Знание величия

Глава 1

Китай. 2011 год.

- Да, не волнуйся, я всё решу с ними сам. Мы найдём общий язык. Да, сразу после встречи тебя наберу, давай!

Сынхён положил трубку во внутренний карман твидового пиджака окраса соли с перцем, какого бывают седые шевелюры. Голова молодого человека была чёрной, как у самого что ни на есть жгучего брюнета, поэтому функцию умудрённого возрастом выполнял именно пиджак; нет, не пряча перхоть, её не было, а серебром, напоминающим о старости, добавляя авторитета, солидности библейского патриарха. Достав из параллельного и симметричного тому, в который убрал телефон, кармана пачку сигарет, он вытянул тонкую сигарету – как назло, в магазине не было его любимых Мальборо, поэтому схватил первые попавшиеся, какие были, - Сынхён извлёк зажигалку из переднего кармана брюк, тесных на бёдрах, поэтому пришлось пальцами повыковыривать из глубин нужный предмет, не поддававшийся полминуты. Но когда зажигалка щёлкнула, и затлел согревающим угольком табак, Сынхён ощутил на себе чей-то взгляд. Он не был столь чувствительным в обычное время, но когда нервы натягивались в преддверии деловых переговоров, от которых зависело их с Джиёном будущее, всё обострилось и стало как-то важнее, детальнее, замысловатее. Если провалится интрига, если сговор с китайцами не удастся, то придётся уносить ноги. Если успеется. В таких играх ставка – жизнь, но в двадцать четыре года так хочется доказать себе и миру, что ты станешь великим, что ты будешь на вершине! Азарт управлял сознанием, не собиравшимся давать отступного, порывами и страстями. И тут это назойливое ощущение наблюдения за ним. Сынхён посмотрел чуть в сторону и заметил девушку, в отличие от какой-нибудь другой, пойманной с поличным на разглядывании чужого человека, не отвернувшуюся, а продолжавшую смотреть. Вместо неё несколько смутился Сынхён, хотя в последнюю очередь ему сейчас нужна была неуверенность в себе. Перед ответственной заботой всякое вмешательство, самое неуловимое и незначительное, нервирует. - Что-то не так? – провёл он машинально ладонью по щеке. Не выпачкался ли? Девушка будто очнулась ото сна, моргнув.

- Нет-нет! Всё так. У вас красивый голос, - без каких-либо вихляний и путанных подведений к попытке познакомиться сказала она. На короткий момент Сынхён растерялся, но после улыбнулся, поражённый простой и светлой непосредственностью, с какой ему сделали комплимент. Он вгляделся в незнакомку: никакой помады, убранные в хвост прямые волосы, строгий офисный костюм. Эта не из тех, что пытаются заарканить мужика побогаче. Да и, хоть он и не из бедной семьи, Сынхён не самая завидная партия, которую можно было бы присмотреть. К нему вообще, если присматриваться, то скорее разочаруешься и передумаешь знакомиться. За статным, высоким и интеллигентным обликом скрывался матершинник, меркантильный любитель выпить, любитель спустить деньги на всякую ерунду, которая кажется ему оригинальной и причастной к искусству, болезненно воспринимающий неудачи и не умеющий бороться с приступами никчёмности невызревший мальчик в теле красивого мужчины, который из-под добродетельной опеки матери выбрался сразу в опасный круг приятелей-хулиганов, с их безумными планами, затеями по завоеванию мира и пиратскими абордажными методами присвоения чего-либо, на что ляжет глаз. И Сынхён пребывал в обострённом восторге по поводу того, к чему могли привести масштабы размашистых мечтаний: деньги, деньги, деньги! Власть, свобода, никаких обязательств, никакой ответственности, обожаемые дорогие коллекционные вина, которые он сможет позволить себе не по праздникам, а каждый день, бутылками, ящиками! Новые женщины, сами рвущиеся тебя раздеть, обнять, залюбить до смерти! Яхты, дома, квартиры, гараж на десяток авто бизнес-класса… Сынхён мотнул головой. - Спасибо, - поблагодарил он от привитой привычки воспитанного человека, - это потому, что я курю, - поспешил он снизить свои природные достоинства, не зная, как ещё среагировать на женскую хвалу? Скромность – лучшая добродетель после терпения, так учила мама. Глубокая вода течёт бесшумно – так гласила пословица о том же. «Я не умею принимать комплименты» - подумал сам Сынхён. - Неправда, - улыбнулась девушка, - у меня много курящих знакомых, но такой голос я слышу впервые. Сынхён больше не знал, что добавить. Его опыт ловеласа ограничивался одними серьёзными отношениями в университете, двумя короткими романами в каникулы, и тремя одноразовыми совокуплениями после вечеринок. Итого: шесть женщин. С половиной из них он сумел завести знакомство, потому что рядом были друзья, и в шумной компании всегда проще находить общий язык, с другой половиной он познакомился, потому что изрядно выпил. А вот сейчас он одинок и трезв, и оба этих факта противоречат условиям для возможности флирта и раскованности. - Вы нервничаете? – почему-то спросила девушка. - С чего вы взяли? - Посуровел, застыв, Сынхён, но её лучезарное лицо не изменилось. - Вы пытаетесь убрать зажигалку уже минут пять, но никак не можете. Сынхён остановил руку, только сейчас поняв, что так и есть. Рука опять не влезала в узкий карман, а без сосредоточенности на этом процессе продвинуться в нём было невозможно. Молодой человек засмеялся над собой и ситуацией. - Чёртовы карманы, они слишком неудобные, - оправдался он, и заметил, что подъехала затонированная машина, из которой стали выходить люди криминального вида. Что ж, вот и час «икс». – Извините, мне нужно идти. - А… - хотела что-то добавить или спросить девушка, но Сынхён уже широким шагом шёл прочь, поэтому услышал в спину лишь «удачи!». Напряжение во время переговоров висело нешуточное. Здесь были и недоверие, и неприязнь, и неуважение, и понимание, что совершается не брак на небесах, навечно скрепляющий души, а сговор на время. Две группировки объединяются для свержения босса одной из них, чтобы посадить во главе «своего», который не будет чинить препятствия новым компаньонам, оказавшим помощь по захвату власти. И обе стороны понимали, что раз они собираются ликвидировать кого-то, то и их когда-нибудь, вот так же, могут списать со счетов, предав за спинами и подписав им приговор в каком-то полутёмном заведении, за кружкой пива, со смешками и шуточками. - Допустим, мы убираем его, - не называя имён, курил китаец, - кто будет на его месте? Ты? - Нет, - покачал головой Сынхён, - Джиён. - Ящерица? Почему он? – хмыкнул мужчина. – Все знают, что он мелкая и послушная пешка. Разве не выслуживался он перед своим боссом, как верный прихлебатель? Идея выглядит странной… - Вам же нужен марионеточный главарь? – серьёзно насмехаясь над другом, умело лицедействовал Сынхён. – Это идеальный для отвода глаз человек. Пока мы с вами решим, в каких долях делить полученную власть, сойдёт и он. Но сейчас времени терять нельзя, пока половина банды согласна выступить за нас… - За вас? – лукаво уточнил китаец. - За наши с вами общие интересы. Деловые партнёры по преступному ремеслу отвернулись и, склонившись, стали шептаться о предложенном. Убрать одного шефа – не проблема, проблема в том, что остаются его люди, его отряды, его территория, которую надо подчинять. Если бы речь шла о войне мафиозных кланов, всё было бы немного проще, одни вырезают подчистую других и занимают их место. Но речь об обезглавливании туловища, которое, как тело петуха, может ещё побегать без головы и нанести урон. Поэтому нужен человек, к которому это тело сразу же согласится примкнуть. Сынхён знал, что ему не доверились бы, предложи он себя. Он производит очень умное впечатление, цепкость и основательность в его повадке сообщают, что его на недельку на трон не посадишь, и позже с лёгкостью не свергнешь. Другое дело Джиён, о нём сложилось другое мнение, чем товарищ и решил умело поиграть. Одному ему известно, насколько обманчив внешний вид Джи, которого часто в нелегальных кругах зовут Ящерицей, за его скользкий характер, двоякость речей, лживый взгляд и мелочное верчение у всех под ногами. В приватных беседах с другом Джиён осмеливался скалиться и говорить: «Однажды ящерица превратится в дракона, и мы посмотрим, как далеко он полетит». И Сынхён почему-то верил ему, верил в него, верил в них, следуя по намеченному курсу. Китайцы закончили переговоры между собой и повернулись к Сынхёну с его сопровождением в виде единственного, почти трясущегося парня, который не был уверен в исходе всех этих планов, а потому постоянно сомневался, не зря ли примкнул к бунтовщикам. «Его убьют в числе первых» - подумал Сынхён, прекрасно зная, как преступный мир реагирует на слабость. Здесь на это нюх. Трусишь – пристрелят. - Итак, Джиён, значит? – заговорил вновь ответственный за принятие решения. – Хорошо, мы сдержим оставшуюся за босса часть и… - мужчина повёл большим пальцем по горлу, - чикнем его ближайших людей. Но самого босса… пусть убирает сам Джиён. Или ты сам? Как хочешь? Сынхён понял, что они не хотят соваться в гущу событий, вступать в схватку с закалёнными телохранителями. Но они упускают из вида, что тот, кто своими руками свергнет главаря, заслужит небывалый авторитет. Согласится ли Джиён на это? Он не настолько хорош в бою, чтобы полезть в драку с опытными охранниками, но есть ли выбор? - А если Джиён не станет этого делать? - Тогда ты сам, - упрямо напомнил китаец. Какое упрямство, какая нахрапистость! Опиум он там что ли покуривал? Понятно, альтернативы не предвидится, а без этой поддержки они просто ничего не смогут. - Мы согласны, - протянул руку Сынхён, молясь всем богам, чтобы Джиён придумал, как выпутаться. Больше говорить было не о чем, и мужчины разъехались, всякий в свою сторону. Озирающийся и ждущий, что его вот-вот покарают, как предателя парень, предпочёл побыстрее отделиться и скрылся в переулках восточного квартала; побежит в бордель или пивнушку, чтобы заглушить страх алкоголем. Сынхён и сам бы с удовольствием пристрелил такую тщедушную мелюзгу, что рвётся неизвестно зачем в места подоходнее и прибыльнее, в то время как не имеет ни сил, ни способностей на то, чтобы иметь статус, вес, заслуги. Как много людей в этом мире ждёт наград и внимания, как много людей с завистью смотрит на более успешных и возвышенных, искренне считая, что должны иметь то же самое, располагаться где-то там же, среди признания, власти и богатств, в то время как собой ничего не представляют, так, тело с амбициями, среднестатистическими мозгами и посредственными знаниями. Но никто не задумывается о своих реальных возможностях, проще искать недостатки у других и низвергать, основываясь на этом, почему другой недостоин, а ты – да. Сынхён снова закурил и, морщась, раздумывал о том, насколько не имеет сожаления, жалости и сочувствия к человечкам вокруг, Джиён прав во всех своих рассуждениях. Широкие шаги несли как раз к хате товарища, которому он параллельно звонил, тесной клетушке, где тот ютился в ожидании грядущего замеса. Кто выйдет победителем? Если бы знать заранее… Джи говорит, что лучше не надо, не потому, что это может огорчить и расстроить, но потому, что сделается скучно, если всегда знать, чем кончится та или иная задумка. С этим Сынхён не был согласен. Он бы предпочёл знать. Ему от спокойствия скучно не бывает, а вот от бездеятельности – да.

Припортовые лабазы нашпиговывались выгружаемыми мешками с зёрнами кофе, внутри которых были запрятаны пакеты с наркотиками. Маленький городок Юго-Восточного Китая, неподалёку от Гонконга, благодаря коррупции и вопреки борьбе с нею, оставался успешной площадкой для торговли неположенным, для ремесленничества триад и разрозненных преступников. Грузчики, носильщики, моряки с частных суден, рыбаки, выбрасывающие со дна своих лодчонок на пристань сети с морской живностью – мельтешение людей и шум. Среди них почти не попадались женщины, это мужской мир, редко использующий или допускающий особ в юбках в свои недра. Да и разве не весь мир, наплевав на эмансипацию и видимое равенство, остаётся мужским? Джиён оглядел через окно дощатый настил, раскрашенный солнцем, который поскрипывал и продавливался под тяжестью ног и колёс тележек, на которых развозились ящики, тюки или опустошенные коробки и поддоны от точки до точки. Кутерьма не прекращалась; слева везли товар, справа мусор, оттуда шёл коробейник с напитками и пирожками, предлагающий рабочим подкрепиться, не отходя от дел, с другого конца медленно тащился пришедший с рейса участник команды какого-нибудь корабля, который уже подвыпил и искал пристанища. Либо его оберут дотемна, либо ему повезёт, и он упадёт где-нибудь поспать, останется незамеченным и при деньгах. Но в таких портах, вопреки кажущемуся беспорядку и хаосу, ничего не остаётся незамеченным. Разве что он, Джиён, внимательно изучающий каждое движение, происходящее вне помещения, где он находился. Запах соли, ржавчины, нечистот и водорослей, мазута и солярки, растворимого кофе, перегоревшего десять раз масла, на котором где-то что-то жарят, проникал и сюда, в кое-как сбитую сараюгу из фанеры, алюминиевых листов и пластин гипсокартона, притащенных откуда-то вместе с обрывками обоев, поклеенных на них. Такие временные и изначально не планирующиеся крепкими амбарчики возникали и покидались без сожаления, при любых неполадках с властями, при любых конфликтах между самой мафией. Зачем обосновываться и тратиться, когда кочевое и странствующее положение не только снижает расходы, но и спасает жизнь непредсказуемостью, неуловимостью. Джиён подумывал о том, хотелось бы ему закрепиться гденибудь или нет? Выстроить собственный шикарный особняк, обнести себя стеной и окружить роскошью. По тому опыту, который он приобретал, молодой человек мог сказать, что этого делать не стоит. Большинство главарей возводит себе дворцы, как они думают, а на деле это оказывается ловушкой. Но возможно ли бегать и скрываться всю жизнь? Они стремятся к власти и деньгам именно для того, чтобы обрести состояние и тот самый здоровенный коттедж, где будут чувствовать себя королями. В итоге, все их дни – стремление к тому, что их погубит. Судьба коварна. Позади Джиёна, увлеченный предвкушением прибыли, ожидаемой от сбыта наркотиков, возился его нынешний босс. Неглупый, но безумно жадный, как все воры, мужчина. Сынхён передал другу, что китайцы, объединившись с которыми они хотят избавиться от этого типа, изъявили пожелание, чтобы Джи сам убил своего патрона. В этой же комнате, где упомянутый ковырялся в счетах и проверял качество поставленных кокаина и марихуаны, стояли два телохранителя, исполинских и туповатых, но, тем не менее, быстрых на расправу. Исполинские они, конечно, по азиатским меркам, скорее всего рядом с африканскими или европейскими качками подобные бугаи покажутся суховатыми и низкорослыми. Те наёмники и недовольные делёжкой общака члены из банды, что участвовали в заговоре, предлагали Джиёну дождаться ночи и тогда совершить задуманное, но он отказался. Ночь – нарочитая банальность, в ней всегда настигают излишние подозрения, предусмотрительность, да и стихает всё, так что любой выстрел или вскрик докатится до другого конца причала, а привлекать внимание полиции ни к чему. Куда проще и надежнее потасовка и переполох, творящиеся в череде множества полуденных переполохов этой гавани, бурлящей, галдящей, стучащей латанием днищ яхт и лодок, визжащая свёрлами и шлифмашинами технических мастерских. За окном мелькнули знакомые тени, первая партия заговорщиков прошла на позицию, с которой начнётся перестрелка. Сколько людей сегодня погибнет? Сколько пострадает? Будут ли задеты непричастные? «Я должен выжить, остальное не в счёт» - подумал Джиён. - Джи, что ты там, уснул, а? – раздался насмехающийся голос шефа. Он доверял своей Ящерице безоговорочно, после того как Джиён, можно сказать случайно, попал под нож вместо него. Его приняли за преданного защитника. На самом деле он был неудачливый дезертир. Не все попытки сбежать заканчиваются успехом, иногда бежать бывает просто-напросто поздно. «Надеюсь, сегодня бежать не придётся» - продолжал рассуждать Джиён, разворачиваясь. Его пырнули вместо босса потому, что парню надоело быть никем, а дело в гору не шло. Это было «пан или пропал», рискнуть и получить шанс на взлёт, либо же умереть. Жить ничтожеством Джиён никогда не собирался, его воротило от мысли остаться посредственностью и состариться тем, о ком и не вспомнят, о ком не будут говорить, кого не будут бояться, уважать, о ком не пойдут легенды и мифы. «Все Иисусы, Гераклы и Хон Гильдоны рождались сопливыми младенцами и ссались в пелёнки, как все. И лет в десять они вряд ли осознавали какую-то избранность и предначертанность. Нет, им захотелось славы, и они совершали подвиги и творили фокусы, чтобы стать знаменитыми, чтобы остаться на века». Он хотел сбежать от этой безвестности и серости, хотел получить билет в сказку – взрослую, с пачками долларов и красивыми шлюхами, - и получил. Теперь он правая рука главаря, с которым они приехали сюда из Сеула, чтобы развернуть бизнес шире. Да и босса притесняли в Корее, а здесь было просторнее, и наживы больше. - Нет, солнце разморило, - улыбчиво ответил Джиён и подошёл к столу, на котором главенствовал бардак с примесью некой систематичности. Счета были классифицированы, но лежали не ровными стопками, а разъехавшимися кучками. Записки на цветных бумажках, как в каком-нибудь отделе маркетинга, и ручки были сдвинуты в одну четверть стола, но напоминали приготовленные к сожжению осенние листья и ветки. Отшельником лежал на краю блокнот в кожаном переплёте, ежедневник с важной информацией. «Неаккуратный человек не сможет всегда удерживать в руках порядок, в котором следует содержать своих подчинённых. А где нет порядка – там нет действенности». Джиён всегда думал о том, что, будучи преступником, подчинившим себе какую-нибудь территорию, неплохо было бы сочетать это с легальным бизнесом, финансовыми операциями, ресторанным кашеварением, банковской арифметикой, гостиничным делом, туристическими афёрами – чем угодно, ведь имея силу - имеешь и все условия. Он советовал своему боссу развернуться в эту сторону, сотрудничать и с официальными предпринимателями, но тому было лень, тому не хотелось думать, тратить время на переговоры, сделки и оформления документов. Поэтому он отказался поспособствовать Чхве Сынхёну, другу Джиёна, в организации финансово-кредитной фирмы. План был хорош, с убедительными экономическими прогнозами, да и Сынхён умный парень, он бы состряпал тут компанию, которая приносила миллионы, и всем бы пошла прибыль, но нет, босс душил инициативы, предпочитая дешевое рэкетирство и передачу наркотиков от оптовиков к рознице. Джиён воспользовался этой недальновидностью для переманивания на свою сторону шестёрок. Он посулил им золотые горы и объяснил, что из-за узколобости шефа они остаются без тысяч и тысяч, которые стали бы получать, внедряясь в легальный бизнес и сотрудничая с ним. Это было прекрасным доводом для простаков. Истинной-то целью Джиёна было всё-таки завоевать первое место, стать самому себе хозяином. И Сынхёну он тогда сможет помочь, и вместе разживаясь и творя более осмысленные и продуманные дела, они пойдут дальше. Ожидаемый шум где-то снаружи, неподалёку, вывел Джиёна из задумчивости. - Что это там? – насторожился босс. – Джи, ты слышал? - Похоже на глухой выстрел… - изобразил он испуг, изумление и взволнованную, чуть трусливую серьёзность. - Среди бела дня? Кому бы понадобилось стрелять? – Мужчина замер, не решаясь отпустить пакет с зеленоватой пахучей травой, который был в его руках. Расчёт оказался верным, он и помыслить не мог, что кто-то до захода солнца способен учинить заваруху. Словно бандиты вампиры, а не люди, что за предрассудки? Но вопросы у главаря кончились, и языком он больше не молол – прислушивался. Было жарко, и кондиционер, старый и слабый, плохо помогал, создавая больше гула, чем прохлады, но Джиён не сомневался, пот на висках мужчины выступил не от духоты и летнего зноя. Телохранители положили руки на револьверы, тоже стараясь угадать через стены и на расстоянии, что значит проясняющийся шум драки. У Джиёна пистолета не было, он и этим, в том числе, располагал к себе, что казался беззащитным и неспособным злоумышлять. Какой вред причинит человек без оружия? Но сейчас в его задачу входило убрать босса собственноручно. Как? Его пристрелит охрана, попытайся он это сделать. Несомненно, попросившие это китайцы хотели посмеяться или избавиться от выскочки, того, кто задумал в двадцать три года свергнуть власть и занять собой образовавшуюся пустоту. Обычно среди мафии авторитетов моложе тридцати пяти лет не бывает, Джиён берёт на себя много, кто же спорит? - Выглянули бы, посмотрели, что там? – предложил стражам Джиён. Те покосились на него, потом на начальника. Тот замешкался, не зная, что предпринять? Схорониться обездвиженным казалось спасением. - Джи, посмотри в окно, что на причале? – кивнул мужчина, желая узнать, будет ли путь к отступлению, если ворвутся в двери враги? Сам он, естественно, к окну подойти боялся. - Хорошо, - делая вид, что смиряется с опасным приказом по зову преданности и долга, Джиён вернулся туда, где стоял до этого. Всё двигалось в том же ритме, плескалась невидимо о сваи и берег вода, то усиливалась, то стихала вонь, направляемая бризом, рабочие шагали и останавливались. Ему не удалось нанять и перевербовать достаточное для окружения количество людей, поэтому они пробивались лишь с главного входа. Вопреки этому Джиён произнёс: - На набережной около двух десятков каких-то ублюдков, похоже, они все при оружии. - Чёрт! Чёрт! – занервничал, предчувствуя беду, мужчина. Джиён нашёл глазами своего человека, одиноко притаившегося за контейнерами, и едва заметно мотнул головой. Поднявшаяся рука с пистолетом нажала на курок и пуля, вынесшаяся со скоростью ударяющей молнии, пронеслась возле щеки Джиёна, ударившись в заднюю за ним стенку и вызвав металлическое дребезжание. - Блин! – якобы ужаснувшись, опустился вниз Джиён, пригнувшись к полу. – Ложитесь! Они не выпустят отсюда, чёрт, кто они такие? - Понятия не имею! – забирался под стол босс, указывая пальцем телохранителям. – Скорее, посмотрите туда! Есть возможность уйти отсюда? Если нет, то сделайте всё, чтобы возможность появилась! Два крепких парня осторожно двинулись к выходу. Джиён, на корточках, подкрался к столу, под которым постарался укрыться шеф. От испуга и внезапности, тот и не смотрел на своего поверенного, только ломал голову, округлив глаза, откуда взялось нападение, и кому он мог помешать? Он не претендовал на расширение, занял свободный квартал, исправно вносил проценты в общую кассу всех преступников, не выпячивался перед чиновниками, не ругался, никого не трогал, не занимался убийствами, не залезал в долги. Кому нужна его смерть? Какие-то давние неприятели с родины? Джиён был уже впритык к тому, кто возвысил его, из-за кого он однажды получил ранение между рёбрами. Как же его теперь убрать без оружия? У самого босса есть пистолет, но мужчина ещё крепок и кто победит в схватке за него – неизвестно. Если бы ослабить его как-то… Джиён вспомнил о ножичке, которым главарь надрезал пакеты с наркотиками. Привстав, чтобы взять его, он успел схватить его в кулак, но босс тотчас потянул его вниз, заставив сесть обратно, рядом с собой. - Куда ты встаёшь! Тебя же пристрелят! Ты же видел, что они следят за окном! Тебе повезло, что выстрел не пришёлся тебе в лоб, Джи! – Джиён перехватил сбоку, незаметно, поудобнее нож, готовясь к удару. Лезвие маленькое, короткое, дотянется ли до сердца? – Джи, - обратился к нему босс. В глазах того, где обычно ничего возвышенного и одухотворенного не жило, вдруг появился иной блеск. – Джи, послушай, если так выйдет, что меня прикончат, а ты выживешь, прошу тебя, ты позаботься о жене моей с сыном, а? Помоги им уехать куда-нибудь, чтобы до них не добрались, ладно? – Босс однажды развёлся, оставив взрослую дочь и первую жену в Пусане, а здесь, обосновавшись и ещё больше разбогатев, женился на красавице-китаянке, которая недавно родила ему ребёнка. Именно за них просил он сейчас. Джиён поджал губы, удивляясь, что в такую минуту этот человек сумел вспомнить о ком-то, кроме себя. - Хорошо, - коротко пообещал Джиён и, занеся руку, воткнул метко нож сбоку, под руку. Босс вскрикнул и, приходя в себя, вцепился в руку молодого человека. - Джи?! Что? Что происходит? Что ты делаешь? – По тому, как не заволакивало его глаза смертью, а тело не обмякло, Джиён понял, что нож всё-таки был коротковат. Босс уже открыл рот, чтобы закричать охране, призывая её вернуться, но парень навалился на него, зажав ладонью губы и, скорее вытащив нож, приготовился вонзить его ещё раз. Не будучи прирождённым убийцей и не терпящий вблизи насилие и боли, Джиён понял, что не выдержит многократно тыкать это сытое и знакомое туловище, не сделавшее лично ему ничего плохого. Он чувствовал, как трясётся его рука и, когда босс включил сопротивление, начал отталкивать Джиёна от себя, амбициозный бандит приложил лезвие к шее, закрыл глаза и полосонул во всю силу. Рука, что зажимала рот, оказалась в сильно тёплой, разве что не горячей по ощущениям крови, хлынувшей и разрезанного горла, которое уже не могло издать никаких призывов о помощи. Разомкнув веки и борясь с лёгкой дурнотой, Джиён видел, что тело ещё дёргается, а пальцы шефа, мертвея, пытаются призвать посмотреть в умирающие глаза, но Джиён не стал смотреть на лицо того, кого предал. Отодвинув пиджак, он вытащил пистолет босса и поднялся из-под стола. - Эй! – окрикнул он телохранителей, которые вышли за дверь. Спина одного, правда, так и замерла в проходе. Грохот мордобоя в прихожей не дал услышать быструю и жуткую развязку под столом. Охранник услышал зов и, развернувшись, сделал шаг обратно в комнату. Джиён, недолго целясь – в стрельбе у него опыт был, - нажал на спусковой крючок, и телохранитель упал, скорее от силы выстрела, чем от его смертоносности. Чтобы не оставлять в тылу опасности, Джиён подошёл к нему, действительно, ещё живому, и выстрелил в упор, добивая. Когда судорога закончилась, и азиат бесповоротно превратился в труп, двери помещения распахнулись полностью и, навстречу Джиёну, вошли бывшие люди его шефа, перешедшие на его сторону, и поддержавшие их китайцы. Последние смотрели с нескрываемым удивлением, они не верили, что такой тщедушный и неприметный кореец провернёт задуманное. Люди же убитого босса озирались с уважением и признанием. Или страхом. Да, скорее с ним. Все они видели, как доверял покойный Джиёну и как принимал его едва ли не в друзья. И вот, доверие закончилось гибелью. Но о чём бы сейчас ни думали все эти пешки, они не посмеют кинуться на него, потому что иначе придётся меситься и с китайцами. Джиён оказался единственным связующим и усмиряющим звеном между двумя группировками, и именно это невольно спасало его самого. - Что ж, едем к вашему господину Циню, - заметив второго убитого телохранителя за спинами ворвавшихся, предложил Джиён. – Оповестим его, что всё прошло, как по маслу? Китайцы, состоящие из пёстрого контингента: хакка, ханьцы, филиппинцы, непонятного происхождения иммигранты из Тайваня, перемешанные потомки вьетнамцев, португальцев и англичан – кого только не было в нанимающихся к преступникам и среди тех, кто от бездарности и безработицы шёл в разбойники, головорезы, насильники и современные пираты, - разошлись перед Джиёном, пропуская его из этого хлипкого, накалившегося сарая. Джиён сделал бесшумный вздох, стараясь не обращать внимания на то, что порядочно выпачкан в крови, засыхающей на его руках, а на одной из них до самого локтя, и, сгребя со стола солидную, толстую записную книжку убиенного босса, тронулся к машинам. Людям, которые теперь принадлежали ему, поехать вместе с ним не дали. Господин Цинь, возглавлявший одну из мощнейших группировок города, держался подальше ото всех, жил засекречено и не подпускал к себе никого без предварительного обыска и договорённостей. Потому и переговоров, которые провёл Сынхён, добиться было нелегко. Господин Цинь был умнее прирезанного босса, он был осторожнее и внимательнее. Но не до идеального. Упущения бывают и у самых лучших, и самых дальновидных, и у почти совершенных. Ошибки, просчёты и обидные недоработки – удел смертных, а богов здесь не видать. Джиён ехал в сопровождении незнакомцев и неприятелей, полагаясь на волю случая и логично предполагая, что без дальнейших указаний своего господина Циня эти шакалы не пошевелят и пальцем. Всё-таки, иногда нужно давать кому-то из подчинённых некие полномочия, чтобы те принимали решения по ситуации, а то вся свора превращается в никчёмных недалёких жвачных скотов. Несколько человек из них пострадало, один был убит, а трое ранено, но абсолютно не жаль никого. Без потерь не обходятся никакие перемены. Впрочем, и в неизменном, застоявшемся болоте можно утонуть. - Ящерица, отдай нож и пистолет, - протянул ладонь к нему один из бандитов. Джиён пока ещё не без изъянов говорил на путунхуа, а эти и вовсе балаболили на кантонском диалекте, который он понимал далеко не полностью. Однако требование он понял. Не хотелось расставаться с единственной защитой, но с ней его не пустят к господину Циню. Да и что сможет он один, если его захотят замочить? - А где Сынхён? – спросил и добровольно сдал свой арсенал Джиён китайцу. - Уже там. Приняв ответ, молодой человек замолчал. Они выехали из порта и направились в противоположную часть города. Полуденные улицы были запружены машинами и пешеходами по сторонам, нет-нет да пересекающими нетерпеливо дороги в неположенных участках. При всём желании, ехать быстро бы не получилось, даже если игнорировать красные сигналы светофора. Джиён рассчитывал и на это, когда выбирал время суток для нападения. Ему нужно было, чтобы за ними успевали следить, он припас ещё один козырёк в рукаве. А ночью что? Только и свистнули бы шины чёрных авто, уносясь в непросматриваемую темноту. Кортеж в пять автомобилей добрался до здания, первые два этажа которого занимали бар, бильярд и зальчики для караоке. О таком заведении никогда не подумаешь, что в нём прячутся преступники, но в приморских населённых пунктах Гуандуна и Фуцзяни[1] именно такие места служили прикрытием, и большинство людей знало, что творится в задних помещениях, за занавесками и легковесными дверями: притоны, бордели, убийства, отмывание денег, азартные игры. Джиён прошёл следом за сопровождающими, надеясь, что они не поведут его в подвал. За баром был коридор в кухню, а за кухней виднелся проход в полутёмную залу. Там-то и восседал, ожидая результата, господин Цинь. Крепкий и накачанный юноша справа от него жевал жвачку, самодовольно лыбясь. Уверенный в себе и своей крутости щеглёнок. По кругу ещё человек десять. А в стене два окна. Джиён отметил это с облегчением, потом нашёл глазами Сынхёна, сидевшего в углу на стуле. Не под дулами пистолетов, конечно, но его явно придерживали для чего-то вроде шантажа или угроз. Кого хотели им шантажировать? Джиёна? Ухмылка на устах господина Циня предвещала ироничную беседу, в которой он укажет границы песочницы, выделенной Джиёну, к этому будут прилагаться правила, которым надо будет следовать, чтобы жить в мире. Или просто жить. Сынхён рассказал все условия, из Джиёна хотели сделать марионетку, его использовали, чтобы очистить квартал от мелюзги, чтобы клан господина Циня продолжал шествие и захват города. Но для этого ли он, Джиён, пошёл на предательство, чтобы прислуживать дальше? Он не собирался распинаться и тянуть время и, словно вторя его мыслям и планам, дверь, прикрытая за вошедшими, была выбита с громким треском, а из окон вылетели стёкла. В образовавшиеся проёмы влетело несколько людей, направивших внушительные кольты и беретты на китайскую охрану. Удивились все, вплоть до подскочившего Сынхёна, кроме Джи, расслабившего плечи. В таких делах никогда точно не знаешь, выполнят твои просьбы наверняка, или кинут. В этот раз выполнили. Один из вломившихся мужчин бросил ему ствол, который Джиён поймал и, перещёлкнув им, направил на господина Циня. - Это… это шутка? – поднялся китаец в возрасте. Юноша рядом с ним как будто бы растерял уверенность и храбрость, перестал сиять и жевать свою жвачку. В глазах ужас, в позе неизвестность и слабохарактерность, желание бежать и спасаться. Джиён его понимал, у него и самого из физических умений было главным одно – быстро сматываться и уворачиваться, если надо. Но парень-то выглядел мощным, что ж так растерялся? Эх, не у всякой внешней силы есть внутренняя. – Ящерица! – гаркнул господин Цинь. – Опусти пистолет немедленно! Мы договорились о том, чтобы совместно убрать твоего босса, и я выполнил со своей стороны условия! - Я просил убить его, а ты заставил меня сделать это самому… - Как ты со мной разговариваешь! – злился главарь клана, прикидывая расстановку сил. Они были почти равными. - А ты со мной? Зачем ты назвал меня ящерицей? - Тебя все так называют! - Но я не говорил, что мне это нравится. – Джиён приметился, наведя дуло на лоб господина Циня. – Скажи своим людям, чтобы бросили оружие, иначе я выстрелю. - Ящ… Джиён! – только и сумел воскликнуть китаец, с трудом припомнив настоящее имя, но, видя серьёзность в противнике, махнул своим охранникам. Те опустили осторожно пистолеты.

- Ты хотел, чтобы я сам, своими руками убил босса, не так ли? – задал вопрос Джиён. Господин Цинь, продолжая осматриваться и искать выход из опасного положения, слышал его, и плавно кивнул, пытаясь не вызывать раздражения у того, кто оказался ловким и внезапно подстраховавшимся. Откуда взялись эти люди, ведь часть его, господина Циня клана, осталась в порту, чтобы убедиться – бандиты мёртвого босса следом не явятся. – Так вот, господин Цинь. Я всё делаю своими руками. – Не медля ни секунды больше, Джиён нажал на курок, и господин Цинь упал замертво, несмотря на то, что все его люди опустили оружие. В тех из них, кто попытался продолжить перестрелку и ответить за смерть Циня, тоже вонзились пули. Оставшиеся целыми передумали нарываться. В возникшей за утихшими выстрелами гробовой тишине, Джиён развернулся ко всем присутствующим и, сделав круг, провозгласил: - Есть ещё желающие назвать меня ящерицей? Сделайте это сейчас. Те же, кто не хочет последовать за господином Цинем, запомните: меня зовут Дракон! И вы либо со мной, либо против меня. Это ясно? Тишину никто не нарушал, пока тот самый перепугавшийся юноша, что должен был следить за сохранностью господина Циня, не отбросил пистолет и не сложил клятвенно ладони. - Я с тобой, Дракон! Джиён улыбнулся. При случае, этого нужно будет изничтожить первым. Выходя на улицу, Дракон закурил и, когда его догнал Сынхён, взявший себя в руки, с немного онемевшими от страха ватными ногами, присоединился к процессу. Промокнув свежим и чистым носовым платком лоб, он убрал его в карман. - Боже, что это было, Джи? - Ход конём, - выдохнул тот дым. - Какой ход конём?! Кто эти люди?! – Джиён обернулся через плечо, глядя на вываливающих из здания бесстрашных и насмешливых типов, головорезов и редкостных по жестокости мразей, которых ему повезло приманить деньжатами. Отличные захватчики и беспредельщики, их боевому мастерству можно позавидовать. - Это знакомые ребятишки Тэяна. Я позаимствовал у него связи, кстати, очень недёшево. – Он слегка склонился, приветствуя одного из них и заговорив громче: - Тэкён, не обязательно было стрелять так близко от меня, нам бы и так поверили, что за окном засада. - А ты что, очконул? – подошёл к ним высоченный и широкоплечий парень с винтовкой. - Да не то чтобы… Будешь? – предложил Джиён ему сигарету. - Не курю. - Как знаешь. – Стрелок прошёл дальше и Дракон, вновь вернувшись к шёпоту, сказал Сынхёну: - Я выложил все деньги, что у меня были, вообще все, наскрёб, продал всё, чтобы наскрести ещё и швырнул этим бросающимся на наживку паршивцам, как мелочевку. Сказал, что если помогут, то получат в десять раз больше. - Ты жирно рисковал, Джи, - заметил Сынхён. - Я знаю, но теперь мне есть, где взять в десять раз больше. Банк[2] господина Циня мой, а ты можешь разворачивать свой бизнес под моим покровительством. Деньги потекут рекой, Сынхён! - Я не могу в это поверить… мне нужно отойти от этого всего… - Отходи скорее, потому что, закончив тут с закреплением результата и установлением диктатуры, надо, как следует, отпраздновать! - Какое празднование, мне кажется, мне нужно к кардиологу. Почему ты не предупредил меня? - Чем меньше людей знает о задуманном, тем всегда надёжнее. - Я думал, что ты мне доверяешь. - Доверяю, но что-нибудь в твоём поведении, знай ты о запланированном, могло показаться господину Циню… покойному господину Циню странным. – Сынхён докурил и бросил бычок в урну. Заметив за поясом Джиёна плотный блокнот, он поинтересовался на его счёт: - Что это?

- Это? – Дракон вытянул ежедневник и, повертев, раскрыл его и залистал. – Знаешь, я сегодня убил двух боссов. Один был слишком открыт и неосторожен, другой был очень закрыт и слишком осторожен. – Джиён посмотрел в лицо другу. – Оба они мертвы, Сынхён. А я пока что жив. Если я буду вести себя, как один из них, то и закончу так же. Вот это – записная книжка одного из них. – Дракон вновь достал зажигалку, подпалил страницы и бросил в урну занимающийся блокнот, следом за окурками. – Мне не нужны заметки мёртвого, как и его опыт. Мне нужен другой путь, чтобы не кончить так же, как они… Я всё сделаю своим умом. - Не стоит совсем уж не считаться с опытом других людей. – Сынхён посмотрел на поднимающийся от пламени дым. Несмотря на оставленные трупы, наёмники, присланные Тэяном, смеялись и бросали язвительные шутки по поводу всего случившегося. Сынхёну это не очень нравилось. – А что дальше, Джи? Ты теперь, кажется, один из самых опасных и влиятельных типов этого городка. Можно обустраиваться и… - Тут? В этой дыре? Обустраиваться? – хмыкнув, Дракон покачал головой. – Нет-нет-нет, всё только начинается. Впереди очень много дел, мы далеко пойдём, Сынхён, и то, что мы получим здесь – гроши, безделушка. В наших руках может оказаться намного больше, намного! - Всех денег всё равно не собрать. - Все мне не нужны. Но мне нужно больше. – Прищурившись, Джиён посмотрел на небо. – Двадцать с лишним лет я был никем, Сынхён, нищим, мальчиком на побегушках, меня унижали, шпыняли, посылали и мне указывали. Я устал быть ничтожеством, я устал встречать взгляды с насмешками. Сегодня впервые на меня посмотрели с неподдельным восхищением. – Джиён опустил лицо и посмотрел в глаза другу. – Со страхом и восхищением, на меня смотрели, понимая, что от меня зависит жизнь. Это стоило того! Вот чего я хочу, Сынхён, я хочу этих взглядов… Хочу почитания, преклонения и уважения. Не от этого заморышного городка, Сынхён, я хочу этого ото всех… Чтобы мне кланялись даже те, кому кланяются другие. - Смотри, не заболей манией величия. – Товарищ поднял его руку и поднёс к его же глазам. В бордово-грязной крови, она вызвала у Джиёна отвращение, из-за чего он и поморщился. – На тебя вот это так подействовало? Задирай нос к небесам сколько хочешь, только не забывай, что стоишь на земле. Ты земноводное, Дракон, а не летающее. - Ладно, хватит об этом, - отмахнулся Джиён, похоже, на самом деле слишком перевозбудившийся от всего сделанного. – У босса там завалялась партия первоклассной, первосортной марихуаны. Поедешь ночью со мной кутить? - Нет, ты же знаешь, я не люблю это всё. Предпочитаю выпить вина, и хватит. - Как знаешь, тогда, встретимся ближе к полуночи в нашем ресторанчике, да? Договорились. – Отходя от Сынхёна, Джиён разглядел нужных ему людей и двинулся к ним: - Уён, Чуно! Можно вас на ещё одно дельце? Буквально на час съездить по одному адресу… Дракон отлично знал, где располагается двухэтажный дом, в котором осталась сотворённая его руками молодая вдова. Он бывал здесь на семейных ужинах, праздничных вечерах и просто по делам. Оставшаяся пара охранников узнала его и, прежде чем они поняли, что что-то произошло и изменилось, подпустили его слишком близко на свою беду. Сопровождающие Джиёна мускулистые парни выстрелили без промаха и очистили тропу своему нанимателю. Входная дверь была не заперта на замок. Наверняка ждали хозяина, а вместо него явился его убийца. Служанка, убиравшаяся и присматривающая обычно за ребёнком, увидев Джиёна, перепачканного в чём-то, взглянула в его лицо и, вздрогнув, скрылась прочь, будто увидела демона. Дракон поднялся по лестнице, направляясь в спальню. Топот его подошв заставил обернуться девушку, которая в полупрозрачном белье перебирала драгоценности у зеркала, выбирая, какие надеть к столу? Увидев, что это не муж, китаянка – Джиён отдал должное, очень красивая, - поднялась, но не пыталась прикрыться. Она тоже знала этого человека, как доверенное лицо супруга. Полуобнаженная и ничуть не смущенная, она выпрямилась и ждала объяснений, хотя каким-то образом догадывалась, какое происшествие могло бы привести к подобному вторжению. Не женская интуиция, а обычная рассудительность подсказывала, что в таком виде соратник супруга придёт только тогда, когда того не будет уже на этом свете, или он будет близок к отправке на тот. Джиён сбавил обороты и, размерено и крадучись, подошёл к овдовевшей жене босса. Они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Китаянка говорила на кантонском, как и большинство жителей побережья, и Дракон не пытался завести долгий объяснительный монолог, поэтому, сосредоточено и лаконично, сказал: - Я убил твоего мужа. – Девушка поняла. Глаза её расширились, но она не шагнула назад, не вцепилась Джиёну в лицо, не схватилась за голову и не зарыдала. Молодой человек поднял ладонь и, как недавно Сынхён, сам сунул эту руку под взор, только уже не свой, а женский. – Это его кровь. - И… что теперь? – спросила она, тоже не пытаясь быть многословной. - Он просил позаботиться о тебе. У тебя есть родственники? Откуда ты? Я отправлю тебя домой, потому что это всё, - Джиён обвёл пальцем обстановку и защепил в конце указательным и большим серьгу в ухе девушки. – Это всё теперь принадлежит мне. - Тебе? – переспросила она, и вместо того, чтобы начать отстраняться, приблизилась к Дракону впритык. Её почти не скрытое тело коснулось его груди через рубашку. – Ты теперь… теперь главный? - Да, я, - подтвердил Джиён. Силясь не выдавать никаких эмоций, китаянка взяла ладонь парня и, скользнув по руке выше, погладила его предплечье. Потом коснулась своими пальчиками его щеки и, найдя там подсохшие брызги крови – крови её мужа, отца её ребёнка, - аккуратно оттёрла мелкие пятнышки. Подтянувшись к нему ещё плотнее, она коснулась его губ и обвила шею. Джиён ответил на её поцелуй и, принимая его, как выигрыш в завершившейся борьбе, с минуту получал удовольствие, после чего отступил сам. Китаянка, разрумянившись и поглядывая на постель, ждала, что будет дальше? Она воспринимала себя как трофей, красивый, желанный и дорогой. Она считала, что должна достаться тому, кто завоевал её, а что касается её чувств и привязанностей – разве бывают они у трофеев, кубков, медалей? «Это вещь, предмет» - подытожил Квон Джиён. Он исследовательски тронул свои губы и, косо ухмыльнувшись, лукаво поглядел на девушку, максимально точно, насколько умел, воспроизводя кантонское произношение, чтобы быть понятым: - Я люблю шлюх, красавица. – Облизнув губы, он будто пробовал оставшийся вкус и вникал в него, после чего тряхнул головой. – Но не таких дешёвых. Развернувшись, он дошёл до порога и обернулся на нём. - А серёжки можешь себе оставить. – Выйдя из спальни, он кивнул ожидавшим в коридоре парням: – Чуно, Уён, обещанная дополнительная награда ваша… Делайте, что хотите. Перепрыгивая через ступеньку вниз, он услышал возмущение, а затем визг и непонятные ругательства на малознакомом ему диалекте. А потом крик. В какой-то из внутренних комнат заплакал ребёнок, расходясь всё сильнее.

Сынхён указывал рабочим, куда что ставить, а где собирать офисную мебель из ящиков. Наконец, он открывал свою фирму, и никто не должен был ставить ему палки в колёса. Собственный кабинет, компаньоны, счета, секретарша – прелесть! Джиён стал его покровителем, и пусть они реже виделись последние две недели, всё-таки их дуэт приносил плоды. Естественно, только им. В кармане завибрировал мобильный и, чтобы перебранки грузчиков и мастеров, шуршание упаковочной бумаги и стуки молотка не мешали разговору, Сынхён вышел из недообустроенного помещения. - Алло? - Привет, не занят? - Привет, Джи. Нет, я руковожу процессом оформления моего будущего кабинета. Это приятная занятость. - Я рад. Я договорился с Йесоном, он пришлёт тебе финансовую аналитику рынка ценных бумаг, и можешь посоветоваться с ним насчёт этих своих… акций, облигаций… - Ладно-ладно, не ломай язык, я знаю, что ты в этом не смыслишь. - Вот именно. Моё дело за малым – разруливать. - Тоже хорошее занятие. – Они похохотали и простились. Сынхён достал сигареты и, поняв, что в новеньком, только отремонтированном кабинете нет ни пепельницы, ни места для курения, пошёл ещё дальше, к лестничной площадке между этажами. Ему навстречу попалась девушка, которая почему-то широко заулыбалась, увидев его, и поздоровалась. Сынхён ответил ей тем же, пытаясь вспомнить, где её видел? Уже прошедшая мимо, она, наконец, была им опознана. Это же она пожелала удачи ему перед встречей с покойным Цинем! Молодой человек остановился и хотел оглядеть её сзади, но обнаружил, что и она остановилась и так же развернулась. Пойманные на одинаковом жесте, они смутились и, попытавшись как-то выйти из этой ситуации, после того, как он развёл руками, а она пожала плечами, негромко стыдливо засмеялись. - Добрый день, - заговорил всё-таки Сынхён. - Добрый, - поклонилась девушка, не переставая улыбаться. – А вы… - это они сказали хором и опять замолкли. – О, простите, говорите. - Нет, это я вас перебила. - Ничего страшного, что вы хотели сказать? - Вы работаете в этом центре? - Собираюсь. Пока только оборудую кабинет, - Сынхён ткнул пальцем в его сторону. – А вы? - Я – да, я работаю вместе с отцом, этажом выше. - Вот как? - Да… так сказать, я его заместитель. - Солидная должность для столь юного возраста. - Вы думаете мне сколько? – не кокетливо, а скорее удивлёно приподняла брови девушка. - Восемнадцать? - Нет же, я заканчиваю университет, так что прохожу практику, можно сказать. - На кого же вы учитесь? - На преподавателя французского языка, - девушка спрятала за ладонью несмелый смех. – Вообще-то, я буду школьной учительницей, но у отца много контрактов с французами, и я набираюсь знаний в языке. - Школьная учительница… какая сексуальная профессия! – Девушка перестала смеяться, покраснев до корней волос. Сынхён понял, что сделал необоснованно прямолинейную вставку и поспешил сгладить впечатление: - Меня зовут Чхве Сынхён, кстати, - и он протянул руку. Зачем-то. - Очень приятно. Я Элин. Думаю, мы будем пересекаться, раз работаем так близко? - Конечно. Заглядывайте на кофе. – Новая знакомая, неловко пожав ему руку и скорее забрав обратно свою, поспешила бегом по лестнице вверх. Её хвостик, забранный чёрной резинкой сзади, подпрыгивал в такт её шагам по ступенькам. «Милая девчушка» - улыбнулся Сынхён и, забыв о том, что шёл курить, вернулся в свой обустраиваемый кабинет, где стояло замотанное в целлофан кожаное кресло на одной ножке, чтобы крутиться, как настоящий директор и крутой начальник. Опустившись в него, молодой человек закрыл глаза. Ему всегда нравилось звучание французского языка, интересно, его сложно выучить? А если нанять себе репетиторшу частным образом? Вдвойне приятно, хоть ночи напролёт зубри… Очень удобно будет завести любовницу неподалёку. «До чего же всё вокруг прекрасно!» - резюмировал Сынхён, пока в его мечтательную дрёму не ворвалась матершина сборщика, уронившего себе на ногу полку.

Глава 2

- …Но в тот день ты был сам не свой, оголтелый и без тормозов, - покачиваясь на начавшем недавно поскрипывать кресле, Сынхён крутил антистрессовую игрушку на столе. Хромированная модель атома, стоило её толкнуть пальцем, начинала вертеться осями вокруг ядра, по осям скользили шарики- электроны. Движение всех частей одновременно и по-разному завораживало, и даже Джиён, сидевший напротив, через стол, бросил взгляд на механизм. - Давай не будем вспоминать прошлый год? Он был тяжёлый. - А ты был немного легче, - улыбнулся Сынхён другу. – Но кровожадность и безуминка в твоих глазах… ты меня самого почти напугал, а как тебя понесло-то на это всё? Адреналин? Ты такой пафосный сразу стал, и, как же ты сказал… - Сынхён, хватит, правда, - обижаясь и напрягаясь, замер Джиён, остановив темнеющий взор на собеседнике. – Я же попросил. Мне не смешно. - Ладно, не злись, - пришлось успокоить себя Сынхёну и не продолжать. Джи и раньше трудно переносил шутки над собой, или воспоминания о каких-то его промахах, неприглядных ситуациях, но теперь, с приближёнными, позволял себе показывать свой характер жёстче, чем прежде. При этом он по-прежнему умел быть милейшим при посторонних и смеяться над собой с теми людьми, которым он указывать не мог, и которые были ему чужими, малоизвестными. «Конечно, перед незнакомыми мы такие замечательные, а на товарищах можно срываться» - нахмурился Сынхён, но не стал говорить этого и превращать в претензию. Он был старше Джиёна на год, и считал себя несколько взрослее и ответственнее, и он помнил себя школьником и студентом, который смущался что-то противопоставить одноклассникам, однокурсникам и преподавателям, с которыми не был на короткой ноге, но зато приходил домой и вёл себя с родителями, как обалдуй. «Почему люди так делают? Показывают себя лучше, чем есть, с теми, до кого нет дела, и выплёвывают из себя все помои на тех, кто ближе и дороже. Перед кем действительно стоит лицемерить? И стоит ли?» - рассуждения остудили Сынхёна, и он смог заговорить без обид дальше: - Ты позвонил Йесону, как обещал? Он нам бы сейчас очень пригодился, хотя бы на недельку, у меня тут есть одна задумка… - Я звонил, но он сказал, что у него какой-то проект в Сеуле, от которого зависит вся его жизнь, и ближайшую неделю он никуда не поедет. – Смена темы спасла и настроение Дракона. Если бы они продолжали пререкаться или заниматься бесполезными просьбами вроде «успокойся» и «не обижайся», которые никогда не работают, то поругались бы, но стрелки были переведены, и всё наладилось. - Что он там такое мутит? - Да хер его знает, может, тоже пошёл по криминалу и своего директора генерального надуть решил? Или грохнуть. - Нет, Йесон на такое не способен. - Много ли ты знаешь о Йесоне? Он, между прочим, на последнем курсе когда учился, в драках участвовал. - Ты тоже своих лучших друзей не насквозь видишь. Напомнить о Чунсу? - Да пошёл он, тряпка тёлочья, - оскалился Джиён, потянувшись за сигаретой. - Здесь не кури, я так и не завёл пепельницы и курю в подъезде. Не всем нравится запах дыма и табака, поэтому… - Чунсу – разочарование моей жизни, дрянь и пакость. – Послушавшись, но неохотно, Джиён не закурил. – Ладно бабы кидают, они все ненадёжные и безмозглые, но в адекватных мужиков я верил. – Сынхён пожал плечами, не будучи никогда преданным кем-либо; не было у него опыта остаться без лучшего друга. До Джиёна у него не было никого, играющего подобную роль, чтобы так же часто общаться, иметь столько общих дел, доверять друг другу, вместе пить, рисковать, понимать. Да, судя по всему, Джиён его первый лучший друг, и если бы Чунсу два года назад не поступил глупо, возможно, не родился бы их товарищеский, партнёрский тандем. А глупость была такой… такой жалкой и мелкой, что, возможно, только Джиён мог превратить это в переломный момент становления своей личности, но и только мелкий человек мог совершить такой некрасивый поступок с Джи. Чунсу не приехал на день рождения лучшего друга, потому что ему запретила девушка под предлогом, что у того плохая компания, развратная и гулящая, и хороший Чунсу должен сидеть дома. Мало ли, что будет на вечеринке? Хороший Чунсу завёз подарок лучшему другу и уехал. И стал плохим для другой стороны этого не любовного треугольника. – Знаешь, - произнёс Джиён и, без гордости ухмыльнувшись, скорее так, как человек, осознавший бессмысленность какой-то части своей жизни, посмотрел Сынхёну в лицо: - А я ж ему косвенно подстроил месть тогда. Я никому не рассказывал, но тебе могу. - Это что же, теперь я твой лучший друг? – спросил то, о чём размышлял, Сынхён. - Это не должность, тут не назначают. Время покажет. – Они замолчали, и, в тишине придя к какимто собственным выводам, Джиён решил закончить рассказ: - Меня такая ярость тогда взяла и не отпускала на этого лопуха, всё думал, каким же надо быть идиотом? Много лет, бок о бок, со школы… Да, у нас во многом разные интересы были, я любил безобразничать, а он предпочитал спортивный и здоровый образ жизни, но всё-таки, годы общих воспоминаний, событий, радостей и горестей, успехов и поражений – как можно всё засунуть в жопу по просьбе какой-то обладательницы сисек? - Сиськи иногда решают, - заверил с видом мудреца Сынхён. – Особенно большие. - Особенно когда мозг маленький у того, кто на них ведётся, - съязвил Джиён. Видно было, что злоба ещё клокочет в нём временами. – На мой день рождения, который он не изволил нормально посетить, я как раз познакомился с ребятами Тэяна. Чуно и Уён, помнишь? Выяснилось, что они знают Чунсу, в одну качалку ходили, ну и, на следующей неделе у них были какие-то мужские посиделки… Мы с ними что-то разговорились, я объяснил, так и так, вот такой мудила товарищ оказался, заполз под юбку – и не выковырнешь оттуда, стал пай-мальчиком. Уён мне и предложил подставу устроить, окунуть Чунсу во все тяжкие, чтоб осознал, как друзей кидать. - И что, подстава удалась? – поинтересовался Сынхён. - Ну, я подробностей не спрашивал, но парни сказали, что они умудрились втянуть его в групповуху. Какую-то тёлку по кругу пустили, и он не отвертелся. А то ишь, примерный мальчик, не изменяет он, видите ли, своей принцессе сраной. Хуй ему, конский, - прошипел Джиён и, закрыв глаза и глубоко вдохнув, отогнал нервную раздражительность, возродившуюся с воспоминаниями. – Мне достаточно знать, что его принципы треснули, а дальнейшая судьба его меня не волнует. Захотел отделиться – отделился. - Кстати, слышал, что Уён на прошлой неделе на машине расшибся. - Насмерть? - Нет, переломы. Вроде бы в больнице лежит. - У всех бывают чёрные полосы в жизни. - Есть такое. Да и всех, кто когда-либо совершал недоброе, высшие силы рано или поздно карают. - Ты веришь в высшие силы? – хохотнул Джиён, приподняв брови. – Нет, ну так ты мои лучшим другом не станешь, мне не нужны рядом верующие придурки, которые прошляпят все удачные моменты. Мне нужно трезвомыслие и осознание людьми, что всё зависит от них. - А ты думаешь, что всё зависит от тебя? - Уверен! – вальяжно откинулся Дракон на спинку, и позади него раздался стук. Он обернулся, а Сынхён выглянул из-за него. Офис его был открыт, и в распахнутом проёме стояла Элин, постучавшая о дверной косяк. - Вы заняты? – спросила она Сынхёна. Тот на секунду замешкался, стараясь определить, дело у него с Джиёном или бытовая беседа? Не видя выражение лица друга, развернувшего к нему затылок, чтобы видеть девушку, Сынхён определился и пробасил: - Нет-нет, проходите. - Да я на одну минуточку. – Элин подошла к столу, и только тогда молодые люди заметили коробку в её руках. Она поставила её на стол и чуть двинула в сторону Сынхёна. – У моего отца сегодня юбилей, я приготовила ему сладостей, и подумала, не угостить ли вас? Обеденное время, а вы никуда не ушли, и я подумала… - Никто не перебил её, но она замолчала, не зная, что ещё добавить. Убрав руки подальше от коробки, за спину, Элин не отводила от неё глаз, чтобы не смотреть на присутствующих, как раз уставившихся на неё. В голове подбирались слова для прощания, чтобы скорее убежать, но не настолько скоро, чтобы выглядело смешно и по-детски. Джиён оглядел её с ног до головы и, нарисовав на губах усмешку, бросил: - А вашему папе зять не нужен? – Он кивнул на Сынхёна. – У нас и кандидат есть: красивый, умный, честный, благочестивый и, кажется, даже духовно богатый. Ну как? Тест-драйв брать будете? - Извините, - поклонилась она и, размерено перебирая туфельками, направилась на выход. - Элин! – позвал Сынхён, но она, не остановившись, покинула кабинет. Молодой человек воззрился на Джиёна: - Ну, ты чего? Сконфузил бедняжку до смерти, она теперь со мной даже здороваться не будет. - А что за цаца? Глянь, подкат какой, она, по-моему, за тем и приходила, что я ей предложил, не иначе. - Да она работает просто этажом выше, тупица! – покрутил у виска Сынхён. – Мы с ней здороваемся, когда сталкиваемся в лифте или на лестнице, и всё, с чего ей ко мне подкатывать? - Правильно, не с чего и не за чем, не хватало мне ещё одного потерять под очередной юбкой. Давайка ты будешь осторожнее с этими Троянскими конями, - постучал по крышке принесенной коробки Дракон. – Выброси, не открывая. - Ты думаешь, она отравить меня хочет? - Я бы сказал – отловить. - Я тебе не рыба, чего меня ловить? - Зато все бабы – рыбачки, сети плести умеют, закидывать тоже, и наживки на крючках у них… - Джиён приподнял крышку и понюхал. – Мм… Да, наживка на крючке отличная. И не ты ли мне сказал только что: «Сиськи решают»? - Ещё раз тебе повторяю: она просто работает этажом выше! Мы с ней знакомы мельком, представились и разошлись, здороваемся по утрам и она ни разу не пыталась хотя бы флиртовать со мной. - А это что? – указал на презент Джиён. - Вежливость. – Дракон поднялся и, задвинув крутящееся кресло, на котором сидел, под стол, хитро прищурился. - Когда она возьмёт в свои кулинарно одарённые ручки твой член, не забудь назвать это вежливостью тоже. - Джи, ты слишком пошлый, - опустил лицо Сынхён, положив лоб на ладонь. - Я реально мыслящий. Ты завтра в сауну поедешь? - Нет, если Йесон пока не может приехать, мне самому надо поработать над графиком и планированием. - Хорошо, бизнесмен, опять кидалово, да? Не умеешь ты отдыхать и тусоваться. - Приезжай на следующих выходных сюда, будет корпоративная вечеринка… - Но Джиён уже махнул рукой и вышел. Сынхён некоторое время посидел, раздумывая о том и этом. Дела как-то пролетали мимо мозга, не привлекая к себе внимания. Дракон всегда такой, посидит несколько минут, а после него потом в голове хаос, переоценка ценностей, философия, разливающаяся по бессознательному. Но перед девушкой всё-таки было неудобно. После исповеди Джиёна насчёт Чунсу, какой сволочью того теперь считали, и что ему даже строили подставы, Сынхён не стал говорить, что Элин заходит уже третий раз, первые два воспользовавшись его приглашение выпить кофе. Они даже не обменивались телефонами, но общение у них налаживалось, и Сынхёну это нравилось, а если что-то и не нравилось, то медленность продвижения их общения. Он не умел обстряпывать соблазнение девиц, а Элин явно была не из тех, что ищут неуловимые знаки и кокетничают сами. В ней чувствовалась симпатия к нему, но какого характера? Вряд ли эротического, девушка ни разу не посмотрела ему ниже подбородка, ни разу не перешла на личные темы. Может, у неё вообще есть жених? Нет, был бы тогда странен сегодняшний знак внимания. Сынхён вышел покурить, невольно возводя глаза выше, к потолку, служившему с другой стороны полом для Элин. Обидел ли её Джиён? Она была такой воспитанной, что могла быть задета, но при этом не подала бы и вида. Скромная и сдержанная, как с такими вообще переходят хотя бы на «ты»? Отбросив окурок, Сынхён набрался смелости для извинений за Джиёна, и быстро взмыл по ступенькам. Что уж греха таить, он тоже разок заглянул в офис отца Элин, из любопытства, осваиваясь и знакомясь с соседями, так сказать. Так что он уже знал, куда именно идти. Элин сидела в приёмной и разговаривала по телефону. На французском. Сынхён замер, заслушавшись этой журчащей и гортанной речью, казавшейся неимоверно прекрасной и мелодичной для его ушей. Эти мурлыкающие и грассирующие слова вырывались легко и бесперебойно из маленького и розового рта, на котором и сомкнулся обзор Сынхёна. Не прерывая переговоров Элин, он следил за верхней и нижней губой, соединяющимися и расходящимися с поспешностью и юношеской непоседливостью. Французский язык вынуждал говорить с определённой артикуляцией, немного похожей на корейскую, но всё-таки таинственной и причудливой. Смотря на эти ненакрашенные губы, мягкие и влажные, потому что Элин провела по ним языком, Сынхён поймал себя на мысли о том, что хочет поцеловать их, словно французские слова оставляют на них какой-то особенный налёт, со вкусом парижского хлеба, прованских вин, савойского сладковатого сыра. Девушка, наконец, заметила его и, подняв указательный палец, как бы прося «одну минуточку», улыбнулась и указала глазами на стул рядом. Сынхён вошёл и присел. Международный разговор длился ещё какое-то время, за которое Сынхён успел незаметно изучить безыскусную одежду Элин, не стремившейся не то что к моде, но хотя бы элегантности, утончённости или стилю. Всё на ней было простым и добротным, не самым дешевым, но и не дорогим, подбиралось по принципам, вроде: не броско, удобно, официально и прилично. Трубка с щелчком легла на рычажок. - Что-то случилось? – сквозь попытку продолжать улыбаться, Элин заметно волновалась. Она посмотрела на руки Сынхёна, ища что-то. – Вам не понравились пирожные? - О! – и не подумал, что так можно воспринять его появление молодой человек и, расцепив скрещенные руки, развёл их, демонстрируя, что не коробку швырнуть обратно явился. – Простите, я не успел их ещё попробовать, я пришёл извиниться за своего товарища… - Всё в порядке, - увлекаясь перебиранием бумажек перед собой, сказала Элин. Но, помолчав немного, добавила: - Он мне не понравился. Вы хорошо знаете этого человека? - Более чем. - У него столько татуировок… мне кажется, что он не чист на руку. - Нельзя судить о человеке по татуировкам, - улыбнулся Сынхён. - А разве их не для этого делают? – посмотрела ему в глаза Элин. – Разве люди бьют на себе рисунки и надписи не для того, чтобы заявить о чём-то? И, в первую очередь, татуировки бьют преступники. - Если вы не обижены, давайте забудем об этом? – Разводным мостом из двух створок поднялись брови Сынхёна, изображая любезнейшую просьбу. Элин пожала плечами покорно, выражая согласие. – Вы очень красиво говорите по-французски, мне очень нравится этот язык. Я слушал тут, пока ждал, и очень восхищён… - Девушка внезапно засмеялась, хотя и в ладонь, попытавшуюся остановить этот взрыв эмоций. – Я что-то сказал не так? - Вы очень много говорите слово «очень». - Да? Я не заметил, - смутился Сынхён, осознав, что как-то не уследил за своей речью, и она покатилась без его ведома не то под откос, не то в неизвестность, куда затягивается всё, произнесённое по неосторожности, легкомыслию или неосмотрительности. Что из этого овладело сейчас им? Почему он заболтался так неприемлемо неумело, перенасыщено и притянуто? Он не словоохотливый человек, а если уж, после бокала-двух, его несёт на монологи, то они красноречивы и оригинальны. – Это лишь доказывает, как меня впечатлила ваша сноровка в иностранном. - А вы учили его когда-нибудь? - Кого? - Французский. - Нет, что вы! Ни слова не понимаю. Скажите ещё пару фраз, мне нравится слушать. - Je t' apprécie beaucoup, je te l' ai dit très clairement… et je m' amuse beaucoup, quand je suis avec toi[3]. - Шикарно! Что вы только что сказали? - Да так, из деловой переписки процитировала. - Я обязательно должен выучить хотя бы пару выражений, чтобы иногда перекидываться с вами на равных. То есть, конечно, на равных не получится, но, так сказать, чтоб совсем не садиться в лужу… – Дверь кабинета в глубине открылась, и оттуда вышел седовласый мужчина в плотном костюме, слишком тёплом для июня, но он не обращал на температуру внимания, поправляя на кончике носа очки. В руках его были бумаги, и он больше походил на мучающегося в порыве озарения композитора с нотными листами, или поэта с черновиками, чем директора торговой фирмы. Элин поднялась, и Сынхён поднялся следом. - Элин, отправь это, пожалуйста, в Марсель. Само собой, переведя сначала, - мужчина стал протягивать документы, и только тогда поднял взгляд на присутствующих. - Папа, познакомься, это господин Чхве Сынхён, он работает в офисе под нами. - Очень приятно, - пожал тот ему протянутую руку. – Чем вы там, под нами, занимаетесь? - Финансово-аналитический центр. И посредничество на рынке ценных бумаг. - О-о, это сложное дело. Верно, вы талантливый молодой человек, если ещё не дожили до седин, а уже такими делами заправляете. Я-то по-простому, купил – продал, продал – купил. - По сути, я занимаюсь тем же самым, только, фактически, безналично. – Сынхён вспомнил, как здесь оказался, и поспешил добавить: - Я слышал, у вас юбилей? Разрешите поздравить и пожелать долгих лет жизни и семейного благополучия. – Сынхён поклонился, произнеся поздравительную, банальную строчку. - Спасибо, спасибо, - покивал мужчина, покосился на дочь – явный источник информации, и, снова поправив очки, вздохнул о чём-то, и ушёл к себе в кабинет. В этом вздохе Сынхёну послышалась просьба не сидеть в приёмной и не отвлекать Элин от работы, а то, что ещё хуже, осуждение за попытку общаться с его дочерью. Наверняка, все отцы такие, думают только плохое о любых мужчинах, которые вьются рядом с их дочурками. «Если бы у меня была дочь, как бы я себя вёл? Одобрил бы какого-то парня рядом?» - подумал Сынхён, не спеша садиться обратно. Элин тоже стояла, просматривая врученные ей бумаги, но во взгляде её уже не было прежнего запала и рабочего настроя. - Что ж, я пойду к себе, - принялся прощаться Сынхён. - Да, конечно. Заглядывайте ещё. - Обязательно! – Он уже был на пороге, когда обернулся и, сдерживая рвущуюся улыбку, какую-то излишне прыткую и откровенную, задал вопрос: - А как по-французски будет «очень»? - Очень? Beaucoup. - Боку? Чудное слово. Как мужское «я» на японском[4]. - О, да вы полиглот! - едва снова не засмеялась Элин. - Стараюсь. Но без помощи вряд ли справлюсь. – Он понимал, что надо уходить, но ноги завязли. Ему не хотелось погружаться в трудовую рутину так же, как и девушке, шуршавшей белыми листками с мелким шрифтом. – Я пошёл… - Ладно, - кивнула она, подняв на него глаза и встретившись с его глазами, тёпло-карими. Сынхён занёс на уровень плеча ладонь, хотя для прощального размахивания расстояние между ними было небольшим. Опустил её. Под взором Элин мешкать дольше было совсем глупо, и он развернулся, наконец, и ушёл. Как сближаются с такими особами? Да ещё когда они всё время под боком у родителя. Это был первый случай в жизни Сынхёна, чтобы понравившаяся девушка познакомила его с отцом до того, как они переспали. «В наше время вообще не вмешивают родителей в свою личную жизнь, и это появление папаши как будто всё перечеркнуло!» - возмущался, спускаясь по лестнице, Сынхён. Ему не пришлось по душе это столкновение, оно как будто оттолкнуло его от той, которая немного потянула к себе. Когда познакомился с кем-то из семьи и засветился перед этим кем-то, как пытаться флиртовать и обхаживать? Не то интерес пропал, не то настроение. Наверх теперь лучше не подниматься, ещё подумает, будто у него серьёзные намерения, этого не хватало. А если Элин сама придёт? Притворится занятым. Сынхёну хотелось лёгкости и свободного отдыха в выходные, когда он завершит все свои отчёты, встречи, подведёт итоги, закроет кабинет, покинет здание, поймает машину и уедет в отель на побережье, чтобы пить вино и заниматься сексом до понедельника, а для этого нужна доступная, сговорчивая барышня, которой хочется того же самого. Относится ли к такому типу Элин? Ни разу. Только если «в тихом омуте»? Но всё-таки, этот папаша, зачем он вылез, почему не посидел у себя ещё десять минут, пока они бы не договорились до чего-нибудь. Французский – язык любви и романтики, это всё вокруг него всегда вертится, витает в воздухе, одно неловкое движение, и ты влип в романчик, яркий, пылкий и короткий, из тех, что каждые выходные новый. Как книга, взятая для досуга, на вечер, чтобы расслабиться, берёшь не классическую поэзию или «Финансиста» Драйзера, а томик Мураками или Шэн Кэи[5]. И с людьми так же, на отдыхе не хочется человека-Драйзера, хочется крупных букв, недлинных глав, понятных слов, примитивных смыслов в мягкой обложке. А Элин - это Золя, Бальзак, Гюго – ему такого не надо, и без того задач в голове много. Проще позвонить Джи, и всё-таки пойти с ним в сауну, где всегда найдутся девочки.

В городок приехала Наташа, первая любовь Джиёна, с которой они когда-то, когда ему было лет пятнадцать, встречались. Девушка была на год его старше, хулиганка и оторва, доставлявшая много головной боли своему отцу-прокурору, она покорила Джи не красотой или богатством семьи – хотя отрицать не стоило, за её счёт он не брезговал ходить в кино, есть в кафе и покупать презервативы, - а своим умением плевать на всё, жить, как хочется, своим умением быть другом, а не постельным развлечением, каковым стали все другие женщины для Дракона. Наташа была не такая, её трудно было обозначить, как типичную представительницу прекрасного, слабого пола. Другой бы вообще мог принять её за лесбиянку, но Джи знал, что Наташа гетеросексуально любвеобильна, и мужик в кровати для неё если не цель жизни, то одна из главных составляющих. Они не виделись почти два года, не потому, что не хотели, а как-то не получалось. Они расстались без обид, в приятельских отношениях, с уважением друг другу и, возможно, отрицающий ценность приятных воспоминаний Джиён, всё-таки в память к ним берёг Наташу в своей судьбе. Она была проездом в Гонконге и, по слухам зная, что бывший бойфренд обитает где-то неподалёку, позвонила ему, спросила адрес, без всяких «как дела?», пообещала наведаться и позвонила ему в дверь тем же вечером. Джиён открыл, в широких для своих худых ног штанах, болтающейся на узком теле майке, во вьетнамках. - Господи, что за бомжатник? – не задержав взора на бывшем возлюбленном, скидывая сумку с плеча, вошла, оглядываясь, девушка. Затхлость и спёртый воздух, кое-как выдуваемый приоткрытым окном в летнюю жару, возвращающую запах жарящихся на улочке внизу куриных конечностей. Это усугублялось въевшимся во всё дымом с ароматом табака, так что казалось, что занавеску можно завернуть и курить. Переполненная пепельница стояла на подоконнике, а между стеной и кроватью пол наполняли разбросанные вещи. Джиён следил, как Наташа ищет свободное место среди джинсов и футболок, чтобы наступить. В результате, она плевала на аккуратность тоже, и встала на самой мятой, оранжевой футболке, поблёкшей после стирок до глинисто-песочного цвета. – Я слышала, что ты возглавил какую-то шайку, но, видимо, меня обманули, иначе ты бы не жил в таких трущобах. - Это съёмная хата, я каждый месяц на новом месте, поэтому не замарачиваюсь с обустройством. - Но горничную бы вызвать мог. - Горничная тоже человек, с глазами и языком, мне она тут ни к чему. - Ты прячешься или убегаешь от кого? - Соблюдаю осторожность, не более. - Так жить невозможно, ты пёс шелудивый, или Дракон, о котором заговорили бандиты? - Так, заговорили? – дёрнулась ухмылка на губах Джиёна. - Немного. Балакают время от времени. – Наташа закинула на кровать угол одеяла, свисавшего до пола. Поправив край постели, она села на тёмно-серое постельное бельё. – Как жизнь-то в целом? - Да ничего, перебиваюсь. Я главарь одной из пяти шаек в малюсеньком провинциальном городке, по всему своему распорядку напоминающему деревню. Как может быть моя жизнь? Говно говном.

- По обстановке есть такое ощущение. Что же ты, разве избавился от вечной нужды? Халупа твоя, конечно, та ещё дыра, но ешь ты хотя бы нормально? - Наташа, ты первый за несколько лет человек, который спросил, как я ем! – засмеялся Джиён и встал перед ней. – Под твоей задницей, в кровати, шесть лямов долларов, скопил и сложил в чемодан. Никуда не кладу, держу на тот случай, если валить придётся резко. За достигнутое приходится продолжать биться. Девушка с пониманием покивала головой. Под окном торговка жареной курицей принялась браниться на мальчишку, который ей помогал. Он, скорее всего, был её сыном, но это не спасало от упрёков в чём-то. Наташа уставилась на пятно на обоях за спиной Дракона. Жёлто-тёмное, словно чай плеснули. Потёк на зеленоватом рисунке, а уголок одной из полос обоев отклеился под потолком. - Покурим? - Давай, - достал Джиён пачку и угостил её сигаретой. Взял себе. Наташа достала зажигалку и прикурила им. Они подпалили сигареты от одного огонька, с двух сторон, близко наклонив к нему лица, так что почти коснулись лбами. Их глаза улыбнулись над этим объединяющим факелом. – Ты ещё и ноздрю проколола? - Не только, хочешь всё посмотреть? – захохотала Наташа. Дракон опустил взгляд к полу, мотнув подбородком. Этот жест был каким-то невнятным, но девушка поняла, что в гонке за место под солнцем, в играх с опасностями и в противостоянии враждебному миру Джиён зашёл далеко, и не мог себе позволить отвлекаться, шутить и веселиться, пока не дойдёт до какого-нибудь перевалочного пункта, пока не набредёт на остановку. И ему было не до увлечения женщиной: безопасность, сохранность, деньги, статус – всё в совокупности обещало ему все радости потом, в двойном, в десятикратном размере за томительность ожидания. Увлечься чем-то одним и упустить шанс, способный когда-нибудь бросить к его ногам всё, чего бы он ни захотел? Нет, сейчас не время увлекаться, а время думать. Они замолчали, замечая неуловимо меркнущий день в тенях сумерек, что накрывали комнату. И както лучше становилось от того, что бардак потухал в темноте и делался неразборчивым. Абстрактные силуэты неприкаянных вещей превращались в выпуклые неровности жизней, олицетворённые горами рубашек-амбиций и холмами штанов-неуверенностей, раздваивающихся, как и судьба в точках, где встаёшь перед выбором, на распутье. Наташа встала, сняла с себя чёрную майку, стянула узкие чёрные джинсы, в трусах и лифчике забралась под одеяло. Дракон, держа дотлевающий бычок, повернул к ней лицо. - Иди ко мне, Джи, - без претензий и попыток быть возбуждающей и роковой, постучала рядом ладонью девушка. Молодой человек положил окурок в гору пепла и, проведя пальцами по краю подоконника, опять мотнул своеобразно подбородком. Волосы беспорядочно падали на его лоб, и он их откидывал резким движением руки. - Ты ж замуж в прошлом году вышла. - И что? – Наташа не тешила себя надеждой, что это был упрёк. Скорее сарказм, попытка обнаружить в подруге неудовлетворённость и подтверждение собственной значимости. Но чутьё подсказывало Наташе, что сейчас она нужна ему больше, чем он ей, как и шесть, семь, восемь лет назад. Джиён не ответил. Тоже разделся и двинулся в сторону изголовья. Они снова курили, и чтобы не прожечь нечаянно простыню или наволочку, жестикулируя при рассказах о своих приключениях последних лет, включили прикроватный светильник. Дракон притиснулся плечом к плечу Наташи и вытянул руку вперёд, взяв её ладонь в свою, из-за чего её рука тоже поднялась и вытянулась. - Нет, ты погляди на себя, татуировок набила больше, чем у меня! - Кто тебе мешает? Набей ещё. - Я не спешу заполнять пространство лишь бы чем-нибудь. Я хочу, чтобы у меня, на мне, во мне всегда было достаточно места для чего-нибудь значимого. - Например? - Не знаю, но когда что-то важное находишь, или переживаешь, ты этого не можешь не заметить. Вот я когда замечу, набью себе очередную картинку. Или слово. – Джиён стал водить пальцем по красной розе на плече Наташи, потом изучал многочисленные изображения масок на её теле, грустных и злорадных, подразумевающих, наверное, что за любой гримасой может прятаться другое чувство, но почему именно эти рисунки выбрала девушка, он понять не мог, потому что Наташа была одной из тех, кто всегда искренен и прямолинеен. – Зачем ты так рано вышла замуж? - Где же рано? Мне почти четверть века. - И что же? Гуляла бы себе и гуляла. - А я этим и занимаюсь, чем муж помеха? – тыкнула локтем в бок Джиёна она, хохотнув. – А ты когда женишься? - Никогда, - втянув дым и прикрыв глаза от смакования процесса курения, изрёк Дракон. - Посмотрю на тебя через пару годков. - Посмотри на меня хоть через десять годков, Наташа. Я не женюсь. - А как же наш договор, помнишь? Когда мы расстались, то пообещали друг другу, как в фильме, что если до тридцатника останемся одинокими, то снова сойдёмся и поженимся. - Какое счастье, что ты нашла свою половину, - ехидно улыбнулся Джиён. Наташа снова его толкнула. - Ах ты падла циничная! – обозвалась она и, забрав подстриженные выше среднего волосы за уши, стала выбираться и одеваться. – Поеду я, а то слишком уж много придётся сочинять, чтобы оправдать отсутствие в полдня. - Ещё заглянешь? - Звони – навещу. – Наташа натянула джинсы и застегнула их. – Адрес не забывай сообщить, а то ж не найду, если ты и в правду тут по съёмным каморкам носишься. - Если легавых на хвосте не притащишь – сообщу, - неудачно пошутил Джиён. Девушка изобразила своё отношение к его юмору сморщенным носом. – Да знаю я, знаю, что ты не притащишь, это так, к слову, к твоим наследственным особенностям. Как там батя? Всё так же без зазрения совести закрывает глаза на нарушение законов? - А что с ним станется? Как жил, так и живёт. Скоро ещё брат с юрфака выпустится, так будет целый семейный подряд ловкачей в суде. - Или противостояние отца и сына. Всё-таки, прокурор и адвокат – это противоборствующие стороны. – Наташа завершила сборы и поправила стрижку, подошла к Джиёну, наклонилась и чмокнула его в щёку. - Не хочется уезжать, оставляя тебя одного. - Не капай мне на мозги, я не страдаю от одиночества, и не надумаю жениться. Ну что ты, как баба! - Извини, попутала что-то, - хмыкнула Наташа и, уйдя в прихожую, обулась там, общаясь с Драконом уже через стенку, поскольку он был невидим за углом: - И всё-таки, рядом должен быть ктото близкий, Джи. - Хорошо, когда мне совсем осточертеет, я заведу пёсика, лады? – Дверь за девушкой захлопнулась.

То, что Сынхён назвал корпоративной вечеринкой, было обмыванием наполовину мошеннической операции, совершенной бизнесменами в сговоре с местной мафией и чиновничеством. Демпинг, коррупция и рэкет, связанные воедино общим желанием их создателей обогатиться, формировали рынок труда, жилья, товаров, двигали экономику по тому руслу, которое было нужно им, коммерсантам, бандитам и официальной администрации. Все три отрасли, вернее, их представители, отметили завершение удачной сделки в ресторане, после чего Сынхён, его помощники и трое из джиёновской группировки, приехали в офис Сынхёна, чтобы продолжать выпивать. Алкоголь лился рекой, и хмелеющая фантазия подталкивала к продолжению праздника где-нибудь в массажном салоне, под который заделан бордель. Сам Джиён приехать не смог, потому что кто-то из его ребят- исполнителей был замечен за сомнительными связями с соперничающим кланом, и срочно пришлось ехать, разбираться с возможным предателем. - А я знаю один клуб, где в подвальчике можно покурить опиум, и девочки там тоже есть! - Дэсон, ну какой опиум? – отмахнулся Сынхён. Ему после десятка рюмок с разным содержимым было уже до того хорошо, что дополнительные удовольствия выглядели излишествами. - Какой-какой? Качественный. – Но бизнесмен, господин Чхве, уплыл сознанием в осознание реализованного проекта. Пригородные участки под застройку ушли на паях в сингапурскую компанию, с ними же заключили сделку на создание транснациональной организации по воздушным и водным перевозкам. Взятые франшизы у уже существующих ТНК структурировать, централизовать, и превратить в крупнейший конгломерат, где будут их правила, а там уже и неограниченная торговля, чем хочешь, без отчётов, без оплат за доставку, и продавай, хоть кучу бобов, хоть кучу рабов. Джиёну понравится, тем более что, без поддержки и исполнения всяких тёмных дел Драконом, Сынхёну и неоткуда будет взять самый оплачиваемый и ходовой товар. Заиграла музыка, Сынхён очнулся и увидел, что парни врубили её в рабочем компьютере. Офис высоко, на этом этаже охранника нет, а тот, что на первом этаже, услышать не должен. Пусть развлекаются. Сомкнув веки, молодой человек опять потихоньку закачался, не слыша скрипа сквозь басы и ритмы. - Так что, едем куда, или нет?! – обращался кто-то к кому-то, а Сынхёна на этот раз разбудила вибрация в кармане брюк. Пришлось открыть глаза, извлечь телефон, увидеть имя Джиёна и поднять трубку. - Алло? – В ухо с другой стороны от динамика смартфона орала музыка. – Что? Чего?! – Какие-то слова произносились, летя к нему. – Ничего не понял, погоди! – Сынхён встал и пошёл из кабинета, прошёл через прихожую, вышел на площадку и прикрыл дверь. Звуки сюда доносились не сильно, может быть, они никого и не беспокоят? Трубка вернулась к уху: - Ещё раз, я ничего не слышал. - Я говорю, что разобрался, но сил нет к вам ехать, я к себе, спать, без обид, хорошо? - Хорошо, без проблем, - опустил Сынхён телефон и сбросил вызов, не говоря «до свидания». Он был почти пьян, и ему в таком состоянии было всё равно, сколько человек с ним пьёт. Ещё немного, и он сам либо уснёт, либо… уснёт чуть позже. Вот зачем было пить так много? Последняя рюмка была лишней. Или две. Сынхён стал шарить по карманам в поисках сигарет, и пока синхронно с руками водил туда-сюда лицом, заметил падающий на лестницу свет. Даже помутнённый мозг подсказал ему, что это обозначает: в здании кто-то ещё есть. Свет падал сверху, а там… Ага, фирма Элин и её папашки. Не этот ли пенсионер заработался допоздна? А вдруг ему мешает музыка? Сынхён из любопытства, свойственного ему пьяному, и отсутствующего в нём трезвом, побрёл убедиться, кто же наверху до сих пор не ушёл домой? Время близилось к полуночи. Неверный шаг, при котором нога, то правая, то левая, устанавливалась по полминуты при каждой перестановке, задержал подъём Сынхёна многократно, по сравнению с тем, как он поднимался обычно на это же количество ступеней. Каждая, мерещилось, пыталась уплыть и прогибалась мягкой кочкой под подошвой. Это немного пугало и смешило, но собравшись с духом, Сынхён достиг дверей, из которых падал свет. Рассчитывая подкрасться тихонько и незаметно, он не очень чувствовал реальность, в которой его шарканье и дыхание разносились по помещению. Поэтому когда он, нащупав опору в виде дверного косяка, образовался в проёме, Элин уже смотрела на него. Перепечатывающая с одного языка на другой, девушка склонилась над документацией, направив на неё свет настольной лампы. Шум отвлёк её от сверхурочной, от которой она хотела отделаться побыстрее, чтобы выкроить себе свободный денёк. Одного взгляда на диагонально замершего посетителя было достаточно, чтобы понять его состояние. - А вы… тут… - Сынхён повертел указательным пальцем, как вихрем воронки. – Чего не спите? - Как раз собиралась, - напрягла спину Элин. Она не любила пьяных, от них не знаешь, чего ждать. И чаще всего ждать приходится неприятностей. - Мы… там… - Палец Сынхёна упал, как мокрая тряпка, указав вниз. – Вам не мешаем? - Нет. У вас какой-то праздник? - Нет. Просто… - Сынхён шагнул внутрь и, не ощущая себя, своё тело, не полностью управляя им, вынужден был подойти ближе, чем планировал, чтобы опереться обеими руками о спинку стула возле Элин. – Можно присесть? Девушке в нос ударил запах спиртного. Она покосилась на телефон. Если что, всегда можно позвонить охране и попросить вывести пьяного. Но этот пьяный не походил на буйного или агрессивного, хотя навязчивым, видно, собирался быть, а ей так хотелось закончить работу… Разве же с ним получится, если он будет задавать свои вопросы или ещё чего-нибудь болтать? И всё же… Элин видела его за последние полторы недели два раза в лифте, и для неё этого было мало. - Присаживайтесь, - кивнула она. - Спасибо, - придерживаясь за стул, Сынхён уселся на него, уставившись впритык на девушку, которая попыталась не обращать на него внимания. Поставив локоть на край стола, Сынхён дважды соскользнул с него, прежде чем основательно опереться и положить щёку на твёрдо пристроенную руку. - Почему домой не едете? – не глядя на него, но чувствуя его взгляд, поинтересовалась Элин. - Да вот… так, - пожал одним плечом, на которое не ложился груз тела, молодой бизнесмен. - Ясно. - Скажите чего-нибудь по-французски. - Опять? – повернула к нему лицо девушка. - А чего? Мне нравится. – Мечтательность сквозила в этом пьяном интеллигенте, разрушая опасения, что он может стать неадекватен. Сынхён напоминал бредящего от недосыпа, человека, которого внезапно разбудили и заставляют что-то говорить, говорить, говорить, а он ещё и языком-то шевелить не начал, наполовину не победив сон. Элин никогда бы не подумала, что он может напиться, такой серьёзный, строгий, солидный, всегда где-то в своих мыслях. Он восхищал её, заставлял собой восторгаться, потому что в его чертах ей виделись и чуткость, и доброта, и нежность, и множество качеств, которые хочется ощутить на себе. Элин воспитали не так, как многих её подруг и ровесниц, грезящих о страсти, горячем сексе и нахрапистом мачо. Она видела идеалом отношений особую кротость, трепетность и заботу друг о друге, уважение друг к другу, а для этого нужен мужчина с умом и душой. Чувствуя и то, и другое в Сынхёне, Элин не хотела разочаровываться и сближаться с ним, и вот, первое доказательство, что он не так уж хорош – он напивается. Но разве когда она увидела его курящим, разочаровалась? Ни капли. Всё это было в нём, его, и… и если бы не вредило его здоровью, пожалуй, Элин бы совершенно закрыла на вредные привычки глаза. Да только кто она ему, чтобы указывать или воспитывать? - Chaque jour je t'aime plus qu`hier mais moins que demain[6] , - процитировала девушка известное выражение, которое Сынхён, как обычно, впитал в себя лишь эстетически. - Красиво, - подтвердил он, застыв. Не моргая и не отводя глаз от Элин, он произнёс: - Можно вас поцеловать? - Что?! – умудрившись не вскрикнуть, отодвинулась полуночная переводчица, вжавшись в спинку стула. - Вас, - странно уточнил Сынхён, видимо, восприняв вопрос как непонимание, кого он собрался целовать. - Нет! Нет, что вы… - Элин поднялась, отойдя ещё дальше, к стенке, хотя господин Чхве при всём желании не смог бы на неё накинуться или совладать с нею, не способный на быстрые действия. - Почему? Я же… - Сынхён развёл руками, и локоть опять соскользнул, и он им ушибся, но не почувствовал этого, попытавшись сразу же встать, что не вышло, и он упал на стул обратно. – Поймите меня правильно… - Я позову кого-нибудь, чтобы вам помогли добраться до дома, - сказала Элин, обходя стол. Сынхён уже не вертел головой, не успевая за её перемещением, и говорил в одну сторону, где уже никого не было: - Я, почему-то, когда на вас смотрю, думаю, вот поцеловать бы…

Но Элин уже через ступеньку спускалась вниз, всё громче слыша музыку. Найдя чуть менее пьяных собутыльников Сынхёна, она сумела, после того, как они привернули звук, объяснить им, что их коллега – или товарищ, - выпил лишнего, и не очень за себя отвечает. Когда двое крепких ребят согласились с ней подняться, то нашли Чхве Сынхёна спящим, прислонившимся к столу с подложенной под голову рукой. «Полуфабрикат готов» - провозгласил один из парней, и велел Элин вызывать такси, приняв её за какую-то секретаршу. Пробуждение Сынхёна после попоек часто веселило его друзей. Он спал, как убитый, а потом приходил в себя резко и мигом, иногда сразу открывая глаза, иногда вставая, но так и не разлепляя веки, пока не походит до туалета или ванной. В этот раз что-то пошло не так, и Сынхён долго и мучительно вертелся на кровати, приходя в себя, после чего медленно, очень медленно стал соображать, что не в своей квартире, и только появление Дэсона, что-то бормочущего о еде и полднике, заставило сесть и кое-что понять. А минутой позже и вспомнить, на чём оборвались ночные «приключения». - Боже, какой же я деградант! – воскликнул Сынхён и упал обратно на подушку. – Идиот… надо же было додуматься! - Да что произошло? – Дэсон присел рядом, протянув бутылку пива для борьбы с похмельем, но Сынхён отвёл её в сторону, вздрогнув от кисловатого запаха напитка. - Я вчера ничего не вытворял? Где ты меня нашёл? - В офисе, над твоим который. Оттуда прибежала фифа и сообщила, что ты в хлам. - Она ничего больше не говорила? - Нет, попросила тебя домой отправить, а я твой адрес не знаю, в паспорте-то адрес съёмной квартиры не пишут, вот и привёз к себе. А чего тебя понесло тусить-то? - Не знаю, я вроде курить пошёл… А, нет, я поговорить по телефону вышел…И попёрся на этаж выше. И… Господи, я, по-моему, какие-то скабрезности ей сказал… - Чего ты ей сказал? – недопонял Дэсон, далёкий от знания редких и литературных слов. - Да чушь какую-то. Блин, Дэ, мне с ней в одном здании работать, как я с ней здороваться буду? - Извинись, - сам от пива не отказался Дэсон, и, разговаривая, попивал его. – А лучше переспи. - Я не умею извиняться, не приходилось никогда… - Тогда выбора и нет – переспи. - Это вообще исключено! Я терпеть не могу, когда на работе что-то отвлекает или создаёт нестабильную обстановку. Любовницы – это нормально, но не любовницы с отцами над головой. Она с отцом работает там, понимаешь? - У-у-у, хреново. Цветы тогда пошли с просьбой о прощении. - Цветы – это намёк какой-то, нет? - Возможно. Не знаю, смотря, что в записке написать. - Да что не напиши, цветы – это как бы ухаживания. – Сынхён обхватил руками голову и, когда Дэсон вышел, напомнив, что на кухне ждёт «перекусон», как он выразился, надумал максимально приемлемое послание. Забравшись в интернет, найдя он-лайн переводчик, он списал на красивую плотную бумагу, изящно выводя буквы, французское «Pardonnez-moi», подписался, и вызвав курьера, заплатил за доставку записочки из рук в руки. Оставалось надеяться, что за его поведение не придётся отчитываться перед папашей.

Глава 3

Как и всякому деловому человеку, вертящемуся в своих заботах и решениях важных задач, перед которыми всё наносное, не связанное с деньгами и их заработком, отходит на задний план, Сынхёну некогда было вспомнить о том, что он отправил скупую записку с извинением. Шли дни и часы трудовых будней, звонки и встречи, сделки и проверки, кофе-брейки и переговоры за обедом каруселью крутились до ряби в глазах, переходящей в сплошную, слившуюся стену лиц, голосов, бумаг и кабинетов. Так было до выходного воскресенья, в которое образовалась тишина, незанятость и возможность для Сынхёна сесть и выдохнуть, а вслед за тем и задуматься о чём-либо кроме своего бизнеса. И в этот свободный и не озабоченный миг молодой человек вспомнил, что послал Элин два скупердяйских слова, показывающих, насколько небрежно он отнёсся к своему пьяному промаху, насколько бескультурный и равнодушный он был в плане совести. Воспоминание пришло не сразу, помучив Сынхёна с час каким-то дискомфортом, каким-то неуловимым, молчаливым, словно летящим откуда-то и приближающимся промахом, достигшим своей цели и ударившим прямо в голову забывчивому бизнесмену. Зудело что-то в душе и свербело, пока он не понял, чего не хватает – реакции. Ответа. Что-то же должно было последовать за запиской? Если бы Элин его простила, она уже давно бы зашла к нему в офис, но прошло столько дней, а он её не увидел даже ни разу в центре, в лифте, в холле. Дошла ли записка? Почему девушка затаилась? Проигнорировала извинение? Сынхёну было не столь важно узнать, как именно она отнеслась к этому всему, как убедиться в том, что записка дошла до адресата. Ему не давало покоя подозрение, что курьер мог напортачить или полениться, или ошибиться, и банальные слова, выражающие наличие воспитания у Сынхёна, затерялись в какойнибудь урне. Все эти мысли не вовремя пришли тогда, когда занять себя было нечем, поэтому фильмы, книги и прогулки, всё, чем попытался увлечься Сынхён, сопровождалось рассуждением о том же: прочла ли Элин записку? Убедиться в этом сразу же не было возможности. У него нет её телефона, в офис звонить бесполезно – у всех выходной, как и у него, а фамилию её он не запомнил, поэтому узнать в справочной службе тоже не получится. Придётся ждать до следующего дня. Он поднимется на этаж выше и выяснит всё на месте. Сынхён не заметил, как выкурил на балконе съёмной квартиры полпачки сигарет, как сгустились сумерки, а он всё планировал, как зайдёт, с чего начнёт, что скажет, как спросит, какой костюм наденет. Хотя, казалось бы, уж какая разница, в каком костюме уточнять получение записки? И зачем вообще столько думать о впечатлении, производимом на девушку, чья благопристойность вынудила его запариться с просьбой о прощении? До этого он нечасто встречал таких особ, толкающих на укоры совести. Но утром Сынхён был прибран и опрятен даже сильнее, чем обычно. Не собираясь мчаться бегом к Элин, видя в этом своё какое-то образное падение, он прошёл к себе, положил рабочий портфель, уселся и попытался взяться за дела. Половина рассудка продолжала дёргать нервным тиком, призывая идти к лестнице, но жизненное убеждение молодого мужчины было против того; сам себе он говорил, что торопиться нет смысла, и никто не совершает визитов вежливости до обеда, иначе это выглядит так, будто кто-то не спал всю ночь и с утра пораньше уже помчался, не помня себя, решать какой-то вопрос, который вовсе и не представляет собой никакой значимости. Но Сынхён на самом деле плохо спал, с трудом заснув и нехотя поднявшись под будильник. Терпение лопнуло, и на этот раз внутренний голос сказал, что для гордости естественно совершать любые поступки тогда, когда тянется и хочется, а наигранные выжидания и оттягивания – старания для окружающих, для показухи. Показуха была чужда Сынхёну, он хотел бы, чтоб ему завидовали, чтобы он имел богатство, недвижимость и самых красивых любовниц, но чтобы это существовало в реальности, а не создавалась какая-либо видимость, он хотел быть крутым и независимым, а не изображать такового. Поэтому к чёрту условности, пора пойти и узнать, приняла Элин извинения или не приняла? Приёмная офиса над ним встретила его пустотой. Стол, на котором всегда лежали высокие стопки текстов для перевода, был прибран и выглядел покинутым, даже забытая ручка лежала так, как лежат раскопанные археологами древности, тысячелетиями не используемые и потерянные людьми. Телефонная трубка покоилась на аппарате, по ней никто не щебетал на французском, и никаких признаков того, что Элин вот-вот откуда-то появится и сядет на своё место не было. Сынхён огляделся, ища разгадку, куда же делась переводчица? Но из возможных свидетелей исчезновения подавал признаки жизни только директор этой небольшой частной фирмы, отец Элин, сидевший за дверью, в своём кабинете, и щелкающий по клавиатуре компьютера со скоростью, обличающей человека прежнего поколения, не умеющего достаточно скоро печатать. Дверь к нему была приоткрыта, и Сынхён, не собирающийся уходить с пустыми руками, медленно подошёл к ней, постучавшись. - Да-да, войдите! – не поднимая лица и не глядя на вход, бросил мужчина. - Добрый день, - прочистив горло, вошёл Сынхён внутрь наполовину, одну ногу оставив за порогом, как якорь, с помощью которого не должен оторваться далеко от берега. – Здравствуйте, - повторил он приветствие, чтобы на него посмотрели, наконец. – Я хотел кое-что спросить у вашей дочери, но не нашёл её на месте. Она сегодня будет? - Элин? – Её отец, закинув голову, посмотрел над очками на молодого человека. – Она больше со мной не работает. - Нет? – Внезапно в груди Сынхёна неприятно заныло. У него тотчас возникло опасение, что она уволилась из-за него, сбежала от невыносимого поведения и послевкусия того его присутствия, в связи с которым не нашла возможным здесь больше оставаться. Неужели он настолько отвратительным был? Всё ли он помнит из сотворённого? - Вы что-то хотели спросить, я могу передать ей? - Я… - Сынхён растерялся, сочиняя на ходу. – Я посылал один документ, мне тоже нужен был перевод, - выкрутился он, - надеялся, что она получила, но теперь не знаю, видела ли она его… - Отец Элин выровнял голову, и, чуть погодя, наоборот наклонил её вперёд, продолжая смотреть над очками, но уже из-под бровей. Выражение получалось такое, что хотелось провалиться на свой этаж. В глазах читалось, что переводом французского в городе занимается не одна единственная девушка, и странно состоятельному бизнесмену ждать делового перевода так долго, что он пропустил несколько дней, и только теперь опомнился. – Она давно ушла с этой работы? - Восемь… или девять дней назад. – Директор маленького частного предприятия полез в какие-то бумажки, покопался в них, потом извлёк откуда-то карманный календарик. – Не могу вспомнить, когда она вышла в школу… В понедельник, или вторник… - В школу? - Да, получив свой долгожданный диплом, с отличием, между прочим, - с гордостью добавил отец, - Элин поспешила осуществить свою мечту и устроилась учительницей. Ей там ужасно нравится, но теперь я её редко вижу. Печально, но я не хочу мешать её счастью, а она его там явно испытывает. – Сынхён слушал это всё без особого внимания, немного жалея, что больше не увидит этой девушки, но в то же время разочаровываясь в ней, её выборе, что перспективная и сообразительная Элин утопила себя в возне с детьми в каком-то заштатном учебном заведении. – Я могу позвонить ей и спросить, получала ли она от вас документы, хотите? - О, не стоит… - очнулся Сынхён, подняв ладонь, чтобы остановить мужчину, но тот уже взялся за трубку. – Это не так важно, я могу сделать перевод в другом месте… - Одну минуточку, я у неё спрошу, - уже нажал на кнопку собеседник, и откинулся на спинку кресла. - Нет, правда, не нужно… - Алло, Элин? Да-да, прости, я знаю, что у тебя урок, но тут зашёл господин Чхве, который под нами работает. Он говорит, что оставлял тебе какие-то бумаги, ты получала? А? Что? Не слышу. Получала или нет? Дать ему трубку? Секундочку. – Отец Элин протянул телефон Сынхёну и тот, напрягшись, неловко его перенял. - Да? - Bonjour, господин Чхве, - послышался знакомый, спокойный голос. Сынхён сдержал улыбку, и, хотя ему тоже хотелось сказать «бонжур», он постеснялся отца. - Добрый день, Элин, я… отправлял вам кое-что… на прошлой неделе. – Жалея, что зашёл сюда, он вынужден был нести близкую к правде околесицу, чтобы не опозориться при старшем мужчине. Эта чертова записка не стоила всей этой суеты! Зачем он только припёрся сюда? – Вы получили? - А что там было? Я перед уходом из фирмы отца столько всего приводила в порядок, что могу спутать, или не вспомнить. Напомните, пожалуйста. – Сынхён поджал губы. Напомнить два слова? Она издевается? Или ей так часто шлют извинения, что очередное затерялось в памяти? - Ладно, это не столь важно… - Но хоть немного важно, если вы ради этого вспомнили обо мне? – Сынхён понял, что она получила записку, и всё помнила, и что завела этот разговор не для издевательства – на это её кроткий характер был неспособен. Она прикинулась забывчивой, чтобы затянуть беседу. Или ему это показалось? - Немного важно, - мягче признал он, и чтобы не обидеть её, и чтобы открыть частицу истины в себе. Да, ему не совсем всё равно было, поэтому, наверное, важно. - Вы не сильно заняты вечером? Я готова принять ваше извинение, если вы после работы угостите меня кофе. – Брови Сынхёна подпрыгнули. Он не ожидал такой прямоты, такого однозначного приглашения. Так всё-таки, она не тихоня, за которую принимаешь её с первого взгляда? Может, её смущал папаша поблизости? Это уже обещало сделаться интересным. А если под этими скромными одёжками, под пуританским хвостиком и манерами вышколенной гимназистки скрывалась огненная чертовка? - Я заеду, - Сынхён загнано покоился на отца Элин, при котором озвучил это, и поспешил добавить, рискуя прогореть во лжи уже перед девушкой, - заберу свои документы, диктуйте адрес. - Документы? – переспросила Элин и тут же засмеялась. – Ну, спасибо, теперь мне придётся придумывать для папы вечером сказку о том, что за документы нас с вами связывают. Сынхён выдохнул, ощутив, что с ним вошли в союз. Его не собираются выдавать, и интрига продолжается. Подальше от родителя, скорее всего, Элин раскрутить на роман будет куда проще. А что, если предложить ей выходные в Париже? Редкая девица не поведётся на такое рандеву, а у него как раз потекли денежки, и обещало появиться свободное время в конце месяца. Он попросил у мужчины листок и ручку, и тщательно записал адрес школы, в которой теперь трудилась Элин, чтобы заехать за ней вечером и посидеть вдвоём в каком-нибудь уютном местечке. А всё-таки не зря он полез выяснять всё с запиской! Поблагодарив отца девушки за содействие и извинившись за беспокойство, Сынхён вернулся к себе в офис в приподнятом настроении и ожидании вечера. Ещё не было темно, и, вопреки желанию Сынхёна, не ставшего настаивать, Элин выбрала не уединённый уголок какого-нибудь ресторана, а столик в открытом уличном кафе, где плутали закатные лучи и рыжие отсветы солнца от листвы деревьев падали на руки и лица. - Итак, вы всё-таки были на меня обижены? – посмотрев, как расставили стаканы с кофе перед ними, спросил Сынхён. Девушка, улыбнувшись, покачала головой. - Нет, я заманила вас, чтобы прочитать лекцию о вреде алкоголя. – Молодой человек расширил глаза. – Это шутка, я не собираюсь никого воспитывать. Кроме учеников, разумеется. Ваше дело, сколько и чего пить. Но это вредно, и сами видите, к каким приводит последствиям. - Иногда нужно позволять себе расслабляться. Я редко так много пью, - зачем-то солгал Сынхён. Правильнее было бы сказать «регулярно», а не «редко». Да, пока есть нерешённые дела, он не бросается в омут с головой, но как только свободный вечер, он предпочитает отрываться по полной. Сказать Элин «отрываться», а не «расслабляться», тоже было бы честнее, но опять захотелось показать себя лучше, чем есть. – А вы как любите отдыхать? - Я люблю путешествовать. Не всегда получается, но при удобной возможности – обязательно. – «Значит, идея с Парижем была актуальна» - отметил Сынхён. - Вы были во Франции? - Да, на втором курсе, во время каникул, провела там две недели, чтобы лучше проникнуться языком. – «Ну вот, опоздал быть первооткрывателем!» - расстроился парень. – Я бы пробыла там дольше, но не хочу оставлять папу одного надолго, он скучает без меня и всегда сильно волнуется. - А… мама? – тише спросил Сынхён. - Она умерла, когда мне было двенадцать. - Извините. - Ничего, - без тени мрачности и драматизма пожала плечами Элин. – Я единственный ребенок, поэтому у папы больше никого нет. Мама умерла от рака, и многие врачи считают, что это наследственное заболевание, из-за чего папа накручивает себя ещё сильнее и постоянно тревожится обо мне. - Разве рак сейчас не лечится? – далёкий от медицины и никогда не сталкивавшийся с подобными проблемами, поинтересовался Сынхён. Ему не хотелось заставлять говорить о грустном Элин, но он чувствовал, что некрасивее будет закруглить разговор и сменить тему. Если спросил о чем-то, изволь дослушать до конца. - Не всегда. Мама испробовала всё, но ей ничего не помогло. Поэтому я стала фаталисткой, мне кажется, что если что-то предназначено, то от этого не уйти, как ни пытайся. Некоторые рекомендуют людям, подверженным риску раковых заболеваний, удалять органы… ну, знаете, по репродуктивной части. Говорят, так можно снизить опасность. Но как по мне – это бесполезная борьба с судьбой и издевательство над природой, над Божьим замыслом. - Не знаю, насчёт издевательств над природой и Богом, но я тоже фаталист. Я считаю, что предначертанного не обойти. Я с вами согласен. - Я рада, что вы меня понимаете. Я не боюсь неизбежного, даже ездила прошлой весной волонтёром на Фукусиму. Папа так отговаривал меня, грозясь излучением, но… я помогала людям, и мне это было дороже. – Элин улыбнулась, ища поддержки в лице Сынхёна, а он подумал о том, скольких помог убить Джиёну, хотя и косвенно, и в каких делах поддерживал друга. Помогать людям? Что за блаженное создание? Кажется цивилизованной и современной девушкой, и тут выдаёт такое. Волонтёром! Какая к черту благотворительность, какой альтруизм? Жизнь одна, надо стараться сделать её лучше себе, для себя. - Простите за вопрос, который принято считать интимным и некорректным, но… вы верующая? Слушая вашу манеру изъясняться, я прихожу к выводу… - О, наверное, я что-то старомодное сказала? Просто, понимаете, после маминой смерти я единственная, с кем папа постоянно общается, я его поддержка и последний член семьи, а он стал религиозным человеком, конечно, это всё накладывает отпечаток и на меня. Не могу сказать, что я убеждена в чем-то до фанатизма, или что увлекаюсь религией до потери адекватности, но мне близко это, меня это утешает, и я нахожу в церкви и вере смысл, оправдание, успокоение. - Мы с вами молоды для того, чтобы искать успокоение, - усмехнулся Сынхён, блеснув глазами. Ему хотелось уйти от этих унылых рассуждений, перейти к чему-то более лёгкому и приятному. – К слову о молодости, может быть, перейдём на «ты», раз теперь нас не связывает соседствующее рабочее место? - Я не против. - Тогда, Элин, что ты делаешь в воскресенье? - Во второй половине дня свободна. - Любишь поспать до обеда? - Нет, я посещаю церковь, - покраснела она до корней волос. Отведённые глаза показали, что ей самой неуютно обсуждать духовную приверженность с не близким человеком. Сынхён почти сник, видя консервативность девушки, но постарался отвлечься от этого, надеясь, что можно отделять приятный досуг от мировоззрения, которое Элин способна придержать при себе. Ему совсем не хочется обсуждать смысл бытия и прочую теологическую чушь, ему хочется положить ладонь ей на коленку и поцеловать её губы, прячущие ловкий на французскую речь язык. - Тогда созвонимся? Если ты дашь мне свой номер, конечно. - Запиши, только и ты мне свой дай, - Элин с хитринкой воззрилась ему в глаза, - а то вдруг опять забудешься на целую неделю с лишним. У меня с памятью, похоже, лучше. Сынхён не обиделся, и принял упрёк верно, как смелый и угловатый флирт. Элин не умела кокетничать и намекать, как опытные соблазнительницы или женщины-любовницы, меняющие выгодных и приглянувшихся мужчин. Но между ними возникла симпатия, и не привыкшая к изгибистым путям девушка шла так, как умела, пытаясь при этом придерживаться должной невинной сдержанности. Сынхён почувствовал одобрение того, что себе напланировал, молчаливое, но очевидное. Естественно, с такой порядочной мадмуазель нельзя торопить события, и продвигаться дальше стоит начинать не раньше третьего свидания. А это первое. Значит, пора сворачиваться и ждать второго. - Я не забуду, Элин. Подвезти тебя до дома? - Нет, я доберусь сама, спасибо. - Она поднялась, официально протянув руку на прощание и, смущенная тем, что Сынхён поцеловал её на французский манер, а не пожал, быстрее развернулась и ушла, не дав возможности поцеловать себя хотя бы в щёку. В пятницу Джиён с Дэсоном потащили Сынхёна в клуб, где все выпивали, и Сынхён тоже выпил бокал вина. Уйдя в закрытую кабинку, Дракон с Дэсоном раскурили по косяку, но к этому третий товарищ уже не присоединился, не изменяя своим Мальборо. К криминальным местным авторитетам постоянно заходили какие-то девицы и люди, некоторых Сынхён знал, большинство же из них – нет. Секса у него давно не было, поэтому женские тела вокруг возбуждали, но молодой человек никак не мог расслабиться и дать себе втянуться в общий кутёж. Даже когда позже все поехали в сауну в сопровождении нескольких откровенных путан, Сынхён ощутил лёгкую брезгливость. Он сидел в дорогом клубе и заказывал себе дорогое вино, почему же он должен после этого спать с дешевыми женщинами? Высказав мысль вслух, он получил от Джиёна совет позвонить в элитные эскорт-услуги. Нет, этого Сынхён тоже не хотел, но выпил ещё пару бокальчиков. В голове вертелись воскресные планы, куда повести Элин? Вдвоём, или взять кого-то с собой, предложить ей взять подружку? Нужно что-то непринуждённое и ненавязчивое. Пляж? Прогуляться у залива? Или опять посидеть где-нибудь? Вышедшая с воскресной службы девушка вряд ли оценит резкую смену обстановки, но не в библиотеку же идти? В субботу Сынхён уже никуда не хотел вести Элин. Он жалел, что ни с кем не переспал накануне, что недобрал удовольствий и наслаждений, что заработал неодобрительный взгляд от мужского коллектива, который покинул пораньше, чтобы не поддаться на уговоры попробовать травку, выпить ещё и потрахаться. Почему он не стал этого делать? Было бы весело. Далась ему эта осторожная романтика с Элин! Да, он хочет переспать с ней, но если это так сложно, то не хочет. Сколько проблем, сколько головной боли! Зачем ему вся эта информация о её возвышенных тягах, о мёртвой маме, об одиноком отце? Зачем он уже знаком с этим отцом? Сынхён не хотел испытывать жалость или сочувствие, так труднее было сосредоточиться на том, как затащить Элин в постель, не обидев её. Впрочем, она не похожа на легко ранимую, возможно, он зря сам себе всё усложняет, и надо подождать, что она сама выдаст. И всё-таки никакого желания проводить с ней следующий день не было, и только привычка сдерживать слово заставила его позвонить ей и договориться о свидании. Голос Элин, бодрый и дружелюбный, вернул частично энтузиазм. Согласившаяся на прогулку в удобное для него время, простая и понятная, девушка коротким телефонным разговором вернула расположение к себе. И вот, в воскресенье они шли по песчаному пляжу, проходя мимо загорающих людей, но не стремясь к ним присоединиться. Погода выдалась удачной, не слишком жаркой, скорее сильно тёплой, с приятным ветерком и изредка пролетающими облаками, закрывающими солнце на достаточное для остужающей прохладцы время. Сынхён не знал, с чего начать разговор, потому что по-прежнему не имел опыта сближения с девушками и не развил технику их очарования. Откуда им было взяться? Молодой бизнесмен и не стремился к этому, в его жизни иные цели стояли на первом месте, чтобы утруждать себя какой-то сноровкой в общении с противоположным полом. С детства ему задали направление: образование, состоятельность, престижность. Родители сделали всё, чтобы вырастить старательного и экономически подкованного сына, а окружение довершило формирование идеалов, в котором завести машину, собаку и девушку было чем-то равнозначным, и полагалось автоматически тому, кто всего добился. Сынхён ещё добился не всего, чего хотел, так стоило ли отвлекаться на мастерство любовное и лирическое? - Ну и… - криво начал он, - как там… в церкви? - О, всё как всегда, новостей никаких, - Элин ему улыбнулась так же мило и по-доброму, как солнце над её головой. – Хочешь, в следующий раз пойдём вместе? - Не думаю, что мне это понравится, - хмыкнул Сынхён. – Давай лучше в следующий раз утром покатаемся на катере? Или пройдёмся где-нибудь в парке… - Только после службы, - упрямо, но без жёсткости в голосе, сказала Элин. – Не то чтобы я не могла нарушить свою привычку, но мне кажется, что традиции соблюдать стоит. Они как-то… наполняют жизнь. - Не задумывался об этом. - У тебя есть какие-нибудь традиции? Или у твоей семьи? – Сынхён попытался вспомнить что-то подходящее. - Когда я был маленьким, у нас были семейные церемонии, вроде обязательной заготовки кимчи втроём, или встречи рассвета в Соллаль[7] на берегу моря, но с тех пор, как я поступил в университет и стал большую часть времени жить отдельно, у меня нет никаких особенных обрядов, требующих соблюдения. - Тогда тебе стоит придумать что-нибудь. - Это обязательно? - Будет интересно! – Элин, вдохновившаяся своей идеей, как школьница, в порыве эмоций коснулась плеча Сынхёна, и даже не заметила этого, настолько её захватила выдумка новой традиции. – Попробуй! Это может быть чем-то, что тебе нравится, ты введёшь это в расписание в обязательном порядке, и не успеешь заметить, как будешь стараться не нарушать новый закон своей жизни. - А если я люблю нарушать? – ухмыльнулся Сынхён, поведя бровью. - Нельзя нарушать совсем всё. Что-то должно быть нерушимым. - Зачем? - Чтобы было что-то надёжное. - Надёжное? Ну, ладно. Допустим. Но я и так живу в бешеном ритме, всё по графику, куда мне воткнуть ещё какую-то дополнительную обязанность? - Воткни обязанность отдыхать. Вот так спокойно, вроде как сейчас. - Прогулка по пляжу подойдёт? - При условии, что ты всегда будешь жить на побережье – да, но если ты собираешься разъезжать, то можешь оказаться там, где пляжа нет, и традиция будет нарушена. Чем хороши походы в церковь? Церкви есть почти везде, - хихикнула Элин, скорее изображая некоторую легкомысленность по отношению к своим нравам, чем действительно поверхностно относясь к этому всему. Сынхёну понравилось, что она в состоянии шутить над собой и тем, что вроде как свято. Но святость своих убеждений она не навязывала и держала внутри. - Везде есть солнце. Можно я введу традицию ежедневно, хоть раз, полюбоваться им? - А какой в этом смысл? Должен быть символизм, придай содержание этой традиции. - Солнце греет и даёт жизнь планете Земля. Я буду смотреть на него и помнить о том, что хоть чтото перепадает мне бесплатно: ультрафиолет, тепло и загар. – Элин засмеялась. - Как это… цинично. Коммерческий подход, да? - А у тебя, судя по всему, творческий? - Прости, наверное, это отпечаток педагогического образования. Чтобы учить детей, нужно уметь их заинтересовать, поэтому вечно что-то сочиняешь и мудришь. Похоже, я сочиняю и мудрю уже повсеместно. - Тебе нравится твоя работа? - Очень! Я люблю детей, а ты? - Нет. - Как так? Ты не можешь не любить детей, - искренне изумилась девушка. - Почему? - Потому что ты добрый. Все добрые люди любят животных и детей. - С чего ты взяла, что я добрый? - У тебя это на лице написано. - Это маркетинговый постер, под ним бетонная стена с нацарапанными нецензурными словами.

- Зачем ты на себя наговариваешь? – нахмурилась Элин. - Не наговариваю, напротив, пытаюсь быть близким к правде. – Девушка недоверчиво покосилась на него и, вздохнув, незаметно качнула головой. - Если ты не любишь детей, то, что же, и своих не хочешь? - Я не думал об этом, - Сынхён напрягся от поворота разговора в эту сторону. Ему показалось это тем самым, о чём предупреждал Джиён – рыбалкой, к нему закинули удочку, и мотают перед ним крючком. Элин что, всерьёз думает, что он явился на свидание, чтобы строить отношения? Чтобы завести себе невесту? Боже, она настолько наивна? Или глупа, и не понимает, что с молодыми мужчинами беседы о семье вести не стоит? - А если бы подумал? Хотел бы? - Не знаю, я и не хочу думать об этом, - резковато бросил он. Элин замолчала, опустив лицо, чтобы смотреть под ноги. – Пойдём, выпьем чего-нибудь холодного? Жарковато. - Идём, - покорно согласилась она, и они направились в сторону магазинчиков. За ними они нашли и кафе, где перекусили, чтобы продержаться ещё пару часов хождений по близлежащим тенистым аллеям. Сынхён со знанием дела указывал на районы города, виднеющиеся на поднимающемся вверх склоне, на недавно отстроенные здания, он рассказывал о том, какие фирмы выступили застройщиками, сколько денег ушло на подрядчиков, сколько стоил каждый квадратный метр земли. Потом он повествовал о несовершенстве морской торговли и судоходства, о том, как было бы здорово работать без таможен и пошлин, как повышается ценность акций на недвижимость и предприятия там, где снижаются налоги. Он много и грамотно говорил о том, в чём разбирался и, несмотря на то, что Элин в этом не смыслила ровным счётом ничего, она с любопытством его слушала, стараясь вникнуть и понять. Сынхён видел этот неподдельный интерес, и продолжал погружаться в мелочи и подробности, избегая только одного: признания в том, что он половину своего бизнеса организовывает нелегально, входя в согласие с мафией и бандитами. Он не стыдился этого, напротив, считал показательным свою связь с криминальным миром, но раскрываться перед новой знакомой желания не было. Сынхён так хорошо выговорился, что даже начал делиться своими планами, не всеми, но в общих чертах. В этот момент Элин посмотрела на время и, извинившись, сказала: - Мне очень жаль, но я должна ехать домой, готовить папе ужин. – Сынхён чуть было не ляпнул что-то вроде «а сам папаша себе не приготовит?», но вовремя уловил оскорбительный тон такого предложения. Он всегда с уважением относился к старшим, и не собирался топтать конфуцианские заветы, но именно отец Элин раздражал его душу, хотелось не знать его вообще, пусть тот и не мешал вовсе. Незримое его наличие, постоянные отсылки к нему от девушки бесили. Словно надзор и опека этого человека следуют за ними и не дают переходить к чему-то большему без ненужных обязательств. - Действительно, жаль… Я подвезу тебя. - Не надо, я доберусь, - снова протянула руку Элин, но уже ниже, чем в прошлый раз, и её удалось только пожать, и ничего больше. «Она не хочет, чтобы я узнал их адрес? Или в чём дело? Почему не разрешает подвозить себя?» - задумался Сынхён. - А я надеялся, что мы и поужинаем вечером… - «И позавтракаем утром» - добавил про себя он. - Если хочешь, поехали к нам, поужинаем втроём? – «Я, ты и папаша? Великолепно! Пожалуй, откажусь от этого заманчивого раута» - сдержал усмешку Сынхён. - Нет, не буду мешать. Лучше, в следующий раз? – «Третье свидание обязано закончиться чем-то большим, тут без вариантов» - подвёл итог бизнесмен. – Поужинаем в следующее воскресенье? - Я смогу и в будний день, - сообщила Элин, плавно отступая задом от Сынхёна. – Созвонимся! - Обязательно! – махнул он рукой и подумал о том, что переспать с кем-нибудь уже очень хочется, а тратить и будний вечер на то же, чтобы ничего не получить, желания нет. И в будний вечер Сынхён познакомился с обворожительной дамой, которая выпила с ним вина, а потом позвала к себе на следующий же день. Она была секретаршей одного из его партнёров и, судя по всему, спала со своим боссом, а потому не видела ничего зазорного в том, чтобы обслуживать и деловых компаньонов того. Приехав к ней по приглашению, Сынхён остался там до утра, и в его жизни появился роман, не связывающий его ничем, кроме регулярно вспыхивающей страсти, с радостью удовлетворяющейся обеими сторонами. Никто его не неволил называть это отношениями, никто не заводил серьёзных бесед о будущем, Боге, семье, душе и прочей фигне. Они ходили в рестораны, пили вкусное вино, занимались сексом и обсуждали всё, связанное с прибылью, деньгами и материальными ценностями, от брендовой одежды и автомобилей, до способов выкачивания денег из всего, что можно. Они смеялись и хвастались друг перед другом, кто на что максимально готов, чтобы обогатиться? Какие в этом есть пределы, и есть ли они? Сколько денег на счету можно считать достаточным количеством? Сынхён забыл в воскресенье об Элин, и когда она позвонила сама, сказал, что, к сожалению, занят, и отправился ночевать к своей новоиспеченной любовнице. Но через неделю занятой оказалась любовница, уехавшая ночевать к своему боссу. Она не могла пренебрегать призывами того, потому что дорожила своим местом, которое хорошо оплачивалось. Сынхён хоть и делал ей подарки и покупал что-либо, если она хотела, всё-таки не обещал обеспечивать до конца жизни. Молодой человек понимал, что не имеет права обижаться и требовать чего-то, но ему было неприятно, что женщина, делящая с ним постель, спит с кем-то ещё. И ведь он знал об этом, когда связался с ней, а всё-таки пошёл на это, что же теперь жалеть и отступать? Нет, Сынхён просто решил отвлечься, чтобы пережить этот трудный день. Он позвонил Элин, и они вновь поехали гулять на пляж. Они заговорили об искусстве, в котором любил копаться Сынхён: живопись, скульптура, современные арт-выставки, художники, дизайнеры. Девушка оказалась подкованной во многом, но в целом она лучше знала шедевры прошлых веков, особенно французские. Элин поделилась впечатлениями от посещения Лувра, и заверила, что Сынхёну нужно там обязательно побывать. Он согласился с ней, заметив мимоходом, что она должна составить ему компанию, чтобы он не заблудился в стране, языка которой не знает. - Я могла бы научить тебя, на самом деле, - предложила свою помощь Элин. – Если хочешь, если тебе действительно нравится французский, я не против, давай преподам тебе уроки основ, а дальше уже сможешь самостоятельно заниматься, если что-то не будет получаться – позвонишь, спросишь. - О, это было бы здорово! – улыбнулся Сынхён, но мысли то и дело отплывали к любовнице, которая уехала к другому. Он не был влюблен, но мужское эго негодовало и злобилось на то, что его можно променять, от него можно отказаться, его можно заменить. Он не хотел быть «одним из», притом, что допускал у себя несколько женщин одновременно. Элин была бы не лишней в этом ряду. С ней приятно проводить время, пусть она и мало смыслит в делах, но зато разбиралась в искусстве. И умела слушать. – Но, всё-таки, лучше поехать вдвоём в Париж, как считаешь? Девушка удержала улыбку, которая хотела упасть с её губ лепестком ещё не отцветшей розы. Сынхён заметил краткий миг отсутствия радости от этого предложения. Она не хочет? Почему? - Ты же знаешь, я не могу надолго оставить папу… - «Ах, ну да, папаша!» - вспомнил Сынхён. - Есть буквально двух - трёхдневные туры. – Но не чувствуя отклика и при таком варианте, бизнесмен отвернулся к горизонту. – Я пока и сам весь в работе, посмотрим по обстоятельствам, выдастся ли свободное время. Ему казалось нормальным обсуждать поездку в другую страну, явно подразумевающую какую-то интимную связь, остановки в гостиницах, в одном номере, ночевки, с девушкой, которая с ним ещё даже не поцеловалась. Сынхёну подобные речи виделись приводящими, наконец, к чему-то, показывающими, к чему всё должно прийти. Элин же держала в себе причины, почему это невозможно, а они были в её убеждениях. Для неё недопустимы были мимолётные и порочные связи. Её воспитали не так. Она берегла себя для большой и единственной любви, никогда прежде не влюблявшаяся, она зажглась крепкими чувствами с одного взгляда, брошенного на Сынхёна, от звука его голоса, от выражения его глаз. Она не хотела некрасивых отношений в красивой любви. А любовь, конечно же, некрасивой не бывает, так почему же обставлять её надо как-то примитивно, без обещаний, без необходимых слов, без признаний, без клятв? Ей хотелось красоты, уверенности и рыцарства, а не приемлемости, волнений и спонсорства. Интуитивно Элин ощущала, что узнай Сынхён о её возвышенных стремлениях, он не разделит их, поэтому боялась прямо сказать о том, чего от него хочет, но зато он всячески намекал на то, от чего не отказался бы сам, и единственной защитой девушка видела отговорку отцом. Только так она не выдала бы своих желаний, не совпадающих с желаниями Сынхёна, только так она бы осталась при своём. Но как было остаться и при своём, и при Сынхёне, которого любила всё сильнее? Этого Элин не знала. Ещё две недели Сынхён провёл, разъезжая между двух девушек. Не разрываясь, а вполне методично и плавно кочуя от одной к другой. С одной было физическое удовлетворение, с другой моральный отдых, потому что любовница иногда чересчур сосредотачивалась на деньгах, ценах и проблемах. Она постоянно говорила о счетах, по которым ей надо заплатить, о несправедливости со стороны шефа, иногда даже высмеивала некоторые привычки того в постели, что особенно гадко скребло Сынхёна изнутри – не высмеивает ли она так же его самого в другие дни? В общем, ему с ней было не скучно, но вопреки отсутствию претензий друг к другу, всё равно создавалось ощущение, что они должники, только чем и как расплачиваться – не ясно. Ему дарят тело и удовольствие, он дарит безделушки и принимает на себя некоторые расходы, только, он же тоже своим телом делится, а что же взамен? Что ему самому нужно помимо секса? Сынхён ощущал, что нужно что-то ещё, что мало ему только физических утех, но ни о каких чувствах речь не шла. Он списывал всё на отсутствие интеллектуальности и гуманитарного образования у секретарши, поэтому раз в неделю спешил к Элин, чтобы поболтать и отдохнуть душой. Но стоило ему её увидеть, как и с ней ему тоже хотелось переспать. Ему надоедало бродить часами рядом, не берясь даже за руки, а никакого знака, позволяющего сделать это, послано не было. Элин всегда держала сумочку, или мороженое, или газированную воду, или водила руками при рассказе, или поправляла свой хвостик на затылке, но никогда не оставляла руку, находящуюся ближе к Сынхёну, незанятой. На третьей неделе всё завершилось. То есть, не всё, а половина личной жизни Сынхёна. Они с Элин отправились гулять позже обычного, он был настроен настойчивее и романтичнее, чем всегда, подарил ей цветы, отвёз в ресторан. Девушка не подозревала, что у него есть ещё кто-то, а любовнице было всё равно на то, чем он занимается в её отсутствие. С наступлением темноты Сынхён настоял на том, чтобы проводить Элин до дома, и всё-таки повёз её до подъезда. Вечером в машине было сумеречно и тесно. Они были слишком близко друг к другу, чтобы Сынхён не попытался поцеловать её. И он попытался, а Элин отвела своё лицо. Шок первой секунды, и нахлынувшая униженность со второй секунды обожгли Сынхёна. Он вернул голову, вытянувшуюся за поцелуем, на место. - Что-то не так? – после длиной паузы спросил он. - Так, но… - Девушка переборола себя и взглянула ему в глаза. – Я… ещё никогда не целовалась и… я хотела бы прежде услышать, что мы встречаемся. Мы встречаемся? Сынхён почти не услышал её вопроса. Он понял только одно: если она никогда не целовалась, то она никогда ни с кем и не спала. Девственница! Настоящая девственница, которая не даст ему ни завтра, ни послезавтра, и вообще неизвестно, когда и при каких условиях даст. У него никогда не было девственниц. Ему не хотелось с ними мучиться, потому что он был уверен, что придётся именно мучиться. Он с гулящими-то девицами не всегда знал, за что взяться, а тут вообще пропасть, дно неизвестности. Девственница! Нет, таких проблем ему не надо, всей этой мороки, траты времени, ненужной лжи о том, что они… что она спросила? Встречаются ли они? Ещё и этот незримо присутствующий папаша. Джи был прав, его пытаются охмурить и привязать. Дудки! - Ты имеешь в виду серьёзные отношения? – нашёл в себе решимость уточнить Сынхён. Элин неглубоко кивнула. Пришлось помолчать ещё немного, чтобы придумать, как выкрутиться из положения. Он вроде как подружился с этой девушкой, и совсем обижать её не хотелось. - Знаешь, Элин, мне кажется, что нельзя начать встречаться, не поцеловавшись хоть раз, не узнав друг друга получше. Нам приятно проводить время вместе, зачем ставить штампы, давать определения? Если всё идёт гладко, само собой подразумевается, что мы вместе. – Элин внимательно на него посмотрела. Ей всегда хотелось увидеть в глазах возлюбленного мужчины восторг от признания в том, что она нецелованная. Ей ведь не шестнадцать, и даже не восемнадцать. Она миловидная, образованная девушка двадцати трёх лет, и до сих пор не позволяла никому себя целовать. Она гордилась этим, она хотела, чтобы избранник оценил это и гордился этим так же, как сама она. Много ли в наше время встретишь таких целомудренных девушек? Но Сынхён не придал этому особого значения, словно и не услышал. – Если ты не хочешь, я не буду настаивать, конечно. Тогда, до встречи, и созвонимся ближе к выходным? - Хорошо, - снова кивнула, уже сильнее, Элин, и выбралась из машины. Ей почудилось, что Сынхён не собирается ей больше звонить, а он точно знал, что набирать её номер больше не станет. Через неделю он обнаружил от неё пропущенный вызов, но не стал перезванивать. Ему не нужны лишние трудности, на днях решалась очередная крупная сделка, а они с Джиёном ехали в боулинг: Сынхён со своей любовницей, Джи с какой-то временной подружкой. Им было просто, легко и комфортно.

Оставшаяся на плаву, способная конкурировать с людьми Дракона в городе группировка, заключила договор с гонконгской триадой. Такой прошёл слух, и он очень волновал Джиёна. Нельзя было допускать, чтобы враг усилился, потому что самому ему черпать силы пока неоткуда было. После предательства собственного бывшего главаря, Джиён не без труда завоёвывал доверие, а заводить с ним союзнические отношения не спешил никто. Его побаивались, но не уважали. А без уважения в криминальном мире выжить было сложно. Среди приближённых людей были надёжные, более отдалённые были не так преданы, но их проще увеличивать в количестве. Где взять поддержку? Ему нужны были силы для новой атаки. Потому что если вмешается гонконгская триада, то его драконов – так он называл своих людей, - сметут в момент. Он сменил квартиру на чуть более приличную, но не менее конспиративную, и в ней принял своего давнего друга, Ким Йесона, наконец-то прибывшего к Сынхёну на помощь в финансовых советах, и заодно заскочившего повидать Джиёна. Солидный финансовый директор из Сеула, относительно молодой для такой должности, расположился в кресле напротив Дракона, плюхнувшегося на свою кровать. Дракон закурил, а Йесон пил кофе, игнорируя проплывающий мимо него сигаретный дым, особенно белый на фоне его чёрного костюма. - У тебя в Сеуле нет знакомых ребят, боевых, которые могли бы ко мне примкнуть? – поинтересовался Джиён без лишних прелюдий. Йесон опустил чашечку на блюдце. - У тебя же самого там контакты с Тэяном? - Да, но у него собственные проблемы. Там поднялся какой-то свеженький авторитет, Тэян не знает, как с ним разделаться, а тот буквально душит его бизнес, всё одеяло на себя перетягивает. - Как и ты здесь? - Как и я здесь, - ухмыльнулся Дракон. – Так что, нет? - Я честный человек, не вожу дел с преступниками. - А как же я? - Ты – старое знакомство, а лошадей посередине реки не меняют[8]. - Жаль, мне сейчас очень нужны люди. - Неприятности? - Ты видел когда-нибудь в моей жизни их отсутствие? – засмеялся Джиён, поглядев в окно. - Смени род деятельности. - На какой? Сидеть в пыльном кабинете, как ты? - У меня каждый день убираются, зря клевещешь, - отпил ещё глоток кофе Йесон. - Хорошо, так кем мне стать? Грузчиком, менеджером, доставка пиццы? Может, танцором? А что, мне кажется, у меня достаточно харизмы, на сцене я бы смотрелся, а? - Ты бы и там нашёл неприятности.

- Ой, да ладно тебе, что там может быть не так? Обвинят в разврате, поймают с марихуаной? Нет, Йесон, я не могу жить по правилам, выполнять какие-то обязанности. Я хочу быть сам себе хозяин, хочу, чтобы мне всё было можно. И чтобы я всё мог. Всё!

- Претендуешь на место Бога?

- Скучно быть Богом, он такой праведный, такой досужий, по библейским рассказам. Дьяволу веселее, он анархист.

- В созданном Богом мире. По библейским рассказам. – Тишина. Джиён выдохнул дым.

- Значит, ты пока отсюда никуда не высовываешься? – резюмировал Йесон.

- А что, есть какие-то предложения? - Хотел пригласить тебя на свою свадьбу, - спокойно произнёс молодой мужчина, не отводя взгляда. Дракон застыл с сигаретой. Ему пришлось убедить себя, что перед ним всё тот же человек, его друг, прежде чем беседа продолжилась: - Ты ёбнулся? - Это не новость. - Тебе не хватило предыдущего опыта? Отдохнул в холостой жизни? Твоя бывшая… как после неё вообще можно додуматься ещё раз жениться? Блядва, сидящая на шее и высасывающая кровь и нервы. - Йесон терпеливо выслушивал оскорбления в сторону своей бывшей жены. Сам он подобным не занимался, но когда кто-то озвучивал её истинную сущность, он не собирался вступаться. - На кой хрен сажать себе на шею новую? У неё что, родители миллиардеры? Или, я не знаю… По залёту что ли? - Именно, - допил кофе Йесон и отставил чашку на блюдце. – Правда, нашему сыну уже больше года, я немного тормознул в этом плане. – Дракон снова молча уставился на друга, пытаясь понять, не разыгрывают ли его? - Ты шутишь? - Нет. У нас сын, в мае ему год исполнился. Думаю, что пора закрепить отношения официально. - Ты реально женишься? - Реально. - Любитель граблей, - хмыкнул Джиён, докуривая. Потом ехидно прищурился, и мотнул вопросительно головой: - Влюбился, что ли? - Торгует чувством тот, что перед светом всю душу выставляет напоказ[9] .

- Опять ты со своим Уильямом, но я тебя понял… Хотел бы с ней познакомиться.

- Я бы не хотел, чтобы она знакомилась с тобой, - иронично улыбнулся Йесон. Джиён, словно сокрушаясь о чём-то, покачал головой, опущенной к ногам, подобранным под себя в удобной, домашней позе. - Вот уж ты человек-загадка, когда только успевают происходить в твоей жизни такие кардинальные перемены? И всё тихонько так, неприметно.

- Стараюсь.

- Я заметил. Но я надеюсь, что семейная жизнь не испортит тебя, и ты не будешь потерян для общества. Впрочем, не знаю, был ли ты для него когда-либо найден? В любом случае, хотя бы со мной у тебя старое знакомство не оборвётся?

- Не вижу причин для этого. Я всего лишь играю свадьбу, а не ухожу в монастырь.

- Да, но, знаешь, женщины и религия одинаково погано влияют на судьбы и мышление мужчин. Обе заставляют на них молиться и поверить в рай, а взамен дарят только неподкреплённые ничем обещания. Йесон пробыл у него ещё около часа, и снова отправился в офис к Сынхёну. Джиён знал, что этот человек не такой, как Чунсу, этот не станет подкаблучником и тряпкой, но всё равно ему было как-то печально от того, что ещё один друг связал себя какими бы то ни было узами. Кто следующий? Дэсон, Тэян, Сынхён? Неужели мужчине обязательно нужна женщина для того, чтобы жизнь удалась? Почему он в себе ничего подобного не ощущает? Даже малейшей тяги к отношениям. Или стоит попробовать? Сделать своей пассией ту китаянку, с которой он уже дважды спал? Так, ради спортивного интереса, посмотреть, каково это – быть чьим-то парнем. Последний раз он практиковал подобное с Наташей. Почему бы и не повторить? Что он, хуже прочих? Большая часть жизни Джиёна подчинялась воле азарта, соревновательному духу, когда он делал ставки на себя самого, спорил сам с собой и смотрел, что выйдет. Эксперименты над судьбой были и развлечением, и стимулом, и проверкой своих сил. Дракону понравилась идея поиграть в отношения, порепетировать. Он продержался ровно одиннадцать дней совместного проживания, после чего выкинул подружку вон из своей квартиры. Глядя на не заправленную кровать, опустевшую, в голубой простыне, как застывший от желатина бассейн, Джиён упёр руки в бока и думал над тем, как невыносимо и тошно от присутствия тупой бабёнки рядом. Кому это может нравиться? Ему казалось, что простыня запачкалась от того, что на ней лежала какая-то чуждая ему девица, с которой можно было только трахаться, да и то без особого энтузиазма. Ему захотелось перестелить постель. Белыми простынками. Он распахнул шкафы и поискал таковые, но белых не было. Джиён решил, что первым же делом купит себе новые, белоснежные простыни, и будет всегда спать на них, и никого к себе не подпускать, наслаждаясь чистотой, уединением и свежестью.

Глава 4

Месяц прошёл, как Сынхён окончательно порвал со своей любовницей. Которая так же была любовницей собственного начальника. А, может, кого-нибудь ещё. К концу отношений Сынхён понял, что механическое удовлетворение физиологической потребности не стоит того, чтобы связываться с женщиной, которая ни в чём другом не интересна: ни её вкусы, ни её разговоры, ни её нравственный настрой на жизнь не соответствовали тому, что понравилось бы молодому человеку, хотя на первых порах устраивало, находило отклик и помогало обретать опыт, деловой, мужской, необходимый. Ведь они столько говорили о делах и финансах! Но чем же она в итоге была дороже тех проституток, которыми он пренебрегал? Брала не деньгами, а подарками? Одевалась в бутиках, а не на распродажах? Это ли то, на что размениваешься, возвышаясь над другими? Под занавес романа он ей тоже изменил, хотя остался при своём правиле, и удержал в тайне ночь, проведённую в чужой кровати. Главным было ощущение в сердце, где он сохранил ответный выпад и наслаждение от неузнанного, нераскрытого реванша. Они с Джиёном и местными чиновниками, что отвечали за разрешение очередного проекта, который вводился в действие бизнесменами и бандитами совместно, выпивали в ресторане на одной из окраинных улиц, подальше от центра. Туда снова вызвали красивых девочек для улучшения досуга, в коротеньких юбочках, тонких блузочках и чулочках. Сынхён же, изрядно выпив, углядел одинокую женщину у бара, во всём темном: кофте, брюках, ботинках. Она тоже много пила, но как-то странно не пьянела. Он присоединился к ней, они стали болтать на общем языке недостаточно трезвых и не желающих говорить о самих себе людей. Одно за другое, они поехали к ней, захватив ещё пару бутылок, и переспали. Женщина оказалась вдовой, потерявшей мужа около года назад. В постели она призналась, что не в состоянии забыть покойного, но и выносить одиночество иногда слишком тяжело, и тогда она бредёт в бар, напивается, заводит беседу с барменом или, если не попадается собеседника, плачет за рюмкой. Изредка появляются мужчины, составляющие компанию. Не со всеми она готова ехать домой, но Сынхён был из тех, с которыми ночь ей казалась безопасной и спасённой от тоски. Они тихо занимались любовью, пока в соседней комнате спал её восьмилетний сын, возможно, что-то понимающий, а, может, и не подозревающий о том, как пытается вытащить свою жизнь из драмы его мать после смерти отца, не плакавшая дома и у ходившая, чтобы не ранить ребёнка безудержным страданием души. Вдова не просила остаться с ней, не просила денег, номера телефона, обещаний. Утром она с особым, неповторимым стыдом матери подгоняла Сынхёна к двери, пока не проснулся мальчик, чтобы собираться в школу. Ей не нужны были отношения, ей не нужен был любовник, ей именно что иногда требовалась защита от самой себя и воспоминаний. Когда становилось совсем тяжело. Сынхён вернулся тогда к себе и лёг поспать снова, не выспавшись после попойки и разъездов по городу. Но сон не шёл. Он сравнивал двух женщин, с которыми имел секс за неделю, и секретарша, что была моложе, красивее и более ухожена, проигрывала тридцатилетней женщине, обремененной ребёнком и трагедией. Женщина, что умела любить, излучала тепло, к которому невольно тянуло, но оно холодило, потому что предназначалось для других: мёртвого начала и живого продолжения. У любовницы-секретарши такого тепла совсем не было, только страсть, да и та непонятного происхождения – искреннего или фальшивого? Сначала эта страсть горела, как пожар, но потом, удовлетворенный Сынхён увидел её с другого ракурса, как экран электрокамина, на котором пляшут искусственные языки пламени. Вроде бы тоже греет, и даже огонь видно, но всё-таки это имитация. Кому нужна имитация, если существует оригинал? Молодой человек в который раз подумал о том, что никогда не хотел бы пускать пыль в глаза тем, чего на самом деле нет, чего он не имеет. Кто-то готов носить подделки и фальшивки, лишь бы им завидовали, лишь бы ими восхищались, стекло вместо бриллиантов, аналог с китайской фабрики вместо бренда, Сынхён же не мог представить радости от восхищения, если сам он в этот момент будет знать, что оснований для зависти нет. Любовницу он заводил не для хвастовства, а для самого себя, но после случившейся встречи с вдовой вдруг осознал, что и для себя самого желает лучшего, чтобы завидовать самому себе, примерно так, как он завидовал умершему мужу женщины, которая, казалось, даже переспав с другим, не изменила супругу. Это было необъяснимо, невозможно, нереально, и всё-таки оно было так: она оставалась верной женой, иногда проводя ночи со случайными знакомыми. В её глазах не было предательства, порочного нового желания, стремления к возрождению и второму браку. Нет, она искала что-то родственное и знакомое, возможно, похожее на мужа, чтобы иметь возможность забыться и поймать мгновение прежнего счастья, а потом, поутру, презирая себя, полная самобичевания, старалась забыть о попытке и замести следы наивного, обреченного поиска. Сынхён одновременно проникался жалостью и уважением к ней, но вернуться к вдове и попытаться стать её постоянным кавалером ему не пришло и в голову. Её любовь была прекрасной, священной и стояла где-то на пьедестале, куда лезть не следовало, и молодой бизнесмен решил лелеять воспоминание о подобной женщине, вертя его так и эдак, украшая и, со временем забывая детали, вознося всё выше. И чем больше проходило дней и недель с той ночи, тем чище и светлее воображалась та вдова, тем идеальнее рисовалась недостижимая любовь, которую в меркантильном мире Сынхёна и его окружения найти было невозможно. Как поклонник искусства, он признал это за неповторимый шедевр, и не поддерживал идеи создания копии, размножения подобного творения, поэтому вскоре пришёл к выводу, что не стоит пытаться воссоздавать – только утопать в ностальгии и облюбовывать недостижимое. И всё же, когда ты восторгаешься картиной или скульптурой, и не можешь купить её и принести в дом, что ты делаешь? Ходишь в музей, где её разместили. Проникаешься, пропитываешься, втягиваешь в себя каждую частицу, чтобы проносить в себе как можно дольше. Не пытаешься заменить, приобретая что-то похожее, нет, но мысленно всё равно отводишь в доме место, где он – оригинал, мог бы стоять. Понимая, что любовь – это не изображение и не объект, Сынхён не стал превращаться в тайного почитателя и фанатичного, незаметного наблюдателя, наподобие ненормальных преследователей. Он оставил всё внутри себя и направил в глубину. Отметив двадцатипятилетие, отмерив четверть века, молодой человек плавно, неуловимо взрослел, не совсем замечая это и не всегда признавая, но всё-таки – он менялся. Самостоятельность, удалённость от родителей, более серьёзные проблемы и ответственность за решения, но, что важнее всего, постоянные столкновения с уже вызревшими, состоявшимися людьми. Рядом с ними нельзя сохранять мышление мальчика, рядом с ними трудно не прорастать в саму жизнь. Кто-то делает это наиграно, подстраиваясь, чтобы не выбиться из команды, заслужить авторитет и быть признанным, а кто-то, как Сынхён, естественно и мягко, без конфликтов с самим собой, подтягивался к старшим компаньонам, к тем, кто – он видел своими глазами, - многого добились и умели вести дела честно, надёжно, крепко. Таких выбирал разум, но и сама натура Сынхёна инстинктивно предпочитала честные сделки. Что касалось Джиёна, то он оставался где-то параллельно, пересекаясь в нужных точках, но соблюдая положенную дистанцию, чтобы не смешивать и не мешать. Бизнес и криминал в лице двух товарищей вели себя подобно двум лошадям, которые скачут в одном направлении, везя одну повозку, но они должны скакать с пространством посередине, иначе натрут друг другу бока. Сынхён почти перестал вспоминать об Элин, попытки романа с которой бросил в конце лета. Теперь было начало весны. За это время иногда он сталкивался с отцом девушки, что было неизбежно, когда работаешь с человеком в одном здании. Имевшиеся опасения, что «папаша», как мысленно называл его Сынхён, предъявит что-нибудь по поводу дочери, рассеялись, и вскоре он уже даже не ассоциировал того с переводчицей французского, просто здоровался со знакомым и не более. Серая и заунывная в своём течении зима, по погоде здесь не сильно отличавшаяся от межсезонья, затёрла привычные краски новизны и удовольствий, всё в деловых буднях поплыло как-то одинаково, а «папаша» превратился в господина Ли, безликого предпринимателя в старомодном костюме.

Лифт открылся перед Сынхёном, приглашая в свой стальной зев, и он шагнул вперёд, думая о том, что ещё не голоден, и на встрече с вновь прибывшим Йесоном перекусывать не будет, но мог бы выпить тёплого чая и покурить. Не курил он с самого утра, задерганный звонками и отслеживанием акций на бирже. Усталость скопилась и заявила о необходимости передышки. Шаг длинных ног упёр заострённый носок лакированного ботинка в заднюю стенку, и Сынхён стал поворачиваться обратно, чтобы встать лицом к дверцам и наблюдать, как тикают красные цифры, идя на уменьшение к единице – первому этажу. Тут он и обнаружил рядом с собой Элин, ехавшую, судя по всему, с предыдущего этажа, от своего отца, которого навещала. Прежде чем что-либо сообразить, Сынхён кивнул ей, здороваясь, и выпрямился, оставляя девушку по правую руку от себя. Он видел, как она кивнула в ответ, ничего не говоря, но дрогнув губами в улыбке непонятного происхождения. Или это ещё была даже не улыбка, а лишь намёк, что-то неясное, но от того ещё более задевающее, трогающее и значительное. Элин не приходилось обвинять в ехидстве – её трудно было представить с этой чертой, но что-то же нехорошее она думала о Сынхёне? Не могла не думать после того, как он просто перестал ей звонить и не поднял на её звонок. Никогда ещё спуск на лифте не был таким долгим, как этот. Почему он за все эти недели не подумал о возможности столкнуться с ней вот так? Будто он оставил её где-то в другом измерении, и волен был вернуть по своему желанию, без которого она вынуждена была безвылазно оставаться в ином пространстве. Ручка дипломата в ладони Сынхёна заскользила от пота, что выступил от волнения. Ему было тягостно, бок жгло справа, и воротничок хотелось оттянуть, ослабив галстук, но молодой человек не стал так откровенно показывать, насколько ему неловко. Нужно ли было что-то сказать? Извиниться? Опять извиняться? Однажды он уже попросил прощения, но совершил некрасивый поступок из новой серии, так не глупы ли будут повторные, повторяющиеся слова за которыми не стоят исправления? От необходимости говорить и действовать спасали окружающие люди, курьеры и секретари, заместители директоров и юристы, нотариусы и старшие менеджеры отделов продаж, инспекторы государственных служб и случайные посетители к кому-либо, такие, как Элин. Они входили и выходили из лифта, задерживая финал этой поездки на вертикальном общественном транспорте. Сынхёну хотелось подпрыгнуть, чтобы остановки прекратились, и кабина сразу же рванула на первый этаж. В худшем случае он бы сам провалился в шахту, избавившись от общества Элин, что тоже было уходом от неловкого столкновения. Неприятно ли ему было её общество? Сынхёну казалось, что да, но если бы он попытался успокоиться и взглянуть на ситуацию здравомысляще, то понял, что неприятен сам себе, от того и хочется вырваться на свободу. Не от девушки, а от совести, которую она в нём пробудила, резко, без спроса, в разгар работы, когда совести просыпаться вообще нельзя – у него ещё столько сделок и переговоров! Перед Сынхёном встал мужчина, явив свою лысину, блестевшую под яркой лампой лифта. От её вида сделалось почти дурно, оставшиеся волосы по бокам от гладкой кожи были седыми, напомнив от отце Элин, и всё как-то смешалось в одну неприглядную помойную яму: исчезновение с горизонта девушки прошлым летом, её пожилой родитель, помехой встревавший в их свидания, хоть и без личного присутствия, любовница, что сглаживала ночи Сынхёна, партнёры с посиделками в норябанах[10], Джиён. Ещё и эти ярко красные цифры горящим пятном в серебристой капсуле лифта! Прямо в висок бьёт. Одним словом, молодой человек вспомнил всё и сразу, как перед смертью, забыв почему-то только одну деталь, до этого мгновения бывшей самой важной и памятной за последнее время – он забыл о вдове и возвышенной любви. Первый этаж был достигнут, и прояснившийся над головами выходящих передних людей холл обрёл вид суши, увиденной после бесплодных поисков земли в океане. Сынхён хотел бы подпихнуть всех скорее, но, соблюдая манеры воспитанного джентльмена, не только не поторопил никого, но и пропустил Элин. Они к тому времени остались последними и, когда перешагнули порог кабины, девушка немного замедлилась, не дав Сынхёну побежать прочь. Он упёрся в неё, развернувшуюся в полоборота. Сложилось ощущение, что она похорошела с прошлого года. «Неужели потеряла свою целомудренность?» - пронеслось в его голове. Волосы Элин были распущены, светло-коралловое платье прилегало к телу сильнее, чем та одежда, в которой бизнесмен видел её раньше. - Я рада, - тихо, но чётко обратилась она к нему, произнося всё выверенной дикцией лингвиста, - что с вами всё хорошо. Я боялась, что у вас неприятности. Но теперь мне легче. Я вижу, что всё в порядке. И она уверенно пошла прочь из здания, пока Сынхён не смел сделать и движения. Он не решился заговорить сам, но не хотел и того, чтобы Элин открыла рот. А она открыла. И всё-таки, вопреки испугу, она не выбранила его, не предъявила претензий, не обвинила в трусости или немужском поведении – нет! Она изъявила радость по поводу того, что у него дела идут нормально. Сомневаться в её искренности хотелось, но не получалось, настолько девушка легко и безыскусно произнесла несколько коротких фраз. Он знал, что она не лукавила, она была именно такой – прямой, заботливой и необидчивой. Чем сделала его душе, его самолюбию и настроению ещё больнее, породив ядовитую скверну недовольства. Если бы случилась мелкая перебранка с упрёками, он бы отвертелся, напомнив, что ничего не обещал, и ничего не должен. Но ему только что показали, что и без него об этом знали: он ничего не обещал и не должен. Но мог бы сделать больше и лучше, заслужив беспокойство о себе, а не получив его даром. Теперь как раз и сложилось впечатление, что он задолжал. Сынхён на пути к такси, внутри него, подъезжая к кафе, где ждал Йесон, и, выходя из него всё никак не мог избавиться от образа уходящей в неизвестном направлении Элин, лёгкой, безмятежной, не злопамятной, чей прямой подол позволял стройным ножкам делать симметричные и звонкие шаги, а окружающим видеть их, округлые колени и плавный изгиб икр. Кажется, у неё были накрашены губы – она разве красилась в прошлом году? Наверняка уже завела другой роман или даже замуж вышла, иначе бы не была так весела и непритязательна. Одинокие девушки колкие и придирчивые, они то и дело ищут возможность привязаться и затянуть беседу, чтобы она перешла в нечто большее, в очередную встречу, свидание. Но Элин не попыталась ни о чем договориться, ушла и всё. Яснее быть не могло – её ждал где-то другой мужчина. Йесон сидел в глубине зала, подальше от окна, пропускающего робкое весеннее солнце. Он пил кофе и без аппетита отламывал ложечкой кусочек от непонятной груды разломанного десерта. Они увидели друг друга, поздоровались, и Сынхён присел напротив. - Я задержался? - Нет, я приехал немного раньше. - Хорошо. – Шустрая официантка попыталась вручить Сынхёну меню, но он отклонил его, попросив любого зелёного чая на её усмотрение. Девушка ушла. Тёплый дизайн жёлтых стен кафе украшался провинциально-наивной смесью приморского стиля с традиционным китайским. Получалась бурда из иероглифов, якорей, картинок с китаянками в ципао, бутылок, до середины засыпанных песком, на котором лежали ракушки и морские звезды. Но в целом антураж располагал и не давил, одинаково позволяя почувствовать себя как дома, туристом, одиноким скитальцем или студентом, забредшим с друзьями. – Здесь можно курить, не в курсе? - Я сел в часть для некурящих, - ложка отпилила кусок чего-то румяно-коричного, и Йесон поднёс это ко рту: - Второй раз в жизни заказываю яблочный штрудель, и второй раз он мне не нравится. - Зачем же заказал? - Забыл, что он мне не нравится. – Йесон нехотя принялся есть. Сынхён огляделся, достав зажигалку. - Ты же знаешь, что я курю, что ж мне теперь – выходить постоянно? - А потерпеть никак? - Можно, но тогда не получится расслабиться и попить чай в удовольствие. - Удовольствие должно быть нормированным и уместным. У нас деловой разговор намечался, от этого точно удовольствия не получишь. Что у тебя там были за вопросы? - Да я по поводу инвестирования. Слушай, Япония так хорошо стимулирует свою финансовую систему в этом году, я так прикинул, не вложиться ли туда? У меня появились некоторые возможности… - Будь у меня мои личные финансы, а не моего генерального директора – хотя я мечтаю уже уйти в вольное плавание и открыть что-то своё, - я бы в Японию не полез. - Почему? - Они националисты и консерваторы. Приманят инвесторов, а ты потом погрязнешь в болоте без развития. Принимай решения сам, но я бы не советовал. - А куда бы ты вложился сам? – Сынхён откинулся, убрав зажигалку. – Я изучал цены и стабильность разных рынков. Даже золото дешевеет! И нефть. На чём зарабатывать? - На ресурсах, если и ввязываться, лучше хеджировать[11]. А вообще… - Йесон запил штрудель кофе и промокнул губы салфеткой. – Недвижимость. В активно и стабильно развивающихся центрах. Это если из самого долгосрочного, и угадать с местом. А так, на ближайшее десятилетие – виртуальность, интернет, сеть, реклама. Точнее, площадки для рекламы, а не сам маркетинг в виде пиара – вот чем стоит заниматься. - Недвижимость – тема хорошая, но как, в самом деле, с местом угадать? - Определённые критерии есть. Допустим, взять такое государство, в котором нет регионального разброса, то есть, вне зависимости от роста акций и цен на что-либо, какую-то продукцию, всё будет близко, в одной точке. Чаще всего так бывает у небольших государств. - И что ты предлагаешь? Того или Бенин? – засмеялся Сынхён. - Я бы выбрал Сингапур. - Сингапур? Да там камню уже негде упасть, как туда втереться? - Кто ищет, тот всегда найдёт пути и пространство. Если бы у меня прямо сейчас было своё состояние – я бы заполз туда, я серьёзно. Там очень удобно заниматься посредничеством, финансовыми операциями. - Там, вроде, местная мафия крутит многое. - Зачем тебе мафия? Приди, как порядочный бизнесмен, всё законно, всё зарегистрировано. Мафия пусть идёт мимо. К тому же, если совсем одолеют, разве Джиён тебе не поможет? Сынхён задумался. Нет, не о том, поможет ли Джиён – тот-то поможет, а о маленьком государстве, в которое предлагал сунуться Йесон. Плохого он бы не посоветовал, может, там стоящая платформа для развития? Если хватит ума выстроить каркас, то вырастут и надёжные стены. Мужчины ещё поговорили о делах, обсудив текущие. Сынхён был хорошим начинающим трейдером, но страх рисков и крупных потерь не давал завоёвывать массивы, преодолевать крутые повороты. Поэтому он разрывался на незначительные сделки в многочисленных сферах, чтобы не впутываться в опасные миллионные опционы, не провалить то, что не сможет восстановить. - В таких делах, Сынхён, - заказал Йесон вторую чашку кофе, и тоже сел поудобнее, - если не рисковать, то навсегда останешься мелкой сошкой. – Подумав, он добавил: - Будучи мужчиной, вообще положено рисковать. - А если не хочется? - Тогда нужно поумерить и другие желания. Не хотеть дорогую машину, не хотеть трёхэтажный дом, не хотеть красивую жену. В этом ведь нет ничего плохого, малым тоже можно обойтись, вопрос в другом – устроит ли тебя это? Если потребности растут и не умолкают, лучше разбудить в себе отвагу. - Ты сам-то многим рисковал, добившись всего перечисленного? – поинтересовался Сынхён.

- Иногда буквально собственными яйцами, - серьёзно заметил Йесон. – Кстати, дом у меня двухэтажный, я не жмот. - Но с подвалом и чердаком? - Ладно, я скрытный скряга, - сдался он. Сынхён улыбнулся, поболтав стеклянный чайник и посмотрев, как закрутились в нём чаинки. Сцедив остаток в чашку, молодой человек вздохнул. После встречи в лифте, о которой он пытался забыть за разговором со знакомым, что-то зудело и пилило внутри, под рёбрами. - Как там супруга? Я с ней до сих пор не знаком. - Сначала женись сам, потом познакомлю. Не хочу возле неё холостых и представительных мужчин. - Жениться мне? – Сынхён покачал головой. – Мне ещё слишком рано, к тому же, Джиён расстроится, ты же знаешь его отношение к вступающим в брак друзьям, он всё время ждёт, когда они станут подкаблучниками. - Не будешь же ты устраивать личную жизнь только по одобрению Джиёна? - Почему нет? Он мой друг, и мне важно его мнение. - Знаешь, ни один друг не сможет понять, почему тебе приятно с этой женщиной, а не с той, не ему с ней спать и жить. Уважать мнение друзей – это прекрасно, но в личную жизнь их запускать не стоит. – Сынхён промолчал, не желая спорить. Ему и не о чем было, у него пока не было отношений и девушки. – А почему ты считаешь, что тебе рано? – уточнил Йесон. - Опыт показывает. Не свой, а окружающих. К чему тебя привёл первый ранний брак? Развод. - Развод произошёл не потому, что рано было жениться, а потому, что не на той надо было жениться, - улыбнулся Йесон. – Сроки, штампы, приметы, ожидания – это всё глупости, Сынхён, для любви нет «рано», нет «поздно», нет «не вовремя». Есть человек: либо он появляется в нашей жизни, либо не появляется. - По-моему, брак – это тоже сделка. Я сейчас занят другими, может, поэтому и не до ещё одной. – Сынхён посмотрел на часы. Надо было возвращаться в офис, хотя не тянуло обратно. Опять в тот лифт. – Да и, вдруг моя любовь уже замужем? Бывают же несовпадения? Что бы ты сделал, если бы влюбился в замужнюю женщину? - Сражался бы за неё. - А если кто-то начнёт сражаться за твою жену? - Застрелил бы его. - Хм, - задумался Сынхён, - иногда ты сам рассуждаешь, как мафиози, а потом говоришь, что с бандитами не надо связываться. - Не всегда надо говорить то, что думаешь. Сынхён добрался до квартиры позже обычного, около восьми вечера. Войдя в прихожую и снимая с шеи не завязанный шёлковый шарф, носимый для солидности, а не тепла, он ощутил острый штык памяти, упершийся в затылок. «Я рада, что с вами всё хорошо» - сказала Элин, и весь день он отмахивался, отбивался от воображаемого продолжения разговора, как он мог бы парировать, ответить, пошутить, но всё это не приводило его в состояние покоя, потому что не происходило на самом деле. Он опоздал, он ничего не произнёс при Элин, и она так и испарилась, посчитав его идиотом и вульгарным, надменным хамом. Только теперь Сынхён стал соображать, что некоторую горечь она всё же выдала, обратившись к нему на «вы», несмотря на то, что они переходили на «ты». Она злилась! Иначе и быть не могло. Проголодавшийся, он открыл холодильник, в котором не наблюдалось ничего внушающего доверия. Завалявшийся кусок солёной рыбы, недоеденные позавчера роллы с угрём и окунем, привезённые доставкой, заветрелись и выглядели не политым третью неделю влаголюбивым растением. Выбраться в какое-нибудь питейное заведение и перекусить? Сынхён закрыл холодильник и подошёл к окну. Там закапал дождь, и весна превратилась в осень, слякотную, плаксивую, не холодную, но дотошную, вызывающую омерзение как от игры на скрипке не по нотам, из дома никуда не хотелось. Заказать пиццу? Может, Йесон прав в плане брака, иногда он нужен, но в данном случае для того, чтобы обзавестись человеком, способным всегда держать что-то съедобное на кухне. Эх, снова эта меркантильность! Переодевшись в домашний халат, Сынхён сел перед телевизором и, прежде чем его включить, достал мобильный. Доставал, думая о составе пиццы – с салями или грибами? - но когда взял в руку, то вновь услышал в ушах голос Элин. Если не закончить этот мысленный диалог, то он не успокоится, к тому же, действительно некрасиво было то, как он поступил в прошлом году, и отмалчиваться в сторонке – низко, не по-мужски. В этот момент как раз сказалось то, насколько Сынхён повзрослел за эти месяцы. В конце лета он мог оставить что-то без развязки, забыть и не трогать, не считая, что это как-то отразится на будущем. Теперь молодой человек осознавал, что у всего есть последствия, и оставлять что угодно незавершённым – это возвращаться к нему опять и опять. Недоговоренности с клиентами и партнёрами научили, что не поднимать трубку, уходить от окончательных решений бесполезно, всё и всегда доводится до конца, пусть даже ожидает провал и неуспех, но от проблем никто не бежит, иначе они увеличиваются и жмут. Расставание с любовницей тоже было показательным, они зачем-то трепали друг другу нервы сообщениями и перезвонами, пока не поговорили прямо и не приняли решение о том, что расходятся. Остался ли у него номер Элин? Сынхён пролистал список контактов и нашёл. Как хорошо, что хватило ума не почистить записную книжку, не сменить телефон за этот период. Бизнесмен нажал на вызов и вскоре услышал «алло», которое не сразу узнал – отвык. Голос показался одновременно тем самым и не тем, как бывает, когда звонишь кому-то домой, где живут двое с похожими голосами – сёстры, мать и дочь, кузины, и ты никак не уловишь, которая это из двух? Так и здесь прозвучала знакомая и незнакомая Элин. - Привет, это Сынхён. - Привет. Я поняла, - сказала она. Поняла? Тоже не удалила номер и он определился? Не ждала же она его звонка? - Не занята? - Немного, но несильно. - Я могу перезвонить. - Ни к чему. Я слушаю. - Элин, я… - Сынхён сделал паузу, чтобы подобрать слова поудачнее, но сразу же понял, что не придумает ничего вразумительного и гениального, что разрядило бы обстановку и заставило девушку забыть его прошлогоднюю грубость (или жестокость? Как вернее назвать?). Он может молчать вечно, высасывая подходящие формулировки, но в итоге выйдет, как днём, самое лучшее придёт в голову задним числом. – Я не позвонил тебе тогда… - начал он. - Я заметила. – И опять никакого ехидства, никакой иронии, язвительности. Равнодушие? Тоже не сказать. Было что-то в интонации даже весёлое, что задевало. Или не задевало, а вводило в недоумение, парализовывало. - Я не сомневаюсь, что заметила, я это не к тому веду… - Боясь, что она что-нибудь вставит снова, сбивая его с намеченного курса, Сынхён стал произносить промежуточные обрывочные слова, не имеющие отношения к контексту, лишь бы не оставлять пустоты для собеседницы. – Элин. Ты думаешь, наверное, что я намеренно так сделал. Как бы… Могло показаться, что я специально или по каким-то причинам, ради забавы, что ли… - Сынхён, я не думаю, что ты хотел меня обидеть, - прервала его Элин. - Нет? - Нет. Поэтому не обиделась. - Это хорошо, ведь я действительно не хотел тебя обидеть. - И не обидел. - Хорошо, - ещё раз уточнил Сынхён, но внутри себя не совсем принял, что это хорошо. Почему она не обиделась? Стало быть, ей было всё равно на их встречи, и она не расстроилась, избавившись от них? Он ей не нравился? Именно поэтому она не стала целоваться с ним, придумав что-то про первый поцелуй, но только радуясь, что отделалась от скучного начала романа, опостылевшего на старте. Зачем тогда пыталась дозвониться после? Ясное дело, чтобы увериться и убедиться, что дальше ничего не будет, чтобы подвести черту. На которую не хватило смелости Сынхёна. - Ты струсил, вот и пропал, - промолвила Элин с той стороны. - Что? – обескуражено выпрямился он на диване. - Да причём тут струсил? Дело в другом совсем, - возмутился Сынхён, но возмущение в его басовитом голосе напоминало гром рёва медведя из детских сказок, одновременно пугающий и добродушный, где медведь не съедал героя, а становился ему другом. - В чём же? – наконец, появилась усмешка в словах Элин, детская, озорная, дерзкая не со зла, а от отваги правдивого и искреннего сердца. Она поняла, что Сынхён сам себя загнал в угол. Ему предлагалось смириться с собственной трусостью, но он от неё отрёкся, сможет ли придумать что-то взамен? А молодой человек не мог согласиться с трусостью, которую навязывали ему второй раз за день. То Йесон в обед, с этими рисками в бизнесе, теперь ещё и Элин! - Я был очень занят, я забыл, как бы фантастично это не звучало, а когда вспомнил, что надо перезвонить, подумал, что уже будет некрасиво, столько времени спустя. - И всё-таки струсил, боясь услышать выговор? Или боясь необходимости объясняться? - Да что ты всё о трусости! - Потому что, если честно, я не верю в подобную забывчивость. - Видимо, у тебя хорошая память, и ты сама никогда ничего не забывала, или у тебя никогда не было стольких дел. - Возможно, у нас разные приоритеты дел. У тебя – деньги, у меня – люди. – Они замолчали. Сынхёну стало тоскливо от её замечания, потому что он как будто упал куда-то ниже Элин, и она духовно вознеслась над ним. Он не вполне с ней был согласен, но она красиво сказала, ввернула такое, на что он не подготовлен был наносить отражающий удар. Где-то на поверхности, из тёмных, потаённых недр сознания, образовалась вдова, утешение единственной ночи, чей приоритет любви и человека был незыблем и бесценен. Слова Элин напомнили о ней, о той, что несла в себе недостижимое для Сынхёна искусство. Приближаясь к такому не хочется лгать и выглядеть мелочно. Подобно древним иерусалимским священникам храма Соломона, хочется не иметь ни одного недозволенного телесного недостатка и очиститься, чтобы посметь заглянуть в заалтарные дали. – Oh, mon dieu[12], о чём мы спорим? Ты не захотел, вот и не позвонил, что же ещё нужно теперь? - Да я хотел… - промямлил Сынхён, по упрямству и никчемной привычке отрицать всё, что не входило в изначальную программу. А она, следовало признать, была слабовата и из рук вон плохо продумана. – Извини, что так получилось, я позвонил сказать, что знаю, как это было неправильно. - Но не понял бы этого, если бы меня не увидел? - Не в этом дело… - Сынхён, перестань, если бы ты не встретил меня, ты бы не позвонил – уж тут-то что отрицать? - Ну, допустим. Элин, вообще… Знаешь, я не понял, зачем и сейчас-то позвонил. Пожалуй, извиниться, и всё. - Тебе легко даются извинения в записках и по телефону, может, попробуешь сказать это в глаза? – внезапно спросила его она, и Сынхён замер, отложив пульт телевизора и забыв про голод. Как будто между ним и девушкой что-то было, как будто они имели право кидать претензии друг другу и что-то делить. Неожиданное чувство. - Ты предлагаешь встретиться? - Я считаю избавляться от недоговоренностей при встрече лучше, чем вот так. Иногда нужно видеть глаза человека. - Мы можем посидеть где-нибудь сейчас? - Я не могу, мне нужно проверить десятки тетрадей. Давай завтра? Если не забудешь. - Давай, я освобождаюсь около шести. - Тогда дождусь тебя в школе, заедешь? Если не забыл адреса. - Перестань, я понял намёки на мою забывчивость. Я помню, где ты работаешь, если ты не сменила место.

- Не сменила. Значит, примерно в половину седьмого у главных ворот. До завтра, Сынхён! - До завтра! – положил он трубку и, закрыв глаза, откинул голову. Что-то странное произошло. Он позвонил, чтобы исправить свой поступок, и вместо этого идёт завтра на подобие свидания с той, от которой отказался в прошлом году, по причине её повышенной сложности и моральной защищенности. Не испортит ли всё сильнее? Но, что ещё более странно, вот так смело, не увиливая и не притягивая в помощь какие-то псевдоинтересные темы, они с Элин и близко не общались тогда, а тут беседа вышла, как у давних друзей. Не то чтобы высказали друг другу что-то, но как-то споро и ловко произнесли то, что хотели. Сынхён ещё пытался сдерживаться, но под конец Элин выбила его из колеи, и он принял её правила: сказал, что думал. Но после этого начал мыслить иначе. Услышав девушку, её рассуждения, живой голос, понимание и отрезвляющую прозорливость, он осознал, что это живой человек, чувствующий, наблюдательный, не глупый, взрослый. Не одна из девочек, какими окружал себя Джиён, а образованная учительница, способная быть не только и не столько женщиной для постели, сколько полноценным собеседником, другом, доброй знакомой. Зачем же он развёл все эти игры и прятки, и не смог открыто, по-взрослому ей сказать, что не хочет серьёзных отношений и ей лучше для своих установок поискать другого? Затем и развёл, что был незрел и труслив, до такой степени, что трусил признать трусость.

Поблизости к воротам припарковаться не вышло, всё вокруг школы было забито машинами, родители забирали детей помладше, а другие привезли своих в различные дополнительные кружки, проводимые в этом же здании после уроков. Сынхёну пришлось оставить своё авто, на котором он и без того не часто ездил – терпеть не мог пробки, и оставлял дневное движение на нервы водителей такси, - за целый квартал, и пройтись пешком по тропинке, с одной стороны окаймленной молодыми деревцами с набухшими для цветения почками. Куря, он дошёл до калитки и стал ждать, разглядывая учащихся, их мам и пап, бабушек и дедушек. Некоторые дети шли самостоятельно, подростки группками топали по дорожке, строя планы на вечер или договариваясь насчёт домашнего задания с отличниками. Компании хулиганов или двоечников определялись безошибочно, обязательно кто-то с незаправленной рубашкой и наглым видом, рюкзаки налегке, в них разве что одна тетрадка, ладони в карманах, обувь грязная. Пегие воробышки прыгали в мягкой после дождя земле, поклёвывая крошки, оброненные перекусывающими на ходу пухлыми мальчишками и девчонками. Наконец, показалась Элин. Тёмнобежевый костюм и чёрная замшевая сумочка на плече. Волосы забраны. Ей вслед покосилось несколько старшеклассников, большинство из них как раз из компании разгильдяев. Они потому и становятся неуспевающими по предметам, гормоны просыпаются раньше, чем у тех, кто продолжает зубрить, не ведая тяги к противоположному полу до последнего дня за партой, а то и ещё несколько лет сверху. Сынхён и сам был таким, немного запоздалым, благодаря чему спокойно и с положительными отметками закончил школу. - Привет, - улыбнулась ему Элин, встав рядом. Сынхён глубоко затянулся, чтобы докурить и, оставив миллиметр табака у фильтра, бросил бычок в урну. Вместе с дымом между губ выскользнуло: - Привет. Пройдёмся? Моя машина километров за сто отсюда. – Девушка, отклонившись от дымного облака, поискала её глазами и, хотя и не найдя, но поняв, что знакомый шутит, кивнула, зашагав около него. Сынхёну почему-то вспомнилось, как он увидел её первый раз, два года назад. Два года назад?! Боже, как же летело время, и как давно они, оказывается, знакомы! А до этой минуты продолжал думать, что они едва ли не случайные прохожие. Впрочем, свёл их точно случай. Элин появилась тогда в трудное время, перед очень сложными переговорами, в опасные дни их с Джиёном алчного захвата власти. Пожелала ему удачи, и всё вышло удачно. Похвалив его голос, она вселила в него уверенность в нужный час. Могла ли она тогда думать, что ей не поднимут трубку однажды? Могла ли она думать, что Сынхён – эгоистичный, не желающий от женщин ничего, кроме секса тип, когда принесла ему угощение в кабинет? Он и сам о себе так не думал, но вывод напрашивался сам собой. Увлекающийся живописью, архитектурой, весь из себя интеллигент, чем не без основания любил покрасоваться, всего лишь животное, ищущее процесса размножения. Сынхён не мог сопоставить себя с таким определением, он по темпераменту был далёк от бабника или хотя бы того, чьи мысли по сто раз на дню возвращаются к женским формам, к эротическим фантазиям. Когда у него подолгу не бывало соитий, то ему и самоудовлетворением не сильно хотелось заниматься. Они шли медленно, молчали до самого конца забора, ограничивающего территорию школы. Молодой мужчина понял, что говорить сделалось сложнее, чем вечером, что возле девушки он испытывал смущение. - Ты была права, между прочим, - нервно хохотнул он, остановившись на углу. Элин вопросительно приподняла брови. – По телефону и в записочках любые слова даются проще. А так я не могу и сообразить, о чём мы поговорить хотели? - О чём бы ни был разговор, я надеюсь, что он будет честным. – Учительница французского посмотрела ему в глаза, чуть прищурившись от сочившегося сквозь светлые тучи солнца. – Я не буду скрывать, что долго думала о том, почему наше общение прекратилось, почему ты прекратил его. - Я… - Подожди, дай договорить, - раскрасневшись, попросила она, - ты не думай, что я постоянно храбрая и мне обсуждение любых тем даётся запросто. Я же тоже иногда не знаю чего-то, или боюсь сказать лишнее, однако… Я подумала, что мы пытались рисоваться друг перед другом, не находишь? Мы показывали только выборочные части себя, и не были откровенными. Это привело к путанице, или скуке, или непониманию, и тебе стало тяжело… - Мне не стало тяжело, - покачал головой Сынхён, и припомнил: или всё же стало? Точные ощущения тех недель вспоминались без подробностей. Если брать в расчёт то, что вести параллельную жизнь с двумя женщинами само по себе нелегко, то да, ему было тяжело, но если брать отдельно встречи с Элин – они не были удручающими. - Скучно? – полюбопытствовала Элин. - Да нет, и скучно не было… Ты… для чего сейчас мы выясняем из-за чего всё кончилось? – Сынхён посмотрел на неё сверху вниз. – Ты хочешь попытаться снова? – Девушка покраснела гуще и отвела глаза. - В оправдание себя хочу напомнить, что это ты вчера позвонил, но, прости, нет, я не пытаюсь обмануть тебя или себя, намекая на то, что сделать вторую попытку хочешь ты. – Сынхён стал немного догадливее и опытнее с прошлого лета, особенно за зимние месяцы, когда доставались апатичные и стариковские вечера без любовницы, уезжающей на зов начальника. Было много часов, чтобы научиться думать не только о себе, но и привыкнуть анализировать чужие поступки, копаться в них. И теперь бизнесмен ярче и очевиднее разгадывал помыслы Элин. Он ей нравился, до сих пор нравился, и у неё хватало гордости, достоинства и душевной широты, чтобы вот так стоять и болтать с ним, не флиртуя и не обманывая. – Сынхён, я не разбираюсь в мужчинах, - она подняла на него взгляд, - я поняла, что ты можешь пропасть, сделать что-то, причин чего я не пойму, а мне это причиняет головную боль, поэтому, пусть даже эта встреча будет последней, пожалуйста, объясни всё прямо и без экивоков. Ты всё говоришь «нет, нет, нет», но если тебе не было скучно, не было тяжело, то что произошло? Господи, мы взрослые люди, просто скажи, я не ударю тебя лопаткой, мы разойдёмся добрыми знакомыми и не надо всех этих этических отговорок! Неужели это сложно? Сынхён всегда немного затормаживался, когда требовался ответ на вопрос. Он не собирался тянуть интригу, но снова, прежде чем он подготовился, Элин успела дополнить свою тираду: - Ты думаешь мне легче быть прямолинейной? Да у меня лицо и уши горят! И мне неприятно, что я смелее тебя, мне неприятно, что я первая вот так напарываюсь, напрашиваюсь. Меня разочаровывает, что я подаю тебе пример, как надо взять, и всё сказать. Видишь, насколько я честная? - Ты же учительница, ты и должна подавать пример и учить себя вести, - попытался вставить шутку Сынхёна, но она не была тем, чего ждала Элин, это читалось в её глазах. - Хорошо, - прекратил долго размышлять Сынхён. Ему тоже не нравилось, что девушка постоянно указывает на собственное превосходство в мужественности, которое должно быть присуще сильному полу, его раздражала собственная закрытость и вялость, при которой речи Элин выглядели героическими, а его присутствие никчемным, и он сам никудышным. – Честность, так честность, только, предупреждаю, я именно подобной честностью и не хотел тебя обидеть или оскорбить. Я не хотел воспитанной девушке из приличной семьи говорить такое, тем более я знаком с твоим отцом, но, хорошо. Почему всё кончилось? Я хотел секса, но понял, что с тобой не получится. Я нашёл другую, с которой получилось, и ушёл к ней. Я не струсил сказать тебе о том, что хочу секса, я не хотел тебя оскорбить подобной фразой, поскольку понял, насколько ты не такая… не такая, с которой можно о таком хотя бы говорить. Элин округлила глаза, слушая его. Алая краска доползла до самой крайней точки лба, где начинали расти волосы, а уши, по её словам горевшие и до этого, стали пунцовыми наглядно. Выговаривая признание, Сынхён всё более остервенелым взором впивался в девушку, и та, в конце концов не выдержав, потупилась, ощутив долгожданное давление от мужчины. Затеребив пуговицу пиджака, она остолбенела. Тишина в прозрачном мартовском воздухе разрядилась подгоняемым по асфальту шуршащим листочком, не убранным с прошлого года, чёрт знает откуда взявшегося в тропической флоре округи, круглогодично зелёной. Пара одновременно покосилась на него, запоздалый, неуместный, дохлый среди живой природы. Трава зеленела, кустарники изумрудно пышнились. - И… почему же ты решил, что со мной не получится? – не поднимая взгляд от земли, прощебетала Элин. - Боже, ты даже не целовалась, о чём ещё можно было думать? - Но это же не потому, что я не хотела, или имела какие-то предрассудки, я же не устраиваю манифестации против секса. – Но одно то, как она произнесла слово «секс», непередаваемо, тихо, будто отбрасывая горячий камень, выдало, обнажило, сколь чужда ей эта тема. – Я же знаю, что это норма, и в браке все люди этим занимаются. - В браке? – Сынхён махнул рукой, напомнив, что они куда-то шли, и они двинулись дальше. Он достал новую сигарету. – В наше время люди и вне брака им занимаются. - Да, но я не считаю это правильным… - Раз уж я сказал то, чего не хотел, согласившись быть искренним, теперь твоя очередь. Давай, скажи прямо, что ты думала обо мне? Что подразумевала под нашими свиданиями? – Элин, потихоньку отходя от услышанного, расправляла плечи с каждым шагом, возвращая свой боевой настрой. Сынхён огорошил её, но его вопрос напомнил ей о том, что и она придерживала свой секрет. - Я хотела за тебя замуж, - угромчаясь с шепота сказала девушка. - Вот видишь, ты тоже не до конца была тогда честной, такие коварные планы строила! – пошутил Сынхён, прикурив, и они опять ненадолго замолчали. Элин ещё в прошлом году интуитивно чувствовала, что упоминание свадьбы спугнёт молодого человека, она не затрагивала никаких схожих или пересекающихся тем после того, как он негативно среагировал на обсуждение будущих детей. Но он всё равно унюхал опасность, как свободолюбивый зверь, и умчался. - А ты принципиально против брака? – наконец поднялось лицо Элин и её карие глаза согрелись на профиле Сынхёна. Он пожал плечами, дымя на ходу: - Да нет, но сейчас не хочу. Я не знаю, когда захочу и захочу ли, но в нынешнее время заводить семью – не моё. - Хорошо, что мы озвучили всё. Мне стало легче, - вздохнула Элин. – А тебе? - Ну… у меня пропали поводы исчезать без предупреждения, - засмеялся он. Девушка улыбнулась. - А… тебе не кажется, что мы признались обо всём в прошлом времени, но продолжаем удерживать при себе то, что думаем в настоящем? Давай уж, раз никто из нас не шокирован и не сбегает от подобной беседы, пойдём до конца. – Элин обогнала Сынхёна и преградила ему путь, чтобы встретиться взглядами. – Я сказала, что хотела замуж, но это не совсем верно. Я и сейчас хочу. - За меня? – ткнул себе в грудь пальцем молодой бизнесмен. - Ты мне нравишься, - кивнула Элин. - Ты мне тоже, - не из вежливости, а от сердца произнёс Сынхён. – И я тоже не только хотел секса, но и хочу. Красней не красней, а я бы с тобой… занялся поиском источника наслаждений. Но, как мы выяснили, наши убеждения и жизненные позиции взаимно исключают друг друга. Ты не хочешь отдавать товар, не получив денежного перевода, я не хочу переводить деньги, пока не получу товар. Я постоянно сталкиваюсь с такими проблемами при переговорах, это самый частый случай, когда продавец и покупатель не в состоянии осуществить сделку. - Значит, это действительно наша последняя встреча? Теперь уже совсем? - Почему же? – Сынхён продолжил движение, потому что Элин отошла с дороги, но они не прошли и десяти метров, как достигли цели – его автомобиля. – Мы можем остаться друзьями. У тебя есть ктонибудь сейчас? - Нет. - У меня тоже. Иметь товарища, с которым предельно честен – это здорово, мы только что стали, кажется, именно такими, товарищами без тайн и лжи. Мужчины и женщины редко доверительно болтают, а у нас получилось. Теперь, если у нас будут какие-то трудности во время новых любовных романов, мы будем советоваться друг с другом. Как считаешь? - Неплохо. - Ну что, подруга, подкинуть тебя до дома? - Не откажусь. – Они сели в салон. Элин стоило неимоверных сил держать улыбку и создавать вид, что она на всё это согласна. Представить Сынхёна с другой женщиной было больно, представить, как он будет рассказывать ей о своих отношениях – ещё больнее. Элин поправила воротник пиджака, пристегнула ремень, погладила сумочку, положенную на колени. Замша меняла оттенок в зависимости от того, в какую сторону её гладили. От себя – темнела, на себя – светлела. Девушке показалось, что её сейчас гладят от себя, на душе образовывалась морозная темнота. Продолжая улыбаться, она повернулась к водителю: - Как друзья, мы сможем гулять или ходить в кино? - Конечно! Хочешь на третью часть «Железного человека»? Примерно через месяц премьера, его снимали где-то в Пекине, вроде бы. - Лучше на «Великого Гэтсби». - Любишь Леонардо Ди Каприо? – аккуратно ехал по улице Сынхён. Он не гонял, и никуда не торопился именно сейчас. Ему полегчало после объяснений с Элин, как и ей, она была приятным и хорошим человеком, и он был рад, что они так элегантно вышли из казуса, созданного его ошибкой. - Нет, и фильмы-то с ним не смотрю, разве что «Титаник» видела. Просто читала Фицджеральда, любопытно увидеть экранизацию. Ты читал? - Да! Гэтсби – один из героев моей юности. Сильная личность, поднялся, добился. Личность с умом и размахом. Жаль, что кончил так печально. - И всё в его жизни было из-за одной женщины… - Типичное дополнение романного сюжета, всё из-за любви. В жизни мужчины стремятся к деньгам без дополнительных стимулов, просто большинство хочет красиво жить. - Но не все же. В книге красиво жить хотела как раз женщина, возлюбленная Гэтсби, из-за которой всё и завертелось. В итоге трудно сказать, что же было первоначальной причиной – любовь или деньги? - Если брать двадцать первый век, то они неразрывны, а если устремить взгляд в ретроспективу древности, то мы дойдём до того, что любовь существовала и до денег, стало быть, виновница всё-таки она. - А что, если и деньги изобрели ради неё? – хлопнула в ладони Элин. – Какая теория получается! Неодарённые любовью хотели получить её, и изобрели что-то, на что её можно купить… или нет, не так! Не умеющие любить были наказаны любовью к деньгам. - Эта теория не противоречит Библии? – уточнил Сынхён с беззлобной ухмылкой. - Я не помню, чтобы в Библии оговаривалось происхождение денег, - задумалась Элин и наиграно ворчливо изрекла: - Я не настолько набожная, чтобы всё по ней мерить. - Но ты ещё ходишь в церковь по воскресеньям? Я не забыл. - Хожу. - Ты говорила, что там новостей не бывает, кстати, а я одну слышал. - Какую? - Папа Римский недавно отрёкся от престола. - А! – отмахнулась Элин. – Я разделяю служителей церкви и её саму. - Ничто так не портит имидж фирмы, как её представители? - Вот именно. – Девушка посмотрела на свои ненакрашенные, ровно подпиленные ногти, на строгие туфли на низком каблуке. «Большинство хочет красиво жить» - сказал Сынхён, и Элин поняла, что судил он по себе. Красивая жизнь сопровождается красивыми женщинами. Как выглядела та, к которой он ушёл в прошлом году? Ей было любопытно, но теперь она подруга, и спрашивать о таком – это показывать, что она продолжает надеяться и лезть в другую область. Наверняка Сынхёну нравятся длинноногие манекенщицы, сексуальные, откровенные. «Я не могу поступиться своими принципами, не могу, как бы ни любила его, согласиться с тем, что спать можно до свадьбы, но что мне сделать, чтобы он сам понял – любовь намного важнее этого их секса, ради которого все и встречаются».

Дружба между Сынхёном и Элин завязалась намного проще, чем любовный роман. Они подружились на Фейсбуке, добавили друг друга в мобильном чате, стали ежедневно общаться в интернете. Раз в неделю они совершали поход в кинотеатр, или ездили в Гонконг, где проходили какие-нибудь выставки, международные показы мод, выступал народный китайский театр, гастролировала итальянская опера, приезжал цирк. При каждом посещении отца на работе, Элин теперь снова заглядывала к Сынхёну, чтобы выпить вместе кофе и поболтать хотя бы пять минут. Иногда молодой человек обрывал себя на полуслове, чтобы обходиться без пошлых анекдотов, но девушка напоминала, что они – честные друзья, и должны вести себя свободно. И тогда Сынхён сдавался, зачитывая какую-нибудь похабщину, над которой хихикал в офисе, и они смеялись вместе, хотя Элин и было стыдно за то, что её веселят подобные вещи. Впрочем, её больше смешила манера Сынхёна. Став подругой, она увидела его дурачащимся, таким, каков он никогда не бывал с женщинами, с которыми имел интимные отношения. Даже самая его продолжительная связь закончилась так, что любовница не узнала, каким беззаботным и дурашливым бывает этот человек. Всегда выглядевший старше своего возраста, высокий брюнет престижной наружности, Сынхён, по сути, как и большинство мужчин, в душе оставался игривым ребёнком, подчас оказывающимся слабым и не способным преодолеть что-либо, если пробивалась брешь в его защитном деловом образе. Элин, в свою очередь, старалась раскрепоститься и делиться своими наивными стремлениями: помогать людям, заниматься благотворительностью, ездить волонтёром, говорить о морали. Как Сынхён с пошлостью, так и она однажды оборвала свою обличающую безнравственность лекцию, извинившись, что опять её понесло в менторском тоне, но теперь уже бизнесмен напомнил ей, что они – честные друзья, и она должна говорить всё, что думает. И Элин, когда они встречались, отводила душу и жаловалась на то, как родители не следят за детьми, как подростки пьют и курят, как низко опустились взаимоотношения полов. Как низко вообще опустились люди! Почему они такие ограниченные и равнодушные? Сынхён незаметно отводил сигарету подальше и гадал, как сильно осуждает его Элин за вредные привычки и осуждает ли вообще? Как-то Элин предложила посмотреть французский фильм, перевода которого ещё не было ни на китайский, ни на корейский. Сынхён согласился, когда она пообещала сопроводить всё своими синхронными объяснениями. Её отец тоже был дома, но поскольку они были друзьями, то он им и не мешал, окончательно перестав быть «папашей», и превратившись в господина Ли уже бесповоротно. За ужином, после фильма, в течение которого Элин тихо бормотала перевод для Сынхёна, девушка напомнила ему о желании выучить французский язык. Они могли бы заниматься два-три раза в неделю. Он ещё не передумал? У Сынхёна по-прежнему никого не было, и он не увидел преград для занятий языком, что ему так нравился. Тем более что, когда на нём говорила Элин, его это действительно едва ли не возбуждало. В такие моменты он вспоминал свою пьяную попытку поцеловать её и жалел, что так ничего и не добился. Договорившись о дружбе без претензий, они, кажется, сожгли мосты, и к романтике вновь не вернутся. Летом Сынхён познакомился с очередной девушкой. О ней нужно было как-то сказать Элин, чтобы объяснить, почему он не может больше уделять столько времени французскому и их парному отдыху, но как-то не получалось. Он убеждал себя, что она приятельница, товарищ, и обо всех новостях в своей жизни следует делиться, но убеждение не работало. Сынхён задавался вопросом, не обидит ли это Элин? Вдруг он ей так и остался симпатичен, и её это заденет? В итоге он сказал себе, что пока и не о чем рассказывать, ведь начало отношений – это зыбкая, ничем не скреплённая связь, и, может быть, скоро всё кончится. Не будет же он просто о каждом своём сексе докладывать Элин? И пока Сынхён тянул с объяснениями и признаниями, лето подошло к концу, а с ним и новый роман. Крутясь между работой, Элин и пассией, молодой человек пренебрегал последней, стараясь втиснуть в свой график секс и свидание так, чтобы не потеснить уроки французского, чтобы не сорвалась поездка в музей после того, как Элин выйдет из церкви. С каждой неделей он всё лучше понимал, как отдыхает с ней после трудовых будней душой, как интересно и комфортно ему, как расслабленно он себя чувствует. Однажды, когда они собирались на очередное кино, ему позвонил Джиён, позвав посидеть в баре. У Дракона недавно были проблемы с конкурирующими бандами, произошла перестрелка, его зацепило, пришлось несколько дней проваляться с мелкой лихорадкой и температурой от раны. «Восстав», как назвал это сам Джиён, он поспешил набить себе татуировку на месте шрама, в виде красного шара, ознаменовавшего очередную его победу: над соперниками, над судьбой, над смертью. Сынхён знал, что у Джиёна паршивые дни, поэтому не мог отказать, и попросил Элин изменить распивание, и пойти с ними третьей, в бар, где пьют, курят и матерятся. Её оставить одну, сорвав планы, у него тоже не хватило решительности. Они вошли в зал с низким потолком, где можно было вешать топор, а лучше окорок, который бы отлично прокоптился. В этой пелене, кисло пропахшей пивом, им удалось отыскать Джиёна, смолившего за тёмным, щербатым столиком. - Ты получше не мог места найти? – присел Сынхён возле него, а за ним опустилась и девушка. - Куда лучше? Есть бухло, можно курить, и меня тут не трогают, - сквозь усталый оскал прошипел Джиён, подразумевая насмешку, но какой-то задолбавшейся она была, усмешкой человека, из чьей головы не выходит какая-то нерешённость. - Это Элин, - представил её Сынхён. – Элин, это Джиён. - Я её, по-моему, уже видел, - прищурился тот на улыбнувшуюся девушку. – Ты подкармливала Сынхёна у него на работе, точно. - О, мы просто раньше работали рядом, - разрумянилась она и, почувствовав себя неловко под прожженным взглядом преступника, поспешила ретироваться под предлогом: - Пойду, возьму себе чаю. - Чаю? – когда она ушла, спросил Джиён у Сынхёна. – Она непьющая? - И не курящая, не дыми в её сторону. – Брови Джиёна вскарабкались на предельную для себя высоту: - Ты ошалел? Тут всё в угаре, что изменится от меня одного? – Сынхён нахмурился, ничего не ответив. – Давно вы с ней встречаетесь? - Мы не встречаемся, она просто подруга, мы собирались сходить куда-нибудь, но ты позвонил и… - И испортил жаркую ночь? – засмеялся Джиён. – Мог бы сказать, что у тебя сегодня поёбочка, я б понял. - Ты глухой? Какая поёбочка? Мы друзья. - Друзья? – подозрительно уточнил бандит. – Ты дружишь с тёлкой? Серьёзно? - Ну, ты же с Наташей дружишь! - Но мы ебёмся. - А если я с кем-то не ебусь, то что, и не разговаривать с этим человеком? Или, если ты мой друг, мы тоже должны рано или поздно потрахаться? – не выдержал Сынхён, почему-то вспылив и вознегодовав, что их чистые, спокойные, без обязательств и дрязг отношения с Элин замешали в какой-то безнравственный салат современной моды. - Ладно-ладно, я понял. Просто я так и делаю, если не сплю с бабой, то и не общаюсь с ней. - Глупый принцип, мог бы и попробовать, иногда это интересно. - Хорошо, когда-нибудь дорасту и попробую. Ходить за ручку, вести философские беседы и выпивать с барышней, при этом не приставая к ней. Выпивать будем, само собой, чай. - Хватит стебаться, Джи. – Они помолчали. Сынхён поискал глазами Элин, она ещё ждала своей очереди у бара. Народу было море, очень удобно, чтобы затеряться, чего и хотел Джиён. – Как у тебя дела-то? Пока всё затихло? - Мне надо в Гонконг метнуться, попытаться договориться с главной триадой, достали они поддерживать всю эту шушеру. Им не нравится, что я укрепляюсь… - А кому бы понравилось? - Я и не ждал одобрения. Но у меня пока нет сил их выбить, тут бы удержаться, поэтому пока нужно договориться. Хочу привлечь одного человечка для переговоров, им захочется послушать, чтобы рынок сбыта в Корее не потерять. - Ты поосторожнее, Джи. - Если бы я осторожничал, Сынхён, мы бы до сих пор торчали где-нибудь в жопе. Мир ждёт, чтобы мы рисковали. Элин вернулась с чашкой и опустилась туда, откуда и уходила. - О чём разговор? – ненавязчиво вторглась она. - О том, что жизнь без женщин уныла и безрадостна, - нагло солгал Джиён, взяв большую кружку недопитого пива и откинувшись с ней. Взгляд его заскользил по толпе. Сынхён застыл между другом и подругой. Он чувствовал себя неприкаянным, бессмысленным, едва речь зашла о рисках. Опять это… чем и зачем рисковать? Почему нельзя жить без опасности и не втягиваясь в передряги? Да, ему хочется больших денег, но хочется и выжить. - Ты поедешь со мной? В Гонконг, - спросил его Джиён. Вопрос пробился резко, сквозь туман дыма, как внезапная стрела врага. - Поеду, - ответил Сынхён, сам не понимая, почему решил именно так, почему опять ввязывался куда-то с Джиёном?

Глава 5

Главари триады сидели перед Джиёном и Сынхёном в восточном ресторанчике под их собственным покровительством. Кальян, угощения горой – димсам, курица по-пекински, лапша, улитки, карп, десерты, выпивка от пива до байцзю[13] – было всё, но присутствующие вели себя сдержано, обходясь без излишков. - Почему мы должны позволить остаться на побережье именно тебе? – спросил один из боссов, Джеджун. В его узких губах вечно была какая-то жалоба, как у того, на чьей ноге стоит человек, которому нельзя сделать замечание, и хотя на лицо он был красив, усталое и подозрительное выражение как будто говорило о тщетности, бессмысленности и напрасной суетности мира, что наводило на мысли об увядании, угасании и всеобщей смертности. Глядя на Джеджуна Сынхён думал, что тому подошла бы роль демона, питающегося людской энергией. Под стать ему был и другой из триады – Шиа, мелковатый, смазливый и обманчиво улыбающийся. Взгляд его обращался к двум остальным, словно всецело ища их одобрения или решения, но в глазах было полно собственных мыслей, запрятанных и затаённых. Самое приятное впечатление производил третий – Микки. Когда Сынхён с Джиёном приехали, он стоял и курил. Это быстро сблизило его с гостями. «Человек, который курит, - рассуждал Сынхён, - обзавёлся этой привычкой по одной из двух причин: хотел выглядеть взрослее и круче, или слишком нервничал. Если первое, то это хорошо, ему не безразлично мнение общества и людей, и на него возможно повлиять, есть второе, то ещё лучше – эмоциональные и чувствительные люди слабее». Вся триада была старше Сынхёна на год, максимум два, такие же молодые парни, жаждавшие власти, богатства и успеха. Прямая конкуренция, с которой будет сложно. - А почему бы и нет? – улыбнулся Джиён. - Юньнаньцы и синьцзянцы тоже претендуют, - сообщил Шиа с услужливой улыбкой. - Ты готов платить нам столько, сколько мы скажем? - задал прямой вопрос Джеджун. - Я бы предпочёл заранее обговорить точную сумму. - Ты надеешься выторговать то, что будет удобнее тебе? - Я хочу прийти к компромиссу, - подчеркнул Джиён.

- Мы наслышаны, как ты приходишь к компромиссам, - сказал Микки без лживых радостных выражений лица. Просто, резко и прямо. - Там со мной не хотели торговаться, - расстроено и печально опустил глаза Дракон. - Это угроза? – поинтересовался Джеджун. – Ты всерьёз думаешь, что способен сделать что-то, что поможет тебе нас выбить отсюда? - Если бы я так думал, я бы не приехал на переговоры. - Возможно, ты всё равно это напрасно сделал, - взяв бледными пальцами чашку с чаем, он поднёс её к губам, которые даже во время глотка не сильно изменили своей страдальческой, вымученной кривой линии. Джиён посмотрел на часы, не выказывая волнения, но начиная негодовать, почему задерживается его гость? Это заметила и триада. – Обещанный человек точно приедет? - Не могу ответить за него, как за себя, но он обещал, - спокойно сказал Джиён. Сынхён опустил взгляд к тарелке, ковыряясь в димсаме. Ему не всегда удавалось сохранять такое же самообладание, как у друга. Если он начинал сомневаться, то выдавал себя. Однако вскоре заявленный гость появился. Его провели гонконгские гангстеры в эту кабинку, где напряжение прочерчивалось на лицах, стояло в воздухе и дышало каждой минутой, выдыхая её уже мёртвой и непригодной, прошедшей. Джиён привстал, чтобы поздороваться и представить своего знакомого: - Это Джокер. Что ж, теперь можно продолжить беседу. Джокер в представлении не нуждался. Он был самым значительным наркоторговцем на побережье Кореи, островах Японии и даже восточных провинций Китая. Что его связывало с Драконом – никто не знал, тёмное прошлое или общие дела, или шантаж, или братская любовь. Гадать можно было сколько угодно, но важнее был результат: они были компаньонами, и получить выгоду от Джокера триада с лёгкостью могла бы, если бы пошла на уступки Дракону. Неизвестно было, что именно из всего этого выйдет, но в кругах группировок и мафии всегда так, совершаешь сделки, не надеясь ни на что, кроме удачи. Трапеза пошла легче, Микки согласился выпить, к нему присоединились Джокер и Джиён, но в попойку это всё равно не вылилось. Сынхён больше слушал, не участвуя в обсуждении тонкостей и планировании распределения процентов. Он приехал, как поддержка, его бандитские дела не касались. Но если Джиёну дадут пинка, то и его бизнес полетит к черту, поэтому непосредственная заинтересованность имелась. Когда потух кальян и опустошились рюмки, мужчины вышли, обещая подумать и встретиться ещё раз. Триада разъехалась на трёх машинах, Джокер уехал на двух, в первой охрана, во второй - он, Сынхён с Джиёном уселись в одну, где, открыв окно, Сынхён опять закурил. - Как думаешь, согласятся? – спросил он. - Чёрт его знает, - бросил Джиён, газуя. – Но если нет, то я последний раз веду честные переговоры, клянусь тебе! Это все жилы вытягивает. Лучше сразу придумать пиздёж и всех наебать, чем трястись, не зная мыслей в голове напротив. Ты так не считаешь? – поглядел он на откинувшегося в уголок между дверцей и сиденьем друга. Сынхён выдыхал дым, но он залетал обратно, прямо ему в лицо, что совершенно не смущало бизнесмена. - Врать плохо, - шутливо заметил Сынхён. - Разумеется. Да я и весь плохой мальчик, - расплылся Джиён, прибавляя скорости. Они покинули Гонконг, ожидая и надеясь, потому что дальше от них ничего не зависело. И это ужасно выводило из себя Дракона. С каждым днём он всё меньше мог выносить моменты, когда от него ничего не зависело, и когда он чего-то не знал, оставаясь в неведении. После всего пережитого, перестрелок, предательств (от него самого и по отношению к нему – не важно), ранений, он решительно жаждал основательно встать на ноги, обрести почву, владеть собой и своей судьбой, быть хозяином жизни, наводить страх, а не испытывать его. Ему не нравилось, что кто-то смел пугать его, указывать ему, требовать, что кто-то мог велеть ему явиться на переговоры, и отказать было нельзя. Джиёну хотелось лежать, курить, слышать, как надрывается телефон, не поднимать, даже если где-то кого-то убьют без его участия, или наоборот, не убьют без его отмашки, а приговор вынести необходимо срочно, и никак не дозванивающиеся начинают беситься и трястись, а Джиён – продолжать лежать и курить. Ему хотелось вставать не по будильнику, а по желанию, мыться в джакузи и там же пить лучший в мире виски со льдом, наколотым так, что если кубики составить бок к боку, то и лезвие посередине не пройдёт, такие ровные и гладкие будут эти кусочки льда, перфекционистские, не потому, что Джи педант, а потому, что можно будет кого-то ради смеха напрячь делать такие, и бедняга будет потеть, но надрываться, чтобы не получить выговор. Или пулю в лоб, главарям мафии позволительно быть самодурами. А если кто-то захочет его куда-то вызвать, то ему ещё придётся постараться достучаться. Это было бы здорово, стать не просто самостоятельным и неприкосновенным, но недоступным, недостижимым. - Ты домой или ещё куда? – спросил Сынхён, когда они подъезжали к городу, и у Джиёна мечты оборвались на блаженном, невывязанном до конца месте. Пришлось сдуть с себя душистую пенку, завернуться в махровое белоснежное полотенце и выйти к другу на чашечку кофе. - Разве у меня есть здесь дом? – хмыкнул Джиён. – На сменную конспиративную хату, ты хотел сказать? Да, наверное, я туда. А впрочем не знаю, не буду тебе говорить, потому что иначе ты станешь владельцем ценной информации. Сынхён хмыкнул и был вскоре высажен возле дома, где снимал жильё сам. Ночь была влажной и душной, звёзды - яркими и низкими, улица - тихой и жёлтой от фонарей, типичная улица, какую можно увидеть в лентах Вонга Карвая, которого любит смотреть Джиён. По таким стук каблуков летит особенно быстро и звонко, будто вся обувь на ней становится подбита металлическими набойками. С перекинутым через руку пиджаком, носимым для солидности, Сынхён прошелестел по тротуару, мимо мусорных контейнеров, специально приволакивая ногами, избегая того самого стука каблуков. Без единого прохожего он заставлял вздрагивать и переживать, что привлекаешь к себе слишком много внимания. Поднявшись в квартиру, одинокую и ещё более пустую, чем улица, молодой человек бросил пиджак на кресло, разувшись и пройдя в зал. На столике лежала недочитанная вчерашняя газета, а он вытащил из почтового ящика сегодняшнюю. Кинув её сверху, Сынхён вздохнул и сел напротив выключенного телевизора. Стресс, нервы, переживания во время переговоров – это не очень нравилось ему, но вот всё закончилось, и жизнь как будто обессмыслилась на оставшуюся вечность. До очередных проблем и дел. Может быть, Йесон был прав, и риск – это именно то, что нужно каждому мужчине. Иначе к чему идти и о чём думать вот такими вечерами? Вернее, уже ночами. Зачем созданы такие ночи, если в них ничем нельзя заняться и они словно бы ни для чего, как пузырчатый целлофан в коробках с хрупкими вещами или техникой. Он предохраняет от падений, создаёт защиту, барьер, он должен быть вокруг предмета, но когда предмет достают, то целлофан выбрасывают, он вообще ни к чему, выполнил свою функцию и долой. Да и разве выполнял он что-то? Просто был, просто лежал. Сынхён посмотрел на репродукцию «Синего дурака» Кристофера Вула, что висела справа от экрана. Не из алюминия, как оригинал, и намного меньше размером, но ему нравилась эта вершина лингвистической абстракции, как называли её искусствоведы. Поговорить бы с кем-нибудь сейчас. О жизни, об искусстве, о грёбаном Вуле, в конце концов. Просто поговорить. Сынхён подумал о Джиёне, но не стал ему звонить. Была ещё парочка друзей, по работе и общему досугу, земляки, живущие в этом квартале, Джо Сонмин, Сынхо, с которыми можно было посидеть гденибудь, отдохнуть, но сейчас показалось, что они не поняли бы его, что с ними не сложился бы разговор, они остались бы где-то за гранью его духовного поиска. Может быть, что-то внутри хочет женщину? Они более тонкие натуры и наверняка стали бы компанией поприятнее. Но стоило Сынхёну подумать о том, что какая-то женщина будет сидеть возле него, смотреть ему в глаза так, будто он ей должен сто оргазмов, пить вино, оставляя на хрустальном бокале жирную помаду, как во всём этом пробило разрядом пошлости, и сексуальный оттенок заставил отвергнуть вариант женского общества. Разве что Элин… она никогда не смотрела на Сынхёна так, как смотрит большинство девушек, то из-под ресниц, то сквозь горделивое кокетство, то с призывом. И губы Элин никогда ярко не красила, и если бы пришла сюда, то смотрела бы не на него – Сынхён был почти уверен, - а тоже на «Синего дурака», или за окно, или ухватилась бы за газету, наткнувшись глазами на преувеличено скандальный заголовок. Элин всегда была жадной до знаний и любознательной по отношению к жизни, её трудно было представить замершей и выжидающей, крадущейся, как женщины-охотницы. Да, пожалуй, Элин была бы в такие моменты лучшим другом и собеседником, но поздний час… Посмотрев на время, Сынхён вздохнул. Он знал, что девушке вставать утром на работу, в школу, и будить её неприлично. Тем более, она живёт с отцом, и тот всё услышит. Что ж, не в этот раз. А может и ни в какой другой, потому что Элин не создана для ночей, точно так же как и он сам для брака, поэтому пути их расходятся.

Кондиционер в офисе беззвучно подавал прохладу, купая Сынхёна в комфорте. Он изучал рынок ценных бумаг Сингапура, до сих пор нерешительно взвешивая советы Йесона. Денег ещё поднакопилось, но куда вкладывать ответа не появилось. Сынхён раньше почти ничего не знал о крошечном Сингапуре, поэтому, возможно, недооценивал его перспектив, но увлекшись анализом ситуации, коммерческих возможностей, стал смотреть на мини-государство другими глазами. Там можно было удачно завязаться со всем миром! Ничем не хуже Гонконга, даже в чём-то лучше, потому что всё выглядело более европеизированным, цивилизованным, без грязных толп лимиты и китайцев всех мастей, которые готовы за десять баксов махать ножами и бродить по прибрежным переулкам в просаленных майках, корча из себя невесть что. Сынхёну не нравился городишко, в котором Джиён уже почти отвоевал всю власть. Гонконг – другое дело, но там уже есть свои хозяева. Если с ними удастся договориться и пока остаться тут, для развития и укрепления, то потом, может быть… Сынхён услышал шаги, звук открывающейся двери, но, не успел и моргнуть, едва подняв голову, как перед ним, не спрашивая разрешения, не здороваясь, ничего не говоря, в кабинете образовалась глухая стена гангстеров, в самых напыщенных и дурацких пиджаках, какие он только видел. Но было не до смеха. Люди гонконгской триады заполнили офис, окружив его стол, и в центре стоял Микки, закуривая сигарету. Сынхён чуть было не среагировал самым неуместным требованием: «Можно здесь не курить?» - но слова не ушли с языка, угрём затихшего во рту. На тех гангстерах, что носили пиджаки по фигуре, а не свободные, легко различалась кобура, прячущая пистолеты. Микки посмотрел на Сынхёна, и заговорил первым: - Где Джиён? - Я… не знаю, - сказал бизнесмен. Это было правдой, он не следил за другом и никогда не знал, куда тот может поехать среди дня? - А где его можно найти? – хрипло поинтересовался Микки, потушив сигарету о сувенирную подставку для ручек. Пепел просыпался и внутрь, и на стол. Бычок был положен не глядя, просто так, и оказался на стопке деловых бумаг. - Не знаю, - повторил Сынхён, хотя это уже было ложью. Адрес съёмной квартиры Джиёна он знал, и мог бы назвать несколько баров и мест, где тот любил бывать. Но причины интереса триады были ясны, и Сынхён открестился. На что Микки молча достал пистолет и направил чёрное, бездонное дуло на трейдера. - А так? – Сынхён уставился на направленное прямо ему в голову оружие, и ощутил, как онемели ноги и потекла потом спина, при этом лицо охватил ледяной озноб, а уши заложило. Он весь стал аппаратом из разрозненных частей, в котором каждая хочет спастись или совершить побег, и где-то среди этих ячеек и составляющих единицы человека есть он сам, что-то, что представляет именно его, что пострадает и умрёт, даже если не тронут руки, ноги, туловище. Что же такое есть он сам? В чём обитает то разумное, живое и отвечающее за сознание, без чего биологическая оболочка по имени «Чхве Сынхён» разложится в земле за недолгий срок? Голова закружилась, Сынхён слышал вопрос и понимал, что от него хотят, но никак не мог собраться с мыслями от страха, чтобы принять какое-то решение. Момент был не тем, когда говорят, что вся жизнь пронеслась перед глазами, или тем самым, но Сынхён был какого-то другого склада, и вместо того, чтобы копаться в воспоминаниях и найти в них посмертное утешение, он заполняется бессвязными размышлениями о структуре своего организма. Микки тем временем сказал: - Я не буду перещёлкивать затвор, снимать с предохранителя, делать оттягивающих картинных жестов. Пуля в барабане, на своём месте, предохранитель давно снят, и я даю тебе пять секунд подумать и ответить, где я могу найти Джиёна? Сынхён не мог отвести взгляда от дула. Казалось, его пристрелят, а он так и не сможет издать ни звука. И он действительно не мог, его парализовало, потому что до сих пор, во всех этих грязных и нелегальных делах он оставался в тени, не вмешивался напрямую в разборки, не рисковал жизнью, и вот, погибель нашла его сама. Может ли он сообщить то, что им нужно, чтобы спасти себя? Вряд ли они поблагодарят его и уйдут. Они пристрелят его даже добыв информацию. И Сынхён определился, что не скажет о Джиёне ни слова, они не получат от него никаких адресов. Оставалось надеяться, что и сами не найдут, он же вроде не записывал ничего такого, не оставлял в своих блокнотах? Он не выдаст Джиёна, нет. Они же не станут пытать? Сынхён с некоторой радостью осознал сказанное Микки, что через пять секунд его пристрелят, потому что смерть, краткая боль – наверное, - и исчезновение с этого света показались Сынхёну тем, что он вынесет. То есть, как вынесет? Пережить краткую боль смерти невозможно, от этого умирают, но смерть и выступит спасением, и никаких мук терпеть не придётся. Только бы не заставляли его делать ничего, унижаться и звонить куда-нибудь под тычками и пинками. Солидная смерть – это хорошо, это лучше, чем позорно раздавленная личность. - Три, четыре… - Микки посмотрел в прицел, убеждаясь, что пуля выстрелит в лоб. За спинами гангстеров послышался шорох, кто-то снова открыл дверь. - Сюда нельзя! – крикнул злобный голос одного из прихвостней триады. - Какого чёрта?! – обернулся Микки, опустив пистолет. - Убрать её, шеф? – спросил бандит, поймавший за плечо девушку, протиснувшуюся сквозь плотную ограду из пиджаков, как макароны в пачке набившуюся на десяти квадратных метрах. Сынхён увидел Элин, со спокойным и рассудительным лицом выплывшую к Микки. Стряхнув с плеча чужую ладонь, она недовольно окинула взглядом посмевшего её тронуть, и развернулась к центральным событиям. Несколько мгновений понадобилось Микки, чтобы рассмотреть её и, вздрогнув, спешно засунуть пистолет в кобуру, словно застеснявшись его, как будто это был его половой член, а не оружие. - Элин? – вдруг выдал он. Сынхён удивлено очнулся из того кататонического ступора, в который впал при испуге. - Ючон? – узнала кого-то в гонконгском мафиози и она. – Ну, надо же… - Я… вообще-то, ну… - Микки покосился на своих приближённых, одновременна хотя и не хотя сделать замечание, что он теперь «Микки», крутой авторитет, а не какой-то там Ючон. - Шеф? – ещё раз уточнил один из бандитов, указывая глазами на Элин, убрать её или нет? - Всё в порядке, ребята. - Представляешь, - коснувшись рукава Микки, Элин повернулась к Сынхёну, - мы учились в соседних школах, и жили в одном доме. Наши родители так дружили! Особенно мамы. – Девушка убавила радости в голосе, вспомнив о своей, но повернулась обратно, к Микки. – Как твои родители поживают? Давно от папы о них ничего не слышала. - Всё хорошо. У них всё хорошо, - закивал Микки, рассыпаясь подобно песку, из которого слепили рыцаря в доспехах. Но подул ветер, и оказалось, что песочный рыцарь ненастоящий. Нет никакой брони, грозного вида, меча с тяжелой рукояткой. – Как сама? - Я? О, всё отлично, работаю в школе, папа тут, кстати, трудится, на этаж выше, прямо над нашими головами. А вы с Сынхёном знакомы? – улыбнулась она опять ярче. Элин видела пистолеты, она прекрасно поняла, что тут происходило, но включила такую дурочку, что просто блеск. Сынхён сидел по-прежнему не двигаясь, наблюдая, как ловко эта учительница воспитывает гангстера, давая уроки вежливости и дружелюбия. - Не близко, связаны общими делами, - тихо пробасил Микки. – А ты его знаешь? - Он мой друг, - кивнула Элин. – Лучший друг, мы вместе ходим по воскресеньям на службу, я его учу французскому два-три раза в неделю. Одним словом – не разлей вода, - бросила на Сынхёна предупреждающий взгляд девушка. – А сегодня мы договорились пообедать вместе, и я всё стою и стою, жду и жду его, а он не идёт, и я думаю – надо бы подняться, напомнить, вдруг забыл? А это ты оказывается, Ючон, его задерживаешь. Ну, я надеюсь, вы свои дела решили? - Мы… - Микки оглядел кабинет, своих людей, стол Сынхёна. Обнаружил там бычок и поднял его, спрятав в кулаке. Глядя на самого молодого человека, прямо ему в глаза, как недавно смотрело черное дуло, Микки изрёк: - Мы заедем в другой раз, пожалуй. - И ко мне заглядывай, ладно? Поболтаем, вспомним юность, - попросила Элин. Ючон её юности остановился, отогнав в сторонку гонконгского Микки. Вернее, унося горку песка, из которого тот вылепливался при необходимости. Но что-то в лице Ючона говорило, что в следующий раз он постарается подготовиться получше, и образ будет вылит из бронзы. - Дашь свой телефон? Созвонимся. – И, получив номер, один из предводителей триады покинул офис, а за ним, как павлиний собранный хвост, уже не пушащийся, а поникший и вялый, серо-пыльный на изнаночной стороне, уволоклись прочь гангстеры. Элин опустилась на стул напротив Сынхёна, со вздохом, в который примешался лопнувший звук, освобождённые нервы шумно ушли на отдых. Улыбка с её губ исчезла, она уставилась в какую-то одну точку. Сынхён не менял положения, и продолжал каменно сидеть, видя Элин будто впервые. Они долго молчали, не меньше десяти минут, пока девушка не шевельнула поднявшимися веками, чтобы обнаружить хозяина кабинета всё там же, всё в той же позе. - Ючон ухаживал за мной в старшей школе. На моём выпускном сделал мне предложение, но я отказалась. Он мне нравился, как друг, как брат, но не больше. Я хотела посвятить себя людям, благотворительности, детям, помогать нуждающимся, а он сказал, что я буду его женой, и буду принадлежать только ему. Я была такой молодой, что восприняла это, как оскорбление, знаешь. И после моего отказа он уехал в Гонконг. Значит, вот чем он теперь занимается? – не озвучив, чем именно – и так было ясно, Элин печально покачала головой. – А если бы я сказала ему тогда «да», остался бы он порядочным человеком? Сынхён окончательно очнулся и, не зная, что и сказать, потому что по такой логике и он сам порядочным человеком не был, ухватился за мобильный. - Мне нужно позвонить, - сказал он и набрал Джиёна. Тот поднял быстро: - Джи, не знаю где ты, но спрячься ещё дальше, чем можешь, понял? По городу бегают люди триады со стволами и хотят тебя защемить, ты понял? Они тебя ищут, они не приняли условий переговоров, заляг на дно! Смысла скрывать что-либо от Элин уже не было, поэтому предупредив друга, Сынхён не стал вилять и пытаться выкрутиться, объясняя всё как-нибудь так, чтобы выставить себя не замешанным. Да, он был связан с мафией, это сделалось очевидным. Изменит ли это отношение Элин к нему? - Тебя втягивает в это всё тот твой друг, Джиён? – спросила она. - Меня никто никуда не втягивает. Мы с ним одинаково занимаемся такими делами, - не стал обелять себя Сынхён. – Это помогает заработать хорошие деньги, и мы этим пользуемся. - Быть пристреленным это тоже помогает, - заметила Элин. - Тут как повезёт. - Мне Джиён сразу не понравился, - сказала она. - Не будем о нём. Он мой друг. У тебя-то вообще смотрю в корешах Микки, или Ючон, как там его? – Девушка наклонила голову, приблизив её к плечу. Выглядящая устало, она не ввязалась в спор, что позволило Сынхёну почувствовать своё неправильное поведение. Сглаживая бестактность, он поинтересовался: - Как ты тут оказалась? Мы же не договаривались обедать. Или я что-то забыл? - Ты ничего не забыл, я приезжала к отцу, решила спуститься по лестнице, а не на лифте, и увидела подозрительную очередь в твой кабинет. А ты не чиновник из администрации, чтобы к тебе ломилось столько просителей. Вот и решила заглянуть и узнать… - Но ты не знала, что тут Ючон? Твой давний друг. - Не знала, - согласилась Элин, не смотря на Сынхёна. Было очевидно и понятно, что молодому бизнесмену что-то угрожало, облик толпившихся у него людей не вызывал сомнений. Опасность и серьёзность ситуации говорили сами за себя. Но Элин пошла напролом, отдавая отчёт, чем грозит это и ей в том числе. - Ты… - начал Сынхён, но она поднялась, закидывая ремешок сумочки на плечо. - Ладно, мне пора. Завтра у меня вечером кое-какие дела, французский отменяется. Увидимся после службы в воскресенье, хорошо? - Элин! – попытался остановить её парень, даже привстав с кресла на наконец-то заработавших ногах. Но девушка, остановившись, не стала его слушать, а заговорила сама: - Ах, Сынхён, интересно, кто и на что должен сказать «да» тебе, чтобы ты остался порядочным человеком? Au revoir[14]! Когда она ушла, прошло ещё не менее получаса, прежде чем Сынхён окончательно осознал, что Элин спасла ему жизнь. Вот так просто, вошла и спасла, без громких фраз, без взрывов и манёвров в духе американских блокбастеров, где женщины-кошки или суперженщины, спутницы суперменов, взлетают на крыши небоскрёбов, оттолкнувшись от земли для прыжка, переворачивают одной рукой машины, заслоняют грудью народ от пулеметной очереди. Нет, Элин тихо вошла мелким деловым шагом стройных ножек, улыбнулась боссу триады, пожурила мальчишек и была такова. И было в этом что-то большее, чем её давнее знакомство с Ючоном. Даже в осанках и выражениях других мужиков, пялившихся на своего шефа, что-то изменилось. Твёрдая, уверенная и желающая защитить кого-то девушка, не пытавшаяся заискивать и соблазнять, нет! Ни грамма сексуального подтекста. Элин внесла себя как человека, знающего ценность других людей, и при ней те, кто не понимал ценности человеческой жизни, ощутили себя убого. Фактически как и сам Сынхён. Наверное, под таким давлением не прогнулся бы только один тип – Джиён. И стыдно сделалось от того, что Сынхён не поблагодарил за спасение, не успел подумать об этом, не понял сразу главного в поступке Элин. Схватившись за телефон, он вспомнил её слова о том, что не глядя в глаза всё произносится легко. Это касалось не только извинений, благодарности тоже лучше было бы преподносить, не отводя взгляда. Поэтому звонить Сынхён передумал. Оставалось дождаться воскресной прогулки, а до неё не встречаться с Джиёном, пока не выяснится, что триада не прикрепила к нему слежку. Успокоятся ли они? Почему они решили убрать Дракона после переговоров? Что произошло? Об этом Сынхён узнал тем же вечером, когда неизвестно откуда ему позвонил Джиён. Триада не поверила в то, что Дракон озвучил все свои планы и, уверенные в тайном обмане и заговоре, решила последовать его примеру, излюбленному методу Дракона, просто избавиться от соперника, чтобы не мозолил глаза. Джокер был не такой уж большой потерей. Да, сделки с ним напрямую несли бы больший доход, но в целом они могли довольствоваться и посредничеством группировки пятизвёздных в Макао, с которыми Джокер уже сотрудничал. Поэтому триада пошла по наиболее лёгкому пути, беспокоясь о своей безопасности и ликвидируя источник возможной головной боли. Микки, Джеджуну и Шиа, имевшим отделения своей триады во многих странах мира, где существовали чайнатауны, было не до мелочности, они выбрали радикальный путь. Как самый сильный клан из сообществ «Во», составляющих гонконгские триады, они привыкли диктовать, а не торговаться. Однако Джиёна они так и не нашли в тот день, что откладывало финал переговоров. Убийство или сделка? Сынхён переживал за друга, но и сам стал заражаться паранойей. Кто сказал, что его передумали трогать? В мыслях о найме телохранителей или переезде в другое государство Сынхён провёл беспокойную ночь.

Шэньчжэнь был огромным городом, не меньшим, чем Гонконг, свободной экономической зоной с восьмидесятых годов, полный преимуществ и превосходств над другими городами Китая. Он постоянно входил то в тройку, то в пятёрку лидеров страны по какому-нибудь направлению: промышленности, портовому обороту, производству электроники, мигрантам, денежному обороту, преступности. Но давление Гонконга не давало нормально дышать, там были более давние традиции, всё отлаженное, закреплённое, распределённое, и получивший почти тридцать лет назад привилегии Шэньчжэнь был наполовину поглощён властью и влиянием соседа. Город делился на десять районов, четыре из которых и сумел отстоять Джиён, захапав под своё управление и свои требования, а поскольку остальные шесть были в разных руках, то он и считал себя без пяти минут полноправным победителем и басилевсом. Яньтянь и Дапэн – прибрежно-портовые районы, наполненные туристами, парками отдыха, пляжами и кораблями. Именно на босса Яньтяня работал раньше Джиён, предав его и убив. Лунган и Пиншань были районами удалёнными от берега, более заселенными и промышленными. В основном по границам этих районов проходили горные хребты, очень удобные для того, чтобы спрятаться и на время затеряться в глуши субтропиков, по соседству с садами личи и манго, добывая себе бесплатное пропитание, если не застукают однажды. Где-то там, возможно, Дракон затих и в этот раз. У Сынхёна такой возможности не было, ему приходилось ездить на работу, на фондовую биржу, на встречи, сходя с ума от беспокойства, сдерживаясь из последних сил, чтобы постоянно не озираться, прыгая в машину так, будто она была сейфом, куда он хотел бы положить себя до лучших времён. Подъехав к католической церкви Божьей Матери раньше обычного, Сынхён осторожно выбрался из-за руля, осмотрелся, убирая с носа солнечные очки в широкой оправе, не только оберегающие зрение от ультрафиолета, но и немного маскирующие личность. Улочка была скромная, изгибом ушедшая подальше от городской суеты; по одну сторону её стоял храм, за которым росли окраинные жилые дома, а по другую начинали возвышаться горы, покрытые густой зеленью. Оставив авто на парковке, Сынхён поднялся по ступенькам в церковь. Служба ещё шла и он, тихонько, не нарушая её хода, прокрался поближе к удобной для осмотра точке. Он искал затылок Элин. К счастью, прихожан было не так много, и он быстро разыскал её на одной из ближних к алтарю скамеек. Сгибаясь, чтобы никому не мешать, Сынхён пробрался туда же и незаметно присел возле девушки. Она была увлечена ходом службы, но всё же быстро заметила движение возле себя и, повернув голову, удивленно округлила глаза. - Элин, - прошептал он, - я… - Тс-с! – нравоучительно приложила она палец к губам. – После! И он послушно замолчал, пытаясь вникнуть в процесс и насладиться им так же, как окружающие редкие верующие. Но ничего не получалось, ему было скучно и не нравился запах, а единственное, что его удерживало – это Элин рядом. Почему-то он не смог уже выйти и подождать её снаружи. Завершившееся религиозное действо вытолкнуло свою паству хлипкой волной медленных бабушек, поправлявших сбившиеся платки, косолапых домохозяек с ничуть не одухотворенными лицами и заплутавших в жизни мужчин неопределенного зрелого и пожилого возраста, в том числе господина Ли, махнувшего дочери рукой и пошедшего к своей машине. Сынхён с Элин были самыми молодыми, и от этой какой-то особенности своей в толпе они не сразу отошли, молча двинувшись к парковке. Точно мистерия совершалась из-за них, или наоборот, лишь они не были посвященными в то, что знало старшее поколение, ходя сюда, как на работу, по привычке и инерции. - А может, лучше пройдёмся? – предложила Элин, сощурившись на солнце. – Здесь есть чайная за углом. - Идём, - согласился Сынхён, и они пошли по изгибу улицы дальше, вдоль подножья горы. Ступив в тень зданий и деревьев у тротуара, молодой человек всё-таки начал: - Элин, я хотел сказать тебе спасибо, поблагодарить… - За что? – изумилась девушка. - Ты спасла мне жизнь. - Меньше всего я бы хотела, чтобы ты считал себя моим должником. Не надо, пожалуйста, - отчеканила она, и это было искренним. Она делала это не ради благодарности, да и вообще не думала зачем, не могла иначе и всё. Почувствовав угрозу для Сынхёна, она пошла туда, и ей было безразлично, чем могло всё кончиться. - Но я буду себя им чувствовать, даже вопреки желанию. Если бы я мог чем-то отблагодарить… - Разве мы не друзья? – пересилила себя Элин и улыбнулась. – Друзья всегда выручают друг друга. Какое-то время им удавалось сохранять нейтралитет и говорить о постороннем, но потом, уже заказав чайник чая, Сынхён не выдержал и протараторил: - Нет, Элин, я не могу молчать. Мы приучили себя быть честными друг с другом, так что давай напрямую, ты едва себя не подставила, потому что продолжаешь ко мне что-то испытывать. Не потому, что ты добрая, отзывчивая и готова к жертвам до самозабвения – хотя и это тоже, - а потому, что там был именно я! - Нет, я бы и в другом случае… - Элин, ну серьёзно? – прервал её Сынхён и она потупилась, взяв зачем-то маленькую ложечку, как оружие самообороны. – Я потому себя паршиво и чувствую, что понимаю – мне нечем ответить. – Её губы дрогнули, и глаза спрятались под ресницами. Её это задело, как ни пыталась она скрыть. – Прости за прямоту, но мы же договаривались. - Я помню. - Я сомневаюсь, что сам полез бы на рожон в подобной ситуации, поэтому прошу тебя, никогда больше ничего подобного ради меня не делай! Мне это душу выворачивает! - Я не приняла благодарности, и ты решил нивелировать мою заслугу, чтобы тебе стало легче? – несколько жестоко произнесла Элин. Сынхён замолк, обдумывая её слова. – Да, я продолжаю что-то к тебе испытывать. И это тоже происходит вопреки моим желаниям. Я поступила так, как требовало моё сердце, и раскаиваться за это не собираюсь, а если это так трогает твою ранимую душу, то… то ну и ладно! – Взгляд Элин вспыхнул. – Мучайся, не мне же одной? Они уставились друг на друга, и Сынхён увидел редкое чудо – разозлившаяся Элин. Негодующая, обиженная, яростная и саркастичная. Очаровательная и забавная в этом виде. Невольно Сынхён улыбнулся. - Прости, я не преуменьшаю твоей заслуги, и знаю, что тебе ничего не нужно взамен… - Кроме твоих мук совести, конечно. - Да, само собой, - покорно, продолжая улыбаться, кивнул он. – Я честно обещаю мучиться, пока память не подведёт, пока я не стану стариком со съеденным склерозом мозгом. - Если ты посмеешь забыть, я поймаю какую-нибудь летящую в тебя пулю, умру, и тебе будет ещё хуже, ясно? Потому что мои влюбленные глаза с укором будут преследовать тебя днём и ночью. - Меня уже оторопь берёт, не надо умирать, Элин. Да и за что укор? - За то, что ты чёрствый, озабоченный деньгами непорядочный человек. - Почему я непорядочный?! – возмутился Сынхён. Несмотря ни на что, он себя продолжал воспринимать как-то… положительно, не как бандита, лицемера, пустышку, а как преуспевающего, трудолюбивого, хваткого бизнесмена. Элин не успела ответить, потому что зазвонил мобильный Сынхёна. Это был Джиён. – Алло? - Тебя никто не подслушивает сейчас? - Нет, - посмотрев на Элин, сказал Сынхён. - Запоминай, повторять не буду: четыре часа, кладбище бухты Мирс, которое заморских китайцев. Восемьдесят восьмая линия, около восемьсот восьмидесятого надгробия. - Сегодня? - Да. - Что там будет? - Деда моего похороны, бля, Сынхён! Я там буду. Жратвы принеси. - Хорошо. – Раздались гудки. Молодой человек посмотрел на время. Ещё было два с лишним часа в запасе, но так быстро прощаться с Элин он не собирался, они всегда гуляли примерно до шести-семи, пообедав вместе и расставаясь перед ужином. – Слушай, не против будешь прокатиться в одно место? Я знаю, что тебе не нравится Джиён, но он сейчас в трудном положении, сама понимаешь… - Его никто не заставлял в это влезать. Заниматься этим, - отрезала Элин. – А ты не заставишь меня его пожалеть или проникнуться его проблемами. - Так, ты не поедешь? – просительно посмотрел на неё Сынхён, подняв брови так, чтобы на лбу пролегли складки, как у бульдога. Девушка хотела изобразить задумчивость или сомнения, но, улыбнувшись, подытожила: - Ну, куда я денусь? Виду, открывавшемуся от могил кладбища бухты Мирс, позавидовал бы особняк любого миллионера. Оно само выглядело, как исполинский античный театр, предназначенный для представлений, исполняемых кем-то или чем-то на воде. Может быть, здесь могла бы устроить шоу флотилия, запуская фейерверки или синхронно гарцуя на волнах то вдоль, то поперёк. Но сине-зелёная вода пустовала полупрозрачной, аквамариновой, глубинной поляной, упираясь в горизонт, обрамлённый такими же сине-зелёными горами, расплывающимися в дымке, оттеняющими низко летящие облака. Тишина и покой отсутствия жизни, только длинные-длинные лестницы между ступенчатыми пластами, на которых при других обстоятельствах выращивался бы рис. Но здесь земля была покрыта не влагой, а бетоном и плитами, подметаемыми персоналом кладбища или родственниками усопших. Нумерация на углах служила ориентиром между надгробий, однотипных, бледно серых, беловатых под солнцем, темнеющих и мрачнеющих под дождём, провоцирующим набеги моха и плесени на сырые камни. Тисовая поросль иногда отделяла один ряд от другого, кое-где виднелись лавочки. Сынхён, придерживая на лестницах Элин, потому что она была на небольших каблучках, а поручни порой пошатывались, нашёл Джиёна там, где тот и указал: на восемьсот восьмидесятом участке восемьдесят восьмой линии. Пара принесла с собой три пакета еды на вынос из ресторана и уличного кафетерия, но вместе с ними они ощутили, что выглядят карикатурно, если не кощунственно, напротив главаря банды, сидевшего прямо на надгробии. Джиён сквозь узкий прищур мотнул головой на Элин: - А она не выдаст? Или я чего-то не знаю? - Она спасла мне жизнь, - словно заново представляя девушку, сообщил Сынхён. - Как же так вышло? – полюбопытствовал Джиён. Элин за спиной Сынхёна поджала губы, не желая делиться ничем с этим человеком, который так ей не нравился. Она всем своим существом с каждой встречей испытывала к нему всё большее отвращение, к его манере речи, к его татуировкам, к его улыбке, и даже ушам, ничего не делающим, но принадлежавшим голове, содержание и ход мыслей которой были неприемлемыми, противоестественными и аморальными. - Она знакома с Микки. - Мы просто выросли в одном дворе, - вынужденно сообщила Элин. - И это позволило тебе на него как-то повлиять? - Я на него не влияла. - А что же произошло? – Сынхён коротко описал события, заключив: - После этого я и позвонил тебе, чтобы предупредить. - Да, ты был первым… потом мои люди позвонили мне, когда я уже мчался подальше от хаты. Не знаю, возможно, они бы не успели спасти меня своим более поздним звонком. Ты спас меня, Сынхён. – Названный переглянулся с Элин. Джиён явно проигнорировал возможность сказать девушке «ты спасла нас обоих». – Значит, - сменил тему Дракон, - наш Микки находится под вашим очарованием, миледи? - Не знаю, где он находится, но я ничего общего с ним не имею, - достав и разложив еду, перекрестившись при этом и попросив прощения у покойных, огрызнулась Элин. Джиён взял две хлебные лепешки, положил на одну кусочки утки в кунжутном, остро-сладком соусе, накрыл её кусочками корня лотоса, листом салата, сунул туда же немного тофу. Опустил сверху вторую лепешку, образовав самодельный гамбургер. Зажимая в пальцах изобретенное сходу блюдо, он взял пластиковый стаканчик с кофе и запил им первую откусанную и пережеванную порцию. - Ох уж этот растворимый кофе, - прокомментировал он. – У меня с ним уже стойкие ассоциации бедности и погони, потому что как только моя жопа попадает в херню, я начинаю хлебать это пойло, не имея возможности вылезти на свет и сходить в приличный ресторан. А в приличных ресторанах, твари, кофе на вынос не делают. - В следующий раз принесу тебе термос сваренного дома, настоящего, - пообещал Сынхён. - Да типун тебе на язык – в следующий раз! Пусть этот будет последним, разобраться бы с этими пидорами из Гонконга. – Элин смотрела на далёкие холмистые рельефы гор, обратившись статуей, чтобы не пререкаться с Джиёном из-за его бранных слов. Сынхён пытался угомонить друга взглядом, но тот не поддавался. – Нет, правда, это ж надо быть такими уродами? Мне свои доносчики нашептали, что триада не удосужилась мне поверить, что им не показалось таким уж выгодным моё предложение. Да они при бывшем боссе не имели и десятой части того, что имеют теперь через меня! Им же тоже в голову не приходило наполовину играть по-честному, оформлять сделки. Это мы с тобой придумали! Как мы нагрелись на недвижимости, а? Вовремя договорились с администрацией. То, во что вложились, подорожало на тридцать процентов, ты только подумай! Эти дебилы ничего не понимают, если меня вытурить, то они опять вернутся к поборам с украденных мобил, розничной торговли наркотой и дешевых портовых борделей. Как тяжело быть умным среди дураков! - Джи, давай о делах потом? Ешь. – Дракон откусил опять, но полный рот его не останавливал. - Мне просто интересно, чем это всё кончится? Джеджун реально велит меня найти и пристрелить? Слушай, Элин, - та неохотно повернула свой профиль, - если меня дернут, Сынхёна тоже зацепит. Будь тебе на него не совсем пофиг, ты бы воспользовалась знакомством с Микки, шуры-муры ради спасения – обычное дело. Оскорблённое лицо Элин сказало всё ярче слов. Сынхён начал похлопывать Джиёна по плечу, чтобы тот замолчал, но Дракон отмахнулся и продолжил: - Что вы так смотрите? Что такое секс по сравнению с выживанием? Я не понимаю! Элин, ты бы дала своему кавалеру, а он отстал от нас с Сынхёном, чем не выход? – Элин поднялась со ступеньки и, гневно отряхнув юбку и подол, бросила одно слово в лицо Джиёну: - Идиот! – после чего понеслась вверх, прочь с кладбища. Сынхён тоже поднялся. - Ты за языком бы следил хоть иногда! - Я не сказал ничего глупого. Всё сплошь рациональность. - Идиот! – повторил Сынхён и поспешил за Элин. Джиён пожал плечами, продолжая поглощать привезенный ему обед. Солнце припекало, над водой пролетали чайки, и всё было бы почти прекрасным, если б не угроза жизни и мерзкий вкус дешевого кофе, который и мог бы быть сносным, если бы не возникал каждый раз, когда приходилось туго. А кому понравится вкус неприятных воспоминаний? Сынхён нашёл Элин на стоянке у машины. Он посадил её в салон, не решившись никак заступиться за друга. Она тоже ничего не сказала по этому поводу и вскоре, когда они ехали вдоль пляжей на восток, заговорила уже о французском языке и завтрашнем запланированном занятии. Называя те или иные предметы на нём, заставляя повторять Сынхёна, чтобы практиковался и расширял словарный запас, Элин, казалось, напрочь забыла обо всех разговорах сегодняшнего дня, и между нею с Сынхёном неозвученным соглашением было постановлено больше не вспоминать о Микки, триаде, спасении и всём, что было с этим связано. Погружаясь в сладкое созвучие «la route» и «la mer», «le ciel» и «le soleil», Сынхён вёл колёса по плавленому серебру асфальта среди изумрудных холмов Шэньчжэня.

Джиёна пришлось навестить в Царстве Смерти ещё пару раз, но уже без Элин. Дракон ночевал там, ополаскивался в заливе солёной водой, после чего выливал на себя бутылку пресной, набранной в общественном туалете посредине кладбища, бродил среди надгробий, читая имена и даты, если они были, но возвращался всё равно к своему – восемьсот восьмидесятому. Восьмёрка была счастливым числом бандита, потому что он родился восемнадцатого числа восьмого месяца тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Он ни во что не верил, кроме того, что эта цифра сулит ему удачу. И он делал ставку на то, что среди подобной нумерации его не найдут и не пристрелят. В любом случае, движение, шорохи и звуки на кладбище видны и слышны за версту. Смотаться успеть можно. Сынхён привозил ему еду, заряжал мобильные, менял одежду на чистую, снабдил фонариком. Разумеется, предварительно убедившись, что его самого не преследуют. Хотя если бы кто-нибудь увидел, кому носит передачки парень, решили бы, что это благотворительность бездомному. Джиён не брился, разлохматился и не следил за собой, радуясь привезённым сигаретам и не стесняясь взора друга, в котором читались зачатки брезгливости. В какой-то мере Сынхёну было спокойнее эти дни с Джиёном, потому что пришибить могли их обоих. Находиться среди людей, чья жизнь в безопасности, было тягостным испытанием, когда сам ты постоянно думаешь, а доживёшь ли до завтра? Совершить ответный ход и заказать киллерам Джеджуна, Шиа и Микки нечего было и думать, они сразу узнают о подобном заказе, да к ним и не приблизишься незаметно. Но не прошло и недели, как Дракону позвонил сам Джеджун, внезапно сообщив, что они пришли к согласию по вопросу сотрудничества, и готовы разрешить продолжать Джиёну вести свои дела под их покровительством. И Джокер может присоединиться к этому сплоченному союзу. Звонок был неожиданным, необоснованным, и смахивал на ловушку, так что Дракон не повёлся на него, перебравшись в какое-то горное укрытие и продолжая прятаться. Вскоре, однако, с этой же информацией позвонил Джокер, сказав, что ему поведали то же самое и интересуясь, так ли всё на самом деле? Джиён попросил подождать и пока не предпринимать ничего. От триады теперь можно было ждать, чего угодно. Не передумали же они просто так, на ровном месте? Но всё продолжало настаивать на том, что так и было. Однажды Сынхён снова поднял голову на звук шагов в своём офисе, и увидел входящего Микки. Дёрнувшись, чтобы что-то предпринять, выхватить припасённый в ящике пистолет, молодой человек был успокоен главарём мафии, поднявшим вверх безоружные руки. Один, без сопровождения и выпирающей кобуры. - Тише-тише, я пришёл поговорить. – Он сел напротив Сынхёна без приглашения. Поводив глазами по стенам, потолку и шкафам, Микки сложил руки перед собой. – Долго ещё Дракон будет по ямам ползать? Мы же ясно выразились, что готовы принять условия, на которых сошлись. - Хотелось бы узнать, откуда такие перемены? – Микки пожал плечами. Сынхён достал пепельницу и на всякий случай поставил на стол между ними. - Да нет, спасибо, я бросаю, - улыбнулся гангстер. - Смотрю, перемены по всем фронтам, - заметил Сынхён. - Я не буду задерживаться и тратить твоё и моё время. Надеюсь, ты меня понял. Передай Дракону, чтобы вылез и договорился об очередной встрече, на ней закрепим союз под наблюдением какой-нибудь нейтральной стороны. - Он не вылезет без объяснений и подтверждений. Где гарантии? С чего такая милость? Мне нечего ему передать, ты ничего мне не дал из аргументов, и я остаюсь с тем же, с чем был до твоего прихода. - Ну, скажи ему, что лично я выбил для него помилование. – Микки поднялся. Что-то неприятно кольнуло Сынхёна в подреберье. Подозрение, предчувствие. - Откуда такая щедрость? – Хотелось прожечь его взглядом, просверлить насквозь и уничтожить за высокомерие, за эту походку хозяина, барскую, тигриную. - Это не щедрость, - притормозил Микки в проходе. – Это Элин. Сынхён поднялся на ноги, толкнув задом кресло, отъехавшее к окну, но дверь захлопнулась, оставив на филенке усмешку одного из боссов гонконгской триады. Чёрт бы его побрал! Что он имеет в виду? Элин никогда бы не пошла на то, что предложил ей несколько дней назад Джиён. Она даже от первого поцелуя отказывалась без серьёзных намерений, как может идти речь о постели? Сынхён успокаивался и снова вспыхивал, усмирял себя объяснениями, но заводился вновь. Так бросало его в настроении до конца рабочего дня, но и дом не убаюкал его уютом холостяцкого прибежища. Это Элин! Элин – это не довод, потому что никогда бы не отдалась она какому-то разбойнику за спасение шкуры Джиёна, которого она терпеть не может. Правда, там ещё и шкура Сынхёна спасается, но он же просил её больше ничего ради него не делать! Он пытался припомнить в Элин в последнее время какие-то перемены, что-то новое, странное, отчужденное, но ничего не находил. В воскресенье они ездили в Футянь, посмотрели церковь святого Антония, которая им обоим очень не понравилась архитектурно, какой-то мавзолей, а не дом Божий, и Элин не захотела менять приход никогда, заявив, что церквушка Божьей Матери в Яньтяне – самая милая на свете. Они ели пиццу в итальянском ресторанчике и… и кто-то ей позвонил, и она вышла, извинившись. Раньше у неё не было таких звонков, чтобы она скрывала разговоры. Обычно ей звонили из школы или отец. Всё! Кто же звонил ей в воскресенье? А когда она пришла на французский вчера, разве не положила телефон возле себя, достав из сумочки? Раньше она никогда так внимательно к нему не относилась, не таскала за собой. Но вела ли она себя не так, как прежде? Сынхён просканировал её всю в свежих воспоминаниях о вчерашнем дне, и не нашёл к чему придраться. Но зачем же тогда Микки назвал её имя? Солгал? Для чего, ведь Сынхён просто друг этой девушки, они имеют право заниматься, чем хотят! Но уже лёжа в кровати Сынхён обезумел. Он убеждал себя, что ему всё равно, чем занимается Элин, даже если переспит с кем-то, но он не готов был простить ей, если она взвалит вину за своё грехопадение на него! Если она опять запишется в святые мученицы, если она пожертвует собою, вернее, своей честью, которой так консервативно и устарело дорожила, ради его жизни. Она не имеет право делать таких ставок и распоряжаться собой во благо ему – Сынхёну, это уже совсем неприлично! Эгоистично и коварно! Он дотянулся до трубки и, не глядя на время, набрал Элин, намереваясь внести ясность, иначе, чувствовал он, не уснёт вовсе сегодня. И завтра. И до тех пор, пока не выяснит… - Алло? – сонно подняла Элин. - Я же просил тебя больше меня не спасать! Просил? - Сынхён? Что случилось? – просыпалась она, шелестя одеялом. «А не спит ли она сейчас с Микки? – желчно и огненно разлилась мысль по венам, жилам, и мозгу молодого человека. – Не влез ли я туда, куда не следовало? Нет, нет, этого не может быть. Элин не станет спать с ним, никогда не станет. Она там одна, дома, с отцом. Интересно, а в чём она спит?». – Сынхён, что произошло? - Ты снова вмешалась, да? Ты влезла в эту круговерть, ты попросила за меня? Я же просил этого не делать! - Сынхён… - сделала попытку остановить его Элин, но не собралась ещё достаточно в цельное, бодрое создание, чтобы сформулировать дальше какую-либо фразу. - Ты переспала с Микки? Ты переспала с ним? - С кем? – шарахнулась по ту сторону от подобного заявления девушка. - С этим… Ючоном твоим! Ты спала с Ючоном? - Сынхён, я ни с кем не спала. Я просто спала, потому что всегда ложусь рано, что произошло? Причём здесь Ючон? Почему ты о нём вспомнил? - Его группировка отвязалась от нас с Джиёном, с чего бы это? – услышав отрицание на свой вопрос, пошёл на спад гнев Сынхёна. Она не спала с ним. Не спала с Ючоном. Потому что лгать бы Элин не стала. Она была из тех, кто признал бы даже самый постыдный поступок, любое преступление. - Сынхён, - в который раз произнесла она его имя, вздохнув. Ей нравилось его звучание, как ему – звучание французского языка. – Я действительно попросила оставить тебя в покое и не трогать. Мы встречались на прошлой неделе, посидели в кафе и договорились. Они не тронут тебя. - Взамен чего? Что ты ему пообещала за это?! - Ничего я ему не обещала! Что ты пристал? – Элин села, потеряв всякое желание спать. – Уж точно не свою постель, как мечтал твой товарищ! - Кстати, что насчёт него? Его ты попросила убить поскорее? - Господи, когда-нибудь ты узнаешь меня достаточно, чтобы не задавать таких вопросов? – Сынхён замолчал, пока Элин по ту сторону качала головой, сокрушаясь от того, каким далёким продолжал быть для неё этот человек. Он не пытался понять её, не был внимателен к логике её поступков, не слышал её иногда, хотя всегда слушал. – Он твой друг, я попросила и за него, Сынхён. - Зачем? Зачем ты опять записала меня в свои должники? - А что я должна была сделать, позволить им убить вас? – У Сынхёна не было ответа, он только знал и чувствовал, что погружается в эту девушку, в её любовную опеку, в её заботу, и эта удушающая мягкость то была навязчивыми щупальцами, то удобным гамаком, из которого выбираться не хотелось. Она не должна спасать его, потому что он терял в себе мужчину рядом с ней, окончательно терял. С тех пор, как позволил ей заговорить с ним первой, с тех пор, как она первая проявила инициативу, как первая предложила быть честными друг с другом. Но если бы ему не нравилась Элин, он давно бы спровадил её и не терпел ущемления своей мужественности, но он терпел, надеясь на что-то. На то, что однажды почувствует себя рядом с ней мужчиной? И тоже не без её помощи? Сынхён представил, как покровительственно подкатил Микки, благодетель и даритель, бросающий под ноги приятной ему женщины то, что она хочет. А что делал он, Сынхён? Водил её на прогулки по пляжу, даже не держа за руку? Ему захотелось совершить что-то из ряда вон. Будь Элин сейчас в пределах его досягаемости, он бы схватил её в объятья и поцеловал без спросу. Не в качестве благодарности, а чтобы показать, что он не мальчик, о котором нужно заботиться. Но под эти мысли Элин ему сообщила: - Я пообещала Ючону шанс. Что я буду с ним встречаться, и если у нас всё получится, то мы поженимся. Разумеется, ни о какой постели до брака речи не идёт. Ючон принял мои условия. - Ты… - поражённый, со сбившимся пульсом и дыханием, Сынхён онемел, восстанавливая несколько минут способность разговаривать. – И ты… встречаешься теперь с ним? - Да. Страшная воронка закрутилась перед глазами и закрутила Сынхёна в себя. Она была черной, беспросветной, с гулом сотни аэропортов, от которого раскалывалась голова. Лучшая подруга, единственная подруга, его компаньон по походам в музеи, доверчивая, но строгая, нравственная девчонка с безупречным французским. В белой фате, под руку с главарём опасной триады, выходит не со службы, а с венчания. «Сынхён, интересно, кто и на что должен сказать «да» тебе, чтобы ты остался порядочным человеком?» - спросила она как-то его. Только что он услышал это «да».

Элин ускользнула из его жизни постепенно. Сначала никто не отменял вечерних уроков и воскресных прогулок, но потом вдруг по выходным ей стало нужным «съездить в Гонконг», и это подразумевало, что не она туда поедет, а за ней приедет другой, и повезёт её гулять сам. Но теперь уже не по пляжам Яньтяня, а по паркам Тай Лам или Тай Мо Шань будут ходить двое, один из которых будет не он, Сынхён, а Ючон. Они с Элин всё так же переписывались мобильными сообщениями и в соцсетях, но перезваниваться стали реже, хотя девушка даже зачастила упоминаниями того, что они «всё равно же друзья» и «Сынхён, ты мой друг, с которым я всегда буду честной». Честность её ограничивалась молчанием, когда он пытался выяснить, каково самой Элин застрять в отношениях без чувств с её стороны? На одном из уроков французского Сынхён чуть не разорался, чтобы девушка и думать забыла спасать его, кладя себя на жертвенный алтарь. Он махал руками и возмущался, как это всё тошно, как это всё гадко и подтачивает его самоуважение. Элин попросила его успокоиться и закрыть тему. Успокоиться у него не получалось, и она ушла пораньше, чтобы не слышать то, чего не хотела. Потом Элин через раз отменяла их занятия, ссылаясь на занятость, но, напоровшись как-то на Ючона рядом с ней (тот забирал её из школы, а Сынхён подъехал, чтобы позаимствовать тетрадь с упражнениями по грамматике), и испытав на себе ревнивый взгляд того, Сынхён понял, что напряжённый график – прикрытие желания «бойфренда», а вернее его нежелания видеть Элин ни с кем, кроме себя самого. А потому фраза «мы всё равно друзья» переставала что-либо значить. Для дружбы требовалось разрешение Микки, а спрашивать у него унизительное дозволение Сынхён не собирался, тем более что продолжал воспринимать Элин как свою подругу, а не чью-то невесту. Вот так наступил Новый год, к которому «лучшие друзья» не общались уже недели две как. Ко всем бедам Сынхён заболел какой-то тяжёлой лихорадкой, потому что при плюс двадцати на простуду ссылаться не приходилось. У него были жар, тошнота, озноб, дня три температура не хотела спадать, и он валялся в квартире, неустанно глядя все фильмы подряд и даже не разбирая их. К нему наведывались родители, но уехали, когда температура наконец спала. Сынхён их буквально выгнал, перестав уметь выносить заботу о себе. Он мог сам о себе позаботиться! Сам! То и дело заглядывал Джиён, то с выпивкой, то с сигаретами. Выпивку Сынхён принимал, а от сигарет уже мутило. Он вспоминал Микки с его «спасибо, я бросаю», и понимал, откуда росли ноги. Элин дала ему шанс, и он старался понравиться. Элин не любила табачный дым, и Микки бросал курить. Подхалимщик! Дамский угодник! Сынхён отказывался от сигарет, худел и матерился на Джиёна, просто потому, что тот попадался под руку. Первого января она позвонила сама. Поздравить с Наступившим и спросить, как дела у Сынхёна? - Да так себе, болею. Когда свадьба? – хмыкнул он. - Что-то серьёзное? – пропустила Элин его вопрос. – Как ты себя чувствуешь? - Да уже почти оклемался. - Что-нибудь нужно? - Собственное государство и рабы, - пошутил Сынхён. - Могу поработать сиделкой, - улыбнулась Элин, почувствовав по юмору, что молодой человек действительно идёт на поправку и жить будет. - А тебе разрешат? - Я загляну завтра, - снова не стала парировать его остроты Элин, и прибыла на следующий же день, как и обещала, со сладостями, фруктами, улыбкой и ароматом нежно-знойных духов, моментально впечатавшихся в нос Сынхёна и навсегда поселившихся в его обонятельной памяти, как признак праздника и счастья. Она приехала, когда уже было темно. Сынхён не зажигал никакой свет, кроме гирлянды на стене, которую повесила мама. Он болел на диване в зале, и до сих пор ночевал здесь, каждый день перед сном любуясь на бегающие возле Кристофера Вула огоньки. Но только в этот вечер они начали его радовать, после того, как разувшаяся Элин прошла в гостиную и присела рядом с ним, разливая в бокалы шампанское, которое Сынхён достал из холодильника, сорвал кольеретку, порвав золотую фольгу, и открыл, бахнув пробкой. - А тебе точно можно? – уточнила она, пережидая, когда опустится пена. – Ты никаких лекарств не пьёшь? - Уже нет. Мне можно всё. Так что – выпьем! - За будущее и удачу! – провозгласила Элин. Они чокнулись и медленно стали пить, не разговаривая, пока не опустошили бокалы до дна. - Давай по второму? - Не слишком быстро? – засмеялась она. - Ничуть! – Он налил сам до краёв, но, хотя они и взяли фужеры снова, пить не торопились. – Ну, что нового? – уже вежливее и грамотнее спросил Сынхён, сам не зная, зачем спрашивает. Он сомневался, что услышит что-то приятное. - Я, наверное, буду увольняться, - сказала Элин без веселья, опустив глаза к пузырящемуся вину. - Это… - «Связанно с грядущей свадьбой?» - подмывало на вопрос Сынхёна, но Элин повела плечами в элегантном вечернем платье, и он замешкался, залюбовавшись её изящным движением, а она успела заговорить сама: - Ючон уехал в Торонто, какие-то дела. Наверное, вроде ваших, - сыронизировала она. – Мы с отцом завтра хотим в кино сходить, хочешь с нами? - Я бы с удовольствием… - «Но не будет ли у нас неприятностей?» - опять едва не поинтересовался Сынхён, но тотчас одёрнул себя. Неприятности? Он что, будет бояться какого-то Микки, с которым Элин вообще-то и не должна быть? – Да, пойду, на что идёте? - Сорок семь ронинов. С Киану Ривзом. Он уже неделю в прокате, но некогда было выбраться… - Здорово! Да, давайте посмотрим, - закивал Сынхён. Они друзья. Снова друзья. Пока нет Микки. Что это ещё за построение жизни по графику гонконгской триады? – Элин, ты счастлива? – Вдруг, не выдержав, спросил, как ударил, Сынхён. Ему потому и легко было раньше с Элин, что они спрашивали и говорили всё, что хотели. Зачем же молчать теперь, когда всё по-настоящему важно? Важно не только ему, Сынхёну, но и для всех замешанных в эту историю людей, если не непосредственно, то хотя бы косвенно. Девушка вздрогнула, сомкнув веки. Она боялась этого вопроса, она не хотела его. Она избегала его. Поставив бокал на подлокотник, Элин не успела даже приложить ладони к лицу, чтобы закрыть его, как из глаз прыснули слёзы, и она зашлась рыданиями. - Элин? Элин! – ошарашенно, растерянно прошептал Сынхён, чувствуя, как внутри всё вертится, кипит и жмёт. Она плачет! Она, сильная и настойчивая, крепкая и выдержанная, плачет! Элин, рядом с которой трудно было не ощутить своей моральной слабости, плачет! – Что… что случилось, Элин? Он обижает тебя? Плохо себя ведёт? Он посмел тебя тронуть? Что?! Боже, Элин, не молчи, что случилось?! Но она не молчала, а не могла перебороть слёзы, чтобы произнести нечто внятное. Задыхаясь и вытирая щёки, девушка, заикаясь и трясясь, пыталась взять себя в руки. - Это… это… - покрасневшими глазами, особенно красными, когда загорались красные лампочки гирлянды, окрашивающие и всё лицо, и шею, и платье, и стены алым, она воззрилась на Сынхёна. – Это должен был быть ты, понимаешь? Ты! Он поцеловал меня… Неважно, сколько раз потом, но первый раз… Я хотела, чтобы это был ты, первый и единственный, потому что я не хочу менять никого, не хочу менять мужчин, это некрасиво! Неважно, каковы нравы сейчас, это была моя мечта, мой идеал, Сынхён! Такие отношения, в которых от первого взгляда, от первого поцелуя до самой смерти будет только один человек, один! И я люблю тебя! Я ждала, так ждала… Но когда я сказала Ючону, что никогда не целовалась прежде, что не хотела бы подарить поцелуй тому, с кем не останусь до конца жизни, у него в лице не было твоего страха, не было сомнений, не было той судорожно бегущей строки, что была в твоих глазах: «Как быть? Мне не нужна ответственность!». В Ючоне было то, о чём я мечтала – восхищение, восторг, уважение! И он поцеловал меня, взял и поцеловал, сказав после, не понимая, почему я заплакала, что никогда меня не бросит. Никогда! Да только я мечтала об этом всём с другим мужчиной, с тобой! Я мечтала о таком поступке, но я мечтала не о Ючоне, Сынхён. Но теперь всё кончено, всё погибло, безвозвратно кануло туда, откуда не воротишь. - Элин, прошу, пожалуйста… - не зная, что и как сказать, придвинулся к ней Сынхён. Высказав всё, она почти успокоилась, перестав всхлипывать. – Прости меня, Элин… - За что? За то, что не исполнил мою мечту? А разве ты был обязан? Нет, Сынхён, ни один человек не обязан реализовывать мечты другого, которые не совпадают с его собственными, и если я не была твоей мечтой, то что мне было делать? Тебе не за что извиняться, Сынхён, в этом мире не снимаются судьбы по нашим сценариям, и с этим лучше смириться пораньше, чем потом расстраиваться. - Элин, я хочу исполнить твою мечту, хоть какую-то твою мечту… Я… просто не знаю как, не знал… - Если это всё ещё из чувства долга, то не стоит. Не надо, Сынхён. - Дело не в чувстве долга, дело в другом. – Молодой человек посмотрел в глаза Элин, теперь ставшие зелёными, как загоревшиеся в порядке своей очереди лампочки, озеленившие всю комнату. Решаясь окончательно, Сынхён обнял подругу за плечо, притянул к себе и поцеловал. И настолько провалился в волнение, что физически ничего толком не почувствовал, кроме острого, крутящего в животе напряжения, эхом отскакивающего до кончиков пальцев. Гладкая ткань платья под ладонью истончилась, дав почувствовать острую выпирающую косточку плеча, но губы были будто под заморозкой. Сынхён подумал, что заболевает, и жар с лихорадкой возвращаются, настолько всё было спутанным и воспаленным в сознании. Осознавшая, что с ней сделали, Элин отпихнула Сынхёна, хотя несколько секунд отвечала на поцелуй и едва не втянулась в него. Но освободившаяся, она запаниковала, ударив несильно его по щеке. - Что ты делаешь?! – воскликнула она, подскочила на ноги, и опять заплакала. – Господи, зачем?! Что ты творишь? Зачем ты сейчас всё усугубляешь?! Сынхён, боже, ты способен сделать хоть что-нибудь вовремя?! Иногда я начинаю понимать, что от любви до ненависти действительно один шаг, один малюсенький шаг! - Элин, ты просто не должна быть с Микки… - А с кем я должна быть? С тобой? – посмотрела она сверху вниз, на сидящего на диване, с накрытыми пледом ногами Сынхёна. - Да! Да, если ты ещё любишь меня, это было бы правильнее… - Причём здесь это! - А что? - Ты! Ты разве любишь меня, чтобы я была с тобой? – Сынхён открыл рот, но не стал спешить с заявлениями. Да, он осознал, что без Элин ему очень плохо, что он ревнует её и хочет рядом с собой. И просто хочет. Хочет доказать ей, что он мужчина, доказать всем, что он её мужчина, но что сказать о любви? – Не любишь! – сделала вывод Элин сама. - Не спеши, подожди, Элин, я всего лишь не знаю, как люди чувствуют любовь? Я никогда не влюблялся, не страдал ни по кому, но я знаю, что ты нужна мне, правда, и если ты будешь со мной… - То ты подумаешь и посмотришь, пройдут ли чувства проверку? – Элин хмыкнула, взяв свою сумочку и двинувшись на выход. – Нет, Сынхён, так не годится. Единственное, что я знаю о любви – это то, что она никогда не вызывает сомнений. Когда любят – делают, совершают, добиваются и стремятся. А если лежат на диване, - она окинула критическим взглядом молодого человека, втискивая ступни в туфли, - и ждут у моря погоды, то это хотят, а не любят. До свидания! - Элин! – Сынхён выбрался из своей берлоги, сотворенной пледом, и догнал девушку в коридоре. Он опять её схватил за плечи, опять потянул к себе. - Пусти! Не усложняй и не обманывай ни себя, ни меня! – Но Сынхён переборол её, и поцеловал снова. А она вновь вырвалась, а он поцеловал ещё раз, за что получил вторую оплеуху. – Убери руки! И губы! И себя от меня убери! Плача и возмущаясь, Элин кое-как отбилась и, вырвавшись, всё-таки выскочила в подъезд, уносясь прочь. Попробовав, но не распробовав её поцелуй, Сынхён окончательно поник и попался в сети, о которых Элин уже давно забыла, что раскидывала где-то. Да и раскидывала ли она? Не было в ней ничего, что можно было принять за ловлю, за соблазнение. Она была такой, какой была, и если Сынхён куда-то и попал, то в капкан насмешницы судьбы. Выздоровев и вернувшись к делам, он только и знал, что механически, как автомат, перемещался по городу, ездил, захаживал в кафе, съедал там обеды, продолжал штудировать сингапурские данные, советовался со специалистами и аналитиками. Половина говорила ему не спешить, потому что бывший премьер-министр, но до сих пор самая влиятельная личность Сингапура – Ли Куан Ю, при смерти, и неизвестно, что будет, когда он скончается, потому что девяностолетний старик весьма плох. Другая половина советовала поторопиться, если он хочет обосноваться в Сингапуре. «А то потом неизвестно, что будет!» - наседали они.

Но все эти дела не завоёвывали внимания, не отвлекали от мыслей об Элин. Через третьи лица он узнал, что её свадьба с Ючоном была намечена на март, но по каким-то причинам пока была перенесена. Он стал пытаться дозвониться до неё, что сразу не получилось. Но потом она перезвонила сама. Они поговорили в спокойном тоне, Сынхён увещевал её не делать глупость и не выходить за Микки, если она того не любит. Элин в основном слушала и молчала, иногда спрашивая риторически, а как поступить с договорённостью? Что будет, если Ючон разозлится и велит всё-таки перестрелять «драконье племя», как называл банду Джиёна? Сынхён срывался и говорил, что ему плевать. И временами ему уже действительно было почти плевать, только бы забрать Элин обратно, только бы всё было, как раньше. Он продолжал самостоятельно учить французский, пил французское вино и окончательно бросил курить. Приблизилась календарная весна, и запутанный узел, как обычно, разрубила прямота и честность самой Элин. Она не смогла больше обманывать Ючона, созваниваясь за его спиной с другим. Она обещала ему шанс, но и без чужих подсказок понимала – ничего не получается, а то, что выглядит получающимся – лицемерие с её стороны. И она выдала всю правду Ючону, что не любит его и сомневается, что брак принесёт им счастье. Главарь триады не осерчал и не превратился в монстра, чьи надежды не оправдали. Он пытался выяснить всё, обсудить с Элин, узнать, что он может изменить, как исправить? Чего ей не хватает для чувств к нему? Но у девушки не было рецепта, Ючон был не тем, кто ей был нужен – вот и всё. Ючон предложил им расстаться на время и подумать, он дал ей несколько недель, умоляя не принимать необдуманные решения, всё тщательно взвесить. Он сказал ей, и его слову можно было верить, что никогда не полюбит другую девушку, но женится на первой встречной, если она уйдёт от него. - Он будет несчастлив, Сынхён, он будет из-за меня несчастлив! – плакала снова в трубку Элин, раскаиваясь за то, что обнадёжила человека, которого всё ещё любила, как друга детства, и уважала за то, что в преступном мире этот друг не потерял человеческого лица. - А если ты с ним останешься, то будешь несчастлива сама! – убеждал её Сынхён. - Мне всё равно, ты же знаешь, я никогда не хотела ничего для себя… - А для меня? Я тоже буду несчастлив без тебя, Элин! – уже сам почти плакал Сынхён, теряя остатки самообладания и считая дни без Элин, никак не получавшую свободу. А в середине апреля произошла катастрофа с паромом «Севоль», и узнавшая об этой трагедии Элин, никого не предупреждая и ничего не говоря, схватила свою «походную» сумку, с которой таскалась в студенческие годы туда, куда придётся – на практику, к подругам, к родственникам, в походы или туристкой в другие страны, и отправилась волонтёром, чтобы помогать всем, чем смогла бы. Сынхён узнал об её отъезде, когда она уже была у берегов Южной Кореи, работала с поисковыми командами добровольцев, обеспечивала всем необходимым безнадёжно ждущих своих утонувших детей родителей. Элин окунулась в то, о чём мечтала – помощь людям, - уходя от своих проблем и необходимости их решения. На холоде, на ветру, под дождём и в воде, если приходилось, она разносила одеяла, дождевики, отвечала за подачу горячих напитков, помогала психологам, которых не хватало на всех, и, используя свой педагогический опыт, успокаивала пострадавших. Она провела около недели на месте происшествия, подумав, что вовремя уволилась в последних числах февраля, когда свадьба ещё неумолимо приближалась, реальная и не отмененная. Так ей не пришлось возиться с отгулами и отпуском, она взяла и сделала то, что хотела. Сынхён знал из переписки с ней, что Элин должна была поговорить с Микки окончательно, как только вернётся в Шэньчжэнь, и этот день настал. Беседа о чём-то там с каким-то итогом состоялась. Оставалось услышать всё от Элин и принять решения между собой, которые напрямую зависели от тех новостей, которые она принесёт. Они условились встретиться в кафе, где когда-то перекусили вместе впервые, неподалёку от пляжа, с непосредственным обзором Мирской бухты. Грузный бетонный пирс вдавался в воду, нарушая гармонию светлопесочной полосы, по которой гуляли девушки в длинных развевающихся платьях и юноши в шортах. Поодаль примостилась белая яхта с зеркальными окнами капитанской кабины; стараясь держаться от неё подальше, спортивные парни полосовали залив виндсёрфингом, и треугольники их парусов, как крылья идущих на снижение чаек, лавировали на волнах. Элин сразу увидела Сынхёна и подошла к его столику. Он суетливо встал, чтобы отодвинуть ей стул и посадить девушку по-джентльменски. Они никак не коснулись друг друга во время приветствия, не произнесли ничего, но сами того не заметили. - Ну… как оно там? – начал Сынхён, не зная, о чём спрашивает, о делах Элин в целом, о Микки, о «Севоле»? - Ужасно, - решила она заговорить о последнем. – Столько детей погибло… это ужасно! И беспомощность людская ужасна, и несправедливость судьбы, и трагедии семей – всё ужасно! - И всё же, ты молодец. - Да в чём я молодец? Я ничего особенного не сделала. Там были настоящие герои, кто погружался на глубину, с баллонами, в костюмах, хотя не имел никакой подготовки, только желание спасти кого-то, рискуя собой. Они ныряли, пока силы не оставляли их подчистую. Замёрзшие и обессиленные, они не замечали своего состояния и всё смотрели на воду, мечтая поскорее вернуться туда и вытащить мальчишку или девчонку, ведь все понимали, что важна каждая минута, а потом уже будет поздно. Затонувший паром со школьниками – что ещё более ужасное может быть? - Не знаю… - Вот и я не знаю. – Они замолчали, и Элин успела заказать молочный коктейль, когда подошёл официант. Он-то и вывел их из задумчивости. – Когда я была там, я устыдилась своих слёз, которые проливала из-за всей это ситуации со свадьбой, и тобой, и Ючоном. Разве это повод плакать? Нет, правда, ты, возможно, не поймёшь меня совсем… - Я постараюсь. - Когда того, кого любишь, нет рядом, но он где-то есть, живой и здоровый, боже, да есть ли повод для слёз? Повод – это смотреть на страшную бурлящую черноту, взрывающую солёную пену, и понимать, что тот, кого ты любишь, захлебнулся где-то под тонной воды, опустился мёртвым на дно и никогда не вернётся. Вот повод! Но несовпадение и жизнь порознь – это не беда, Сынхён, совсем не беда. - И… - испугался продолжения Сынхён, сжимаясь внутри в плотный комок. - А потом я подумала о другом. О том, как мы расходуем свою жизнь, пока она есть. Мы никогда не знаем, что с нами случится, да и не задумываемся об этом, пока всё хорошо. Но когда всё хорошо – мы тратим время на глупости, на ерунду, на ненужное, пустое. На злость, обиды, гордое молчание, ссоры. Терпим неприятное, ждём, когда настанут лучшие времена, ничего не делая, чтобы они наступили. Мы либо бездействуем, либо занимаемся бессмысленным. А потом, в какой-то момент, всё может быть вот так – паром перевернётся и утонет. И что мы успели испытать, узнать, почувствовать, получить? Считали деньги, доказывали свою правоту близким и уступали более наглым и сильным. Как счётные машины на службе у государства. Все говорят о правах и обязанностях, но никто не говорит о чувстве долга, к которому взывает совесть. Все говорят о желаниях, удовольствиях и потребностях, но никто не говорит о радостях, любви и потребностях тех, кто с нами рядом. Сынхён, это всё так грустно, так дико и необоримо. - Ты… - Я поделилась всем этим и с Ючоном тоже. Он задумался. Мы долго говорили. – Элин посмотрела в глаза собеседнику. – Он меня понял. Понял, почему я не хочу остаться с ним. Не могу себе этого позволить. И он обещал, что вас с Джиёном не тронут, раз вы мне дороги, - улыбка на её губах образовалась насмешливая. – Не оба, конечно, но раз Джиён твой друг… - Элин! – выдохнул Сынхён, осознавая, что она сказала. – Элин… - он встал и подошёл к ней. Не глядя на то, что вокруг были люди, а пол не был кристально чист, молодой человек опустился на колени перед девушкой и, не сумев больше ничего сказать, обнял её ноги. - Сынхён… - подняла Элин руку, желая провести ею по его волосам, но не решилась. - Мне было плохо без тебя, - коснувшись щекой её колена, прошептал он. – Я не думал никогда раньше, что бывает так одиноко. Так плохо и одиноко. – Она всё-таки погладила его по макушке. – И я бросил курить. - Это очень хорошо, - улыбнулась Элин. - И я за всё это время совсем нигде не был, настроение не позволяло. - Всё наладится. - Наладится, если ты будешь со мной. – Сынхён поднял к ней взгляд и, поймав гладившую его руку, поцеловал её. – Ты ведь будешь со мной, Элин? - Ты знаешь, что я… - Не терпишь несерьёзных отношений, я знаю. - Так… мы… поженимся? – опешила она. - Я не думаю, что до сих пор боюсь брака. Нет, отношения меня больше не пугают. Я разберусь с одним сингапурским проектом, намеченным на лето, и мы обсудим все тонкости. Ты должна будешь мне поподробнее описать свои мечты. Чтобы я исполнил хотя бы одну… - У меня всего одна и была, - дрогнувшим голосом сказала Элин. – Это ты, Сынхён. Приподнявшись, он крепче сжал её ладони в своих и, подавшись вперёд, поцеловал. Он и не знал, что так сладко быть чьей-то мечтой, особенно мечтой девушки, которая научила тебя любить.

Глава 6

Казалось, будет тяжело сообщить Джиёну, что у них с Элин завязались отношения. Нет, Сынхён не боялся товарища, не трепетал перед ним, но предчувствовал, что подобные изменения в его личной жизни повлияют на общение между ними. Зная о том случае с бывшим лучшим другом Джиёна, который стал подкаблучником и променял дружбу на девушку, Сынхён всегда замечал критическое выражение лица Дракона, когда тот слышал о чьём-либо романе. Он и сам по себе-то был достаточно циничен и не имел ни малейшей склонности к романтике, относясь к тем, кто скорее посмеётся над чем-то, чем восхитится, что же говорить о его взгляде на любовные связи со стороны. И Сынхён решил не докладывать о том, что они с Элин стали встречаться, подождать удобного момента. Но дни и недели не спешили выстилать ковровую дорожку для признания «в тему», и всё как-то заминалось, забывалось, уходило вбок, уползало, хотя при этом Сынхён и Элин продолжали всюду бывать вместе, проводить каждый свободный час вдвоём. Она не стала возвращаться обратно в школу, потому что, учитывая запланированную где-то в будущем свадьбу, они пока не знали, где будут жить после неё, в его квартире, снимут новую, купят новую, переедут в Сингапур, где стал активно вести дела Сынхён. И Элин остановилась на частных уроках, занимаясь французским по свободному графику, чтобы не сидеть сложа руки. Это было удобно им обоим, появились целые вечера, в которых они предоставлялись самим себе, посещали ранее неизвестные места, заведения. А однажды пришли посидеть в баре с Джиёном, и Сынхён осознал, что тот всё знает и без признаний, без объяснений. Куривший бандит просто посмотрел на пару и, без замечаний и уточнений, продолжал говорить так, что было ясно – он говорит о влюбленных, о единых, а не разрозненных. Он больше не произносил «ты» другу, стараясь не захватывать в обзор девушку, он произносил «вы», банально и буднично, словно всегда так и было, и Сынхён выдохнул, что от него не требуют сказать, как так вышло. Более того, в глазах Джиёна было столь абсолютное принятие факта, будто он знал об этом союзе ещё раньше, чем сам Сынхён, будто он догадывался о том, что так и выйдет, когда они с Элин привозили ему на кладбище еду. Или ещё раньше, когда она принесла ему в офис угощение, и Джиён сделал какое-то ехидное замечание, что друга пытаются охомутать. Да, Джи знал всё намного раньше, в этом была его особенность, в этом была его успешность, в этом заключалось превосходство его ума. Он чаще других понимал, к чему всё идёт, что удивительно, не имея толкового образования – его выгнали из университета ещё пять лет назад, - не имея огромных знаний или скрытых источников информации. Он любил наблюдать и умел это делать. Озабоченный устройством своей жизни и во многом глубинный эгоист, Джиён поражал Сынхёна внутренним неравнодушием к происходящему вокруг. Спросив как-то друга, почему он так внимателен к чужим жизням, когда не любит людей, Сынхён получил ответ: - Но о себе-то самом я уже всё знаю, не за собой же мне следить? «Хотел бы я с такой же уверенность сказать это о себе» - подумал Сынхён, потому что, открыв в себе чувства к Элин, когда та едва не стала женой Микки, он решил, что недостаточно понимал себя и надеялся, что хоть теперь-то понял немного лучше. Сингапурские же дела заставили Сынхёна немало попотеть. В ходе изучения ситуации в крошечном государстве, он увидел для себя два пути: официальный и нелегальный. Официальный, само собой, предполагал меньший доход, медленное развитие и сплошные рамки в выборе поля деятельности, однако плюсом была самостоятельность. Разве что налоги плати, а в остальном – действуй по своему усмотрению, ищи партнёров, заключай сделки, играй на бирже, производи операции с ценными бумагами. Нелегальный путь сулил прибыль на порядок выше, к тому же, развернуться там было куда, простор намного шире, но был и минус – отсутствие самостоятельности. Чтобы включиться в эту систему, следовало заручиться поддержкой местных авторитетов – сингов, преступной группировки, следящей за исполнением их правил. Им нужно было отстёгивать проценты, их нужно было оповещать о каждом своём шаге. Но что значит отчётность, когда ты обретаешь миллионы? Сынхён втянулся в несколько официальных предварительных сделок, для начала, наблюдая, как всё происходит, и видел, как мимо него идут суммы куда крупнее. Участвуя в торгах по сделкам с недвижимостью нужно вечно томиться в очереди и ждать, чтобы все проекты прошли проверки инспекций и получили разрешение. Если же вопрос решался через сингов, то любые проекты доводились до конца, и приятно быстро. Участвуя в транспортировке разрешенных товаров, нужно было проходить все таможенные процедуры и соблюдать декларирование. Если же вопрос решался через сингов, то привозить можно было всё, даже запрещённые в Сингапуре алкогольные напитки, жвачки и сигареты, не говоря уже о наркотиках. Сынхён кусал локти, постоянно летая туда-сюда, из Сингапура в Шэньчжэнь и обратно. Союз с бандитами, опыт чего имелся с недавних пор в его жизни, тянул к себе, манил баснословными деньгами, но, зная Элин и её предрассудки, Сынхён понимал, каким она хочет видеть его – законопослушным гражданином, неважно какого государства, и это тормозило его решительность. В то же время он искал рисков, поверив окончательно в то, что настоящий мужчина должен рисковать и уметь делать ставки. Если бы он не наплевал на договор с триадой, получил бы разве Элин? Нет, риск – благородное дело, даже такой осторожный и осмотрительный человек, как Ким Йесон утверждал это, а потому у Сынхёна не было повода думать иначе. Может быть, просто не стоило посвящать Элин во все свои дела. Чем меньше она будет знать, тем крепче будет спать, и, несмотря на женскую интуицию, вряд ли полезет убеждаться в коварстве и скрытности Сынхёна, а если и полезет, как она поймёт, что бизнес, ведомый им, нелегальный? Посоветоваться было не с кем. Тревожить Джиёна, объясняя ему свои замашки – это фактически пригласить его в сотрудничество, а Сынхёну хотелось чего-то независимого, отдельного, единоличного, без покровительственно-хамского присутствия товарища, который беспардонно будет рассуждать о том, как и что надо делать. Бывало в Джиёне иногда такое, когда его не спрашивали, а он всё равно говорил, как что видит, и как следует решать проблемы, как в тот раз, когда он посоветовал Элин переспать с Ючоном. Нет, Сынхён не хотел, чтобы товарищ вторгался в его сингапурские интриги. Часто люди допускают такую странность, предпочитают зависеть от посторонних, но не от своих, доказывают что-то друзьям, не считаясь с их советами, не желая их вмешательства. Возможно, расти и гнуть свою линию не даёт знание близких о наших былых промахах; сами мы способны не вспоминать о них, но осведомленные глаза рядом подтачивают уверенность и обнажают слабости, и мы смелее творим и трудимся при чужих, но не близких. А потому, пытающийся всё распутать и продумать сам, молодой человек, мечтавший закончить закладку основания бизнеса за лето, задержался до осени, и только к октябрю, отважившись на сотрудничество с сингами, развернул активные действия на новом «боевом фронте». Используя свои китайские связи и знакомство с Джокером, Сынхён выбрал обход законодательства стороной и сочетание престижной роли финансиста с торговлей наркотиками. Деньги потекли рекой. Теперь можно было готовиться к свадьбе. В ноутбуке бежали цифры, и столбцы с разными значениями то росли, то уменьшались. Сынхён всё ещё любил следить за биржей, участвовать в некоторых операциях с ценными бумагами, но основная деятельность поменяла направление с умственной и сложной на хитрую и рисковую. Полулежа на диване, накрыв ноги клетчатым пледом и положив на них ноутбук, молодой мужчина поглядывал и в экран, и на время, и за окно, где садилось солнце. Сынхён обожал смотреть на утреннюю и вечернюю зори, когда небо наиболее красочное, когда лучи восходят или скрываются, когда происходит мистерия смены дня на ночь и ночи на день. Краткая тайна бытия, неуловимая, непознанная, граница тьмы и света. Было в этом что-то завораживающее, и Элин разделяла его пристрастие. Она не знала, что он занялся торговлей наркотиками и сделался компаньоном ещё одной преступной группировки; она любила Сынхёна и была счастлива. Замок щёлкнул, звякнула связка, и вот Элин вошла в квартиру. У неё были теперь от неё ключи, вторая пара, и хотя ночевать она не оставалась, и между ней с Сынхёном не было никакого интимного контакта (если не считать поцелуев и нежных ласк, никак не относящихся к откровенным), всё-таки они фактически жили вместе, хотя Элин скорее жила на два дома, то приводя в порядок хозяйство отца, то приводя в порядок квартиру жениха. Два не очень собранных и умеющих за собой следить в быту мужчины опустились обычным грузом на её женские заботливые плечи. Сынхёна нельзя было обвинить в неопрятности: он всегда тщательно и сам гладил себе брюки и рубашки, завязывал идеальными узлами галстуки и начищал ботинки до блеска, но при этом страдал уют дома, на который ему прежде было всё равно. Это и исправила Элин, взявшись за уборку, перестановку, функционирование простаивающей кухни. Она вошла в зал и, заметив усиливающуюся темноту, включила свет. - Опять в потёмках сидишь? – улыбнулась она и, подвалившись к Сынхёну, поцеловала его в щёку. Он повернулся и поцеловал её в губы. - Не хотелось выбираться из гнезда. - Paresseux[15], - обозвалась она. - Je ne suis pas paresseux, je suis économe en énergie[16], - ответил он. - Молодец! Ты уже быстрее находишься, - похвалила учительница своего ученика. – Кажется, кто-то уже готов к Парижу? - Мы так и не определились с медовым месяцем, - закрыв ноутбук и отложив его, обратил свой взгляд к Элин Сынхён. - Мне всё равно, куда скажешь - туда поедем. - Нет, так не годится, давай вместе сочинять. - Ты всё равно сказал, что сможешь отлучиться лишь на неделю, поэтому, думаю, Париж был бы самым уместным. Где-нибудь под пальмами захочется валяться минимум недели две, а для увлекательного рандеву по столице моды и романтики семи дней вполне хватит. Мы объедем всё возможное, вымотаемся, устанем и уедем. - Да, к сожалению, в Сингапуре надо бывать почаще, не могу теперь оставить его надолго, - кивнул Сынхён, немного научившись скрывать свои потаённые мысли и не обнажать на лице беспокойств, недомолвок, многозначительности. – Ты же не против потом будешь перебраться в Сингапур? Мне это было бы удобнее. - Я понимаю, но как же папа? Оставить его тут одного? - Ну, мы же и здесь не с ним вместе будем жить. - Но здесь он ближе, - Элин вздохнула, - кстати, я ненадолго, у него вчера прыгало давление, так что хочу приглядеть за ним сегодня. - Но поужинаем мы вместе? – обнял её скорее Сынхён. Ему было очень одиноко, когда она уходила. С тех пор, как они начали встречаться, он не знал никого, кто был бы ему роднее. Никто не разделял так сильно его интересы, ни с кем не было так легко, никто так не волновался о нём, и его не волновал никто, кроме Элин. Иногда ему казалось, что они во всём мире вдвоём, а остальные – какая-то декорация. Ему никогда не бывало с ней скучно. Даже молчать. Они могли часа два бродить по побережью, обмениваясь минимумом слов, а на душе царили тепло, покой и радость, просто от того, что в его руке была её рука. Но стоило Элин уйти, как Сынхён озадачивался сотней проблем; неудовлетворенный и желающий добиться чего-то, как можно большего, он развивал активность в делах, искал пути развития, не очень понимая, зачем это делает, чтобы доказать что-то себе, чтобы защититься от общества, в котором без высокого положения имеешь мало прав, или чтобы в конце концов стать тем самым мужчиной с большой буквы для Элин, которым когда-то представил себя Ючон, благородно простив, отпустив, позволив, облагодетельствовав. Выставив себя вершителем судеб, без которого бы не обошлись. Но вопреки борьбе с собой, нерешительным, иногда не умеющим подобрать нужных слов, Сынхён страдал от хронического инфантилизма, отсутствия духовной твёрдости. - Конечно, поужинаем, - девушка поцеловала его ещё раз, отвечая на объятие, прижавшись к его плечу. - А почему бы твоему отцу тоже потом не переехать в Сингапур? - Вряд ли он согласится. У него тут бизнес, и он не любит менять обжитые места. Но я поговорю с ним. - Поговори, - вдыхая аромат волос Элин, Сынхён прикрыл глаза. На него накатывало возбуждение. Ему хотелось, чтобы она осталась, наконец, до утра, вместе с ним, на этом диване. Они разложат его (кровать в спальне узковата), застелют, разденутся и сольются, она и он, вдвоём, крепко, вместе, тесно, жарко, жадно. Ладонь Сынхёна последовала за его мыслями, безмолвно намекая, чего хочет всё тело. – Может, ты бы вернулась позже? Когда отец ляжет спать, – попросил он. - Сынхён, - приподняла голову Элин, - ты же знаешь, что я… - Но мы уже даже назначили дату свадьбы, её ничего не отменит, - зная, о чём хотела сказать девушка, провёл пальцами по её щеке он. - Я могу переспать с тобой в любой момент, - смело посмотрев ему в глаза, жёстко выговорила Элин, - и до, и после. Но возможность первой брачной ночи – традиционной, правильной, единственной, даётся один раз. Белый цвет и фата – символы невинности невесты по своему прямому назначению, их нельзя надевать, если идёшь под венец, потеряв её. И я не смогу никого обманывать, я не надену белого платья. – Это не было похоже на отповедь или попытку посрамить, Элин всего лишь прямо объяснила всё, что думала, каких нравов придерживалась. А вот Сынхён уже невольно почувствовал себя покусившимся на святое. - Я однажды погубил одну твою мечту, - расслабил он ладонь и вернул её на плечо девушки, - я не посмею больше портить другие. Прости, мне просто сложно сдерживать себя рядом с тобой. Я люблю тебя, ты же знаешь. - Я тоже тебя люблю, - вернула она свою голову ему на грудь. – Нужно подписать приглашения на свадьбу. - Джиёну подпишешь? – ухмыльнулся Сынхён. - И ему? – с искренним нежеланием сморщила нос Элин. – Разве я смогу не подписать? Он же твой друг. - Не бойся, он сам не придёт. Он бойкотирует подобные мероприятия, никогда не ходит на свадьбы. - А его часто туда звали? – усомнилась учительница-переводчица. - Не знаю, но я его там ни разу ещё не видел, - Сынхён засмеялся, - возможно, потому что и меня тоже последний раз звали очень давно? Как бы там ни было, но я сомневаюсь, что он примет приглашение. - А я вот гадаю… - Элин начала, но замялась. Сынхён подтянул подушку под спиной, заинтригованный нерешительностью возлюбленной. Ей чужды были сомнения, тем более стесняться признаваться в чём-то – вообще не о ней; человек, не совершавший того, за что ему было бы стыдно, не имеет причин подбирать слова поудобнее или мяться. – Нужно ли приглашать Ючона? – всё-таки спросила Элин, и Сынхён понял, в чём была сложность. Они должны были испытывать благодарность к боссу триады, но он почувствовал ревность, а Элин неловкость. - Ты хочешь этого? - Мы должны. Наверное, - без малейшей уверенности сказала она. – Но чем это будет? Знаком уважения или издевательством? Ючон был мне другом, но я не могу предположить, какие он испытает чувства от приглашения на нашу свадьбу. - Я надеюсь, он не попытается тебя украсть? – снова прижал сильнее к себе невесту Сынхён. - Ему это ни к чему. Он уже женат. - Да ладно? – отстранился Сынхён, удивленно посмотрев в лицо Элин. – Давно? - Он женился через месяц после нашего расставания. – Она виновато опустила веки, и Сынхёну не понравилось, что ей это всё приходится так близко к сердцу. – Слышала, что он сдержал слово, и женился на первой встречной, на официантке из того кафе, в котором мы простились. Теперь она ждёт ребенка. - Как хорошо ты осведомлена о его жизни, - поджал губы Сынхён. – Вы до сих пор общаетесь? - Нет, но за тот период, что он ухаживал за мной, мой отец вновь сдружился с его родителями, они иногда созваниваются, оттуда и все эти новости. – Мужчина успокоено выдохнул. Элин проглотила его колкость, не то сделав вид, что не заметила ревности, не то на самом деле не придав ей значения, поглощённая виной за возможное личное несчастье своего школьного товарища. – Так, приглашать его или нет? - Пригласи, - решил Сынхён. Ему хотелось бы посмотреть в эту надменную морду, которая похозяйски приходила в его офис, и то угрожала, то хвалилась достижениями. Теперь они посмотрят, кто кого нагнул! Он пойдёт с Элин к алтарю, а Микки будет стоять и смотреть, сожалеть и завидовать. Деньги, власть, сила – всё это ерунда, всё это не дало ему любви Элин, о которой он мечтал. Но о чем тогда мечтает сам Сынхён, у которого есть Элин, а он всё равно стремится к чему-то ещё, плетёт паутину из сделок и договоренностей, оплат и покупок, финансовых операций и торговых махинаций. Зачем ему всё это? Обезопасить себя, получив влияние, не меньшее чем у тех, кто представляет собой угрозу. Сынхён во многом понимал Джиёна, когда тот шёл к корыстным целям, любыми средствами пытался достичь вершин. Да, Сынхён не был настолько же озабочен властью и деньгами, но они с Джиёном были людьми одной породы, людьми, которые хотели иметь всё. Всё или ничего. Потому что, получая одно, остановиться было уже трудно, это одно требовало дополнения, добавки, ещё какого-то элемента, ведущего к полной комплектации. Какова полная комплектация жизни успешного мужчины? Дом, машина, женщина, дети, деньги. Неужели стандартный набор универсален? Неужели он подходит всем без исключений? Сынхён не думал о детях, но это, наверное, придёт с возрастом, пока они ему не нужны. Пока что он думал о том, что вот-вот окончательно получит любимую девушку, затем у них появится дом, будут деньги, много денег. И рядом с Кристофером Вулом он повесит, к примеру, Марка Гротьяна, да не какую-нибудь репродукцию, а подлинник.

Джиён никогда не был излишне доверчивым… Нет. Джиён вовсе никогда не был доверчивым. Жизнь слишком рано показала ему свою обратную хорошей сторону, показала злобу людей, их гнев, несправедливость и жадность, а особенно – лживость. Не способный найти высокооплачиваемую работу отец, часто увольняемый, весь в долгах, на глазах сына врал ради того, чтобы его приняли на должность, врал для того, чтобы оттянуть возврат займа, врал, иногда казалось, сам себе, оправдывая свою лень, трусость, бездарность жестокостью мира и общественным сговором против него. Иногда к сговору присовокуплялся на словах и Бог, специально сделавший своего раба неудачником, чтобы тот мучился, мучая заодно и своих родных, жену и сына, заставляя их ходить в обносках, питаться скромно и не всегда досыта, смотреть на соседей с завистью. В то же время отцы других мальчишек, и пониже, и поглупее, и понаглее, зарабатывали больше и кормили свои семьи лучше. И никакой избранностью или удачливостью не хвастали. Нет, всё-таки Джиён совсем не испытывал доверия к человечеству, и дозволение триады располагаться поудобнее в Шэньчжэне не расслабило его. Но дома, в Корее, там, где прошло его детство, не радующее память, у него тоже оставались дела, и он не мог не воспользоваться возникшим затишьем. Оставив своих ребят-драконов на две недели без присмотра, он прилетел в Сеул, первым делом отправившись в неблагополучный квартальчик красных и разбитых фонарей к Тэяну, своему давнему криминальному товарищу, чьи смелые дворовые подвиги поставили его первым среди равных ещё лет в восемь-десять, когда Тэян бил всех, кто ему не нравился, и всегда побеждал. Позже остальные были уже совсем не равны ему, и первенство занималось по праву реального превосходства. Повзрослевший и возмужавший парень держал под своим надзором несколько районов столицы, управлял притонами, подпольными казино и борделем с помощью юношей и молодняка, который по-прежнему уважал его силу, боялся его. Когда-то Тэян был очень крут в представлении Джиёна, теперь они были достойными друг друга, сравнявшись даже количеством татуировок. У них имелись общие торговые дела с Джокером и другими наркобаронами, помельче, в том числе из далёких: Колумбии, Мексики и Афганистана, иногда они одалживали своих бандитов в качестве подкрепления один другому, выручая или помогая расширять сферу влияния. Но сейчас Джиёну нужно было кое-что пооригинальнее. Они с Тэяном сидели друг напротив друга в его условном кабинете (помещение не имело даже письменного стола, но роль играло именно деловую), в заведении, называемом среди знатоков «Дыра», пили пиво и кофе, Джиён курил, собеседник – нет. Кожаный диван для гостей был в паре мест прорван, да и вообще не вызывал в Драконе приятных впечатлений, поэтому он расположился в кресле; ему казалось, что количество грязных чужих совокуплений и чёрт знает ещё чего на нём проигрывало дивану. - Ты получше себе не мог найти приюта? – хмыкнул Джиён, дымя перед собой. - У этой рыгаловки есть стратегические преимущества, - с прищуром, проведя по бритому боку головы, заметил Тэян, - в ней имеются входы в обширное подземелье, некоторые катакомбы я изучил, они помогают передвигаться по городу незаметно и вершить свои темные дела, но большая часть пока не обследована, а схемы добыть никак не получается. Никто не знает, как давно, хотя бы в каком веке была проложена основа лабиринтов. - Занятно, - кивнул Джиён. В кабинет вошла длинноногая девица с обесцвеченными волосами, забранными в высокий хвост. Она наклонилась к Тэяну, что-то прошептала ему на ухо блестящими и влажными от жидкой помады губами, и удалилась. По собственническому жесту руки мужчины, хлопнувшему её по бедру, Джиён угадал качество связи между Тэяном и длинноногой. – Твоя? - Не то чтобы совсем… - Он передернул плечами. – Танцует в клубе. Иногда мы трахаемся. - Мм, я уж подумал что-то серьёзное, - шутливо заметил Дракон. - Серьёзное мне не светит, - улыбнулся Тэян. – Хорошие не дают, плохих сам брать не захочешь. - Так надо брать хороших, даже если не дают, коли хочется. - Иные хорошие слишком хороши, рука не поднимается, - подлил себе пива Тэян, уткнувшись в кружку. - Я таковых не встречал. Главное, что член поднимается – это неопровержимый довод. – Видя, что приятель не поддерживает дальше эту тему, Джиён откинулся на спинку, закинув ногу за ногу. – Слышал, у тебя имеется первоклассный специалист-хакер. Я хотел обратиться по его душу. - Взломать чего хочешь? - Информацию изъять из мировой сети. Он же может? - Он в виртуальных мирах всё может, царь и Бог. Отличный парень. Тебя с ним свести? - Лучше решу через тебя. Я заплачу. - Что именно нужно? – Джиён подался вперед на вопрос Тэяна, значительно понизив голос: - Ты и так знаешь мою семью, поэтому от тебя нет смысла скрывать. Мне нужно, чтобы он стёр по ним все данные. Пока ещё обо мне не слышали слишком многие, пока мной не сильно интересуются, пусть удалит следы какой-либо связи между мною, родителями и сестрой. - Мы с тобой мыслим схожим образом, - понимающе качнул головой Тэян. – Я тоже избавился от следов связи между родителями, братом и собой. - Да, такая у нас жизнь. От чего-то лучше держаться подальше, если хочешь сохранить. Закон бетонных джунглей. – Джиён потушил остаток сигареты, бросив окурок в пепельницу. – И мне нужны для них новые документы, для всех: матери, отцу, Дами. У тебя же есть ребята в паспортном отделе? - Конечно. Сделаю, Джи, не волнуйся, - они пожали друг другу руки. Дракон вышел из кабинета, а затем и из заведения, на холодную декабрьскую улицу Сеула, заснеженную и леденящую, не то, что сейчас в южном Шэньчжэне. Неподалеку от входа коротким рядком топтались проститутки, морозя свои филейные части, коленки и уши. В тонких колготках, на каблуках, с вызывающим макияжем, они ждали своих клиентов. Джиён подумал было снять одну, но затем откинул эту мысль. Ещё не хватало заразу какую-нибудь подцепить. Он набрал Наташу, и через полчаса они уже сидели в тёплом кафе, приятно болтая. Нет, он вспомнил о ней не потому, что она ассоциировалась с проститутками, а потому, что ему захотелось женщину. Нормальную. И другой подобной он не знал в этом городе, покинутом уже четыре… почти пять лет назад? - Ты всё ещё не выглядишь довольным, Джиён, - весело и с вызовом смотрела она ему в глаза, - слухи говорят о том, что ты ворочаешь лихие дела, а вот смотрю на тебя – и не верю. Ты уставший. - Да, ворочать лихие дела иногда накладно, заёбываешься, - хмыкнул он, прикурив Наташе сигарету и присоединившись к ней. – Только не спрашивай, хорошо ли я ем. - Надеюсь, за этим есть кому следить и без меня. – Он проигнорировал её слова, косясь за окно, на прохожих и проезжающие машины. – Мог бы и ответить. - Заведу специально для этого горничную. Или робота-дворецкого? - Человеку нужен рядом кто-то понимающий и живой, Джи, - вздохнула она. - А Дракону – золото и деньги, - с иронией ответил он на её взгляд. Наташа покачала головой: - Ах да, ты теперь сказочное чудовище! И как оно, умножил те свои миллионы, что берёг? - Купил отцу бизнес, большую часть туда вложил. Себе заработал заново. - Заработал! – хохотнула Наташа. – Пистолетом? - Стрелять тоже надо уметь, знать куда, когда и зачем. В трудовую книжку не запишут, но и до пенсии дожить ещё надо умудриться, так что… как-то так. - Ты слишком легко говоришь о расставании с жизнью, мне жаль это слышать. - Потому что я знаю, что не умру пока что, - впился он в неё глазами, - не знаю, как это объяснить, просто знаю и всё. Я чувствую, что впереди меня ждёт что-то большое – и это не смерть. Кто-то рвётся вперед напролом и встречает свою гибель, но я слишком предусмотрителен для этого, я не отчаянный авантюрист, Наташа, хотя попадать в неприятности умею. Никто не может предвидеть всего. - Это ясно. – Они помолчали. Официантка в шоколадно-коричневом платье принесла им по второй порции виски со льдом и колой. Предрождественские украшения зала сияли, мигали гирлянды. Пара не вписывалась во всю эту наивную сказочность со снежинками, еловыми венками, светящимися оленями и красно-белыми носками, растянутыми на стене, не имевшей камина. Своими сигаретами, выпивкой и разговорами, не напоминающими ничего праздничного и светлого, молодые люди контрастно вносили за столиком резонанс. - Поедешь со мной в гостиницу? – спросил без прелюдий Джиён. - Мне нечего сказать мужу. - Скажи, что пьёшь с подругой юности, - засмеялся молодой человек. - Слушай, ну он же не идиот, в самом деле, - улыбнулась Наташа, журя свою первую любовь. Она посмотрела на время на мобильном, о чём-то подумала. О Джиёне, конечно, продолжавшем оставаться для её дорогим, но о чём именно - неизвестно. Наташа что-то решила. – Я могу задержаться и сказать, что заезжала в салон. Но мне действительно тогда надо будет туда заехать, чтобы оставить какие-то следы своего присутствия. - Что ж, - поднял руку, чтобы подозвать официантку и попросить счёт Джиён, - обычно я привык не оставлять следов. Сегодня придётся научиться чему-то новому. Они с Наташей приехали в тату-салон, которым она владела вместе с мужем. Хороший мастер, татуировщица, благодаря своему ремеслу она знала мафию и бандитов всей Кореи, и даже Японии, из которой приезжали набивать себе искусные рисунки якудза. Она и сама была для себя полотном, и Джиён любил разглядывать художества на её коже, они говорили об удивительной внутренней силе и загадочности этой женщины. Джиён любил силу внутри людей, он умел её уважать, если она не стояла на его пути. То касается загадочности – она заставляла мозги шевелиться и избавляла от скуки. Ему скучать было некогда, но если бы он задумался о ком-то рядом, то не хотел бы, чтоб это – друг или любовница, - был однобокий, посредственный и предсказуемый человек. С порога обозначившие поцелуем, зачем приехали сюда, Джиён с Наташей завершили встречу сексом на кресле для клиентов, обитое такой же черной кожей, что и диван в кабинете Тэяна, но Дракон знал, что тут всё гораздо чище и, возможно, он первый оскверняет рабочее место. А может и нет, ведь это Наташа – она не была святой. Но за что к ней испытывалась благодарность, так это за то, что она не олицетворяла собой откровенный разврат, и нельзя было сказать, что она даёт тебе, потому что даёт всем. Нет, совсем не так. Джиён знал, что у неё к нему особое отношение, и это взаимно. И пусть они оба постоянно спят с кем-то ещё, а Наташа вообще замужем, их давняя дружба уже вряд ли претерпит изменения, и в ней не придётся усомниться. Из салона они разъехались в разные стороны: она домой, а он в номер отеля. Пришибленный утомленностью, Джиён всё же уснул не сразу, пытаясь превозмочь качающую сознание бодрость; переваривая прошедший день, неделю, месяц, даже год, он никак не мог отключиться, прекратить поток мыслей, так часто настигающий в ответственные периоды. Да, он ещё не достиг того, чего хотел, ему нужно больше, и не только денег и власти, ему хочется какой-то лёгкости, он задолбался от необходимости бегать и суетиться, договариваться и просить. Хотелось тишины и покоя, чтобы просили у него, бегали к нему, суетились перед ним. Чтобы не грязный заплёванный дерматин под задницей, или затёртое кресло, а чтобы если уж и секс, то с чувством и с толком, на красивой кровати да свежих простынях. Для этого и женщины нужны другие – не лучше или хуже, а другие, не замужние, и не шлюхи, а какие-то… личные, что ли. Но нужна ли ему постоянная женщина? Места для неё совсем не было. А вообще, если у него всё будет, зачем ему понадобятся женщины? Джиён подумал, что это бредовая мысль, ведь секс – это секс, разве можно от него устать? Разве он может надоесть? «Всё может надоесть, - подумал вдруг Джиён, на мгновение испугавшись этой мысли. Страх, больно вонзившись куда-то в нутро, отпустил, но что-то, какой-то след от него остался, растворяясь гораздо медленнее. – Смогу ли я надоесть сам себе? Как люди доходят до самоубийства? От страданий, страха или скуки? Или всего вместе? Если я получу всё, всё о чём мечтаю, и оно мне надоест, о чём буду мечтать дальше? Ни о чём? А что тогда делать? Ради чего жить? Превратиться в животное и просто изо дня в день повторять одни и те же действия: просыпаться, умываться, завтракать, обедать, ужинать, принимать душ и ложиться спать. Ежедневно, одно и то же, без необходимости что-либо делать, предпринимать, планировать. Нет, нельзя добиваться всего. Или и невозможно? Что, если я усугубляю, рисую всё слишком мрачно потому, что остерегаюсь – вдруг не достигну желаемого? Проще оправдать себя, отвратив от цели, сказать, что она не принесёт радости. Такого быть не может. Да, есть сотни людей, плавающих в деньгах и купающихся в богатстве, которые при этом ноют и горюют, но стану ли я таким? Могу ли стать, помня нищету, унижения и стыд за рваные ботинки, обтрепавшиеся штанины? Каждая минута принесёт наслаждение, если сравнивать её с тем, от чего ты ушёл. Я умею ценить многое, и собственные достижения в том числе». Джиён засыпал с идеей того, что неплохо было бы подтянуть своё образование. Пусть он не получил диплом, но заняться самообучением, читать книги – это полезно. Кто-то когда-то сказал, что скучно только глупцам, а умному человеку всегда есть, чем себя развлечь. И до тех пор желавший стать властным и богатым, Дракон решил сделаться и умным. Утром он созвонился с отцом и приехал посмотреть, как тот вёл бизнес, купленный ему сыном. Небольшая косметическая фабрика на окраине. Несколько залов, около двадцати работников. Джиён обошёл её вдоль и поперёк, оглядел соседние постройки, спросил, что в них. Выяснилось, что в амбаре слева цех картонного производства, в здании справа – склады, сдаваемые под аренду, одну из частей которых арендовал и отец для хранения товара до его вывоза при продаже. Дракон курил и просчитывал всё, попросив отчёты за те месяцы, которые фабрика уже управлялась господином Квоном. Изучив их, Джиён поднял хмурый взгляд на отца. Он был достаточно выразительным: презрительным, с малахитовым узором змеиных глаз, готовых укусить неосторожных и непредусмотрительных, но тот, не замечая настроения сына, бодро произнёс: - Как видишь, всё идёт отлично! Всё нормально. – Мужчина, придерживая руками карманы синей куртки, и даже похлопывая по ним, довольно огляделся. «Точно слепой, смотрит и не видит!» - подумал его отпрыск. - Нормально? Отлично?! – перебарывая злость, шлёпнул Джиён отчётом в руки шастающего следом бухгалтера. Ему удалось не вытащить пачку сигарет, сдержать себя, сжать кулаки. – Прибыль не увеличилась с того момента, как фабрика оказалась в твоих руках. Это отлично?! Почему доходы не растут? - Джиён, деньги не могут увеличиваться бесконечно, - расстроено сказал мужчина. – Если продажи не увеличиваются, то мы не наращиваем производство, неужели не очевидно? У нас стабильный доход… - О, здесь очень много очевидного! – с сарказмом покривился Дракон. – Например, что можно было бы купить один из складов, а не просирать деньги на аренду… - Как ты говоришь при отце! – гаркнул тот. Джиён поморщился, чуть не огрызнувшись, но снова сдержался. Будто деланные приличия, не имеющие никаких практических последствий, что-то меняют! И всё же извиняться не стал. - Можно было выкупить картонный цех и не платить им двойную цену за упаковки, а производить самим… - Купить! Купить! – взорвался господин Квон. – Приехал король, поглядите! У тебя теперь всё покупается и продаётся?! У меня ещё нет стольких денег, чтобы покупать всё, что захочется. - А кредит, конечно же, ты взять не в состоянии? - Поставить себя под угрозу? А если что-то пойдёт не так, я разорюсь, и мне не с чего будет его отдавать? Ты хочешь, чтобы я попал в тюрьму после судов с банками? – Джиён задвигал желваками, удивляясь, как у этого нерешительного и мелочного человека воспитался он, не боящийся опасности и лезущий в самое пекло сын. - Ты только что похвалился стабильными доходами, какого черта ты должен остаться без денег?! Посмотри на все эти месяцы, посмотри в квитанции! Возьми ты кредит хотя бы полгода назад, уже бы четверть суммы выплатил. Даже больше, потому что мы вычитаем плату за аренду – тогда цифра в статье доходов увеличится, а в статье расходов – уменьшится. Далее, половина склада тебе будет не нужна, учитывая размах твоего производства, ты будешь сдавать её, как и нынешний хозяин – это ещё одна прибыль, таким образом… - Джиён прищурился и, быстро представив цифры и счета, накидал некую верную формулу, после чего озвучил: - С дополнительными заработками, ты бы погасил кредит досрочно за полтора года, выплатив минимум процентов. Посмотри вокруг, здесь столько возможностей! Я дал тебе старт, неужели трудно использовать все шансы?! - Ты будешь меня попрекать чем-то?! – повысил голос отец. Джиён сжал челюсти до скрипа зубов, ему хотелось уйти отсюда и не знать, не помнить этого родства. Старый дурак! – Он дал, в ножки кланяться, даритель? Я дал тебе жизнь! Жизнь! И ты дышишь из-за того, что я произвёл тебя на свет, и ты смеешь предъявлять отцу какие-то счета?! - Я ничего тебе не предъявлял! – не выдержал Дракон. – Я просто… а, забудь! - Мы хорошо живём с твоей матерью и сестрой, чего тебе ещё надо? Зачем нам ещё что-то? – «Хорошо живёте благодаря мне, - произносил в мыслях Джиён, - ты был нищим! Бедняком! Пока я в десять лет не стал искать себе средства на пропитание самостоятельно, вы даже не решались завести второго ребёнка, боясь не прокормить. Ты дал мне существование, отец, но жизнь всем нам дал я!». - Я думаю купить гостиницу на побережье, где-нибудь в Чолла-Намдо. Это выгодное капиталовложение. Права владения будут оформлены на тебя… - Не надо мне твоих подачек, если снова придётся выслушивать подобные речи беспардонного сына! – Джиён решил не усугублять и продолжал: - … управление можешь передать матери, кому хочешь, хоть Дами. Недвижимость – самое надёжное, что можно приобрести. Кстати, сестра дома? - Да, - ответил оскорбленный отец и, обратившись к бухгалтеру, ушёл с тем прочь. Джиён покачал головой, поняв, что ему тут больше нечего делать. Осталось проведать мать и сестру, и можно было возвращаться в Китай. Мать встретилась ему у подъезда, она шла на рынок и, увидев сына, заторопилась обернуться быстрее, закупившись чем-нибудь вкусным. Джиён поднялся в квартиру, где ему открыла шестнадцатилетняя младшая сестрёнка. Когда-то он не называл её никак иначе, только «сестрёнка» и «малышка». Когда-то, много лет назад. Потом родители её стали баловать – за его счет, или, можно сказать, за счёт избавления от обузы в виде расходов на старшего ребёнка. Но обильно траты на дочь начались именно тогда, когда Джиён сунулся в преступность и начал высылать им приличные средства. Дами толком и не знала, что такое жить с братом, едва ей исполнилось пять, как он буквально поселился в среде уличной шпаны, возвращаясь поздно, уходя рано, порой пропадая на несколько дней, перебиваясь у Наташи. Окончив школу, Джиён и вовсе нашёл себе с другими хулиганами съёмное жильё. Славные были времена! Он, Тэян, Чунсу, Тэкён. Попойки, гулянки, беготня от полиции, девчонки… как раз они в ту пору расстались с Наташей, и он стал перебирать всех подряд. Но Наташа ещё какое-то время помогала ему деньгами, по дружбе, или инерционному пути проходящей любви. - Привет, братец! – просияла Дами, отходя от порога, чтобы Джиён перешагнул его. Не видел её несколько месяцев, и она опять подросла. Скоро станет совсем взрослой, моргнуть не успеешь. – Привёз мне что-нибудь из Китая? - Там нет ничего особенного, что бы стоило привозить, - сказал он, снимая куртку с капюшоном и поправляя волосы небрежным жестом, не чтобы уложить, а чтобы в глаза не лезли. Он на самом деле не привёз семье никаких подарков к праздникам, он давно не замечал подобных событий, не придавал им значения. Девчонка с двумя хвостиками, в коротких шортах и высоких гольфах, в тонкой маечке, демонстрирующей вид розового лифчика со всех сторон – бретельки, оторочку кружевом в декольте, края чашечек подмышками, - разочарованно опустила уголки губ. - Вредный! - Могу привезти тебе в следующий раз китайца, этого добра там дохрена. - Не нужен мне китаец, - скрестила руки на груди Дами. - А они бы от тебя не отказались, я думаю, - засмеялся Джиён, проходя на кухню, - там преобладание мужского населения в несколько миллионов, да и, опять же, донорские органы всегда популярны. - Не смешно! – явно уже была не в настроении с ним болтать сестра, но всё равно зашла за ним следом на кухню и поставила кипятиться чайник. Они замолчали. Джиён думал о делах, а Дами сочиняла какую-нибудь ответную колкость, но ничего не шло на ум. В итоге молчание всё равно прервал Дракон: - Вам придётся переехать в Чолла-Намдо, пока ты не окончишь школу. - Что?! – ахнула девчонка, опустив руки. – Я никуда не поеду! У меня тут подружки… - Женской дружбы не бывает, так что это не то, за что надо держаться. - Я… я… всё равно не поеду! – топнула ногой Дами. - Поживёте там, вернётесь, когда станешь поступать в университет. Там вас не знают, здесь подзабудут. Имена смените. Так надо, - не объясняя больше ничего, подытожил Джиён. - Кому надо? Тебе?! – Сестра начала горько морщиться, и по мимике стало очевидно, что она вотвот заплачет. - Заревёшь – ударю! – гаркнул брат, и глаза её мгновенно подсохли. Дами иногда побаивалась Джиёна, зная, что с ним шутки плохи. Свои обещания он сдерживал. Расстроенная, напуганная и, как многие подростки, быстро доведённая тем, что нарушается её привычный ход жизни, приятный распорядок, Дами сорвалась и убежала в спальню, закрывшись в ней. Оттуда донеслись приглушенные, задушенные подушкой всхлипы. Джиёну захотелось поскорее улететь в Шэньчжэнь.

Элин отправила приглашение на свадьбу Ючону, но никак не приходило подтверждение, что приглашение принято. Она испытывала угрызения совести за то, что дала шанс, хотя заранее знала – ничего не выйдет. Её сердце, её душа выбрали Сынхёна, давно и навсегда, и какой смысл был пытаться обманывать себя и Ючона, строить что-то, развивать отношения. Ей стоило сразу быть честной. Элин не хотела думать о том, что иначе Сынхён никогда не осознал бы своей любви, а, может, она бы в нём и не родилась, если бы не те обстоятельства. Девушка предпочитала считать, что всё было предопределено, и если бы не тогда, то позже, когда угодно, в любой другой момент они бы с Сынхёном обрели друг друга. Уже никто и не смог бы сказать, что было бы, повернись всё иначе. Возможно, убеждения Элин были верными, и все дороги привели бы их к любви. Мы все знаем лишь один вариант своей судьбы, и попробовать несколько не в силах даже самый великий человек. И всё же молчание Ючона тревожило, а потому она набралась смелости и позвонила ему, чтобы уточнить – придёт он или нет? Сынхён был в офисе, и Элин не смогла сидеть дома с этой не отпускающей мыслью. - Алло? – поднял он трубку. Ючон раньше курил, как и Сынхён, но их голоса было не спутать. Оба низкие и приятные, и всё же разные. Голос Сынхёна мягче и добродушнее, он звучит покоряюще, но есть ноты наивности, создающие особую теплоту звучания. Ючон говорил резче и острее, хрипотца его голоса была холодной. - Привет, это Элин. Не отвлекаю? – поспешила уточнить она, проявляя наибольшую деликатность. - Нет, не отвлекаешь. - Я хотела спросить… - запнулась она, не в силах продолжить. Когда же она сама простит себя за разочарование Ючона? Она не клялась ему в верности, но Элин ненавидела подводить кого-то, бросать… с ней такое впервые произошло. После смерти матери, девушка воспринимала любые уходы одного человека от другого очень болезненно, будь причиной того хоть смерть, хоть измена, хоть предательство, хоть мирная договоренность. Для неё все знакомые и близкие всегда должны были быть рядом, давать о себе знать, сохранять возможность общения. - Спрашивай. - Ты получил приглашение? – закончила она с его позволения. - Да. - И… ты придёшь? - Ты этого действительно хочешь? – спросил Ючон. Элин замешкалась. Если она скажет «хочу», то это прозвучит нормально для неё, но многозначительно для него. Есть слова, которые по-разному воспринимаются с разных сторон. Например, «сдаюсь» для говорящего означает поражение и унижение, а для слушающего – победу и радость. Или извинения. Их можно услышать и как раскаяние, и как желание реабилитироваться без намерений меняться, а можно и произнести их не только искренне, но и лживо. Так было сейчас и с её «хочу». Она скажет это другу, а услышит страстно влюбленный мужчина, услышит, как то, что хотят видеть именно его, что Элин чего-то не хватает, и она чего-то ещё хочет, кроме Сынхёна. Но она не хотела. - Я буду рада видеть тебя в такой счастливый для меня день, - ответила она. Теперь задумался Ючон. Элин не торопила его, понимала, что как и ей, ему требовалось взвесить каждое слово, чтобы не сказать лишнего. - А мне будет приятно увидеть тебя счастливой, - согласился мужчина. – Много будет гостей? - Нет, совсем мало. Около двадцати персон. - Что так скромно? – без насмешки, но шутливо полюбопытствовал один из боссов триады Гонконга. - А зачем нам шум и размах? Мы и хотели тихо и скромно. Самые близкие, никого лишнего. - Значит, я… - Элин поняла, что допустила тактическую ошибку. - Ты дорогой мне друг. - Джиён, конечно же, будет? - Нет, Сынхён сказал, что он не ходит на свадьбы, - удивилась Элин интересу Ючона, но тотчас признала, что криминальные конкуренты не могут не следить за жизнью друг друга. - Что ж так? – после паузы заметил мужчина. – Я иду, а он нет? Не порядок. Передай ему, что хочу выпить с ним чашу мира. - Ты серьёзно? - Абсолютно. Мы с ним давно не виделись, а поскольку он избегает нашего общества, то не вижу повода лучше встретиться и пообщаться. Если он боится за свою сохранность, то, ты знаешь, на твоей свадьбе я не посмею сам, и не позволю никому другому проливать кровь. - Я знаю, Ючон, - сказала Элин, размышляя о его желании видеть Джиёна среди приглашенных. Сынхён тоже был бы этому рад, неужели ей опять придётся звонить самой? И кому! Типу, которого она не переносит на дух. – Хорошо, я постараюсь его уговорить. И… спасибо, что согласился прийти. - Для тебя я сделаю всё, Элин. Всегда. - Ладно, мне нужно идти, увидимся на венчании! – поспешила завершить разговор она, не обрадованная тем, куда стал клониться диалог, к очередным признаниям и заверениям. Неужели Ючон не сможет забыть её? Со временем все забывают, и он забудет. Так должно было быть. Телефон Джиёна завибрировал. Беззвучный режим стоял почти постоянно, потому что он привык начинать в любой момент прятаться, стараться быть незаметным. Прилетевший из Сеула, он лежал на узком балкончике съёмной однушки, греясь под жарким солнцем. Жужжание корпуса о столешницу доносилось из комнаты, туда надо было идти, а для этого надо было подняться. Джиёну не хотелось, он лежал и читал, погружаясь в мудрости древних. Купив по пути из аэропорта три книги – Библию, Коран и «Волю к власти» Фридриха Ницше, он запоем начал читать их, грезя выучить от корки до корки, силясь понять и правильно интерпретировать каждую строчку, чтобы уметь щеголять красивыми фразами и обезоруживать эрудицией соперников, если понадобится что-либо решить дипломатией. Всюду, на каждой странице, ему виделся символизм и подтекст, но когда он приглядывался, казалось, потаённость таяла, и оставалась пустая форма, фраза, нацеленная только на то, чтобы обмануть читателя, вводя его в заблуждение псевдоглубиной. Разве можно захватить мир, написав книгу? Разве можно захватить мир, её прочитав? Нет. Но можно захватить умы тех, кто книг не писал и не читал, а потому не распознает обмана, целей, хитрости. А люди, чьи умы захвачены, сделают остальное, управляя ими можно идти к любым целям. Джиён подумал, что надо бы добыть ещё «Мою борьбу» одного европейского массовика-затейника, и «Государя» Макиавелли. Дочитав до точки, он понял, что вибрация прекратилась, звонить перестали. Но кто же звонил? Лениво поднявшись, Джиён нашёл мобильный и посмотрел. «Элин». Бывало, что Сынхён звонил ему с её номера, поэтому он и был записан. Кто же пытался с ним связаться, он или она? «Они» - ухмыльнулся Дракон, понимая, что у этих двоих вряд ли вскоре останутся индивидуальные дела или секреты. Что ж, надо перезвонить и узнать, чего от него понадобилось. Подняла Элин, и очень быстро. - Привет, Джиён, - голос её никогда не звучал пренебрежительно или с неприязнью. Она старалась быть с ним обходительной, чтобы не заставлять Сынхёна оказываться в эпицентре дрязг и склок. Иногда даже тон принимал что-то созвучное с медсестрой-сиделкой, будто он, Джиён, был больным и ему требовался особый уход, особая забота. Это его до чертиков раздражало, как и вся Элин. - Привет. - Я хотела уточнить насчёт нашей свадьбы… ты придёшь? - Нет, - без попыток быть вежливым и найти оправдывающие причины отказа, отрубил Дракон. - Я не спрашиваю, почему ты не хочешь, Сынхён сказал, что ты вряд ли согласишься, но я решила попробовать уговорить тебя. - Не трать времени. Я не люблю такие мероприятия. Да и вообще не умею праздновать что-либо, а лишний пьяный, не осознающий всей торжественности происходящего, вам ни к чему. - Сынхён был бы рад, если бы ты согласился. - А ты не будешь рада, что же мне, порваться? – посмеялся Джиён. Элин вздохнула, предчувствуя нелёгкость миссии. - Забудь обо мне, я стараюсь для Сынхёна, и ты его друг, помоги сделать этот день для него идеальным. - Идеального ничего не бывает, - вышел с телефоном на балкон Дракон и, прижав его ухом к плечу, принялся закуривать. – Не я, так что-нибудь ещё всё испортит, или чего-то будет не хватать. - Ючон будет на свадьбе… - Микки? – уточнил молодой человек, именно под этим именем зная одного из предводителей гонконгской мафии. - Да, Микки, - произнесла этот чуждый ей псевдоним Элин. – Он сказал, что хотел бы увидеть тебя и с тобой пообщаться, и что свадьба была бы лучшим для этого поводом и местом. - Уж не в ловушку ли он меня хочет заманить? - Нет, Ючон так не посмеет сделать, я его знаю… - Он хотел пристрелить нас с Сынхёном после того, как мы заключили сделку и пожали друг другу руки. Это ты тоже знаешь, и всё-таки доверяешь своему дружку? - Он мне не дружок, он мой друг. - Да-да, я помню, и пистолет не выстрелил, потому что ему помешало твоё присутствие. – Девушке надоел сарказм, который излучал Джиён, и она вспомнила о чувстве собственного достоинства. Сколько можно было миндальничать с этим бандитом? - Ладно, если ты не хочешь, то заставить я тебе не могу. Дракон выдохнул облако дыма и, улыбнувшись, хоть собеседница и не могла этого видеть, как обычно пошёл от противного, любя поступать именно вопреки и назло. - Не можешь. Но я приду, - пообещал Джиён. – Увидимся, Элин!

Венчание проводилось именно в той маленькой церквушке Божьей Матери, в которой не один год подряд Элин слушала воскресные службы. Отец вёл её к алтарю, а Сынхён уже ждал у него, и принял переданную ему ладонь. - Препоручаю её тебе, - сказал господин Ли, улыбаясь не менее счастливо, чем дочь, но более сдержанно. Девушка же светилась от любви. Белизна наряда оттеняла её розовеющие щёки, глаза горели радостью, и она едва смогла отвести их от Сынхёна после того, как он взял её руку. Но смотреть нужно было на священника, и пришлось повернуть лицо вперёд, переводя дыхание, чтобы не забывать дышать вовсе. Джиён присутствовал на церемонии, сидел на скамейке среди тех рядов, где разместились гости и родные со стороны жениха. Он отказался быть шафером, и неподалёку от Сынхёна стоял, чтобы потом подавать кольца, другой его приятель – Джо Сонмин. Ючон тоже приехал, и сидел через проход, между подругами и дальними родственниками невесты. К ней пришли даже некоторые её бывшие ученики, не собиравшиеся потом ехать на банкет, но решившие посетить свадьбу молодой учительницы, которую успели полюбить. Ючон прибыл с беременной женой, чтобы ни у кого не возникло лишних вопросов, кем он приходится и какую роль играет в жизни Элин. Оба они, муж и жена, не выглядели заинтересованными друг другом, но вчерашняя официантка была одета недешево, и, боясь приотстать в толпе от влиятельного супруга, в то же время боялась и привлекать к себе его внимание. Казалось, несмотря на заметную холодность к ней, предложи этой девушке расстаться с человеком, который её не любит, она всё равно не согласится, потому что те нелепые попытки гордо вскидывать голову, когда он отходил подальше, показывали всю важность для неё этого брака, принёсшего ей статус и вознёсшего её выше окружающих девушек. В то же время, перед алтарём продолжали скреплять свои сердца действительно влюблённые. Элин пыталась сделать лицо посерьёзнее, но у неё никак не получалось, оно расплывалось в улыбке; мешая себе и Сынхёну ощущать торжественность, Элин с усилием сводила губы обратно. Как только священник отвлекался хоть на пару секунд, они быстро переглядывались, и Сынхён даже подмигнул вот-вот уже почти своей жене, а она шутливо нагнала на себя свирепый вид и указала глазами на распятие. После чего вновь просияла, прислушиваясь к обращённым к ним служителем церкви словам. Прозвучали клятвы, даны были согласия, и Сынхён с Элин, забыв обо всём и обо всех, кроме друг друга, поцеловались. В одной руке держа букет, другой придерживая фату, чтобы не свесилась вперед и не помешала, девушка тихо шепнула: - Отныне и навсегда, муж, я люблю тебя. - И я тебя, - ещё раз поцеловал он её. – Навсегда. Сынхён был в пьянящей эйфории с самого подъёма на рассвете дня. Он так ждал этого момента, последняя неделя тянулась и ползла черепахой, так что хотелось пнуть, но всё-таки это случилось, это произошло, и утренние часы пролетели неуловимо. Но Сынхён не хотел бы повторить их, переживая тягостные минуты нетерпения, потому что приблизился к самому важному – к Элин. Она стала его, они вместе, теперь между ними нет преград. Ничего и никого. Они венчанные супруги и, прослушав всю положенную речь, сказав все «да», Сынхён даже почувствовал какое-то священнодействие, что-то высшее, императивное, что свело их вдвоём. Небеса, Бог, судьба – что-то определило их единение, вынесло приговор любви, и прежняя духовность молодого человека, направленная на искусство, раскрылась шире, в веру и зачатки религиозности. Если верила Элин, и у них всё так вышло, значит, в чём-то этом есть правда и её правота. Отходя от алтаря, Сынхён покосился на распятие с немой благодарностью или попыткой войти в тайный сговор, организованный невидимыми силами. Впопыхах и в суете, в праздничной радости, Сынхён позабыл, что собирался злорадствовать и ехидно смотреть в лицо Ючону. Он заметил того мельком, среди приглашённых, но сразу же выкинул из головы. В голове и перед глазами была лишь Элин, только она, его любовь и его счастье. Они принимали поздравления ото всех по очереди, целовали в щёки и подставляли свои, жали руки, и рука Ючона тоже проскочила в общей череде. Джиён никого поздравлять не стал. Он считал, что не с чем. Разве это достижение? Разве событие? Элин и Сынхён встречаются больше полугода, что такого произошло нового? Полюбили друг друга они не в эту минуту, и познакомились тоже не в эту. Оформление своих чувств в официальные условности – разве это праздник? Дракон вышел на паперть, закурив. У него зазвонил мобильный. Он поднял. - Джиён, Джиён! – трясущимся, испуганным голосом забормотал один из его людей. – Они… здесь… всех, всех перестреляли! Они мертвы, Джиён! Джиён… - Что?! – оцепенел он, едва не выронив сигарету. Он ничего толком не понял кроме того, что есть повод встревожиться. – Что произошло? Объясни нормально! - Убили! Всех наших парней, никого нет… То есть, нас осталось четверо, всего четверо… другие мертвы, их перестреляли, Джиён! - Да кто?! – крикнул Дракон и, увидев, что на него косятся, отошёл подальше от выходящих из церкви. – Кто мог посметь?! Кто убил моих людей?! - Я… я не знаю, Джиён… - Как это произошло?! - Не знаю, не знаю! Похоже, что всё было спланировано. Нескольких наших человек нет, и трубки они не поднимают, видимо, продались, видимо, они участвовали в этом всём… Кому это было нужно, Джиён? Что делать?! – «Кто угодно! Я много кому глаза мозолил» - подумал Джиён. Ему сообщили о том, что дело последних лет погибло, около семидесяти человек, что работали на него, мертвы или исчезли. Он потерял районы, власть. Пока он смотрел на венчание, его оставили без всего. Но внутри было странно спокойно, и ярость, назревающая глубоко-глубоко, концентрировалась в ком, ядро с атомной мощностью. - Где Лунь? – поинтересовался о своей правой руке, своём телохранителе Джиён. - Они с Цзэшэнем убиты возле твоей квартиры. - То есть… её взломали? - Да, видимо, тебя тоже искали… - Мозаика начала складываться. Вернее, она начала складывать сразу же, после получения первой информации, а сейчас, когда Ючон вышел из церкви и попал в поле зрения Джиёна, всё сложилось до конца. Скинув звонок не прощаясь, он отбросил сигарету на землю и, не медля, настиг босса гонконгской триады, схватив за шею и прижав к каменной стене храма. - Ты! – Если бы не внезапность атаки, Ючон мог бы перебороть Дракона, но неожиданность не дала ему шанса. – Ты предатель! Ты снова это сделал! Выродок… - Я спас тебе жизнь, - выдавил Ючон, стараясь владеть голосом, хотя горло и придавили. Его жена, испуганная и глупая от страха, замерла рядом, не зная, звать на помощь или бежать. – Снова спас, земноводное. Ты должен поблагодарить меня. - За то, что вы перебили моих людей?! - Синьцзянцы и юньнаньцы заплатили. Джеджун и Шиа не стали отказываться, они поделили между двумя группировками твои районы. Разделяй и властвуй – слышал такое? Пусть банды грызутся и соперничают, это удобнее, чем один ты, наращивающий силу. Я не стал с ними спорить, мне твои амбиции под боком тоже не нужны. – Хотя пальцы продолжали крепко держать горло, Ючон говорил без страха, с превосходством и издевкой. - Ты хотел, чтобы я пришёл сюда… - Чтобы спасти твою шкуру, - буквально выплюнул Ючон, не скрывая, что лично ему бы хотелось пристрелить и самого Дракона. Он заговорил совсем тихо, на корейском, которого не поняла бы женакитаянка: - Я не хочу ничем омрачать жизнь Элин. Тем более день её свадьбы, на который они назначили свержение твоей банды. Я не сказал им, что знаю, где ты будешь. Впрочем, если бы ты не пришёл – сам бы был виноват. Джиён не кипел от гнева и не рассыпался в проклятьях. Он резко и вдруг присмирел. Он был слаб. Не после убийства своих драконов, он и с ними был слаб, у него, оказывается, были бреши, которых он не замечал. Продажные люди, предатели. И он виноват во всём сам, он где-то не затянул поводок, гдето ослабил бдительность. Он отлучился в Корею на несколько дней, и этого хватило, чтобы подготовился заговор. Никогда нельзя расслабляться, отлучаться, никогда нельзя думать, что всё будет хорошо. Как много вещей, которые теперь надо осмыслить и принять во внимание! Какой это опыт, какой урок на всю оставшуюся жизнь! Если он сумеет прожить без охраны и своих людей дольше нескольких часов. От него всё равно захотят избавиться окончательно. Значит, придётся уехать и скрываться, придётся снова прятаться. - Тебе лучше покинуть Шэньчжэнь, - подтвердил его убежденность Ючон. - Когда-нибудь я вернусь, - сказал Джиён. Из церкви вышли Элин с Сынхёном, и ему пришлось скорее отпустить их гостя, делая вид, что ничего не произошло, но те заметили напряжение и подошли к друзьям. - Ну, вот я и семейный человек, - пафосно произнёс жених, протянув ладонь Дракону. - Поздравляю, - всё-таки изрёк тот. – Но разрешите откланяться, у меня появились кое-какие дела. - Так внезапно? – приподнял брови Сынхён. - Да. Я позвоню тебе позже. – Он кивнул Элин: - Желаю не разочароваться в этом олухе, всего хорошего. И до свидания, - бросил он уже Ючону, потиравшему шею, и ушёл. Джиён пока толком не знал, куда ему идти, только инстинкт самосохранения вёл его неприметными и не просматриваемыми путями. У него осталось четыре человека, но они тоже могут участвовать в заговоре, ему могли позвонить, чтобы он раскололся, где находится. С ними нельзя выходить на связь. Но нужно искать способ уехать из города, хоть на машине, хоть самолётом, хоть вплавь. Джиён готов был грести руками через океан, лишь бы выжить, выдержать, вновь обрести себя, встать на ноги и вернуться, чтобы отомстить. Злость то накатывала, то отпускала, никак не отражаясь внешне. Дракон ощутил себя таким одиноким, каким никогда не ощущал. У него не было никого и ничего, кроме самого себя, рассчитывать и надеяться приходилось только на самого себя. Несколько месяцев назад он бы взял в оборот Сынхёна, они бы что-нибудь предприняли с ним, но тот стал «семейным человеком», и влезать в его жизнь уже ни к чему, бесполезно. Унывать, сломаться? Не дождутся. Как бы ни было трудно, как бы ни было сложно и невыносимо начинать всё с начала, он это сделает, а если понадобится – сделает пять, десять, сто раз. Не падает тот, кто не встаёт, Джиён же предпочитал падать и подниматься, но не лежать в ногах у этого мира, в ногах у этих людей, что считают себя главными. Если кому-то удобнее быть слабаком – его право, Дракон же давно решил, что слабости в нём не будет ни грамма, ни в каком виде. В нём будет только сила, пугающая сила хитрости, ума и власти, и однажды многие содрогнутся от того, насколько несокрушима эта сила в щуплом и худощавом теле невысокого человека, что брёл ссутулившись по тёплому тротуару, дымя сигаретой и не имея представления о том, каким будет завтрашний день.

Глава 7

Между влюблёнными не существует отдельных моментов интимной близости. Они пронизывают каждую секунду, каждое мгновение, достаточно постороннему случайно перехватить любящий взгляд, направленный от одних глаз к другим, как он почувствует себя вторгнувшимся в чужое, запретное пространство. Любовь делает сокровенной близостью ласковый шепот, заботливое касание, трепет пальцев, ложащихся на раскрытую ладонь, невольно опускающуюся на плечо голову, ищущую минутной передышки в суете дня; улыбку, рождающуюся при мысли о том, с кем проснулся утром в одной кровати, тронутый теплом бока. А сама кровать, соединяющая наиболее полно влюблённых, всего лишь колыбель страсти, где она рождается и засыпает, удовлетворённая телесной отдачей. Ночи любви, неистощимой, неизбывной, долгожданной, настоящей, невозможно выставить напоказ, не рассыпав их волшебства. Они как светящийся в темноте драгоценный камень, вынеси на солнце – и сияние его станет невидимым. Ночь любви нельзя открыть, разоблачить и представить во всех красках, её можно лишь пережить и почувствовать, и бесполезно слушать рассказы о ней, пытаясь понять, каково это – быть любимым? Любовь – божественная картина, рисуемая чувствами, и ни одно мастерство, будь оно мастерством художника, композитора или писателя, не заставит её распахнуть двери своих тайн, испытать её, будь это хоть Божественная рапсодия, хоть Священное писание. Попытки изобразить любовь пробуждают желание её, вычерчивают признаки, преподносят примерное понимание, в ком-то будят страхи, в ком-то зависть, в ком-то неподдельную мечту об участии, но не объясняют этого чувства. Бедняжка Сибила Вэйн[17] потеряла талант актрисы играть любовь, испытав её истинную, так и никому не стоит пытаться придать любви какую-либо форму, чтобы запечатлеть или суметь повторить для зрителя, слушателя или читателя. Всё в любом случае обернётся фальшью, как только человек найдёт свою собственную, ну или, в лучшем случае, символизмом, и чем он будет смутнее, тем станет каждому яснее, потому что любовь – индивидуальна, и для каждого она должна открываться не в конкретности имеющегося примера, а в общем намёке, наброске единения двоих. Такой эмблемой с размытым силуэтом была первая ночь Сынхёна и Элин. Должны ли упоминаться их руки, спины, губы или пальцы, когда сами они, обретя друг друга, найдя под покровом темноты в спальне, не думали: «Вот её губы, и я целую их». Или: «Вот его щека, и она скользит по моей». Они чувствовали, ощущали, касались, не осознавая, но угадывая, не осмысляя, но подчиняясь инстинктивной воле. Запечатлеть и обрисовать – это сделать возможным повторение, сделать уникальное тиражируемым, а движение застывшим. Но что-либо испробованное и пережитое впервые никогда уже впоследствии не приносит тех же ощущений, не имеет того же вкуса радости, того же волнения неизведанности. И превращать живой эпизод в окаменелость искусства порой слишком пошло.

Без света всё становится иссиня-серым, все цвета от белого до чёрного различаются лишь большей или меньшей выделяемостью на фоне полутьмы, и нет в ночной спальне никаких красок, кроме палитры, созданной влюбленными глазами. Нет смоляных волос и карих глаз, нет бледной или розовеющей кожи – всё в сердце, оно смотрит, оно слушает, оно разговаривает. И лёгкий стон смешивается с пролетевшим свистом ветра за окном, и неизбежный стук спинки кровати сливается с оглушительными ударами сердца, и пальцы очень чётко разделяют прикосновение к шёлку подушки или коже, но не отличают на ощупь гладкость шеи или плеча, и всё взболтанное нежностью неистовство захватывает, утягивает и не отпускает. Тревожно пульсирует вена, рассыпается прядь волос, мягко поддаётся бедро. Шероховатый шелест простыни под ногами, горизонтальный спуск и подъём, аромат пугливого счастья. Голоса превращаются в звуки, то разрозненные, то сплетающиеся; вскрик, вопрос или признание? Слишком тихо, слишком на дыхании. В профиль изгиб спины, тетивой потянутой ввысь, и распахнувшиеся уста хлипко ловят воздух, ища в нём приют вторых уст, которые приникают к ним без промедления. Тяжёлое падение, пружинистое, укачивающее дрожание постели, горячая капля бежит по груди, дыхание громче, но слух – глуше. Змеится лавой кровь, бьётся дикой рысью, заставляя жарко плясать сердце. Времени сейчас нет, оно встало где-то за порогом на страже покоя, спрятанного под видимой неустанностью, под плотским беспокойством, но в душе именно теперь обосновался покой. Странно, всё вдруг делается странно и удивительно. Своё собственное «я» - чудное и изменившееся, увеличившееся и укрепившееся, и в этом «я» нет другого «я» или некоего «мы». Протягиваешь руку, кладёшь её на ту, что рядом, и вот оно – я, прежнее и обновлённое одновременно. Сжимаешь и целуешь руку того, который положил на тебя ладонь, и вот оно – я. И так спокойно. Безмятежно. Сынхён не знал прежде любви, что не было для него новостью, но вот так, всем существом в это озарение погрузиться, пришлось только прижимая к себе Элин. Это уже не было платонической сроднённостью, которой он упивался все эти месяцы, это было то самое, несравненное и несравнимое, не заставляющее забыть другое, но заставляющее ужаснуться от того, что разменивался на другое. Тщетная наивность голодного, наполнившего желудок воздухом, как можно было жить иначе, с иными, иному самому? Запереться, закрыться, умереть от счастья теперь! До того Сынхёну мощно виделись прежние огрехи, ошибки и глупости, что не хотелось признавать в совершавшем всё то себя. Только обнимать Элин, силясь не помешать её зыбкому сну, только продолжать любить её, только не отпускать. Сынхён думал, не в состоянии уснуть, что мужчины – создания низменные и плотские, - лишь через плоть свою и познают любовь, и как бы ни верны и надёжны были его чувства до этой ночи, после неё они раскрылись десятикратно. «И будут лишь возрастать» - решил для себя Сынхён, не шевеля под Элин, своей законной женой, плечом.

О том, что произошло с Джиёном, или скорее его драконьей бандой, Сынхён узнал уже по пути в Париж. Он не ведал, обрадуется или опечалится такому повороту Элин, она была человеколюбивой и сопереживающей, но слишком презрительно относилась к Джиёну, чтобы опешить и растеряться так, как сделал это Сынхён. От неё вполне можно было бы ожидать не язвительной, но сказанной в тоне праведного гнева фразы, вроде: «К этому всё и шло, как всякий нечестный труд». Такого слышать не хотелось, когда скрываешь от жены свои, точно такие же нелегальные труды. Несколько первых часов после известия молодой мужчина нёс в голове тяжкие думы, вёл немой диалог с собой о продолжении дел, о сотрудничестве с Джиёном, гадал, что друг предпримет? Он узнал обо всём не от него, а через общих знакомых, связанных так или иначе и с бизнесом, и с преступностью. Если драконов в Шэньчжэне больше не будет, не значит ли это, что Сынхёну сама судьба указывает путь в Сингапур? Прекратить эту возню в Китае, где с Гонконгом всё равно не потягаться, не выдержать конкуренции, и сосредоточиться на одном. Да и остался ли выбор? Захватывали новые идеи и перепланировки, но ни в самолёте, ни во время пересадок, ни в аэропорту Шарля де Голля Сынхён уже не мог разводить активную деятельность, и оставалось только забыть временно о тревогах и заботах, и отдаться медовой неделе. И хотя при посадке Сынхён сразу же позвонил Джиёну, чтобы спросить, как тот, друг говорил тем умеющим отдаляться от людей голосом, который обозначал, что ему сейчас не до того, и даже при пытках он будет говорить, что всё в порядке, лишь бы от него отвязались и дали собраться с мыслями. Сынхён понял, что сейчас ничего не добьётся, но ему было ужасно интересно, какие меры предпримет Джиён? Поднимется ли он вновь на те высоты, с которых его стряхнули? Что-то подсказывало, что да. Вера в Дракона жила в Сынхёне, внушенная непонятным образом, не то обстоятельствами, не то интуицией, не то самим Драконом. Элин, как любящая и чувствительная девушка, не могла не отметить задумчивости мужа, его сменившегося взгляда, преобразившейся складки на напряжённом лбу, ставшей глубже и резче искривлённой. Сынхён не проигнорировал её ненавязчивые вопросы, и поверхностно объяснил, что у Джиёна кое-какие неприятности по проектам, которые они когда-то начинали вместе. Элин больше не стала ничего уточнять. Ей не хотелось и здесь, за тысячи километров, в Европе, ощущать присутствие этого Джиёна, который, как ей всегда не беспочвенно казалось, негативно влияет на Сынхёна. В её руках было сделать всё возможное, чтобы они вдвоём, новобрачные, до самого возвращения забыли о той жизни, которую оставили на время в Китае. И вот они, получив свои вещи, ехали из аэропорта по Северному шоссе – шоссе дю Норд, без остановок и задержек, разглядывая заснеженную Францию, предместья Парижа, въезжая в него – зимний, старинный город, помнящий множество революций, войн, исторических драм, открытий, но всё-таки ставший почему-то в Европе городом влюблённых. Но на нём и нельзя было найти следы бедствий и былых разрух, разве что памятные мемориалы или заметки в глянцевых цветных буклетах могли сообщить о падении Бастилии, массовых казнях на площади Согласия, взятии Парижа в 1814 году, когда русский император вошёл в него победителем, германо-итальянской оккупации 1940 года. Сынхён зачарованно читал надписи на указателях, названия, просил Элин их читать тоже, чтобы наслаждаться журчанием французского языка, казавшегося заклинанием, погружающим в сказку. Бульвар Периферик, бульвар Орнано, улица Эрмель, улица Коленкур, супермаркеты Франприкс, заведения Ле Фондю, Ле барбье – музыка и сладость, разносящаяся в воздухе! Выбирая гостиницу, Элин и Сынхён долго не могли определиться между «Амур» и «Мон Амур»; они искали не по цене, не считаясь с деньгами (на свои окрылённые счастьем любви дни они готовы были потратить почти всё), не по определённому местоположению, а наугад, по призыву сердца и всё тем же волшебным французским словам. Однако когда уже надо было бронировать номер, отель «Амур» оказался расположенным буквально в квартале красных фонарей, и повсюду внутри, в коридорах и апартаментах, явленных на сайте гостиницы, висели снимки полуобнаженных куртизанок. «Мон Амур» выиграл, расположившись в тихой улочке Поля Альбера, на Монмартре, в пяти минутах от знаменитой базилики Сакре-Кёр, у подножья главной вершины, на которой она стояла; не отличаясь никакими оскверняющими чистые чувства особенностями, кроме влюблённых пар из давних, чёрнобелых, возможно, ещё немых фильмов на фотообоях, «Мон Амур» приютил супружескую чету Чхве. «Святое сердце» - перевела Элин название такой близкой базилики, и со всем жаром своей любви посмотрела на Сынхёна, сжавшего её ладонь в своей. Таксист специально, по их просьбе, сделал дополнительный круг по Монмартру, чтобы они оглядели район, после чего плавно подкатил к точке назначения. Подняв чемоданы в номер, едва начав их распаковывать, не успев замёрзнуть при перебежке из машины в помещение, молодожёны предались любви, ещё не осознав ни голода, ни интереса к городу, и только насытившись друг другом и приняв с дороги душ, утеплившись в шерстяные свитера и кашемировые шарфы, они плавно, чуть лениво и неторопливо – вся жизнь до видимого сумасшедшими от любви глазами горизонта стелилась перед ними, - выползли на вымощенную булыжником улицу. Она стлалась вверх и трезубилась вниз, на перекрёстке с двумя и кафе и одним пивным баром. Холмистость и изгибы нешироких проулков напоминали родной для обоих Сеул, но всё-таки дух здесь был совсем другой. И хотя мороз не разносил сильно запахи, присущие только Парижу, его хрустящему хлебу и кисловатому киру, всё же каждая витрина, каждая стена, каждая маркиза с надписью над ней выдавали куда более западный меридиан, чем сеульский. Сынхён и Элин зашли в кафе на углу, заказав там по небольшой чашке кофе и изысканному пирожному. Франция в числе прочих своих достоинств славилась выпечкой, и влюбленным хотелось попробовать всё. С первыми же шагами во внешний мир, покинувшие отель, они подхватили то самое обязательное любопытство, водящее туристов и путешественников всего света. - Ну что, куда пойдём? – спросил Сынхён, оценив нежный крем на мягком бисквите. - Куда угодно, - засмеялась Элин, до сих пор ещё сильно и ярко переживающая переворот своей жизни. Ещё недавно она была юной девушкой, папиной дочкой, и не думавшей о том, чтобы стать степенной госпожой Чхве, и вот, она взрослая, замужняя женщина, испытавшая в прошедшие сутки всю наготу любви и всю неприкрытую свободу действий под покровом ночи, сопряженную с браком. Щёки пылали. Скорлупа невинности осыпалась, как лепестки отцветшей сакуры, но что-то оставалось в Элин неподменное, неистребимо доверчивое и простодушное, припаянное намертво к благородству характера. Сынхён для неё теперь был не только сбывшейся мечтой, не только вожделенным возлюбленным, но и родным, единственным любовником, пред которым не осталось никаких тайн. – Давай просто ходить и ходить, без маршрутов. Если не боишься заблудиться. - Как я могу заблудиться с таким прекрасным домашним переводчиком? – улыбнулся Сынхён, и они на самом деле пошли из кафе просто так, без цели и направления, пошли, чтобы отметить своей любовью Париж, или Парижем отметить свою любовь. Их незамысловатые, беззатейные, но идейные, пускай и вне определенности, прогулки показали им намного больше, чем можно было бы увидеть, носясь за самым известным, хотя они и не обошли того, что первым делом притягивает гостей столицы Франции: Елисейские поля, Эйфелева башня, Лувр, Нотр-Дам. Но каждый раз они выбирали новые траектории для своих променадов, не боясь замёрзнуть или устать. Все музеи, какие только попадались, были посещены. Сынхён жадно бродил по всем галереям и выставкам, вдохновляя на обожание современного искусства и Элин. Она заманивала его в Тюильри, дворец Бурбонов и музей Средневековья – музей Клюни, сохранивший в себе галло-римские термы немыслимой древности; в Пантеон и по всему району Сорбонны, от Сены до Люксембургского сада, вспоминая о том, какие великие люди здесь когда-то жили, бывали, учились, умирали! Вспомнив об Абеляре, Элин уговорила Сынхёна поехать на кладбище Пер-Лашез, где они нашли надгробие философа и его возлюбленной Элоизы. Купив скромные алые цветы, Элин положила их к скульптурам и, покраснев, прижалась к супругу сильнее: - Знаешь, до свадьбы я не осознавала до конца всей глубины трагедии этих двоих… - Да? – непонимающе выдохнул пар изо рта Сынхён. Тихо, холодно и прозрачно было на кладбище. – Почему? - Ну… его оскопили, - подняла взгляд Элин. Сынхён открыл рот, как бы ахая и, не произнеся восклицание, сказал: - В самом деле – ужаснейшая драма. Они пошли на выход, поглядывая по сторонам. Почти каждое надгробие здесь прятало под собой знаменитых и великих, оставалось только успевать читать надписи. - Интересно, - с наивным, свежим любопытством, которого не было прежде в невинной девушке, спрашивала Элин-женщина, - а что можно такого сделать с дамой, чтобы… ну… ничего не вышло? - В смысле, не вошло? – засмеялся было Сынхён, но опомнился, где он находится, и подавил в себе веселье. – Не знаю, может, зашить? - Что зашили – всегда можно распороть, - осторожно заметила Элин, понимая, что говорят они далеко не о блузках и юбочных выкройках. Сынхёну не к месту пришёл на ум триллер «Человеческая многоножка», но он не стал бы делиться с женой таким фильмом. Пока он был холост, ему казалось нормальным смотреть любую арт-хаусную чушь, теперь же и самому некоторые свои вкусы прошлого хотелось забыть. - Тогда не знаю, драгоценная супруга, стало быть, мужчина лазейку всегда найдёт. - Да, видимо, нужно ликвидировать всю даму целиком, чтобы вас что-то остановило, - согласилась Элин. - Раньше бывали в употреблении пояса верности, наверное, они имели какое-то действие. Впрочем, рот этими поясами не затыкали… - Сынхён! – шлёпнула его по плечу Элин, зарумянившись краской стыда поверх краски, набежавшей на щёки от мороза. – Как не стыдно? - Молчу, молчу, - пообещал он, но как только они вышли за ворота Пер-Лашез, всё-таки засмеялись и заговорили куда откровеннее. На третий вечер они посещали «Комеди Франсез». Мольеровский «Мизантроп», ставящийся, ставленый и перепоставленный всеми возможными режиссёрами более чем за триста лет, требовал партера. Элин надела вечернее платье с открытыми плечами, каблуки, застегнула на шее цепочку с подвеской, Сынхён нарядился в костюм и выходные остроносые ботинки. Ему хотелось бы иметь трость и шляпу, и он поделился этим желанием с Элин, на что та ответила: - Так нужно пойти и купить! У нас ещё полдня впереди – успеем! - Но… не буду ли я выглядеть чудаковато? – усомнился Сынхён. - А хоть бы и так? Что с того? – пожала плечами Элин. – Если это никому не мешает и принесёт тебе радость? Едем! И они поехали, нашли и купили Сынхёну лакированную трость и фетровую шляпу-борсалино. Поначалу скованный и неуверенный, благодаря поддержке и приободряющей улыбке жены, не видевшей ничего зазорного в душевном порыве возлюбленного, мужчина расправил плечи, и уже с истинной вальяжностью аристократа пошагал в этом облике, постукивая металлическим наконечником и приспосабливаясь подкидывать трость, перехватывая её за середину, чтобы округлым набалдашником приподнимать передний край посаженной поглубже для шпионского вида шляпы. Сынхён наслаждался этой игрой, как пятилетний мальчишка, и был благодарен Элин, что она помогла ему отважиться на то, чего без неё бы он не сделал. Они прибыли на такси и прилично отличались от публики «Комеди», давно переставшей наряжаться в театр, как на праздник. Среднестатистический обыватель и театрал теперь ходил в джинсах и брюках, водолазках, без причёсок и макияжа, но Сынхёну с Элин было всё равно. Их период жизни был праздником, впрочем, туча наползла после пьесы, когда они начали спорить по поводу сюжета, в котором Элин целиком и полностью поддерживала главного героя, правдоруба Альцеста, ищущего абсолютной, всепоглощающей честности во всех людях, а Сынхён утверждал, что нельзя быть таким несносным в своей прямолинейности, и иногда лёгкая лесть или безобидный обман нужны. Не поссорившись, но будучи на грани, они решили пройтись пешком, чтобы остыть от обиды за неразделяемые взгляды, наткнулись на японский ресторанчик, обнаружили в нём одних азиатов, в основном китайцев и, почувствовав себя уютнее, ближе к родине и понятным им вещам, расслабились и помирились, поедая соба и запивая её японский пивом. Сынхён до безумия мечтал увидеть хоть одного парижского мима, и ради этого они исколесили все возможные места, но никак не находили пресловутого гримированного актёра. Попадались типы на ходулях, шарманщики и ряженые в Людовиков и Марий артисты, фотографирующиеся за деньги, но не мимы. По всем имеющимся сведениям, иногда они всё же водились на Елисейских полях и вот, на пятый день им повезло. Немолодой уже мужчина с белым лицом, не замерзающий возможно потому, что принял нечто крепче французского вина, в тельняшке (под которой, впрочем, виднелся телесного цвета свитер), чёрных клешах на подтяжках и берете, делился в прохожими своим непонятным и дураковатым для многих искусством. Перед ним стоял чемоданчик, куда Сынхён поспешил кинуть несколько евро. Он стоял и следил за мимом, неразгаданный собственной женой, которая никак не могла понять, что он в этом находит? В конце концов, она тихо спросила: - Почему мы не идём дальше? - Подожди, я ещё чуть-чуть посмотрю, - попросил её Сынхён и несмело добавил: - Я бы хотел попробовать вот так же… это забавно, правда? Интересно, сложно ли это? - А ты попробуй, - не сомневаясь и минуты, снова одобрила Элин. - Ты серьёзно? – изумился Сынхён, посмотрев на девушку. Вокруг шли люди, множество людей, зеваки, туристы, парочки, немцы и японцы с фотоаппаратами, тёмные арабы и мулаты, поляки, русские и итальянцы, кого только не было! Все языки мира шумели по аллеям, словно где-то неподалёку обрушилась Вавилонская башня. Возможно, Эйфелева тоже служила неплохим магнитом, вспоминая родную Намсан, Сынхён рассудил, что в мифе есть истина: все башни привлекают различные народы, не понимающие друг друга. - Совершенно серьёзно, - подтолкнула его в спину Элин. – Иди и попробуй! - Да нет, я буду выглядеть, как дурак! - Ну, по крайней мере, вас таких здесь будет двое, - засмеялась она, кивая на мима. - Элин… - Иди, Сынхён, иди! Здесь никто тебя не знает, какая разница? Почувствуй, что ты не впихнут в рамки общественного мнения. Посмотри на людей вокруг – сколько улыбающихся лиц! Все уезжают в другие страны и путешествуют, чтобы почувствовать свободу. Ну же, - затяжно моргнув глазами, просигналила ими Элин. - Что ж… но только не смейся! – попросил Сынхён. - Тогда какое удовольствие? – уже начала веселиться она. – Милый, это же не будет значить, что ты что-то делаешь плохое или постыдное, нет! Я буду смеяться, потому что буду счастлива видеть твою радость. Сынхён, решайся! Мы так много преодолели, чтобы откопать этого твоего мима! Постояв ещё несколько секунд, он махнул рукой и, дав Элин свой тросточку, с которой не расставался, пристроился к миму, пытаясь подражать его движениям. Уличный артист отозвался и, с застывшим запудренным лицом, глазами только улыбаясь Сынхёну, стал медленно воспроизводить свои движения, помогая приноровиться своему невольному пародисту. Элин действительно скоро рассмеялась, но засмеялся и сам Сынхён, не выдержав. Смущаясь посторонних взглядов и притормаживающих гуляк, таращащихся на кривляния угловатого азиата, Сынхён только со смехом почувствовал, как внутри открывается какой-то шлюз, ломается барьер, и он уже не так стыдится своих поступков. Ему становилось всё интереснее, он увлекался, смотрел в лицо смеющейся до слёз Элин и, заряжаясь её искренним звонким хохотом, продолжал свои чудачества. Никогда и никто не смог бы переломить его внутреннюю скованность, серьёзность, но Элин сумела. Она позволила ему быть самим собой, тем, который таился всю жизнь в недрах сознания, боясь высунуться хотя бы краешком. Так легко ему не бывало. Сынхёну захотелось немедленно исполнить и какую-нибудь мечту жены, но он помнил её вечный ответ: «Ты, кроме тебя – ничего не надо». Он не раз спрашивал её с тех пор, чего бы ей хотелось, но всё было бессменным. Отсмеявшись и продолжив путь, Сынхён взял обратно свою трость, а Элин снова взяла его под руку. По-деловому задирая носы повыше, они изображали богему начала прошлого века, подшучивая друг над другом. Елисейские поля длились дальше, и они шли, гуляли и топтались по припорошенному тротуару. Вскоре Сынхён остановился, указав супруге на витрины. Это был фирменный магазин игрушек «Дисней». Энтузиазм загорелся в его глазах, и он подошёл впритык, изучая знакомых всему миру персонажей, воспроизведенных в плюше и пластике. - Ты погляди, милахи какие, - водил пальцем возле стекла Сынхён, - теперь я знаю, что подарю ребёнку, когда он у нас появится. - Надо же, - приникла к его холодному пальто щекой Элин, - когда-то ты ушёл от ответа на один мой вопрос… Ты не хотел и думать о детях, а теперь заговорил о них сам? - Да, я повзрослел и поумнел, - величаво приосанился мужчина. - И что же, теперь их хочешь, или просто, как все, считаешь это необходимым приложением к браку? - Ну… - Сынхён почесал набалдашником трости висок, - сказал я это только что как само собой, но после твоего вопроса… Наверное, вот так чтобы искренне и сильно – нет, сейчас я детей ещё не хочу. Пока что не успел насладиться жизнью вдвоём с тобой, - поцеловал он жену украдкой и быстро, под прикрытием воротника своего пальто, который поднял, чтобы прохожие не увидели, словно им было до этого какое-то дело. - И всё-таки, - губы Элин польщено и довольно расплылись. Каждый знак внимания от Сынхёна она до сих пор воспринимала как что-то особенное. – Мальчик или девочка? - Дай-ка подумать. – Сынхён продолжал глазами изучать Бэмби, Дамбо, Симбу и многих других. – Наверное, отцом сына я себя не вижу. Я никогда не был склонен к спортивным занятиям, а мальчишку нужно будет приучать к секциям, гонять с ним в футбол… говорить с ним о женщинах! Будто я сам в них смыслю, - подмигнул он жене. – Мальчишка – это столько волнений! То куда-то полезет, то будет носиться на мопеде, то драться. Нет, я не люблю нервничать, не люблю разрываться во все стороны, когда проблемы какие-то оттягивают на себя мысли. Другое дело – девчонка, - Сынхён улыбнулся, нарисовав перед взором картину, которую принялся озвучивать: - Ты представь, куколка такая, вся в розовом, я буду ей бантики завязывать, платья покупать, она мне «папа - хочу!», я возьму её за ручку и поведу по магазинам, дарить всё подряд. - Нельзя так баловать детей, - не одобрила Элин. - Так, мама, вас не спрашивают, - назидательно покачал ей указательным пальцем Сынхён. - Ну вот, приехали, - улыбнулась она. Муж тронулся дальше, увлекая и её от витрины «Диснея» в сторону. - А что, если поехать в местный Диснейленд, а? - Нет уж, тогда давай в него приедем, когда у нас уже будет дочка, - предложила Элин. - Согласен, полностью согласен, моя драгоценная супруга! – сжал он её пальцы, обмениваясь с ней теплом. Вечерело, и снег начинал искриться рухнувшими на землю звёздами. Мороз крепчал, фонари горели всё ярче, а молодоженов ждал какой-нибудь ближайший ресторан, где подавали бы сибаса под соусом велютэ, луковый суп и настоящий камамбер к хорошему красному вину. Последнюю ночь в Париже Сынхён и Элин провели в основном в номере, что было на первый взгляд странно. Разве не пытаются ухватить напоследок всё возможное и невозможное? Разве не пытаются посетить в десять раз больше, чем уже успели, прежде чем улететь домой? Столько ещё оставалось! Они не сходили в оперу, не спускались в пугающие и громадные катакомбы, не навестили Мулен Руж, музей Родена! Не хватало как минимум дополнительной недели. Но влюбленным было не до экскурсий и не до сувениров, за которыми носятся многие туристы. Элин купила кое-что отцу во время прогулок, памятные мелочи из Франции, а больше им с Сынхёном и некому было дарить всякую бесполезную мишуру. Родителям Сынхён взял две бутылки бордо, две взял и себе с Элин, а ещё одну – шампанского, решив сохранить её до первой годовщины свадьбы. Собранные чемоданы стояли у стены, неподалёку от кровати, недоеденные круассаны сохли на гостиничной тарелке у телевизора, завтра их остатки выбросит горничная. Сынхён обнимал Элин, гладя её волосы и целуя бесконечно лицо повсюду, куда попадал: в веки, в лоб, в нос, в щёки и губы, с которых не сходила улыбка. Они лежали почти без слов, вне времени, вне пространства. Если не задумываться и не вспоминать, то как понять и узнать, где они находятся? Это была страна Любви, город Счастья, улица Наслаждения. Слетавшие изредка фразы чередовали корейский и французский языки. Возвращаться в жаркий по сравнению с Парижем Шэньчжэнь не хотелось. Хотя Сынхён понимал, что это ненадолго, и без поддержки Джиёна ничего не остаётся, как переезжать в Сингапур. Он предупредил Элин о подобных обстоятельствах, и она приняла их безропотно, взяв лишь обещание раз в полгода навещать её отца. Сынхён не имел ничего против. - Как ты думаешь, мы когда-нибудь переберёмся в Париж насовсем? – фантазировал мужчина, пока зашла речь о переездах. - Avec plaisir, mais c’est impossible[18]… - Pourquoi[19]? – удивился он. - Parce que[20]… Некоторые мечты должны оставаться мечтами, - сказала Элин. – Приехать сюда и окунуться в нечто неизведанное, вдохнуть полными лёгкими неведомое ранее – это всё будет здорово, только если не станет постоянным и частым. Переберись мы сюда, Париж поблекнет, станет обычным, а то и осточертеет. - Le pensez-vous[21]? Это что же, я тоже тебе однажды осточертею? – вознегодовал наигранно Сынхён. – Кто-то говорил, что я сбывшаяся мечта!

- Я же только что сказала – некоторые мечты! Тебя это не касается.

- И всё-таки, вдруг я тебе надоем? – подозрительно прищурился Сынхён. Девушка приподнялась на локте, заглянув тёмно-карими, заволочёнными нежной, и в то же время твёрдой в своей несокрушимости любовью.

- Jamais de la vie[22]! – горячо заверила его она, и подтвердила слова страстным поцелуем, поставила на своём обещании печать, превратив его в нерушимую клятву. Ночь сомкнулась и завертелась до рассвета огненным плясом. Пока ещё не нужно было вылезать изпод одеяла, не нужно было одеваться, спускаться, ждать такси и садиться в него, и ехать в аэропорт Шарля де Голля, и лететь, лететь в Китай. Часы ещё знали пощаду, они не торопились, дав Сынхёну и Элин заблудиться в переплетении рук и ног и забыться ласковостью. Поступь первых, юных минут супружеской жизни постепенно затихала, растворяясь, и уступала место укрепляющемуся, зреющему браку. Франция хорошо подуспокоила Сынхёна. Вернувшись из романтической поездки, он уже и близко не был в том состоянии, в котором мог бы сокрушаться, ломать голову над будущим. Оно как-то стройно проглядывалось возле Элин, собранной и вселяющей в него только светлые надежды. Она не только дала ему почувствовать себя свободным и независимым, она прорастила в нём заряд позитивного мышления, научив ко многому относиться с юмором, хотя он у Сынхёна был своеобразным и, как многие его пристрастия, странным, но Элин разучила его смущаться себя, и теперь он часто шутил и играл в каламбуры, приходящие на ум. Раньше, если что-то появлялось в его мыслях, он оставлял это в себе, сто раз анализируя и думая, стоит ли говорить, уместно ли это? Пока шутки и фразы проходили внутреннюю проверку, моменты упускались, и говорить что-либо было не к месту. С Элин такого больше не было. Он знал, что она оценит любой его бред, и даже если не поймёт, то всё равно посмеётся или заинтересуется, спросит, как он к этому пришёл? В ней отражалась учительская привычка раскрывать личность, следить за тем, чтобы не образовались в ребёнке комплексы, и пускай Сынхён давным-давно ребёнком не был, как сказала сама Элин, при наблюдении очередного баловства мужа, цитируя где-то услышанное ироничное замечание: - Да, первые сорок лет детства мужчины проходят трудно. - Тот во что бы то ни стало вознамерился доставить жене чайный пакетик на бумажном самолётике, но пакетик, как назло, вот уже тридцать седьмую попытку подряд слетал с борта ещё в полёте, и они никак не могли завершить завтрак, потому что Сынхён не хотел просто взять, и заварить чай по-нормальному. Ничуть не уставшая от обреченного на провал эксперимента, Элин улыбалась и терпеливо дожидалась, когда мужу что-либо надоест без её вмешательства.

Вскоре начался и переезд, которому предшествовал ещё один звонок Джиёну. Сынхён хотел убедиться, что с тем всё хорошо, но получил идентичный первому телефонный разговор, намекающий на то, что Джи позвонит сам, когда что-либо изменится. Что ж, он хотя бы был жив и, судя по сквернословию – здоров. Друг сообщил ему, что не продлил аренду квартиры в Шэньчжэне, и они с Элин мигрируют в Сингапур. На это Дракон более-менее отозвался, начав задавать вопросы по поводу того, почему Сингапур, что там будет, какие планы?.. Но это уже не понравилось Сынхёну, испугавшемуся, что Джи притащится и туда со своими захватническими амбициями, и не даст мирно устроиться. Так они и распрощались на долгий период, сами тогда ещё не зная, что не увидятся несколько месяцев, долгий год. Квартиру Сынхён в Сингапуре снимать не намеревался – только купить, чтобы была собственностью, принадлежала им с Элин, могла достаться по наследству их потомству. Фантазия о большеглазой дочери с двумя хвостиками, украшенными пышными бантиками, не отпускала молодого бизнесмена, и он стал как-то скрупулезнее и педантичнее относиться к делам, нет-нет да воображая, каким щедрым, богатым, всемогущим отцом мог бы быть, вводя собственное дитя в эту сложную и порой устрашающую жизнь, но безопасную для девчушки, потому что у её родителя – Чхве Сынхёна, всё будет схвачено и продумано. Для этого и стоило потрудиться, перестраховывая каждый шаг, удостоверяясь, что фундамент прочен и не пошатнётся здание, стоящее на нём. Примерно в это же время Сынхён и начал жалеть, что пошёл нелегальным путём, связавшись с сингами. Всем было известно, что за услуги или даже неравностатусное сотрудничество бандитские группировки требуют наград, дани, податей. Конечно, к моменту заведения детей необходимо будет избавиться от этой связи, от этого преступного ручательства. Но в первые месяцы всё шло как будто бы гладко и без претензий с обеих сторон. Сынхён смог себе позволить крупный кредит и сделал первый взнос за квартиру, куда сразу же переселил Элин, а с ней вселился туда и сам. До этого, пока она ещё завершала их дела в Шэньчжэне, управляя сбором вещей, он останавливался в недорогих отелях, приезжая в Сингапур, но пришла пора завестись гнезду, и оно было создано. Сынхён позволил распоряжаться ремонтом и благоустройством жене, попросив себе только длинный коридор, из которого пожелал устроить маленькую галерею современного искусства. Элин взялась за спальню и гостиную, макетами и образцами предполагая сделать французские покои королей и дворян в стиле рококо, барокко, ампир. Их квартира обещала стать пространством контрастов, пересечением эпох, полем битвы между классицизмом и модернизмом, где в равной схватке они будут сталкиваться, но оставаться на прежних позициях. Чтобы окончательно оплатить квартиру, и при этом жить на широкую ногу, не отказывая себе ни в чём, Сынхёну пришлось погрузиться в работу и бизнес по самые уши. Он допоздна разъезжал по встречам в офисах, по портам, выгружающим товар, и государственным учреждениям, где не исчезала необходимость договариваться. Часто его сопровождал кто-нибудь из сингов, два-три раза в месяц нужно было давать им отчёт о своей деятельности. Конечно, это не выглядело как подача декларации, где с бухгалтерской достоверностью открывались доходы налогоплательщика. Скорее отчёт принимал вид неформальной встречи, во время которой попробуй солгать – проверка счетов всё равно была доступна боссу мафии. Сынхён не растерял и своей биржевой хватки, накопив опыта и став более сообразительным по этой части. Он созванивался с Йесоном и другими первоклассными финансистами, понимающими на рынке валют, ценных бумаг и недвижимости, советовался и продолжал зарабатывать состояние. Но чем больше у него получалось, тем требовательнее становились синги, видевшие, как отлично всё выходило у Сынхёна, на формирование каких денежных потоков он способен. В нём стали заинтересованы, но лишь как в насосе, качающем ресурсы из других стран, привлекающем новые капиталы. Мужчина старался не придавать этому значения и не замечать иногда откровенное присвоение того, что должно было принадлежать ему. Ему нечего было противопоставить, он всего лишь трейдер без солидных связей, без «крыши», роль которой как раз и исполняли синги, но исполняли тиранично, как феодалы, позволяя наглые повадки по отношению к вассалу. Прошедшее в Сингапуре Гран-при Формулы 1, великолепная ночная автогонка с миллионными ставками, спонсорскими деньгами, возможностью их отмывания на устроении мероприятия, за ним последовало пятидесятилетие независимого Сингапура – фестиваль, карнавал событий! Доллары текли золотой рекой, били фонтаном, но Сынхён не видел сильной прибавки на своих банковских счетах. Переводить суммы в независимые банки ему не разрешали синги, а в зависимых они с лёгкостью снимали процент, который считали причитающимся им. В этот период настоящим спасением и утешением для Сынхёна был брак и Элин, всегда встречавшая его с тёплой улыбкой и добрым словом, во сколько бы он ни вернулся и в каком бы настроении ни был. Нервы накалялись, и собственная несостоятельность в сфере бизнеса казалась ему неподъёмной, колоссальной. Будто бы снова не хватало храбрости для риска, но как рисковать и чем? Лезть на рожон и получить пулю от сингов? Должен был быть выход, но он не находился. Тяжёлый осадок ложился на душу от того, что он не рассказывал жене обо всех своих делах, но он зашёл слишком далеко, чтобы начать признаваться, в таком случае Элин лучше до конца и не знать, во что он впутался. Денег им хватало, кредит за квартиру выплачивался, хоть и не так быстро, как хотелось бы, а потребности молодой жены были самыми скромными и обычными, никаких дизайнерских платьев и изысканных кушаний в ресторанах ежевечерне она не вымогала. О детях пока что не вспоминали, Сынхён был убеждён, что в первую очередь надо разобраться со своим будущим, выкупить квартиру до конца, посмотреть, к чему приведут взаимоотношения с сингами, кто знает, может, и из Сингапура придётся однажды съехать? Не хотелось. Маленькое государство покорило Сынхёна своим удобством, своей чистотой, красотой и солидностью. Ему нравился этот уголок мира, распахнутый всем сторонам света, и в то же время такой самобытный, давший отпор соседним крупным державам. Чаша стала переполняться, когда синги без спроса и предупреждений перевели на имя одного из своих людей два процента акций крупной торговой компании, которые Сынхён замысловатыми операциями, вложением денег и умелыми дипломатическими и мошенническими манёврами приобрёл полгода назад. Ему стало окончательно ясно, что в преступном мире считаются только с силой, и никогда с умом. Можно было быть каким угодно гением, но останешься ни с чем, если сжимаешься от грозящего тебе кулака. А так и было, что Сынхён мог сказать толпе людей с оружием, против которой был один? Он обратился в Сингапурский международный арбитражный центр, чтобы отсудить своё – лишнего и чужого не надо, - в центр, славившийся справедливостью и непредвзятостью. Сюда обращались даже европейские фирмы и организации, чтобы добиться правды в решении финансовых вопросов, но Сынхёну намекнули, что всё это работает со многими, но не местными, связанными с сингами. Подопечные мафии принадлежат только мафии. Сынхён решился было дойти до министра юстиции Сингапура, но бандиты, прознавшие о его похождениях по инстанциям, пригрозили расправой, что оборвало надежды на законный и мирный исход. Отношения с преступниками разладились, приняв чуть ли не откровенно вражеский вид. Развивать проекты дальше смысла не было, всё равно они станут работать не на их разработчика. Сынхён надеялся за год преуспеть и приобрести так много, а итогом становилась ползущая стабильность. Это приводило в уныние, и день через день он приходил домой с бутылкой вина, которую печалившаяся заодно с мужем Элин распивала с ним на двоих, боясь, как бы от целых бутылок Сынхён не спился. Запрещать ему она и не думала, беспокоясь и видя, что алкоголь снимает раздражительность и усталость с плеч супруга. До шампанского, привезённого из Франции, они на годовщину не дошли, посчитав, что подождут следующей, более радостной. В Париж повторить поездку не получилось, вопреки желанию и имевшимся ещё несколько месяцев назад планам. Сынхён не представлял уже, как покинет Сингапур, чтобы его не оставили с носом окончательно. Казалось, отлучись ненадолго, и вернёшься к вычищенному без остатка имуществу, как после конфискации по суду. На что способны синги? Кто бы знал! Но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, мафия способна на любые подлости и гадости, не соотносимые с человеческой моралью, если вопрос касается денег. Именно в этот момент в жизни Сынхёна снова появился Дракон. О нём доходили разрозненные слухи, необоснованные сплетни. Кто-то говорил, что Квон Джиён вертится на Филиппинах, кто-то, что он связался с японцами. Информация о японцах была самой частой, но никто толком не знал от и до, что же в действительности делал Дракон весь этот год. Вспоминая потом этот сиротливый и ущербный две тысячи пятнадцатый, Джиён и сам бы не ответил и не перечислил всё, чем он занимался. Оказавшись в тату-салоне Наташи, чтобы в безвестности перекантоваться пару деньков, он познакомился там с представителями якудза из клана Ямашита. Набив28ая себе на очередной сессии татуажа зелёную чешую, бандит заинтересовал Джиёна, невольно захотевшего стереть на ком-то другом изображение дракона. Это его знак, его символ! Он единственный дракон! Почему их так любят множить и совать, где ни попадя, по всей Азии! Но ему было не до выпендрёжа, не до выпячивания, с возможностью напороться на неприятности. Дружелюбно и льстиво настолько, чтобы лживость благодушного тона было не распознать, Джиён разболтался с исколотым всеми красками типом без одной фаланги пальца[23] (ага, значит, не безукоризненный подчинённый, косячить умеет!). От него он узнал, что Ямашита набирают силу и хотят захватить когда-нибудь весь Токио под свой контроль, уничтожив другие борёкуданы[24]. - А не нужны ли им люди? – спросил Джиён, и через три дня был в Токио. Японский национализм не давал никому видеть в Джиёне конкурента или опасного игрока, и не напрасно. Все понимали, что за иностранцем, пусть даже корейцем, ни одна преступная семья не пойдёт, но как исполнитель любой вступивший в круг клана участник был полезен. Большинство коренных и преданных членов рода в мечтах о завоевании всего черного рынка и победе над врагами делало ставку на наследника Ямашита – Томохису, молодого человека до того совершенной красоты, что поверить в его принадлежность к криминальному миру Японии было за гранью возможного. Удлиненные чёрные волосы, глубокий взгляд, точёное лицо, не поддающееся точным эпитетам. Назвать его интеллигентным значило бы принизить ту раскованную мужественность, с которой Томохиса его держал, назвать сексуальным – оскорбить аристократическое благородство черт. Среднего роста, стройного телосложения и с мягкими манерами, молодой человек, казалось, зачаровывал даже представителей своего пола. Его родная сестра Рина, как выяснилось, была давней знакомой Наташи, и благодаря этим косвенным связям Джиёну удалось затесаться не в самые последние ряды возле Томохисы. Но руководил пока всем их отец, часто недомогающий, озлобленный и нелюдимый тип, доверяющий половину решений сыну. Вскоре Дракону удалось узнать от человека из санро-кай[25], что на осень планируется нападение на один из крупных борёкуданов. Готовились к этому, покупая членов других семей и поглощая в себя мелкие хангурэ[26]. Джиён пошёл к Томохисе и рассказал, что и от кого стало ему известно. Трепач был убит, а Джиён приближен. Кое-что проклёвывалось в яснеющем будущем, но Джиёну на самом деле не нужна была Япония, он не знал, как ею владеть и управлять, не понимал до конца этой страны и не находил в ней ничего соблазнительного, кроме женщин, активно посещая кварталы развлечений. Что ему было нужно – так это поддержка и союзники, которые помогли бы встать на ноги, вернуть утерянное и отомстить коварным китайцам. За одной из трапез, Томохиса как-то поделился, что среди Ямашита живёт легенда о сокровищах его прадеда, генерала Ямашиты[27], якобы вывезшего из Юго-Восточной Азии сундуки с драгоценностями и закопавшего их на неких позабытых-позаброшенных землях Филиппин. Где-то валялась семейная реликвия – клочок с чем-то вроде шифра, который никто не мог разобрать, якобы относящегося к месту клада. Джиён послушал, как басню перед сном, но не выбросил её из головы. Задумавшись, он заинтересовался покойным генералом, почитал в интернете подробности его биографии, среди фактов которой наткнулся на захват Сингапура в 1942 году. Что-то внутри Джиёна откликнулось на прочитанные строки, будто заговорило само, сообщаясь с прошлым. Он начал искать дополнительные статьи и собирать более цельную картину давних событий. Всего за одну неделю, в середине февраля, семьдесят с лишним лет назад, матёрый японский вояка, командующий 25-й армией, совершил внезапный, непредсказуемый проход через джунгли Малайзии, с той стороны, с которой никто не ожидал, и, десантировавшись через Джохорский пролив, с истощающими снарядами и выдохшимися солдатами, заставил британцев сдать кусок империи. На последнем издыхании, с кончившимися боеприпасами и горючим, не имея подкрепления, исчерпав все мыслимые возможности, Ямашита продолжал создавать видимость опасности, чем вынудил противника капитулировать, не разоблачённый, что у него за душой уже ничего нет, и Сингапур мог бы устоять, продержись британцы стойко хотя бы парочку дней. Но они, деморализованные и безутешные в окружении враждебной армии, и представить себе не могли, как прогадали, подняв белый флаг. Насилие, грабежи и убийства, свойственные японским военным в периоды войны в форме какой-то особой жестокости, бездушности и остервенелости, рождённых из сверхдавления традиционного общества, сотканного из запретов и соблюдения нравственного облика при любых условиях – всё это прокатилось за месяц по захваченной территории. Сингапур вздрогнул под властью японцев, а Ямашита вскоре покинул его, переведённый на другой фронт, неизвестно, как много увозя в багаже. Сингапур. Джиёну показалось это знаменательным совпадением, ведь именно туда перебрался его товарищ Сынхён. Не слишком ли многое сходится в том городе-государстве? Удивительная история, что его можно заграбастать всего за семь дней! Это вдохновляло и толкало вперёд, дёргало авантюрную жилу Дракона, но он понимал, что ещё не готов, пока не достоин Сингапура, ему нужны деньги, помощь, силы. И он попросил у Томохисы копию того шифра. Наследник клана понимающе посмеялся, дивясь наивному мечтательству казавшегося циничным и приземлённым мужчины, но копию сделал и вручил своему знакомому. - Уже многие искали, но удача никому не улыбнулась, - сказал он. - То другие, - пожал плечами Джиён, - а драконы чувствуют золото. Началась новая беготня. Ему нужна была команда отчаянных ребят, которые бы повелись на запах наживы, при этом соглашаясь перебиваться в походных условиях. Сразу же отозвался Дэсон, один из троих людей, сохранивших верность, когда они бежали из Шэньчжэня. За подкреплением пришлось обращаться к Тэяну, у того всегда находились охотники за головами, или чем угодно, что требовалось добыть. К тому же, на него всё ещё работал умелый хакер, который мог бы попытаться разгадать шифр на клочке бумаги от Томохисы. Эти люди, шарящие в кодах программирования, иногда удивляют и другими открытиями. Джиён искал разнообразных дешифровщиков, всех сортов и степеней, бывших военных специалистов, египтологов, уфологов, в конце концов – всех, кто мог что-то понять в загадочных закорючках. Пока шли попытки вычислить местонахождение клада, этим заинтересовался Тэкён, когда-то уже помогавший в захвате власти снайпер и опытный боец, косая сажень в плечах, снова вызвавшийся поехать с Джиёном и Дэсоном. Вместе со специалистом по созданию искусственных языков, лингвистом и филологом, прибыл из банды Джокера ещё один человек – Кикван, снарядившись в эту безумную компанию искателей сокровищ. Все они питали голым энтузиазмом свои чаяния. Но время шло, а готового результата не было. Джиёну некогда было ждать, ему нужно было успеть до определенного момента и он, получив начальные расшифрованные приметы захоронения груза генерала Ямашиты, с тремя помощниками улетел на Филиппины, положившись на везение и интуицию. Там они наняли двух рабочих с лопатами, предполагая, что рыскать и копать придётся много и долго. И не ошиблись. Следующие полтора месяца, вторую половину лета, Джиён чувствовал себя проклятым ветераном вьетнамской войны, до конца жизни не находя объяснения тому, как не сдох тогда, как они с остальными головорезами не прикончили друг друга там же, перерезав горло или всадив десяток пуль в спины без глушителя в непроглядной чаще без единого человека на мили вокруг. Как угораздило его, приверженца разума и рассудительности, поддаться очарованию пожелтевшей бумажки, ничего не обещавшей и не гарантировавшей? Это был первый поступок в его судьбе, не связанный с тщательно взвешенным, рациональным решением. Побуждение романтизирующего юнца – не меньше! Жара, тропики, вездесущие насекомые, змеи, заросшие леса на гористой местности, удушающая влажность, обеды из котелка, консервы и сушеное мясо, липкий пот и палящее, даже сквозь зелень деревьев, солнце, из-за которого у всех на шеях болтались платки, чтобы вытирать лица, затылки и шеи. Есть редко когда хотелось, хватало самой малости, чтобы насытиться в такую погоду. А вот пить – да, пили ведрами, а к ночи ближе исключительно спиртное. Напивались, шутили, похабничали, уползали в свои палатки, изредка срывая труды следующего дня, потому что никто не был в состоянии искать что-либо с головной болью и тошнотой. Чем дольше проводили в лесах времени, тем чаще думали о женщинах, а не об искомом. Джиён злился на задержки и промедление, но ничего не говорил. Ему нужны были эти люди, он не мог поругаться с ними. Под конец августа случилось немыслимое, во что уже и не верилось. Они отыскали пять здоровенных металлических контейнеров времен Второй Мировой. И как отыскали? Копящаяся внутри Джиёна ярость от безрезультатности обострила нюх, распахнула объятья наитию, расчистившему его взор, и он точно знал, куда нужно передвинуться. Точно сам мог прятать здесь когда-то что-то. Он слишком много прочёл о генерале Ямашита, готовясь к поездке, в чём-то понял логику этого человека, или, по крайней мере, хотел её понять. И это дало плоды. На месте вскрыли один из контейнеров и ахнули, убедившись, что нашли то самое, или часть того самого: изнутри просияли золотые украшения, музейные экспонаты, украденные из дворцов и особняков ЮгоВосточных государств Азии ценности, фамильные кольца и ожерелья, серебряная посуда, китайский фарфор, чудом не разбившийся во время перевозки сюда, какие-то архивы, устаревшие деньги, статуэтки и шкатулки, инкрустированные слоновой костью, монеты из золота. Перевозить в таком виде находку с Филиппин куда-либо не представлялось возможным, всё нужно было как-то укладывать и отправлять незаметной контрабандой. Потому вскрыли все ящики. Рабочих убили там же, закопав вместо сокровищ. Оставшиеся четверо искоса поглядывали друг на друга, не появится ли ктото среди них, кто захочет забрать всё себе? Но когда Джиён заявил, что всё это нужно доставить Ямашите, мужчины опешили. - Какого чёрта? – бросил Тэкён, поглаживая винтовку. - А такого. Ты собрался расплачиваться в универмагах золотом, Джек Воробей? Сомневаюсь. Каждому из нас эти цацки только создадут проблемы, с их разгрузкой, оценкой, продажей. В любом случае продешевим, потому что ничего в них не понимаем, а услуги оценщика – отдельная статья расходов. Я предлагаю отдать всё Ямашите, заручиться его поддержкой и, с его помощью, завоевать себе жирную долю бизнеса в другом месте, приобретя постоянный доход, а не устраивая разовые торги. Неизвестно почему, но все в результате согласились. Возможно, никто действительно не ощущал в себе сил и желания бродить по черному рынку и договариваться с покупателями, любителями редких вещиц. Джиён же, послеживая за спешной, но осторожной упаковкой разрытого клада, думал о том, что маловато всего этого для тех масштабов воровства, какие производила японская армия. Наверняка где-то существует ещё часть. Просматривая попадающиеся среди предметов роскоши архивы, Джиён наткнулся на очередную схему, уже больше смахивающую на карту, ничего в ней не понял, но, сложив многократно, сунул за пазуху. Отец Томохисы и Рины изумлённо глядел на доставленные ему антиквариаты, не веря своим глазам и – ещё больше – не веря честности Джиёна, не забравшего себе ничего. Хотя, кто может знать точно? И всё-таки, будь он корыстным обманщиком, разве стал бы привозить добычу её истинному хозяину? Конечно, Ямашита считал это своей собственностью по праву наследования от деда, потому что найти, кому это всё принадлежало до его разбойных грабежей уже вряд ли возможно. - Что ты хочешь за это? – спросил якудза. Джиён, закурив, пожал плечами: - Чтобы вы послушались одного моего совета. Томохиса за спиной отца прищурил свои проницательные вишнёвые глаза, блещущие великолепием утончённой красоты. Старший Ямашита сказал: - Я слушаю тебя. Дракон отговорил их начинать открытую войну с другими борёкуданами. Оставалась неделя до съезда оябунов[28] в Кобе, в штаб-квартире Ямагути-гуми[29]. «Разделяй и властвуй» - шепнул заветную формулу Джиён, предлагая перессорить и внести разлад в отношения бандитов. Предложение было принято без длительного рассмотрения. В нём проглядывалась очевидная выгода, если оно реализуется, ну, а если ничего не выйдет, то перейти в атаку всегда успеется. Они принялись за исполнение. Через проституток, продажных и подкупленных людей, подосланных интриганов, несколько дней под руководством Ямашита и Дракона дёргались нити связей группировок, оговаривались и оклеветывались их руководители, обвинялись в предательствах, заговорах; совершались хищения и кражи, на месте которых оставлялись неоспоримые улики о причастности той или иной якудза, по тому же принципу устраивались дебоши и стычки, нападения в тёмных задворках Токио, Киото, Кобе. Ямашита были в стороне. В первой декаде сентября пришло известие, что в бандах на собрании в Нада[30] произошёл раздрай, не находя общий язык, многие боссы переругались, синдикат Ямагути-гуми раскололся, из клана вышло более пяти тысяч человек[31]. Гангстеры метались между главарями, искали пристанище, некоторые добегали и до Ямашита, организованная преступность ослабла, ею занялась полиция, пользуясь возникшей шумихой как поводом для арестов, да и истончившаяся взаимная поддержка группировок давала правоохранительным органам преимущества. Организованная преступность отмирала. Старая. А молодая ещё о себе толком и не заявляла. - Вот так отметили столетие, - ухмыльнулся Томохиса, получая всё новые и новые подробности произошедшего. Рядом с ним стоял Джиён, наслаждаясь удачно провернутым дельцем. – Я уже несколько лет куромаку[32] моего родителя, но, похоже, у меня появился собственный куромаку, друг мой? - Я? Да нет, я персоналия куда более скромная, - куря, Джиён неприкрыто прибеднялся. Японский он понимал, но предпочитал делать вид, что очень трудно ему это даётся, хотя отвечал из уважения к хозяину дома всё же на плоховатом японском. Томохиса старался говорить на корейском, который знал сносно. - Я вижу, что на этот раз ты всё-таки что-то попросишь. - Это так. - Говори. – Джиён не стал мяться: - Мне нужно оружие, мне нужны люди, и немного денег. - На кого ты хочешь напасть? - На китайцев. Есть кое-какие старые счёты, - улыбнулся Дракон. Хотя он не считал их старыми, не прошло ещё и года, как триада опрокинула его, отдав завоеванные с трудом районы юньнаньцам и синьцзянцам. Но против гонконгской триады он всё ещё не может идти, даже при поддержке Ямашита. Им ещё самим расти и расти. Однако мелкое пакостничество под самым носом никто не отменял. С чего-то же начинать нужно? И опять, и снова, и вновь суета, суматоха, беготня, подготовка, разработка плана, проверка людей, звонки, подкупы, договорённости. Джиён в понедельник был в Токио, в среду на Чеджу, пожимая руку Джокеру, в четверг пил пиво с Тэяном в Сеуле, в пятницу знакомился с кем-нибудь влиятельным в Маниле или на Хайнане, а вечером субботы или воскресенья замыкал круг, возвращаясь в Токио. Он готовил поистине пиратское дело, с налётом на кораблях, не парусных, и не под флагом с Весёлым Роджером, но всё же, с высадкой на берег, с ночной резнёй. Многие отозвались, поверив в чуйку Дракона после его чудесно выполненной на Филиппинах задачи. Тэкён и Дэсон по-прежнему оставались с ним, причём первый даже забывал о награде и оплате, так его увлекали сами идеи Джиёна. Второй же методично исполнял всё ради дальнейшего – богатств и власти, которые рассчитывал получить в тени Дракона. Какую из двух группировок уничтожить Джиёну было всё равно. Он подбросил монетку, и выпало на синьцзянцев. Около пятидесяти людей Ямашита, три десятка головорезов Тэяна, двадцать с небольшим бандитов Джокера, ещё кое-какие авантюристы и неприкаянные души, всего под полторы сотни. Проникнув в районы Шэньчжэня, выкупленные у триады Синьцзянем, укрытая темнотой и призвавшая в помощницы неожиданность, разноперая масса вооруженных гангстеров совершила чистку, пристрелив или вырезав всех, кто не успел бежать или спрятаться. Территория была отвоевана, и на следующий день, при свете солнца, Гонконг очумел от наглости скопища уголовников, шаставших неподалёку. И даже притих, размышляя, как быть дальше? Но Джиёну не хотелось воевать. Он ещё не знал, как отблагодарить Микки за спасение своей жизни – убить его или помиловать? Поэтому Дракон вызвал юньнаньцев и по праву завоевателя продал им все только что приобретённые районы. Триада хотела разделять и властвовать? А вот им финт ушами, всё, что занимал прежде он – Квон Джиён, теперь в руках юньнаньцев, а их основные силы неподалёку, провинция-то считай соседняя, кто тронет – прилетят «заоблачные»[33] коршуны покрупнее. Джиён приобрёл союзников, нажил врагов, заручился поддержкой, заслужил авторитет, зависть, почтение, ненависть, получил огромные деньги из Юньнани, встретил Новый год в размышлениях о том, как же, всё-таки, по примеру генерала Ямашита, овладеть Сингапуром, не развязав Третью Мировую? Спору нет, фон бы для такой маленькой операции по захвату был бы хороший, особенно если бы столкнулись Штаты, Россия и Китай, никто бы и не посмотрел, как непритязательный Дракончик гнездится в Сингапуре, но что-то подсказывало, что и ему бы потом отвесили пенделя. Поэтому придётся довольствоваться мирной обстановкой. Значит, нужно применить хитрость. Начать очередные подкупы, узнать рейсы грузовых суден, на которых можно подвезти и высадить верных людей, хорошенько просмотреть маршруты и уязвимые места побережья. Кто мог помочь в этом всём? Сынхён! Наверняка он уже освоился там, многое изучил, сможет порекомендовать кого-нибудь и чтонибудь. Джиён набрал его номер и дождался, когда товарищ ответит. - Да? - Привет, как жизнь семейная, трудоголик? – посмеялся Дракон, дымя в микрофон трубки. - Всё хорошо, как сам? Давно тебя не слышал. - Дела были, завертелся… Может, скоро и услышишь что-нибудь. - Начередил чего? – ухмыльнулся Сынхён. - Вроде того… Слушай, я чего звоню. Мне нужна кое-какая помощь, могу я к тебе обратиться? - Джиён, ты даже не представляешь, как ты вовремя! – с каким-то вздохом облегчения произнёс бизнесмен. – Мне сейчас тоже нужна твоя помощь и, надеюсь, мы сумеем друг другу помочь. Стоит ли говорить о том, что семьдесят четыре года спустя после изгнания британцев из Сингапура, также в феврале, оттуда были почти полностью изгнаны синги, состоявшие из индусов, китайцев и местного, малазийского населения? Конечно, бежали они, те, кто успел и спасся, не на другой край света, а в Куала-Лумпур, в Индонезию, на Филиппины, в Бруней, не так далеко, в ближайшие государства, затаивая ненависть и теша себя мыслями о мести. Синги объединялись на других берегах, сочиняли реваншистские стратегии, иногда пытались нападать и отбивать своё обратно, но всё было тщетно. Борьба с Драконом, угасающая и затихающая, длилась ещё год, но так и не принесла никаких результатов. Отдельные осколки прежних сингов рассеялись по Азии, растворившись в толпе.

Что хуже влияет на человека – проблемы или беззаботность? На этот вопрос никогда не будет однозначного ответа, не только потому, что люди разные, и проблемы тоже, но и потому, что всякое ухудшение своеобразно, не сопоставимо с другим, и оценить, к примеру, кто более аморален, наркоман или проститутка, не всегда возможно. Элин сумела перебороть тягу Сынхёна к выпивке, когда у него были сложные времена, более того, не выдерживая давления обстоятельств, он всё-таки рассказал ей, в чём дело, и не получил от неё ни укоров, ни обвинений. Жена поддерживала его, успокаивала, и отругала единственный раз, когда он набрался, после чего, собственно, он и перестал это делать. - Я хочу, чтобы ты был сильным! – на повышенных тонах говорила она. – Ты и есть сильный, Сынхён! Прекрати вечно уползать в воображаемую ракушку, создавать себе воздушные замки с невесомыми стенами, за которыми будто бы можно скрыться! Нужно смотреть в лицо неприятностям, в этом нет ничего плохого! Трудности закаляют, любимый, пойми ты это, не сдавайся, имей терпение, упорство!

Сынхён почувствовал, как на самом деле мужает и крепчает, и только потом, время от времени, задумывался над тем, что источник его сил – это Элин. Она для него была всем, готовая проходить огонь и воду, она понимала его, принимала и утешала. Она сумела наладить их жизнь даже тогда, когда синги изводили своим гадким коварством и вымогательством. И вот, когда их быт наладился, появился Дракон, выкинувший распоясавшуюся мафию вон, и маятник качнулся в противоположную сторону. Спина, долго нёсшая тяжёлый груз, избавляясь от него, медленно разгибается, но чувствует себя намного лучше той, которая никогда тяжестей не носила. Освобождённая спина ощущает свободу, свободная её не осознаёт. Так и Сынхён, лишённый опеки и надзора бандитов (если не считать своего внедрения в новую группировку драконов, в которой занимал уже совсем не подчинённую должность), пружиной на взводе завертелся с проектами, неделями лежавшими в ящиках. Мир открылся заново, возможности и перспективы захватывали, кружили голову, пьянили. Они с Джиёном, совсем как когда-то в Шэньчжэне, сочиняли, выдумывали, вкладывали деньги, теперь уже полноценные хозяева своих жизней. Обоим казалось, что им подвластно абсолютно всё. Дракон не стал останавливаться на достижениях сингов, он начал перетягивание каната с правительством, постепенно выигрывая, он сменял чиновников и министров, ставя на их места податливых людей, он вербовал в обязательном порядке в драконы каждого, кто хотел что-то значить в Сингапуре и зарабатывать в нём деньги; в ход шли шантаж, угрозы, нешуточные расправы. Джиён демонстрировал свои силы, запугивал, заставлял бояться. Сам он обрастал невероятными мифами после Филиппин и Японии, ему стали приписывать сверхъестественный дар, всемогущество, неуязвимость. Это не только льстило, но и играло на руку. Дракон развернул нелегальный бизнес широким потоком, вытащил из подвалов и жалких лачуг бордели, отвёл под них специальные заведения и площадки. Разрешил любое спиртное и наркотики в клубах, если с этого перепадало ему. Джокер поставлял дурманящие, психотропные и обдалбывающие вещества любого качества. Однажды столкнувшись с арабской работорговлей, Джиён тотчас перенял эту идею, не видя в ней ничего зазорного. Стоило этим заняться, как спрос оказался велик. Его не интересовало, куда, зачем и для чего нужны люди, он находил их, похищал и продавал. В безнадзорных иммигрантах недостатка не было. Предатели в драконах, попервости обнаруживавшиеся регулярно, шли либо в укрепление бетона костями, либо на органы. Тайны из этого Джиён не делал, чтобы все понимали, чем рискуют. Элин никогда бы не подумала, что однажды будет рада Джиёну, но сразу после его возвращения в их жизнь так и было. Сынхён расслабился, с него сняли загнанность и обреченность, как порчу, у него больше не опускались руки – он переполнялся оптимизмом, кипевшим в нём, светился, тормошился. Весна напомнила девушке первый месяц после свадьбы; они вновь были беззаветно и безоглядно счастливы. Но постепенно всё стало туманиться и уплывать из рук, а точнее – Сынхён стал отдаляться, виться возле Джиёна сутками, наслаждаясь статусом. Он был заместитель главы преступного мира, его советником, помощником. Деньги и богатства манили, примагничивали всё сильнее, а с ними и развлечения, тусовки, хмельные компании, в которые попадали и женщины. Иногда Элин переставала знать, где в данный момент супруг, и как скоро он вернётся? Беззаботность и отсутствие напряжения ужалили Сынхёна ядом развращенности, тем более рядом с ним был пример для подражания, соратник, собутыльник и соучастник всех гулянок, Квон Джиён, приглашающий, угашающий, дарующий. Немного держа себя в узде на начальных этапах, они потихоньку ослабляли эту узду, срываясь, пускаясь во все тяжкие. Им не было ещё тридцати, а им под ноги легло целое государство! Хотелось попробовать всё. Пусть не сразу, но всё. Джиён сменял любовниц каждую ночь. Будучи постоянно рядом с ним, Сынхён едва удерживался от такого же образа жизни, постоянно храня в мыслях Элин, возведенную на пьедестал, которую продолжал любить, но… Соблазны, другие условия, другие ощущения, осознание безнаказанности, того, что всё происходит по твоей указке, даже знает кто-то что-то только потому, что ты разрешаешь или не разрешаешь. Джиён не подбивал друга на измену, но то, как он себя вёл, искушало Сынхёна без слов. Легкодоступные девицы, на любой вкус, отдающиеся по щелчку, выделывающие такое, о чём в супружеской постели и не додумаешься! Элин, светлая и чистая Элин, верная, добрая и ласковая, на какой-то миг, под воздействием спиртного, веселья и пошлой атмосферы ночного клуба, поблекла, скрылась за горизонтом и уступила место порочному желанию. Сексапильная стриптизёрша, задирающая ногу ровной вертикалью, увела Сынхёна в отдельные апартаменты. Утром было стыдно, совестно и противно от себя самого. Сынхён толком и не помнил тех ощущений, что так хотел получить, чтобы удовлетворить своё любопытство. Нужно было возвращаться домой, но как? Он впервые не вернулся туда ночевать. В телефоне два непринятых от жены. Она никогда не была истерично-настойчивой. Могла разок позвонить кому-то другому из тех, с кем Сынхён проводил время, убедиться, что с ним ничего не случилось, и больше напрасно не названивать. Но ему всё равно было жутко стыдно, до горечи и боли. Разовое удовольствие обернулось чувством мерзости. Он хорошо помнил объятья Элин, её запах, её кожу, её прерывистые стоны – это всё дарило ему несравнимое ни с чем наслаждение, а что было ночью? И не вспомнить толком. Заехав за цветами – на воре и шапка горит – Сынхён поднялся в их квартиру и открыл дверь. С порога необъяснимо ощущалось, что здесь не ложились спать. Трусливо и с опаской, мужчина прошёл в спальню, но Элин там не было. В зале тоже. Он нашёл её на кухне, помешивающей сахар в остывшем, час назад налитом кофе. Лицо её было мокрым от слёз, но не покрасневшим. Она перевела взгляд на мужа, и сразу же, за секунду поняла всё. То, что она и подозревала, произошло. Сынхён упал перед ней на колени, положив на них цветы, и чуть не заплакал сам. - Элин, прости, умоляю тебя, прости… мы слишком напились, я очень много выпил… я был абсолютно пьян! – Он перешёл на французский, объясняясь в любви, извиняясь и говоря о том, что Элин единственная, кто нужен ему. Она поднялась, поставила цветы в вазу, прошла в спальню. Сынхён догнал её фактически в той же позе, ползая на коленях. Жена одевалась. – Куда ты? Любимая, родная, милая, любимая, куда ты собираешься? - К отцу, в Шэньчжэнь, - застёгивая пуговицы, сказала Элин. – Кто знает, может, Ючон тоже соберётся разводиться? Конечно, это было бравадой. Хоть она и улетела на самом деле к отцу, но о том, чтобы найти другого мужчину или бросить Сынхёна, ей не думалось. Она сказала самые жестокие слова, на какие была способна, впрочем, развод, как компенсация за поруганную честь, всё-таки проскользнул в голове. Но господин Ли не узнал о происшедшем, при нём дочь не плакала, разбираясь со своими чувствами в одиночестве, не отвечая на звонки мужа и его сообщения, которыми он забрасывал её, называя себя последними ругательствами, раскаиваясь, умоляя простить. Элин продержалась две недели и, как и прежде, слабая в единственном месте – в своей любви к Сынхёну, и сильная тем же, полетела обратно, в Сингапур. На пустой стене в зале, куда они никак не могли придумать декоративного решения, образовался её портрет – подарок с надеждой на перемирие. Сынхён трясущимися руками обнял жену, прижав её к груди и уткнувшись в её волосы. - Прости, Элин, я знаю, мне нет прощения, но я никогда больше не посмею… я не знаю, что на меня нашло! Я люблю тебя, только тебя. Я слабак, я знаю, не удержался, чёрт бы меня побрал! Я буду сильным теперь, правда, я буду ради тебя, ради нас очень сильным!.. - Забудем, Сынхён. Давай забудем? – обретая голос и задавливая в себе суровую обиду, попросила девушка. - Спасибо, Элин, боже, спасибо! Я недостоин тебя, за что Господь послал мне такую жену? – заплакал Сынхён и поцеловал её. За две недели её отсутствия, он твёрдо решил, что если она не ввернётся к нему – он наложит на себя руки. Так начался их третий, и последний период счастья. Подступившая осень принесла Элин лёгкие недомогания. У неё холодели руки, и Сынхён удивлялся, как она может мёрзнуть в жарком Сингапуре? Он, смеясь, брал её ладони в свои, согревал дыханием. Шёл октябрь, Элин стала утомляться и чувствовать себя хворой, как при первичной стадии простуды, но, померив температуру, обнаружила, что та ниже тридцати шести градусов. Она мерила её в течение недели, но температура не сдвигалась с места. Девушка купила себе витамины, попыталась делать зарядку по утрам, чтобы разгонять кровь, но спустя несколько дней её стали беспокоить боли в животе. Сынхёну она не стала говорить о плохом самочувствии, а к врачу идти не хотелось. Слабость и усталость могли быть вызваны чем угодно, хоть бы пережитым стрессом! Женское здоровье, оно такое, чуть понервничала, и сплошные болячки. Элин временами казалось, что самочувствие улучшилось, и вроде бы все симптомы отпустили, но через пару дней накатывало снова, и в очередной раз ей было до того плохо, что она почти дошла до вызова скорой помощи. Но сумела отлежаться и приказала себе сходить к врачу. А если это беременность? Боже, от этой мысли замирало сердце, ей хотелось бы обрадовать Сынхёна. Думая о ребёнке, Элин осознавала, что он заставит её окончательно простить мужа и забыть всё дурное, что между ними было. Но радоваться раньше времени не хотелось. В постели, во время занятий любовью, Элин не было хорошо, как прежде, чувствовался какой-то дискомфорт, болезненность, но оттолкнуть Сынхёна она не могла, не хотела, чтобы он принял это близко к сердцу, или полез с расспросами, в чём дело? Месячные не пришли, и Элин, взбодрённая верными признаками будущего материнства, в день второй годовщины свадьбы, с утра, пока Сынхён отлучился по делам, направилась в больницу, сдавать анализы и проходить обследование, чтобы убедиться, что беременность протекает хорошо. Сынхён тем временем возвратился домой, немного удивившись отсутствию супруги. Он купил огромный букет белоснежных роз. В Сингапуре нет снега, поэтому пусть вместо него белым покрывалом лягут цветы. Заказав в ресторане праздничный обед, он стал ждать Элин, вытащив ту самую бутылку шампанского из Франции. Но она всё не шла и не шла. Часы тикали, минуты тянулись, ожидание печалило. Боевой настрой то снижался, то опять взлетал. Сынхёну не хотелось растерять той энергии, с которой он приготовился поздравлять жену с порога. Наконец, ключ в замочной скважине повернулся. Уже босая и скидывающая с себя шёлковый шарфик, Элин появилась из прихожей. Пока она разувалась, муж успел сорвать фольгу с горлышка бутылки и застыть с ней напротив входа, раскручивая мюзле. Они встретились глазами. Взгляд Элин лихорадочно блестел, губы её дрожали в улыбке, напоминающей радугу после дождя – будто за этой улыбкой прятались слёзы, или предшествовали ей? Сынхён замер, ожидая, когда Элин заметит охапку цветов возле него, но она будто никуда не смотрела. - Драгоценная и любимая жена… - начал он, приподнимая шампанское. - Сынхён, у меня новости, - перебила она незнакомым голосом. Он остановил своё поздравление. В её пальцах, дрожавших синхронно с губами, вибрировали какие-то листки. - Да-да? – с предвкушением праздника улыбнулся он. - Я жду ребёнка, - сказала она. Проволока сорвалась, выскочив из пальцев, и пробка вылетела вверх, огласив победным хлопком комнату. – И у меня рак. Бутылка упала на пол, грохнувшись вдребезги, со звоном и громким, ломким звуком разбитого счастья. Шампанское шипящей пеной растеклось между ног супругов.

Глава 8

Врачи сразу же сказали – от ребёнка нужно избавляться. Обнаруженная злокачественная опухоль была впритык к эмбриону, в эндометрии матки, и там развивалась; чтобы произвести удачное лечение, требуется аборт. От этого слова Элин с ужасом пошатнулась и буквально сбежала из больницы. Когда Сынхён смог шевелиться и думать после осознания предоставленного факта болезни жены, они с ней всё обсудили. Мрачно, серьёзно, но без паники, как двое взрослых людей. Они взялись за руки и, сидя бок о бок, говорили о том, как поступить. То есть, Элин сразу сказала, что не под каким предлогом не станет делать аборт. Это их долгожданный ребёнок! Это жизнь, душа! Она не станет убийцей, не совершит огромного, непростительного греха. Это за рамками её возможностей. Нужно понаблюдаться, посмотреть, что будет дальше. - Может, рак сам уйдёт? – нашла в себе силы улыбнуться девушка, и приободрила тем мужа. – Я знаю, от положительных эмоций эта болезнь замирает, я слышала. К тому же, Бог творит чудеса… Элин стала крепко верующей после того, как нашла взаимность в Сынхёне и обрела его, любовь своей жизни. Если поначалу религия была уступкой отцу, поддержкой ему, нашедшему спасение в церкви, то с каждым годом вера всё больше укреплялась в Элин, захватывала её. Теперь без молитвы и надежды она не представляла своей жизни. Иногда она зачитывала выдержки из Библии или церковных книг Сынхёну, порой ему это даже нравилось. И сейчас, когда супруга упомянула чудеса, он, не сомневавшийся, что одно из них – любовь, - случилось, поверил и в надежду Элин на выздоровление. Узнавшая, что с ней, она взяла волю в кулак, как будто бы даже поздоровела на самом деле, так сильны были её попытки самоубеждения. Ежедневно перед сном она стала молиться, горячее прежнего, решив пойти на очередное обследование недели через две. Возможно, вообще выяснится, что произошла ошибка! Они с Сынхёном вошли в молчаливый сговор не упоминать об онкологии, не говорить о ней, жить дальше, как жили, радуясь и улыбаясь. Ведь какой повод для радости – ребёнок! Знавшая, что сохранит плод во что бы то ни стало, Элин дала это понять и Сынхёну, и он цвёл счастьем будущего отцовства, которое подпитывала жена. Беседы чаще всего касались детей, они решили, что не будут узнавать пол заранее, пусть будет сюрпризом. По прошествии двух недель, Элин повторила свой визит к доктору. Но обследование принесло неутешительные результаты: ухудшения виднелись невооруженным глазом. Медик стал отчитывать пациентку за небрежность к своему здоровью и настаивать на начале лечения. Настаивал первые минуты вежливо, но потом не выдержал и уже грубее, стараясь запугать и образумить девушку, обрисовал ей риск летального исхода, метастазирование, к которому приходит нелеченная первая стадия. Потом будет поздно! Неужели она не чувствует ухудшений сама? Элин заверила, что ничего не чувствует, напротив, ей даже лучше! От страха и беспокойства, от возлагания надежд на Бога и собственные мысли, которые должны были быть положительными двадцать четыре часа в сутки, чтобы дать результат, она действительно будто попала под анестезию, заморозила своё восприятие, не прислушиваясь к организму, боясь найти в нём не то, что хотелось бы. Спор с врачом ни к чему не привёл. Он рекомендовал начать хотя бы с медикаментов, с необходимых процедур, но Элин уже успела поинтересоваться на этот счёт: на плод это всё очень плохо повлияет. Либо случится выкидыш, либо будет нанесён ущёрб развитию ребёнка. Нет, нет и нет! Пока она не родит, и речи ни о каком лечении не пойдёт! Её твердая убежденность автоматически ставила Сынхёна на её сторону. Когда она сообщала ему о том, какие доктора звери и бессердечные сволочи, допускающие убийство не рожденного младенца, он кивал и сжимал её руки, считая её во всём правой. Когда Элин ещё через несколько дней всё-таки сделалось нехорошо, и она посетила доктора в третий раз, он сказал, что рак развивается быстро, и требуются незамедлительные меры… Она встала и ушла, хлопнув дверью, зная, к чему этот разговор приведёт. Нет! Ребёнок будет жить. Чего бы это ни стоило. Она мать, её святая обязанность – сохранить жизнь ребёнка, она несёт за него ответственность, это их с Сынхёном частичка. Элин заявила, что больше ни в один госпиталь не ногой, легла в кровать с молитвословом, и угрюмо завернулась в одеяло. Вместо больницы на следующий день она пошла в церковь, просила защиты у Божьей Матери, искала её понимания, ведь она тоже мать! Её сына, Иисуса, распяли, но он воскрес – какое счастье для материнского сердца! Элин думала о том, что если убьёт своего ребёнка – его уже никто не воскресит, поэтому ей нужно чудо иного рода. Ей нужны силы, чтобы выносить его, чтобы явить его свету, дать ему вдохнуть воздух этого мира. Сынхён не пытался отговаривать или переубеждать Элин, за два года брака, да и столько лет их знакомства, он привык к тому, что она права, она не ошибается, что она знает, как лучше, она научила его выдержке и терпению, житейской мудрости, как он может с ней спорить? Отцу Элин не стала говорить о болезни вовсе, не хотела расстраивать старика, тот едва отошёл от смерти жены ровно из-за этого же диагноза, а тут единственная дочь! Правда, о будущем внуке тоже никому распространяться не стали. Если Элин делалось плохо, и Сынхён, в переживаниях за неё, заявлялся на общие дела с Джиёном в грозном, упадочном настроении, он только говорил, что жена приболела, не вдаваясь в подробности. Ему казалось, что если он расскажет о плохом – оно умножится, а если расскажет о хорошем, то оно пропадёт. Замкнутость в их беде и радости сплотила Сынхёна и Элин крепче прежнего, вынужденные преодолевать испытание, посланное судьбой, отсеченные добровольно от общества, они сблизились до самой глубины, никому, кроме друг друга, не доверяя свои опасения, свои слёзы и улыбки. При очередном приступе боли Элин не выдержала и, задрожав, пытаясь сбросить с себя эту боль, впервые на памяти Сынхёна потеряла самообладание. Она буквально бегала по комнате, терзая руками ночную рубашку и воздух, стискивая зубы и плача, говоря, что, может, и не вынесет этого, может, последует за матерью и повторит её раннюю смерть. Ей стало страшно, она вырывалась из рук мужа, когда тот попытался прижать её к себе, но, в конце концов, сдалась и, заплакав на его плече, кое-как пришла в себя, когда он уже плакал с нею вместе. Показав свою слабость, Элин осознала, что уже не может запихнуть её в себя обратно полностью, часть её остаётся снаружи и не даёт покоя, терзает два сердца: её собственное и мужа. Сынхён интуитивно ощутил, что пришла его очередь быть твёрдым, быть опорой, не показывать своих чувств, своей трусости, но они научились без слов чувствовать друг друга, а как при этом что-либо скроешь? Он стал убеждать жену, что всё будет хорошо, что она зря волнуется, что они найдут решение, если ей становится невыносимо. Можно принимать обезболивающие – главное подобрать разрешенные беременным. Можно выносить ребёнка до шестого месяца, а потом через кесарево поместить его в капсулу, врачи сейчас способны выхаживать и сильно недоношенных! Сначала отвергнув эту идею, Элин, терпя всё более и более сильные муки, постепенно стала склоняться к этому варианту. Да, она потерпит до шестого месяца, а затем обратится за помощью к медицине. Что происходило с её здоровьем и организмом – она уже не знала, она больше не обследовалась и не хотела узнавать о том, как пагубно разъедает изнутри карцинома молодость и жизнь. Главное дотерпеть ради ребёнка до нужного срока, осталось меньше трёх месяцев… Боли пробивали до пота. Порой от пыток – иначе и не назвать, - идущих изнутри, Элин невольно плакала, прикусывая язык, валилась с ног, едва успевая хвататься за что-нибудь, чтобы не падать. Если Сынхёна не было дома, она позволяла себе стонать, кряхтеть или взвизгивать, но когда он возвращался – держала всё в себе. Щадящие беременный организм таблетки были найдены, но с каждым днём они всё меньше помогали, а препараты посильнее Элин пить не рисковала, не хотела травмировать ребёнка. Беспокойство за жену заставляло Сынхёна откладывать все дела, забывать о работе, терять к ней интерес, плевать на деньги. Его уже не интересовали заработки и будущие финансовые возможности, он хотел видеть Элин здоровой, прежней, чтобы ей не было больно, чтобы она улыбалась искренне, а не вымучено. Он видел, не слепой, что ей приходится прикидываться спокойной, читающей или что-то готовящей не сгибаясь, не корчась, не жмуря от боли глаза. Ему хотелось всё время проводить рядом с ней, отдать ей свои силы, своё хорошее самочувствие, но от болезни Элин делалась раздражительной, присутствие Сынхёна уже не утешало её, напротив, она старалась гнать его прочь, чтобы он не видел её такой, с постоянно слезящимися глазами, с безысходностью в них. О занятиях любовью забылось, они просто спали вместе, а после Элин и не выдержала лежать с Сынхёном, крутясь и выворачиваясь от адских мук, мешая ему спать, считая, что заставляет его страдать, наблюдая это уродство. Она перебралась в зал, со скандалом, через заверения Сынхёна, что он в любой ситуации хочет быть рядом. Но Элин отстояла своё угасающее одиночество, как больная кошка пожелав заползти подальше и издохнуть без свидетелей. Не отступающая и постоянная боль доводила её до мигрени, до тошноты, до полного бессилия. Но она же и затёрла границы её нравственной ответственности. В этом непрекращающемся кошмаре аборт уже не выглядел смертным грехом, но Элин отмахивалась от этих мыслей, как от демонов, только сильнее молилась, кусала подушку, выла и плакала, кладя руки на живот. Крики от боли сдерживать стало уже невозможно. Но стоило ей вскрикнуть, как прибегал Сынхён, пытался как-то облегчить её муки, целовал её, брал за руки, прижимал к себе. Элин заводилась ещё сильнее, кричала на него, просила уйти, не смотреть на неё, не видеть её. В этом больном неистовстве она была разъяренной и будто бы снова сильной, она умудрялась выгнать мужа подальше от себя. Ей казалось, что без этой навязчивой заботы она восстанет из пепла, способная сама себя поднять на ноги, только откричаться немного, отдышаться, и полегчает… Сломленный и трясущийся, Сынхён шёл в ближайший бар, пил там, много и долго, почти не пьянея. Проводил пару часов за выпивкой, не заговаривая с пытавшимися обратиться к нему такими же одинокими посетителями, игнорируя вопросы бармена о повторении порции. Сынхён только пальцем указывал на строку в винной карте, глотал рюмку за рюмкой, потом просил закусить, один раз, рюмки после пятойшестой. Ждал, когда хмель выветрится, и возвращался к Элин, всё так же лежавшей на диване, свернувшейся клубком, но не спавшей. Мужчина понял, что больше так нельзя. Увидев её вот такой, от порога комнаты, бледной, исхудавшей, в испарине, боявшейся пошевелиться, чтобы не заорать от боли, он понял, что она умирает, и нужно срочно принимать меры. Сынхён начал издалека, полчаса сидел на полу, возле дивана, тихонько говорил о том, что медицина – друг человека, надо обращаться к ней за помощью, она иногда и есть то чудо, которого ждут люди. Потом он перешёл на состояние Элин, сказал, что если она ещё похудеет, то ребёнку нечем будет изнутри подпитываться, поэтому надо бы позаботиться и о маме. Ей бы капельницы, или квалифицированная помощь… Элин лежала молча, слушая, но не отвечая. Она чувствовала, к чему это всё идёт. Сынхён этим и закончил. Он сказал, что если для лечения надо «разрешить вопрос с беременностью», то пусть уж доктора и «разрешат». Полежав с минуту без движения после окончания его монолога, Элин отвернула лицо к спинке дивана и уткнулась в неё, больше не поворачиваясь к Сынхёну. Он видел, что несмотря на очевидность побеждающего её рака, она упирается, и надеется сохранить ребёнка. Их ребёнка. Которого, глядя на Элин, Сынхён начинал ненавидеть, словно это он привёл с собой рак, сговорился с ним, и вытягивал из любимой его жены жизненную энергию. В ту ночь Элин не кричала, но Сынхён всё равно не сомкнул глаз. Он лежал в одинокой кровати и пытался услышать дыхание супруги за стенкой, с болезнью оно стало шумным, но раз тяжелых вздохов не было, значит, она тоже не спала, бросая все свои запасы сил на то, чтобы выходить долгожданное дитя и не слышать больше крамольных предложений. На завтра Джиён заметил, что от Сынхёна пахнет виски, он помят и не выспавшийся, под глазами залегли круги, а взгляд отсутствующий, выдаёт, насколько его владельцу всё равно на происходящее, он ничего и никого не слушает. - Что-то случилось? – спросил Дракон, закурив. - Что? – очнулся Сынхён, посмотрев на него. - Я спросил – что-то случилось? Мужчина посмотрел на него таким взором, какого Джиён, пожалуй, не видел никогда, а потому не сразу опознал, не угадал, что за собой несёт подобное выражение? Джиёну сделалось одновременно неуютно, будто обдало холодом, но, с другой стороны, он почувствовал, что за глазами с такой Вселенной есть нечто, ради чего живут и гибнут, и люди с такими взглядами достойны быть чем-то большим в этом мире… Они уже имеют нечто большее. Сынхён не выдержал больше скрывать, а точнее, в этот момент, он уже потерял силы думать о том, что говорит и зачем это делает, он просто произнёс то, о чём была каждая секунда его горестных дум: - У Элин рак. Джиён не изменился в лице, не задержал в воздухе сигарету, не бросился выражать жалость или соболезнование, он выдерживал взгляд товарища, пока тот сам, вновь убравшись в свой панцирь трагедии, не отвёл лица. - Нужна помощь? – спустя пару минут задал вопрос Дракон. Сынхён не то не услышал, не то утерял способность быстро реагировать. – Лучшие врачи, клиники? Поискать в Америке? Привезти? Дать денег? - Элин не хочет обращаться к врачам… - оборвал себя на полу-фразе Сынхён. Он опять ничего не сказал о ребёнке. Не мог заставить себя произнести о том, кого, видимо, придётся убить, чтобы спасти Элин. - Почему? - Не доверяет им, - нахмурившись, отговорился Сынхён, уставившись в пепельницу у бедра Джиёна, стоявшего перед ним, по ту сторону стола и прислонявшегося к нему. – Она верит в Бога… ждёт чуда. После очередной продолжительной паузы, Дракон негромко сказал: - Если что-то будет нужно – обращайся. – И вышел. Он не стал больше беспокоить друга, не имея опыта общения с людьми в таких ситуациях. Доводить, запугивать, грабить, похищать, убивать он умел, а вот утешать и находить слова поддержки… К тому же, Джиёна всерьёз озарило по поводу чудес. Если ему приписывают всемогущество и неуязвимость, смог бы он ответить на чаяния людей, которые ждут чего-то сверхъестественного и необъяснимого? Джиён для себя знал, что ни Бога, ни Дьявола нет. Но мог бы он сам быть для кого-нибудь Богом или Дьяволом? Главарь крупной группировки, король Сингапура, как его тут и там порой называют, это уже пройденный этап, это испытанное и заслуженное. Что же насчёт титулов погромче? Сынхён нашёл Элин на полу, потерявшей сознание. Он не знал, как давно она так лежит, поднял на руках на диван, спешно вызвал скорую. Больше ждать и оттягивать было нельзя. Почему он позволял ей себя мучить? Почему не остановил? Губы его тряслись, но приходилось сдерживаться, чтобы не встретить людей в белых халатах с мокрым, мальчишечьим лицом беспомощного слабака. А если очнётся Элин? Он попытался осторожно привести её в чувства, но ничего не вышло. К счастью, врачи прибыли быстро, погрузили девушку на носилки. Муж поехал с ней. Пока ей оказывали помощь, спросив у Сынхёна, что именно случилось, чтобы знать, что требуется поступившей, супруг стискивал кулаки с длинном коридоре с холодным освещением. Он и сам то молился, то проклинал жестокую судьбу. Он просил, чтобы Элин избавилась от страданий и выздоровела, а если какому-то колесу злого рока, или каким-то весам мирового равновесия нужна жертва – пусть возьмут его, Сынхёна, он согласен и в кипящий котёл, и по острым ножам, и на дыбу, куда угодно, пусть все муки ада обрушатся на него, только пускай Элин никогда не испытывает больше никакой боли. Мужчина сходил с ума, находясь дома и слыша, как воет с подушку и плачет Элин, а он не может ничего поделать. Эти её утробные звуки врывались в него пулями, калёным железом проходились по душе. Это невыносимо даже со стороны, каково же было бедной хрупкой Элин? Откуда-то появился доктор и попросил Сынхёна на пару слов. Они отошли в сторону. - Как так вышло, что у неё такая запущенная стадия? – негромко, но как-то обыденно, поврачебному спросил врач. Ни осуждения, ни сожаления. - Она не хотела терять ребёнка… - прошептал Сынхён. - Она всё равно его не выносит, - отрезал медик, говоря правду, прямо и без экивоков. – То есть, она проживёт ещё месяц с ним, возможно, но её уже будет не спасти. Ребёнка – может быть, её уже точно нет. Вы понимаете? - Д-да… да, - мутнея рассудком, кивнул Сынхён. - Нужно решать сейчас, спасаем мы вашу жену или ребёнка? Пока есть шансы. Поймите, чем быстрее примемся за дело, тем большая вероятность, что не разовьётся во всю третья стадия. Здесь уже очень и очень серьёзное состояние, требуется ударная доза химеотерапии… - Мне нужна жена, - не думая, поднял взгляд к глазам доктора Сынхён. - Тогда идите и убедите её в этом, она пришла в себя, а нам нужна подпись согласия на хирургический аборт. Мужчина указал в сторону, приглашая следовать за ним. На негнущихся ногах, Сынхён дошёл за ним до палаты интенсивной терапии, где лежала заплаканная Элин, безнадёжно поглядывающая на действия медсестры, проверявшей капельницы. Переодетая в больничную распашонку, девушка выглядела ещё худее и бледнее обычного. Она ухватилась взглядом за мужа, но даже улыбнуться толком не получилось, когда он подошёл к ней. Их незаметно оставили одних, и вышедшая последней медсестра прикрыла двери со стеклянными вставками. - Я потеряла сознание, да? – утверждая, а не спрашивая, кивнула Элин. – Я сначала не поняла, что произошло, когда увидела вокруг врачей… - Родная, они сказали тебе, что нужно для лечения? – переживая, как бы не пришлось самому произносить страшное слово, поинтересовался Сынхён. Элин перестала пытаться делать беззаботный вид. Глаза скатились в сторону, к стене, она вся померкла. - Да, сказали. Они говорят, что я умру, если не решусь на это… - Элин, любимая, самая любимая моя на свете, - взяв её руку и зацеловав, наклонился к ней Сынхён, начал целовать мокрую от слёз щёку. – Это же ничего. Ничего страшного. Потом попытаемся, ты только сама… - Потом? – посмотрела на него снова Элин. Яростно, как Немезида. – Потом? Ты, видимо, не углубился в чтение документа, который я должна подписать? - Я его не видел… - А я видела! Я прочитала! Мне объяснили! Рак по всей матке, Сынхён, он везде! – брызнула слезами, но не разрыдалась Элин, она сжала его ладонь сама, тонкими, но мощными от нервного спазма пальцами. – Они её всю теперь должны вырезать, чтобы меня спасти… у меня не будет детей, понимаешь? Никогда не будет. У нас не будет детей. Ни сына, ни дочери. Никого. Никогда! – Глаза её округлились в трагичном безумии, Элин уставилась на супруга, ожидая ответа. Она ждала, что он разделит её горе, её ужас, её страдание. Она не представляла, как выглядит будущее без ребёнка, о котором они так мечтали. Сынхён так хотел дочку! Понуро и виновато, неизвестно почему, будто его роль в драме была ключевой, мужчина сгорбился возле кушетки. Из него тяжело шли слова, хотя в мыслях их было множество. Ощущая, что Элин теряет терпение, он всё же сказал: - Мне без тебя дети не нужны. Мне всё равно, будут они или не будут. Лишь бы ты была. Я без тебя жить не хочу. Теперь настала её пора замолчать. В тишине, под электрическое жужжание приборов, они сидели и сокрушались над изломанной судьбой, которая ещё четыре месяца назад казалась такой прекрасной, бесконечной, безграничной. И вот эта палата, больница, требование самостоятельно вынести приговор. - Что ж это ещё за выбор Софи[34] такой… - закрыла веки Элин. - Это всего лишь этап, трудный и временный, - взял себя в руки Сынхён, чтобы твёрже и убедительнее произнести нужные фразы. – Необходимость во благо. - Во благо чего? - Нашего блага. Когда ты вылечишься, мы будем думать об остальном, но сейчас главное – твоё здоровье. - Сынхён… - распахнула она глаза, и посмотрела в лицо мужа. – Я не прощу себе этого. Я буду считать себя убийцей. - Считай убийцей меня. Пусть это будет на моей совести, Элин. Пожалуйста. Пусть будет так. Но мне нужна ты. Если ты… ты оставишь ребёнка, а сама… - Сынхён поджал губы, качнув головой. – Я не стану его воспитывать. Я к нему даже не подойду. Это он – ребёнок будет убийцей. И я не прощу его, ты поняла меня? Элин словно уснула с открытыми глазами, долго-долго переваривая отповедь Сынхёна. Потом её рука чуть расслабилась, и она, сдавшись, дрогнула ресницами. - Позови… скажи им, что подпишу документ. Через несколько часов операция была подготовлена. Элин увезли на каталке, погрузив в сон и обколов анестезией. Сынхён мерил шагами коридор на том же этаже, не в состоянии сидеть, стоять, думать. Где-то внутри он ощущал искреннее равнодушие по отношению к ребёнку, которого они с Элин лишались. Мужчина уже не мог простить ему все эти недели мучений, то самопожертвование, которое крошечный зародыш пробудил во взрослой и умной женщине. Да, Элин была доброй и склонной к благотворительности, альтруизму, но меру-то надо знать! Почему надо разбрасываться своей жизнью там, где это совсем ненужно? Сынхён возненавидел религиозное влияние, которое подействовало на мировоззрение жены и привело её к такому халатному отношению к своей собственной персоне. Её любило столько людей: он сам, её отец, подруги, бывшие ученики, люди, которым она когда-либо помогла, а она хотела подсунуть вместо себя своим близким какое-то кричащее и не сформировавшееся существо, которое, возможно, вырастет никчемным, глупым и отвратительным. Да разве так можно? Ценить нужно тех, кто уже стоит на ногах, а не тех, кого на ноги ещё только нужно поставить. Да и вообще, как гласила пословица его родины, и десять детей не заменят одну жену. Не зная как, Сынхён оказался неподалёку от операционной. Он потерял счёт времени и запутался в направлении своих коридорных прогулок. Просто ходил и ходил, ходил и ходил, изредка сталкиваясь с персоналом. Он хотел посмотреть на время в телефоне, но не нашёл в карманах телефона, да и не смог вспомнить, где его оставил? Где-то на стульях, или в машине скорой, или в квартире? Этот мысленный поиск улетучился, сменившись беспокойством за Элин. Как идёт операция? Хорошо ли она закончится? Бывают ли риски во время таких хирургических абортов? Руки тряслись, вспоминая о давно забытой вредной привычке – курении. Но нет, он пообещал Элин больше не курить, он перестал ругаться матом, что и раньше делал не часто, но под её воспитательным взглядом и с её замечаниями вовсе прекратил. Он искал вычурные эпитеты, веселя её странными словесными формами, в которые облекал матерный смысл. Вместо нецензурных междометий, срывающихся порою в разные моменты (ударился ли мизинцем, или разочарован не самой удачной сделкой), Сынхён посылал всех в Шибальбу[35] – преисподнюю древних майя. Сзади раздались шаги и Сынхён, обернувшись, увидел доктора, проводившего операцию. Он стянул защитную маску с лица, и увесистой походкой брёл отдыхать, весь в своих размышлениях. Прокручивают ли в голове хирурги операции, которые только что сделали, или умеют переключаться быстро и ловко на другое, на ток-шоу, которое ждут вечером, на подарки детям, которые нужно купить? Сынхён застыл на несколько секунд, но потом, будто ужаленный, двинулся вперёд, окликнув доктора: - Господин Хун, господин Хун! – Тот остановился, и Сынхён, догнав его, вытянулся столбом. – Как… как всё прошло? - Без осложнений. Состояние вашей супруги стабильное. Всё, что требовалось – мы выполнили. Посмотрим завтра на её самочувствие, и уже терапевты и мои коллеги будут решать, как проводить дальнейшее лечение. - Хорошо… хорошо, - повторил Сынхён, кивая. Доктор отвесил поклон головой и уже тронулся дальше, когда бизнесмен отважился: - Господин Хун, а… можно ещё вопрос? - Я вас слушаю? - Скажите… скажите, - Сынхён почувствовал вязкость во рту. Сглотнул, потёр лоб двумя пальцами и, не то смущаясь, не то боясь, всё-таки спросил: - Какого пола… кто… ребёнок? Кто это был? - Уверенны, что хотите знать? – уточнил на всякий случай хирург. Ему удалось посеять сомнение в Сынхёне, и тот ненадолго растерялся, но потом отринул слабость и упрямо выдавил: - Уверен. Доктор Хун устало посмотрел на мужчину перед собой. В какой-то момент показалось, что он хотел похлопать его по плечу, но он не стал этого делать. - Девочка. Это была девочка. – Откланявшись, сделавший свою работу медик пошёл прочь. Сынхён, на ощупь найдя возле стены сидение, опустился на него. - Девочка, - повторил он. – Девочка. И, уткнувшись лицом в ладони, беззвучно и горько заплакал. Разумеется, говорить о полученной информации Элин нечего было и думать. Сынхён знал, что обезличенность нерожденной кое-как скрасит укоры совести жены. Он и по отношению себя понял, что проще было воспринимать дитя абстрактно, бесполо, как некое «оно», которого и не существовало нигде, кроме фантазий и идей, тогда бы не появилась режущая боль под сердцем, что будто бы пищала тонким голоском маленькой девочки, обвинявшей его, отца, в том, что он не дал ей пожить. Пока Элин отходила от наркоза, и ей всё равно нельзя было ни с кем видеться ближайшие сутки, Сынхён направился в бар и напился, но вернулся оттуда день спустя, без каких-либо признаков попойки. Ему всерьёз стало трудно переносить часы бодрствования и трезвого мышления, но он не мог показать Элин, в чём он ищет утешения. Если бы алкоголь не оставлял запаха и заметных проявлений себя изнутри человека, если бы изобрели неуловимый со стороны, но имеющий действие алкоголь… Впрочем, чем-то вроде этого были наркотики, разве нет? Не по всякому явно видно, что он выкурил травку, зато как хорошо бывает от неё на душе! И в голове. Началась терапия Элин, включавшая и горсти таблеток, и облучение. Всё это продуктивно действовало на состояние организма девушки, но не на её моральное состояние. Она словно потеряла интерес к себе и происходящему. Ежедневно навещавший её Сынхён не узнавал прежнюю Элин, избавление от ребёнка и осознание того факта, что внутри неё не осталось женского органа, ответственного за возможность материнства, надломили её. Ей не удавалось вернуть свою улыбку, в которую был влюблен Сынхён, но он продолжал любить жену и с отсутствием улыбки. Постепенно он буквально перебрался в больницу, чтобы всегда находиться рядом. Иногда спал прямо на кресле в палате Элин, иногда ночевал в свободных платных палатах. Каждая минута возле любимой стала ему дороже и ценнее во стократ, он так испугался и переволновался, когда пришлось решаться на операцию, он с таким ужасом представил, что может потерять Элин, что сам едва не скончался. И теперь, видя, как она больше не кричит от болей, не стучит кулаками по постели и не корчится, он находил успокоение в её простом присутствии, тихом, вялом, полусонном из-за лекарств. Элин стала очень малословной, предпочитала слушать Сынхёна, приносившегося новости из внешнего мира, но он и не пытался её расшевелить, понимал, что ей силы нужны для другого, да и что может сорваться с её губ? Сожаление, жалобы, раскаяние. Ему необходимо отвлекать её, развлекать, утешать. Вся забота о ней на нём. Он покупал журналы об искусстве, читал и разглядывал их вместе с женой, отыскивал самые феноменальные киноленты, заставляющие погрузиться в них и забыть о реальности, крутил их по ноутбуку для жены. Таскал фрукты и цветы корзинами, сладости коробками, газеты пачками, книги стопками. Как перед маленьким ребёнком играл натуральную увлеченность процессом, впихивал в Элин свой энтузиазм, свой смех, подбадривал её и раззадоривал, как мог. Конечно же, от отца Элин скрывать болезнь стало уже невозможно. Господина Ли оповестили о том, что дочь в больнице, и он прилетел через день, бросив всё, все дела на самотёк, ни с чем не разобравшись и никому не перепоручив. Дочь оставалась у него единственным, чем он дорожил, и финансовые проблемы стали неважными. Сынхён позволил себе иногда отлучаться, когда тесть оставался с Элин. Вдвоём они беседовали о былом, и зачем-то вспоминали мать-покойницу Элин. Сынхёну казалось, что это не к месту, и такими воспоминаниями только расстраивают его супругу, но не вмешивался. Он был рад, что Элин охладела несколько к Библии, и выглядела явно безучастной, когда господин Ли заводил разговоры о Боге, его помощи, его справедливости и поддержке всех, оказавшихся в тяжелой ситуации. Сынхён во всех этих религиозных догматах разуверился в одночасье. Ему хватило глупой веры, ему поперёк горла ожидание чудес! Медицина – вот что спасло Элин, а если бы они и дальше ждали чуда… Нет, об этом не хотелось больше думать. Когда запас веселья или, вернее, сил изображать веселье подходил к концу, Сынхён добывал косяк – а это с его связями и в окружении Дракона делалось без проволочек, вмиг, - и снова был полон энергии, азарта и радости, необходимых для реабилитации его жены, самого дорогого, бесценного, что у него было, ради чего ему не жалко было бы и всех денег, и собственной жизни. Сказали бы только, куда ею платить? Три месяца провела Элин в больнице, пока не наступила ремиссия. Рак отступил, хотя господин Ли, да и сам Сынхён, предпочитали говорить, что он излечился окончательно, а не затаился под воздействием лекарств и процедур. Девушка потеряла свои волосы и посредине лета столкнулась с необходимостью носить тонкие тканевые шапочки, кепки или шляпки. Ей было всё равно на красоту, но неприятно трогали любопытные взгляды, глазеющие прохожие, которым лысая молодая девушка казалась очень уж заслуживающей внимания. Элин не стыдилась последствий болезни, но раздражалась от невоспитанности людей, отсутствия в них такта. Раньше в ней не было этой не проходящей злости, раньше она бросалась волонтёром ради незнакомых и любых, ради кого угодно. Теперь многое ей не нравилось. Но она предпочитала помалкивать, иногда ругая саму себя за то, что позволяет себе злиться. Почему, если ей не повезло в чём-то, она злится на других? Разве это их вина? Это ничья вина. И Бога хулить не следовало бы, но где взять душевного спокойствия и смирения, чтобы как-то оправдать случившееся и обрести мир с самой собой? Сынхёну было и подавно всё равно на то, есть у Элин волосы или нет их. В его глазах она ничуть не изменилась. Пропавший блеск в зрачках, мелкие морщинки на веках, высохшая кожа, исхудалое тело – всё по-прежнему было прекрасным для Сынхёна. Он привёз жену обратно в их квартиру счастливый и окрылённый, целовал её щёки, скулы и плечи, помогал ей снова приноровиться к обычной жизни, шнуровал ей кеды, стирал её нижнее бельё, подавал завтраки. Она отвыкла от удовольствий, блаженства и семейности, чувствовала себя первые дни чужой в этих стенах, забыв, как была в них хозяйкой. Квартира пахла запустением и неубранностью, хотя перед самым приездом Сынхён нанял горничную, чтобы она вытерла всё до последней пылинки. Всё блестело и сияло, но некое неуловимое дыхание давно покинутых комнат всё равно попадало в нос Элин. Она вспоминала недели радости, что они испытали в этих квадратных метрах, и с трудом сдерживала слёзы. Ей нужно было учиться жить заново, уже не мечтая о полноценной семье и детях. А о чём тогда было мечтать? Никогда она не просила о многом, не желала многого, только Сынхён и был ей нужен, но после свадьбы она привыкла к мысли о том, что вот-вот их станет больше, что она подарит мужу малыша, и они будут житьпоживать втроём. Что же теперь, как же?.. Как было сообщить отцу, что у него никогда не будет внуков? Никогда не останется следа и продолжения их с Сынхёном любви… Вернее, у Сынхёна-то ещё возможность может быть. Элин посмотрела на себя в зеркало, когда рядом не было супруга. Немного постаревшая (ей можно было дать слегка за тридцать, хотя до тридцати ей оставалось два года), поплохевшая, больная и уставшая, надломленная, Элин увидела не отчаяние, а ненужность. Чтото острое пронзило её душу – отсутствие любви к себе, безразличие. Бессмысленность собственного существования. Глядя на бледную и выжатую девушку в отражении, она ощутила, что станет Сынхёну не счастьем, а помехой к счастью. Он заслужил чего-то большего. Молодой, красивый, богатый и здоровый мужчина, он никогда не замечал её, если бы не её упорство, её навязчивая любовь. Может, и не судьба им быть вместе? Может она, наглая и глупая, шла вопреки воле Небес, настаивая на том, что Сынхён должен был её полюбить? И теперь она наказана за то, что не принимала очевидного, что они – разные, и не должны быть вместе. Рядом с Сынхёном место длинноногим моделям, или пышущим здоровьем красавицам, которые народят ему и дочек и сыночков, будут смеяться, попивая шампанское на яхтах, куда вечно зовёт мужа его друг – Джиён. Да, это его жизнь – не её, не Элин. Она лишняя, обуза. Если и была какая-то миссия у неё, так она её выполнила, спасла тогда Сынхёна от выстрела в офисе, спасла его от Ючона. Если бы она осталась с Ючоном, закончилось бы всё так же? У того уже родился сын. Правда, он развёлся с той самой официанткой и снова холост, платит алименты и живёт неизвестно как и с кем. Элин зажмурилась. Не могла она представить себя с ним. Почему она так цепляется за Сынхёна, что ж это за любовь, одна и единственная, которая не проходит? Сев на стул подальше от зеркала, Элин до дна осушивала слёзы, не видя никакого выхода и света впереди, всё казалось зашедшим в тупик. Но кое-как она выбралась из депрессивного настроения, стараясь не думать ни о чем плохом, не накручивать себя. Радуясь избавлению от страданий, Элин потихоньку оживала, возвращалась, хотя неизживаемая грусть навсегда поселилась в её лице. Даже после самых беззаботных переливов смеха во время просмотра комедий или чудачеств супруга, она могла резко оборваться и, едва удерживая на губах улыбку, печалиться одними глазами. Сынхён постоянно выискивал новые шутки, забавы, развлечения, заучивал анекдоты, чтобы принести их домой и рассмешить Элин. Он превратился в ходячего балагура, и тем ему это давалось легче, чем качественнее подгоняли ему травку или таблетки. От травки иногда бывал запах, он впитывался в пиджак или волосы, а таблетки – колёса – это совсем другое. С ними ты искренне балдеешь и легко паришь (то есть, подобное юродивое чувство обманно шлёт мозг), ощущаешь несущественность любых проблем, их полную разрешимость. Ты способен не огорчаться, всегда быть на волне оптимизма, ловить кураж. Сынхёну нравилось задерживаться в этом состоянии, продлевать его. Когда Элин навещал отец или подруги, он пользовался моментом, оставляя их на вечер, мчался к Джиёну, который и сам пристрастился к кокаину, и на двоих вынюхивали по дветри дорожки. Начинался кайф, позволявший забыть, забыться, веселиться. Уже с остаточным эффектом Сынхён ехал домой, чтобы привычно воспринимать всё и всех «на позитиве». Далёкая от наркотиков и знаний о них, Элин ничего не могла заподозрить, когда замечала временами, что муж какой-то не такой, что он ведёт себя необычным образом. Ей не всегда нравилась его неукротимая манера хихикать или подёргиваться, будто он куда-то торопится – разве раньше он себя так вёл? – но она списывала это на пережитый стресс. Это всё происходило из-за неё. И его смех, пусть даже какой-то нездоровый, она поначалу не ругала, а терпела. Но нервы её перестали быть железными, Элин принялась выговаривать Сынхёну, что он не умеет вовремя успокоиться, что несерьёзен не к месту. Отругав его, она корила себя, что слишком раздражительна, и это всё последствия болезни, с которыми следует бороться. Этот замкнутый круг длился бы вечно, если бы, забирая обратно руль управления хозяйством, Элин не стала загружать в стирку вещи Сынхёна и, проверив предварительно карманы на наличие ценных предметов, не обнаружила там пластину неизвестных ей таблеток. Муж ни на что не жаловался, не говорил, что у него что-то болит. Для чего ему лекарства? Элин набрала в интернете название и опешила. Психотропные вещества. Наркотики. Наркотики! Анализируя его поведение, у неё стали сходиться концы с концами. Так вот откуда этот чудаковатый хохот, откуда эти неловкие и неугомонные движения… Но зачем? Почему? Для чего? С тяжелым сердцем дождалась она его возвращения из офиса, и молча, без обвинений и претензий, положила найденное перед ним на стол. Сынхён посмотрел на улику и всё понял. Долго молчал, обдумывал, стыдился. Никогда и не перед кем, даже перед собственными родителями он не стыдился ошибок и проступков так, как перед Элин. Она была его совестью, его душой, его всем самым лучшим. Девушка сидела напротив, не глядя на супруга, сложив руки на коленях, ждала каких-нибудь объяснений. - Мне было тяжело, - сказал Сынхён, наконец. - Мне тоже, - заметила Элин. - Ну… ты тоже можешь попробовать, - неудачно пошутил он. - Это не смешно. На самом деле – не смешно. - Прости… - Ты не можешь без них обойтись? – Они не смотрели друг на друга, говорили будто через третьего посредника, сидевшего перпендикулярно к ним за столом. Их взгляды сошлись на невидимой точке на третьем стуле. - Я пытался. То есть, у меня и сейчас нет зависимости… Я могу бросить… - Но? – отметила многоточие тона Элин. - Но мне станет тяжелее. - Ты сильный, Сынхён, ты в состоянии справиться без всяких там… без всякой химии! - Ты всегда говоришь мне, что я сильный, но это не так, - покачал он головой, - я никогда не был сильным, Элин, я ведомый человек, да, я кое-что умею, кое в чём разбираюсь, но я не сильный, я нерешительный и трусоватый… - Ты сильный, - обрубив его доводы, пропечатала слова девушка. - Это ты делала меня сильным. Только ты. - А теперь я делаю тебя слабым? – сдерживая участившееся дыхание, бывающее предвестником слёз, спросила Элин. - Нет… - Это из-за меня ты стал употреблять всякую гадость? - Нет! – жарче возразил Сынхён, посмотрев на жену. - Я, видимо, всё-таки обузой стала тебе. Я не должна губительно влиять на тебя, губить твою жизнь, заставлять тебя идти по наклонной… Боже, для чего только меня спасли? – шепотом добавила она под нос и спрятала лицо в руках. - Не смей говорить такое! – поднялся Сынхён и, подойдя к жене, опустился на колени, чтобы удобнее обнять её, сидящую на стуле, за талию. Ещё не до конца вернувшая свои килограммы, хрупкая, тонкая, она утонула в плотных руках мужа. – Элин, что ты болтаешь? Ты – моя жизнь, ты - моя радость, ты – моё всё! Если я совершаю какие-то ошибки, то по своему неразумению, а не по твоей вине. Ты всегда приносила и приносишь мне только счастье… - Не ври, - заплакала она в ладони, - не ври, все последние месяцы тебе тяжело, тебе не мила вся эта жизнь, не такого ты хотел для себя… - Я хочу для себя только тебя! - И меня ты не хотел… Я навязалась тебе, проклятая, и мучаю тебя! – сорвав платок с головы, Элин разрыдалась в голос: - Страшная и больная, ну на что я тебе, Господи, Сынхён?! - Я люблю тебя! Я люблю тебя, Элин! – Он приподнялся, чтобы отвести в стороны её руки, прижать её к себе, расцеловать лицо. – Красавица моя, самая красивая, что ты болтаешь? Ты уже здоровая, ты самая лучшая, Элин, я прошу тебя, перестань, прошу, не говори ерунды, ну, посмотри на меня? Он едва сумел завладеть её лицом и развернуть его к себе, покрасневшее и с мокрыми глазами. Элин хлюпала носом. - Я люблю тебя, - тише и размеренней повторил он. – Возможно, ты полюбила меня первой, но если в этих трудностях ты меня разлюбишь, клянусь, я пролюблю тебя в два раза дольше. За все те упущенные годы, что был слеп и глух. Я буду любить тебя всегда. Всегда. Поняла меня? Поняла? Вытирая слёзы, Элин кивнула и, сдавшись, прижалась к Сынхёну, обняв его за шею. Он пригрел её на своей груди, из последних сил сам едва не плача. В самом деле, только она и придаёт ему силы. Если не будет её, он сломается. Без Элин, для чего ему жизнь? Уверившись на какое-то время в том, что всё ещё будет прекрасно, Элин наслаждалась любовью Сынхёна свою предпоследнюю осень. Они обрели друг друга в который раз, открылись друг другу, целыми днями держались за руки, неспешно гуляли по Сингапуру. Им пришла мысль посетить Шэньчжэнь, посмотреть на те места, которые свели их, отдать дань памяти улицам, пляжам и кафе, что служили приютом их зарождающейся любви, пришедшей через дружбу. Они снова строили планы. Элин съездила в Малайзию, посетила несколько детских домов с материальной поддержкой в виде денежных вложений. Она присматривала ребёнка для усыновления. Сынхён был согласен, он считал, что начать надо с одного – пока ещё у Элин не столько сил, чтобы возиться с несколькими, ухаживать за ними, ей самой ещё уход требуется. А потом они возьмут ещё одного, и ещё. Деньги позволяли. Несмотря на то, что порой Сынхён напрочь отвлекался от дел и забивал на них ради жены, все сделки и финансовые операции подхватывал Джиён, заканчивал их сам, доводил до ума. С тех пор, как он узнал, что у Элин рак, он не предъявил ни одной претензии Сынхёну, не дёргал его по ночам, не отвлекал, но строго следил за счетами того, за делами, развивая их, самостоятельно созваниваясь с Йесоном и прося помочь другу, пока тот был занят личной напастью. Йесон регулярно бывал в Сингапуре, он знал Элин и, узнав о том, какая беда обрушилась на голову Сынхёна, сам любивший собственную жену до самозабвения, не попросил ничего за помощь и содействие, желая вчерашнему компаньону, а теперь уже и тоже товарищу, чтобы его семью наконец-то покинули несчастья. Но до конца изжить в себе тревоги и грусть Элин не смогла. Что-то безвозвратно померкло в ней, и даже после недели безоблачных прогулок, романтических ужинов и поездок по побережью, она погружалась в какое-то мрачное логово с тенями прошлого. Сынхён никак не мог понять, что её гнетёт, что гложет. Элин и сама до конца не понимала. Многое копошилось в её голове. Ей приснилась умершая мать, с которой ей во сне никак не хотелось расставаться, она тянула к ней руки и бежала следом, пока та улетала куда-то в прозрачно-голубое пространство, но догнать не смогла. Проснувшись, Элин пару дней ходила сама не своя. Поделившись сновидением с Сынхёном, она старалась найти в нём уверенность в том, что этот сон к чему-то хорошему. Но к чему? Задавая себе вопрос, что хорошего она ждёт от жизни, Элин почему-то не находила ответа. Свою единственную мечту – Сынхёна, она получила, пусть и не успев ещё насладиться ею сполна, да и разве можно насытиться таким исполнением мечты? Девушка понимала, что целой вечности мало для её любви, чтобы она успокоилась и иссякла. Она не умещалась в рамки одной обычной, человеческой жизни, её хотелось ширить и ширить, этого исполинского чувства как раз бы и хватило на много-много детей, похожих на отца, да ещё бы осталось. Элин вновь начала терять вес, обеспокоив тем Сынхёна. Вроде бы и аппетит был в норме, и она ничем себя не изнуряла, но всё равно слабость и недомогания взялись словно из ниоткуда. Ухудшение состояния стало резким под Новый год. Как раз нужно было идти на очередной осмотр-наблюдение, чтобы убедиться по поводу здоровья, что оно в порядке. Но посещение больницы нанесло очередной удар. Ремиссия закончилась. Безмятежные дни оборвались. Рак вернулся.

Американский врач, ознакомившись подробнее с биографией умирающей пациентки, обратил внимание не только на то, что у неё была генетическая предрасположенность – от того же умерла и её мать, но и на то, что Чхве Элин посещала волонтёром Фукусиму семь лет назад. Радиация, которую там можно было нахватать, объясняла, почему этот случай рака был таким настойчивым и коварным, он рождал метастазы повсюду, и всякое лечение оказывалось бесполезным. Он перекинулся на грудь, но даже отрезав её больной, которой в общем-то было уже всё равно, что с ней делали (зачем грудь, если никогда ею не кормить ребёнка?), доктора не могли остановить болезнь. - Наверное, ей следовало, как Джоли, заранее вынуть все потенциально опасные органы, - в привычной американской манере улыбнулся врач неспособному воспринимать юмор Сынхёну и, закрыв карту, вышел. Элин бросала вызов судьбе, посетив место катастрофы на Фукусиме. Ещё тогда подумав, что всё равно может умереть по той же причине, что и мама, она махнула рукой на предупреждения и отправилась туда. Молодости свойственно не обращать внимание на опасность и подвергать себя ей, чтобы потом, когда повзрослеешь, жалеть о содеянном. Но об этом больше жалел Сынхён. Он не помнил себя весь этот год, только перелёты по лучшим клиникам мира, где обещали дать хоть какуюто надежду на спасение. Израиль, Германия, Китай, теперь Америка. Все самые новейшие препараты, ампулы по сорок тысяч долларов штука, королевское обхождение и содержание. Ничего не помогало, а если и приносило облегчение, то недели на две, после которой рак вновь прогрессировал. Элин не отказывалась ни от чего, уже не спорила, подписывала разрешение на любые испытания над собой, даже внедрение экспериментальных препаратов. Сынхён тряс все связи, всех медиков и ученых, о которых узнавал, не вынося угасания жены. А она, будто бы смирившись и успокоившись, уже тихо, и даже с лёгким предвкушением, ожидала неумолимого конца. Иногда она не приходила в себя по дватри дня, и тогда с Сынхёном едва не случался настоящий приступ. Его трясло, он не ел и не спал, без устали глядя на лицо Элин, шепча, подобно фанатику, чтобы она очнулась, вернулась к нему. Он её звал, звал не переставая, если она проваливалась в небытие. Он отменил всех сиделок и нянек, которые должны были ухаживать за больной, обмывать её, переодевать, кормить, менять капельницы. Он научился сам устанавливать капельницы, он делал всё, что требовалось, если приходилось – спал на полу возле койки, как собака свернувшись на коврике. Потом Элин открывала глаза, и он тотчас был перед ней, с улыбкой, делающий вид, что выспался и бодр, как никогда. Она улыбалась ему в ответ. Они медленно и тихо разговаривали, недолго – пока у девушки хватало сил. Сынхён изредка погружал её на кресло-каталку, укрывал и отправлялся с ней на прогулку, чтобы Элин подышала свежим воздухом, посмотрела на рассвет или закат, одним словом – на солнце и облака, на небо, на деревья, на проезжающие машины, на окружавший их мир. За полгода до того, как всё стало совсем безнадёжно, когда Элин находилась в очередной клинике с мировым именем, туда прилетел Джиён. Не афишируя свой приезд, не предупредив о визите, он поздоровался с удивившимся Сынхёном и, когда они пожали руки, сказал: - Иди, отдохни, выпей кофе, я пока за ней присмотрю. – Друг недоверчиво покосился на прибывшего. На мгновение ему пришла безумна мысль в голову, что тот хочет доконать его супругу, которую никогда не любил. Да и пойдёт ли на пользу Элин такое уединение? С человеком, которого она презирала много лет. - Всё в порядке, - сказала вдруг она и кивнула. – Иди, мы пока побеседуем о чём-нибудь. Убежденный, Сынхён вышел. Джиён подвинул стул к кушетке, огляделся. Осознал, что курить некоторое время не придётся. Посмотрел в результате на Элин. - Не буду спрашивать, как дела, - улыбнулся он. - Сделай такую милость, - ответила она ему тем же. - Я по делу, - вдруг ошарашил он. Девушка даже приподнялась на подушке. Видя, что она слаба, Джиён встал и помог ей выправить подушку под спиной. - Ко мне? По делу? - Да, по твоему делу. – Он опять сел. – Я нашёл в Тибете одного шамана. Старика. Чёрт его знает как, но он лечит буквально от всего. Тебе он тоже наверняка поможет. - Ты… искал, как мне помочь? – Другого корыстолюбивого и привыкшего себя видеть бездушной дрянью человека это замечание-вопрос смутило бы, но Джиён только пожал плечами. - Все искали, и я поискал. - Зачем? - Ради хмыря этого, - кивнул он головой в ту сторону, куда ушёл Сынхён. Элин опустила ресницы. Но обдумывала она в своём молчании не известие, полученное от Джиёна, не возможность попытаться излечиться снова. - Ты хороший друг Сынхёну. - Это случайно получается. - Джиён, я… думаю, что тебе я могу сказать. – Она посмотрела ему в змеиные и хитрые глаза. – Ты умеешь хранить тайны, я знаю. И мужу ты не передашь… - Обещать не могу. - Как бы то ни было. Я устала, Джиён. Очень устала. - От больниц? – подался он вперёд, опершись локтями на коленки. - От последних двух лет. Жить я устала в этой муке. И многое из того, что пережито, привело к безвозвратным результатам… У меня даже груди больше нет, - смущено и быстро пробормотала Элин. - Это в наше время восстанавливает пластическая хирургия. Оклемаешься – мы тебе пятый размер захреначим, - хмыкнул он, показав на себе ладонями огроменные буфера. - Джиён… Я хочу лучшего для Сынхёна. Раньше я была сильнее и выдержаннее, раньше я могла вести себя лучше, и вести Сынхёна к чему-то лучшему, но уже не смогу. И… и его образ жизни – среди роскоши, богатства, красивых девиц и выпивки… - Он не спит с другими, Элин, - вставил Джиён, но она сделала вид, что не расслышала. - …и наркотики, столько порока! Он захочет другого, он тоже устанет от меня. А я этого не вынесу. - Откуда тебе знать, устанет или нет? - Я не хочу пробовать узнать. Я не переживу этого, Джиён. Вынести всё это, чтобы увидеть, как… Нет. Нет ничего тяжелее, чем знать, что ничего не можешь дать любимому человеку. А я больше ничего не могу. Ни радости, ни счастья, ни покоя… - И что ж, подыхать теперь? - У меня больше нет сил хвататься за жизнь… - Слабачка. - Да, я ослабла, но, надеюсь, Сынхён станет сильнее… - Да он просто сдохнет без тебя, - сказал Джиён. Элин поморщилась и, тоже подавшись вперёд, дотянулась до руки Дракона, сжав её своей изможденной ладонью. - Присмотри за ним, пожалуйста. Не дай ему сдохнуть. Теперь рядом с ним другой сильный человек – ты. Ты сильнее нас с ним. Ты поведёшь его вперёд. Только поведи к хорошему… - Где ж мне твоё хорошее взять, если я сам к хорошему не хожу? – расплылся Джиён. - Для него найди. - Я не нанимался нянькой. Ты разбрасываешься жизнью, как будто тебе где-то в другом месте пообещали более удачную реинкарнацию с мужиком покруче Сынхёна. - Я уповаю на то, что хотя бы не попаду в ад… - Её лицо потемнело, в глазах забилась потаённая боль. – Хотя мне есть за что туда попасть. - За глупость? Согласен. Голосую за отправку дураков в ад первым классом, экспресс-доставкой. Оставьте этот мирок нам, умным, которые жить любят и умеют. - Вот видишь, ты умеешь, а я разучилась, так что же зря занимать чьё-то место? – Джиён поднялся. Обошёл стул и взялся на его спинку. Сверху вниз посмотрел на Элин. - Ты для этого когда-то спасла жизнь Сынхёну? Чтобы испортить её своей смертью? Сыграла в ангелочка и откинулась? Хороша добродетель, нечего сказать! - Джиён, ругай меня, как хочешь… - Да уж хвалить, верно, не за что. Терпеть не могу сдавшихся, вот таких размазанных, обессмысленных! - Почему? Разве я тебе что-то плохое делаю? - Да, делаешь! Ты тоску на меня наводишь – вот что ты мне делаешь! Сидит тут, королева в депрессии, хочу жить, не хочу жить, умею – не умею. А Сынхён? Повесила на меня и в гробик? – Элин отвела взгляд, вжав голову в плечи. – Давай все так делать, а? Давай! Сынхён следом повесится, я утоплюсь, потом наша родня, потом остальные… шире, шире круг! Давайте избавим эту планету от людишек! Покажи мне, кто умеет жить, кто по-правильному это делает? И с чьей точки зрения? С твоей? Боженьки? Ох, какие мы знатоки, может, преподашь мне уроки жизневедения? Если на практике растеряла мастерство, уж в теории-то знания остались? Дверь открылась, и в проём вошёл Сынхён с двумя стаканами кофе. Джиён взглянул на их содержимое. - Ох, ну только не растворимый, ну ты же знаешь… Элин улыбнулась, чтобы не показать, каким на самом деле по эмоциям был диалог с Драконом. - Ладно, выпью оба сам, - заявил Сынхён, присаживаясь на свой законный стул, никогда не отодвигающийся от постели жены. – Милая, тебе принести покушать? - Нет, спасибо, не хочу ничего. Но Джиён не сдался. Он поведал и Сынхёну о старике-шамане в тибетских горах. Его информаторы уверяли, что тот поможет. Сынхён начал убеждать Элин, и та, переварив всё высказанное Драконом, сдалась. Они отправились в какой-то забытый Богом край высоко-высоко на скалах. Было непонятно, откуда Джиён раскопал сведения о том месте. Им пришлось за большие деньги нанять переводчика и проводников, сменявшихся на разных отрезках пути. Девушка трудно преодолевала дорогу, но не сдавалась. Никакого нормального транспорта там уже не было: яки, быки, лошади. Минуя ущелья и гладкие выступы, они через несколько дней достигли подступов к искомой возвышенности, где обитал тот кудесник, которого окружавшие местные, указывавшие дорогу, называли чойчжоном. Саму гору, на которую не пускали никак, кроме пешим ходом, именовали Лхатагари. Элин поинтересовалась у переводчика, обозначает ли что-нибудь название? - Лха – означает нечто божье, принадлежащее высшей силе, - не отказал в удовлетворении любопытства толмач. – А тагари… что-то вроде обрыва горы. Как это на вашем? Когда отвесная гора кончается с одной стороны… - Ущелье? - Нет-нет, - помахал рукой тибетец. Или китаец. – Скала с одной стороны. - Утёс? – подсказала Элин. - Да. Именно. Утёс, - щёлкнул он пальцами. Но к чойчжону попасть было не так-то просто. Он не брал денег, но охрана его из каких-то суровейшего вида людей, не допустила с Элин никого подняться по длинной лестнице вверх, куда-то, где всё овевалось чуть ли не облаками. Сынхён не хотел пускать её одну, но делать было нечего. Непреклонные обычаи этих мест требовали ищущую исцеления идти в одиночестве. И Элин вскарабкалась по ступенькам, в сопровождении молчаливых, тёмных кожей, глазами и волосами крепких мужчин, похожих на разбойников. Лёгкие горели, а силы заканчивались. Несколько раз её подхватывали стражи Лхатагари. Под конец её внесли, когда ноги уже отказались идти. Девушку доставили в жилище чойчжона. Снаружи Элин его от усталости даже не разглядела, а внутри оказалось очень мало света, только огонь очага бросал блики на помещение, не похожее на стандартную комнату, потому что в ней не проглядывались углы и ровне стороны. Да и вообще по мраке, завешанном шкурами, черепами и травами, не виделось краёв и всего, что находилось вокруг. Элин пробрал озноб и она задумалась, хоть и поздновато, как поймёт шамана без переводчика, если тот даст какие-то рекомендации или рецепты? Чойчжон возник будто из пустоты. Элин даже вздрогнула. Словно чёрный дым загустел перед ней и преобразился в некую субстанцию, обладающую человеческим телом. Изпод чёрного, дурно пахнущего кислым молоком, потом и шерстью высунулась рука, пригласившая за стол. Боявшаяся заговорить Элин подчинилась, присев. Она ждала обряда, или заклинаний на чужом языке. Курения благовоний, громыхания погремушкой или бубном. Неясное существо чойчжон подвинуло к ней деревянную чашу с водой… или не водой. В темноте не виделся цвет и прозрачность жидкости. Руки знаками показали, что надо выпить. Девушка, не слишком желающая довериться неизвестно кому, посомневалась. Но столько сил потрачено, такой путь проделан, не отступать же? Набравшись храбрости, она выпила до дна, хотя с первого же глотка ощутила горечь, запах трав, кислинку. И всё это было почти горячим, хорошо нагретым. Когда чаша была отнята ото рта, Элин ощутила, что чойчжон уже позади неё. Он опустил на её веки повязку, смоченную чем-то – к коже приникла влага, - поднял за руку и подвёл к костру. Дым и ароматы сжигаемой в нём смеси ударили в нос, закружилась голова. Элин осела, разогреваемая близость огня, но ничего не видевшая. Не успевая прийти в себя, она стала уплывать куда-то, далеко-далеко, всем телом, всей душой… ей стало что-то мерещиться, но вскоре она потеряла способность понимать, что происходящее – иллюзия. Она погрузилась в иную реальность, где не то видела себя, не то заново жила другой собой. Первое видение показало ей здоровую себя. Она чувствовала себя абсолютно здоровой. Они шли с Сынхёном по Парижу, но это не было их медовым месяцем… Они приехали туда снова! У Сынхёна на висках появилась седина, они отмечали какую-то юбилейную годовщину свадьбы, счастливые, смеющиеся, совсем как тогда, после венчания… Элин рукой поправляла длинные волосы, под пальто не было видно груди, но она как будто бы имелась. Всё было таким солнечным, прекрасным, тёплые лучи грели спины. Это ранее утро! Рассвет. Рассвет дня и новой жизни. Элин обернулась на восток, посмотреть на восходящее солнце. Но там, на востоке, вдруг увидела чёрную тень, большую, растущую. Она возвышалась, расправляла крылья, как бы изламывалась, вылупляясь, и превращалась в дракона, заслоняющего солнце чёрного дракона. Он дышал огнём, уничтожал всё, что попадалось на его пути. Нет, не здесь, не в Париже, Элин с Сынхёном были далеко, на другом конце света от дракона, но она видела то, что он делает. Выстрелы, крики, реки крови, вода отступает и суша увеличивается, сингапурский пляж превращается в пустыню, и эта пустыня тянется до самого побережья Китая, она разрушает Шэньчжэнь, Гонконг, Шанхай, Пекин, она крадётся к родным берегам Кореи. Эти песчаные топи окрашиваются чёрным – на них падает тень огромных драконьих крыльев. Элин становится страшно за всю ту землю, что погибает. Она не хочет уничтожение стольких городов, стольких людей! Она слышит плач женщин, девушек, матерей, мольбы о пощаде, детские слёзы, всё проникает в неё широким потоком боли, несравнимой с той, какую она терпела, когда была беременна. Это тысячи продолжительных мук в одном порыве, которые терзают её звуками, видами и чувствами. Но дракон не останавливается, он кружит над всеми этими пустынными землями, где страдают люди, вместо огня из его пасти вырывается смех, такой знакомый и ужасающий в этом видении смех… Дым идёт уже не из неведомого нутра мифического чудовища, а от сигареты, что тлеет между белоснежных клыков. Почерневший песок замирает у кромки корейского берега. Там он ещё светлый, искрящийся. Золотой и чистый. Элин век бы любовалась на эту красоту, похожую на разлившееся по земле солнце. Золотой берег сияет так, что драконья тень никак не может накрыть его собой, но постепенно крыло чудовища закрывает солнце, прячет его, и песок начинает блекнуть. Сказочно красивый берег, ещё минуту назад напоминавший райское место, холодеет и гибнет так же, как все территории, которые пожёг дракон. И только Элин тянет Сынхёна туда, чтобы они постарались как-то спасти положение, но Сынхён упирается и не хочет покидать Париж. От боли и слёз Элин перебрасывает в другое видение. Пока её сознание летело куда-то в другое место, она не переставала видеть, как дракон уменьшается, складывает крылья, летит за ней, превращаясь в незначительного, некрупного зверя. И вдруг девушка похолодела. Она увидела собственные похороны. То есть, она не видела себя, но точно знала, что в гробу – она, и люди вокруг оплакивают её. Вот отец, Сынхён, Ючон, и Джиён здесь. Сынхён валяется на ещё не утрамбованной земле, он не хочет вставать, он не может уйти, он орёт в голос, отчего Элин едва не теряет сознание даже здесь, где её сознание и без того отключено. Постепенно кладбище пустеет, и только Джиён остаётся, чтобы подойти к товарищу и помочь ему подняться. Но руки! Руки, которыми поднимает Джиён Сынхёна – это сложенные крылья, с когтями, с кожными прожилками, с чешуёй, да только сложенные и бездействующие, и Сынхён обвисает на них тяжелым грузом, не дающим взяться за чтолибо иное. Элин прислушивается в страдания мира. Слёз и криков почти не слышно, если они и есть – то их в сотни раз меньше. Самый громкий – плач Сынхёна, всё заглушает. Обособившийся ото всех Сингапур колышется на волнах вод, окружающих его, и Элин не видит отсюда корейского берега. Странно, недавно он был так близок, будто Сингапур подошёл к нему вплотную, но теперь это где-то далеко-далеко. Её собственная боль тоже уменьшилась. Почти пропала. Понимая, что её тело лежит в сырой земле, а сама она неизвестно где и как, обитает ли, живёт или бродит призраком, или тает плавно, чтобы уйти в вечность, обернувшись пустотой, Элин ощутила облегчение, какое испытывают при избавлении от долгих и тяжелых мук. Смерть не показалась ей страшной, всё было довольно гармонично… И с этими мыслями Элин пришла в себя. Она сорвала с глаз повязку, чтобы убедиться, что ей всё привиделось. Испугано шаря под собой руками, она отползла от костра, горевшего с прежней силой. Никаких дурманящих запахов уже не было. А что под ней – голая земля или какой-то настил, она так и не разобрала, только подтянулась к табурету и забралась на него, напротив чойчжона, снова сидевшего по ту сторону стола. Он продолжал молчать, не говорил ни слова, но в голове Элин билась мысль, каким-то образом попавшая туда, понятная, хотя и неизвестно на каком языке родившаяся изначально. «Хочешь выжить? Хочешь выжить? Хочешь жить?» - стучал один и тот же вопрос. Элин тяжело облокотилась на стол, переваривая. У неё не было сил говорить. Хочет ли она выжить? Хочет ли она жить? До того сладкими были минуты, показанные ей в Париже, до того ясно вспомнилось, как провели они те далёкие дни с Сынхёном там, в благословенной Франции, до того хотелось обнять его, смеяться с ним, видеть его улыбку и целовать его улыбающиеся губы. До слёз хотелось всего этого, но было чувство, что в Европе они поселились навсегда, обосновались в Париже, порвав со всем, что их когда-либо связывало с Азией. Почему? Что случилось? Неужели Дракон на самом деле становился таким могущественным и беспощадным? Не замечая, что произносит вслух, Элин пробормотала: - Я поняла видения, я поняла… - Перед ней стоял выбор: выжить и дать Дракону захватить своей преступной бандой весь восток, убив тысячи людей, или умереть, и предотвратить его усиление власти заботами о лучшем друге. Только горе Сынхёна остановит Джиёна, только оно заставит одуматься, задуматься, взглянуть на жизнь иначе. Ведь если она сейчас воспользуется услугами шамана, вылечится – это будет услуга Дракона, это он останется победителем, нашедшим средство, он почувствует своё всемогущество, а в Сынхёне и Элин увидит должников, обязанных своим счастьем. Это вобьёт клин в дружбу, мужчины разойдутся в разные стороны, да, Элин всё отлично понимала. Но можно ли верить каким-то миражам? Это всего лишь сновидения от наркотических трав… Хочет ли она жить? Хочет ли она выжить? Девушка посмотрела в ту темноту, где сидел чойчжон. – Я знаю, вы меня, может, не понимаете… но я попытаюсь… я… чтобы сделать выбор, чтобы определиться, мне нужно только одно. Скажите, попробуйте ответить, попробуйте понять мой вопрос… Если… если я умру, мне нужно знать только одно, если меня не станет, сумеет ли Сынхён стать счастливым? Он будет счастлив? Он плакал по мне, но сразу ведь по всем плачут. Пройдёт ли это? Найдёт ли он другой путь, без меня? Элин поймала себя на том, что говорит без умолку, и прикусила язык. Её всё равно не понимают, на что она надеется? На то, что тибетский старец из глуши говорит по-корейски? Но вдруг что-то шевельнулось. Не перед ней, нет – внутри неё. Волоски на коже встали дыбом, потому что в голове, как и вопрос до этого, сами появлялись слова. Чойчжон не разговаривал языком! Он передавал понятия и фразы мыслями, какими-то сигналами, которые человек ухватывал сам, незаметные, невнятные, но доступные. - Путь, выбранный тобой – путь жертвенности, - сказали эти мысли её же собственным голосом, и она не могла с ним не согласиться. – Сынхён научится у тебя этому. Скажи сама только, была ли ты счастлива в этом пути? Элин хотелось плакать. Она всегда получала удовлетворение от добрых дел, от помощи людям, от того, что могла поделиться чем-то, но все её бескорыстные подвиги, не ради славы или заработка, а просто так, чтобы кому-то облегчить жизнь, кончились вот этим всем: болезнью, потерей ребёнка, близкой смертью, наркоманией мужа. Ради этого она старалась? К этому шла? Но разве жалеет она о сделанном и прожитом? Ничуть. Элин поднялась и, поблагодарив чойчжона низким поклоном, на какой хватило сил, покинула его обиталище. По сторонам за ней пошли уже другие, но всё такие же грозные, обветренные и мужественные типы, сопровождавшие путешественницу теперь сверху вниз. У подножья, откуда она начинала идти пешком, разбили палаточный лагерь те, с кем она приехала. - Всё в порядке? – первым заметил её Сынхён, подбежавший и обнявший жену. – Тебя не было со вчерашнего дня! - Серьёзно? – удивилась Элин. Она не почувствовала времени. Вообще. - Да, мы сильно волновались, но через этих ребят, - мужчина кивнул на удаляющихся провожатых с Лхатагари, - прорваться нечего и думать. Так что, любимая, он поможет? Тот чойчжон… - Я не приму его лечения, - оборвала Элин резко, пока Сынхён не продолжил, пока не показал ей, сколько надежд вложил в эту поездку. – Я не согласна лечиться у него. - Но… но почему? – растерянность и обреченность разрисовали лицо мужа. - Там… курение каких-то травок, какие-то спиртные настойки… да и, это чистой воды сатанизм! Он там демонов вызывает. Не хочу. - Да пусть хоть самого дьявола! – громыхнул Сынхён басом, взмахнув руками. – Лишь бы это помогло! - Я… - Элин отвернулась, давя в себе слёзы. Ей самой верилось и не верилось, что произошедшее имело отношение к реальности. – Поблагодари Джиёна за попытку, когда вернёмся. Но передай, что я предпочту достойно умереть, чем недостойно жить. Это не было претензией или презрением. Элин почувствовала, что уже никогда не увидит Джиёна, и ей хотелось оставить ему некое послание, а заодно и супругу, всегда искавшему любые, даже грязные и неприглядные средства для достижения чего-то: удовольствия, заработка, хорошего настроения, моральной силы. Ей хотелось оставить послание о том, что дурные деяния не останутся безнаказанными, о том, что нельзя играть с чужими жизнями, о том, что лучше созерцать, а не разрушать. Ей хотелось преподать пример преступникам и эгоистам, особенно одному, который назвал её слабачкой. Ей хотелось показать, что жизнь – это не то, за что цепляются вопреки всему. Есть вещи и поважнее: любовь, честь, принципы, счастье близких. Вовремя остановиться и уйти – тоже умение. Уметь умирать – это одна из характеристик жизни. Если и был хоть один урок по жизневедению, который она знала, то он, воистину, заключался в самопожертвовании. Отказаться от всего ради других – разве это предосудительно? Разве это слабость? Элин была больна и не могла больше иметь детей, но ей хотелось, чтобы Сынхён жил полноценной жизнью и завёл нормальную семью, поэтому ей нужно уйти, а поскольку своей жизни без Сынхёна она не представляет, то и выход всего один. В конце концов, во всём случившемся виновата только она сама. Так она и пришла к последнему дню. Накануне Элин пришла в себя совсем ненадолго, не разговаривала, только выражением лица показала, что плохо себя чувствует, и опять уснула. Сынхён не переставал держать её за руку, просыпаясь от нервного напряжения каждые полчаса. Он уже очень давно не спал подряд дольше двух часов. У него залегли под глазами глубокие тени, он сам похудел, но не отходил от постели жены, которую забрал из последней клиники и привёз в их сингапурскую квартиру. Кровать подвинули впритык к окну, чтобы открывался пейзаж на пролив, на воду, на небо. Элин нравилось открывать глаза и следить за облаками, или полётом птиц. Так и сегодня, она открыла глаза рано, ещё не было и половины восьмого утра. Аппарат с датчиками, подключенный к ней и следящий за показателями функций сердца, вёл себя спокойно. Сынхён и сам дремал лишь наполовину, поэтому вскоре заметил открытые глаза Элин. Он сел и выпрямил спину, потянувшись. - Я встретила новый день, - улыбнулась Элин, глядя на солнце. Январь месяц, но в Сингапуре жара и по всем признакам настоящее лето. - И ещё много их встретишь, - приподнял Сынхён её ладонь и поцеловал. Ему понравилось, что она заговорила. Это было добрым знаком, у неё прилив сил! До этого она едва ли ограничивалась однимдвумя словами в несколько дней. Иногда было видно, что Элин не совсем понимает, что происходит, а из присутствующих безошибочно и постоянно узнавала исключительно Сынхёна. - Ты встретишь, без меня. - Да как же я без тебя их встречу, любимая? Да я даже смотреть на это солнце не стану! – Продолжая улыбаться, Элин посмотрела на Сынхёна. Её пальцы слабо сжали его указательный палец. Он замолчал, видя этот жест. Сквозь улыбку из её глаз потекли слёзы, такие внезапные и чистые, настолько непонятные и искренние, что у Сынхёна закололо сердце. Элин прошевелила губами «воды», и он помог сделать ей глоток из чашки. Пересохшее горло мешало ей говорить. Но она собрала оставшуюся волю. - Кто… был… ребёнок? – вдруг спросила она. Сынхён вздрогнул. Он хотел начать говорить о том, что не знает, не интересовался, забыл, но взгляд человека, стоявшего на пороге смерти, не позволял обманывать. Этот взгляд видел ложь за версту. И мужчина безоговорочно капитулировал: - У нас была дочка. – Элин вздрогнула, всхлипнув, но улыбнувшись сильнее. - Как ты и хотел. - Да, как я и хотел, - согласился он, наклонившись к жене и поцеловав её лоб. Она сомкнула веки. – Ты исполнила все мои мечты, родная. И ты осталась единственной моей мечтой. И всегда ею будешь. Но Элин уже почти не слышала. Жизнь покидала её. Разум отключался, слух угасал, память обрывалась. Ясность сознания, вернувшаяся на минуту, исчезла так же внезапно, как и появилась. Дыхание становилось всё медленнее и прерывистее, пока не затруднилось настолько, что пошли перебои в сердце. Аппарат возле кровати запищал, вызвав панику у Сынхёна, он всполошился и стал звать дежурившую в квартире платную медсестру. Та увидела выравнивающуюся линию пульса, сделала срочный вызов врача, попыталась сама оказать помощь пациентке, но всё было бесполезным. Прибывшие медики только зафиксировали время смерти: девять семнадцать утра. И всё вышло, как видела Элин в том мираже, что подарил ей тибетский шаман. На её похоронах, еле живой, не стоящий на ногах, валялся на земле Сынхён, трезвый, но помешавшийся от горя. Он не то пытался откопать жену, не то зарыться с нею вместе. Он звал её и кричал, то и дело поднимаемый кемнибудь, но всё было тщетно. Даже принятая горсть успокоительных с утра его не спасала. Отец Элин рыдал, Ючон стоял угрюмо, кусая губы и не видя ничего, кроме надгробия. В его душе осталось несбыточное, неиспытанное, то, что уже никогда не будет получено. Ючон не смотрел на убивающегося Сынхёна, но считал, что тому повезло куда больше, и это ему, Микки, следовало бы грызть землю, чтобы оказаться хоть где-то вместе с девушкой, которую он любил всю жизнь. И продолжал любить. Джиён остался последним гостем, кто не сдался и оттащил Сынхёна от могилы. Но тот напился и вернулся обратно. Джиён пришёл за ним снова – уволок. Сынхён напился и вернулся обратно. Так продолжалось девять дней. Джиён не выдержал, он был хозяином Сингапура и позволил себе распорядиться: выкопал Элин, отправил в крематорий, а оттуда – в колумбарий. По крайней мере, Сынхён теперь пил на лавочке в помещении, и там же валялся. Но вскоре он попытался покончить с собой. Его нашли возле именной таблички, прятавшей урну, наглотавшимся снотворного. Едва откачали. Джиён отправил его в закрытое лечебное заведение, поправить нервы. Целебного курса хватило ненадолго. Выписавшийся Сынхён провёл на воле меньше двух недель, когда вновь начал спиваться, употреблять наркотики, и пытаться резать себе в ванной вены. Джиён понял, что лёгкая реабилитация не годится, и надо поработать над товарищем посерьёзнее. Он закрыл его в специализированном центре в Швейцарии на три месяца. Вытащил оттуда на короткий перерыв – на похороны отца Элин, господина Ли, не на много пережившего дочь. Сынхён жил словно во сне, он не понимал происходящего, смотрел сквозь людей, иногда разговаривал с Элин, будто она ещё была жива. Он бредил наяву, не хотел по утрам просыпаться, ходил до темноты с закрытыми глазами, и соглашался открывать их только после заката. Он отказывался вставать из постели, и санитары с ним прекратили бы мучиться, если бы не большие деньги, что платил Джиён. А он запретил дурное обращение с другом. Никакого электрошока, никаких психотропных, которые делают из людей овощей. Только психология, только здоровый образ жизни! Врачи бились над депрессией и суицидальными настроениями Сынхёна, но никак не могли подвести его к надлежащему состоянию. В результате Джиён забрал его под свой контроль. Первым же налил товарищу стакан, выпил с ним. Заговорил об Элин, дал выговориться Сынхёну. Напоил его до поросячьего визга. Тот во сне дрыгался и плакал. Утром подскочил, бегал по дому, звал Элин, уверял, что она жива – просто её от него прячут. Капризничал, как ребёнок, топал ногами и требовал вернуть ему жену. Но когда Джиён наорал на него, что Элин мертва, и никогда живой уже не будет, Сынхён завизжал, как резанный, заметив вокруг себя дневной свет, словно был вампиром, рухнул на пол, пытался рыть паркет и прятал голову руками. Джиён поднялся в спальню, достал наркоту помощнее, спустился и предоставил другу новое лекарство. А потом опять, изо дня в день, вытирал его сопли, приводил в чувства, заново опаивал, бил по лицу, если тот отказывался трезво рассуждать. Заказывал проституток. Сынхён сторонился их, как девственник, над чем девицы потешались, но Джиёну было противно смотреть… он не понимал до конца, что именно испытывает, будучи в курсе всей глубины трагедии, но знал, что должен заставить Сынхёна жить дальше, перебороть в себе горе, очнуться, отряхнуться. Шлюхи бестолково штурмовали неприступного мужчину, который отмахивался от них, повторяя «я женат, я женат!». Кольцо он не снимал, не менял пальца, не признавал себя вдовцом. На день рождения Элин купил сто одну розу и метался по особняку Джиёна, пока тот не подхватил его за шкирку и не приволок в колумбарий. С Сынхёном сделалась очередная истерика. Они шли волнами, чередуясь с психозами, пьянками, замкнутостью. Но примерно год спустя после похорон, бизнесмен Чхве вновь начал становиться человеком, возвращать себе адекватность и здравомыслие. Джиён почувствовал некоторые улучшения и понял, что на правильном пути. Ещё через полгода он увидел, что уже может предоставить Сынхёна самому себе, и отпустил того в их с Элин квартиру, опустевшую без хозяев. Конечно, случаи странностей, попытки совершать глупости и даже реализованные глупости продолжались. Сынхён не обещал однажды окончательно сделаться прежним, да Джиён и сам не думал, что настолько потрясенного и сломленного человека возможно починить так, чтобы не осталось трещин. Но он клеил, латал и зашивал, надеялся, что Сынхён сумеет когда-нибудь спокойно посмотреть на прошлое и шагнуть в будущее. Он возил его на термальные источники, курорты, к психологам и психиатрам. Если не мог сам – отдавал Сынхёна на попечение кого-нибудь из надёжных драконов. В одном из пьяных угаров, в развратной и хорошо спланированной Джиёном оргии, принявший приличную дозу «колёс» и накурившись поверх этого, Сынхён всё-таки переспал с какойто девицей. Что его всё-таки на это расхрабрило? Отдалённое сходство с женой, галлюцинации, взрывающее член возбуждение? Джиён не знал, но результатом был доволен. Отошедший с утра от всего Сынхён, тщательно отмывшись и одевшись в свежий деловой костюм, посерьёзнел и захотел вернуться к прежним занятиям – бизнесу, торговле, бандитизму, коварным планам партнёра Джиёна по его захвату мира. Июнь 2023 года. Сингапур. Сынхён смотрел на женщину-психолога напротив себя. Она была его ровесницей, лет тридцати пяти – тридцати шести. Умница с высшим образованием. Замужем не была, детей не имела, хотя внешность позволяла. Знойная смесь малазийки с мексиканкой, узкие очки на носу, узкая юбка с позволительным разрезом, шпилька. Всю себя посвятила разрешению чужих проблем. Сынхён стал посещать её в угоду Джиёну, по его настоянию, два года назад. Договорились о пятидесяти сеансах, встречались раз в две недели по два часа. - Как вы сами оцениваете результаты нашей предыдущей беседы, Сынхён? – задала она обычный свой вопрос, который, как видимо подразумевалось, должен был помочь пациенту разоблачить себя, что показалось ему важным, что забытым, несправедливо обойденным. Что он отметил в прошлый сеанс? - Я оцениваю их, как и предыдущие сорок восемь, - спокойно ответил Сынхён, складывая бумажного журавлика. Оригами. Каждую процедуру психотерапии он складывал по двадцать таких журавликов, истребляя пачку листов на столе женщины-психолога. «Но она неплохо получает, может позволить себе тратить бумагу на таких вот шизофреников, как я» - подумал Сынхён. По примеру Садако Сасаки, японской девочки, умершей от лейкемии в 1955 году после атомной бомбардировки Хиросимы, мужчина решил создать тысячу журавликов, чтобы загадать желание. Пятьдесят встреч по двадцать птичек – как раз выходила тысяча. И сегодня он закончит свой давний труд. – Чем, по-вашему, отличается предыдущая сорок девятая от сорок восьмой? – поднял взгляд на женщину Сынхён. - Чем же? – с интересом спросила она. - Порядковым номером. А сегодня пятидесятая – последняя. Вы помните? – как обычно не поддался её докторским штучкам клиент, издеваясь и насмехаясь над психологией, которую считал псевдонаукой, бездарной и бесполезной. - Я помню, Сынхён, и я хотела бы узнать, как вы сами смотрите на произошедшие в вас изменения? - Какие именно? – уточнил он. - Любые. Что вы заметили за собой, какие перемены за эти два года, что мы с вами общаемся? - Мне думается, вам виднее. Я же все эти два года наблюдаю вас, а не себя, могу сказать, сколько раз поменялся цвет ваших волос, какой цвет лака вы предпочитаете, и в какой позе больше не сидите, посчитав, что она не достаточно солидная для ваших дипломов. Вот такие я изменения могу перечислить, а вы? – Женщина постаралась скрыть смущение, но у неё плохо получилось. Ей было неприятно, что у неё перехватывают инициативу. - Сынхён, давайте поговорим о вашем внутреннем состоянии… - Давайте. Говорите прямо, почему вы стесняетесь? Потому что вас учили, что надо тонко и задворками подходить к главному? Боже правый, вы работаете с психом, а не с идиотом – это разные вещи, я прекрасно понимаю, о чём мы говорили, и какая задача была перед вами поставлена после моей первой исповеди. Вы должны были избавить меня от любви к моей покойной жене, заставить меня забыть её. – Психолог смотрела на Сынхёна, не желая вмешиваться в его речь, надеясь, что он скажет что-то об успехах этой миссии, похвалит женщину за дарованное облегчение, признается в том, что камень упал с души. Она столько потратила на него сил! – Но эта задача изначально была обречена на провал. - Почему? – спокойно ещё полюбопытствовала женщина. Ей хотелось знать, какой именно аргумент выставлял главным в защите своих чувств Сынхён. - Потому что в успех этого дела не верили вы. - Я?! – изумилась собеседница. - Да, вы. Более того, невозможно вылечить болезнь, которую сам врач лечить и не хочет. - По каким признакам вы сделали вывод, что я не хочу лечить вашу болезнь? Впрочем, нельзя так называть психическую фиксацию на определенном объекте… - Нельзя называть психической фиксацией на объекте любовь, мадмуазель. В данном случае уж лучше назвать это помешательством, если нужны диагнозы. - Хорошо. Так что же сказало вам о моём нежелании помочь вам? Финансовая заинтересованность? - Нет, мадмуазель, нет! – улыбнулся Сынхён, загибая углы журавлика. – Мне сказала об этом ваша половая принадлежность. Вы женщина. - И… - потеряла логическую нить она. – Женщины, по-вашему, не хотят лечить людей? - От любви? Ни в коем случае. Они и сами-то редко хотят от неё исцеляться, а то лишить мужчину таких продолжительных и верных чувств! Ну что вы, как бы вы смогли? Подумайте и ответьте мне сами, если бы вы узнали, что после вашей смерти кто-то будет любить вас до конца собственной жизни, вы бы хотели избавить этого человека от любви к себе? Вы бы посчитали его больным? Женщина не ответила сразу, она задумалась, но в её глазах мелькнуло всё, что требовалось узнать Сынхёну. Он знал, что так и есть. Почти каждая представительница прекрасного пола мечтает встретить одну-единственную любовь, преданную настолько, что она бы разорвала и путы смерти. - Спасибо, ваш взгляд мне сказал лучше слов, - не дождался ответа Сынхён и поставил на стол доделанное оригами. – Тысячный! Можно загадывать желание, госпожа Варгас. Мои, увы, либо и без этого легко осуществимы, либо совсем несбыточны. Так что уступаю вам. Загадайте достойного мужчину, что ли, чтобы распрощаться с этим кабинетом и не морочить себе и людям головы тупыми и бездейственными методиками Ирвина Ялома. Я читал его книжонки – посредственно. – Сынхён встал и направился к выходу. Госпожа Варгас поднялась и, сняв очки и отложив их, быстрым шагом догнала своего, уже бывшего, пациента у вешалки, с которой он снял фетровую шляпу и местами поцарапанную трость, явно покатавшуюся по миру. - Сынхён, послушайте… - поправила она густые черные волосы, забранные в прическу. – Раз уж между нами разрываются отношения врача и пациента, может быть, вы позвоните мне как-нибудь? В её голосе звучала не надежда – просьба. Она хотела этого. Мужчина давно заметил, как трудно сдерживать ей флирт, как хочется ей проявить кокетство и очарование, а не говорить часами о покойной супруге. Женщине никогда прежде не встречался настолько постоянный человек, и она была тронута им, покорена, обольщена без малейших усилий с его стороны. Сынхён приоткрыл дверь и, держа трость в одной руке, приподнял в знак почтения на голове шляпу: - Если буду очень сильно пьян. – Он опустил шляпу. - Mes hommages[36]!