Глава 26

Мадлен неподвижно лежала на пыльных подмостках. Она была мертва. Скоро упадет занавес. Она больше всего любила этот момент. Кто-то в зале тихо плакал, кто-то — тяжко вздыхал. Публика была у ее ног.

Этим вечером, ожидая начала спектакля, она чувствовала себя по-особенному. Если мадам Легран сдержит свое обещание, то сегодня ее последнее выступление. В последний раз она наденет бриджи, в последний раз возьмет в руки меч, в последний раз ее голос зазвенит в зале, в последний раз будут рукоплескать ее таланту. И в последний раз Фергюсон будет встречать ее после спектакля как любовницу.

Под барабанный бой на сцену вышел Фортинбрас. Половицы подрагивали в такт его шагам. Прозвучал последний диалог, последний залп — и коллеги-актеры унесли тело Гамлета за кулисы. Мадлен почувствовала, что вся дрожит. Если Фергюсон не передумал, сегодня он снова попросит ее руки. А он не из тех, кто останавливается на полпути. Он четко обрисовал ей свои планы и желания. Скоро ему может надоесть эта игра в благородного джентльмена, и тогда он просто выкрадет ее и начнет завоевывать ее сердце иными способами. Стыдно признаться, но пока лучше всего они понимали друг друга в постели. И пусть для нее важна была только физическая близость, она была бы не против, если бы он перешел к этим иным способам. Но ему нужно было не столько ее тело, сколько ее сердце, и в этом заключалась главная проблема.

Она боялась подарить ему всю себя без остатка. И сегодня вечером он захочет не поцелуев, а признания. Готова ли она к этому?

Музыка смолкла, упал занавес. Она услышала, как зрительный зал взорвался аплодисментами, выкрикивая имя Маргариты и громко топая. Актер, игравший Фортинбраса, помог ей подняться. Отряхнув куртку, она попыталась взять себя в руки: надо было выйти на поклон и попрощаться со зрителями беспечно и изящно. Но когда занавес вновь поднялся и Мадлен посмотрела в зал, то смогла разглядеть лишь одного человека. В первом ряду, прямо перед ней, сидел Фергюсон и раздевал ее глазами. Как только они окажутся наедине, он, определенно, не ограничится одними взглядами. В этот вечер Фергюсон был ее единственным зрителем. Мадлен не знала, сумеет ли он прочитать ее мысли, но сегодня в начале своего последнего спектакля она думала только о нем и играла только для него.

Овации стали еще громче. Она поклонилась. Теперь не только восхищение зрителей согревало ей душу. Преданность Фергюсона заставляла ее сердце трепетать, его аплодисменты были дня нее наивысшей похвалой и признанием ее таланта.

На сцене с обольстительной улыбкой появилась мадам Легран. Она поблагодарила публику за визит и пригласила всех на следующий спектакль. Ее французский акцент звучал смешно и неестественно. На следующей неделе давали «Ричарда III». Ее слова были встречены сдержанными аплодисментами. Мадам повернулась к Мадлен.

— А теперь прошу присоединиться к моим пожеланиям счастья и удачи мадам Герье, которая сегодня играла для нас в последний раз.

Мадлен вздохнула с облегчением. Они переглянулись с мадам, и Мадлен поняла, что ее авантюра закончилась благополучно. Она победно улыбнулась Фергюсону, но затем переключила внимание на публику. Многие возвращались в зал, чтобы узнать, что произошло. У выхода образовалась давка. Люди не верили своим ушам. Никогда еще актриса не уходила со сцены, добившись столь головокружительного успеха, как Мадлен. Известие застало всех врасплох.

Реакция аристократов была иной. Они занимали лучшие места, так что Мадлен хорошо их видела. Перешептываясь, они бросали недвусмысленные взгляды на Фергюсона. Пусть сплетничают! Скоро Маргарита Герье исчезнет, и они найдут другие темы для пересудов. А сегодня никакие сплетни не омрачат ее триумфа. В конце концов, их интерес к ее особе — это своего рода комплимент.

Да, у нее был повод для ликования. Она сделала невозможное: защитила свое доброе имя, завоевала любовь публики и смогла полтора месяца прожить той жизнью, к которой всегда стремилась. Никто не узнал ее. Тетя Августа и Алекс пообещали, что если она благополучно вернется сегодня домой, то не будет ни ссылки на Бермуды, ни принудительного брака с Фергюсоном. Мадлен до сих пор не поговорила с Эмили, но они были на пути к примирению. И теперь свободолюбивое сердце Мадлен подсказывало ей, какой ответ следует дать Фергюсону. В последний раз занавес упал между ними и, прежде чем тяжелые бархатные кулисы сомкнулись перед ней, она в последний раз увидела, как он направился к двери, ведущей за сцену. Сейчас он придет, ей следовало приготовиться.

* * *

Входя в крохотную гримерку, Фергюсон уже знал, каких слов Мадлен ждет от него. Он поймал ее взгляд, обращенный со сцены только на него, и ему было приятно, что в этот драматический миг она думала о нем. За последние две недели они особенно сблизились, тогда как настороженность Алекса и Августы постепенно сходила на нет. Им было позволено свободно беседовать на балах, и даже иногда удавалось побыть немного наедине в доме на Довер-стрит. Фергюсон чувствовал, что она постепенно открывается ему, начинает доверять и совсем скоро сможет признаться в чувствах, которые прежде никогда и ни к кому не испытывала.

Сегодня она выглядела необыкновенно. Щеки пылали, зеленые глаза блестели, губы алели, она едва дышала и победно смотрела на него: настоящий художник в момент триумфа. Он впервые видел ее такой: в плену аффекта, задыхающейся от избытка чувств.

Разумным решением было отложить разговор на неделю или хотя бы до утра, пока она не придет в себя. К тому же ни одна женщина не заслуживает, чтобы ей делали предложение в пыльной каморке в «Семи циферблатах». Но его охватил тот же приступ безумия, что и в Гайд-парке. Он любил ее, нуждался в ней, как в воздухе, и не мог ждать ни минуты. Ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы начать говорить с ней, как джентльмен, а не наброситься на нее, как зверь. С этим последним он потерпит до дома, хотя вынужденная отсрочка вынимала из него душу.

В зависимости от ее ответа, либо они продолжили бы общение в постели, либо он отступил бы и обдумал новую стратегию.

Он нежно обнял ее.

— Ты была великолепна, Маргарита!

Их могли услышать, поэтому он не рискнул назвать ее по имени. Она улыбнулась. Фергюсон с облегчением заметил, что она не боится его.

— Публика будет скучать по мне.

Он крепче сжал ее в объятиях. Просто находиться рядом с ней было наивысшим блаженством.

— Милая, не думай о них, подумай лучше о себе.

В ответ она поцеловала его. Он позволил ей проявить инициативу, наслаждаясь легким прикосновением ее губ. Может, в свете и считали, что она скромна и застенчива, но перед Фергюсоном она могла не притворяться, не ждать, чтобы он сделал первый шаг.

Поцелуй возбудил его, кровь бешено пульсировала в венах, все его благородство и осторожность исчезли, но она отстранилась.

— Я ждала, что ты посоветуешь мне подумать о тебе.

Он рассмеялся.

— Ты не нуждаешься в советах. Если бы ты только знала, как я соскучился по тебе!

Он оборвал себя на полуслове, будучи не в состоянии контролировать свои эмоции, когда она была так близко. Он решил не давать себе волю. Она заслуживает самого прекрасного предложения руки и сердца, а не косноязычного бормотания возбужденного мужчины.

Если Мадлен снова откажет ему, то, по крайней мере, не потому, что его слова звучали как жалкая, беспомощная мольба. К счастью, не обратив внимания на просительные нотки в его голосе, она прошептала:

— Я тоже, Фергюсон.

Мадлен мечтала о нем! Эта мысль заставила его сердце биться еще быстрее. Она посмотрела на внушительную выпуклость, образовавшуюся на его брюках, и лукаво улыбнулась, прекрасно понимая, что является причиной ее появления. Он откашлялся, но его голос по-прежнему звучал хрипло:

— Давай вернемся домой!

Пройдя мимо него, она открыла дверь и выглянула наружу.

— Жозефина просила дождаться ее. Она опасается толпы, так что решила проверить, спокойно ли в переулке.

Фергюсон должен был сам позаботиться об этом. Но ему так хотелось поскорее увидеть ее, что он не колеблясь направился в гримерку, вместо того чтобы дежурить у двери черного хода. Не успел он призвать на свою голову тысячу проклятий, как появилась Жозефина, а с ней и мадам Легран.

— Дорогая, привратник говорит, что снаружи собралась огромная толпа, — обеспокоенно сказала Жозефина. — Они шумят и требуют, чтобы вы вернулись на сцену.

Но Мадлен отреагировала на это спокойно:

— Не переживай, я останусь в костюме, а Фергюсон позаботится о моей безопасности.

Фергюсону понравилась ее уверенность. Она была убеждена, что он сможет защитить ее и ни за что не подведет свою любимую. Жозефина, скрепя сердце, согласилась остаться в театре и вернуться домой в кэбе после того, как толпа разойдется. Она иногда сопровождала Мадлен во время прогулок и походов по магазинам, так что существовал риск разоблачения. Поэтому они решили, что меньшее из зол — оставить Мадлен наедине с Фергюсоном. Зачем делать публике такие подсказки? Фергюсон подумал, что должен быть признателен фанатичным поклонникам за такую возможность. И уж он-то не будет тратить время зря!

Мадлен перекинула плащ через руку. Им предстояло всего лишь пройти через толпу до экипажа. Там Мадлен наконец сможет вздохнуть свободно. Она посмотрела на мадам Легран.

— Спасибо, что сдержали слово. Я наслаждалась каждым мигом, проведенным на сцене, но я вынуждена помнить о своих обязательствах перед семьей.

— Мадам Герье, я рада, что встретила вас. Если захотите вернуться, двери нашего театра всегда открыты перед вами, — мадам улыбнулась ей и присела в реверансе перед Фергюсоном. — Спасибо за помощь, ваша светлость. Благодаря вашему щедрому пожертвованию постановки в следующем сезоне будут более впечатляющими.

Фергюсон покачал головой, предостерегая ее от неосторожных слов, но она поняла его неверно.

— Ваша светлость, к чему скромничать? Ведь в вашей власти было вышвырнуть меня на улицу, а вы же, напротив, пообещали превратить это место в самый известный театр Лондона! Я никогда не забуду вашей щедрости.

— Значит, вы дали мадам взятку? — Мадлен смотрела на Фергюсона, и в ее глазах плясали чертики.

Фергюсон вздохнул.

— Зачем так грубо? Я всего лишь хотел отблагодарить ее.

Мадлен выразительно посмотрела на него. Этот взгляд не сулил ничего хорошего, она непременно вернется к этому вопросу. Затем она пожала руку мадам Легран, пообещав, что появится в новом театральном сезоне в качестве зрителя.

— Ваша светлость, вы не боитесь толпы? — спросила она, обернувшись к Фергюсону.

Тот подал ей руку, и они вышли из гримерки.

— Ты сердишься? — спросил он.

Осторожно, стараясь не задевать декорации, сваленные за сценой, они пробирались к задней двери.

— Почему вы так решили, ваша светлость? — спросила она, огибая бутафорское дерево и связку копий, лежащую на полу.

— За последние две минуты ты два раза назвала меня «ваша светлость».

Она подошла к двери, приосанилась и гордо вскинула подбородок.

— Ваша светлость, в экипаже я хотела бы еще раз обсудить эту историю с подкупом мадам, — дерзко сказала она. — А сейчас прошу вас не отвлекаться. Я всего лишь в шаге от спасения, и было бы непростительно все испортить.

Она была права. Пока они не окажутся в экипаже, безопасность была иллюзорной. Вооруженный дубинкой привратник, дежуривший возле выхода, предупредил, что снаружи их ожидает внушительная толпа.

— Может, воспользуемся парадным входом? — предложила Мадлен.

— Там еще больше людей, — сказала мадам Легран. — Я попросила ребят из труппы помочь вам. Поспешите, они не смогут долго сдерживать толпу.

Фергюсон почувствовал себя воином перед схваткой.

— Очень хорошо! — он поудобнее перехватил трость. В случае чего он использует ее в качестве оружия. Другой рукой он прижал к себе Мадлен, проигнорировав ее слабый протест: ей следовало держаться как можно ближе к нему. Затем он кивнул привратнику, и тот распахнул перед ними дверь.

Снаружи бурлило море людей. Такую толпу собирали только боксерские поединки, разве что здесь были не только мужчины. Как по команде, к ним повернулись сотни голов, и Фергюсон почувствовал опасность, витавшую в воздухе вместе с запахом пота, дорогих духов и джина. Мадлен инстинктивно прижалась к нему. Мужчины мадам Легран выстроились в линию, между ними и стеной театра образовался проход шириной фута в три. Этого было вполне достаточно, чтобы Мадлен с Фергюсоном смогли проскользнуть к экипажу, стоявшему в конце аллеи. Живая цепочка дрожала под натиском толпы и готова была разорваться в любой момент. Фергюсон не стал медлить. Подхватив Мадлен, он бросился к экипажу, попутно отбиваясь от протянутых рук и отмахиваясь от букетов. Им потребовалось всего несколько секунд, и вот Мадлен уже ступила на подножку, но вдруг замерла. Обернувшись, она окинула взглядом это человеческое море, причиной волнения которого была она сама. В тусклом свете факелов Фергюсон увидел слезы на ее щеках и беззвучно выругался. Этот сброд напугал ее, он не смог ее от этого уберечь. Внезапно она оперлась на его плечо и наклонилась к молодому аристократу, который протягивал ей букет из толпы, — он тотчас сделался пунцовым, как розы, которые приняла Мадлен. Как по волшебству, гул стих, и все взоры обратились на Мадлен. А она медленно поднесла цветы к лицу, наслаждаясь ароматом. И тогда Фергюсон понял, что это были слезы счастья и признательности, она напоследок сыграла этот маленький спектакль для своих верных зрителей, и в его сердце шевельнулась ревность.

— Быстро в карету! — рявкнул он.

Мадлен бросила на него недоуменный взгляд, но, торопливо помахав притихшей толпе, подчинилась.

На этот раз толпа взорвалась отнюдь не восторженными воплями. Преобладали столь нелестные характеристики Фергюсона, что он предпочел более не задерживаться и, рухнув на сиденье рядом с Мадлен, захлопнул дверцу экипажа. Кучер щелкнул кнутом. Приоткрыв занавеску, Фергюсон рассматривал тех, кто преклонялся перед ней. Это было пестрое сборище, люди всех сословий, кто только мог позволить себе купить билет. Им уже недоставало ее, как ей — театра. Ревность исчезла и удивительное чувство заняло ее место. Это была гордость. Иной в подобной ситуации сошел бы с ума от ревности, но талант Мадлен возвышал ее над приземленными чувствами. И Фергюсон это понимал. А еще она обладала поразительной смелостью, которая позволила ей добиться своего, игнорируя опасность. Единственное, что пугало Мадлен, — это ее собственные чувства.

Он зашторил окно и взял ее за руку. Она по-прежнему держала в другой руке цветы.

— Ты сердишься на меня? — спросила она, и впервые за несколько недель ее голос прозвучал неуверенно.

Целуя кончики ее пальцев, он ощутил легкий аромат роз.

— Нет. Прости. Я нагрубил тебе, я слишком переживал, чтобы с тобой ничего не случилось.

Она крепко сжала его пальцы и доверчиво положила голову ему на плечо. Ему хотелось коснуться щекой ее волос, но на ней был напудренный парик. Он погладил большим пальцем ее кисть:

— Так ты в самом деле покончила со сценой?

Мадлен замерла. Тишина, повисшая в карете, казалась оглушительной по сравнению с шумом оживленной театральной улицы. Наконец она прошептала:

— Я не этого вопроса ждала от тебя.

В тусклом свете лампы он видел только ее тонкий профиль.

— Но это важное для тебя решение, не так ли?

Она хотела отодвинуться, но он удержал ее.

— Я не знаю, с чего начать…

Значит, она ответит отказом. Он отдернул руку и резко выпрямился. Внезапно его охватила паника. Она откажет, на поддержку ее семьи рассчитывать не приходится: у Стонтонов его, мягко говоря, не любят, театр тоже уже в прошлом. Она больше не нуждается в Фергюсоне и не зависит от него. И даже если окажется, что Мадлен беременна, она может сделать вид, что между ними ничего не было. Его мысли стремительно уносились в мрачную бездну, однако рычагов влияния на нее он больше не имел. Мадлен погладила его по щеке, и ее голос вернул его к реальности.

— Почему ты предложил мадам Легран деньги? — спросила она.

Вопрос застал его врасплох. Он совершенно забыл о Легран, ожидая, что Мадлен начнет разговор о замужестве, вместо того чтобы выяснять подробности их сделки.

— Я просто объяснил ей, что если она откроет твое имя, то может потерять все. Я мог закрыть театр или, наоборот, отремонтировать его — несложный, в сущности, выбор.

— Разве ты можешь закрыть театр?

— Могу. Поскольку он стоит на моей земле, — Фергюсон решил рассказать все как есть. — В первый вечер я появился там, поскольку управляющий предложил повысить арендную плату, и мне стало любопытно, почему вдруг театр стал таким популярным.

Казалось, Мадлен лишилась дара речи. Наверное, снова решила, что он деспот и тиран. Но, прежде чем он придумал какое-либо оправдание, она сказала:

— Значит, ты мог просто приказать мадам Легран отпустить меня?

Он осторожно кивнул.

— Когда ты сказала, что мадам шантажом вынуждает тебя оставаться на сцене, эта мысль первой пришла мне в голову, но потом я понял, что ты сама не хочешь уходить из театра, поэтому не стал ничего предпринимать.

Конечно, у него были очевидные причины не вмешиваться, но Мадлен посмотрела не него так, будто он только что осыпал ее бриллиантами.

— Знаешь, что мне запомнилось больше всего? — спросила она.

— Толпа поклонников? — предположил он.

Разговор принимал неожиданный поворот.

— Нет. То, как ты аплодировал моему последнему поклону. В тот миг я, как никогда, была уверена в своем решении.

— Который из моих поступков вселил в тебя такую уверенность?

Нерешительная Мадлен вдруг заговорила об уверенности, надо же! Фергюсон решил взять на вооружение прием, который заставил ее так преобразиться. Возможно, в деле завоевания ее сердца ему следует чаще к нему прибегать.

— Ты пришел ради меня, поддерживал меня во всем. Другой на твоем месте или сбежал бы, или, что еще хуже, погубил бы меня.

— Но ведь со мной ты лишилась невинности! — заметил он.

Она улыбнулась.

— Да, но мне понравилось.

Ее улыбка заронила в его душу искру надежды.

— Но ты всегда будешь скучать по театру. Ведь так?

Мадлен посмотрела на букет, лежащий у нее на коленях.

— Может, и так. Но, знаешь, это похоже на то, как моряки, сойдя на берег, продолжают грезить морем. Пусть на суше безопасно, зато море — их стихия. Наверное, ты понимаешь, о чем я говорю. Шотландия для тебе значит то же, что для меня — сцена.

— Не совсем так, — ответил он. — Я сбежал туда в силу необходимости. И мой образ жизни там ничем не отличалась от того, который я мог бы вести в любом английском поместье.

— Тогда зачем тебе возвращаться туда? Или тебе больше нравится Шотландия?

Фергюсон почувствовал подвох в ее вопросе и понял, что лучше говорить правду.

— Нравится. Но если у меня появится веская причина остаться в Англии, я останусь, несмотря ни на что.

Это не было ложью, но было ли это правдой на все сто процентов? Он этого не знал, поскольку еще не принял окончательного решения. Но, кажется, его слова успокоили Мадлен. Она улыбнулась ему с той непосредственностью, какой он весь вечер так ждал от нее.

— Значит, ты не будешь особенно скучать по театру, — сказал Фергюсон.

— Это было мое приключение. Теперь оно закончилась. Но скучать я буду скорее не по театру, а по одному дому на Довер-стрит и по одному человеку, который купил мне этот дом.

— Значит, тебя только деньги интересуют! — с притворным негодованием воскликнул он.

При этом он улыбался, как дурак. Ведь она согласна! Она бы никогда не стала шутить так жестоко.

Мадлен сделала вид, будто задумалась.

— Не только. Еще у него есть титул.

Он обнял ее и ласково провел ладонью по бедру, и она вздрогнула от этого внезапного прикосновения.

— А еще он умен и к тому же хороший собеседник…

У нее перехватило дыхание, потому что его пальцы проникли под полу ее куртки. Ее тело моментально откликнулось на ласку, но каким-то образом ей удалось справиться с нахлынувшим возбуждением.

— Фергюсон, ты ни о чем не хочешь меня спросить?

Они ехали в карете, и на Мадлен были бриджи, куртка и напудренный парик. Это был самый неподходящий, самый нелепый момент для предложения, какой только можно было вообразить. Но ведь они были очень странной парой! Поэтому он взял ее руку и прижал к груди.

— Мадлен, ты та женщина, о которой я всегда мечтал, но которой не заслуживал. Ты выйдешь за меня замуж?

Он приготовил длинную речь, но, видя ее сияющие глаза, не мог припомнить из нее ни единого слова. И теперь он просто надеялся, что она наконец произнесет «да».

Загрузка...