Злато в крови

Интерлюдия третья. Ролан

Римус никогда не интересовался, каким именно образом я лишил Селину ее вампирской девственности, а я его и не просвещал. Тем более это относилось к тому эпизоду, когда девственности лишили меня самого — и престранным образом. Однако по временам мне хотелось получить его совет: неизменно взвешенный, постоянно мудрый. Дело в том, что Темная Кровь, что я взял от нее с молоком, каким-то загадочным образом навевала мне сны, и далеко не такие младенческие, как в первый раз.

Вот первый, как я смутно понял, — «из левой груди, что ближе к сердцу». Сон, связывающий меня с Грегором.

Действие происходило в церкви — не в той часовне Святой Елизаветы, любовно украшенной драгоценными реликвиями, а гораздо более суровой, своды которой терялись в облаках, что проникали сюда через отверстия в крутом куполе. Мы с Грегором стоим, держась за руки — я не вижу своих, но это искупается тем, что с другого боку у него явлено серебристо-алое видение, как бы истаивающее, подобно свече, в желтом пламени. А вокруг нас построилось четкое, строгое воинское каре. Четыре шеренги, четыре армии. Темные рыцари-марабуты в плащах и обмотах, выходцы из пустынных крепостей, при саблях и старинных кремневых ружьях. Чернокожие дагомейские амазонки, худощавые, нагие до пояса, в длинных пестрых юбках и перевязях, со своими мощными винтовками. Индейцы, наверное, всех северных племен, при луках и топориках, в орлиных перьях, рубахах и гетрах из замши с бахромой из человеческих волос. Древние самураи в доспехах, с алебардами и мечами. Кожа всех, без различия расы и племени, отливает бледным золотом, прячет в себе лунное сияние. И накатывается на всех нас грозовыми облаками: сверху и от алтаря — бледное жемчужное пламя, с трех земных сторон — тяжелый багровый огонь.

Все мы воины, и все мы противостоим чужой силе.

Четверо главных вождей — рядом с нами тремя.

— Валиде Рабиа-ибн-Адавиа, святая наша покровительница, — говорит Али абд-аль-Вадуд, то есть «Раб Любящего», — ходила по улицам с факелом в одной руке и кувшином в другой, восклицая: «Я хочу поджечь рай и залить ад водой, чтобы человек любил Бога ради Него Самого!» Прикажи нам сотворить то же, о Играющая!

— Белые люди боялись нас пуще смерти, которую мы им несли, — подхватывает Черная Пантера короля Дагомеи, — смерти, которая пряталась в дулах наших ружей, кружила вокруг них в наших боевых плясках. Когда нас пленили, ференги сотворили игрушку из наших танцев и песен и возили нас по всему миру. Мы заберемся наверх и сбросим вниз божка, что придумали белые, спустимся вниз и вытащим на жгучий свет большого земляного червя, чтобы отомстить за себя и тебя, Воительница!

— После того, как старший брат мой убил меня за то, что я побеждал в его честь, — говорит могучий Минамото-но Есицунэ, — я и мои воины скитались по обеим сторонам мира как ронины, не имея кому служить из достойных. Ибо слишком много видели мы крови людей, чтобы хотеть проливать ее и дальше. Жизнь и смерть для нас — одно, рай и ад — одна и та же мерзость. Прими нашу службу, о земное воплощение Каннон!

— Нет нам равных в выслеживании и погоне, — произнес наконец вождь по имени «Вздыбленный Конь». — Никто лучше нас не понимает, что такое победа — обнаженной рукой коснуться вооруженного противника, прямым взором глянуть в его уклончивые глаза. Вели нам отыскать плененную душу, вели померяться взглядом с Вечным Врагом. Поистине, сегодня хороший день для смерти, о мать Той, что Танцует во всех мирах!

— Я принимаю вашу службу, лишь бы вы, добывая победу, не усердствовали в убиении, — отвечает им видение голосом, который не сравнить ни с чем. — Принимаю и ставлю свое земное бессмертие рядом с вашим небесным!

И дрогнули в страхе небеса, и застыл ад от ужаса, и отступились они от тех, кто был без страха…

Ибо, говорил мне тот потусторонний голос, на истинном Небе нет времени, там ничего не происходит окончательно. Оттого и можем мы выбирать и отменять, что это не выбор и не отмена, а трепет ресниц, пыльца на крыле бабочки, скольжение теней. Таков весь ближний мир по сравнению с дальним.

Вы скажете, что я уже тогда должен был поговорить с моим Мастером или хотя бы с самим Грегором, который уже не один год процветал, холя и лелея свое маленькое общество — или свое одиночество? А если не с ними, то с кем еще?