Завороженные

Глава 8

Она всегда осторожна и предусмотрительна. Конечно, рискует, но знает о последствиях. Сейчас их угадать невозможно. Все диктует инстинкт. Разум советует удирать со всех ног, а что-то другое приказывает остаться. Довериться.

Так и висела на нем, чувствуя во всем теле биение крови. Смущает не стыд. Никогда не считала себя чрезмерно сексуальной, поэтому и не стыдится. Смущает неожиданная уверенность в жизненной важности происходящего. Для проверки устремила на него долгий пристальный взгляд и увидела именно то, что хотела увидеть.

Медленно улыбнувшись, она разжала ноги, он поставил ее на пол, глядя в глаза, притиснул к резной гладкой спинке кровати, провел руками по бедрам, по бокам до груди и по шее к вискам. Пальцы погрузились в волосы, губы нанесли сокрушительный поцелуй.

Она дрогнула, ощущая каждый изгиб прильнувшего тела, в котором чувствуется сила сидящего на цепи волка, готового вырваться на свободу. Но с ума сводят требовательные ненасытные губы, которые высасывают ее чувства, желания, сомнения, страхи и страсти. И она ему все это дарит.

Он это понял, когда ее тело обмякло и одновременно окрепло в объятиях, губы затрепетали, требуя большего, чем он готов отдать. Желание пронзило серебряным лезвием, отрезало от цивилизации, превратило в обезумевшего жеребца, учуявшего кобылицу.

Он поднял голову, она взглянула в темные как ночь глаза, полные безрассудной страсти, безудержных желаний. И силы. Дрогнула сначала от страха, а потом от неслыханного наслаждения.

Он услышал ответ и дал свой. Одним рывком разорвал рубашку, рухнул вместе с ней на кровать, ощупывая все тело, пощипывая, поглаживая, дразня и лаская.

Она тоже стащила с него рубаху, оборвав пуговицы. Соприкоснувшись кожей, оба радостно и беззвучно вздохнули.

Он не дал ей подумать, тем более усомниться. Увлек за собой в бурю с громом, молнией, воющим ветром. Конечно, ощущения чисто физические, в его руках и губах нет ничего магического, и все-таки ясно: за пределы реальности, из розовых сумерек, где защебетали ночные птицы, ее унесла чистая магия.

Унесла в царство неслыханного блаженства. Что звучит шепотом на непонятном языке — песнопение, любовная клятва? Незнакомые слова утешают, баюкают, прикосновения радуют. Жаркий солоноватый вкус губ, прохладный и утешительный вкус языка вызывают неутолимую жажду.

Какая щедрость, сила, беззаветная отдача, думал он сквозь туман. В гаснущем свете мерцает золотом кожа готовой к битве воинственной богини, фантастически живой, стройной, гибкой, отзывчивой. Слышится глухой вздох, в спину внезапно вонзаются ногти, тела вздымаются в экстазе.

Когда с влажных плеч соскользнули ослабевшие руки, он опять оседлал ее, стремясь испробовать полностью, разогреть ее кровь, услышать, как она выдохнет его имя.

Затряс головой, чтоб развеять туман, посмотреть в лицо, заглянуть в глаза, увидеть дрожь припухших открывшихся губ.

— Иди за мной.

Она обхватила его, он нырнул в нее, зная, что иногда чуда надо лишь пожелать всем сердцем.

Кажется, играет музыка. Завораживающая, утешительная, душевная. Мэл с улыбкой оглянулась, никого не увидела.

Мигом очнулась, села в темноте. Даже в чернильной ночи ясно, что она одна. В спальне Себастьяна. Была с ним наяву и осталась одна наяву.

Включила лампу на тумбочке, прикрыла глаза ладонью, пока не привыкнут к свету.

Не стала окликать его. Глупо кричать в пустой постели в темной комнате. Вместо этого встала, нащупала на полу его рубашку, сунула в рукава руки, пошла на звуки музыки.

Звуки чуть громче шепота долетают из-за пределов реальности, хотя слышатся со всех сторон. При всех стараниях невозможно понять, что это — поющие голоса, струнные или флейты. Инстинктивно тянет к волшебным и прекрасным звукам, которые не усиливаются и не стихают, а омывают тело, проникают в сознание по пути к невысокой лестнице слева.

Из комнаты в конце коридора замерцали золотом свечи, запахло тающим воском, сандаловым деревом и еще чем-то едким.

Заглянув в дверь, Мэл невольно затаила дыхание.

При виде небольшого помещения в голову почему-то пришло странное слово «палата». Стены из светлого теплого дерева залиты мистическим светом десятков тонких белых свечей. Снаружи она уже видела три окна в виде полумесяца, значит, комната находится в самой верхней части дома, окна выходят на море и скалы.

В откинутый застекленный потолочный люк смотрят звезды, кругом стоят стулья, столы, тумбы, которым самое место в каком-нибудь средневековом замке. На них хрустальные шары, расчерченные серебряные зеркала, прозрачные стеклянные жезлы, кубки, инкрустированные сверкающими камнями.

Нельзя верить в магию. В груди каждого мага и чародея имеется потайной ящичек, в рукаве прячется туз червей. Но даже на пороге чувствуется пульсация воздуха, словно в нем бьются тысячи живых сердец.

Видно, в хорошо знакомом, казалось бы, мире есть нечто такое, что тебе никогда и не снилось.

Себастьян неподвижно сидит спиной к двери в самом центре серебряной пентаграммы, выложенной на полу. Несмотря на извечное любопытство, понятно, что вторгаться в его жизнь нельзя.

Не успела она отступить, как он заговорил:

— Не хотел тебя будить.

— Ты и не разбудил. — Мэл уцепилась за уцелевшую пуговицу на рубашке. — Это музыка разбудила. То есть я проснулась, услышала, пошла на звуки… — Она растерянно огляделась, не видя источника звуков.

— Они идут из ночи. — Он встал во весь рост в свечном свете, полностью обнаженный, и она вспыхнула, хоть никогда не была чрезмерно стыдливой.

— Правда, я любопытная, но никак не хотела мешать.

— Ты не помешала. — Видя ее нерешительность, он вздернул бровь, шагнул вперед, взял за руку, прижался губами к ладони. — Надо мозги прочистить. Рядом с тобой не получится. Другие мысли суть затемняют.

— Наверное, мне лучше вернуться домой.

— Нет. — Поцелуй вышел легким и сладким.

— Знаешь… — Она чуть отстранилась, не зная, куда девать руки. — Я не привыкла…

Совсем юная, хрупкая в его рубашке, со спутанными во сне и в приступах любви волосами…

— Раз сделала для меня исключение, позволь сказать, что у тебя хорошо получилось.

— Не надо. — Губы все-таки улыбнулись. Хорошо. У обоих немыслимо хорошо получилось. — Никому это не повредило. Всегда сидишь на полу при свечах в голом виде?

— По настроению.

Чуть успокоившись, она пошла по комнате, разглядывая предметы, взяла в руки древнее зеркало, выпятила губы, подозрительно разглядывая бесценную вещицу.

— Волшебное?

Он наблюдал за ней с восторгом.

— Говорят, оно принадлежало Ниневе.

— Кому?

— Ах, Сазерленд, ты плохо образованна. Колдунья Нинева заставила влюбленного в нее Мерлина[4] лечь в волшебную пещеру под каменную плиту, откуда он уже не вышел.

— Да? — Мэл внимательно присмотрелась, признала раритет очень милым, отложила в сторону, глядя на шар из дымчатого кварца. — Зачем тебе все это?

— Для удовольствия.

Он видит без всяких зеркал и хрустальных шаров. Окружает себя подобными вещами, отдавая дань традиции и из эстетических соображений. А она очень забавно хмурится на магические инструменты.

— Хочешь увидеть?

— Что?

— Что угодно. Смотри.

Он шагнул к ней, взял одной рукой шар, стиснул другой ее пальцы, потянул в центр комнаты.

— Собственно, я…

— Встань на колени. — Опустил ее, сам опустился. — Что предпочитаешь, прошлое или будущее?

— Почему ты тюрбан не надел? — нервно усмехнулась Мэл.

— Дай волю воображению. — Он коснулся ее щеки. — Пожалуй, прошлое. О будущем сама позаботишься.

— Правильно, только…

— Приложи к шару руки. Не бойся.

— Я и не боюсь. — Она слегка прищурилась, сделала глубокий вдох. — Это просто стекло. Полный бред.

Мэл взяла шар, Себастьян накрыл ее руки ладонями и улыбнулся.

— Этот шар подарила мне на крещение тетя Брайна, мать Морганы. Для меня это было что-то вроде велосипеда.

Шар гладкий и прохладный, как озерная вода.

— В детстве у меня был черный пластмассовый шар. Задаешь вопрос, встряхнешь его, из отверстия выплывает ответ. Если не понял, повторяешь еще раз.

Себастьян опять улыбнулся, радуясь ее волнению, чувствуя наполняющую его силу, сладкую, как вино, легкую, как весенний ветерок. Надо показать что-нибудь простое.

— Смотри, — молвил он, голос гулко разнесся по комнате.

Пришлось посмотреть. Сначала перед ней была просто красивая сфера с радужными внутренними трещинками. Потом замелькали тени, образовались формы, размытые цвета. Потом Мэл охнула — прохладный шар разогрелся, как солнечный луч.

— Смотри, — повторил Себастьян. — Смотри сердцем.

Сначала показалась мать с прямыми белокурыми волосами до плеч, молоденькая и хорошенькая, несмотря на сильно подведенные глаза и слишком светлую помаду. Очарование пробивается сквозь косметику на смеющемся личике. Она улыбается юноше в белой форме и матросской фуражке, сбитой набекрень. Он держит на руках двухлетнего ребенка в пышном розовом платьице, черных туфельках и белых ажурных носочках.

Сердце выскочило из груди — это не просто ребенок, а сама она, Мэл.

На заднем плане большой серый корабль, оркестр играет бравурный военный марш, мельтешат люди, кричат все разом, слов не разобрать, только общий гул.

Парень высоко подбросил малышку, в его глазах сияют гордость, счастье, волнение, она полна невинности, любви, доверия к сильным рукам, слышит запах лосьона после бритья, заливается радостным смехом.

Картинка сменилась. Девушка с юношей поцеловались. Парень, бывший отцом девочки, шутливо козырнул, закинул на плечо вещмешок и направился к кораблю.

В руках остался красивый шар с радужными внутренними трещинками. Мэл чуть не уронила его, но Себастьян держал крепко.

— Отец… Это мой отец… Служил в военно-морском флоте, хотел мир посмотреть… В тот день отплыл из Норфолка. Я не помню, мне было года два… Мама рассказывала, как мы его провожали, как он волновался и радовался…

Голос прервался, она помолчала минуту.

— Через несколько месяцев их корабль попал в шторм в Средиземном море, и он утонул. Ему было всего двадцать два. Совсем мальчишка. У мамы есть фотографии, только по фотографиям нельзя судить. — Мэл опять посмотрела на шар, потом на Себастьяна. — У меня его глаза. Я и не знала.

На секунду зажмурилась, стараясь успокоиться.

— Сейчас видела, правда?

— Правда. Я показал не затем, чтоб расстроить тебя, Мэри-Эллен.

— Я не расстроилась. Просто жалею, что ничего не помню. Жалею, что мама слишком крепко помнит, а я раньше этого не понимала. Радостно видеть их вместе — всех нас — хотя бы один раз. Спасибо.

— Это мелочь по сравнению с тем, что ты мне сегодня дала.

— Что?

— Себя.

— А… — Мэл прокашлялась и встала. — Я бы не сказала.

— Что же это было?

Она оглянулась, чувствуя внутри беспомощный трепет.

— Не знаю. Мы взрослые люди…

— Конечно.

Себастьян шагнул к ней, она неожиданно для себя отступила назад.

— Свободные…

— Пожалуй.

— Ответственные…

— Безусловно. — Он протянул руку к ее волосам. — Я хотел видеть тебя при свечах, Мэри-Эллен.

Она оттолкнула его:

— Прекрати.

— Что?

— Не называй меня Мэри-Эллен и прекрати эту белиберду со свечами и скрипками.

Не сводя с нее глаз, он провел пальцем по горлу.

— Ты против романтики?

— Не совсем. — После того, что видела в шаре, эмоции вот-вот выплеснутся наружу. Необходимо твердо установить основные правила. — Просто она мне не нужна. Не знаю, что с ней делать. По-моему, мы должны точно определить свое положение.

— Каково же наше положение?

— Как я уже сказала, мы взрослые, свободные, ответственные люди. Нас друг к другу тянет.

Он коснулся губами виска.

— Пока нет возражений.

— Пока мы разумно регулируем отношения…

— Ох, тут могут возникнуть проблемы.

— Не вижу почему.

Он погладил ее по бокам, нащупал соски большими пальцами.

— Я себя не считаю таким уж разумным.

Колени у нее подогнулись, голова запрокинулась.

— Надо расставить приоритеты…

— Мои уже расставлены. — Он заставил ее открыть губы. — Первым делом займусь с тобой любовью, пока оба не превратимся в ни на что не годные тряпки.

Она охотно направилась за ним.

— Для начала неплохо.

С бумажной работой Мэл в самом деле отлично справлялась. К вечеру одно дело было закончено. Выдался первый свободный час после того, как утром в десятом часу она уехала от Себастьяна, совершенно измученная и выбившаяся из расписания.

Никогда еще не выбивалась из расписания. Впрочем, роман с волшебником тоже не заводила. Видно, в этом месяце все случается впервые.

Если б не назначенная встреча, бумаги, судебное заседание, вообще не уехала бы. Конечно, Себастьян изо всех сил уговаривал остаться. А сил у него хватает, признала она с улыбкой, похлопав по губам кончиком карандаша.

Только дело есть дело. Агентство должно работать.

Лучшая новость дня — нью-гэмпширская полиция отловила Джеймса Паркленда. Один тамошний сержант, благодарный ей за наводку и недовольный вмешательством федералов, оказал существенную помощь, тайком прислав по факсу показания задержанного.

Начало положено.

Известен крупный делец, который держит его долговые расписки, из чего надо выжать все возможное, а если повезет, провести вдобавок несколько дней на озере Тахо.

Необходимо переубедить Деверо. Он намерен использовать для приманки своих агентов, и следует толково объяснить, почему Мэл с Себастьяном больше подходят на эту роль.

В ее пользу активное участие в деле Дэвида Меррика, хотя это вряд ли поможет. Агентство Сазерленд работает успешно, за громкими делами не гонится, а Деверо наверняка не одобряет частных сыщиков, падких на рекламу. Сотрудничество с Себастьяном еще один плюс. Охотное согласие отдать федералам львиную долю славы добавляет гирьку на чашу весов.

— Контора открыта? — спросил Себастьян, толкнув дверь.

Стараясь проигнорировать трепет в желудке, Мэл улыбнулась:

— Через пять минут закрывается.

— Значит, я хорошо рассчитал. Что это? — Он схватил ее за руку, поднял на ноги, разглядывая костюм персикового цвета.

— В суд иду в конце дня. — Он протянул руку к нитке жемчуга на шее, и она беспокойно дернула плечами. — Слушается дело о разводе. Довольно поганое. Поэтому надо сойти за настоящую леди.

— Сойдешь.

— Легко сказать. Великосветские дамы одеваются вдвое дольше нормальных женщин. — Мэл присела на угол стола, протянула лист бумаги. — Показания Паркленда.

— Быстро сработали.

— Довольно жалкий тип. Уверяет, будто он в полном отчаянии, никому не хотел навредить, пристрастился к игре, увяз по уши, опасался за жизнь… Удивительно, что не припомнил смертельную обиду на отца, который не подарил ему красную машину на Рождество.

— Как бы он ни был жалок, расплатится за содеянное, — заметил Себастьян.

— Конечно, только он еще и дурак. Рискнул вывезти Дэвида за границу штата. — Она сбросила туфли, почесала пяткой лодыжку. — Уверяет, будто получал инструкции по телефону.

— Вполне возможно.

— Угу. Пить хочешь?

— Ммм… — Себастьян перечитал показания, пока Мэл ходила на кухню.

— Пять тысяч долларов за похищение ребенка. Маловато по сравнению со сроком, который ему светит. — Она оглянулась на стоявшего в дверях Себастьяна, протянула банку с газировкой. — Он задолжал в казино в Тахо тридцать пять сотен и знал, что если в скором времени не расплатится, то ему исковеркают физиономию. Поэтому украл малыша.

Себастьян внимательно слушал, одновременно разглядывая квартиру.

— Почему именно Дэвида? — спросил он, проходя за Мэл в смежную комнату.

— Я так думаю. Месяцев пять назад Стэн занимался извозом. Показывал фотографии сына каждому пассажиру, которому не удалось отвертеться. Поэтому когда Паркленд решил, что лучше украсть ребенка, чем подвергаться жестокой пластической хирургии, то увидел в сынишке механика выигрышный билет. Даже такой слизняк понимает, что симпатичный ребенок произведет впечатление на покупателя.

Себастьян потер рукой подбородок, разглядывая спальню. Предположительно спальню, судя по узкой незастланной кровати. Одновременно это и гостиная, судя по креслу, заваленному книгами и журналами, портативному телевизору на шаткой цветочной подставке и лампе в виде форели.

— Ты здесь живешь?

— Угу. — Мэл отшвырнула стоявшие на дороге ботинки. — Прислуга взяла отгул на год. — Присела на сундук, украшенный наклейками с изображениями символов всех пятидесяти штатов. — Поэтому он взялся за работу, получая указания по телефону от мистера Икс. Встретился с рыжеволосой женщиной в условленном месте, обменял Дэвида на конверт с наличными.

— Что это?

Она оглянулась.

— Буллвинкль [5]. Видел когда-нибудь?

— Кажется, — пробормотал Себастьян, встряхнул игрушку, положил на место. — Сплошная безвкусица.

— Вот именно. Так или иначе…

— А это? — Он ткнул пальцем в плакат на стене.

— Бродячий пес. Его Уолли Кокс озвучивает. Может, меня послушаешь?

Он с улыбкой оглянулся.

— Я весь внимание. Знаешь, только отважные люди рискнут смешать в одной комнате лиловое с оранжевым.

— Люблю яркие краски.

— И красное полосатое постельное белье.

— На распродаже купила, — нетерпеливо отмахнулась Мэл. — На ночь все равно свет гасишь. Слушай, долго будем обсуждать мою обстановку?

— Еще пару минут. — Себастьян поднял вазочку в виде Чеширского кота[6] с булавками, оторванными пуговицами, пулей 22-го калибра, купоном на безалкогольные напитки, которыми она, видно, питается, и какой-то железкой, смахивающей на отмычку. — Ты не отличаешься аккуратностью.

— Организационный талант использую в бизнесе.

Он поставил вазу, взял в руки книгу.

— «Экстрасенсорные способности»?..

— Результаты исследований. Просто интересно, — нахмурилась Мэл. — Взяла в библиотеке неделю назад.

— И что думаешь?

— Думаю, это к тебе отношения не имеет.

— Совершенно верно. А комната имеет к тебе непосредственное отношение. Точно так же, как рационализированный рабочий кабинет в агентстве. Твое мышление организовано как архивный шкаф.

Непонятно, комплимент это или нет, но во взгляде просматривается что-то знакомое.

— Слушай, Донован…

— А эмоции, — продолжал Себастьян, — в высшей степени хаотичны и красочны.

Она оттолкнула руку, игравшую жемчугом.

— Я стараюсь вести деловую беседу.

— Контора сегодня закрыта, забыла?

— Не придерживаюсь рабочего расписания.

— Я тоже. — Он расстегнул пуговицу на ее пиджаке. — С самого утра думаю возобновить прерванные занятия.

Кожа разгорячилась, попытки протеста оказались не совсем убедительными.

— Ты не в своем уме.

— У меня только ты на уме. Впрочем, я проделал кое-какую подготовительную работу, которая доставит тебе удовольствие. В профессиональном смысле.

Мэл вовремя увернулась от поцелуя.

— Какую?

— Долго беседовал с агентом Деверо и его вышестоящим начальником.

Она вытаращила глаза, вырываясь из рук.

— Когда?.. Что они сказали?

— Похлебка, можно сказать, заварилась. Надо пару дней обождать. Потерпи.

— Хочу сама с ним поговорить. По-моему, он должен…

— Завтра поговоришь. В крайнем случае послезавтра. — Он завел ее руки за спину, сковал запястья пальцами, как наручниками. — Скоро начнем. Знаю когда и где.

— Тогда…

— Сегодня только ты и я.

— Скажи…

— Лучше покажу, — прошептал он. — Покажу, как легко ни о чем другом не думать, ничего не чувствовать, ничего не хотеть. — Глядя в глаза, приник к губам. — Я не был с тобой нежен.

— Не имеет значения.

— Не жалею об этом. — Легонько прикусил нижнюю губу и снял боль языком. — Но сейчас, в твоей тихой квартирке, буду обращаться с тобой как с леди. Пока с ума не сведу.

— Кажется, уже свел, — беззвучно рассмеялась она, чувствуя его губы на горле.

— Еще даже не начал.

Свободной рукой стянул с плеч пиджак, под которым оказалась широкая светлая блузка, напомнившая о летнем чаепитии и официальных приемах в саду. Осыпая лицо поцелуями, провел руками по ткани и кружевному белью под ней.

Мэл уже дрожала. Смешно, что он держит ее за руки, а она позволяет. Невероятно волнуют медленные, испытующие прикосновения, чувствуется его дыхание на коже, теплый влажный язык на груди. Ноги стоят на полу, спина прижата к кровати, а кажется, будто плывешь, пока он лениво пробует тело на вкус, словно блюдо, поданное на банкете по его капризу.

Юбка упала к ногам, рука поползла следом. Она одобрительно бормотала, пока его пальцы возились с подвязками.

— Весьма неожиданно, Мэри-Эллен. — Застежка щелкнула в опытных пальцах.

— Практично. — Пальцы направились к источнику жара, и она задохнулась. — И дешево. Колготки вечно рвутся…

— Практично и обворожительно.

Борясь с неумной страстью, Себастьян уложил ее на кровать. Во имя Финна, кто мог знать, что это сильное мускулистое тело в кружевном белье вдребезги разнесет механизмы контроля?

Хочется овладеть, победить и насытиться.

Хотя была обещана нежность.

Он опустился на колени, прильнул к губам, держа слово.

Она мгновенно поняла — он прав. Легко не думать ни о чем, кроме него, чувствовать только его, желать только его.

Он убаюкивал ее своей нежностью, тело ожило, как прошлой ночью, к тому же расцвеченное женственностью, о которой она так часто забывает.

Он смаковал, исследовал, открывал новые тайны. Прежние бешеные порывы сменились медленным наслаждением в застывшем мире, в смягчившемся воздухе.

Услышав стремительное биение его сердца, настойчивый шепот, она поняла, что он точно так же заворожен происходящим.

Она открылась, приняла его, он содрогнулся, и теперь она его убаюкала.