меня? — голос Клодии дрожал, но не от страха, а от злости.

— Что Секст был твоим любовником? Клодия, мне столько раз рассказывали об этом, что я уже устал слушать, — муж отвернулся. — Если тебе больше нечего сказать — тогда оставь меня.

— Значит, она не сказала тебе… Клодия пошатнулась, ей стало дурно.

Повторяю: о чем ты? Клодия, давай не будем превращаться в дешевых комедиантов, играющих Софокла на рыночной площади. Ведь ты никогда меня не любила. Ты вступила в брак со мной по воле своего отца — Германика. Тот в свою очередь хотел упрочить свое положение в качестве генерала римской армии. Мне же нужны были деньги. Мы никогда не разговаривали об этом, но ведь всегда знали, что это так. Твое приданое состояло из торговых кораблей, которые были ценнее золота в то время, после того как карфагеняне уничтожили большую часть наших галер.

— Она не сказала тебе… — казалось, что Клодия ничего не услышала из сказанного только что Квинтом.

— О чем Юлия должна была сказать мне? — Квинт приподнялся на локте. Он внимательно посмотрел на Клодию и понял, что она действительно чем-то потрясена. Ее одежда была сильно измята и в некоторых местах порвана, волосы растрепались, грим размазан по лицу безобразными разводами. — Может быть, ты знаешь, почему она решила вдруг поехать к Сексту, хотя утром умоляла меня расторгнуть этот брачный договор?

— Она поехала просить его, чтобы он отказался, — Клодия повернулась боком, ее движение было очень неуклюжим, казалось, она вот-вот упадет.

— Секст не отказался бы от этого брака, даже если бы… — Квинт чуть было не сказал «она была его дочерью», но промолчал, эти слова отозвались болью в его измученном сердце.

— Ты должен помешать! — Клодия бросилась на колени перед мужем.

— Я не могу, — ответил тот. — Этого не будет! — эти слова он сегодня повторял и Юлии, повторял как заклинание.

— Она ЕГО дочь! — простонала Клодия. — ЕГО дочь, не твоя!

До Квинта не сразу дошел смысл ее слов, а когда он понял…

Когда Юлия очнулась, то первым ее впечатлением был сильнейший испуг. Последнее, что она помнила — это то, как молила богов послать ей немедленную смерть, чтобы избежать кошмара кровосмесительного брака, и внезапно на нее обрушился сильный удар. Девушка чувствовала легкое покачивание, а также слышала плеск воды.

— Неужели Харон перевозит меня через Стикс? — прошептала она чуть слышно. Попыталась пошевелиться, но тут же поняла, что крепко связана. Вокруг была сплошная чернота, ни единого лучика света. Девушка прислушалась. Кроме плеска воды, она услышала также странный шорох и чуть слышный писк. Крысы! Как только Юлия это поняла, как тут же, откуда-то сверху, на нее упало вышеозначенное животное и в несколько мелких прыжков оказалось возле лица. Юлия от ужаса на секунду потеряла дар речи, а затем начала так дико орать и биться из стороны в сторону, что, как ей показалось, расшвыряла какие-то ящики вокруг себя. Она не чувствовала боли от ударов и продолжала кричать. Неожиданно наверху послышалась ругань. Раздался скрип, и девушка вдруг увидела над собой квадрат звездного неба, половину которого тут же закрыла чья-то голова.

— Проклятье! Придется ее оттуда вытащить, пока крысы не сожрали ей лицо! — и человек начал спускаться по лестнице.

Спустя несколько секунд, он положил Юлию к себе на плечо и начал медленно взбираться вместе со своей ношей наверх.

Юлия увидела, что она находится на палубе быстроходной, легкой галеры, которая может ходить как на веслах, так и под парусами. Такая конструкция кораблей пришла к римлянам от далеких северных народов, земли которых лежат почти на самом краю земли, за которым начинается безбрежное, холодное море.

— Кто вы? Что вам нужно? Если вы не причините мне вреда — мой отец будет милостив к вам, он заплатит большой выкуп и не станет вас преследовать! — Юлия заговорила быстро-быстро, хотя глаза ее были расширены и полны ужаса, а голова буквально разламывалась от боли. От страха по спине девушки сбегали струйки холодного пота.

— Заткнись, иначе придется использовать кляп, — пират повернул голову набок, чтобы повнимательнее разглядеть лицо Юлии. — Хороший товар! — крикнул он кому-то.

Как бы нам не попасть на другие галеры в качестве гребцов с этим товаром, — мрачно ответил тот. — Дай ей опиума, чтобы она не поднимала шум. Пусть лучше спит, пока мы не придем в Александрию.

Александрия! Египетский порт, крупнейший невольничий рынок! О, боги! Юлия даже не сопротивлялась, когда ей в рот начали вливать противное, горькое зелье, напротив, она жадно глотала его, в надежде не проснуться.

— Ты смотри, не плюет, — задумчиво сказал пират.

— Я бы на ее месте выбросился за борт, — ответил ему второй. — Мы не сможем выставить ее на верхнем рынке, а те, что купят ее на нижнем — не станут церемониться, для них она будет очередная хорошенькая рабыня, задача которой будет в короткий срок обслуживать как можно больше матросов. Как только она утратит красоту и свежесть — ее продадут на арену, в качестве пищи для львов.

— Почему ее нельзя выставить на верхнем рынке? Мне кажется, что она может уйти за хорошую цену. Посмотри, — пират провел рукой по телу Юлии. — Красивое лицо, крепкая грудь, гибкое, сильное тело, густые, длинные волосы. Она стоит больше, чем наш корабль.

Ты забыл о том, что римляне часто наведываются на этот рынок. Я не хочу рисковать. Лучше уж довольствоваться меньшими деньгами, чем оказаться на галерах Республики, или на кресте. Ты хоть можешь себе представить, что нас ждет, если то, что она сказала, правда! Зачем ты вообще взял ее у этого галла?

— Галла? — Юлия впадала в забытье и слышала голоса, словно в тумане, но последние слова разбойника заставили ее собрать последние силы. Значит ее доставил на этот корабль галл! Сердце девушки наполнилось горечью. Интуиция подсказывала ей, что она знает похитителя… Неужели это он?

— Она уснула?..

Больше Юлия ничего не слышала. Перед ее глазами неожиданно снова возникло предсказание, полученное в ночь, когда начался весь этот кошмар. Старуха, карты, видение, голос: «Ты на распутье. Решается твоя будущая судьба. Причем не только на это существование, но и все последующие. Ошибешься — не видать счастья вовек. Ни в этой жизни, ни в других. Вторая карта. Ближайшее будущее, — ведьма перевернула вторую карту, — Паж Мечей. Очень похож на Короля Мечей, но это обман. Он не тот. Он не твой. Берегись его. И третья карта, — старуха перевернула третью карту. — Король Пентаклей! — в самом конце пути ты встретишь Его. Мужчину, назначенного тебе судьбой. Он обязательно появится, но нельзя ошибиться. Помни — нельзя ошибиться! Тяни карту. Одну. Посмотрим, поможет ли тебе судьба. Пусто! Это значит, что судьба не будет помогать тебе. Все в твоих руках! Помни — нельзя ошибиться, нужно выбрать Того, кто предназначен тебе судьбой. Ради счастья в этой и будущей жизни! Помни! Тот, кто предназначен тебе судьбой!»

Эти слова снова и снова отзывались эхом внутри головы Юлии. Король… Это человек, облеченный властью. Это не мог быть Юргент, паж мечей… очень похож на Короля… Септимус! Это ошибка, это была ошибка…

— Третий! Кто третий?! — кричала она, в надежде получить ответ. Это не Юргент, это не Септимус. — Кто он?!

Поднимайся! Проснись! — кто-то остервенело тряс Юлию за плечи. — Что с этой девкой? Кого она зовет? — жуткая вонь ударила дочери Квинта в нос, это и привело ее в чувство. Она с трудом открыла глаза и тут же зажмурилась — над ней раскинулось огромное, синее небо, солнце светило так ярко, что, казалось, можно ослепнуть, даже не глядя на него. Девушку держал какой-то отвратительный урод, рот которого походил на гнилую пасть гигантской ящерицы. — Сколько раз вам говорено, не поить их опиумом до бесчувствия. Как я должен ее подготовить к продаже?! Хотя товар ничего! Готовьте ее к отправке на верхний рынок!

Пират наблюдал за этим процессом так, словно работорговец тряс стеклянный сосуд, внутри которого были заключены все несчастья людского рода. Ведь если этот сосуд разобьется, то бед и болезней не миновать никому! И к тому же пират не знал, окупятся ли его собственные расходы. Ведь он заплатил за эту девицу пять тысяч! Продавец уверял, что как только она придет в себя, будет сказочно хороша, а она за время плаванья подурнела так, что казалось, ее изнутри черви точат.

— Я плачу тебе, Димос, пятьдесят тысяч сестерциев.

— Но… — второй пират, тот самый, что возражал против отправки Юлии на верхний рынок, хотел было возразить, но Димос, аж задохнувшийся от радости, ткнул его локтем в живот и принял кошель с деньгами.

— Спасибо Мафусаил, ты всегда платишь хорошие деньги за хороший товар, — и пират низко поклонился, подталкивая второго сделать то же самое.

— Все, проваливайте! — Мафусаил потащил Юлию за собой. — Черт! Это же надо так накачать ее опиумом! Она, поди, уже несколько дней ни жива, ни мертва. Придется ее приводить в чувство дня два, а пока она оправится настолько, что ее красота станет сияющей — как минимум неделя! Да иди же ты! — он толкнул Юлию в бок. Его подручный ловко завинтил у нее на шее металлический ошейник и пристегнул к общей цепи. Рабов сковывали по двенадцать, а конец общей цепи привязывали к тяжелой повозке, запряженной быками. Вырваться из такой связки было невозможно.

— Шевелись! — над головой у девушки просвистел хлыст, цепь натянулась, и Юлии пришлось сделать шаг, чтобы не упасть под ноги остальным.

Мафусаил ехал рядом, он внимательно рассматривал каждого. Около Юлии он задержался чуть дольше, он даже чуть наклонился, чтобы иметь возможность лучше разглядеть ее профиль.

— Я дочь сенатора Квинта… Мой отец заплатит выкуп… — сухие, потрескавшиеся губы девушки едва могли шевелиться, от большого количества опиума ей сводило лицо.

— Что ты там бормочешь? — Мафусаил приподнял подбородок Юлии концом плетки.

— Я дочь римского сенатора…

— Она говорит, что дочь римского сенатора! — повторила громко ее слова какая-то женщина, похожая на египтянку и разразилась хохотом.

— Заткнись! — Мафусаил занес плетку, но не ударил говорившую, из страха случайно зацепить девушку.

Работорговец занимался своим ремеслом всю жизнь. Он повидал большое количество женщин и мог на глаз определить их национальность, происхождение, вес и возраст, он даже мог сказать, девственница ли перед ним. Осанка Юлии, нежность и белизна ее рук, посадка головы — все это выдавало патрицианку. Она была высокого роста и обладала крепким, гибким телом, какое бывает только у тех, кто с раннего детства регулярно занимается гимнастикой. Мафусаил задумался. Ведь если сказанное этой девушкой правда — то он может оказаться на галерах, а то и на виселице. Продажа дочери сенатора Рима — страшное преступление. С другой стороны, если он отведет ее к римскому наместнику и тот подтвердит, что эта девушка действительно римлянка из знатного рода, то, возможно, удастся получить за нее выкуп и остаться законопослушным римским поданным. Мафусаил выбрал второй вариант.

— Отвяжите ее! — приказал он надсмотрщикам. — Наймите паланкин и доставьте в мой дом!

Как только Юлию вывели из строя, она тут же упала. Ее пришлось положить на носилки. Когда девушку доставили в дом работорговца, то лекарь, который постоянно находился при Мафусаиле, пришел в ужас от того, в каком состоянии находилась несчастная. У нее было сильное обезвоживание, которое в сочетании с большим количеством принятого опия, серьезно угрожало жизни девушки.

— Несите ее в баню и приготовьте все необходимое для очистки желудка! Распорядитесь, чтобы на кухне для нее приготовили крепкий бульон с травами!

Одежда Юлии заскорузла от морской воды и песка, поэтому ее пришлось просто разрезать, как футляр, чтобы освободить девушку.

После всех процедур лекарь дал Юлии травяной чай, который сгоняет сон и способствует бодрости.

— Почему ты не даешь ей спать? — Мафусаил с удивлением наблюдал за действиями лекаря.

— Потому что, если она заснет, то может не проснуться, — последовал ответ.

— Но ты сможешь ее вылечить?

— Пока сложно сказать. Кроме обезвоживания, у нее еще сильный ушиб, как будто ее ударили сзади каким-то деревянным предметом.

— Почему именно деревянным? — Мафусаил усмехнулся.

— Потому что у нее обширная наружная гематома, что означает — удар был значительной силы, но, учитывая то, что череп цел, и даже на коже нет царапин — ее ударили деревянным предметом, может быть, даже обернутым в ткань.

— Хм… Что еще?

— Многочисленные синяки на руках. Вот здесь, — лекарь показал на запястья, — следы мужских пальцев, локти и колени разбиты, значит, она падала на пол, небольшие синяки на ребрах. Такие обычно бывают, когда бессознательное тело несут на плече. Работая у тебя, я повидал много таких, — заметил лекарь. Ведь самых красивых женщин обыкновенно похищали — мало кто из них попадал в качестве военного трофея, от которого победитель хотел бы поскорее избавиться. Красивые женщины стали предметом охоты для многих, желавших получить быстро очень большие деньги.

— Когда ты сможешь поставить ее на ноги? Так чтобы она смогла ходить и, по крайней мере, рассказать, что именно с ней произошло.

— Не позднее завтрашнего вечера, — лекарь пожал плечами. — Если только не выяснится, что перенесенные испытания пагубно сказались на ее психике.

— Она перенесла немало испытаний?

— Да уж, в испытаниях, у нее, очевидно, не было недостатка, — лекарь грустно улыбнулся. — Скорее всего, ее похитили, и увезли силой. Вот эти синяки показывают, что у нее были связаны руки, вот эти — что ее волокли по земле. И все это случилось относительно недавно. Не больше недели назад.

— Разбойники?

Это загадка, — лекарь внимательно посмотрел на Юлию. — Разбойники обыкновенно похищают женщин, которые по какой-то причине оказались далеко от селений. Или это дальняя дорога, или поклонение богам, или же отдельно стоящие, плохо охраняемые виллы. Кроме того, ты и сам это знаешь, они бы не стали выставлять ее на продажу в таком виде. Ведь девушка красива, а когда она проснется, мы, вероятно, узнаем, что она еще и образована. Нет. Это случайная добыча, но чья — не могу даже предположить.

— Может быть, ревнивый любовник? — Мафусаил приподнял брови.

О, если бы проницательный работорговец знал, как близок он к истине!

— Ты не жалеешь, что поехал с нами, Куасиба? — Юргент спросил у товарища, вид которого можно было бы, безо всяких преувеличений, назвать мрачным.

Жалею ли я, что оставил теплый, уютный дом? Прекрасную еду? Доступных римских женщин? Что меня могут поймать и снова отправить на арену? Жалею ли я о том, что направляюсь с вами двоими в дикую страну, где по вашим словам зимой так холодно, что вода становится твердой? Даже не знаю, что тебе сказать!

— Он жалеет, — Юргент обернулся к Неле, и оба рассмеялись.

— Ничего, когда он увидит горы и прекрасные степи, узнает гостеприимство нашего народа и красоту наших женщин, то поймет, что судьба благословила его, — Неле положила свою руку на ладонь Юргента. — А ты сам не жалеешь, что поступил так?

По лицу галла пробежала тень.

— Я отправил ее туда, где ей место, — Юргент плотно сжал зубы. — Твои знакомые ведь собирались продать ее в портовый бордель.

— Да, но я не уверена, что они сдержат свое обещание, — Неле тревожно посмотрела на Юргента. Неужели после всего, что случилось — он так и не забыл эту проклятую римлянку?

Галл повернулся к Неле и погладил ее по щеке.

— Все это уже не имеет никакого значения, я не хочу даже помнить ее имени. Скоро мы вернемся в свою страну, и ты станешь моей женой, так ведь?

— Да, мой господин, — Неле поцеловала руку бывшего гладиатора.

— Какое счастье, что я встретил тебя тогда, в Тирении, — Юргент подумал о том, что, может быть, невидимая рука судьбы заставила его пойти на арену в последний раз, и цель судьбы была вовсе не помощь Юлии. Может быть, судьба хотела снова привести его к Неле?

— Я уже не думала, что ты придешь, — молодая женщина светилась счастьем. — И тем более не думала, что ты вернешься тем утром, когда ушел к ней, чтобы отдать деньги.

— Ты простила?

— Я все тебе простила, Юргент, потому что люблю тебя, — Неле смотрела на своего возлюбленного с огромной нежностью. Юргент подъехал к ней совсем близко и поцеловал.

— Я тоже люблю тебя, — сказал он шепотом, потом пришпорил лошадь и поскакал вперед. — Я люблю тебя! — крикнул он снова во всю мощь своих легких, так что с полей поднялись стаи птиц, а олени в ближайшей роще подняли свои длинные уши.

— Вы сумасшедшие. Точно, — заключил Куасиба. — И я, наверное, тоже, если еду с вами по этой дороге.

В Тирении Юргент пришел в единственную гладиаторскую школу и предложил хозяину невиданное зрелище для этого порта. Один человек — три смертельных боя подряд, против всех видов оружия, последняя схватка — со львом.

Каково же было изумление гладиатора, когда перед выходом на арену он увидел Неле! Девушка стояла напротив него, в полном боевом облачении женщины-гладиатрикс, и у нее было такое лицо, словно она увидела привидение. Но тогда Юргент еще не был готов. Нужна была эта ненависть, нужен был тот последней день, когда губы Юлии, которые он целовал, которые отвечали ему страстными поцелуями, произнесли имя Септимуса Секста.

Неле тоже помнила этот день. Когда она узнала, что Юргент нарушил свое обещание не выходить на арену из-за Юлии, то хотела пойти и убить эту римлянку, пусть даже погибнув при этом, но затем… Она смотрела, как Юргент рискует своей жизнью, как ради того, чтобы Юлия вернулась к отцу и будущему мужу, он идет на смертельный поединок — и поняла, что любит его по-настоящему. То есть не может и не хочет причинить ему боль. Поэтому когда он ушел обратно, к другой женщине для того, чтобы и дальше служить ей — Неле решила, что останется в гладиаторской школе, что будет сражаться на арене, на потеху толпе, до того дня пока кто-то более сильный и умелый — не убьет ее.

Это было похоже на чудо. Когда она отказалась от Юргента, когда перестала надеяться — он пришел. Он вернулся за ней, и был с ней, и сказал, что хочет увидеть в свадебном венке, что хочет увидеть своих сыновей, рожденных ею. Он явился, чтобы на коленях просить прощения, а потом любил ее нежно и неистово. Неле зажмурилась и ущипнула себя за руку. Она все еще не верила, что ее счастье настоящее.

Но господин Фьеорд тогда хотел мести. Сердце его было полно ненависти. Юргент относился к числу тех людей, что и любят, и ненавидят одинаково неистово.

— Она заплатит за предательство и ложь, — сказал он на следующее утро, после той ночи, которую они с Неле провели вместе. Вначале сердце ее наполнилось тоской, она подумала, что Юлия и дальше будет занимать думы Юргента, но согласилась помочь. За то время, что Неле провела в Тирении, она успела познакомиться с двумя пиратами, промышлявшими всем подряд — от захвата мелких грузов на суше, до похищения людей. Они могли помочь Юргенту в его мести. Так и появился план выкрасть Юлию и продать работорговцам.

Приехав в Рим, Юргент направился прямиком в дом сенатора Квинта. Первым, кого галл там встретил, был Василий. Грек обрадовался, и рассказал о том, что Юлия покинула дом отца и находится в доме Секста, который, похоже, удерживает ее силой, потому что утром Юлия умоляла отца расторгнуть брачный договор между семьями. Василий также поведал Юргенту, что этот брак крайне важен для Септимуса Секста по политическим мотивам.

На секунду сомнение поселилось в сердце галла. Может быть, она все же любила его?.. Но он заставил себя идти до конца.

Куасиба вынес тело Юлии из дома и передал Юргенту. Неле ждала их за городом со свежими лошадьми. За ночь они преодолели расстояние до Тирении, четыре раза сменив лошадей, которых заставляли скакать галопом. Куасиба ехал с ними, потому что после того, как исчезновение Юлии будет обнаружено — раба ждала бы неминуемая смерть.

Девушку, которая была и так слаба, а от сильного удара по затылку не приходила в сознание почти сутки, передали на корабль Димоса. Пират заплатил за нее пять тысяч сестерциев.

Юргент посмотрел на эти деньги, и когда они отъехали от берега, сказал:

— Что ж, вот и мое жалованье. Наемный охранник должен получать жалованье, — горькая усмешка на его губах постепенно растаяла. Все кончено. Теперь у них только одна дорога. Дорога домой.

— Благородный Лукреций, там, у ворот, стоит работорговец, который утверждает, что он выкупил у пиратов похищенную дочь благородного сенатора Квинта, — центурион Гемерис вошел в покои римского посланника в Египте, двоюродного брата верховного консула Марка Порция Катона. — Девушка с ним.

Пусть его проводят ко мне, — Лукреций Катон устало вздохнул. Почти каждую неделю к нему приходили работорговцы, утверждавшие, что у них находятся знатные римлянки, которых они выкупили у пиратов. Однако, поскольку иногда (очень и очень редко, за три года лично с Лукрецием такого не случалось ни разу), это оказывалось правдой, то специальным указом предписывалось проверять каждый случай. Предыдущий посланник выкупил у одного из местных торговцев живым товаром Фульвию Селестину, жену римского сенатора, которая совершала развлекательную поездку в Египет и была похищена. Муж отказался уплатить выкуп, потому что женился в связи с исчезновением Фульвии, женился на молоденькой и хорошенькой Присцелле, и вовсе не желал возвращения вздорной и сварливой старой жены. В общем, посланник в Египте оказался в глупейшем положении, потому что уплатить из казны выкуп он не имел права, а допустить продажу жены римского сенатора в рабство было совершенно невозможно.

Лукреция Катона обрадовало то, что хотя бы не придется ехать смотреть эту девицу. Обычно, работорговцы не привозили этих «выкупленных римлянок» с собой.

Через несколько минут в коридоре послышалась тяжелая поступь конвоя, в зал вошел мужчина маленького роста, рот которого беспрестанно кривился, а сам как будто не переставая, кланялся, и девушка, завернутая в полупрозрачное покрывало, в каких обычно продают танцовщиц. Посетителей сопровождало трое легионеров.

— Как твое имя? — спросил Лукреций, глядя на мужчину.

— Лукреций! — девушка неожиданно сбросила покрывало и бросилась к столу посланника.

— Юлия?! — Лукреций был поражен. — О, Юнона! Что произошло?

— Я же говорил, что это дочь римского сенатора, — сказал Мафусаил легионеру, который отшатнулся, такая вонь исходила изо рта «посетителя».

— Лукреций! О, боже! Я не верю, что все, наконец, закончилось! — Юлия вцепилась в руку посланника с такой силой, что если сейчас ее кто-нибудь попытался бы от него оттащить, то вряд ли смог бы разжать ее пальцы.

— Я выкупил ее у пиратов, за сто тысяч сестерциев! — сообщил Мафусаил. — Ее похитили! Я выкупил и ухаживал за ней, пока она не поправилась!

— Юлия! Всемогущие боги! Что говорит этот человек? — Лукреций усадил девушку в кресло. Они были знакомы с детства, но после избрания Марка Порция верховным консулом, потеряли друг друга из вида. Лукреций много путешествовал, и три года назад, стал римским посланником в Египте. Хоть он и видел Юлию в последний раз, когда ей было тринадцать лет, но узнал сразу.

— Лукреций, пожалуйста! Я умоляю тебя о защите, ты себе представить не можешь, что со мной произошло. В это невозможно поверить!

— Эта девушка находится под моей защитой, — эти слова были обращены к Мафусаилу.

— Но я ее выкупил! Я потратил сто тысяч сестерциев! Возместите мне мои расходы, и я уйду, — работорговец скрестил руки на груди и выставил вперед правую ногу. — Скажите ему, госпожа! Разве я не заботился о вас? Разве я не уберег вас от продажи на невольничьем рынке? — лицо Мафусаила, чем-то напоминавшее мордочку старой мартышки, скорчилось в невообразимом страдании. Для работорговца даже смерть была бы не так страшна, как потеря ста тысяч сестерциев.

— Этот человек говорит правду, Лукреций, — подтвердила слова Мафусаила Юлия, после некоторой паузы. — Он действительно выкупил меня у пиратов, ухаживал за мной и привел сюда, не побоявшись твоего суда. Однако… — Юлия замолчала, пристально глядя на работорговца.

— Что? — Лукреций внимательно слушал ее, готовый по первому слову приказать арестовать негодяя.

— Он выкупил меня не за сто тысяч, — Юлия улыбнулась..

— Богиня! — Мафусаил кинулся к ней в ноги. — Разве я не прикладывал к твоим ранам самых дорогих целебных настоев? Разве не присутствовал у твоего изголовья врач? Разве не приносили тебе самых лучших и тонких яств? Разве не облачил я тебя в шелк, взамен тех лохмотьев, что были на тебе в день нашей встречи?

— За сколько же этот мошенник выкупил тебя? — Лукреций смотрел на Юлию и тут же забыл, что именно спрашивал. Недавняя болезнь сделала ее очень бледной, но в сочетании с легкими одеждами цвета александрийской сирени, шитого серебром покрывала, накинутого на длинные густые волосы, бледность придавала ей особую изысканность, а отсутствие украшений нисколько не портило девушку, скорее наоборот, делало ее похожей на свежий, прекрасный цветок.

За… — Юлия сделала паузу. Мафусаил покрылся крупными каплями пота, а Лукреций Катон в этот момент почему-то подумал, что было бы хорошо жениться на Юлии, и представил себе брачный церемониал. — За семьдесят тысяч сестерциев, — произнесла, наконец, девушка.

— Богиня! Солнечная фея! — Мафусаил упал к ее ногам и обняв их, поцеловал туфли. — Когда я могу получить свои деньги? — Этот вопрос был адресован уже Лукрецию.

— Мой отец заплатит, — сказала Юлия.

— Нет, позволь мне сделать это для тебя, — Лукреций неожиданно для себя осторожно взял Юлию за руку. — Казначея ко мне!

Через два часа Мафусаил покинул дворец посланника, нагруженный деньгами, словно дровами мул.

— Да благословит меня Иштар. — сказал он вечером лекарю, отпивая из кружки крепкого пшеничного пива, — иногда выгодно побыть и порядочным человеком! Выпьем, мой друг, за честность! — и старые знакомые чокнулись глиняными кружками.

Лукреций Катон немедленно отправил гонца в Рим с известием для сенатора Квинта, что дочь его нашлась и пребывает в добром здравии. После того как девушку сопроводили во внутренние термы дворца и привели в порядок, Лукреций пригласил ее разделить с ним трапезу.

Брат Марка Порция был совсем не похож на своего сурового и аскетичного консула Республики. Лукрецию достались огромные, кажущиеся очень печальными глаза его матери, чувственные губы Адониса, длинные пушистые ресницы, смуглая кожа с золотистым отливом. Он был среднего роста, достаточно крепкого телосложения, но острых, четко очерченных линий в его фигуре не было, хоть она и была очень пропорциональной. Лукреций получил очень хорошее образование, особенно хорошо знал математику, философию. Во время последней встречи с Юлией, навел на нее смертельную скуку рассуждениями о математически выверенной тактике боя.

Обед начался в неловком молчании. Юлия понимала, что ей нужно поблагодарить Лукреция, но, глядя на его смущенное, чуть покрасневшее лицо не могла подобрать слов. Пышное изъявление благодарности могло его еще больше смутить, а совсем ничего не сказать было бы невежливо.

— Тебе, наверное, не терпится вернуться в Рим, — кашлянув, начал разговор Лукреций. Он старался не смотреть на Юлию, потому что каждый раз, когда встречался с ее огромными черными глазами, не мог оторваться и забывало чем говорит. Подобное произошло с ним впервые в жизни. Лукреций с удивлением исследовал грани своего нового состояния и понял, что… влюблен.

— Я не хочу возвращаться в Рим.

Ответ Юлии был неожиданным.

— Но почему? Твой отец, наверняка считал тебя погибшей, и будет страшно тосковать.

— Лукреций… — Юлия опустила глаза и попыталась побороть смущение. — В моей жизни слишком многое переменилось… Все равно, однажды правда станет всем известной, — девушка отвернулась в сторону и крепко сжала ладони, чтобы унять дрожь.

Что случилось? Я готов помочь тебе, я бы хотел этого больше всего на свете! — последняя фраза вырвалась у молодого посланника Рима сама собой. Юлия изумленно посмотрела на него. «Может быть, это он?»-в голове ее снова прозвучали слова предсказания: «Король Пентаклей! — в самом конце пути ты встретишь Его, Мужчину, назначенного тебе судьбой. Он обязательно появится, но нельзя ошибиться. Помни — нельзя ошибиться!». Юлия нервно теребила край своего покрывала.

— Я что-то не то сказал? — щеки Лукреция вспыхнули еще более ярким румянцем. Он дико смутился из-за своего порыва.

— Нет… Все хорошо… Пожалуй, я расскажу тебе, что произошло. Скрывать это уже не имеет смысла.

И Юлия рассказала Лукрецию обо всем, что произошло с ней за последний месяц, начиная со смерти Лито, и заканчивая ужасным злоключением, в результате которого она чуть было не стала рабыней.

Лукреций слушал ее, и все время думал только об одном — он хотел поцеловать ее, прижать к себе, скрыть от всех бед в своих объятиях. Он мечтал провести рукой по этим чудным, гладким волосам, прижаться губами к изумительной, изящной ладони… И в то же время, сердце его то замирало, то начинало биться чаще, когда Юлия рассказывала ему о своих несчастьях. Она не сказала ему только о том, что случилось между ней и Юргентом, после того, как галл спас ей жизнь… Юлия решила, что будет жить так, как будто этого не было, никогда не случалось. Эта ошибка совершена, но нельзя допустить, чтобы ее тень преследовала Юлию всю жизнь. Она знала, что это Юргент продал ее пиратам. Она не имела доказательств, но знала об этом, и душа ее не могла осудить бывшего гладиатора за этот поступок. Ведь он увидел ложь, предательство его любви. Юлия часто в своих молитвах обращалась к богам, чтобы те залечили сердечные раны Юргента. Может быть, благодаря ее молитвам, его сердце смогло открыться новой любви?

— Как хорошо, что доблестный генерал Германик умер, и не видит всего этого позора, — сказал Ливии на ухо Присцилле.

Почти все патрицианские семьи присутствовали в огромном зале суда. Верховный суд разбирал весьма щекотливое дело. Все началось с требования сенатора Квинта расторгнуть его брак с Клодией Примой, что само по себе не было в Риме каким-то выдающимся событием. Многие из знатных матрон выходили замуж раз в два года. Верховный консул Марк Порций Катон безуспешно пытался укреплять семьи, но это не приносило никакого результата. Однако причина, по которой сенатор требовал расторгнуть брак, была необычной. Квинт обвинял жену в подлоге ребенка, утверждая, что по ее же собственному признанию, девочка, которая все это время воспитывалась как Юлия Квинт, на самом деле является дочерью… Септимуса Секста! Так как все знали о том, что Секст должен был сочетаться римским браком с Юлией, известие о том, что в Риме чуть было не свершился кровосмесительный брак, поразило всех. Однако Клодия отказывалась от своих слов, а на развод соглашалась только при условии, что Квинт вернет ей полную стоимость приданого, а Септимус Секст назначит содержание. Нужно сказать, что требования ее были законными. Марк Порций Катон, пытаясь укрепить римские семьи, пошел простым путем — максимально усложнив процедуру развода и сделав ее крайне невыгодной. Женщин это не останавливало, потому что как раз их-то права оказались защищены лучше всего. На какое-то время всем начало казаться, что конфликт находится в тупиковой ситуации, но тут случилось нечто, что можно было бы назвать вмешательством судьбы.

Преступления Нерсиса, владельца «черной башни», публичного дома, где проституток подвергали всяческим истязаниям, а все чаще — и убийствам, переполнили чашу терпения римских граждан. Возмущенный плебс ворвался внутрь и приволок Нерсиса на Форум, громогласно требуя правосудия. Среди помощников Нерсиса, которые также были арестованы и заключены в городскую тюрьму, оказался и Касс, тот самый, что чуть было не убил Юлию на постоялом дворе у дороги, в тот день, когда она встретилась с Юргентом.

Касс, который к этому времени так крепко пристрастился к вину, что не мог прожить без него и пары часов, и даже от малого количества становился буйным и развязным, неожиданно оказался кладом фактов, обличающих не только Нерсиса, но и многих других граждан Рима, оказавшихся постоянными посетителями «черной башни». Прокуратор, который потребовал даже дополнительных писцов, чтобы те фиксировали показания Касса, в короткий срок собрал такое количество свидетельств о неблаговидных поступках некоторых представителей римской высшей знати, что при условии того, что грамотно ими распорядился бы — мог прожить безбедно весь остаток своей жизни. Прокуратор Марий это очень хорошо понимал, поэтому старался фиксировать все как можно тщательнее, с подробностями, щедро подпитывая Касса вином. И вот однажды бывший центурион произнес имя Клодии Примы! Марий не поверил своей удаче. Ведь если Клодию Приму обвинят в преступлении, то Квинт получит развод без ее согласия! Прокуратор мгновенно представил себя лежащим на террасе собственной виллы в Помпеях. Показания, которые дал Касс против своей бывшей госпожи, были ошеломляющими.

— И она дала мне приказание убить свою дочь… — заплетающимся языком говорил Касс. — Клодия ее ненавидела, она как-то сказала, что заключила бы Юлию в «черную башню», чтобы наблюдать ее мучения.

— А почему Клодия Прима так ненавидела собственную дочь? — вкрадчиво спросил Марий.

— Как почему? — Касс вытаращил глаза, — из-за этого красавчика, конечно! Секста! Он же был любовником Клодии, правда, давно, когда она была еще не такая старая… ха-ха, — бывший центурион зашелся хохотом. — Вы бы видели ее лицо, когда она бормотала, что с наслаждением сорвала бы с Септимуса Секста кожу заживо! Настоящая мегера!

— Ты сможешь повторить это в зале Верховного суда, перед Консулами и сенаторами? — прокуратор подался вперед и впился глазами в лицо Касса.

Бывший центурион перестал смеяться. Он как будто сразу протрезвел. Глаза его сузились и губы изогнулись в хищной усмешке.

— Если ты меня отпустишь, дашь полное боевое снаряжение, хорошего коня и двадцать тысяч сестерциев. Я много не прошу, — Касс откинулся назад.

— Я тебя отпущу и все, — сказал прокуратор.

— Не-е-е-т, — протянул бывший центурион, и поводил из стороны в сторону пальцем, — ты дашь мне все, что я прошу. Тем более, что это долг Рима передо мной.

— Рим что-то задолжал тебе, пьяница? — насмешливо спросил Марий.

Рим задолжал мне двадцать тысяч сестерциев и боевое снаряжение, то, с чем центурионы уходят на покой, — ответил Касс. — Я не получил этого, хоть и воевал за Республику долгих десять лет, ползая в северных болотах, воюя с галлами в их проклятых лесах, умирая от жажды в пустынях Нубии, завоевывая для Рима медные копи! И ты выплатишь мне эти деньги, или клянусь Марсом, я ничего не скажу!

Марий помолчал некоторое время, потом взглянул на Касса еще раз, и вдруг понял, что этот старый солдат, видевший в своей жизни только войну, теперь топит свое горе в бутылке лишь потому, что Республика выбросила его, словно старый хлам, когда он стал ей не нужен. Прокуратор даже почувствовал вину.

— Ты получишь свои деньги, — сказал он, наконец.

— Вот и договорились, прокуратор. Думаю, что ты тоже не останешься в дураках. Я слышал, сенатор Квинт разводится со своей сумасшедшей женой, — Касс подмигнул Марию.

Прокуратор ничего не сказал. Как только он вышел из здания тюрьмы, то тут же приказал подать ему носилки. Он направлялся в дом сенатора Квинта, чтобы предложить тому спасительный выход.

И вот, перед Верховным судом предстал Нерсис, несколько его подручных, а так же Клодия Прима.

Марк Порций Катон подписал требование сенатора Квинта о разводе с преступницей, тем более, что преступление его жены было действительно ужасным — попытка убить дочь. Наемник Касс свидетельствовал против Клодии, а затем был отпущен на свободу, со всем, что требовал. Странно, но как только Рим вернул ему свой долг — Касс перестал нуждаться в тяжелом забытьи, которого достигал раньше при помощи вина.

Лукреций Катон возвращался в Рим для очень важного дела. Он собирался заключить брачный союз с дочерью сенатора Квинта-Юлией. Марк Порций сам вызвался сделать письменное предложение от их дома. Порт Ликато был наводнен плебсом. Все ожидали «драгоценную галеру», так называли корабль, на котором должен прибыть Лукреций, потому что римский посланник обычно привозил из Египта огромное количество диковинок, золота и драгоценных камней. Его встречала целая когорта, выделенная консулом для охраны привезенных братом драгоценностей.

— Ты волнуешься перед встречей с отцом? — спросил Лукреций у своей невесты. Юлия выглядела тревожной и рассеянной.

— Да, — ответила девушка. Но на самом деле она печалилась из-за того, что может ошибиться. Ведь несмотря на то, что Лукреций был добр к ней, и она физически ощущала, с какой силой он любит ее и желает сделать счастливой, несмотря на все это — Юлия так и не почувствовала к нему любовного влечения. Но она надеялась, что полюбит его, как только оправится по-настоящему от пережитого. Сейчас ее душа напоминала выжженную пустыню и не могла чувствовать ничего.

— К вечеру мы прибудем в Рим. Нас будут встречать с фейерверком!

Как бы Юлии хотелось уметь так же радоваться жизни, как Лукреций! Несмотря на то, что он был старше своей невесты на три года, ее никогда не покидало ощущение того, что он — ребенок. Так чисты и наивны были его устремления, он верил в то, что их ждет безоблачное будущее. Юлия ненавидела себя за то, что не может его полюбить! Она боялась совершить ту же ошибку, что с Юргентом. Ведь если Лукреций узнает, что она не любит его — он может ее возненавидеть, точно также как и Юргент! А Юлия хотела, чтобы ее жизнь обрела какое-то постоянство, твердую опору, направление и смысл! Она так устала быть одна и ожидать от судьбы новых ударов! Ну посудите сами, можно ли ее осуждать, за то, что ей хотелось тепла, заботы и нежности? Лукреций мог дать ей все это — потому что любил, и Юлия надеялась, что когда-нибудь в ее сердце проснутся ответные чувства. Но прошло уже почти два месяца, а Юлия так и не смогла ощутить любовного трепета. Причем, какие это были месяцы! Лукреций устраивал в ее честь пиры, представления, хотел устроить даже гладиаторские игры, но Юлия отказалась. Она больше не могла видеть, как гладиаторы погибают на арене для потехи толпы. Она старалась быть милой и нежной, Лукреций был счастлив, хотя иногда он подолгу смотрел Юлии в глаза, как будто пытался что-то понять.

— Скажи, а ты… Ты… — он не мог задать своего вопроса, который мучил его с каждым днем все сильнее. Может быть, Юлия все еще любит Септимуса Секста? Ведь то, что он ее отец… Лукреций не мог даже продолжить мысль, настолько кощунственной она ему казалась.

— Мой брат уже должен был передать твоему отцу Квинту брачный договор. Если он согласился, то мы сможем совершить обряд хоть завтра, — Лукреций осторожно взял Юлию за руку и поцеловал кончики ее пальцев. Ему хотелось большего, сжать ее в объятиях, слиться в ней в страстном, долгом поцелуе… Но природная застенчивость и уважение к своей невесте, заставляли его сдерживаться.

Дорога из Ликато, основного порта, связывавшего Республику с Египтом, была очень широкой, два ряда колесниц могли проехать по ней. Эта дорога воплощала в себе величие Республики. Гладкий булыжник, которым ее вымостили, был отполирован почти до блеска сотнями колес и сотнями тысяч человеческих ног, двигавшихся по ней день и ночь. Вдоль дороги на расстоянии видимости друг от друга, были таверны, постоялые дворы, даже два борделя. Во всех хоть сколько-нибудь значительных поселениях навстречу когорте выбегали люди, некоторые просто из любопытства, а некоторые просили милостыню. Лукреций радовался и щедро разбрасывал монеты. Юлия улыбалась, но чувствовала себя так, словно на ее лицо надета маска, скрывающая глубокую печаль.

Лукреций въехал в Рим на своей колеснице. Юлия, сидевшая с ним рядом, привлекала слишком много внимания. Патриции слишком долго приветствовали их, с любопытством разглядывая чудом спасенную девушку.

— Мир тебе, благородный Лукреций, — возле самого Форума они встретились с носилками Присциллы. — Здравствуй и ты, Юлия Квинта.

Присцилла беззастенчиво разглядывала девушку, нисколько не заботясь о ее смущении.

— Доброго дня и тебе, Присцилла Катония, — поклонился ей Лукреций.

— Весь Рим говорит только о ваших приключениях, — обратилась к Юлии Присцилла. — Эмпитрид пишет трагедию о ваших приключениях. Прямо «Царь Эдип», только о женщине. Это будет грандиозное представление. Вначале о том, что ваш жених на самом деле оказался вашим отцом…

— Присцилла! — прервал ее Лукреций. — Быть может, Юлии не очень хочется слушать это!

— Нет, напротив, — подала голос Юлия, — продолжай, Присцилла, мне очень интересно, как Эмпитрид намерен описать мою жизнь. Продолжай.

— Хорошо, не торопи меня. Далее Эмпитрид описывает трагедию, случившуюся с Клодией Примой, которая хотела помешать кровосмесительному союзу, что мог навлечь гнев богов на Рим.

Присцилла сделала паузу и внимательно посмотрела на Юлию. Лицо девушки не выразило ничего, ни удивления, ни раздражения, ни печали.

— Клодия испила чашу позора до дна, но отвела несчастье. Это почти все. Однако, Эмпитрид вот уже несколько дней не находит себе места.

— Отчего же? — Юлия даже не смотрела на любопытную матрону.

— Он не может придумать финал, — ответила Присцилла.

— Что ж, придется Эмпитриду призвать на помощь талант, — Юлия посмотрела на собеседницу ледяными глазами, — для того, чтобы стяжать лавры Софокла[1], одной наблюдательности недостаточно.

Колесница Лукреция тронулась с места, оставив Присциллу в бессильной ярости. Юлия слишком долго не была в Риме и к тому же мало знала о личной жизни знатных матрон, поэтому даже представить себе не могла, как сильно оскорбила матрону.

Лукреций же расхохотался, как только они отъехали на достаточное расстояние:

— Ты просто уничтожила ее! — воскликнул он. — Я восхищен твоими ораторскими способностями.

— Я совсем не хотела обижать Присциллу, — дернула плечом Юлия. — Просто мне не нравится, когда кто-то обсуждает мою личную жизнь у меня за спиной! И то, что Эмпитрид намерен перенести трагедию нашей семьи на театральные подмостки, мне совсем не по душе!

— О, браво! Ты так прекрасна в гневе, моя любимая, — Лукреций провел пальцем по нежной щеке Юлии. — Но тебе следует знать, что Эмпитрид — любовник Присциллы Катонии и она им восхищается. Сказать, что он не равен Софоклу — значит нанести Присцилле кровное оскорбление. Теперь берегись ее.

— Спасибо за предупреждение, Лукреций, но я решила, что больше никогда и никого не буду страшиться, — ответила Юлия.

— Однако Катония задала очень интересный вопрос, — спутник юной фурии улыбнулся. — Какой же будет финал у этой истории? Счастливый, или же нет? — он попытался поцеловать свою невесту, но та неожиданно отпрянула назад.

— Ты меня утомляешь!

Юлия отвернулась. Вопрос Лукреция ее неожиданно разозлил, а его попытка поцеловать ее просто взбесила.

— Я раздумала ехать на твою виллу, — повернулась она к Лукрецию. — Отвези меня домой!

— Но… Прости, но я считаю, что сейчас не время, — глаза Александрийского правителя стали жесткими и холодными. Юлия поразилась, как он стал в этот момент похож на своего брата, беспощадного Марка Порция Катона!

— Я думаю, что ты пока не в праве решать, что мне следует делать! — вспылила Юлия. Лицо ее побледнело от гнева.

— Узнаю сенатора Квинта, — Лукреций сказал это точь-в-точь, как его старший брат. В голосе Катона-младшего прозвучала сильнейшая досада.

— Отвези меня домой, — тихо и твердо повторила Юлия.

Внезапно ее охватил ужас. Как она могла представить, что сможет всю жизнь прожить с человеком, который ей совершенно безразличен! Как могла она подумать, что сможет беспрекословно подчиняться воле того, кто ей даже не нравится!

Колесница подъехала к вилле Квинта. На воротах висел траурный венок, в знак того, что в этом доме поселилось горе.

— Думаю, что сейчас самое время, мне обсудить с… — Лукреций чуть было не сказал «твоим отцом», — Квинтом, наш брачный договор.

— Нет, — Юлия сошла с колесницы. — Только не сегодня. Он слишком много пережил, слишком много испытаний выпало на его долю. Я требую, чтобы ты ждал гонца от меня с решением. Возможно, вопрос моего замужества будет решать не Квинт, а…

Девушка вдруг поняла, что не может произнести даже имени Секста!

— Хорошо, — приподнял брови Лукреций. — Ты свободна в своем решении и вольна дать любой ответ.

Но в глазах его вспыхнула такая бешеная злоба, что Юлия почувствовала, как у нее холодеет спина. Милый, добрый друг Лукреций внезапно предстал перед своей возлюбленной в другом обличий. Что-то подсказывало Юлии, что это его лицо — подлинное.

Юлия вошла в дом.

Первое, что ее поразило — отсутствие рабов. Девушка не знала, что отец отпустил их всех, пожелав остаться один в доме. Юлия не знала, что предположить. Ее мягкие дорожные сандалии неслышно ступали по каменным плитам. Могло показаться будто это призрак идет по опустевшему дому, где когда-то свершилась трагедия.

Сенатор сидел в кресле на террасе. На его суровом лице отчетливо обозначились новые морщины, а виски побелели. Юлия остановилась на пороге и прижала руку к груди, задохнувшись от приступа нежности, затопившего ее душу.

Она сделала шаг вперед, затем остановилась. Неожиданная догадка поразила ее громом. Все сны и предчувствия, что мучили ее два последних года… Неужели?

— О, нет, — прошептала она, испугавшись собственной догадки. — Это невозможно…

Квинт посмотрел вслед убегающей Юлии. Он заметил ее приход, но не двинулся с места. Его сковал страх. Ведь теперь между ними нет никаких преград. Теперь он просто влюбленный в нее мужчина, а она молодая, полная сил и страсти женщина…

Юлия же нашла в себе силы бежать. В ужасе от собственного внутреннего озарения, которое показалось ей языками пламени Тартара, где страдают и мучаются самые великие грешники, девушка спасалась от неизбежно надвигавшейся на нее новой жизни. Ноги сами принесли ее к запертым дверям комнаты Лито, возле которых стоял погребальный венок. Юлия толкнула дверь, та оказалась не запертой.

Девушка упала на застеленную узкую кровать и зарыдала.

— О, Лито! Если бы ты могла дать мне ответ! Если бы ты могла дать мне ответ!

Юлия плакала до тех пор, пока Морфей, бог сна, не сжалился над ней и не послал ей короткое, тяжелое забытье.

Сон дочери Квинта был прерывистым. Из глубин ее памяти и подсознания поднимались те образы, которые она считала забытыми, потерянными, выдуманными… Но они были — десятки мелких, чуть заметных моментов, которые обнажали тайную, подлинную сущность вещей.

Вот отец дарит ей золотой браслет и одевает его на руку дочери с такой осторожностью, будто касание ее кожи заразит его смертельной болезнью. Вот сенатор случайно сталкивается с ней в дверях и опускает глаза, потом сердится и велит ей немедленно уйти. Вот он стремительно уходит с террасы при появлении Юлии, словно преступник, словно вор, словно… О, Боги! Сны Юлии, которые она не могла вспомнить. Это любовное томление, жар, пыл, что она не решалась назвать…

Юлия металась на кровати Лито, пытаясь удержать тайну, которая мелькала совсем рядом, возле самой поверхности, можно было рассмотреть ее отблеск и увидеть отражение, но заставить показаться невозможно. От ужаса, страха оказаться беззащитной перед надвигающейся опасностью, скрытой в тумане неизвестности, Юлия проснулась.

Сквозь небольшое оконце пробивался хмурый утренний свет.

Юлия поднялась с постели. Ее взгляд упал на письменный прибор Лито. Под тяжелой бронзовой подставкой в форме фигуры Сафо, лежал небольшой листок. Девушка вытащила его, развернула и прочла: «Дорогая моя Гебо! Невозможно наблюдать трагедию, происходящую на моих глазах. Мужчина и женщина, считающие друг друга кровными родственниками — отцом и дочерью, сгорают от любви друг к другу, но даже не смеют назвать своего чувства или признаться в нем. Невозможно описать накал страстей, бушующий между ними. Они пытаются искать ответы в далеком прошлом, в поступках других людей — но тайна скрыта только в них самих. Увы, ее открытие может принести больше несчастий, чем нежелание открыть истину. Твоя Лито».

Юлия схватилась рукой за стену. Письмо выпало из ее руки. Гебо, давняя подруга, и как утверждают, любовница Лито, та которой доверялись все тайны, надежды и невзгоды. Гречанка писала ей обо всем, что происходило в ее жизни, а зачастую читала Юлии отрывки из приходивших в ответ писем.

— Она все знала, она понимала… — Юлия схватилась рукой за грудь.

Неожиданно порыв ветра приподнял занавес и принес запах цветущего жасмина. Маслом от этих белых цветков Лито умащивала свои руки и шею… Ветер ласково коснулся щеки Юлии и стих.

— Лито! — Юлия ощутила прикосновение ветра не только на своей коже, но и в своем сердце.

— Спасибо, о боги! — воскликнула девушка.

Желанное знамение было получено.

Теперь Юлия знала, что ей делать.

Девушка вошла в свои покои и застала их убранными, чистыми и светлыми. Все было в полном порядке, как оставила Юлия в день отъезда. Девушка надела самую красивую из своих белых, праздничных туник и набросила поверх нее кроваво-красный плащ. Убрав волосы в высокую греческую прическу, Юлия надела те самые украшения, что отец подготовил к ее свадьбе. Капли жасминового масла на запястья придали ей уверенность. Казалось, что Лито стоит за ее спиной и своим присутствием дает силы.

Юлия направилась в покои Квинта, чтобы, наконец, произнести то, что теперь, когда правда о рождении девушки известна, когда Клодия Прима призналась в своем обмане, когда самой ее больше нет в этом доме, она никогда не вернется и не посмеет вмешаться в их жизнь.

Около самых дверей ушей Юлии достигли возбужденные мужские голоса.

— Разве ты не знаешь, что теперь разрешение на брак Юлии тебе должен дать Септимус Секст? — голос Квинта был раздраженным.

— Послушай, Квинт, Септимус Секст пока что не виделся с Юлией, и я не берусь предсказывать, какой будет его реакция. Скорее всего, он не захочет для себя лишних хлопот и если ты скажешь, что, несмотря на произошедшее, все равно считаешь Юлию своей дочерью…

— Лукреций! Ты выступаешь так, будто ведешь дело в Сенате! Сыплешь юридическими формулировками! Неужели ты не понимаешь, что я не могу? Юлия даже не пришла повидаться со мной, хотя, как ты говоришь, со вчерашнего дня находится в моем доме! И ты хочешь сказать, что я вправе решить ее судьбу?

Юлия испуганно прижалась к стене. Значит, Лукреций не внял ее просьбе и приехал к Квинту требовать подписания брачного договора!

— Квинт, я уплатил за твою дочь двадцать тысяч сестерциев, — голос Лукреция звенел как сталь, — по закону я могу сделать ее своей рабыней, наложницей!

Раздался звук пощечины. Повисла тишина. Затем Юлия отчетливо услышала звук, который издает меч, когда его извлекают из ножен.

— Остановитесь! — она вбежала в залу, где друг против друга стояли Квинт и Лукреций Катон с оружием в руках. — Остановитесь!

Квинт даже не повернул головы в сторону дочери, хотя она увидела, что на его шее вздулись вены. Лукреций метнул на Юлию взгляд, полный гнева.

— Я приехал за тем, что принадлежит мне по праву! И, клянусь Юпитером, возьму это!

— Но я не люблю тебя! — Юлия встала между двумя мужчинами, закрыв своим телом Квинта.

— Это все равно, — Лукреций убрал прядь волос, которая упала ему на лоб. — Разве ты не знаешь, что чувства женщины сосредоточены только в одной части ее тела? Оказавшись на брачном ложе, ты полюбишь того, кто будет доставлять тебе наслаждение. В последний раз я даю тебе выбор — или ты уходишь в мой дом как жена, или же я заберу тебя, как принадлежащую мне рабыню, которую я приобрел на невольничьем рынке и могу делать с ней все, что пожелаю!

— Ты не посмеешь! — Квинт рванулся вперед, но Юлия схватила его за плечи и удержала.

— Септимус Секст мой отец, — твердо сказала девушка, поворачиваясь к Лукрецию. — Ступай к нему и требуй долг и разрешение на брак. Сенат решил, что Квинт не приходится мне родственником. Неужели ты пойдешь против воли Сената? А до тех пор, пока ты не получишь от него разрешения, я останусь здесь.

— Ты моя рабыня! — Лукреций впал в ярость. От благородного, доброго патриция с хорошими манерами не осталось и следа. Перед Юлией, которой стоило огромных усилий сдерживать дрожь и не давать страху победить ее, стоял варвар, готовый убивать ради желанной добычи.

— Благородный Лукреций, — за спиной Катона-младшего раздался знакомый, густой как дикий мед голос.

Юлия вздрогнула и инстинктивно прижалась к Квинту спиной.

В залу вошел Септимус Секст!

— Ты плохо знаешь законы Рима, — Септимус Секст в шелковой тоге и золотом венке в форме переплетенных лавровых ветвей, вошел и вальяжно расположился на каменной скамье. — Должно быть, долгое пребывание в провинции испортило твою память.

— Говори прямо, — Лукреций побагровел и крепче сжал рукоятку меча.

— Убери свой меч, Лукреций Катон, — презрительно бросил ему Септимус Секст. — Куасиба!

На зов хозяина мгновенно появился бывший гладиатор в полном боевом вооружении.

— Поверь, он в считанные секунды отправит тебя в Тартар, — Секст поднялся и сделал несколько шагов по направлению к Юлии.

Оглядев ее с ног до головы, Септимус приподнял брови и тяжело вздохнул:

— Ну что ж, очень жаль, что наш брак теперь невозможен. Сенат, видите ли, всерьез обсуждает возможность появления моровой язвы в случае свершения кровосмесительного союза. Однако, раз уж так получилось, что внучка генерала Германика моя дочь, то я рад.

— Я знаю о твоих планах стать верховным консулом, — в считанные секунды Лукреций преобразился. Вся его ярость исчезла под непроницаемой маской доброжелательства и любезности. — Если ты выдашь свою дочь за меня, брата Марка Порция Катона, то вполне…

— Лукреций! Ты, положительно, очень плохо сведущ в законах Рима, — вздохнул Септимус Секст. — Увы! Членам одной и той же семьи запрещено выставлять свои кандидатуры на консульские должности, поэтому простись со своей надеждой жениться на Юлии.

— Тогда я уведу ее в свой дом силой! В качестве наложницы! — Лукреций хотел позвать свою охрану, но Секст остановил его жестом.

Закон также гласит, что патрицианка, свободная римлянка, попавшая в плен, должна быть выкуплена своими родственниками, или другими гражданами Рима, что пожелают внести сумму выкупа. Если же таковых не найдется, или их состояние не позволяет им заплатить выкуп — Рим должен взять эти расходы на себя. Разве не так, благородный Лукреций? Поправь меня, если я ошибаюсь, — Септимус Секст ухмыльнулся Катону-младшему в глаза.

Лукреций зарычал какую-то угрозу, но Куасиба угрожающе качнулся в его сторону и правителю Александрии не осталось ничего, кроме как убраться.

— Теперь о деле, дорогой Квинт, — обратился к сенатору Секст. — Я не желаю, чтобы внезапное обретение дочери помешало моим политическим планам. Поэтому хочу предложить тебе весьма необычное решение проблемы…

Септимус Секст говорил, а Юлия не верила своим ушам. Он предлагал ей вступить в брак с Квинтом!

— Это поможет мне стать верховным консулом, а вам снова стать богатым человеком. Я гарантирую, что предоставлю в ваше распоряжение приданое своей дочери в том объеме, в каком требуют выделять его римские законы. Так вы сможете возместить себе все, что потеряли после развода с Клодией Примой… — Септимус Секст приводил все новые аргументы.

Квинт сжал руками свою голову.

— Нет… Я не могу… — ответил он.

И все же подумай, Квинт, — Секст явно не собирался отступать. — Как только примешь решение, дай мне знать.

После того как он ушел, Юлия и Квинт некоторое время стояли молча, не зная, что им сказать друг другу, что сделать, как выразить чувства, переполнявшие их обоих.

— Наверное, нам лучше не говорить ничего прямо сейчас, — нарушил молчание Квинт. Голос его звучал глухо и порывисто, будто он невероятным усилием заставляет себя говорить то, что нужно, а не то, что рвется из его сердца.

— Наверное… — Юлия отвечала Квинту, будто эхо.

— Может быть, нам даже лучше вообще никогда. .. — Квинт не смог закончить.

— Может, — отозвалась чуть слышно девушка, и вдруг, не сумев сдержаться, бросилась к нему и сжала в своих объятиях.

Квинт отстранился, даже оттолкнул ее.

— Послушай… Нет… мы поговорим завтра… Сегодня я не знаю как… Я не готов! Я долго ждал этого разговора и один день ничего не изменит!

— Иногда один день может изменить всю жизнь, — Юлия попыталась заглянуть Квинту в глаза, но он отвернулся. — Не отталкивай меня! — девушка схватила его за руку и притянула к себе.

Квинт сжал в ладонях лицо Юлии.

— Я развелся с Клодией Примой.

Юлия обхватила шею Квинта руками и повторяла:

— Я знаю, я знаю…

О, Боги! Как же ей хорошо с ним! Неужели нельзя остаться с Квинтом навсегда в этом доме!

— Она больше не будет мучить тебя, нас… Юлия! — Квинт обнял дрожащую девушку, из глаз его брызнули слезы. — Нет, мы не будем откладывать этот разговор на завтра.

— Я люблю тебя! Я так люблю тебя! — эти слова вырвались у Юлии сами собой, словно ждали подходящего времени. Они изливались как поток лавы, что сметает каменные преграды.

Квинт взял Юлию за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза, а потом… Потом вдруг прижался к ее губам. Его поцелуй словно обжег Юлию изнутри, словно раскаленное железо разлился по всему ее телу.

— Я тебя люблю! Я тебя люблю! — Квинт повторяя это как умалишенный. — Я сгорал от своей страсти! Я хотел, чтобы ты ушла из этого дома!

Я думал, что это проклятье богов! А это Провидение! Я люблю тебя! Я хочу, чтобы ты стала моей женой… Септимус Секст даст согласие на наш брак, я убью каждого, кто посмеет чинить нам препятствия, или осуждать наш союз…

— Да… Да… Да…

Юлия закрыла глаза, и впервые в жизни легко, без борьбы, отдалась потоку уносившего ее наслаждения. Она всегда любила, она была любима! Она ощущала, что качается на каких-то невидимых, нежных и ласковых волнах, которые увлекают ее на вершину блаженства. Полет длился и длился… Впереди свет, такой желанный и такой благословенный…

Септимус Секст был счастлив дать согласие на их брак. Через три месяца Марк Порций Катон погиб от рук наемных убийц, и Сенат предложил Сексту стать правителем Рима.

Эмпитрид написал свою трагедию, назвав ее «Антиопа». Трагедия имела колоссальный успех, ее обсуждал весь Рим, взахлеб пересказывая друг другу подробности истории, произошедшей с двумя самыми знатными семействами империи. Женитьба Юлия Квинта на девушке, которую он долгие годы считал своей дочерью, потрясла и патрициев и плебс. Сами новобрачные, будучи не в силах вынести такого внимания к своей жизни, удалились в одну из северных колоний — Британию.

Присцилла Катония купила виллу Квинта. Осматривая покупку, она обнаружила в одной из комнат письмо. Прочитав его первые строчки, она схватилась за сердце, представив, какой успех ждет следующую трагедию Эмпитрида. Письмо начиналось словами: «Дорогая Гебо!..».