Зеленая истинная генерала дроу

Глава 10.4

Я вспомнила свою покойную маму. Каждый вечер она готовила ужин к приходу мужа и роняла слезы в котел. Стоя у очага, она мешала мясное рагу деревянной ложкой с длиннющей ручкой и плакала без единого звука — только плечи вздрагивали.

Она не хотела, чтобы я слышала ее всхлипы. Пряча слезы, она поворачивалась ко мне спиной и молча, в одиночестве глотала свое тихое горе. Вечер за вечером. Год за годом. И хотя я не видела ее слез и не слышала ее плача, обмануть меня у мамы не получалось. Вся ее фигура, сгорбленная над шитьем или у котла с едой, казалась средоточием невыносимых страданий.

Скорбные складки у губ, ранняя седина, тонкая до прозрачности кожа, натянутая на кости и облепившая вены. Мама никогда не улыбалась, всегда выглядела так, будто вот-вот сломается пополам под грузом своей женской доли. Я смотрела на нее, и чудилось мне, что на шее у нее гигантский камень, который давит на грудь, пригибает маму к земле, оттого ей тяжело переставлять ноги, ворочать языком и даже поднести ложку супа ко рту — непосильная задача. Мама и моргала не так, как другие: медленно, словно ее веки — это гранитные плиты и поднимать их очень трудно.

Да, она выглядела так, будто вот-вот сломается пополам, и однажды это произошло. Она сломалась. Темной засушливой ночью покинула этот мир — истекла женской кровью.

Утром, когда тело матери, накрытое простыней, выносили из дома, отец опустился передо мной, пятилетней, на корточки и холодно заявил: «Дъярхан умерла, потому что ее хилое, никчемное тело не смогло разродиться». Я тогда не знала, что такое «разродиться», но на всю жизнь усвоила: нельзя быть тоненькой и хрупкой, как моя несчастная мамочка, это может закончиться очень плохо. Мысль занозой засела в голове на долгие годы. Поселилась глубоко в подсознании и вела меня по жизненному пути. Отринуть свою человеческую природу. Стать настоящей орчанкой. Не повторить судьбу матери.

Я не она. Я не она. У меня все будет иначе.

Кстати, на самом деле мою маму звали не Дъярхан. Это орочье имя дал ей супруг после свадьбы, а ее старое, человеческое, то, которое она получила при рождении, заставил забыть. Даже я не знала его. Маме строго-настрого запретили вспоминать прошлое.

«Ты теперь Дъярхан! Дьярхан! Поняла?»

В восемнадцать лет я подслушала разговор знахарки и еще одной женщины. Приглушенным шепотом они обсуждали ту ночь — говорили, что моя мать не была на сносях и погибла от того, что супруг не щадил ее в постели.

«Надо же осторожно, когда он такой большой, а она такая миниатюрная. А он брал свое и не думал. Делал, что хотел. Она приходила ко мне за помощью пару раз. Тайком от мужа. А что я? Лечила. Зашивала. Жалко ее, пусть и человеческая девка. Дала ей мазь. А больше ничего и не могла для нее сделать».

Ложь! Ложь! Ложь!

Я не поверила. Сказала себе, что они болтают о ком-то другом или сочиняют небылицы. Ну не может мой отец быть чудовищем, убившим свою жену! Чудовища обитают только в сказках.

К моменту этого подслушанного разговора наши с отцом отношения наладились, и последние два года их даже можно было назвать образцовыми. Его жизнь уже клонилась к закату. Он сильно изменился, узнав, что внутри у него засел Жадный червь — так называли здесь неизлечимую болезнь, пожирающую плоть заживо. Из угрюмого холодного молчуна отец превратился в нормального родителя, который, пока еще мог стоять на ногах, учил меня охоте и рыбалке. Он был моим единственным другом. Единственным, кто говорил мне больше одной фразы подряд. Другие орки сторонились меня. Я тонула в одиночестве. Захлебывалась им, как зловонной болотной жижей, попавшей в горло.

«Ты теперь Дъярхан! Дьярхан! Поняла?»

«Просто соринка в глаз попала, не обращай внимания».

«Брал свое и не думал. Делал, что хотел».

Мой мечущийся мозг придумал свое объяснение тому, что я наблюдала в детстве. Мама плакала вечерами, ибо скучала по родной деревне, а не потому, что боялась ночи. Имя Дъярхан она взяла себе сама, чтобы меньше выделяться среди местных женщин и чтобы мужу было удобнее обращаться к ней. Отец никогда не называл ее тело хилым и никчемным — это мои фантазии. Если засунуть голову поглубже в песок, можно сбежать от правды. И это не малодушие, потому что иногда правда убивает.

У меня не было друзей. Не было никого. Только отец. Как могла я поверить, что он — жестокий монстр, достойный лишь презрения и ненависти?

В мои девятнадцать отец начал разваливаться. Я ухаживала за ним до тех пор, пока его могучее тело не истаяло до костей, обтянутых кожей, и он не лег в землю рядом с женой, моей матерью.

Год спустя во мне, пустышке-полукровке, проснулся магический дар, и с упорством безумца я принялась прогрызать себе путь в счастливое будущее.

И вот сегодня уперлась лбом в железный тупик.

Мама, я предала тебя?

Цель, к которой я шла долгие годы, ломая зубы, глотая пот и кровь, смердела, как кусок протухшего мяса. В ней, демон побери, копошились черви! Боги, что не так с этим миром? Что не так со мной?

Слезы на лице я почувствовала, лишь когда Дракх начал собирать их пальцами с моих щек. Внезапно мне захотелось уткнуться лицом ему в грудь и рыдать до изнеможения — рыдать, рыдать, рыдать, пока в моем теле не останется ни капли влаги, пока я не сморщусь и не съежусь, как сухая травинка под жарким солнцем степи. Выплакать всю новую и застарелую боль, все воспоминания, заколоченные в дальнем ящике подсознания, чувство вины и понимание того, что я годами обманывала саму себя.

Чудовища существуют. Мой отец был чудовищем. Зеленые чудовища окружают меня и сейчас. Я мечтала стать одной из них. Чудовищем.

Слезы высохли. Я проглотила свою слабость, как когда-то моя мать проглатывала свое горе. Вместо того, чтобы прижаться мокрым лицом к груди Дракха, я нашла его руку и переплела наши пальцы. Он ни о чем не спрашивал и благородно заслонял меня от чужих взглядов, помогая сохранить достоинство. Так мы и сидели плечом к плечу, молчаливо поддерживая друг друга.