Золото скифов

Часть третья

Пройдет много лет, он будет стоять на засыпанной пеплом площади полуразрушенного города и вспоминать свой сегодняшний сон — страшный и подробный. Почерневшие от пожара и вывороченные камни домов, обвалившаяся местами зубчатая надстройка оборонительной стены, статуи богов, сброшенные с пьедесталов, смердящая мусорная куча у центральных ворот и наспех поставленные юрты — убогие и давно забытые в богатой скифской столице. Картина упадка будет ужасна, но знакома до мелочей. Сожженный и разграбленный Неаполь[7] еще не раз явится ему во сне, и скифский царь, желая задобрить как своих, так и эллинских богов, чтобы сон его не оказался вещим, взгромоздит за долгие годы на жертвенный холм целые стада коров, овец и быков.

Сон Скилура имел продолжение, и неизвестно, какая часть его — первая или вторая — напугала его больше. Скифы вообще проявляли чрезмерную серьезность относительно своих сновидений, считая их божьими посланиями, но всегда жаждали уточнения — от кого именно. А поскольку богов в скифском пантеоне насчитывалось множество, решить эту задачу было порой очень сложно. В Скифии даже появились толкователи снов — надо сказать, весьма уважаемое и прибыльное занятие. Важные, «государственные» сны обычно приписывали Зевсу. Все, что касалось благополучия семьи, — скифской богине Табити. Сон Скилура, с одной стороны, следовало считать посланием с греческого Олимпа, с другой — Табити также покровительствовала огню и вполне могла показать Скилуру неапольское пепелище.

Как бывает только во сне, картина разрушенного города внезапно исчезла, и на пороге своего дома Скилур увидел Колаксая — первого скифского царя. Не то чтобы он его узнал. Нет, конечно! Просто по неведомым законам сна сразу понял, что это Колаксай. Не говоря ни слова, тот с гневным лицом сорвал со скамьи белый плащ, который вместе с данью прислали вчера из греческого Херсонеса, и разорвал его в клочья. Последнее, что запомнил Скилур, — звон ударившейся об пол золотой фибулы, скреплявшей плащ на плече.

Чем недовольны боги? Пусть царство в Таврике[8] не сравнится с древней Скифией времен царя Атея, когда скифские земли простирались от Меотиды[9] до Истра! Сморщилась Скифия, как засохшая оливка. Теснили ненавистные сарматы, греки расширяли свои владения за их счет. Но никогда еще скифы не жили так богато! Скилур сделал все, чтобы Скифия развивалась. Недаром греческие государства Понта — Херсонес, Боспор, Ольвия — трепещут перед грозным соседом и даже платят немалую дань! Он сумел вовлечь их в сумасшедшую и ненасытную торговлю. В Неаполь Скифский потекли вино, оливковое масло, дорогие ткани, золотые украшения, лаковая посуда. Главное, есть кому покупать!

В Неаполе, что в переводе с греческого означает «новый город», появились и «новые скифы», живущие, правда, на эллинский манер, из всех богов наиболее почитающие Гермеса с толстым кошельком в руке. Даже мастеров для строительства своих домов они выписывают греческих, отчего в скифской столице мелькнут то колонны с капителями, то портики и лепные карнизы. Роскошь эта вызывает усмешку у заезжих эллинских купцов, так как мало сочетается с грубым скифским бытом. Однако снисходительные улыбочки быстро сменяются подобострастными — столь велики оказываются барыши от торговли зерном. Скифия — житница прибрежных городов Понта и Эгейского моря, включая острова.

Сколько проблем возникало у Скилура из-за этого хлеба! Почти ежедневно приходилось убеждаться в том, что не может быть один закон одинаково хорош для всех. Он сам повелел, чтобы жители речных долин свозили все зерно в Неаполь. Должна же столица обладать монопольным правом на торговлю главным скифским товаром! Скифы-пахари нехотя подчинились, но при каждом удобном случае демонстрировали свое недовольство царским приказом, а то и непослушание. Он сурово пресекал продажу зерна на сторону, навлекая на себя еще большее озлобление со стороны своих подданных. Те же, кто вел торговые сделки в Неаполе от его, царского, имени, совсем теряли гордость и опускались до откровенного воровства. Неужели навсегда уходит время, когда каждый скиф хотел служить царю всей своей жизнью, нутром понимая одну очень простую, но очень важную вещь — чем честнее служба, тем лучше жизнь?

Скилур вспомнил ночной сон, разгневанное лицо Колаксая, когда тот яростно рвал эллинский плащ, и ему показалось, что он начинает понимать предостережение первого скифского царя.

Скилур вышел из дому и направился к центральной площади, обрамленной каменными портиками. Красивая, посыпанная белой известковой крошкой. Он много сил положил на то, чтобы она выглядела так нарядно и внушительно. Хороша площадь! Хотя город, который начали возводить давно, застроен хаотично, без всякой идеи в голове. Но не время заниматься перестройкой Неаполя! Потом красоту наведет. Сейчас есть дело поважнее.

Война. Обычное вроде занятие для скифа — воевать. И кони отборные, и умения нападать внезапно не занимать… Но попробуй расслабься! Сразу забьют. В лучшем случае отнимут что-нибудь. Греческие воины тоже научились кое-чему. А Херсонес противник серьезный! К войне с ним надо готовиться. И столицу укреплять на случай отступления. Война. Всякое может быть. А царь на то и царь, чтобы беречь свою армию. Но Херсонес — добыча лакомая! Крупнейший торговый город — это во-первых. Порт — во-вторых. Все заходящие суда оставляют там дань. Ну а в-третьих, вести торговлю зерном с заморскими странами без греческих посредников — выгода немалая.

Он добьется победы, и будут помнить Скилура, как Иданфирса или Атея… Впрочем, потерпит поражение — тоже забудут не скоро.

Один из стражников у городских ворот заметил приближающегося царя и сказал что-то остальным. Стряхивая с себя сонное оцепенение и одновременно отлипая от стены, они старательно принимали бравый вид. Скилур остановился и вдохнул предутреннюю прохладу. Как только откроют ворота, сюда хлынет столько народу, что площадь не вместит всех. Нет, казнь надо проводить за стенами города. И быстрее, а то подохнут раньше времени, и даже голодные собаки, которых специально для этого зрелища выдерживают в загоне, не станут их жрать.

Четыре обнаженных тела в скрюченных позах лежали на земле. К ноге каждого привязан тяжелый камень, чтоб не смогли убежать. Но если три дня назад, когда их только привезли, эта мера предосторожности и имела смысл, то сейчас уже нет. Никто из них почти не подавал признаков жизни. Особенно женщина. Скилур брезгливо пнул ее носком в бок. Женщина застонала. Царь сделал знак страже, чтобы подошли ближе.

— Приведите их в чувство, чтоб могли идти.

Их приволок из Ольвии эллинский купец, который часто наведывался в скифскую столицу. Они сами пришли к греку в его богатый ольвийский дом и предложили купить у них золотые вещи, не подозревая, что судьба заманивает их в смертельно опасную ловушку. Тот с первого взгляда понял, что перед ним скифское золото, украденное из царской гробницы, и хитрый план в его торгашеской голове созрел мгновенно. Велев задержать охотников за древностями, он решил выдать их Скилуру, который жестоко и публично карал осквернителей могил предков. Как предателей. Смекнул грек, что потом извлечет немало выгоды из царской благодарности! Ольвийские власти тоже не прочь были послужить Неаполю Скифскому — слишком давил последнее время, требуя увеличения дани. Купца даже охраной обеспечили, и въезжал он в Скифию не простым закупщиком хлеба, а послом дружественного государства.

Преступников бросили на площади под палящим солнцем. Женщину Скилур сразу объявил доступной любому возжелавшему ее скифу и подивился на огромную толпу мужчин, жадно ждущих спаривания. Грязное голое существо со спутанными космами и камнем на ноге вызывало небывалое оживление. Они шумно обсуждали, оставить ли ее на земле или пристроить на повозку, чтобы манящее доступной близостью лоно гостеприимнее распахнуло свои недра перед их дрожащими от нетерпения фаллосами.

…Скифы надолго запомнят и похотливое зрелище, и саму казнь, и голодных собак, дорвавшихся до еды. Пусть знают, какое наказание ждет посмевших потревожить дух предков!

Скилур видел, как стараниями стражников стали оживать почти бездыханные тела. Неумолимое солнце превратило их кожу в багровый иссушенный лист, который лопался от малейшего движения, а кровянистая жидкость, вытекающая из трещин, поблескивала на свету, делая их похожими на гигантских червяков. От мерзкой картины Скилур поморщился, но взгляда не отвел. Да, он должен быть жестоким! Только так можно покончить с могилокопателями. Несмотря на публичные казни, презренное занятие в последние годы превратилось в настоящий промысел, а греческие торгаши, нимало не заботясь происхождением золота, с удовольствием его скупали.

Стражники пытались дать женщине воды, но рассудок у нее, видно, совсем помутился, и она остервенело мотала головой из стороны в сторону.

Город нехотя просыпался. Уютно запахло дымком и печеными лепешками. С тех пор как на площадь привели преступников, там каждое утро собирались дети. Прижавшись плечом к плечу, забыв про игры и еду, они вставали вокруг них плотным кружком и с жадным вниманием вглядывались в заживо гниющие тела. Зрелище было захватывающим, но не шло ни в какое сравнение с восторгом, пережитым во время публичного насилия над женщиной. Бесстыдство и похоть, витавшие тогда в воздухе, словно привели детей в вакхическое исступление. Громко выкрикивая что-то бессвязное, кривляясь и повторяя движения мужчин, совершающих половой акт, смутно ощущая властную силу темной страсти, в безудержном веселье носились они по площади.

Скилур перевел взгляд на топтавшихся поодаль ребятишек, боязливо притихших в его присутствии и с интересом смотревших то на царя, то на умирающих людей. Скилур улыбнулся, подошел ближе, темноволосого подростка погладил по голове.

— Всегда помни, что ты скиф!

Парень смутился оттого, что с ним заговорил царь, и, не зная, как себя вести, стал ковырять болячку на локте. Скилур ободряюще похлопал его по плечу. Пусть знает, что царь хороший и добрый, но беспощадный к предателям. Если все пойдет так, как он задумал, если помогут боги, то именно их, сегодняшних мальчишек, он поведет в поход на Херсонес. Он вернет скифам славу непобедимого народа!

…Скилур стоял на засыпанной пеплом площади полуразрушенного Неаполя и с тоской смотрел на почерневшие от пожара и вывороченные камни домов, на статуи богов, сброшенных с пьедесталов, и смердящую кучу мусора у центральных ворот. Картина упадка некогда богатой скифской столицы была ужасна, но знакома до мелочей. Он уже видел это во сне — страшном и подробном. Глаза вдруг словно обожгло, и Скилур прижал к ним ладони. Горячая влага, заливая лицо, попала в рот, и он почувствовал ее соленый вкус. Многое довелось испытать за долгую жизнь, но, сколько себя помнил, он никогда не плакал. О боги! Сделайте так, чтобы никто этого не видел!

Гром, ударивший вдруг с такой силой, что сотряс землю, словно вытряхнул дождь из облаков, безмятежно плывущих по небу. В одно мгновение Скилур промок до нитки, но капли дождя продолжали бить в лицо и, смешиваясь со слезами, проворными ручейками стекали по рукам и плечам. Земля, впитавшая кровь скифских воинов, приняла и слезы их царя.

1

Глеб отчаянно опаздывал, но длиннющая вереница машин на проспекте Мира не обещала скорого пути. С телевидения звонили уже два раза и умоляли воспользоваться привилегиями депутата Госдумы, чтобы выехать на встречную полосу и выбраться из пробки — срывался прямой эфир. Ошалевший от уличного недвижения гаишник, заметив наконец почетненькую машину с приметной индульгенцией у лобового стекла, начал услужливо расчищать дорогу.

К телецентру Глеб подъехал за несколько минут до эфира. Метавшаяся у входа телевизионщица сразу взяла его в оборот, заставив ракетой пролетать холлы и коридоры. В гримерную уже не успевали. Взмахнув пару раз кисточкой, гримерша на ходу припудрила ему нос и щеки, кокетливо бросив, что и так красивый. Глеб довольно усмехнулся, посмотрел на бойкую девицу одобрительно и бодрым шагом направился в студию.

Он и вправду был красив. Высокий, спортивный, элегантный. Держался спокойно и уверенно. Прямой, чуть насмешливый взгляд нет-нет да пахнёт холодком, но неприятное впечатление быстро уходит, особенно когда улыбнется широкой белозубой улыбкой. И этот жест… немного смущенный, очень изящный — голова слегка опущена, непокорная прядка темных волос падает на лоб, и он неторопливо отводит ее назад правой рукой…

Глеб не стал большим политиком, но уже года три, как мелькал не только на политической арене, по и на телеэкране. Коллеги недолюбливали Глеба, но телевизионщики и журналисты, как российские, так и иностранные, обожали. Он всегда был общителен, словоохотлив и очень обаятелен.

В Думе Глеб сколотил парламентскую группу либерально-патриотического толка, которую назвал «Свобода и Родина». Это позволяло ему обыгрывать разные политические ситуации, ставя во главу угла то свободу, то Родину, в зависимости от конъюнктуры…

— Глеб Борисович! — взволнованно начал ведущий. — Я бы хотел поговорить о приватизации новоорловского фармакологического комбината.

— Я тоже, — улыбнулся Глеб.

— На контрольный пакет акций, как известно, претендует американская фирма, которая, увы, не обладает солидной репутацией. В прошлом году она уже выкупила аналогичный комбинат только для того, чтобы устранить конкурента с внутрироссийского рынка. В результате мы остались без отечественных лекарств, а более десяти тысяч рабочих оказались за воротами. Как же после этого можно иметь с ними дело и отдавать в руки американцев новоорловское предприятие! Что вы об этом думаете?

— Думаю, что вы очень эмоциональны, а любую проблему лучше рассматривать спокойно. Что касается людей… О чем тут говорить? Жалко их, конечно!

Ведущий согласно закивал.

— Но давайте вернемся к новоорловскому комбинату! — продолжил Глеб. — Мы все время говорим об инвестициях, тем более об инвестициях пакетных, которые идут в промышленность. В данном случае приобретение американцами контрольного пакета акций означало бы привлечение по меньшей мере нескольких сот миллионов долларов. Это после нефтянки были бы крупнейшие инвестиции, дающие тысячи рабочих мест! Новоорловск в них очень нуждается, поверьте! Комбинат для него предприятие градообразующее!

— Да, но…

— Далее! — Глеб немного повысил голос и прижал к губам указательный палец. — Далее, — повторил он уже тише. — Между Россией и США установились наконец-то теплые политические отношения. Очевидно, что они нуждаются в реальном экономическом наполнении!

— Смотря каким путем! — вставил все-таки телеведущий, но Глеб его словно не расслышал.

— Кроме того, возможность инвестировать в российскую экономику благоприятно повлияла бы на общественное мнение в США.

— Нет, подождите, Глеб Борисович! При чем тут США? Разве вас не интересует российское общественное мнение?

— Конечно, интересует! — горячо согласился он. — Но оно очень разное, и меня волнует та часть общественности, которая поддерживает мою точку зрения и разделяет мои представления о благе Родины…

Глеб снова улыбнулся и убрал со лба непокорную прядь. Ну все! Он это сказал! Том Полонски, которому наверняка переводят сейчас беседу в телестудии, будет доволен.

Глеб в своей политической ориентации не то чтобы выполнял волю Тома, просто взгляды американца на расстановку сил в мире удивительным образом совпадали с его собственными. Во всяком случае, именно так хотелось думать Глебу. А бесплатный сыр, который в результате такого единомыслия доставался ему, Глеб относил на счет их с Томом хорошей дружбы, невероятных возможностей богатого американца и своего собственного таланта общения и умения привлекать к себе людей.

С Томом Полонски Глеб познакомился два года назад на приеме в американском посольстве по случаю национального праздника.

Был жаркий июльский день. Гости бродили по лужайке, непринужденно общались, выпивали, ели какую-то незамысловатую еду. Приглашение от американцев Глеб получил впервые. На прием он пришел вместе с женой и с удовольствием ловил восторженные взгляды, обращенные к ней. Альбина — ослепительная красавица в ярко-розовом платье с голыми плечами — на фоне зеленой травы казалась диковинной роскошной бабочкой. К ним подходили, чтобы полюбоваться ею вблизи, но даже те, кто хотел поприветствовать набиравшего популярность депутата Госдумы, прежде всего выражали свое восхищение его женой. Флюиды пленительной женственности, которые она излучала, завораживали и гипнотизировали.

Том Полонски появился ближе к вечеру и до конца приема не оставлял их ни на минуту. От комплиментов в адрес Альбины тоже не удержался. По-мальчишески приходил в восторг от ее красоты, элегантности и «beautiful English» — по-русски Том не говорил. С Глебом сразу взял отеческий тон, что в общем-то было естественно: Тому перевалило за шестьдесят, Глебу не исполнилось тогда и сорока. Молодому депутату внимание американца льстило. По тому, как почтительно приветствовали Тома соотечественники, было понятно, что Полонски — личность известная и влиятельная. В Москве его держал бизнес. Позже Глеб понял, что у Тома в работе всегда множество проектов — от реконструкции новоорловского фармакологического комбината до телефонизации всей страны. Кроме бизнеса он занимался благотворительностью, поддерживал молодых ученых, даже издавал учебники для российских студентов. Какой из проектов в данный момент главный, пожалуй, затруднился бы ответить и сам Том.

После приема у американцев Глеб часто стал бывать в московском доме Тома, в котором всегда кто-то гостил. Об истинных масштабах его бизнеса Глеб не знал: Том не очень любил говорить на эту тему, считая ее скучной. Скучная тема, однако, приносила ему неплохой доход. Перепадало и Глебу. Том приглашал его отдохнуть то в Америку, то в Грецию, где построил себе виллу, то во Францию; в отеле «Негреско» на Лазурном Берегу он оплачивал апартаменты, а горничная каждую ночь разбирала постель и раскладывала на кровати свежую пижаму.

Но гостеприимством Тома Полонски в полной мере Глеб не пользовался, и на это были свои причины. А вот связями доброго американца не пренебрегал. Именно благодаря им Глеб поездил по американским университетам с курсом лекций по истории русско-американской дипломатии, получив за это солидные деньги. Кроме того, Том нашел издателя, заинтересовавшегося книгой Глеба о партстроительстве в России, не совсем понятно, для кого и зачем написанной. Книгу, тем не менее, перевели на английский и издали в США неплохим тиражом.

…Из телецентра Глеб поехал домой. Конец недели. Пятница. Он вдруг почувствовал, что устал, и порадовался предстоящим выходным. На углу Пушкинской площади и Большой Бронной отпустил машину и пошел пешком. Ясный сентябрьский вечер, хорошо одетые люди, бойкая торговля цветами, смазливые женские мордашки, обтянутые джинсами попки… на душе было легко и беззаботно.

Две подружки, проходя мимо Глеба, туповато на него уставились, а узнав, стали с жадным неистовством ловить взгляд. Он улыбнулся и даже лихо подмигнул девчонкам.

Глебу нравилось иногда появиться в московской толпе, произвести легкий переполох и увидеть краем глаза, как кто-то, толкая соседа в бок, выговаривает его фамилию. Очень бодрили такие прогулки. И приятно кружили голову.

В «Макдоналдс», что ли, зайти? Нет-нет да захочется иногда вкусить американского общепита и, подсмеиваясь над собой, с удовольствием заглатывать бутерброды с котлеткой из папье-маше.

После уличных сумерек яркий свет закусочной показался ослепительным, томил радостью и уютом. Питалась в основном молодежь — нарядная, шумная, веселая. Как мало надо для счастья в двадцать лет, думал Глеб, оглядывая публику. Попадались среди молодняка и люди солидные, весьма благополучного вида, которых, как и его самого, привел сюда недостаток холестерина в крови.

По едва уловимому шепоту, сразу изменившему шумовой фон, Глеб понял, что его узнали. Он перестал озираться и скромно занял место в очереди. Непокорная прядка упала на лоб, и он неторопливо отвел ее назад. На Глеба откровенно глазели — мужчины с настороженным любопытством, женщины с живым интересом, и лишь один взгляд полыхнул вдруг такой ревнивой и злобной завистью, что если бы Глеб его заметил, то наверняка испугался бы. Но он не заметил.

— Вам коктейль большой или маленький? — кокетливо спросила его девушка на раздаче.

— Два больших. У меня теща сластена.

Девушка засмеялась.

Попытки похудеть Татьяна оставила давно и вполне притерпелась к своей полноте. Теперь без угрызений совести хрумкала все, что попадалось под руку. Она стала ужасно грузной и почти не чувствовала, что происходит с ее телом — худеет ли оно, толстеет, — словно тело ей больше не принадлежало. Хрум-хрум. Пять-десять килограммов как в одну, так и в другую сторону дела не меняли. Их не заметил бы ни посторонний глаз, ни даже она сама. Мучила одышка. Ходьба стала ненавистной. Удовольствие, покой, почти счастье она испытывала, лишь когда жевала. Особенно сладкое. Хрум-хрум. Хрум-хрум.

Дочь ругалась, даже выбрасывала сладости, добываемые матерью с изобретательностью наркомана, и никогда не приносила их в дом. А вот зять радовал.

Татьяна обеими руками обхватила пластиковый стакан и с наслаждением потягивала через соломинку клубничный нектар. Глеб смотрел на тещу и улыбался. Ему очень нравился ее аппетит.

— Татьяна Павловна! А что Альбиночка? Сегодня задержится?

Довольно путано Татьяна стала объяснять Глебу, что на фирме у дочери возникли какие-то проблемы, которые требуют ее присутствия. «Значит, видеть меня не хочет, — подумал Глеб. — Впрочем, ничего нового! Так всегда бывает после ночи в одной постели».

Случалось это крайне редко и сопровождалось обычно довольно сильным подпитием. Глеб вспомнил вчерашний вечер у Тома Полонски. Пожалуй, с тутовой водкой на посошок они погорячились! Но Том был таким гостеприимным, веселым. И супружеская пара средних лет, ради знакомства с которой он устроил этот маленький прием, оказалась очень симпатичной.

Том легко любезничал с дамами, угощал всех пирогом с капустой собственного приготовления, смешно называя его кульебьякой. Об участии Глеба в предстоящем телевизионном ток-шоу он знал уже несколько дней, и то, что разговор за столом перешел в политическое русло, казалось вполне логичным. Том не хуже политолога разбирался в политике, а пожив в Москве, стал настоящим экспертом по России. Он нередко удивлял Глеба поразительно точными характеристиками известных думцев. Возникало ощущение, будто Том почитывает их досье, составленные бригадой классных спецов.

Вчера он обращался только к Глебу, когда говорил, что мир должен быть поделен между Россией и США на зоны влияния, а интересы двух стран часто тесно переплетаются, и их трудно разделить! Глеб слышал это уже много раз, но всегда в новом контексте. Вчера, например, Том сетовал, что в России это понимают немногие. При этом поднимал за Глеба тосты, называл человеком нового мышления и умнейшей русской головой.

Американский друг Тома, оказавшийся университетским профессором в Северной Каролине, предложил Глебу выступить в качестве редактора готовящейся к изданию в США книги о внешней политике России постсоветского периода. Том подмигнул и тут же назвал Глебу сумму гонорара.

На прощание он вручил Альбине два флакона духов от известного американского дома моды. Один попросил передать Татьяне в знак особого уважения и симпатии. Так получилось, что недавно Глеб познакомил их — пригласил Тома на день рождения тещи…

— Татьяна Павловна, как вам понравились духи?

— Восхитительные! — Она прикрыла глаза.

Как многие полные женщины, Татьяна обожала легкие ароматы — возможность погрузиться в эфемерную мечту о собственной воздушности и изяществе.

— Угадал Том ваш вкус?

— Отчего ж не угадать, если его этому специально обучали!.. В ЦРУ! — Татьяна нет-нет да припоминала мужнину школу бдительности. — Он ведь американский шпион!

Коктейль в стакане подходил к концу, о чем трескуче сигнализировали последние капли, устремившиеся в соломинку вместе с воздухом. Она неторопливо вытащила ее из стакана, сладострастно облизала и решительно вставила во второй стакан.

Глеб расхохотался:

— Теща, я вас обожаю! Ну а мне пора! Скажите Альбиночке, когда придет, что я уезжаю сегодня на встречу с избирателями и вернусь в воскресенье вечером… — он сделал паузу, — или в понедельник утром.

Татьяна сразу припомнила свое смущение, когда начала объяснять зятю причину отсутствия дочери, и не преминула отыграться.

— Обнаглели твои избиратели. Совсем стыд-то потеряли, — невозмутимо констатировала она. — Как выходные дни — так им встречу подавай! Смотри… — она оторвалась от коктейля и погрозила зятю пухлым пальчиком, — посадят тебя за групповуху!

— За это сейчас не сажают, Татьяна Павловна, — хохотнул Глеб.

— Господи! Все-то у вас с Альбинкой есть! Молодые, красивые, здоровые… — уже серьезно, без ернических интонаций проговорила Татьяна. — И что вам не живется-то по-людски! — Она тяжело вздохнула. — Да, Глеб, оставь мне денег. У нас вода кончилась. Я заказала шесть бутылей на завтра… Тебя нет, и у Альбинки вдруг денег не будет…

На самом-то деле Татьяна беспокоилась, что дочь, не заезжая домой, тоже отправится «на встречу с избирателями». Тогда экологически чистую водичку придется оплачивать из своих сбережений. Больно надо! Татьяна твердо отмела такую перспективу. Ей предстояло множество покупок, в том числе собольего палантина. С годами меховой азарт не только не утих, но стал еще неистовее и жаднее.

Зять молчал, и Татьяна хотела уж было повторить свою просьбу, но, взглянув на Глеба, не посмела осквернить идиллическую картину разговором о деньгах. Она и не заметила, как в кухню вошла собака — любимица зятя — и ласково плюхнула лохматую башку ему на колено. Одной рукой он гладил псину, другой скармливал ей орешки из вазочки.

Еще полгода назад сказал бы ему кто-нибудь, что он будет умильно смотреть на беспородного пса, сроду б не поверил!

Собаку привела в дом Татьяна. Она пожалела щенка, с надеждой смотревшего на каждого, кто входил в подъезд. Уже несколько дней его кормил весь дом, но приютить не решался никто. Не советуясь с домочадцами, она взяла собаку себе. Дважды в день выгуливала ее в пустынном дворе, радуясь вынужденному, но бодрящему моциону.

Собака, к которой никакой иной клички, кроме «Собаки», так и не приклеилось, стала первым домашним питомцем. Буквально через пару недель в квартиру забежала морская свинка. Опрос соседей результатов не дал — никто не признался в пропаже животного. Но свинку сразу и беззаветно полюбила Собака, и рыжий крысенок по имени Ванюшка занял свое место на собачьем коврике. А летом в открытую балконную дверь влетел попугай. Его неожиданное появление пришлось на день рождения Татьяны, и, как ни уговаривали ее знакомые не брать птичку в дом, ссылаясь на плохую примету, клетка с Кешкой украсила кухонный подоконник.

— Мне пора идти! — Глеб взглянул на часы. — Десять почти.

— А деньги? — обиженно протянула Татьяна.

— Заплатили бы пока из своих! — Зять улыбнулся, откинул назад непокорную прядь и добавил многозначительно: — У вас ведь есть, а я потом вам верну!

Татьяна осеклась. Деньги у нее действительно есть, но вынуждать ее тратиться на хозяйство нечестно. Что ж это получается? Одной рукой дает, другой забирает. Нечестно! Нечестно!

В истории с Татьяниными деньгами главным действующим лицом был зять. Именно благодаря ему она заполучила в подарок весьма солидную сумму. Ее день рождения совпал с окончанием гигантского ремонта, затеянного Глебом. Ремонтировать пришлось две квартиры — четырехкомнатную, где жили Татьяна с дочерью и зятем, и соседнюю трехкомнатную, которую Глеб купил, как только узнал, что ее продают. Две квартиры объединились, чтобы получилась одна, но шикарная. Новое помещение втянуло Глеба в хлопотные, долгие, но весьма эффектные переделки. В большой квартире появились теперь женские покои — то есть матери с дочерью — и собственно Глеба.

Чтобы продемонстрировать новое жилье друзьям и знакомым, Глеб воспользовался днем рождения тещи. Как вскоре оказалось, не совсем бескорыстно.

Всем приглашенным он заранее объявил, что никаких подарков Татьяне Павловне дарить не надо, а вот благотворительный взнос на счет приюта для бездомных животных, которым она и сама помогает по мере сил, доставит теще огромное удовольствие. Для большей убедительности гостям раздали бланки с реквизитами известного банка, а заполненные прямо за праздничным столом платежки принимала Татьяна. Рядом стояла клетка с Кешей, на плече сидел Ванюшка, у ног Собака.

Самым щедрым спонсором оказался Том Полонски. Он вручил Татьяне десять тысяч долларов. Еще восемь выложили остальные. Глеб сосчитал деньги, как только ушли гости. Прежде чем разорвать липовые платежки, он рассортировал их но степени щедрости дарителей, приговаривая: «нормальный мужик; жаднющий кобель; марионетка в руках иезуита…»

От восемнадцати тысяч Татьяне досталось восемь. Остальное забрал Глеб.

С Большой Бронной он свернул на Козихинский. Когда подходил к Садовому кольцу, стал накрапывать мелкий дождь. Глеб прибавил шагу. Интересно, не забыла она посмотреть сегодня ток-шоу? Черт! Надо было зонт взять!

В подъезд он вбежал в ту секунду, когда моросящий дождь перешел в настоящий ливень. Дверь она открыла сразу и, отступив в уютный полумрак прихожей, молча закинула вверх руки, вытянула губы для поцелуя и прикрыла глаза. Он обнял ее и крепко прижал к себе.

— Сашенька, я так соскучился…

2

Без четверти два в субботу красивый грузовичок с картинками резвящихся капель воды на кузове остановился на Большой Бронной. Шофер и грузчик торопливо выскочили из машины, желая побыстрей покончить с заказом — и домой, домой. Татьянин адрес был последним в их путевке. Выставив на асфальт все шесть бутылей, они замешкались, прикидывая, как удобнее добраться с водой до лифта.

— Ну что? Водичка! Хорошо. Давайте-ка помогу! — бодро предложил неизвестно откуда взявшийся мужчина.

Не раздумывая, шофер протянул ему два ухватика для бутылей, и, сгибаясь под тяжестью ноши, они втроем затрусили к дому.

— К кому? — строго спросила лифтерша.

Еще в машине изучив накладную, грузчик четко отрапортовал:

— К Ульянской!

Да! Это называется — удача улыбнулась! Хотел с мужиками в дом попасть под видом грузчика, а его судьба прямо в нужную квартиру ведет.

Лифт остановился; вслед за ребятами он выставил «свои» бутыли на лестничную клетку, махнул рукой — привет, дескать, и нажал кнопку следующего этажа. Вниз он спускался пешком — очень тихо и осторожно, чтоб ненароком себя не обнаружить.

Холл перед лифтом и лестничную площадку разделяла дверь, которую он чуть было приоткрыл, чтобы наблюдать в щелочку, но сквозной ветер сразу потянул с такой неожиданной и неистовой силой, что он громко, в голос чихнул. В испуге зажав ладонью рот и нос, он даже голову втянул в плечи, словно это помогло бы ему стать невидимкой. Но никакой реакции на чих не последовало — никому до него не было дела. Открывать дверь он больше не решался и к тому, что происходит в холле, прислушивался из своего укрытия.

Не прошло и пяти минут, как водоносы двинулись в обратный путь. Женский голос: «Спасибо. До свидания»; первый мужской: «И вам спасибо. До свидания»; второй мужской: «Пейте на здоровье чистую водичку!» Лифт пошел вниз. Еще пару минут он прислушивался к звукам за дверью. Ну! Пора! По его расчетам, в квартире, кроме Татьяны, никого не должно быть. В конце концов, в чем риск-то? Он спросит, она ответит, если не ответит — может, припугнет ее чуть-чуть. Кто она такая-то? Обыкновенная баба. Да у нее просто нервы не выдержат! Ну все! Пошел!

…Звонок в дверь раздался в тот момент, когда, стоя в ванной перед зеркалом, Татьяна наносила на лицо кремовую маску. Дочь балует. Такую шикарную косметику ей приносит! Но кого там черт несет!

— Иду, иду! — крикнула Татьяна из коридора, тяжело наступая на ковровую дорожку. — Кто там?

— Откройте, пожалуйста, я у вас ручку забыл.

Приказав Собаке не брехать на своих, она беспечно открыла дверь, не заметив даже, что впускает в квартиру незнакомца. Он последовал за ней в кухню, где несколько минут тому назад она расписывалась в получении заказа. Татьяна окинула взглядом стол, посмотрела даже под оставленной на нем газетой и уже собралась было сказать, что нет там никакой ручки, но именно в этот момент ее что-то насторожило, и Татьяна испуганно повернулась к незнакомцу:

— А что вам, собственно, нужно? — Она еще не совсем понимала, что происходит; в ее голосе слышалось раздражение и агрессивные интонации.

— Татьяна Павловна! Не пугайтесь! Я не причиню вам вреда. Садитесь. Я только хочу спросить… Так, кое о чем… — Оп подходил к ней все ближе и ближе, делая успокаивающие пассы руками.

Татьяна плюхнулась на стул. Ее лицо выражало испуг, и, несмотря на толстый слой крема, было видно, как сильно и быстро оно краснеет.

— Что вам от меня нужно?

От волнения голос у нее сел. В смятении Татьяна впилась взглядом в непрошеного гостя, мучительно припоминая, где видела эти глаза. В памяти неуклюже ворочались смутные образы, ни за один из которых она никак не могла зацепиться.

— Вы мне только скажите, где золото, которое украл ваш муж!

Она отпрянула назад.

— Удивились? Думали, не знает о краже ни одна душа?

Он наклонился совсем близко к ее уху. Краем глаза она увидела небритую щеку с сухой воспаленной кожей, потрепанную куртку спортивного костюма и брезгливо отвела голову. Думала, что избавит себя таким образом от мерзкого, тошнотворного запаха, которым несло либо изо рта незнакомца, либо от его волос, противно щекочущих ей висок, но волна вонючего воздуха шибанула в нос с такой силой, что Татьяна начала задыхаться. Незнакомец не изменил положения.

— Ну а зять? Уж он-то наверняка в курсе дела?

Она отрицательно покачала головой.

— Так куда же золото спрятали? — продолжал он почти шепотом. — Отвечайте!

Не в силах переносить мерзкий запах и этот зловещий голос, Татьяна сделала попытку встать со стула, но его нервы тоже оказались не железными. Игрушечный пистолетик, который покоился в кармане куртки, был извлечен наружу.

— Говорите, или мне придется вас убить!

Он наблюдал за произведенным эффектом: Татьяна заплакала, а лицо, минуту назад пылавшее апоплексической краснотой, вдруг залила мертвенная бледность. Но отступать он не думал.

— Вы и так богаты! У вас все есть! Зачем вам абсолютно лишние хлопоты с каким-то золотишком? Видите, если об этом знаю я, может знать и еще кто-то… Это же опасность постоянная… как для вас, так и для дочери. Где оно? Скажите!

Левую руку Татьяна приложила к сердцу, а правую попыталась выставить вперед, словно эта жалкая защита могла прекратить навалившийся на нее кошмар. Она хотела что-то сказать страшному гостю, но губы вдруг перестали слушаться, из груди вырвался стон, и ее большое рыхлое тело стало тяжело и медленно заваливаться на бок.

Вытянувшись на огромной, заправленной дорогим шелковым бельем кровати, Альбина рассеянно слушала своего любовника. В одной руке Дмитрий держал сигарету, на другой покоилась голова Альбины. Уже в третий раз она брала из его руки сигарету и глубоко затягивалась.

— Ну и зачем баловство! — выговаривал он. — Бросила курить — нечего! Алечка!

Альбинка вернула сигарету и улыбнулась. Ее всегда смешила его манера экономить слова. В неумении пользоваться ими Дмитрия Тусуева заподозрить было нельзя — он получил хорошее образование, много читал, общался с очень разными людьми, к чему обязывал статус модного архитектора. Эта милая речевая особенность совсем его не портила. Даже напротив — придавала шарм. В этом были уверены и многие элегантные дамочки, которые обращались к Тусуеву как заказчицы, а потом прикладывали немало усилий, чтоб деловые отношения направить в интимные.

Но на этом пути, несмотря на то что Дмитрий Тусуев, известный московский архитектор сорока четырех лет от роду, был холост, их всех ждало разочарование. До встречи с Альбиной пять лет назад он слыл неутомимым гулякой, но с тех пор многое изменилось в его жизни, а сердце занимала только одна женщина — Альбина Ульянская.

Еще будучи студентом архитектурного, он случайно познакомился с ней. Дмитрий хорошо помнил тот день. В толчее Курского вокзала он увидел девушку своей мечты. Она влюбленными глазами смотрела на Игоря Зимина, который тогда вместе с отцом и каким-то чудиком привез в Москву скифское золото. Глеб тоже там был и откровенно млел перед дочкой Сергея Матвеевича. Вся компания производила впечатление такой самодостаточности, что места ему там не нашлось бы. К тому же его отца и Зимина-старшего держал в напряжении какой-то застарелый конфликт, так что даже не вырисовывалась перспектива дружить семьями.

Но девушка так запомнилась ему с тех пор, что, увидев много лет спустя Альбину на Цветном бульваре, он ее мгновенно узнал. Она мелькнула в толпе и скрылась за дверью небольшого продовольственного магазинчика. Дмитрий был за рулем и чуть не спровоцировал аварию, резко перестроившись из второго ряда.

Он вошел в магазин. Альбина покупала докторскую колбасу, которую просила почистить и порезать крупными кусками. Немного смутившись удивленного взгляда продавщицы, она пояснила, что хочет накормить собаку, сидящую у входа. Дмитрий видел мельком этого грязного, бездомного пса с голодными глазами. Когда Альбина отошла от прилавка, он обратился к продавщице с той же просьбой — докторскую… крупными…

Кормить ошалевшего от счастья пса они начали вместе, и Альбинка до сих пор уверена, что в его действиях, кроме сострадания к животному, не было иного умысла.

Позже Дмитрий напомнил ей ту давнишнюю встречу на Курском вокзале. О Зиминых Альбинка рассказывала мало и неохотно, но потом он все-таки узнал, что с Игорем они вскоре расстались и все это время ни разу не виделись; с Сашкой же до сих пор поддерживают дружбу, несмотря на некоторые сложности; какие именно — умолчала.

А Глеб… Дмитрий отчаянно ревновал Альбину к нему. Сколько раз заводил разговор о том, чтобы она ушла от него, но она неизменно отвечала, что не хочет менять сложившийся уклад жизни, а тот факт, что она замужем, нисколько не мешает им с Митей. Альбина называла свой брак абсолютно формальным, подчеркивая, что каждый супруг живет своей жизнью, а совместные выходы в свет нужны Глебу исключительно в представительских целях.

Альбинка все же лукавила! Свой союз с Глебом, практически лишенный эмоций, она могла бы даже назвать успешным. Недаром не распался за столько лет! В браке, заключенном сгоряча и в ранней молодости, ни одному из супругов не пришлось пережить ни заката любви, поскольку никогда ее не было, ни горчайших разочарований друг в друге, так как не очаровывались никогда. Со временем она почти привыкла к их странным отношениям, стала находить в них свои преимущества и всерьез начала думать об обреченности браков по любви. Сознание того, что личная жизнь не сложилась, приходило, лишь когда они с Глебом оказывались в ситуациях, все-таки требующих совместных переживаний. Как, например, позавчера после приема у Тома Полонски. Их неистовое совокупление, напоминавшее скорее тренинг в спортзале, чем любовные объятия, отозвалось наутро ощущением одиночества и душевной пустоты.

Видеть Глеба не хотелось. В пятницу она допоздна сидела на работе, лишь бы не встречаться с ним дома. Как чувствовала, что уйдет в конце вечера к Сашке! Его всегда тянуло к ней после ночей в одной кровати с законной женой.

Как ни странно, но она хорошо его понимала. Она ведь тоже не случайно оказалась сегодня в доме Мити. Нежного, заботливого, влюбленного Мити.

— Обними меня, — тихо попросила она.

Он крепко прижал ее к себе, поцеловал в уголок рта и уткнулся в шелковистую гриву золотых волос, разметавшихся по подушке.

— Алечка, ты пахнешь восхитительно. Люблю.

Много, много лет назад так говорил ей Игорь. Господи… Словно в другой жизни. Альбинке стало вдруг ужасно жалко себя. Удержаться от слез было невозможно, и она заплакала.

— Ну не плачь, Алечка! В чем дело? — Митя гладил ее по волосам и смотрел нежно, чуть улыбаясь.

— Не знаю. Одиноко как-то. — Она утерла слезы и тоже попыталась улыбнуться. — Устала, наверное. В восемь уже на работу пришла, а освободилась только в пять.

— Сегодня же суббота! Оставила бы все дела — и ко мне пораньше! — Он ласково касался губами влажного от слез лица.

— Машина с новой косметикой пришла, а это всегда тяжелый день. Я даже поесть нормально не смогла.

Уже несколько лет, как Альбина держала косметическую фирму. Дела шли хорошо, но раз-другой она все-таки обращалась к мужу за помощью. А вот сегодняшняя машина — вообще его инициатива. Его и Тома Полонски.

Недавно Том через Глеба прислал ей образцы профессиональной косметики какой-то немецкой фирмы. Кремы, маски, сыворотки, концентраты оказались на удивление хороши. Это признала не только Альбина, но и Татьяна, понимающая толк в таких вещах. Когда же Альбина увидела цены на немецкую красоту, не смогла поверить своим глазам — настолько они оказались низкими. Что ж! Хочет Том подлизываться к Глебу — пусть! Хочет Глеб принимать знаки внимания Тома — его дело…

Не желая, однако, подводить мужа, она сказала ему о неправдоподобных ценах, назначенных, видимо, самим Томом. Глеба это нисколько не насторожило. Он рассмеялся и назвал своего американского друга хитрецом.

Тем лучше! Теперь она ждала от нового сотрудничества немалой выгоды.

Альбинка никогда не была жадной до денег, но, как только открыла собственную фирму, зарабатывать их стало ее задачей. Появился азарт, даже честолюбие взыграло! Это как учиться на пятерки, чтобы испытывать чувство морального удовлетворения.

Был, конечно, еще один посыл! Арест отца нанес ей в свое время тяжелейшую психологическую травму. Незавидна участь детей опозоренных публично родителей! Быть в постоянной готовности услышать в адрес своей семьи гадость, уметь защитить фамилию, выстроить правильную оборону, а если нужно — и атаку, научиться делать вид, что живешь как все, — тяжелейшая задача! Годы жизни в таком режиме могут привести к серьезным нарушениям психики. Миновать эту беду Альбинке сначала помог Глеб, а потом бизнес. Чем успешней он развивался, тем психологически защищенней она себя ощущала.

Деньги давали прекрасное чувство полноценности — значит, их должно быть больше! В этой связи так называемый «государственный подход» в оценке способа их добывания если не отсутствовал вовсе, то давно отступил для Альбины на второй план. То, как Глеб обеспечивал благосостояние свое и семьи, она никогда не поощряла, но и не осуждала. Лишь мысль о том, что отец был осужден на девять лет за преступления, которые и провинностью-то сегодня не назовешь, казалась очень обидной!..

— Аль! А пойдем куда-нибудь поужинаем. Ты такая красивая. Мне нравится с тобой на публике.

— Ты смешной, Мить! Ну вот скажи, что тебе нравится со мной на публике?

— Все! — рассмеялся он.

— Дай-ка мне телефон! — попросила Альбинка. — Маме еще раз наберу. Уже два раза звонила — не отвечает. Если и сейчас не ответит, поеду домой. Тревожно как-то.

Входная дверь оказалась незапертой, и у Альбинки от дурного предчувствия заныло сердце. Собака бросилась к ногам, жалобно заскулив. Уже понимая, что произошло непоправимое, Альбинка стала обходить квартиру, включая свет в каждой комнате. Дом обшарили подробно и нагло: выдвинутые ящики, сброшенные с антресолей сумки и чемоданы, небрежно выставленная из шкафов посуда, разоренные книжные полки…

Собака заливалась теперь громким лаем и звала за собой. Мать Альбинка нашла в кухне. Неестественно вывернув руки, та ничком лежала на полу, повернув к дочери искаженное лицо. Смерть уже лишила взгляд какого-нибудь выражения, и было непонятно, какие чувства она испытывала в последний момент своей жизни — страха, боли… Или это сведенные судорогой мышцы сыграли такую некрасивую шутку с лицом, которое Татьяна заботливо намазала кремом, прежде чем отправиться на тот свет… Нельзя оставлять ее в таком виде. Она склонилась над матерью, погладила растрепавшиеся волосы, стерла крем и попыталась перетащить в другую комнату, но лишь чуть сдвинула ее с места.

Позвонить Глебу? Да, да, конечно. Но сначала надо что-то сделать… Что вообще в доме искали и что пропало? Деньги самой Татьяны, их с матерью украшения хранятся в сейфе. Грабитель до него не добрался. Видать, просто за оконной шторой не заметил массивную дверцу. Альбинка заглянула в гардеробную — сначала свою, потом Глеба. Шубы, кожа, костюмы, дубленки на первый взгляд на месте. Телевизоры, приемники и прочая техника вроде тоже. В квартире все перевернули вверх дном, но ничего не взяли. Хотя… Она рванулась в ванную. Заслонку, которая закрывает пространство под ванной, похоже, ковыряли ножом — он так и остался на полу, — но не открыли. Она слегка на нее надавила, и составленный из керамических плиток квадрат плавно выдвинулся вперед. Отставив заслонку в сторону, она запустила руку в образовавшуюся нишу. Пакет с золотом скифов, который за долгие годы покидал свое убежище лишь на время ремонта, был там. Не исключено, что охотились именно за ним! Что же делать? Да, Глеба найти. Хотя… нет! Сначала попытаться навести порядок. Не надо Глебу знать, что в доме был чужой и учинил этот жуткий разгром, в поисках какой-то определенной вещи. Поднимет шум, начнет строить догадки. Как бы не вспомнил историю с пропажей скифского золота! Столько лет ничего ему не говорила — не надо и теперь. Того, что случилось, ничто уже не изменит.

Только сейчас Альбинка почувствовала едва уловимый алкогольный запах в ванной. Точно! Алкогольный! В ванной пахло джином, да и сама бутылка, наполовину опустошенная и без крышки, стояла на столешнице рядом с раковиной.

…Разложив вещи по местам, поставив на полки книги, она набрала Сашкин номер.

— Ты извини, что так поздно. Глеб ведь у тебя?.. Ему надо домой прийти. Мама умерла.

3

…Она молча закинула вверх руки, вытянула губы для поцелуя и прикрыла глаза. Глеб обнял ее и крепко прижал к себе.

— Сашенька, я так соскучился…

Рука по-хозяйски скользнула вдоль ее спины, ловко преодолела пояс трикотажных брючек и стала пробираться дальше.

— Опять без трусов, хулиганка!

— Тебе же легче будет меня раздевать.

— А с чего ты взяла, что я тебя раздевать буду? У меня сил нет — вчера напился у Тома как свинья.

— Тогда я сауну включу, пропарю тебя как следует, а потом сама трахну! — повиснув на его шее, блаженно улыбалась Сашка.

— Угу, — промурлыкал Глеб. — Сегодня все делаешь сама. Дежурной будешь! А я — завтра.

Сашка засмеялась. Взяв его за руку, провела в комнату и легко подтолкнула к дивану.

— Отдыхай, пьяница! Пойду тебе баню готовить, потом поужинаем.

— Принеси сначала мой спортивный костюм. Я переоденусь. — Глеб сладко потянулся. — И думай, чем кормить-то будешь! Позавчера съел твои голубцы, вышел на Тверскую и уже у телеграфа встретил срачевского. Еле до Думки добежал.

— Не сочиняй, Глеб! — Она метнула в него диванную подушку. — Я всегда стараюсь, когда готовлю тебе.

— Не! На Бронной за мной лучше смотрят! — веселился он.

— Знаешь… — Сашка вспыхнула и замолчала, давая понять, что шутка его дурацкая.

Глеб потянул ее за рукав и усадил на диван.

— Обними меня.

Одной рукой обхватив его за плечо, другой за голову, она прижала Глеба к себе и, чуть раскачиваясь взад-вперед, стала баюкать. Он дышал ароматом канифоли, соляной кислоты, скипидара, глины — всего, чем давно пропитались не только ее одежда, волосы, но даже сама кожа. Иногда ему казалось, что он стал токсикоманом, а тоска по Сашке превращалась в предвкушение запаха ее мастерской, усиленного ласковым теплом ее тела.

— Телевизор смотрела? — спросил он, не отрывая голову от маленьких упругих сисек.

Сашка дотянулась до подлокотника, на котором лежал блокнот, и показала Глебу: скупыми карандашными линиями она изобразила интерьер телестудии и сидящего в кресле Глеба. На лице широкая белозубая улыбка, но глаза смотрят на зрителя внимательно и даже строго.

— Здорово! Я у тебя всегда как живой!

— Живее всех живых! — Сашка радостно чмокнула его в макушку.

— А что я говорил-то, слушала?

— Не-а! Ты же знаешь, мир для меня — картинка. Но говорил ты как-то фиолетово.

— Как это?

— Ну… как все эти козлы, — беспечно и даже нежно заявила Сашка.

Глеб высвободился из ее объятий.

— Ты дремучий, Сашхен, как истопник в эпоху царизма.

— Почему в эпоху царизма? — Она поймала его руку и потерлась о нее щекой.

— Иди баню топи, дурнэнька Червона Шапочко, а я отдохну полчасика.

…Квартира на Большой Садовой, в которой всю жизнь прожил Сашкин отец, где родились и Игорь, и сама Сашка, в середине девяностых перешла к ней. Связано это было с двумя обстоятельствами: ее непомерно возросшим благосостоянием и освобождающейся площадью этажом ниже, то есть квартирой на первом. Именно ее Сашка приглядела для своей второй мастерской, так как та, что была выделена ей Союзом художников, — обшарпанная, всегда холодная халупа в районе Сокола, — уж очень была неуютна.

Карьеру большого скульптора Сашка так и не сделала. Не хватило характера и пробивной силы. Конкуренция даже среди мужиков-то была смертельная — куда там бабе! Редкие заказы, которые сулили деньги и славу, рвали друг у друга зубами, и очень скоро Сашка поняла, что никогда не будет чувствовать себя хорошо на этом поле брани. Приняв участие в трех-четырех громких выставках, какое-то имя она себе, конечно, сделала, и к ней стали иногда обращаться с частными заказами на памятники. Безымянные Сашкины шедевры незабвенным, дорогим и любимым появились на всех крупных московских кладбищах, по ни удовлетворения, ни настоящих денег это не приносило. Все, можно сказать, в жизни изменил случай.

Она заканчивала работу над помпезным безвкусным памятником, в котором по воле заказчика присутствовали и крест, и золотые ветви, и барельеф усопшего, и ваза для цветов… Заказчик, молодой парень лет двадцати, замучил Сашку частыми визитами в мастерскую и безумными идеями, связанными с «улучшением» памятника. В одно из таких посещений парень, уже довольно свободно ощущавший себя в ее мастерской, обратил внимание на мраморную головку девушки, сделанную Сашкой в духе любимой ею греческой архаики. Ради эксперимента и для развлечения она довольно неумело попыталась состарить камень и придать скульптуре древний вид. Но именно это и произвело на парня неизгладимое впечатление. Когда Сашка, продолжая игру, сказала, что это археологическая находка, образец античной скульптуры седьмого века до новой эры, парень прибалдел и спросил, не продается ли скульптура. Сашка с серьезным видом ответила, что продается, но, к сожалению, слишком дорого — иначе она и сама бы купила…

В тот день она загнала «архаическую Грецию» за семьдесят тысяч в заморской валюте. Но — лиха беда начало!

Очень скоро она достигла значительных успехов в подражании античным мастерам, освоении рецептов старения камня и впаривании подделок незадачливым коллекционерам. Хотя такой высокой цены за голову девушки или юноши — она специализировалась на парных «архаических» головах — ей никогда больше не давали.

После успеха с мрамором Сашку начал точить вдохновенный и неистовый азарт фальсификатора. Ей хотелось попробовать себя во всем — в мозаике, керамике, металле, кости. Но желание отреставрировать золотую серьгу из Миколкиного клада не оставляло выбора. Сашка принялась осваивать особенности приемов античных ювелиров: литья, чеканки, ковки… технику работы с зернью и филигранью. На свет вновь появилась коробочка с «Крымской смесью», и Сашка попыталась сделать новую серьгу — пару к другой, неповрежденной.

Оборудования своего не было. Пришлось мыкаться по чужим мастерским, но результат был неплохим. Конечно, служить парой к старой сережке новодел не мог, но как отдельно взятое изделие — вполне вводил в заблуждение кажущейся древностью. Сашка сработала вторую и, выдав серьги за ольвийскую находку черных археологов, продала.

Дело пошло, но творить Сашке по-прежнему было негде — не дома же! Выгораживать «ювелирный уголок» в своей мастерской она не хотела. Слишком много там ошивалось народу. Как раз в это время и появилась квартира внизу, хотя Сашкиной проблемы она полностью все равно не решила.

Устроиться наконец удобно она смогла, когда купила новое жилье для своей семьи — большую двухкомнатную квартиру на улице Красина для родителей и бабы Наты и там же небольшую двухкомнатную для брата.

Став хозяйкой обоих этажей, Сашка соединила их маленьким лифтом. Внизу разместила мастерскую, где работала с ювелирной и греческими головками на стадии «последний штрих», сауну и маленький бассейн. Наверху осталась жилая половина. По-новому перегородив пространство, она сотворила там моднющий и очень функциональный интерьер.

Глеб полюбил Сашкин дом, замечательно там отдыхал, часто проводил у нее выходные, иногда просто приходил на ночь, бывало, даже заскакивал неожиданно днем — то ли действительно скучал, то ли проверял, не пасется ли там в его отсутствие какой-нибудь вольный трахальщик. Он сильно ревновал Сашку. Считал, что нет такого мужика, который не делал бы охотничью стойку в ее присутствии.

К самым эротическим часам, проводимым с ней наедине, он относил то время, когда наблюдал за Сашкой в мастерской. Ему нравилось смотреть на нее, даже когда она занималась таким скорбным делом, как выбивание цифр на памятнике в своей унылой холодной халупе на Соколе. Но настоящим храмом стала для него мастерская на Большой Садовой. В хитром Сашкином ремесле у Глеба появились любимые секреты. Иногда она позволяла ему приобщиться к ним. Доверяла, например, операцию состаривания золота. В стеклянную трехлитровую банку, наполовину заполненную песком вперемешку с мелкими монетками, опускались бусы-серьги. Глеб закрывал банку пластмассовой крышкой и встряхивал ее, как шейкер, до тех пор, пока мягкий металл не покрывался крошечными царапинками и потертостями. Глеб относился к этому занятию чрезвычайно серьезно и всегда беспокоился, не слишком ли попортил золотые штучки, которые Сашка так красиво сделала своими волшебными пальчиками. А от того, как смело и безжалостно она наносит повреждения на «античные» головки — пострадали якобы от бремени тысячелетий, — у него и вовсе учащался пульс. Однажды неудачный удар резца раскроил мраморную башку, как арбуз, и Глеб так разволновался, что Сашке пришлось бегать по соседям в поисках валидола.

Но именно в погоне за жаркими волнениями он и стремился в Сашкину мастерскую. На первом этаже у него была своя кушетка, на которую он ложился и не отрываясь, затаив дыхание, смотрел на Сашку. Она не возражала, но ставила одно условие — чтоб вел себя тихо, ничем не обнаруживая своего присутствия. Глеб замирал. От пристального глядения в одну точку картина перед глазами словно погружалась в туман. Сначала оплывал задний план. Огромная керамическая ваза цвета охры, на фоне которой он видел Сашку, постепенно превращалась в бесформенное пятно. Потом охра медленно растекалась по всему полю, заливая сначала мастерскую, а потом и саму Сашку. Четким оставалось лишь изображение ее стриженой головки или рук, в зависимости от того, к чему прикован взор. Он смотрел на нее, смотрел, и невероятное, безумное желание немедленно, прямо тут, на этой кушетке…

С Альбинкой такого не бывало никогда. Глеб прекрасно сознавал, что жена необыкновенно хороша собой, ему было чертовски приятно выходить с ней в свет, нравилось говорить о делах, сплетничать о коллегах — темы, которые Сашке вообще были чужды, но его сексуальные фантазии рядом с Альбинкой молчали, как рыбы. Хотя нужно отдать ему должное, он понимал, что и сам не герой ее романа.

Свои любовные связи они друг от друга никогда особенно не скрывали, но и не выставляли напоказ. Ведь между ними не было вражды, всегда готовой прорваться оскорбляющей истеричной откровенностью. С Дмитрием Тусуевым, с которым жена встречается уже несколько лет, они даже познакомились на каком-то приеме и обменялись рукопожатиями.

Предложить жене развод Глебу не приходило в голову. Иногда, правда, кололо чувство вины перед Сашкой. Но верный любящий Сашхен был таким деловым, активным и самостоятельным, что совесть Глеба почти не мучила.

Его особой гордостью была дружба обеих женщин. С годами он почему-то стал приписывать своей мудрости удивительную особенность их взаимоотношений. В любом случае это давало ему прекраснейшее ощущение превосходства надо всеми знакомыми мужиками.

За долгие годы Альбинка и Сашка не изменили привычке встречаться иногда на Патриарших, и, если Глеб случайно видел их вместе, его просто распирало от удовольствия и самоуважения. Иногда ему приходила в голову бредовая мысль, что было бы хорошо, если б они жили одним домом. Включая тещу! Он уже не представлял себе дома без нее. Толстая, смешная, жадная до еды, денег и мехов… Он не мог сдержать улыбки, когда видел утром заспанное, лоснящееся от ночного крема лицо тещи, облаченной в какой-нибудь умопомрачительный пеньюар с рюшечками.

Ее привычка вставать очень рано, чтоб приготовить завтрак, сварить хороший кофе, сервировать стол, сохранилась еще от далеких счастливых лет жизни с покойным мужем, а потом нежно обрушилась на зятя. Глеб с удовольствием погружался в ласковую, почти материнскую заботу о себе, которую по-настоящему никогда не ощущал, даже когда мама была жива. Альбинка еще спала, а они с тещей уже обсуждали бюджет страны в первом чтении, потягивая крепкий, ароматный кофеек. Где висит нужная вещь, какой костюм отдать в чистку, бордовый или синий галстук надеть к голубой рубашке — знала не жена, а теща…

Из уважения к Татьяне Павловне Сашка на Большой Бронной бывала редко, но Глеб знал, что теща не винила ее в том, что их жизнь с Альбинкой сложилась так, а не иначе.

Глеб недавно спросил Тома, какая из его женщин нравится ему больше — Альбинка или Сашка. Том — дипломат! Дождешься от него честного ответа! Только руками развел, но было у Глеба такое чувство, что Альбина ему как-то ближе. Хотя этим летом в Греции, куда Глеб ездил с Сашкой, Том был само гостеприимство. Красота, комфорт, бесплатно… Глеб и во Францию бы ее с удовольствием взял, но положение все же обязывает!

…Вчера Сашка устроила ему русскую баню. Побрызгала на камни водички с пивом, веничком постегала, потом в купель ледяную. Он заснул около нее младенческим сном, уткнувшись ей в грудь. Последней мыслью перед тем, как упасть в колодец сна, была мечта, чтобы эти крепенькие любимые сиськи распирало от прибывающего молока, и тогда он припал бы к набухшему соску и пил, пил, сливаясь с ней в одну любовь, одно тело, одну жизнь…

— Эй, почему меня не трахнула перед сном? — маслено проворковал он, едва открыв утром глаза и ощутив, как в теле раскачивается амурная волна молодецкой силы.

— Ты был такой сонный. Я поняла, что тебя уже не поднять, — сладко потягиваясь, хихикнула Сашка.

— Ну иди ко мне.

— И не подумаю. Иди сам. Сегодня ты дежурный…

«Древнегреческой» головой решили заняться после ужина. Сашка предлагала после обеда, но Глеб сознательно оттягивал удовольствие.

Мрамор уже давно лежал в черноземе — пора извлекать его на свет. Испытание землей было последним, что приходилось переносить каменным головкам перед тем, как выставляться в номинации «археологические находки». А первой Сашкиной заботой было раздобыть старый сколок — ведь новый камень для этой цели не годился. Требовался выветренный, поживший как на трескучем морозе, так под палящим солнцем. Замечательно подходили куски очень старых могильных надгробий, скульптуры… Был у Сашки такой человечек, который доставлял ей это по частям из родного своего Мурома, где «расчищал» полуразрушенное церковное кладбище. Зная высокие Сашкины требования, он отбирал только первосортный мрамор — именно с таким работали античные мастера.

На «греческие» головки Сашка сначала наносила повреждения. Как правило, отбивала кончик носа, уха или подбородка — то, что действительно страдает в первую очередь в древней скульптуре. Потом травила кислотами. Для большей достоверности покрывала часть головы толстой коркой, какая появляется иногда на камне, тысячелетия пролежавшем в известковой почве. Для имитации корки у Сашки тоже был свой собственный рецепт. В ход шли цемент, алебастр, воско-канифольная мастика, скипидар и даже простая уличная грязь. Затем она разогревала головки в муфельной печи и, не давая остыть, опускала в холодную воду, отчего поверхность камня покрывалась мельчайшими паутинными трещинками.

Уже и этого было достаточно для придания скульптуре вполне античного вида. Но Сашка была мастером детали и на обработку мрамора сил не жалела. Чтобы он приобрел чуть желтоватый оттенок, зарывала уже готовые шедевры во влажный чернозем…

Отмыв от грязи сильно подревневшую головушку, она промокнула ее полотенцем, втерла в камень немного сухой земляной пыли и посмотрела критически на свое творение. Рисунок трещинок, еще резче проявившийся на мраморе, словно опалил его временем веков. Очень эффектно! Особенно в сочетании со знаменитой «архаической улыбкой» — первой попыткой античных мастеров оживить лицо скульптуры.

— Ну как?

Глеб стоял чуть сбоку от Сашки, одной рукой опираясь на спинку ее кресла, другой — на край рабочего стола, и так внимательно следил за ее движениями, что перед глазами поплыли круги. Он с наслаждением втянул в себя аромат сдобренного какой-то гадостью чернозема и зажмурился.

— Хочу тебя.

— Подожди! Дай руки-то вымою. Грязные ведь!

— Нет, не могу ждать. Если прямо сейчас тебя не трахну, умру.

Быстро и нетерпеливо он стал расстегивать ее блузку. Дутая перламутровая пуговичка, не выдержав напряжения, оторвалась и томно застучала о каменный пол…

— Алло… — Сашка взяла трубку и взглянула на часы. Час ночи почти. Кому это там неймется? — Привет тебе!..

…Вставай, Глеб, и быстро иди к Альбинке! Татьяна Павловна умерла.

4

Кажется, никогда еще похороны пожилой домохозяйки, вдовы не собирали такого количества важных персон на черных лимузинах, как похороны Татьяны. Накануне каждому из них звонил Глеб и произносил один и тот же текст: «Умерла моя теща. Представь, любил. Завтра похороны. Приходи, старик, поддержать меня. Поминки в «Праге»…»

Если обращение звучало на «вы», слово «старик» опускалось — вот и вся разница.

Альбину VIP-обзвон обошел стороной — муж разговаривал со своей половины дома. Поэтому, когда на похоронах она увидела толпу мало или вовсе не знакомых ей людей, для которых смерть ее матери не значила абсолютно ничего, она пришла в отчаяние. Последней каплей стали два огромных роскошных венка, стоящих у гроба; один из белых роз, другой из красных, с надписями на лентах: «От депутатов Государственной думы» и «От Совета Федерации».

— Как ты мог устроить этот цирк! Ты просто не имел права! — еле сдерживала она рыдания.

— Что тебе не нравится? Конечно, мои коллеги были не самыми близкими друзьями Татьяны Павловны, но многих из них она принимала на своем дне рождения у нас дома. И между прочим, не отказывалась от их материальной помощи. — Глеб наклонился совсем близко к уху жены, чтобы их перепалку не заметили со стороны.

— Что мне не нравится? — переспросила Альбинка. — Мне ты не нравишься! Очень сильно. — Она закусила губу и приложила к глазам платок.

Глеб искренне недоумевал, и Альбинкин упрек его не только удивил, но и обидел.

— Ну, это понятно, дорогая. — Он обнял ее за плечи и прикоснулся губами к виску. Могло показаться, что он шепчет жене слова утешения. — Только зачем было всех своих кобелей сюда тащить?

Альбинка подняла голову и сразу встретилась глазами с Дмитрием. Господи! Зачем он пришел! Она тотчас вспомнила, что Митя часто просил познакомить с ее мамой, которая тоже давно хотела увидеть друга дочери живьем, а не на фотографиях.

Но чаще забиться ее сердце заставил вовсе не лихорадочный блеск во взгляде Дмитрия Тусуева. В нескольких шагах от себя она увидела наконец Зиминых. Сашка шла с матерью, а Сергей Матвеевич тяжело опирался на руку Игоря.

Игорь… Она ни разу не встретилась с ним с тех пор. Хотя очень этого желала. Но чем больше желала, тем страшилась сильнее. Память о нем была такой живой и яркой, что она помнила все подробности их свиданий, разговоров и особенно последней встречи: «…Ты все придумала, чтобы проверить мою преданность? Это глупо, черт возьми!» Он тогда так встряхнул ее плечи, что голова чуть не оторвалась. «Ты меня любишь?» — спросил перед тем, как она выпроводила его из своей судьбы. А смотрел как отчаянно… А она ему ответила так ужасно… «Наверное, не настолько, чтобы связывать с тобой свою жизнь…»

Ласково, по-родному, как умеют только старые люди, Сергей Матвеевич прижимал к груди ее мокрое лицо и гладил по голове.

— Девочка моя.

Господи! Как же не хватало ей все эти годы искреннего отеческого участия! С тех пор как не стало отца, пропало ощущение защищенности, хорошо знакомое «папенькиным» дочкам. Когда он был рядом — большой, умный, добрый, — казалось, ничего плохого с ней случиться не может. Он разгонит любые тучи, отведет любую беду, самую горькую печаль развеет. А не стало его, и пришлось со всем бороться самой — с тучами, бедами, печалями…

Не то чтобы Глеб не сопереживал. Просто ее ровесникам Бог не дает этот дар — только совсем маленьким или совсем старым. И то не всегда.

Было время, Альбинка, позабыв давнишние распри, потянулась к отцу Глеба. Борис Петрович после того, как похоронил жену, стал как-то мягче, терпимее. Словно понял, что жизнь так коротка, чтоб тратить ее на дурацкие обиды! Но этот «расслабленный» период длился у него недолго. Привычка ворчать в адрес сына с невесткой, дуясь на все подряд, вновь обернулась шипами, на которые Альбинка натыкалась всякий раз, если искала родственного участия.

И вот Сергей Матвеевич! Милый, дорогой Сергей Матвеевич! Худой подрагивающей рукой он гладил ее но голове, шептал что-то утешительное… Альбинку накрыла волна такой ласковой сердечной доброты и сострадания, что, как она ни крепилась, разрыдалась.

Сердце сжималось от жалости к маме, которая наверняка пережила перед смертью что-то страшное, а ей даже не с кем об этом поговорить, от нежности к безвременно ушедшему отцу, от тоски по утраченной любви… Может, правда мстят скифские боги, никого не щадя? Проходит ее жизнь — тусклая, сытая, унылая, лишенная смысла и любви…

Игорь взял ее руку в свою и прижался к ней губами. В этом жесте было столько искреннего почтения к ее горю, что Глеб и Дмитрий невольно переглянулись, но, мгновенно смутившись, отвели глаза.

Поджав под себя ноги, Альбинка сидела на диване в двухэтажной Сашкиной квартире. Подруга хлопотала вокруг нее заботливо и уютно: пара упругих подушечек, чашка крепкого горячего чая, рюмка коньяку на журнальном столике. Сашка очень старалась отвлечь ее от тяжелых мыслей.

— А ты помнишь, как мы здесь, на этой квартире, праздновали день рождения Игоря? Ты тогда пришла вместе с мамой.

Татьяна Павловна была такая молодая, красивая и очень смешливая…

Альбинка улыбнулась:

— Это когда мы в фанты играли…

— И Татьяне Павловне пришлось объясняться Игорю в любви, — подхватила Сашка.

— Мама совсем недавно и фанты вспоминала, и как Игорь салат уронил ей на платье. — Альбинка закурила. — Все были такие беззаботные! А я очень хорошо помню тетю Надю. Я всегда ею любовалась, а она просто светилась вся в тот день! На нее все время хотелось смотреть.

— Родители сдали. Особенно отец… Ну ты видела вчера. — Сашка тоже закурила.

— А баба Ната как? Ей ведь уже лет восемьдесят, наверное!

— Она не меняется! Такая же бодрая, как была, только стала еще пышнее. А вот дядя Микола, наоборот, сохнет с годами. Морщины, конечно, возраст выдают, но издали похож на пацана. На той неделе в Москву приедет…

Альбинка всплеснула руками:

— Опять клад откопал? Покажи!

Идея так называемого клада сложилась не сразу. Лишь продав три-четыре пары серег, Сашка поняла, что «древности» лучше продавать оптом. Денежный клиент-коллекционер — явление почти столь же редкое, как и сами древнегреческие сокровища, и, уж если таковой попадался, его страсть к собирательству следовало использовать с максимальной для себя пользой. Примерно полгода работала она над коллекцией «архаических» серег и бус, и столько же, а иногда и намного дольше шел поиск покупателя. Это было, пожалуй, самое трудное в Сашкиной афере. С москвичами она не связывалась — предпочитала иногородних или иностранцев. Вероятность того, что обладатели почти одинаковых коллекций «древнегреческих» ювелирных изделий, приобретенных в одном и том же месте, когда-нибудь встретятся, довольно мала, но чем черт не шутит!

Когда нужный человек находился, его охмуряли по высшему классу. Для достоверности ситуации в Москву вызывался дядя Микола, как непосредственный участник событий. Его задачей было удовлетворить интерес покупателя к происхождению «находок». Чтобы не путаться в подробностях, Сашка запрещала ему фантазировать, а велела просто рассказывать, как нашел тот кладик, который привез в Москву два с лишним десятка лет тому назад в коробочке «Крымской смеси».

Приезд дяди Миколы в Москву для посвященных означал, что готова не только «архаическая» коллекция, но и сам покупатель, уже истомившийся ожиданием. К посвященным относились Глеб, Альбинка, дядя Микола и, как потом выяснилось, Том Полонски.

Сашка достала из сейфа обычный пластмассовый контейнер и поставила на журнальный столик перед Альбинкой:

— Тут серьги и ожерелья. Все золотые… Да ты не бойся! Возьми в руки! Там еще бусики красивые есть.

Сашка с удовольствием наблюдала за оробевшей Альбинкой. Та хоть и знала, что перед ней новодел, но выглядел он так роскошно древне и археологически, что прикасаться к этому руками запросто было противоестественно. Подбадриваемая Сашкой, она медленно вытянула из золотой горки серьгу совершенно музейного вида. «Как же она это делает?» — подумала Альбинка, и впервые ей пришло в голову, что Глебу, должно быть, очень нравится смотреть на Сашку за работой.

Она держала в руках большое золотое кольцо, на которое, в свою очередь, были нанизаны три золотые подвески-птички — большеголовые, с крупными тяжелыми клювами. К спинкам птичек прикреплялись колечки с утолщением, будто неровные, для нанизывания на большое кольцо. Именно утолщения и придавали всему изделию такой очаровательно-неуклюжий вид, что от серег нельзя было отвести глаз.

— А давай-ка мы на тебя все это примерим! — предложила Сашка, застегивая на Альбининой шее золотое ожерелье, тоже с птичками-подвесками. — Ну все! Ты похожа на скифскую царицу! — довольно заключила она.

— Почему на скифскую? — удивилась Альбинка.

— Дорогие украшения могла позволить себе либо гречанка знатного происхождения, либо скифская царица, для которой эти штучки заказывались у грека-ювелира.

— Здорово! А что там еще в коробочке?

Альбинка потянула за проволоку и извлекла из контейнера нитку бус, истинный цвет которых скрывала красно-бурая корка. Для достоверности Сашка всегда вплетала в ожерелье несколько старых бусин из того еще Миколкиного клада. В некоторых местах бусины были тронуты шлифовальным кругом, и глазки темно-медового янтаря смотрели оттуда словно из глубины веков.

Но самым роскошным сокровищем во всем кладе оказались серьги-наушницы, оригинал которых все эти годы Сашка хранила у себя. Поврежденную серьгу она так и не стала реставрировать — жалко было трогать ее паяльником — и на все последующие подделки наносила точно такие же повреждения, какие были на пострадавшей серьге.

Альбинка разглядывала их с благоговением. Сашка улыбнулась:

— Ну, как думаешь, понравятся моему коллекционеру?

— Конечно. Очень впечатляет… Но неужели нет таких признаков, по которым тебя, бандитка, можно вывести на чистую воду? — Альбинка зацепила серьгу за ухо и посмотрела на себя в зеркальце. — Ведь если твой коллекционер интересуется древнегреческой ювелиркой, должен же он понимать в ней что-то!

Сашка пренебрежительно махнула рукой:

— Во-первых, это совсем не обязательно. Во-вторых, если человек чего-то ждет и хочет, он всегда рад обманываться!

Она вдруг запнулась, удивленная не только точно сформулированной мудрости, но и широте ее распространения. Вот она, к слову, отчаянно хочет, чтобы Глеб был только ее мужчиной, и поэтому находит миллион доказательств его любви, верности и преданности. А то, что перед ней сидит сейчас его законная жена, от которой он и не думает уходить, вообще в расчет не принимает. Значит, она тоже, как тот самый коллекционер, рада обманываться?

А может, спросить Альбинку напрямик — дескать, отдашь мне когда-нибудь Глеба или нет?

Господи, как же так получилось, что Альбинка — любимая подруга, родная душа, а сколько с ней запретных тем! О пропаже скифского золота, как ножом полоснувшей по дружбе двух семей, молчат с юности… Потом арест Владимира Ивановича! Альбинка никогда не обсуждала с ней подоплеку и суть предъявленного ему обвинения, и что она об этом думает — Сашка не знает до сих пор. Молчит Альбинка и о своем отношении к Игорю, хотя интересуется вовсю подробностями его жизни. Сашка знает, что для брата «Альбика» по-прежнему свет в окошке. Похоже, и для Альбинки Игорь значит больше, чем хочет она показать. Иногда Сашке даже кажется, что подруга избегает встреч с братом, так как знает, что не сможет в его присутствии притворяться равнодушной, и возможное саморазоблачение ее очень пугает.

Вот о Мите, трепетном Альбинкином любовнике, можно говорить сколько угодно! Она хоть и не захотела знакомить его с Сашкой — рассказывает о нем легко и охотно.

И последнее табу — Глеб! Не он сам, конечно, а сложности взаимоотношений в пресловутом любовном треугольнике. Сложности, понятное дело, есть, а вот ревности — Сашка готова поклясться — нет! Ни у нее к Альбинке, ни у Альбинки к ней! Может, они какие-то дуры ненормальные? Ну не знает Сашка, хоть умри, другого такого примера, когда так мирно делили бы мужика две бабы.

Делить можно, а обсуждать нельзя! Вот такой заведен между ними порядок. Сашка взглянула на подругу. После смерти Татьяны Павловны Альбинка словно потухла вся. Смотрит грустно. Сказала недавно, что разговаривать ни с кем не хочет. И как это согласилась в гости к ней прийти! Сашка, когда приглашала, и не ждала, что удастся растормошить ее. Но хорошо, что она здесь. Может, немного отвлечется! Сашкин экзотический бизнес был ей всегда интересен. Поэтому и выставила перед подругой коробочку с «археологией».

Альбинка сняла с себя серьгу-наушницу и рассматривала ее со всех сторон.

— Значит, если очень ждешь и очень хочешь, всегда рад обманываться? — вернула она подругу к разговору, давшему заминку.

Судя по интонации, Альбинка тоже наделила Сашкин афоризм каким-то особым смыслом, но она сделала вид, что не заметила. Все эти подтексты, чтение между строк никогда не были ее коньком. Почуяв, что ступила на зыбкую почву, она поспешно ухватилась за любителей раритетов:

— Каждый коллекционер хочет заполучить редкие вещи! Ведь собирательство сродни наркомании! И потом — я хорошо представляю критерии, которыми будет руководствоваться мой коллекционер, раздумывая над подлинностью клада. И коллекционер, и его консультант, если он приведет его.

— Но существует же такое понятие, как экспертиза! — настаивала Альбинка.

— Да что ты! — Сашка лениво потянулась и состроила презрительную гримаску. — Если десять экспертов будут рассматривать грамотно сработанный фальшак, пятеро скажут, что, скорее всего, это подлинник, пятеро — что, скорее всего, это подделка, а точно не скажет никто. Каждый оставит для себя лазейку, чтобы потом утверждать обратное. — Она замолчала и несколько раз щелкнула родонитовой зажигалкой. — Знаешь, ведь все крупнейшие музеи мира забиты подделками, которые тоже когда-то проходили экспертизу.

— Ну, если сегодня их считают подделками, значит, со временем фальсификации все-таки разоблачили, — логично заметила Альбинка.

— Верно говоришь. Именно «со временем»! Недавно сделанные фальшивки разоблачить труднее всего.

— Почему? — удивилась Альбинка.

— Потому что каждое произведение несет в себе черты своей эпохи. Подделки под так называемую старину — не исключение. Как бы мастер ни старался проникнуться духом эпохи, в которую залез, ему невозможно почти отказаться от влияния современного художественного вкуса. В чем-нибудь он проявится обязательно! Смотреть на свое творение глазами того времени, стилю которого подражаешь, — очень непростая задача. Уверяю.

Альбинка согласно кивнула.

— Но современники-разоблачители, — Сашка развела сокрушенно руками, — в плену тех же эстетических представлений, что и фальсификатор. Вместе с ним они дети своей эпохи. А вот «со временем», как ты говоришь, ошибки и зависимость от вкуса и моды их века будут очевидны.

— Обязательно?

— Нет, конечно. Чем свободнее ориентируется фальсификатор в «своей» эпохе, чем лучше знает достижения археологии — тем труднее фальшивки разоблачить.

— Судя по тому, что они получаются у тебя гениально, — все это ты знаешь.

— Как тебе сказать… Я ж не новичок в этом деле, — уверенно сказала Сашка. — Проколов пока не было. Но грамотная подделка только образованному фальсификатору под силу. Ты понимаешь, конечно, я говорю о высшем пилотаже! Техническими приемами в моем деле надо владеть хорошо. Само собой! Как говорит Глеб: «Это — must![10]» — При упоминании о Глебе она вдруг покраснела и, взяв со столика пластмассовую крышку от контейнера с драгоценностями, стала обмахиваться ею, как веером. — Нагляднее всего, кстати, ошибки фальсификатора проявляются в скульптуре. Либо понятия о пропорции, либо выражение лица, даже то, как заложены складки на одежде, выдают время создания подделки. И это все, дорогая моя, надо учитывать! — Она вернула крышку на место.

Альбинка улыбнулась:

— Ну хорошо! Предположим, в экспозиции музея какая-то вещь находилась как подлинник, а потом стало ясно, что это подделка. Что с ней делают?

— По-разному бывает. В конце девятнадцатого века, например, Лувр приобрел за бешеные деньги золотой куполообразный головной убор. Он вошел в историю подделок как «тиара скифского царя Сайтаферна». Потрясающая была афера. Один одесский еврей сделал тиару, другой толкнул ее в Лувр и легенду придумал складную. В тиару поверили почти все, а надпись на древнегреческом по краю вообще возвела ее в ранг сенсационных находок со своей историей — будто бы жители Ольвии преподнесли ее в дар скифскому царю. Можешь себе представить, какие авторитетные археологи и искусствоведы ее изучали?

— Не поняли, что фальшивка?

— Не-а! Скандал разразился лишь через несколько лет. А вот к твоему вопросу, что делают музеи с подделками: в Лувре тиару перенесли в отдел современного искусства, а потом и вовсе убрали в запасники.

— Наверное, чтоб музей не позорить, — решила Альбинка.

Слушая Сашкин рассказ, она поглаживала пальцем серьгу-наушницу и думала о СВОЕМ золоте. Мысль вернуть скифские сокровища Эрмитажу нередко приходила в голову, но как сделать это практически, не представляла. И мама возражала. Говорила, что неизбежно всплыли бы двадцатилетней давности обстоятельства его пропажи и имя отца…

— Что касается моей ювелирки, — продолжала Сашка, — есть у нее, конечно, слабое место — химический состав самого золота, который отличается от древнего. В начале своего творческого пути, — сказала она манерно и рассмеялась, — я пыталась подделать и его. Сама плавила, добавляла нужные примеси, но они иногда взаимодействовали так неожиданно, что сейчас я отказалась от этого. Есть, правда, одно место, где могут сделать для меня нужный сплав, но крайне редко обращаюсь туда. Только если работаю на очень серьезного клиента. Сейчас штуку одну делаю… Пектораль. Парадное нагрудное украшение… Вот с этим заказом комар носа не подточит!

Сашка постучала костяшками пальцев по деревянной столешнице.

— Покажешь? — спросила Альбинка.

— Не! Закончу скоро, тогда увидишь. Роскошная, скажу тебе, штука получается! Самой нравится.

— А не боишься, что кто-то из твоих клиентов проверит состав золотишка и нагрянет с претензиями?

— Где проверять-то? Сейчас, наверное, и лабораторий не осталось, в которых можно сделать спектральный анализ металла. Оборудование такое дорогое, — Сашка присвистнула, — а научные институты нищие. Да и вряд ли коллекционер выпустит из рук сокровища, отдав их в какую-то лабораторию, и позволит снимать с них стружку для исследования! А захочет выяснить чистоту — пожалуйста. Золото высочайшей пробы. — Она помолчала и добавила уверенно: — Нет, я не боюсь, что клиент нагрянет с претензиями по поводу древности сокровищ. Они действительно здорово сделаны. И потом… Ведь это раньше я изучала античную тему только по литературе. Теперь у меня консультант есть! — загадочно произнесла Сашка.

Альбинка удивленно взглянула на подругу:

— Кто же?

— Игорь!

Альбинке показалось, что внутри у нее что-то оборвалось. Сашка говорит неправду! Игорь в этом не может участвовать! Не может! Никогда в жизни она этому не поверит! Сашка шутит? Чтобы Игорь, честнейший, преданный археологии человек, помогал сестре фабриковать археологические находки? Она погубила свою жизнь ради того, чтобы не вовлечь его в историю с похищенным скифским золотом, не оскорбить ни его, ни Сергея Матвеевича недостойным поступком отца, а он, оказывается, способен на такие авантюры, какие ей и не снились!

— И почем нынче черные научные консультации? — едва справившись с собой, спросила Альбинка.

— Какие черные консультации? Ты с ума сошла! — возмутилась Сашка. — Да если Игорь узнает, что я продаю это как археологические находки, он убьет меня… Я не скрываю от него, что зарабатываю ювелиркой. Вот и говорю, что получила частный заказ на серьги или бусы в духе греческой архаики, а использовать сюжеты или приемы античных мастеров мне интересно, дескать, профессионально. Я никогда не показываю ему вещи после того, как состарю или нанесу повреждения! Некоторые он не видит вообще. Да что ты, ему и в голову не придет!

Альбинка облегченно вздохнула.

— А повреждения наносить обязательно? То хоть жена коллекционера могла бы надеть и шикарно, кстати, смотрелась бы, а так… только под стекло.

— Если на старой вещи нет повреждений — это в общем-то подозрительно. Но я же не весь клад порчу! Только самые эффектные штучки, — рассмеялась Сашка. — А захочет покупатель, чтобы все добро сияло, как у кота яйца, — говорю, что могу найти реставратора. Но работа будет стоить очень дорого!

— И что? Сама потом реставрируешь?

— Зачем? Новые делаю, а эти для следующего «клада» берегу.

— Ну ты даешь! — по-девчоночьи восхитилась Альбинка.

— Слушай! — Сашка сложила свою ювелирку снова в контейнер и встала, чтоб отнести его в сейф. — Я жракать хочу. Или поедем где-нибудь пообедаем, или жди меня здесь — я быстро съезжу за едой.

Альбинку вполне устраивал такой расклад, особенно возможность остаться одной в Сашкиной квартире, да и куда-то ехать не было сил. Но очень хотелось поговорить об Игоре.

— Саш, а как у твоего брата с этой немкой?

— Ты не представляешь! — решительно уселась в кресло Сашка. — Вцепилась в него мертвой хваткой! Охренела от скуки в своей Германии…

Немка Клара, с именем которой так складно сочеталось «Цеткин» и которая, по мнению Сашки, «вцепилась в него мертвой хваткой», встретилась Игорю на раскопках в Краснодарском крае в позапрошлом году. Пухленькая задорная Клара Цеткин — никто иначе и не называл ее — с первого взгляда влюбилась в Игоря. Да и он не остался равнодушен к несомненным прелестям студентки истфака из Германии, даже нашел ей такое занятие, чтобы побольше была у него на виду. Как начальник экспедиции, он жил не в лагере, а на базе — в отдельном домике. Игорь посадил туда Клару клеить керамику — черепки, которые поднимали из раскопа. Она приходила на базу сразу после завтрака и с каждым днем оставалась там все дольше и дольше, пока наконец не перебралась к нему совсем.

Когда экспедиция подходила к концу, Клара Цеткин объявила, что уезжать назад в Германию не входит в ее планы. Игорь даже не придал этому значения, поскольку планы у нее менялись довольно часто. Сначала она собиралась копать на Украине. Вроде как на местах боевой славы деда, который там воевал во время Второй мировой. Но с развалом Союза археологические экспедиции на Украине перестали финансировать, и если там кто и копал, то исключительно грабители. Дед Клары еще сыграет свою роль в научной карьере Игоря, и не только… А тогда, в то лето, Игорь и его полевая немецкая подруга вернулись в Москву вместе. Клара решила поступать в МГУ.

— Так теперь она постоянно живет у Игоря?

— Нет, наездами. С учебой в Москве ничего не получилось. Заканчивает университет в Германии… — Сашка помолчала. — Я так и не знаю, как отнестись к этому союзу. С одной стороны, надо все же, чтобы о брате кто-то заботился, и вообще… С другой — для настоящего душевного общения нужен жизненный опыт одного качества. Иначе… — Она покачала головой. — Но что-то в этой Кларе Цеткин, конечно, есть. Помнишь Пашку Гирина? Ну, Румына — приятеля Игоря? Ему она почти во внучки годится! Он так в нее влюбился, что сам не свой! Говорит, ради нее на все готов! Ну не дурак?

…Сашка уехала за едой, оставив Альбинку одну. Теперь у нее достаточно времени, чтобы осуществить задуманное. Ни за что не понесет назад скифское золото, и времени для поисков другого места нет!

Телефонный звонок сегодня утром не просто встревожил, а напугал до смерти. Альбинка подумала, что для нее это пока фигура речи, а вот бедное мамино сердце не выдержало страшной атаки… Глеб, как назло, был дома и все слышал, вернее, слышал-то он как раз не все, а только то, что говорила жена. Теперь будет строить догадки! Когда она поняла, что звонившего интересует скифское золото, скрыть от мужа испуг не могла.

Почему он позвонил не на мобильный?.. Специально, чтобы разговор слышал Глеб? А может, не знает номер? Нет, вряд ли. У Альбинки создалось впечатление, что он знает все.

Назвал ее по имени, выразил соболезнование в связи со смертью Татьяны Павловны… Наверняка это он и был в доме. Зачем мама впустила его в квартиру? Знакомый? Почему не попросил к телефону Глеба? Случайно или ему известно, что Глеб не имеет к золоту отношения? Никогда никому об этом Альбинка не говорила. А мама? Уверена, что нет! Мог отец рассказать кому-то в тюрьме? Она начисто отмела этот вариант. Отец был умен и не предвидеть возможного шантажа не мог. А именно этим и занимается теперь неизвестный ей человек. Когда он позвонил первый раз и упомянул скифское золото, она бросила трубку. К ее ужасу, он перезвонил и сказал, что дает ей время подумать обо всем. Да, так и сказал «подумать обо всем», а он, дескать, скоро ее найдет…

Альбинка взяла из прихожей свою «золотую» сумку, вошла в маленькую кабинку лифта и спустилась в мастерскую — кузницу древностей. Все было на месте: стол, кушетка, Сашкино рабочее кресло, муфельная печь, два газовых баллона, двухметровая керамическая ваза цвета охры… Альбинка достала целлофановый пакет, опоясанный со всех сторон скотчем, и веревку, свернутую клубком. Один конец она привязала к пакету и поболтала им в воздухе, словно хотела проверить прочность конструкции. Пододвинув кресло к высоченной вазе, она взобралась на него и стала осторожно, чтобы не разбить керамику, опускать туда сверток. Когда он коснулся дна, известив об этом глухим коротким звуком, она закинула туда же конец веревки, который держала в руках. Поставив кресло на место, поднялась наверх и стала ждать Сашку. Пусть полежат скифские сокровища у нее, пока не придумает, что с ними делать! Может быть, им, таким фантастически настоящим, даже уютнее будет здесь, в окружении поддельных…

5

Не стоило, конечно, разгуливать по Москве с такими деньжищами в борсетке, но беспокойство, которое Глеб ощущал с самого утра, побуждало его к физической активности. Хотелось пройтись пешком. Быстрая ходьба всегда действовала на него успокаивающе.

Реакция жены на чей-то телефонный звонок показалась настолько странной, что просто выбросить утреннюю сцену из головы он не мог. Весь день, несмотря на множество дел, возвращался мысленно к ней. Сомнений в конце концов не осталось — очень сильно она испугалась. В ее глазах царило не просто смятение. В них явно затаился страх. Кто мог звонить? Если ее Корбюзье, так чего ж бояться-то? Сколько раз отвечала на его звонки при Глебе, и никогда голос не выдавал волнения. Да и откуда ему взяться? Глеб не переоценивал роли Дмитрия Тусуева в жизни жены. Лекарство от одиночества. Ничего больше. Может, Игорь Зимин! Ожили, так сказать, былые чувства. Нет, не то! Ее действительно кто-то напугал, а присутствие мужа лишь обратило страх в панику.

Сжимая в руке ремешок распухшей от купюр борсетки, Глеб отвлекся от загадок беспокойного утра и с удовольствием подумал о том, что ему в общем-то всегда везло в делах. Всегда и при всех режимах. Еще в советское время, сразу после окончания МГИМО отец устроил его в «Судоимпорт». Тогда это было очень весомо и давало возможность неплохо крутиться. Кроме заграничных командировок, решавших проблемы одежды и элегантных штучек, — их Глеб всегда обожал, — работа в объединении дала ему в руки удочку, на которую до сих пор ловится неплохая рыбка.

За время работы в «Судоимпорте», где последние годы он был весьма заметной фигурой, а потом и в Госдуме, когда всякий его намек, пожелание, тем более просьба зазвучали с новой силой, Глеб старался не отступать от им же установленного правила: деньги надо делать легко и изящно! Так, чтобы не изнурять себя непосильным трудом, чтобы не ухало сердце от подвохов российского бизнеса и не печалило лицо выражение суровой крестьянской заботы о хлебе насущном… Идеально этим требованиям отвечали разовые коммерческие сделки, уходящие своей историей в давнюю «судоимпортную» пору. Уже много лет к Глебу через верных посредников обращались владельцы старых судов, календарный срок службы которых подходил к концу. Легальные документы, продлевающие, а иногда даже дающие судну новую жизнь, влетали судовладельцам в копеечку, но капитальный ремонт плавающей посудины и официальная перерегистрация стоили несравнимо дороже.

Раньше в слишком рискованные ситуации Глеб не лез, но ведь все меняется в жизни! Кто знал, что они так сблизятся с Томом Полонски! У Тома чутье на прибыльные проекты. Вряд ли он откажется от выгоднейшей сделки, которую предложил сегодня один жучила, передавший Глебу деньги за помощь в «реинкарнации» одного кораблика. Если Глеб возьмется за дело вместе с Томом, владелец танкера-нефтевоза, роющий землю носом в поисках нужных людей, заплатит такие деньги, что даже богатому Тому это пустячной суммой не покажется! Если же афера обернется неприятностями, расхлебывать придется уже вместе с Томом, а он аферист со стажем. «Прорвемся!» — подбадривал себя Глеб.

Повернув на Большую Бронную, он замедлил шаг. Очень не хотелось возвращаться в свой просторный красивый дом, который показался вдруг отчаянно холодным и чужим. «Хватит хандрить! — приказал он самому себе. — Соберись!» У Фортуны он ходит в любимчиках. А какие уж там секреты хранит его роскошная и коварная киса, со временем все равно узнает.

Дом на Большой Бронной он снова взял под наблюдение. Торчит тут с самого утра. Альбина выходила два раза: выгулять во дворе собаку и на рынок. Он шел за ней на расстоянии, обдумывал ситуацию и приходил к печальному выводу: что делать дальше — непонятно. Встреча с Татьяной Павловной закончилась ее смертью, чего он совсем не хотел и никак не ожидал. Скифское золото, скорей всего, у Альбины, и Глеб о нем не знает. Он перерыл тогда весь дом, но так ничего и не нашел. То ли просто не нашел, то ли там его нет.

Далеко от дома в ту ночь он не отходил и понял, что мужу Альбинка не сразу сказала, что мать умерла. Видимо, уборкой занималась. Не хотела, чтобы Глеб скумекал, почему все перевернуто вверх дном. Глеб появился лишь во втором часу ночи, хотя находился в двух шагах. Он знает! Он следил за ним с пятницы. С вечера пятницы. Прямо от «Макдоналдса» вел его до дома, а потом проводил до Большой Садовой. Но самое-то главное — милицию Альбина не вызвала! Он крутился здесь до утра, поэтому точно знает.

Да, Альбина Владимировна, нам есть что скрывать!

Вот, припугнул ее по телефону. Рассеял, так сказать, сомнения. Надеялась, видно, красавица, что все обойдется — забрел, дескать, воришка случайный. Но нет! Он прямо сказал про скифское золото. Еще сказал, что дает время подумать обо всем, а потом сам ее найдет.

Найдет, конечно! Куда она денется, если он ходит за ней по пятам почти каждый день! Ну и что? Какие дальнейшие действия? Ничего слежка эта не проясняет. Только мерзнет вон, как пес…

Глеба он увидел, когда тот был еще довольно далеко от дома — не спеша брел по Большой Бронной, зажав в руке ремешок борсетки. Надо действовать! Прямо сейчас. Удачный момент: машину отпустил, идет пешком, один. Ну, давай, давай! Соображать надо очень быстро. Если не придумать сейчас какой-нибудь повод для знакомства, жди потом удобного случая.

Мысль познакомиться с Глебом пришла ему в голову только что. Он ни обдумать ее как следует, ни даже прикинуть в уме, что это знакомство ему дает, не успел. В том, что Глеб не узнает его, он не сомневался, но ведь не подойдешь же просто так! Здрасте. А Глеба-то хорошо бы взять в союзники! В одиночку ему все равно не справиться. Если Глеб действительно не знает о скифском золоте, а скорее всего, так и есть, лучше его с Альбинкой никто не разберется! Что-то там про мужа, жену и сатану…

Так! Подходит к ограде… Но повод, повод, повод-то для знакомства какой? Всё! Открывает калитку. Жди теперь следующего раза. Сегодня он опоздал. Хотя…

Глеб не спешил входить. Постоял у калитки, будто о чем-то размышляя, переложил борсетку под мышку и двинулся дальше по улице мимо своего дома, по Богословскому, Большому Палашевскому, Малой Бронной… Глеб шел к Патриаршим прудам.

Задача неимоверно упростилась. На прудах в этот холодный сумеречный час почти никого не было, кроме троих выпивох, нетерпеливо раздирающих на части небольшую копченую рыбину. Бутылка водки, ласково прислоненная к спинке скамейки, достойно ждала своей очереди. Однако как рыбку, так и водку им пришлось употреблять позже и в другом месте.

Широко раскинув руки, выразительно сопровождая энергичными жестами свою речь, над ними навис человек не очень опрятного вида. То кивая в сторону ушедшего вперед Глеба, то выгребая из карманов деньги, то делая резкие движения ногой, словно футболист, забивающий гол… он заставил их сняться с места.

По мере приближения к Глебу их настроение и повадки менялись на глазах. Из безобидных, мирно настроенных алкашей они превращались в агрессивных куражистых поганцев. Глеб и пикнуть не успел, как оказался зажатым между двумя крепкими мужиками, в то время как третий, оставшись сзади, что было мочи ударил его ботинком в подколенную впадину. Мужики, подпиравшие с боков, отскочили в стороны, и Глеб упал. Борсетка отлетела в лужу, и кто-то из них мгновенно сцапал ее. Не сговариваясь, они бросились врассыпную, но перед тем, как убежать, тот, кто бил сзади, повинуясь внезапно охватившей его сладкой злобе, со всей силой пнул Глеба в бок.

Все произошло так быстро, что заказчик действа еле успел проследить, куда побежал тот, с борсеткой. Он догнал его вовремя, поскольку мужичок, нарушая предварительный уговор, пытался справиться с хитрым замочком, но, смущенный угрожающей пластикой устремившегося к нему преследователя, сделал христовенькое лицо и сам протянул ему трофей. Метнув в подельника свирепый взгляд, он выхватил из его рук грязную, побывавшую в луже сумочку и бегом помчался к Глебу.

Открой он борсетку, может, и изменил бы задуманный сценарий, но он так вошел в образ героя-освободителя, что такой вариант даже не пришел в голову.

…Глеб еле добрался до скамейки, потирая то ногу, то бок. Пруды по-прежнему были безлюдны, и он сразу увидел бежавшего к нему человека, который держал в руках, сомнений быть не могло, его борсетку — грязную и мокрую, но точно его. На лице появилась глуповато-приветливая улыбка, но в счастливое избавление с благополучным исходом он смог поверить только тогда, когда открыл свой кожаный сейфик и понял, что все на месте — пропуска, удостоверения, разные мелочи, но главное — деньги.

Отгораживаясь кожаным верхом борсетки, как щитом, Глеб разорвал бумажную ленточку на одной из пачек, отсчитал три стодолларовые купюры, чтобы отблагодарить своего спасителя, но в последний момент передумал и отдал только две. Тот взял.

Возникла неловкая пауза.

— Ты мой спаситель. Как зовут-то? — нарушил молчание Глеб.

Вот черт! Он не подготовился к простому, но неизбежному вопросу. Не хватает из-за такой ерунды все испортить!

— Спаситель. Так и зови. Мне нравится. А звать меня… Глебом, — нашелся он.

— Мы тезки! — обрадовался Глеб простодушно. Вся ситуация казалась немного нереальной, и он еще не понял, как к ней относиться, но на душе стало вдруг хорошо и спокойно. Не хотелось терять это ощущение. Наоборот, хотелось как-то усилить его. — Давай выпьем, — неожиданно для самого себя предложил Глеб.

— Давай. Но у меня нет денег. — Он сунул руку в карман и нащупал хрустящие бумажки. — Забыл! Теперь есть. Но вообще-то с тебя причитается. Гони! Я сбегаю.

— Я ж не отказываюсь! Ты что! — Глеб снова открыл борсетку и достал пятьсот рублей. — Ты думаешь, прямо здесь?

— Что здесь?

— Выпивать будем.

— А чем тут плохо! Место знаменитое. Мы и ему нальем! — Спаситель неопределенно махнул рукой.

— Кому? Булгакову, что ли? — растерялся Глеб.

— Можно и Булгакову. Но я-то думал, деду этому с баснями. — Он мотнул головой в сторону памятника Крылову.

Глеб усмехнулся:

— Спаситель, я могу для тебя что-нибудь сделать?

— Можешь. Но не знаю пока твоих возможностей.

— Скажи, какие у тебя проблемы!

— Мне жить негде, — без обиняков ответил он, разглаживая на коленке полученную купюру. — Ты много дал. Сотни вполне хватило бы.

— А ты купи две бутылки, банку огурцов, можно маринованные помидорчики и колбасу. Одну бутылку тут выпьем, а другую в моей холостяцкой берлоге. Если не возражаешь, конечно. Там и поговорим.

— Я хлеба еще куплю. Ты какой любишь?

— Не знаю, — растерялся Глеб.

— Ну ты даешь! Белый или черный?

— А! В этом смысле. Белый давай…

Спаситель ушел, оставив Глеба в размышлениях о загадках человеческой натуры. Почему, думал он, этот явно небогатый человек вернул ему деньги? Может, узнал в нем известного политика и рассчитывал на солидную благодарность? Это предположение он сразу, впрочем, отмел — на благодарность более солидную, чем содержимое борсетки, рассчитывать глупо! Просто честный человек. Таких всегда было мало, но были же! И в наше время, оказывается, не перевелись!

Глеб поставил себя на его место и подумал, что не может ответить однозначно на вопрос, как бы в данной ситуации поступил. «По крайней мере, себе не вру!» — заключил он, но мысленно сразу вернулся к началу своего приключения. Да при чем тут деньги! Человек жизнью рисковал ради него. Не испугался, побежал за грабителями — здоровыми бугаями, между прочим. Глеб просунул руку под пиджак и потер бочину. Вот на что он никогда не решился бы, так это в погоню пуститься за обидчиками. Хотя… кто знает? Почему-то представилось, что обижают Сашку. Насилуют. Она отбивается, кричит, а ее всю трогают грязные похотливые лапы.

— За Сашхена порвал бы сук! — произнес он вслух и удивился вдруг вспыхнувшему гневу.

Такие люди, как Спаситель, — большая редкость! Нельзя выпускать его из поля зрения. Сначала помочь мужику надо. Потом присмотреться повнимательней и подумать, как может пригодиться этот человек.

Первую бутылку распили прямо на Патриарших. На свежем воздухе, с нехитрой закуской водка пошла замечательно. Глеб давно не пил с таким удовольствием. Когда встали со скамейки, уже стемнело. Вышли на Садовое, поймали машину и приехали на Комсомольский. Там, в «девичьей» квартирке Глеба, почти прикончили вторую с остатками колбасы и маринадов.

Когда Спаситель стал уже казаться самым задушевным другом на свете, Глеб признался, что в его жизни есть две женщины. Одна из них — законная жена, и именно она в последнее время стала вызывать подозрения своим поведением. Спаситель насторожился. Даже хмель прошел.

— А что? Красивая баба? — спросил участливо он.

— Очень!

— Значит, блядовитая.

— Думаешь? — Глеб разлил водку но стопочкам. — Ей, можно сказать, не очень-то повезло в жизни. Да это долгая история! Но я на твое понимание надеюсь. Ты меня понимаешь?

— Не очень, — признался Спаситель.

— Последить за ней надо… Куда ходит, с кем встречается, все такое… — Глеб достал тысячу долларов. — Это тебе на первое время. Фотоаппарат купишь, машину наймешь, чтобы ездить за ней, обязательно телефон мобильный… Жить будешь здесь! Ну, что скажешь?

— Надо — сделаем! — надежно ответил Спаситель. — А как я ее узнаю-то? — добавил для достоверности.

— Позвони мне завтра. Обо всем договоримся.

Уже в двенадцатом часу Глеб поехал домой, оставив в своей квартире на Комсомольском пьяненького и ликующего Спасителя…

Утро следующего дня Глеб встретил головной болью. Все, что произошло с ним прошлым вечером, показалось приключениями безмятежного идиота. Зачем он поперся на Патриаршие пруды, зачем отдал тысячу долларов почти незнакомому мужику, зачем поселил его в своей квартире?! Может, аферист какой… Нет, с пьянкой кончать надо!

— Глеб, варить на тебя кофе? — из глубины квартиры прокричала Альбинка.

— Вари-и-и!

Глеб улыбнулся. Это, пожалуй, единственное, что он не учел, перекраивая жилое пространство, — не слышно друг друга ни хрена! Приходится аукаться, как в лесу. Звук, в какой бы части квартиры ни зарождался, с трудом прокладывал себе путь, упираясь то в стену, то в стеклянную перегородку, то закатывался в нишу, то блуждал в просторах огромной гостиной и достигал уха домочадцев таким уставшим и обессиленным, словно в пути заболевал дистрофией. Это ужасно раздражало в свое время Татьяну Павловну, и специально для тещи Глеб установил в холле гонг. Она часто дубасила в него только затем, чтобы спросить что-то у Глеба или Альбинки. «Тебе не надоела овсяная каша? Может, завтра рисовую сварить?» — тихо и задушевно обращалась она к мчавшемуся на звук гонга Глебу.

Очень жалко тещу!

— Да, Собака?

Пес нежно уткнулся носом в подставленную ладонь.

Завтракали все вместе. Собака жевала сухой корм. Глеб с Альбинкой пили кофе. Он рассказал жене о происшествии на Патриарших, о том, как надрался вчера вместе со своим спасителем. Альбинка так расстроилась, что даже обняла его и поцеловала, что делала нечасто. Он прижался к ее щеке, попросил прощения за то, что не предупредил о позднем возвращении домой, и даже потянул за полу легкого халатика, чтобы открылась красивая голая ножка или еще что-нибудь голое — у жены все красивое. Вот уж не обидела природа!

Альбинка удивленно посмотрела на него, но не отпрянула, и кто знает, чем закончился бы этот совместный завтрак, если бы не зазвучала музыкальная фраза из «Время вперед». Звонил Спаситель уже с нового мобильного телефона, и Глеб отдал должное его оперативности. Разговаривать при жене, само собой, не стал, велел ждать звонка. Нежное настроение ушло, да и перед Альбиночкой стало стыдно — она так сочувственно на него смотрит, а он нанимает чмура, чтоб шпионить за ней. Бедная девочка. Ну а зачем она от него что-то скрывает? Зачем?

Спасителю он перезвонил через несколько минут. Сказал, чтоб срочно ловил машину, приезжал на Большую Бронную, ждал, когда он выйдет с женой из дома, и ехал за ней…

У Глеба совсем не было уверенности в правильности своих действий. Весь день червячок сомнений относительно решения организовать за женой слежку грыз его. Оно было принято в пьяном угаре, но угар рассеялся, время шло, казалось, вот-вот все встанет на свои места, а Глеб не изменил решения. Спаситель звонил уже два раза, сообщал о местонахождении Альбины. Ничего подозрительного в его информации не было, разве что смешное. Под видом слежки он потопал за ней в ресторан обедать и радостно сообщил Глебу, что наел на семьдесят три доллара. Глеб притушил его рвение и стоимость обеда на будущее ограничил семью.

— Ну, Глеб! Мне энергия нужна. Буду голодный — околею от холода. Я ж на улице. Машину отпустил из экономии. Как велел! Подними до пятнадцати!

Глеб рассмеялся занятному торгу и поднял до пятнадцати, но на весь день, включая завтрак, обед и ужин. На душе стало веселее, и он чуть было не дал Спасителю отбой, но в последний момент передумал. Решил подождать.

Что-то во всем этом не состыковывалось! Он уже не понимал, какая тема больше всего тревожила: жена, слежка, Спаситель — совершенно чужой человек, допущенный так близко. И денег было очень жаль. Теперь, если Спасителя турнуть, как производить с ним окончательный расчет? Как быть с телефоном и фотоаппаратом? И вообще, болтнул вчера, что тот жить будет на Комсомольском! Но глупо, черт возьми, оставлять в своем доме незнакомого мужика. Мало ли что!

Этой квартирой Глеб почти не пользовался, но расставаться с ней не хотел. Иногда, очень, правда, редко, приводил туда какую-нибудь задорную думскую барышню, поэтому там всегда была хорошая «дамская» выпивка и дорогое постельное белье. Глеб представил, что нежной шелковой простыни касается грязная жопа его отважного спасителя, и так вдруг стало противно! Скорее всего, именно это обстоятельство побудило его поехать туда через пару дней, чтобы прекратить самодеятельный сыск и предложить своему квартиранту содействие в трудоустройстве с предоставлением общежития. Глеб приободрился. Хорошее, разумное решение! И образ благодарного, помнящего добро человека не порушится. Но главное — съедет с его хаты этот Глеб-Спаситель! Тревожно с ним как-то.

Открыв дверь запасным ключом, — не забыл утром повесить на брелок, — Глеб остановился на пороге и прислушался. Тишина. Спаситель еще не вернулся. Глеб прошел в комнату. Кровать аккуратно застелена. Чисто. Мирно тикают на стене часы. Открыл шкаф — пусто. Перешел в кухню — идеальный порядок, даже мусорное ведро заправлено беленьким целлофановым пакетом. Открыл холодильник — там хранился алкоголь, требующий «холодной подачи», и пара коробок конфет. Все бутылки были на месте, но хозяйский глаз сразу определил, что их разглядывали и потом поставили иначе. Глеб перевел взгляд на стол. Там осталась большая чайная кружка — видимо, от утренней трапезы Спасителя. Ничего себе! Чай выпит, но заварки осталось больше половины кружки. У Глеба неприятно заныло в груди. Ну вот, подумал он, впустил в дом бывшего зэка. Где еще, как не в тюрьме, приобретают привычку чифирить?

Глеб вспомнил, что, когда спрашивал Спасителя о его проблемах, тот не задумываясь сказал про жилье. Разные, конечно, могут сложиться жизненные ситуации, но разве не странно, что взрослому мужику жить негде? А с другой стороны, вполне вероятно, если тот приезжий!

А как он откликнулся на предложение Глеба последить за Альбиночкой? Не раздумывая! Значит, человек ничем другим в данный момент не занят либо занят таким делом, что в любое время может его бросить, ни с кем даже это не согласовав?..

Черт! Почему он задает себе эти вопросы только сейчас? А потому, ответил самому себе, что все его подозрения разбиваются об один чрезвычайно весомый факт: Спаситель бросился ему на помощь и спас для Глеба пятьдесят тысяч долларов! Все! Какие еще могут быть доказательства порядочности? Человек проявил себя спонтанно, не раздумывая. Значит, он несет в себе такие моральные принципы с самого детства и в наше сложное время не растерял их…

У Глеба даже шея взмокла от напряженной работы мысли. Из кухни он перешел в ванную. На первый взгляд осмотр ничего интересного не дал. На трубе сохнет махровое полотенце. Спаситель взял его из шкафчика. В нишке под зеркалом рядом с набором флакончиков-баллончиков, которые держал тут Глеб, он увидел зубную щетку, пластмассовую бритву, а рядом, как факел, кисточкой вверх старый-престарый помазок с деревянной ручкой.

Ни щетка, ни бритва, ни помазок Глебу не принадлежали. Это вещи Спасителя, причем если бритву и щетку он мог купить в эти три дня, то уж помазок никак не тянул на свежую покупку, ему было явно лет сто! Ничего крамольного в том, что Спаситель привез свои вещи в новое жилище, конечно, нет. Но с другой стороны, не может же быть, чтобы личные вещи были представлены всего тремя пустяковыми предметами: зубной щеткой, помазком и бритвой! Это абсурд! Но Глеб обошел всю квартиру и ничего больше не видел. Он еще раз осмотрел шкаф. Заглянул под кровать. Выдвинул по очереди все ящики. Просмотрел все ниши и потайные уголки, благо их немного в однокомнатной квартире. Напрасно! Кроме того, что Глеб увидел в ванной, в квартире не было чужих вещей.

Он несколько раз переходил из комнаты в кухню и обратно, прежде чем вспомнил про антресоль. Встав на цыпочки, с трудом дотянулся до шпингалета и одним пальцем приподнял его. Дверца открылась, и внушительных размеров сумка чуть не свалилась ему на голову. Придерживая ее руками, Глеб осторожно опустил сумку на пол.

Раз в прятки играешь — к черту политесы! Глеб решительно расстегнул тугую «молнию» на сумке и начал осматривать ее содержимое. То, что он увидел, заставило сердце бешено заколотиться от приступа паники. Руки и ноги налились вдруг такой свинцовой тяжестью, что ему пришлось сесть на пол, бессильно привалившись к дверному косяку.

6

Сашка ждала покупателя и очень волновалась. Так волнуется артист перед выходом на сцену, или ученый в ожидании решения Нобелевского комитета, или… в общем, внутри что-то группируется-напрягается-концентрируется, жажда успеха горячит кровь и серебряными пузырьками шампанского легко и нежно шибает в голову…

Она металась по дому, придирчиво оценивая степень готовности к спектаклю: то кресло переставит, то дядю Миколу заставит надеть пиджак с рубашкой вместо свитера, то шевелюру ему взъерошит, то поправит блюдо с фруктами. Мелочей не было. Даже фрукты придумала, чтоб не отвлекаться на варку кофе или сервировку чая, — не хотела оставлять «кладокопателя» наедине с коллекционером. Хоть все и отрепетировано, но дядя Микола с лишними подробностями мог и не справиться. Ляпнет еще что-нибудь!

Выглядел Микола очень торжественно. Не так часто приходилось ему бывать в центре внимания, по поездки в Москву но приглашению Сашки сполна компенсировали эту несправедливость. И не только эту. Командировки она оплачивала так щедро, что Микола мог жить припеваючи на старости лет и плевать в потолок. Только давностная привычка держать скотину и птицу да по старинке вести хозяйство по принципу «все свое» удерживала его от ленивой жизни. К Сашке он относился с безграничным уважением. Еще девчонкой она поразила его своей самостоятельностью, талантом и волей. Чутьем подкаблучника по призванию он ощутил в ней такую властную силищу, что робел перед Сашкой больше, чем перед своей толстой жинкой.

К роли хозяина клада он относился серьезно и куражисто. Так же как и Сашку, кроме денег его вдохновляла игровая сторона предприятия, и, если бы не Сашкин строгий запрет на отсебятину… Ох, развернулся бы!

— …Дядя Микол! Ты расскажи, как клад в земле нашел. Покупателю это интересно, — начинала Сашка неторопливо.

И дальше все шло своим чередом. Микола косился на журнальный столик. Там на пожелтевших хохляцких газетах, купленных Сашкой оптом когда-то в украинском культурном центре на Старом Арбате, лежала кучка роскошных, благородно мерцающих «древностей».

— Став я, значыть, пидвал заглыблюваты. У нас з жинкою хозяйство вэлыкэ — и огороде, и садок. Корову, свинэй трымаемо. А цэ ж: картопля, яблука, сало, ризни домашни заготовки. Дэ всэ цэ трыматы? Ось я и…

— Про хозяйство, дядя Микол, не надо, — остановила Сашка и почти томно посмотрела на покупателя. — Ты расскажи, как землю копать стал.

— Ага! — Лицо Миколы из туповатого сделалось вдруг оживленным и понятливым. — Копнув я, значыть, в глыбыну прыблызно штыка на два з половыною-тры. Чую — нэ йдэ лопата! Впыраеться, сука, в якэсь зализо, и всэ! Я трошки покопався, бачу — а там усяка якась хэрня! Зэмли у нас дуже давни — там грэки жилы. — Он поднял вверх узловатый палец, и коллекционер завороженно проследил за ним взглядом. — Там мисто було, Ольвия звалося. Тоди я зрозумив, що хэрня ця тэж, мабуть, якусь циннисть маэ.

Гость внимательно слушал. Его интересовали все подробности, связанные с Миколкиной находкой.

— Подождите! Что ж, извините, «хэрня ця» прямо в земле лежала? — недоверчиво спросил он.

— Ни-и! Навищо взэмли? У ларци такому чорному-пречорному. Той ларэць якыйсь увэсь зламаный. — Микола смешно поморщился. — Я из нёго уси бирюлькы вытягнув, у кашкэт склав й з пидвалу понис до дому. А ларэць той на лавку коло хвирткы поклав.

— У калитки, — ласково пояснила Сашка.

— Ну и где он сейчас? — Гость горел нетерпением.

— Та зпыздылы ж, сукы! — Микола виновато глянул на Сашку, она укоризненно покачала головой. — Хто ж знав, що вин тэж циннисть якусь мав? Цэ вжэ потим мэни Олэксандра Сэргийивна сказала про ларэць цэй. Мабуть, срибный був! — горько вздохнул Миколка. — Спочатку хотив я всэ в Мыколайив на базар повэзты. Та жинка моя забороныла й вирно зробыла. По пэршэ — милиция! Як засиче, то в ных, антыхрыстив, хрэн що забэрэш. А по-другэ, хто там у нас справжни гроши дасть? Голытьба одна. Ось у Москву й прывиз. Думав ихнёму батькови виддаты або брату. — Он кивнул в сторону Сашки. — Археологы ж воны! А потим пэрэдумав, — решительно рубанул воздух Микола. — Строги дужэ. Дэржави наказалы б виддаты. Цэ вжэ точно…

— Вы правильно сделали, — перебил его покупатель, — что отдали свою находку Саше… Но сколько, дед, ты за все это хочешь? — решил он уточнить цену у самого хозяина и даже перешел на «ты» в надежде на дружескую скидку.

— Та я шо! Про гроши з Олэксандрою Сэргийивной вырищуйте! — сказал устало дядя Микола. — То ж, якщо пытань до мэнэ бильшэ нэмае, то я пиду соби спаты, у сон мэнэ хылыть. — Он сладко зевнул. — Цэ вы, москали, ночамы звыклы кофэи гоняты, а я вдома ранэнько пиднимаюся. Корову дойиты трэба!

— А жена? — Гостю явно не хотелось отпускать Миколу.

— Жинку бэрэгти трэба. — Миколка заерзал в кресле, выпрямил спину, и в глазах блеснул озорной огонек. — Вона ж мэни щэ для любовных втих згодыться…

Гость одобрительно хмыкнул и посмотрел на Сашку:

— Его точно боги любят! И кладом одарили, и либидо как у орангутанга!

Сашка улыбнулась. О либидо она поговорить не прочь, но уж точно не с ним! Дядя Микола все же понес отсебятину. «Любовни втихи» в ее сценарии не значились. Ни к чему, чтобы тема клада уходила на второй план.

… — Я, знаете, всегда был уверен, что либидо и успех в жизни, даже просто везение, переплетены теснейшим образом…

«Далось ему это либидо!» — чертыхнулась про себя Сашка, слушая гостя.

— Да, жалко, дядь Микол, что ларчик не уберег, — произнесла она условленную фразу, после которой он безоговорочно должен был уйти.

Микола только разговорился. Уходить очень не хотелось, но ослушаться «Олэксандры Сэргийивны» не посмел…

Сашка с гостем остались в комнате одни. Тишину нарушал лишь шум дождя за окном. Мягкий свет торшера освещал журнальный столик. Покупатель вертел в руках серьгу-наушницу и никак не мог с ней расстаться. Сашка докуривала третью сигарету, а он продолжал разглядывать ее шедевры. Никаких сомнений в подлинности клада у него не возникло. Гость наконец расплатился, аккуратно сложил все в кейс, но уходить не торопился. Взял ножичек для фруктов и не спеша стал чистить манго. Сашка сама налила себе рюмку коньяку и внимательно посмотрела на гостя. Симпатичный парень, моложе ее лет на пятнадцать. Когда ж успел коллекционером заделаться? — подумала она, но спрашивать не стала. Спросил он:

— Саша, можно пригласить вас куда-нибудь? Вы мне очень нравитесь. Даже не буду скрывать! — Он протянул ей нанизанный на ножичек кусок манго.

Она чуть помедлила, но, вытянув шею и приоткрыв рот, все же взяла зубами сочную мякоть.

А почему бы нет? Она так давно привыкла считать Глеба единственным мужчиной в своей жизни, что ей просто не приходило в голову обратить внимание на кого-то еще. Но для Глеба-то она не единственная, и, похоже, он ничего менять не собирается. Его все устраивает.

Сашка взглянула на смуглое мальчишеское лицо своего гостя и представила, как он будет ее трахать. Интересно, почувствует ли она то же, что с Глебом? Маловероятно. Если только закрыть глаза… Но Глеб не любит, когда она закрывает глаза.

«Любит, не любит… Да пошел он на фиг!» — злобно взорвалось в мозгу. Настолько уверен, что она никуда не денется, что не звонит уже третий день. Хотя именно сегодня вечером должен быть здесь. Милое дело оставить ее с незнакомым мужиком, а если бы пришел с консультантом, а то и с двумя, в то время как на столе лежат древнегреческие сокровища! Да за них убить могут!

Все предыдущие сделки совершались при его участии. Глеб слушал разговор Сашки и покупателя из мастерской по внутренней связи, установленной по его настоянию. Но сегодня он просто забыл про своего Сашхена. Самодовольный упырь! — снова полыхнула обида. Занят так государственными делами или сучку какую-нибудь обнюхивает? Ну и поделом ему! Если этот юный Парис поможет обрести утерянное душевное равновесие и покой, она готова трахаться с ним прямо сейчас… Ну, не сейчас. Вот отвезет завтра дядю Миколу к своим… Господи, что за пошлый и бабский способ решения проблем она выбрала? — устыдилась на мгновение Сашка. Впрочем, быстро успокоила себя тем, что нечего отказываться от чисто бабских решений, иначе недолго и в мужика превратиться.

На другой день юный Парис заехал за Сашкой на Большую Садовую и прямо на пороге вручил ей огромный букет красных гвоздик. Пока она оглядывала дом, прикидывая, куда бы задвинуть пугающие скорбной ритуальностью цветы, он смело взял ее за плечи и поцеловал легко и нежно. Собственно, не поцеловал даже, а едва коснулся губ, будто намекая, что все самое интересное у них впереди. Блицобъятие ей понравилось, но главное — исчезла неловкая напряженность, которая делала ее деревянной и очень мешала. Мешало и чувство вины перед Глебом. Интересно, а сам Глеб не испытывает чувства вины перед ней? Совсем с ума сошел. Так и не позвонил ни вчера, ни сегодня. Сашка загибала пальцы — четвертый день! Ее обида с каждой минутой становилась все более горькой, а вечернее соитие с юным Парисом все более вероятным…

Не будучи москвичом, он тем не менее хорошо ориентировался в городе, ловко управляясь с мощным широким джипом. Несколько раз убирал свою руку с руля, чтобы дотронуться до ее. Неприятных ощущений или раздражения его приемчики у Сашки не вызывали. Поэтому, когда вышли из машины у какого-то ресторанчика и он, пытаясь закрыть ее от дождя, неожиданно чмокнул в уголок губ, она даже пожалела, что поцелуй оказался таким коротким.

С Глебом последние пару лет такие шалости на публике были абсолютно исключены. Знаменитость! Хотя на людях они появлялись довольно часто. Сашка усмехнулась, вспомнив, как совсем недавно в театре она смотрела на Глеба как бы со стороны, и таким он казался красивым, пригожим и родным, что в избытке чувств она предложила ему поцеловаться. «Давай лучше сразу раком!» — мгновенно отозвался он, закрыв таким образом тему.

В полупустом зале ресторана царил полумрак. Парис, обняв Сашку за плечи, высматривал столик поуютнее. Сашка так расслабилась, что, если бы не ее спутник, не заметила бы взметнувшуюся вверх руку. Их кто-то звал, но после дневного света разглядеть что-нибудь в этой темнотище она не могла.

Парис, так и не убравший руки с Сашкиного плеча, в нерешительности остановился посреди зала. Альбинку она узнала, лишь когда та вышла из-за столика и направилась к ним. Вслед за ней поднялся с места и Дмитрий Тусуев. Альбинка насмешливо посматривала на юного Париса, и Сашка по ее глазам поняла, что вся ситуация видна ей как на ладони. Сашка разозлилась. Это черт знает что! Ну, Москва! Потрахаться нельзя втайне от общественности. Неприятно, однако, что ее увидела именно Альбинка! Расскажет ли она об этом Глебу? А если расскажет, то с какими комментариями?

Сидеть с Альбинкой за разными столиками было глупо, пришлось разместиться за одним. Самым оживленным оказался Тусуев. Он был искренне рад, что увидел наконец Алечкину подругу, и очень старался ей понравиться. Юный Парис, нужно отдать ему должное, каким-то чутьем понял, что для нежностей с Сашкой не время и не место. Он внимательно присматривался к Альбинке с Дмитрием, и, когда те ушли, сделал занятный вывод: мальчик очень хочет девочку, а девочка сама не знает, чего хочет. Сашка с интересом на него взглянула, но разговор не поддержала. Во-первых, говорить об Альбинке с чужим человеком не хотелось, а во-вторых, в отношении самого Париса у нее были совсем другие планы, ничего общего с разговорами не имеющие.

…В постели с новым любовником она ощущала себя на редкость раскованно. Ей было хорошо и томно, хотя Глеб, как ни старалась, не шел из головы.

Уже третий раз за два часа Парис доказывал Сашке свое пылкое к ней отношение. Закрывать глаза совсем не хотелось. Напротив, смотреть на смуглое мускулистое тело было приятно. Подумала, что, если бы Глеб сейчас видел, как она трахается с Парисом, ему тоже понравилось бы.

Только она подумала об этом, как Глеб начал яростно названивать ей. То на городской телефон, то на мобильный. Сашка не отвечала, но поразилась мистической силе его интуиции. Потом решила все же, что интуиция здесь ни при чем — наверное, сказала Альбинка. С другой стороны, вряд ли Альбинка встретилась с Тусуевым только затем, чтоб пообедать. Скорее всего, из ресторана они поехали к нему домой. Таким образом, Альбинка просто не успела бы поговорить с Глебом. Не по телефону же сообщила ему о случайной встрече с Сашкой!

Забыв о Парисе, она дождалась, когда Глеб перестанет трезвонить, и позвонила на Большую Бронную. Никто не ответил. Ни Альбинки, ни Глеба дома не было. Значит, Альбинка уехала к Дмитрию, Глеб — неизвестно где, но главное — вечером они не встречались и событий дня не обсуждали. Телефон зазвонил снова. Господи, ну что случилось! Почему он устроил эту телефонную истерику, на фоне которой заниматься любовью просто немыслимо. Неужели Альбинка проявила себя так стервозно?

Через десять минут после начала телефонной атаки выяснилось, что заниматься чем бы то ни было вообще немыслимо. Когда Парис понял, что выключать телефоны она не собирается, стал одеваться. Перед уходом спросил, не получит ли он за дверью пулю в лоб…

— Ты почему не отвечаешь на мои звонки? — раздалось в трубке, как только она сказала «Алло». Голос был таким глухим и незнакомым, что она не узнала Глеба, если бы не взглянула на определитель номера.

— Не хочу и не отвечаю! — отозвалась она сухо.

Сашка не собиралась мельтешить перед ним. Больше того, потерянные спокойствие и душевное равновесие как-то незаметно вернулись, и сейчас она ощущала себя полновластной хозяйкой положения. Все свои обиды она обрушит на него потом, а сейчас ей лучше помолчать. Пусть он осознает свою вину перед ней, не отвлекаясь на ее слова, интонации, просто даже на ее голос.

Но пауза явно затянулась. Что он там делает? Его кто-то отвлек? Не хочет с ней разговаривать, но забыл дать отбой?

— Ты там? — не выдержала она и услышала вдруг отчаянные сдавленные рыдания. — Глеб!

— Сашхен, любимый, зачем…

— Глебушка, родной, ненаглядный, — заголосила она, утирая мгновенно хлынувшие слезы.

7

Он опять замерз, как пес. И промок. Уже покашливает и шмыгает носом. Не разболеться бы. Осенняя слякоть в Москве — это ужас! Сегодня в такую лужу вляпался — чуть не по щиколотку провалился. Хорошо хоть есть где согреться. Он почти привык к тому, что, проводив Альбинку до работы, отпускал машину и шел в кафе напротив. Там садился у окна лицом к ее подъезду и заказывал еду. Альбинка выходила часа в три, в четыре, и до этого времени он что-то постоянно жевал. На нервной почве, наверное. В пятнадцать долларов, отпущенных Глебом на целый день, он, конечно, не укладывался. Заимствовал из «транспортных расходов», раздувая их для Глеба в несколько раз — во вкусной еде и ста граммах водки отказать себе не мог.

Так было в предыдущие дни, и он не без удовольствия, надо сказать, погрузился в филерское дело. А что! При деньгах, посиживает в кафе, ходит по пятам за роскошной женщиной… Сегодня к полудню, когда небо немного прояснилось и дождь перестал, Альбинка отправилась к парикмахеру. Машину не брала, решила, видно, пройтись. Он шел за ней и думал, как это можно в такую грязищу носить светло-бежевое пальто. На инопланетянку похожа. Перламутровые волосы, белый свитер и синий шарф — прямо под цвет глаз. Красавица, конечно! Идет по улице, и все на нее пялятся.

После парикмахера вернулась на работу, взяла свою «тойоту», и понеслось… Банк, ателье, химчистка… Гонялся за ней по всей Москве. Конец дня преподнес сюрприз. Это будет для Глеба любопытнейшей информацией! Здорово, что он так усовершенствовал искусство слежки, оставаясь при этом незамеченным. Теперь ему дождь только на руку. Впрочем, не только на руку, но и на ногу и на все остальное. Ну на что не пойдешь ради пользы дела! В нейлоновой ткани зонта он придумал прорезать окошечко, через которое можно сколько угодно фотографировать объект, не привлекая к себе внимания. В общем, под зонтом он чувствовал себя человеком-невидимкой.

В начале пятого на парковку у Альбинкиного офиса, которую он видел как на ладони из своего кафе, приехал «мерседес». Ну приехал, и ладно. Сидит в машине мужик, наружу не выходит. Тоже ладно. Но вот появляется синеглазая красавица и идет прямо к нему. Тот выходит из машины, обнимает Альбинку, нежнейшим образом целует, и она садится в его машину.

Замешкавшись поначалу с фотоаппаратом, он не заснял трогательную сцену, зато потом взял свое. Альбинка сидела в машине минут десять. Мужик то обнимал ее за плечи, то дотрагивался до щеки, один раз они поцеловались, а он ходил неподалеку со своим шпионским зонтом… Щелк! Щелк! Щелк!

К ресторану подъехали колонной: «мерседес», за ним Альбинкина «тойота» и замыкающим он на старых разбитых «жигулях». Покрутившись у «мерседеса», сфотографировал все-таки Альбинкиного любовника. В их отношениях он уже не сомневался.

Отпустив машину, приготовился к томительному ожиданию и уже стал высматривать какой-нибудь навес, будку, магазин или черт-знает-что-лишь-бы-сухо, как вдруг увидел еще одну парочку, подкатившую на джипе.

Вот это дела! Ну, Глеб! Сочувствую тебе, старик. Что ж получается? Обе твои бабы не только перед тобой ноги-то разводят! Зазноба твоя, видно, довольна. Целуются. Щелк!

Урожайный денек. Надо подумать, как все это Глебу преподнести. Черт! За кем теперь следить-то? Знать бы, какая парочка ему важнее! Звонить Глебу, чтобы получить указания на сей счет, он не стал. Хотел насладиться произведенным эффектом не по телефону, а глядя ему в глаза. Не все коту масленица.

…Первой вышла Альбинка со своим Мерседесом. Щелк! Он проводил их до высотки на Кудринской площади. Возвращаться в ресторан было бессмысленно. За то время, что его не было, вторая парочка могла не только пообедать, но и поспать чуток. Интересно, кстати, в ресторан они отправились перед тем, как потрахаться, или после? Без особой надежды на успех он поехал на Большую Садовую. Джипа во дворе не было. Но если день удачный, то удачный до конца! Не успел он пересечь двор, как увидел знакомый автомобиль. Уверенно подминая под себя асфальт, «чероки» неторопливо вползал в арку. Он даже засмеялся от радости, и рука привычно потянулась к фотоаппарату. Щелк! Щелк!

…Только отдав пленку в работу и получив заверения, что через полчаса фотографии будут готовы, позвонил Глебу.

— Жди сюрприза! Я с фотодокументами. — Его голос звенел от гордости за ловко проделанную работу. — Где встречаемся?

— На Комсомольском давай…

Сюрприз, однако, ждал не только Глеба. Едва переступив порог квартиры, он увидел на полу сумку, позаимствованную на Большой Бронной, и его первой реакцией было дать деру. Но Глеб, предвидя такой поворот событий, заслонил собой дверь:

— Я не выпушу тебя, ублюдка, пока не узнаю, кто ты и что тебе нужно.

У Глеба от волнения дрожал голос, а напряженные побелевшие губы вытянулись в ниточку. Он так и не пришел в себя после того, как открыл сумку и среди чужого грязного барахла увидел свои вещи. Они были такие запоминающиеся, что не узнать их невозможно. Коричневый свитер, отделанный черным каучуковым шнуром, голубая рубашка с красными пуговицами, новые замшевые перчатки темно-фиолетового цвета, с которых еще не срезана бирка, шерстяной шарф одного цвета с перчатками, кашемировая куртка на меху… — дорогие, практически штучные вещи, купленные в разное время, в разных магазинах и не в Москве. Совпадений быть не могло! Их вынесли из его дома, из его собственной гардеробной!

Как он туда попал? Взломал дверь? Альбинка открыла? Вдруг его обожгла страшная догадка — не Альбинка, а Татьяна Павловна! Но тогда… Что ж получается, если действительно она?

Вихрь страшных мыслей уносил Глеба все дальше, и сердце отчаянно замирало на краю бездонной пропасти, которая отталкивала и притягивала черным прожорливым нутром. Реальные события последних дней и смутные тревожные подозрения переплетались причудливо, порождая мрачные догадки и новые вопросы.

Значит, чудесное избавление на Патриарших прудах не было случайным? Но если так, то и само нападение тоже! Есть ли какая-то взаимосвязь между его женой и Спасителем? Зачем он пришел в его дом? Не за тряпками же!

Спаситель топтался перед Глебом и проклинал свою неосторожность. Знал ведь, что не надо брать эти шмотки, но не устоял тогда, бес попутал. Он хорошо помнил, как открыл дверь в какую-то комнату, и в ней сразу зажегся свет. Комната оказалась гардеробной. На полках были аккуратно сложены свитера и рубашки. В ящиках хранилось белье. Его поразило тогда, что два ящика отведено под носки: один для совсем новых, еще ни разу не надеванных, другой — для стираных. В таком количестве он видел их только в магазине. На стойках висела одежда. На одной — брюки, пиджаки и даже смокинг. Две другие занимали пальто, куртки и плащи. Отдельно хранилась спортивная одежда, в том числе пара костюмов не совсем понятного назначения: не то для водных лыж, не то для подводного плавания. Он не очень в этом разбирается. Несколько специальных обувных стоек занято всевозможными туфлями, ботинками, сапогами…

Он в жизни не носил такой красивой, дорогой одежды и зачарованно смотрел на вещественные доказательства чужого успеха. Руки сами потянулись к белым с красным кроссовкам, но верный глаз сразу же определил, что будут малы. Обувь он даже мерить не стал, остальные шмотки пришлись впору.

Чтобы не выходить из дома с большой кладью и не навлечь на себя подозрения лифтерши, он не стал брать много, всего несколько вещей, но отказаться от них было выше сил. Как чувствовал, подведут они его! Так и случилось. Не хотелось рассказывать Глебу всю историю от печки. Пришло бы время — что-нибудь придумал бы, теперь изобретать придется на ходу!

Криво усмехнувшись, он приподнял вверх руки, давая понять, что сдается или принимает новые правила игры, и приблатненной походочкой направился в кухню.

Наспех сколоченная версия, в которой вранье крепко-накрепко перемешалось с правдой, звучала, тем не менее, интригующе и очень интересно. Глеб слушал ее с не меньшим вниманием, чем историю таинственного графа Монте-Кристо, впервые рассказанную ему в раннем детстве бабушкой.

Глеб-Спаситель признался, что как нападение на Патриарших, так и спасение действительно инсценированы им, чтобы познакомиться с Глебом, войти к нему в доверие и взять в союзники. Это, в свою очередь, было вызвано невозможностью в одиночку вытрясти из Альбинки одну тайну.

— Какую, я тебе, конечно, скажу, — заверил он Глеба, — но мне нужны от тебя кое-какие гарантии.

— Я тебя слушаю! — ответил Глеб, демонстрируя всем своим видом готовность к компромиссу.

— Если все закончится как надо, так ты это… — он запнулся, — должен будешь со мной поделиться!

Глеб кивнул, а Спаситель уточнил:

— Мне нужна квартира плюс гонорар за проделанную работу… Ну и вообще за идею!

Глеб опять кивнул.

— Сто тысяч долларов, — выпалил Спаситель, уставившись на Глеба недоверчиво.

— Ну что ты на меня уставился? — вспылил наконец Глеб, очнувшись от оцепенения. — Я не знаю даже, о чем речь! Как могу обещать какие-то тыщи! Но если что — поделюсь. Ты меня знаешь!

— Вот именно! — подхватил Спаситель. — Держишь меня на голодном пайке, а мне еще курево надо и водки хотя бы граммов двести на день, чтоб не околеть на холоде…

Глеб раздраженно махнул рукой — дескать, пора говорить по существу. Ему не терпелось узнать, что за тайну хотел тот вытрясти из жены.

Дальше Спаситель сделал еще одно признание: совсем недавно он освобожден из заключения, и отсюда все его проблемы. Нет ни денег, ни жилья, ни работы…

Глеб, гордый своим знанием жизни, удовлетворенно покачивал головой — тюремное прошлое Спасителя он и сам вычислил.

…Именно в тюрьме Спаситель услышал от одного старика о скифском золоте, а тому рассказал, в свою очередь, Ульянский Владимир Иванович. Перед смертью. Ульянский взял с него слово, что, освободившись, тот поможет его дочери продать скифское золото, чтобы сама девочка, в случае чего, не засветилась. Золото-то краденое. Сам Ульянский и украл! Но никто об этом не знает. Только Татьяна Павловна покойная и Альбина Владимировна. Ульянского и осудили вроде бы за другое…

У Глеба в голове все перепуталось. Давняя история пропажи скифского золота реальная. И как бы невероятно это ни звучало, но то, что говорит Спаситель, похоже на правду. Отдельные фрагменты, конечно, вызывают сомнения! Старик заключенный, дающий слово чести умирающему Ульянскому… Сюжет, видимо, взят Спасителем из индийского кино! Мать, сын-вор и отец-прокурор…

Вспомнились подозрения в адрес жены, паника и страх в ее глазах! Спаситель говорит правду. Но вопросов больше, чем ответов.

— Татьяну Павловну ты убил?

— Глеб, я тебе клянусь! — Спаситель ударил себя кулаком в грудь. — Не убивал я. Она очень испугалась, когда я про золото спросил, ну вот, сердце и не выдержало.

— Ну да! А ты вместо того, чтоб «скорую помощь» вызывать, пошел по шкафам шарить! — возмутился Глеб, вспомнив про свою одежду. — Кстати, вещи мои оставь здесь на полке! Заберу потом.

— Ладно, — нехотя отозвался Спаситель. — Только насчет того, что я врача не вызвал твоей теще и она поэтому умерла, — ты не прав! Ей уже нельзя было помочь. — Он помолчал и сделал скорбное лицо. — Можно водки выпить?

— И мне налей.

— Тут еще такой момент!

Спаситель по-хозяйски ловко сервировал стол, принес из прихожей целлофановый пакет с купленной по дороге снедью и выложил все на тарелку.

— Какой момент? — спросил Глеб.

Не дождавшись ответа, он налил себе полную стопку и выпил не закусывая. Вслед за первой сразу налил вторую. От волнения он вообще перестал ощущать вкус водки. И после второй организм не стал протестовать против варварского питья. Спаситель покачал головой, намазал маслом ломоть хлеба, положил на него несколько кусков селедки из пластикового корытца и протянул Глебу.

— Поешь, а то будешь плохо чувствовать себя. У нас разговор-то длинный. — Он тоже выпил и закусил селедкой. — А момент вот какой! — Спаситель закурил. — Когда я понял, что Татьяне Павловне уже не поможешь, я решил в квартире золото это поискать. Ну и беспорядок, конечно, учинил. Так что интересно, Глеб! Альбина домой приехала около десяти вечера, а ты пришел во втором часу ночи, хотя был совсем рядом, у своей зазнобы на Большой Садовой. Почему, думаешь, жена тебе не сразу сказала про смерть матери?

Глеб пожал плечами. Он был очень растерян. Спаситель обнаруживал в перипетиях его личной жизни такую осведомленность, что он не знал, на что откликаться в первую очередь. Его охватило вдруг поганое ощущение какой-то ватной неуверенности в чем бы то ни было. Казалось, спроси его сейчас, правда ли, что он Глеб Борисович Большаков, — ответит: «Не знаю».

— А откуда ты про Сашку-то?.. Про то, что на Большой Садовой?..

— Да ты не злись на меня! — Спаситель по-приятельски ткнул его в плечо. — Мне ж за тобой последить надо было? Ну так, для порядка. Ну прежде, чем познакомиться-то. Вот на Сашку твою и вышел… Так что, по-твоему, Альбина Владимировна делала три часа, прежде чем домой тебя позвала? Не знаешь?

Глеб отрицательно покачал головой.

— А я скажу тебе! Она квартиру убирала, чтоб ты не видел, какой там бардак! Ты видел? — Голос Спасителя набрал силу.

— Нет.

— Вот про то и говорю. Бардака ты не видел. О том, что кто-то был в твоем доме, не знаешь. Милицию она не вызывала…

— Это ты звонил ей после похорон?

— Я, — не стал отпираться Спаситель.

— Что ты ей сказал? Она очень испугалась.

— Спросил, где золото скифов, которое папаша ее спер!

Глеб снова представил испуганное лицо жены и понял, что Спаситель не врет. Есть несостыковки какие-то в его рассказе, но сейчас он плохо соображает, чтобы ловить его на этом. Потом уточнит! На вопрос, за что сидел сам Спаситель, тот ответил: «Не бойся, не убивал!»

Но что ему теперь делать? Выходит, и жена, и теща, которую он искренне любил, — все эти годы, что они с Альбинкой женаты, — самым отвратительным образом его обманывали! Стервы!

Глеб приходил в себя. Его начинало трясти от злости и обиды. Альбинка-то хороша! Предательница! Раз ничего не говорила ему про золото, значит, продать хотела без его ведома. Кому, интересно? И где оно сейчас? Да, это действительно интересно! Он намазал хлеб толстым слоем масла, чего никогда не делал дома, и накрыл копченой колбасой, потом налил водки, с аппетитом выпил и закусил.

— Тебя в самом деле Глебом зовут?

— Угу.

— Мне «Спасителем» больше нравится.

— Да зови как хочешь!.. Тут еще такой момент… — Из пакета, в котором лежали продукты, он вытащил конверт с фотографиями. — Не все, конечно, хорошо получились — фотографировать-то надо незаметно, а э то не всегда, знаешь, возможно. Я и так такую хреновину придумал… — Он снова нырнул в прихожую и принес зонт. — Смотри!

Глеб ничего не понял.

— Ну и что?

— Фу-ё! В дырку смотри! Я фотографировать так придумал!

— Здорово. Молодец. Кончай зонтом крутить — и без того голова кругом!

— О-хо-хо! — закряхтел Спаситель. — Сейчас она у тебя вообще каруселью закружопит.

С сочувствием пыточника, растягивающего несчастного на дыбе, он заглядывал Глебу в глаза и рассказывал, как у Альбины сегодня состоялось свидание с Мерседесом. Фотографии, не всегда, правда, четкие, не оставляли места сомнениям — это была встреча любовников. Особенно красноречива была одна, где Дмитрий и Альбинка сидели в машине. Он повернулся к ней вполоборота и протянул руку, чтобы обнять за плечи, а она как-то очень ласково и женственно наклонила голову, слегка касаясь щекой его ладони…

— Ты не Спаситель, а Художник, — злобно процедил Глеб.

Нельзя сказать, чтобы очень его расстроили эти картинки. Ничего нового, в конце концов, он не узнал. Больше того, сегодня она позвонила ему в середине дня и сказала, что придет домой поздно, так что он уже предполагал нечто подобное. Но последней каплей в его раздражении, даже негодовании в ее адрес эти фотки, безусловно, стали. Впервые за годы супружества он подумал о ней как о «сучке неблагодарной». Мысленно именно так и назвал… Черта с два была бы такой ухоженной и разодетой в пух и прах, если бы не он! Двадцать лет жили со своей мамашей при нем как у Христа за пазухой! И вот благодарность! За его спиной аферы какие-то замышляет…

— Какие наши действия, Глеб? — вкрадчиво, даже ласково спросил Спаситель.

— Я подумаю. А пока продолжай все, как мы договорились…

— Тут еще один момент, Глеб… — Спаситель сделал вид, что немного смущен. — У меня есть информация по поводу еще одной твоей бабенки.

— Какой бабенки?

— Да Сашки твоей!

— Какая информация? — упавшим голосом спросил Глеб.

— Понимаешь, у нас с тобой договор по поводу Альбины Владимировны был, а по поводу зазнобы твоей — мы не договаривались! Вот… Так что извини, старик, но эта информация продается.

— Как это продается?

Спаситель засмеялся:

— Ты что-то сегодня так чудно разговариваешь. «Какая бабенка? Какая информация? Как продается?..» Обычно, старик! За деньги продается. Стоит тысячу долларов. — Он опять засмеялся. — Будешь платить-то?

— Ты о ней узнал что-то неприятное? В смысле, для меня неприятное?

— Ну, честно говоря, приятного мало… У нее, кроме тебя, мужик есть. Ну как? Будешь платить?

— Ты врешь! Этого не может быть! — завопил Глеб и, неловко схватив Спасителя за свитер, начал накручивать вязанье на кулак, но тут же получил по руке.

— Э! Остынь! — Спаситель слегка пихнул Глеба в грудь, и тот плюхнулся на стул. — Ну так как?

— У меня с собой только пятьсот.

— Давай свои пятьсот плюс шмотки твои… те, что в сумке лежат, — будут мои! Согласен? — довольно хихикнул, радуясь своей находчивости.

— Согласен, — чуть слышно ответил Глеб.

Предусмотрительно рассортированные фотографии были разложены в два конверта. В одном лежала Альбинка, в другом — Сашка. Тот, что с Сашкой, Спаситель запихнул подальше, во внутренний карман куртки, словно чуял, что этот конвертик требует особой подачи и имеет особую цену.

…Глеб впился взглядом в Сашку, которую целовал какой-то хмырь. Она откинула назад голову и закрыла от удовольствия глаза… А здесь хмыря можно разглядеть лучше. Глеб всматривался в него напряженно и оценивающе. Хотел понять, почему, почему именно с ним!

— Когда это было? — спросил выцветшим голосом.

— Сегодня, в пять тридцать. Они приехали минут через десять после Альбины Владимировны с этим…

— А сейчас они где? Не знаешь?

— Знаю. На Большой Садовой. — Он взглянул на часы. — Уже два часа, как…

Глеб ушел в комнату и закрыл за собой дверь. Спаситель тактично оставил его одного…

Очень долго она не отвечала на его звонки, потом ответила. Он спросил ее, почему не отвечает, она сказала, что не хочет, и он понял, что обидел ее. Но он не хотел ее обижать. Он любит ее очень сильно… сильно-сильно…

Глеб заплакал и даже сам, видимо, не заметил, как это произошло. Лишь когда зарыдала Сашка, он словно очнулся и постарался взять себя в руки. Вдруг почувствовал, что обязательно должен увидеть ее. Сейчас, непременно, сию минуту… Иначе он умрет, сойдет с ума или с ним случится что-то непоправимое…

— Глебушка, милый мой, я так люблю тебя.

Она без остановки что-то причитала и плакала, плакала. Прижималась к нему мокрым от слез лицом и все никак не могла успокоиться.

Глеб молчал. С тех пор как переступил порог ее дома, он не произнес ни слова. Не снимая плаща, повел ее в спальню, стал раздевать и смотрел, как, поеживаясь от холода, она лежала на кровати, всхлипывая и закрывая руками лицо. Опустившись на пол, он подтянул Сашку к краю кровати и, положив ее ноги себе на плечи, нежно облизал открывшееся лоно. Потом отпрянул, внимательно посмотрел, в какие складочки, бугорочки и стеночки только что тыкался чужой вонючий х…й, и смачно во все это плюнул.

8

В гости к Кларе Игорь поехал через год после встречи с ней в археологической экспедиции. Ей очень хотелось принять его в отчем доме, показать родной Гамбург и познакомить с дедом. Противостоять ее натиску не было возможности. Да и причин, собственно говоря, не было. В то время их отношения дышали бесхитростной непринужденностью и искренним интересом друг к другу.

Игорю даже не приходило в голову, что с ее родней надо быть начеку, поскольку его наверняка воспримут как жениха. Первым забил тревогу Зимин-старший. Ему Клара не то чтобы не нравилась — он просто не отнесся к ней всерьез.

— Ты, сынок, собираешься предложить ей руку и сердце?

Испуганный взгляд Игоря таких действий не предполагал.

— Тогда ты компрометируешь девушку своим визитом, а себя ставишь в дурацкое положение! — улыбнулся отец. — Только подумай! Что ты скажешь деду ее обожаемому?

— Гитлер капут! — пытался отшутиться он, но червячок сомнения уже начал точить.

Когда Клара поняла, что принять ее приглашение Игорь никак не решается, то пустила в ход последний довод — сказала, будто у деда есть документ, который наверняка заинтересует Игоря как археолога…

Довод оказался веским, и устоять Игорь не смог.

Семья Клары встретила его радушно. Сам Игорь держался дружески, но независимо. К тому времени уже понял, что любовные отношения с ней лучше не афишировать. В день приезда выдержал стычку со своей неугомонной подругой, которая настаивала, чтобы он разместился в ее комнате. Но ночевки в одной кровати уж больно походили бы на каникулы супружеской пары.

— Варум? — недоумевала Клара. — Я ест твоя либе фрау. А ты — мой либер ман.

Об их планах на будущее разговор никто из домочадцев не заводил, но, когда вечером вся семья собиралась за ужином, эта тема, казалось, витала в воздухе, даже если обсуждали погоду. «Либерману» во время семейных застолий кусок в горло не шел и вспоминался отец со своими старомодными, но не лишенными резона предостережениями.

«Что ты скажешь ее обожаемому деду?» — словно наяву слышал Игорь, когда смотрел в небесно-голубые глаза дедушки Хельмута.

За что Клара так его обожает, стало понятно очень скоро. Он оказался на редкость обаятельным стариканом. Опрятное, чисто выбритое лицо лучилось добротой. В тихом голосе чувствовалась внутренняя сила уверенного в себе человека. Говорливость, свойственная многим пожилым людям, начисто отсутствовала. Зато наблюдательность — в избытке. Все вместе придавало особую весомость его скупым высказываниям. Игоря он принял тепло и с удовольствием говорил на русском, который выучил еще в советском плену.

Даже в летнюю жару не расставался он с толстым свитером и теплой курткой. Вспоминал, как настрадался в молодости от лютого русского холода. Сначала в окружении под Сталинградом, а потом в Суздале, в лагере для военнопленных, где провел тринадцать лет.

Заложником той жестокой кровавой войны он оказался в сорок третьем. Летом сорок первого она была еще головокружительно победоносной. Вермахт совершал бросок через Украину. Пехотная дивизия 11-й армии, проделывая по тридцать миль в день, двигалась к берегам Ингула.

Короткий отдых давал вечерний привал. Хельмут, тогда молодой обер-лейтенант, служивший в саперной роте, несмотря на смертельную усталость, по ночам спал плохо. Прохладный влажный ветер, гуляющий над украинской степью, тревожил запахами сотен трав, доносил легкий шелест хлебов и потрескивание подсолнухов. Вглядываясь в звездное небо, Хельмут пытался представить, что нет никакой войны и он не лежит, скрючившись, в наспех отрытом окопчике, а парит над черными от ночной тьмы полями и не может надышаться густым медовым воздухом. Но чувство тревоги и страх перед прекрасной поруганной землей не проходили. Он закрывал глаза и просил Пресвятую Деву помочь скорее вернуться домой.

В один из августовских дней он получил приказ обезвредить неразорвавшуюся полутонную бомбу, попавшую в курган накануне, во время воздушной атаки люфтваффе. В кургане после бомбежки обнажилось древнее захоронение, с золотой россыпью поблескивающих на солнце предметов.

Хельмуту первому удалось рассмотреть их вблизи. Кому, как не ему, сыну потомственного антиквара, дано было понять, что перед ним очень древние вещи, скорее всего греческого происхождения, но принадлежащие, судя по типу захоронения, богатому скифскому царю. У него появилась возможность хоть ненадолго отключиться от ненавистной войны и изнурительной гонки по украинской степи. Хельмут, как имеющий навык обращения с деликатными вещицами, получил задание сделать к утру опись найденных сокровищ и надежно упаковать для отправки в Германию.

Составить каталог нескольких десятков находок за такой короткий срок, конечно, нельзя. Хельмут отобрал самые значительные и дал их подробное описание, включая полученные при бомбежке повреждения. Остальные просто внес в список. Но при этом потребовал в свое распоряжение кого-нибудь из внушительной толпы фотографов, прибывавших на поля сражений фиксировать для истории красноречивые картины победы тевтонского оружия.

Запутав фотографа, получившего необычное задание, сложной схемой регистрации груза перед отправкой в Германию, Хельмуту удалось оставить себе по экземпляру каждой фотографии и, конечно, составленную им самим опись. Словно чувствовал, что сгинут ценности либо в военной неразберихе, либо в коллекции какого-нибудь генерала.

Так и получилось! Все вещи и сопроводительные бумаги пропали. Как в воду канули. Если бы не копия каталога, привезенная Хельмутом домой летом сорок второго, могло б показаться, что никакого золота с серебром не было и в помине.

…Игорь перебирал пожелтевшие за шестьдесят с лишним лет фотографии, которые запечатлели невиданной красоты шедевры древних мастеров, и от волнения у него дрожали руки. Необычной формы серебряные сосуды, короткий меч-акинак, отделка рукояти которого выполнена в неизвестной технике, редкое нагрудное украшение — пектораль, прелестная золотая фигурка оленя, как якорь подвешенная на толстенную золотую цепь. Точно такого оленя, но в бронзе, он видел в так называемом «Казбекском кладе». Очень интересное совпадение!

Золото, золото, золото… Оно ценилось во все времена, но древнее сознание отводило ему совершенно необыкновенную роль в том, что касается смерти и возрождения. Цикличное мышление, как колесо, не имеющее ни начала, ни конца, вращалось, и вращалось вокруг этой идеи. Как восход и заход солнца. Что здесь сначала, что потом? Заход — смерть — поворот — восход — жизнь — поворот — заход — смерть — поворот — восход — жизнь… Как ни крути — солнце оживает в смерти. Солнце — это бессмертие, а золото — символ солнца. В потустороннем мире именно золото дает вечную жизнь. Сам потусторонний мир в архаическом представлении населен не людьми, а животными — мечта охотника об изобилии. Выполненные в зверином стиле золотые изделия поэтому так щедро окружали усопшего в заупокойных обрядах.

Игорь рассматривал фотографию рельефного фриза, украшавшего золотую чашу со сценами терзания одного зверя другим. Это один из самых популярных мотивов в искусстве скифского звериного стиля, который тоже связан с представлениями о смерти. Вернее, о жизни после смерти. В царстве мертвых охотник получает магическую власть над зверем, но при этом и сам становится животным. Путь в царство лежит через звериную пасть — ворота в мир вечного блаженства. Это другая линия. Третья — в противоборстве жизни и смерти. Если мифологический зверь погибнет — будет проглочен другим, — приобщение к царству мертвых станет условием своеобразного бессмертия жертвенного животного. Если выживет — в земной жизни получит новую силу и ловкость, а вот страх и немощь сгинут. Есть и четвертая линия, связанная с огненной природой золота, что могло соответствовать представлениям о загробном мире на небесах…

Как увлекательно слой за слоем расчищать миф! Что раскопаешь в конце концов? Обряд? Культ? И почему так манят золотые диковины скифских курганов? Кажется, что прикасаешься к бессмертию, отобрав их у вечности?

Игорю не терпелось показать фотографии отцу. Уж он-то поймет, какой это ценнейший научный материал. Все остальное стало вдруг скучным и пресным — ухоженные улицы Гамбурга, великолепное разноцветье крохотных садиков у каждого дома и даже сама Клара. В Москву так захотелось вернуться.

…Перед самым отъездом дед сказал Игорю своим тихим голосом, что если мужчина не может забыть пережитые им когда-то романтические разочарования, то не стоит ему связывать жизнь с очень молодой девушкой. Игорь был поражен и его проницательностью, и тактом, да и мудростью, наверное. Но главное — с тех пор, как встретил Клару, он пытался решить эту проблему сам для себя, хотя и рассматривал ее несколько иначе, чем дедушка Хельмут.

Он, безусловно, был увлечен, и мысль о женитьбе иногда лениво ворочалась в мозгу, но ни обдумывать, ни развивать ее не хотелось. С Кларой Игорь чувствовал себя просто и легко, но разве это основание для семейного союза!

Именно в Гамбурге он впервые почувствовал вину перед ней. Трудно сказать, что этому способствовало — сама ли атмосфера ее дома, когда все семейство пребывало в ожидании брачного предложения, деликатный совет дедушки Хельмута, ассоциация с пресловутым «гамбургским счетом», не терпящим обмана, или все, вместе взятое.

Конечно, она вряд ли простила бы его, узнай, что нужна Игорю лишь как лекарство от «романтических разочарований». Причем таких глубоких и горьких, что Игорю даже не удалось скрыть их от деда — в самом деле очень наблюдательного.

Он давно понял, что однолюб. Ни одна женщина, которая надолго или накоротко становилась его, не выдерживала сравнения с Альбиной. Ни в одной из них не было такой светлой и тихой прелести. И в Кларе этого не было. Она завораживала другим — бьющим через край жизнеутверждающим энтузиазмом и непоколебимой уверенностью, что мир создан для нее. Рядом с ней Игорь, казалось, забывал Альбинку, и это было спасением. Надежда, что благодаря Кларе его оставит, наконец, смертельная тоска, постепенно стала заменять ему любовь.

Неизвестно, как долго довольствовался бы он таким обманом, но Клара стала донимать его разговорами о женитьбе, семье, детях.

— Нет кондом, Игор! Нет! — умоляла она всякий раз, когда он протягивал руку к яркому пакетику, и почти превращала в драку любовную игру.

— Терзаешь меня, как жертвенного оленя! — упрекал Игорь, обращаясь больше к себе.

— Оленя! Оленя! — радовалась Клара узнанному слову и, сладко жмурясь, жалась к нему всем телом.

Он устал от нее и ждал, что Клара вот-вот поставит условие: или они начинают жить одним домом и она рожает ребенка, или от него уходит. Это позволило бы ему, не согласившись с первой частью ультиматума, молча дать добро на вторую. Но она никаких условий не ставила — то ли очень любила, то ли очень хитрила. А Игорь малодушничал. Не мог он сказать Кларе, что не хочет впускать ее в свою жизнь насовсем.

Иногда даже завидовал Румыну. Тот влюбился в нее, как мальчишка. Игорю и хотелось бы смотреть на Клару Пашкиными глазами, но, как ни старался, ничего, кроме жгучего недовольства собой, эти упражнения не вызывали.

Но Пашка просто расцвел! Игорь не узнал его, когда встретил последний раз… От былой бомжатости не осталось и следа — подтянутый, в новой красивой куртке, с мобильным телефоном… И ненавязчиво так интересуется, когда Кларик в Москве будет.

Игорь и сам теперь не знал когда. Работа над докторской вступила в заключительную стадию, которая требовала сосредоточенности и концентрации внимания. Если же рядом поселится Клара, внимание сконцентрируется только на ней. То поговори, то обними, то культурная программа… Она обожала народный хор и военные оркестры.

Запретом на приезд в Москву он, конечно, обидел ее. Клара считала себя не только ангелом-хранителем его научной удачи, но и вообще главным научным аргументом. Похоже, история шестидесятилетней давности, связанная с каталогом дедушки Хельмута, станет широкоизвестной не только в профессиональных кругах. По заказу серьезного немецкого журнала Игорь готовил статью об искусстве скифского звериного стиля. Использование «немецких» материалов и изложение обстоятельств передачи каталога в его руки стали если не условием, то настойчивым пожеланием с немецкой стороны.

Клара очень ждала выхода статьи. Надеялась, что публикация даст толчок к поиску пропавших сокровищ, а возможно, и информацию об их местонахождении.

Ожидания не были беспочвенны. Когда коллекция приобретает скандальный душок, утаить ее почти невозможно. Сразу выясняется, что кто-то видел либо отдельные вещи, либо коллекцию целиком; что-то слышал; о чем-то догадывался… Попробуй скрой!

Если ценности в запасниках музея — хоть несколько человек, но обязательно об этом знают. Так было с золотом Трои. Только после поднявшейся шумихи пришлось признаться, что находка Шлимана, хранившаяся в Германии, — трофей и находится в Пушкинском музее. Если же «детский клад Зимина», как остроумничали коллеги-археологи, в частной коллекции, то рано или поздно ее начнут распродавать. Сомнений нет! Меняются владельцы, их художественные пристрастия, финансовое положение, в конце концов.

Но продать произведения искусства с криминальным или засекреченным прошлым — дело непростое. Добросовестного приобретателя они не заинтересуют, а недобросовестный может просто побояться громкого скандала. Хотя… может, конечно, и не побояться… как показывает жизнь.

О том, что Сашка делает с золотом после того, как выслушает соображения брата о древнегреческой ювелирной технике шестого века до новой эры, Игорь никогда не думал. Знал, что сестра берет заказы на украшения в духе архаики. Говорила, будто сейчас это очень модный мотив, а детали интересуют ее так подробно лишь из профессионального любопытства. Игорь даже поощрял Сашкину дотошность в стремлении постичь особенности ювелирного ремесла другой эпохи. Считал признаком высокого мастерства, культуры и советовал ей попробовать силы в реставрации.

То, что Сашка придает своим изделиям древний вид и продает как археологические находки, ему и в голову не приходило. Впрочем, не только это. Профессия отца и брата давала Сашке неограниченный кредит доверия в глазах самых подозрительных коллекционеров-покупателей, которые снисходительно слушали рассказ Миколы об «Ольвийском кладе». Слишком уж затертая уловка! Для начинающих! Многие были уверены, что столкнулись с хорошо налаженным семейным делом: отец с сыном тырят золотишко из раскопа, ловко при этом друг друга прикрывая, а дочка сплавляет его на сторону, припудривая незатейливой легендой. Но изнанка Сашкиного бизнеса была незнакома Игорю. Он радовался, что у сестры есть работа, которая приносит хорошие деньги.

Вот по поводу денег — кое-какие сомнения, конечно, возникали. Не верилось как-то, что на шикарные и дорогущие прибамбасы, которыми окружает себя последнее время, Сашка зарабатывает сама. Ну в самом деле! Каменюги кладбищенские рубит редко, за ювелирку вряд ли ей платят очень дорого, а катается как сыр в масле. Держит две мастерские, одну из которых купила; модная машина, красивая одежда, дом обставлен элегантно. Игорь даже не представлял, сколько это все может стоить, но догадывался, что немало.

Сам до таких оценочных выводов, конечно, не додумался бы. Клара подсказала. Ей Сашка ужасно нравилась, а роскошные штучки, среди которых та живет, приводили в восторг. Когда она сказала Игорю, что Сашкина шуба стоит десять тысяч долларов, он не поверил и даже спросил сестру, правда ли. «Нет, неправда, — легко ответила она. — Двенадцать».

Игорь, никогда не считавший деньги в своих-то карманах, стал все же прикидывать в уме суммы Сашкиных заработков и решил, что материальное благополучие сестры идет от Глеба.

О том, что они любовники, давно знала вся семья. Об этом не говорили, но в душе каждый осуждал и Сашку, и Глеба. Глеба, конечно, больше. Из-за него Игорь стал реже бывать у сестры и ни разу не пришел к ней без звонка, с тех пор как однажды столкнулся там с ним. Простить ему отчаяние, тоску и яростную ревность, пережитые после его женитьбы на Альбине, Игорь не мог. Но главное — так и не понял, зачем им понадобился этот брак! Господи, сколько вечеров провели они с Сашкой, обсуждая, возмущаясь, задавая друг другу недоуменные вопросы и иссякая, не найдя ответов.

Когда в жизни сестры снова возник Глеб, Игорь замер в ожидании Альбины. Он забросил тогда все свои дела, старался как можно больше находиться дома, чтоб не пропустить ее звонок. Но время шло, она же ничем о себе не напоминала. Сердцем влюбленной женщины Сашка очень хорошо понимала, что происходит с братом, и втайне тоже надеялась на большие перемены в своей судьбе. Но похоже, ни Глебу, ни Альбинке перемены были не нужны, а когда та почувствовала, что готова к ним, в ее жизни появился Дмитрий Тусуев. Игорь сразу узнал его, увидев на похоронах Татьяны Павловны. Тот впился в Альбину таким сверлящим и ревнивым взглядом, что Игорь на мгновение проникся к нему сочувствием, признав родственную душу. Наверное, он и сам смотрел так же, как ни старался держать себя в руках.

Внешне Альбина мало изменилась, но казалась очень одинокой и беззащитной. Игорю стало ужасно ее жалко, и застарелая, настоянная на давней и жгучей обиде злость на Глеба яростно и тупо заметалась в нем.

Странно, но к Тусуеву он не испытывал ни ревности, ни неприязни. Даже наоборот. Представлял, как раздражает Глеба присутствие этого архитектора, о котором когда-то вскользь упомянула Сашка, и чувство мести начинало затмевать все остальные. Поделом ему! Нечего жениться на девушке, если у нее есть жених! Игорь усмехнулся, поймав себя на том, что в настоящем времени подумал об Альбинке как о своей невесте…

Потягивая однажды кофе в уютнейшей Сашкиной кухне, он взял пульт и зачем-то включил телевизор. Экран засветился знакомой картинкой зала заседаний Госдумы. Камера оператора медленно проплыла по рядам и залюбовалась вкрадчиво-самоуверенным лицом Глеба. Задумчиво подперев рукой красивую голову, он демонстрировал озабоченность судьбами России.

— Тьфу! — взорвался Игорь. — Как можно любить этого пиздобола!

— Не говори так! — вспыхнула Сашка. — Я не просто люблю, я обожаю Глеба!

Влюбленная и обласканная женщина всех хочет видеть счастливыми, а уж родного брата — подавно. «Давай устрою тебе встречу с Альбинкой! — горячо предлагала она Игорю. — Думаю, она тоже этого ждет». Но он отрицательно качал головой: «Я знаю, что не ждет… По крайней мере, сейчас…»

В тот вечер папку с каталогом дедушки Хельмута он оставил Сашке. «До завтра», — попросила она. Зная аккуратность сестры, Игорь не возражал. На другой день она все вернула в целости и сохранности.

9

Глеб не мог расстаться с Сашкиными фотографиями, которые выкупил у Спасителя. Носил их в кармане пиджака и начинал рассматривать с больной ненасытностью, как только оставался один. Даже в парламентском туалете.

Ее полуприкрытые глаза и чуть запрокинутая голова совершенно изменили пропорции лица, делая Сашку похожей на узбечку. Глеб водил пальцем по фотобумаге, и ему казалось, что дотрагивается до самой Сашки. «Девочка моя любименькая, — шептал он ей, — зачем тебе этот пидор понадобился, сука!» Слезы подступали к глазам, спазм сжимал горло, и компромат возвращался в карман.

Да… Таких результатов своего расследования Глеб, конечно, не ожидал. В отличие от многих мужчин, чей опыт общения с женщинами оформлялся к сорока годам в ужасно-безрадостную истину — все бабы стервы, — Глеб был уверен в обратном. И надо же так случиться, думал он, чтобы именно с ним жизнь сыграла такую шутку! Теща, жена, любовница — все оказались стервами! Но сильнее всех ударила Сашка. Никак от нее не ожидал! А ему-то казалось, что знает Сашхена как свои пять пальцев. Выходит, ошибался ты, Глеб Борисович, и психолог из тебя дерьмовый!

Ее измену он рассматривал как акт мести и мысленно вел с Сашкой нескончаемый диалог. Ну забыл он со своими проблемами, которые с появлением Спасителя дружно замолотили по темечку, что она назначила встречу покупателю клада. Подумаешь, дело какое! Могла бы сама позвонить и напомнить. Нет! Гордая очень! Такая, понимаешь ли, гордая, что с удовольствием расслабилась под неизвестно откуда свалившимся мужиком. Раньше рядом с ней не было этого хмыря. Глеб не сомневался, что это «наработки» последних дней. «А может, все проще и нет никакой мести? Надоел один мужик за столько лет, захотелось свежачка! Так трахайся с ним на здоровье! Кто б возражал! Но про меня забудь! Все. Кончено…»

Выпустив нар, Глеб начинал новый виток: нет, не может быть все так просто. Зачем ты сделала это, Сашхен? Чего тебе не хватало?..

Завернувшись в свою обиду, как в кокон, Глеб стал отшельником. С Альбинкой вообще прекратил общаться. Приходил вечером домой, гулял во дворе с Собакой, закрывался с ней на своей половине и не выходил ни к ужину, ни к завтраку. Лежал на диване перед телевизором, раскладывал веером шпионские фотографии Сашки и Альбинки, гладил счастливого его вниманием пса и ужасно себя жалел.

Альбинка, встревоженная подавленным состоянием мужа, несколько раз пыталась заговорить с ним, но на ее робкий стук в дверь отзывалась только Собака хрипловатым ленивым лаем. Через три-четыре дня Альбинка оставила его в покое. Иногда ее посещали неясные подозрения относительно какой-то таинственной связи между мужем и человеком, виновным в смерти матери. Она бы не могла толково объяснить, на чем эти подозрения строились. И все же… все же…

С появлением телефонного шантажиста многое в их жизни изменилось. Она вспоминала, как еще совсем недавно они легко болтали за завтраком. Сейчас это было бы совершенно невозможно. От Глеба исходила такая неистовая враждебность, которую им никогда уже не преодолеть. Как ни старалась Альбинка найти ей внятное толкование, просеивая различные версии через сито своей логики, в остатке оставались только две: либо у Глеба не все в порядке с психикой и он во власти глубочайшей депрессии, либо каким-то непостижимым образом узнал об ее участии в истории со скифским золотом и не может ей этого простить.

Но чем бы ни объяснялась враждебность мужа, за ней Альбинке виделся телефонный шантажист. Мысль о том, что он связался с Глебом, все чаще приходила в голову и ужасно пугала. Альбинка вообще всего стала бояться. Шантажист, однажды хитростью проникший в дом, стал мерещиться повсюду. Дошла до того, что боялась зайти в темную комнату, ответить на телефонный звонок, потушить на ночь свет… Боялась, как бы он не зашел к ней с половины Глеба, и даже вызвала мастера, чтобы вставить замок в разделяющие их апартаменты двери. Теперь муж мог потревожить своим приходом, только если она впустит его сама.

Глеб, увидев новшество, усмехнулся и, забрав кое-какие мелочи с ее половины дома, окончательно перебрался на свою. Неожиданно именно это событие положило конец его туповато-сонному существованию. По утрам он стал ездить в бассейн, вечером отправлялся в тренажерный зал, но чаще в холостяцкую берлогу на Комсомольский, прихватив с собой думскую барышню. За пару недель он «уважил» каждую, которая в парламентских коридорах хоть как-то проявила к нему особого рода интерес. Иногда даже забывал спросить, как зовут.

В квартире на Комсомольском все еще жил Спаситель, и это создавало определенные трудности. Глеб звонил ему днем и предупреждал, что важнейшим из искусств для Спасителя на предстоящий вечер является кино. Можно было бы попросту турнуть квартиранта, а не ломать голову над тем, куда послать, но его час еще не пришел.

Слежку за обеими женщинами Глеб решил прекратить, к огромному неудовольствию Спасителя. Про Сашку вообще ничего знать не хотел. Пусть трахается с кем угодно! На здоровье. Ему теперь до нее нет дела. Но она еще намыкается без него! Весь ум-то в ловкость рук ушел. «Мир для меня картинка…» — злобствовал Глеб, вспоминая так умилявшие когда-то Сашкины признания. Точно! Картинка… к Камасутре.

С Альбиной Владимировной так просто не расстанешься — жена. А ведь неплохо жили! Всегда были очень заметной парой. Во многом благодаря Альбинке, конечно. Скандальная известность отца, яркая внешность, красивая одежда, огромная квартира в цековском доме… Было время, ему даже стало казаться, будто Альбинка полюбила его. А сейчас что связывает их, кроме нажитого добра?

Скифское золото тоже можно считать нажитым добром — Глеб в этом не сомневался. Как не сомневался и в том, что имеет на него право наравне с женой. Нет, не наравне. Больше! Гораздо больше! Альбинка водила его за нос столько лет и должна за это ответить. Моральный ущерб… в особо крупных размерах, золотце мое.

«Альбинка должна ответить». В голове Глеба эта смутная мысль мелькнула в один из вечеров, когда часами валялся на диване, отгородившись от всего мира. Четко и конкретно он сформулировал ее при встрече со Спасителем:

— Хватит на нее любоваться! Врезать бы надо как следует!

— Кому врезать? Альбине Владимировне? — опешил тогда от такого поворота событий Спаситель…

Глеб сначала и сам не очень-то верил, что угроза в адрес Альбины когда-нибудь осуществится, и уж тем более не рассчитывал на собственные силы, хотя иногда, поймав во взгляде жены выражение невозмутимого упрямства, просто чувствовал, как руки чешутся. Раз ввязалась, голубушка, в совсем не дамскую игру, не жди пощады лишь на том основании, что баба, да когда-то не чужая. Не жди! Ответить придется. И очень скоро.

Пока обдумывал ее участие в истории со скифским золотом, все деликатные чувства по отношению к жене как-то незаметно для него самого ушли, словно и в помине их не было. Остались только обида и злоба — мрачная, яростная и мстительная.

Недавно задуманная афера с танкером-нефтевозом, вытеснив из головы мысли о неверности и коварстве его женщин, требовала незамедлительного участия. «Нефтедоллары», которые сами плыли в их с Томом руки, могли легко, что называется, поменять курс. Судовладелец уже проявлял нетерпение. Для него время — не просто деньги — деньжищи! Календарный срок службы его старенького «Визита», построенного на Николаевской судоверфи еще для советского флота, подходил к концу. Выпускать в плавание танкер с просроченными бумагами — значит потерять навсегда: объявят вне закона и арестуют в первом же порту.

Глеб прикидывал в уме сумму, которую хозяин танкера должен был бы выложить за ремонт, прибавлял стоимость услуг за обслуживание в разных портах мира, где эти самые услуги наверняка отпускались давнишнему знакомому в кредит, и получались такие бешеные деньги, что становилось понятно, почему судовладелец ищет нелегальный путь. Что и говорить, очень соблазнительно уйти-уплыть от всех обязательств, махнув на прощание нефтяным шлейфом.

Для этого старому танкеру надо дать — ни много ни мало — новое имя, новый флаг и новые документы, которые позволят ему плавать с нефтепродуктами в брюхе еще некоторое время… пока брюхо не прохудится.

Новой жизнью «Визита» занялся Том через верных людей в Панаме, где богатый американец может все и где по причине минимальных налогов зарегистрировано, наверное, каждое второе судно мирового флота. Морские аферы были ему в диковинку, поэтому Том немного суетился и буквально каждый свой шаг обсуждал с Глебом. В день «операции» вообще не находил себе места. Даже просил Глеба, оставив все дела, приехать к нему на Ленинградку.

Его небольшая квартира в обшарпанном сталинском доме всегда удивляла Глеба неимоверным, кричащим несоответствием финансовым возможностям хозяина. Тот при желании легко мог бы купить весь этот многоподъездный монумент с прилегающими окрестностями, но покупать в Москве какое-либо жилье Том не стал. Он его снимал. Сколько раз Глеб предлагал большие удобные квартиры где-нибудь в тихом центре! Даже в его доме на Большой Бронной время от времени сдавалось жилье! Но Том и не думал о переезде. Говорил, что ванильно-карамельный аромат, в котором живет благодаря соседству со сладким «Большевиком»[11], очень его устраивает. Дескать, он — отчаянный сластена, а конфет стал поедать меньше с тех пор, как поселился на Ленинградском проспекте. Стоит открыть форточку, потянуть носом воздух — и «полный петифюр»! Слова «петифюр» Глеб никогда раньше не слышал, но оценил образность звучания, представляя розовое облако взбитых сливок, зависшее напротив окон.

Кроме «полного петифюра» квартира обладала еще одним достоинством — большой кухней. Законный владелец, вернее, владелица — Том говорил, что это весьма привлекательная молодая особа, — просто присоединила к кухне примыкающую комнату, оснастив открывшийся простор всевозможными достижениями бытовой техники. Позже она призналась Тому, что хотела таким образом привлечь очень-очень солидного арендатора. Самое смешное — ей это удалось! Том пришел в восторг от грозного нашествия корейских агрегатов и с интересом включал иногда какую-нибудь штуковину только затем, чтобы послушать, как она жужжит-тарахтит-скрипит.

Глеб приехал на Ленинградку, вошел в знакомый подъезд и с опаской нажал на то, что осталось от кнопки лифта. За несколько дней, что не был у Тома, юные инквизиторы, проживающие по соседству, устроили маленькое аутодафе несчастному куску пластмассы, отчего он почернел и печально сморщился. Дотрагиваться до кнопки стало противно — казалось, палец так и провалится в черную жирную копоть.

«Все же Том балбес, — с легкой досадой подумал Глеб, поднимаясь к нему на этаж в тесном лифте. — На кой черт делать деньги, пускаясь во все тяжкие, если их не тратить! Нельзя так невкусно жить! И главное — логики нет. В отеле «Негреско» держит, видите ли, персональные апартаменты, а на приличную московскую хату денег жалеет».

Он представил свой элегантный, продуманный до деталей лабиринт на Большой Бронной, и эта картинка отозвалась в душе сладкой истомой. Вот ОН умеет красиво жить! Ничего не скажешь. А если выгорит сегодняшнее дельце… Ух! Глеб зажмурился. Сколько разных удовольствий купить можно! Деда только надо успокоить! Что-то он разволновался, как салажонок.

Горничная открыла дверь и испуганно сообщила, что Том в кухне. По доносившемуся оттуда пронзительному скрежету было понятно, что там надрывается одна из корейских штуковин. Глеб остановился на пороге кухни и на мгновение замер, чтобы набрать в легкие побольше воздуха, а затем выдохнуть в приступе нестерпимого, гомерического хохота.

Том сидел на высоком барном стуле и остервенело давил апельсины. Видимо, давил давно, так как два стеклянных кувшина, уже доверху наполненные соком, были сдвинуты к краю столешницы, а в третьем желтая «ватерлиния» подрагивала где-то на середине. Он двумя руками с усилием жал на рычаг соковыжималки, отчего высоко, до ушей поднялись плечи, подбородок словно врос в грудную клетку, а стиснутые зубы придали лицу выражение свирепой решимости. Том выключил давильный агрегат, только когда увидел хохочущего Глеба, и тут же рассмеялся сам. Румяный, бодрый, глаза горят… Морская авантюра, породив в нем сначала лихорадочную тревогу, затем отозвалась мощным и молодым приливом сил.

«А может, вовсе не жалеет он денег на новую хату! — засомневался Глеб. — Может, ему правда от своего бизнеса ничего не надо, кроме адреналина!»

Он подошел к холодильнику, достал бутылку водки и отправился в столовую за рюмками. Но, пока ходил, Том уже на четверть наполнил стаканы.

— Буд’ем! — заявил он Глебу, залпом выпил и запил апельсиновым соком прямо из кувшина.

Глеб покрутил стакан в руке, но живую водку пить не стал — смешал с соком. Том тоже сделал себе коктейль. Не сговариваясь, они сели друг против друга ждать вестей с места событий.

А развивались события в известных пиратской славой карибских водах, где дрейфовал доживающий последние часы нефтеналивной танкер «Визит». Он почти затерялся на фоне скалистых берегов живописной бухты, но спешащая к нему яхта уверенно шла на сближение. Застопорив ход, яхта легла в дрейф, от нее отделился катер и направился к нефтевозу. Капитану была доставлена на борт новая документация, нехитрая атрибутика в виде панамских флагов и набор трафаретов для нанесения нового названия — «AQUAMARINE». Российский «Визит» словно растворялся в бескрайних просторах Атлантики, на глазах превращаясь не то в призрак, не то в мираж, а его место уверенно занимал никому еще не известный панамский «Аквамарин». Память о добром, потрепанном солеными волнами «Визите», двадцать лет плававшем то под красным флагом Страны Советов, то под российским Андреевским, еще жила какое-то время в облупившихся литерах старого названия. Но усилиями проворной команды буквы навсегда исчезали под толстым слоем шаровой краски.

Когда новое имя танкера появилось на бортах и корме, влажновато бликуя на солнце, в офисе судовладельца открывали шампанское. А еще через десять минут Том Полонски и Глеб Большаков поднимали тост за надежность панамского флота и пережевывали все детали прошедшей операции.

В целом они остались довольны как ее ходом, так и результатом. Панамские документы на танкер безукоризненны. Единственное слабое место — липовая страховка, и, если, не дай бог, что случится с нефтевозом, это сразу же обнаружится. Потому и нервничали, и водку за надежность флота пили… Но вознаграждение, которое их ожидало, стоило того, чтоб поволноваться.

Расчетами с судовладельцем занимался Глеб. И он подошел к делу со всей ответственностью. Когда речь идет об очень больших деньгах, мелочей быть не может! Кроме того, в глазах Тома надо выглядеть солидно. Том все-таки замечательный деловой партнер! Глеб убеждался в этом много раз и рушить сложившийся дуэт не собирался.

Проверить состояние счета в банке Танжера, куда должны были поступить деньги, Глеб решил лично. Добраться туда из Испании — пара пустяков, а в Испании он хорошо проведет недельку. Подумал о Сашке. Дурочка! Все испортила. Как хорошо покутить там вдвоем! Он представил, как они сидят в каком-нибудь кафе, потом с беззаботностью праздношатающихся иностранцев скупают в магазинчиках всякую ерунду, Сашка смеется, он обнимает ее за плечи, ласково прижимает к себе, а в отеле они пьют вкусное вино, не вылезая из просторной и уютной, как лесная полянка, койки. И такая нежность к этой сучке переполняет, что сердце заходится…

Уехать из Москвы и не сказать жене, что неделю его не будет дома, Глеб не мог. Мало ли кто будет звонить, искать — она должна реагировать правильно. Давать повод для сплетен относительно своей частной жизни он не намерен.

Почти месяц Глеб не разговаривал с Альбинкой и сейчас был немало удивлен ее настроением. Впервые видел жену такой резкой и агрессивной. Еще совсем недавно она обращалась к нему то весело, то участливо, но неизменно дружески. Сейчас об этом не могло быть и речи. Ни в ее голосе, ни во взгляде не уловил он той вкрадчивой мягкости, какая появляется у женщины, если она хочет мира с мужчиной, а не войны.

Ну что ж! Это вполне совпадает с его собственными планами. У него-то точно нет причин быть с ней любезным.

Перед самым отъездом в аэропорт, стоя в прихожей с дорожной сумкой в руках, он все же сделал попытку призвать ее к откровенности:

— Ты почему такая нервозная стала? Скрываешь от меня что? Скажи!

Альбинка молчала, равнодушно разглядывая свой маникюр.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — напирал Глеб.

— Хочу. — Она опустила руку в карман халата. — Жить мужем и женой больше не будем. Вернешься в Москву — разведемся.

— Что ж, дорогая! Возражений нет. — Он перешел на зловещий шепот. — Только выясним сначала кое-что!

Не прощаясь, он шагнул за порог и громко хлопнул дверью.

Сашкин звонок настиг его около лифта.

Он все ждал, когда же она опомнится и начнет умолять о прощении, но она не позвонила ни разу за все это время. И вот, что называется, не прошло и года…

— Я слушаю тебя, — сказал он сухо.

— Нам надо поговорить.

Что-то не похоже по ее интонации, будто собирается умолять его о чем-то.

— С чего ты взяла!

— Ты не мог бы ко мне приехать?

Сашка сделала вид, что не заметила его грубость.

— Нет. — Глеб был краток. — Во-первых, это лишнее. Во-вторых, я еду в аэропорт, и меня не будет в Москве.

— Долго?

— Долго, — соврал Глеб, ругая себя за то, что не оборвал разговор сразу.

Сашка замолчала, и было слышно, как она дышит. Приходить ей на помощь он и не думал. Повисла пауза. Он успел спуститься на лифте вниз, подойти к машине, из которой сразу вышел шофер, как только его увидел. Глеб отдал ему сумку, и тот начал устраивать ее в багажнике. Глеб открыл дверцу машины, потом закрыл и с телефоном в руке отошел в сторону, дав понять шоферу, что ненадолго.

— Глеб, — решилась наконец Сашка. — Даже хорошо, что тебя не будет в Москве какое-то время. Сможешь спокойно все взвесить… Я беременна. — Она помолчала и добавила, предупреждая еще одну возможную грубость: — Шесть недель. Врач сказала. Все. Не задерживаю тебя. Счастливого пути.

Глеб услышал короткие гудки.

Поговорив с Глебом, Сашка бессильно опустилась на диван. Две недели, как она узнала о своей беременности, и все это время ощущала себя чеховской Каштанкой, которой вредный мальчишка давал кусок мяса, привязанный на ниточку, а когда бедняга его проглатывала, вытаскивал из желудка обратно. Сашка всегда жалела несчастную Каштанку и с детства ненавидела жестокий эпизод, представляя, сколько любознательных юннатов пытались его воспроизвести.

Это была первая Сашкина беременность, и как может чувствовать себя женщина в «интересном» положении — она представляла смутно. Не обратив внимания на первичные признаки — бывает, дескать, — с жалобами на вторичные она обратилась сначала к гастроэнтерологу…

Беременности Сашка обрадовалась. Поздновато, конечно, рожать в сорок с лишним лет, но она сильная, ловкая, здоровая… Справится! Даже если Глеб не простит ей юного Париса, она все равно оставит ребенка. Но хорошо бы простил! Так хочется, чтобы жили вместе!

Целый месяц ждала звонка. Потом поняла, что ждет напрасно, и позвонила сама. Ее собственная обида на Глеба давно прошла. Вспоминать теперь его плевок в лоно, который сначала оскорбил не меньше, чем плевок в душу, она без улыбки не могла, а вся ситуация стала казаться просто комичной. Чтобы насладиться ощущением шальной веселости от пережитой метаморфозы, ей не терпелось этим куражом с кем-нибудь поделиться. Хорошо бы с Альбинкой! Но это, пожалуй, уж слишком даже для их необычного дружеского союза. А жалко. С Альбинкой хорошо смеяться, хотя последнее время она грустная какая-то. Еще с Глебом! Конечно, так замечательно, как с ним, она не веселилась ни с кем.

Интересно, входит ли смехотерапия в арсенал средств, усиливающих половое влечение? Если нет, она бы запатентовала метод. Тьфу ты, черт! Снова юный Парис вспомнился. Это его тема… Эксперт по античным сокровищам из него хреновый, а трахальщик, надо признать, отменный.

Неужели Глеб не простит? Сашка бодрилась, не разрешала себе впадать в панику, но будущее без Глеба страшило ее. Особенно при новых обстоятельствах. А что теперь делать с пекторалью — вообще не представляла. На ее изготовление ушел год. Ни с одной вещью не возилась так долго, как с этой. Денег сколько потратила на золото! Штучка-то на кило с лишним тянула.

Из нескольких десятков вещей, фотографии которых Игорь привез из Германии, именно эту выбрал Том Полонски, хотя сама идея принадлежала Сашке. Когда брат рассказал ей о скифских сокровищах, пропавших во время войны, использовать эту историю как роскошную легенду для своих фальшивок показалось просто гениальным. Если Сашкина идея была алмазом, то бриллиантом ее сделал Глеб. Согласно его плану первая фальшивка из этой серии и докторская диссертация Игоря должны быть готовы одновременно. Содержание его научной работы, изложенное в популярной форме, получило бы резонанс в прессе стараниями Глеба, а самые эффектные фотографии из каталога, в том числе пектораль, были бы опубликованы. Статья Игоря в немецком журнале и ажиотажная подача материала в российской печати, действительно, заманчивая приманка для коллекционеров. За Сашкину пектораль после такой рекламы будет драка среди желающих ее приобрести. Причем драться будут достойнейшие из достойных. Но попробуй найди таких сама!

Заняться ее продажей должен был бы Том. Идея фальшивки, вплетенной в настоящую, крепко сбитую историю, ему очень понравилась, а с уровнем Сашкиного мастерства он познакомился на примере очередного «клада». На Большую Садовую Том пришел тогда со своим консультантом, который внимательно изучал «древнегреческие» сокровища и остался доволен. Только после этого Сашка получила добро на пектораль, или, как сказал Том, «ОК».

То, что выбор Тома пал именно на эту находку, у Сашки удивления не вызвало. Прекрасное украшение! Игорь сказал, что очень редкое. На сегодняшний день известно всего две скифские пекторали. Интересно, сколько же собирался выручить Том за третью!

От слова «украшение», впрочем, Игорь всегда ее остерегал. Говорил, что украшений, как таковых, в древности не было. Были украшенные мастерами предметы, которые либо служили амулетами, либо задействовались в каком-нибудь священном обряде, становясь его неотъемлемой частью. Это утверждение особенно верно применительно к сокровищам скифских царей. Вожди, кроме «властной», играли еще и духовную роль в жизни племени — были шаманами и хранителями религиозных традиций. Многие предметы культа, выполненные древними мастерами, рассматривают сегодня как произведения искусства. Это так, конечно, но слишком уж однобоко! У древних народов не существовало искусства как отдельного целенаправленного вида человеческой деятельности. Предмет и изображение, украшавшее его, не воспринимались друг без друга. Смысл изображения не просто подчеркивал смысл вещи, но и усиливал его, углублял, выявлял ярче, а главное — сам декор случайным никогда не оказывался, идея и образ находились в полном соответствии. Чтобы в какой-то мере приблизить к нынешнему пониманию эту взаимосвязь, можно допустить сравнение с прикладным искусством, не существующим вне вещей. Нет вещи — нет и искусства!

Сашка с гордостью рассматривала свою пектораль — точную копию той, что в каталоге. Хороша. Очень хороша! Три месяцеобразных яруса, расположенных один под другим и разделенных жгутообразной плетенкой, фартуком закрывают грудь и, сужаясь к концам, застегиваются сзади на замок. Каждый ярус заполнен скульптурными картинками, выполненными весьма недурно. Работа над пекторалью натолкнула ее на мысль о несомненно существующей взаимосвязи между изображенными сюжетами и самим украшением. Но нащупать эту взаимосвязь никак не удавалось, она все время куда-то ускользала. Помог Игорь, предположив, что в пекторали отражены представления скифов о строении мироздания.

Вселенную они видели разделенной на три мира. Верхний — небесный, где царили боги, птицы и крылатые существа; средний населен людьми и копытными животными; нижний — подземный, где обитали души умерших и хищные звери. Совместив эту схему с пекторалью, действительно приходишь к выводу, что это своего рода лаконичная космограмма. Особенно красноречивы сцены терзания жертвенных зверей в нижнем ярусе — понимай, в нижнем мире, в царстве мертвых. Средний ярус с растительным орнаментом являлся земным, принадлежал человеку и травоядным животным. Верхний — с изображениями птиц, крылатых зверей и занятых мирными делами людей — небесному миру, где царят покой, блаженство, изобилие и куда человек попадает только после смерти, то есть после пребывания в нижнем мире.

Символическое обозначение трех миров у скифов связано с зоологическим кодом. Образ зверя — это знак, обладающий определенным значением. Приняв такой подход, древнее искусство можно рассматривать как язык, а произведения скифского звериного стиля читать как тексты.

Сашка так привыкла размышлять о языке скифских звериных образов, пока колдовала над пекторалью, что постепенно стала наделять ее магической силой и ужасно бояться. То, что золотое украшение осталось у нее, очень угнетало. Решила, что, если Глеб так и не появится на ее горизонте, сама начнет искать покупателя.

10

Маленькие элегантные ужины, которые Дмитрий Тусуев иногда устраивал для Альбинки, он готовил сам от начала до конца. С утра отправлялся на рынок, с удовольствием настоящего гурмана обходил сначала мясные ряды, потом рыбные, потом фруктовые. Особо привередничал около творога. Надо, чтобы нежирный был и рассыпчатый и не кислил. Она сказала однажды, что любит творог, — с тех пор он каждый раз старался включить его в меню.

Готовил Дмитрий с большой охотой. Если б не был архитектором — точно поваром стал бы. К тому же маленькие праздники, в которые он превращал свои ужины, казалось, нравились Алечке, а ради этого он готов жарить и печь хоть каждый день. Плохо, что она богатая и сама себе все может купить. Это лишало его возможности радовать ее разными подарками. Хотя все равно дарил. Радовалась она или нет — неизвестно, но так замечательно распахивала глаза, делала такой женственный жест рукой, даже если его подарок ей совсем ни к чему, что Дмитрий просто шалел от ее прелести.

Он вообще шалел от нее, а убедить Алечку уйти от Глеба давно стало заветной мечтой. Он никогда не верил в то, что их брак формальный, что живут они как друзья и уже много лет не интересуют друг друга как мужчина и женщина. Дмитрий не представлял, будто Алечка может быть неинтересна какому-то мужику в этом смысле. Да это просто невероятно… Как не представлял и того, что Глеб смирился с существованием его — Дмитрия Тусуева.

— Аль, любишь меня? — Дмитрии потянулся через стол и дотронулся до ее щеки.

— Люблю. — Альбинка зацепила ложкой кусок творожного пирога со сметанным кремом, отправила в рот и сладко зажмурилась. — Вон как вкусно кормишь!

Альбинка смотрела на Дмитрия, улыбалась и хотела вообще казаться беззаботной, хотя на душе кошки скребли. Но нельзя же своим поганым настроением обижать Митю. Он в этот ужин при свечах душу вложил! Она обвела взглядом стол и в который раз поразилась Митиному вкусу. Скатерть, посуда, удачно подобранная к каждому блюду, даже то, как раскинули зеленые листики салат и петрушка, — все было безупречно и радовало глаз.

Она вдруг вспомнила, как много лет назад, еще в «Архангельском», они вместе с Игорем готовили обед. Какая она была счастливая… А Игорек тогда каждому кулинарному шедевру давал название какого-нибудь знаменитого скифского кургана. Если б знала тогда, что более счастливой поры в ее жизни не будет, она не позволила бы так беспечно утекать этому счастью сквозь пальцы. Она бы хранила, наслаждалась, любовалась… Она бы… Все! Все! Забудь!

— Мить, потрясающий пирог! Давай назовем его «Ветер воспоминаний»!

— Нам есть что вспомнить! Лет-то сколько! — Он попытался дотронуться до ее руки, но Альбинка сделала вид, будто поправляет прическу. — Да, Алечка? Да?

— Что «да»? — немного растерянно переспросила она.

Дмитрий чувствовал, что в глазах Альбины выглядит несколько странно со своими настойчивыми интонациями и пристальными взглядами, но поделать с собой ничего не мог. Он должен обязательно поговорить с ней! Серьезно и окончательно. После того, что узнал сегодня утром, — тем более!

— Ты правда любишь меня?

— Господи, Мить! — начала раздражаться Альбинка. — Ты прям как мальчишка. Скажи еще «докажи»! — Она усмехнулась.

— А я и скажу!

Альбинка удивленно вскинула брови. Дмитрий все-таки поймал ее руку и сильно сжал. В Альбинку вдруг вселился бес, и назло Мите она употребила словцо из презираемого им словаря:

— Ты почему сегодня такой вздроченный?

— Аль! — возмутился он. — Просил же не пользоваться этой мерзкой лексикой. Не идет тебе! Или теперь так в Думе говорят?

— Угу. И в Белом доме.

Как надоела ей Митина ревность! Умный и уже не очень молодой мужик, но его подковырки в адрес Глеба просто сводят с ума. Она резко отдернула руку:

— Мить, ты понимаешь, что ведешь себя глупо и очень меня злишь?

— Прости, прости! Я дурак, я ревную очень. Ненавижу твоего мужа и не скрываю. Он не понимает, какой алмаз подарила ему судьба!

Альбинка с недоумением смотрела на Дмитрия. Такого красноречия он не демонстрировал никогда.

— Случилось что? — мягко спросила она.

— Случилось. Люблю тебя.

— Ой, Мить! Выбрал бы кого помоложе. Столько красоток вокруг! У меня уже сил нет на такие страсти.

— А ты знаешь, что легендарные женщины, которые внушали сильные чувства сильным людям, были по преимуществу зрелого возраста? — Дмитрий заговорил вдруг тихо и вкрадчиво. Видимо, стало неловко и за нервозность, и за несдержанность, и за мучившую его жгучую ревность.

— Легендарные женщины? — оживилась Альбинка. — Например?

— Клеопатра. Когда в нее влюбился Антоний, ей было под сорок! По тем временам старушка уже.

— Антоний! Не мучь меня! — театрально произнесла Альбинка.

Ее вдруг ужасно потянуло домой. Не хотелось смотреть ни на Митю, ни на красиво сервированный стол. Почему-то особенно раздражал творожный шедевр. В том, что мужик печет сладкие пироги… есть что-то неправильное. А может, так кажется только тогда, когда этот мужик начинает раздражать?

— Аль! Нравятся тебе цветы? — спросил он, не сводя с нее глаз.

В прозрачной коричневой вазе стояли роскошные хризантемы, от бледно-желтых до темно-терракотовых. Альбинка обратила на них внимание, как только вошла в комнату. Она кивнула и потрогала острые стрелы темно-зеленой осоки, эффектно пронзившие нарядный букет.

Он хитро улыбнулся:

— Там есть коробочка. Для тебя.

Кольцо с черными и белыми бриллиантами он купил ей вчера. Итальянской работы, гладенькое такое. Дмитрию сразу понравилось.

Альбинка надела его на палец, подошла к Дмитрию и ласково обняла.

— Спасибо тебе. Очень, очень красивое! Ты всегда выбираешь то, что я бы сама выбрала.

Дмитрий набрал в грудь воздуха. Сейчас он ей скажет. Она должна решить. Должна уйти от этого типа, наконец. Жить с ним просто опасно!

…Такого натиска с его стороны Альбинка не испытывала никогда. Он говорил о своей любви, о том, как хорошо им будет вместе. Просил оставить Глеба. Альбинка устала его слушать и признавалась себе, что пылкие его чувства, увы, совершенно не трогают ее. Говорить ему о том, что решила развестись с мужем, она не стала — к Дмитрию это не имело никакого отношения. Она грустно смотрела на Митю, но почти не вникала в смысл слов. Вдруг последний его призыв заставил стряхнуть с себя оцепенение.

— Позвони ему прямо сейчас! — запальчиво говорил он. — Позвони ему в эту чертову Испанию и скажи, что уходишь!

— Откуда ты знаешь, что он в Испании? Я тебе об этом не говорила.

После московской хляби в Испании было тепло и сухо. Глеб много ходил пешком. Можно сказать, до изнеможения. Утром спускался в ресторан, выпивал чашку крепкого кофе и, уже не заходя в номер, отправлялся в поход. Через несколько дней пришлось купить новые туфли. Старые протер до дыр и прямо в магазине велел их выбросить.

Так долго он никогда в жизни не молчал. Несколько слов с официантами да продавцами — вот и все общение. Покупать он любил всегда и скорее по привычке изучал местный рынок. Но в этот раз покупки не делал. Приехал налегке и не хотел обременять себя пакетами с коробками на обратном пути. Да и не понравилось ничего особенно.

Небольшие сложности возникли на границе с Марокко, но он легко их преодолел и в день приезда попал в нужный банк в Танжере. Судовладелец не подвел. Их с Томом ожидали три миллиона долларов, о чем Глеб сразу же сообщил ему, но таким тусклым и безрадостным голосом, словно не приобрел, а потерял.

О своих женщинах Глеб почти не вспоминал, и, когда бесцельно бродил по улицам, ему даже казалось, что голова его абсолютно пуста. На самом деле маленькая передышка, которую дала память, подходила к концу.

Сцена прощания с женой снова замаячила перед глазами. Теперь к старой обиде и злости прибавилось недоумение. Как так получилось, что не он, пылающий праведным гневом, диктует условия, а она? Непоправимо виновата перед ним, а ведет себя так уверенно. Могла бы быть и поскромнее!

Мысли о Сашке тоже гнал от себя, хотя информацию о ШЕСТИ неделях беременности к сведению принял и с календариком в руках пальцы-то загибал. Получалось, ребенок его. Но мало ли, что у него получалось! Если баба захочет — всегда проведет мужика в этом деле. Да что там мужика! Она и врача проведет. Впрочем, ему-то какое дело? Никакого! Никакого? Никакого! — отвечал он сам себе, с каждым разом все менее уверенно…

Звонок Тома Полонски разбудил его ночью, за день до вылета в Москву, и удивительным образом вписался в ночной кошмар. Снилась погоня. Задыхаясь, он бежал под дождем по узкой темной улочке незнакомого города. Улочка петляла, раздваивалась, взбиралась в гору. У него больше не было сил, но он не только не мог остановиться, но даже замедлить бег. По пятам бежал Спаситель. Глеб его не видел, но знал, что это он и что тот должен убить его. Глеб тяжело поднимался по лестнице, пока не оказался перед нужной дверью, за которой его ждали Сашка с Альбинкой. Он стал звонить в дверь, но они не открывали. Он уже слышал, как Спаситель, сипло дыша, поднимается наверх. Глеб так яростно нажимал на звонок, что звенело в ушах, но женщины не хотели впускать его… Им овладел жуткий страх, и он проснулся в жарком поту.

Звонил телефон. Глеб не успел сказать «Алло», как Том заговорил взволнованно и сбивчиво. Глеб проснулся окончательно, и до него стало наконец доходить, что речь идет о танкере «Визит»-«Аквамарин». Самое ужасное, чего они с Томом опасались больше всего, все-таки произошло! Танкер затонул. Это случилось сегодня у берегов Англии. Из его танков вытекает нефть, и ничего нельзя сделать. Ничего!

Страх, который он только что пережил во сне, вернулся к нему наяву. От мгновенной слабости закружилась голова, в желудке стало так холодно и противно, словно проглотил лягушку. Похоже, он вляпался в очень серьезные неприятности, и в ближайшее время они не закончатся.

Если «Аквамарин» затонул на большой глубине, старенький танкер может не выдержать давления воды и выплеснуть на поверхность такое количество нефти, что экологическая катастрофа глобального масштаба будет неизбежна. Господи! Расследование, видать, уже началось, и страховая компания причастность Глеба с Томом к криминальной перерегистрации танкера установит очень быстро.

«Что же делать? Что делать?» — стучало в мозгу. Надо как-то затаиться, где-то переждать скандал.

— Don’t return to Moscow! Stay in Spain![12] — кричал в трубку Том.

Через пару часов он позвонил еще раз. Сказал, что тоже решил уехать из Москвы и скоро будет у Глеба.

— Том! — Глеб помедлил. — Take Sasha with you… and help her with the viza…[13]

Собрав чемодан, Сашка забралась с ногами на свой любимый диван и прижала ладони к лицу. Щеки пылали, сердце стучало, жизнь била ключом. Недомогание, отчаянно мучившее последнее время, куда-то ушло, лишний раз доказав, что хорошее-плохое самочувствие варится в голове.

Сашка была счастлива. Глеб — любимый, родной, обожаемый — позвал ее к себе. Сказал, что он в Испании и обстоятельства не позволят ему вылететь в Москву в ближайшее время. Когда спросил, готова ли она бросить все ради него, она так громко завопила «да-а!», что он засмеялся.

Вскоре после звонка Глеба приехал Том. Она отдала ему паспорт и пектораль — все, как велел Глеб. Пектораль Том рассматривал долго и даже лупу попросил. Они очень смешно разговаривали. Сашка со своим корявым английским толком ничего не могла объяснить Тому. Да и Том, кроме отдельных фраз, выбранных и заученных по не совсем понятному принципу, тоже изъясняться на русском не мог. Он несколько раз звонил Глебу, чтобы тот помог в переводе. Когда Сашка показывала Тому на три яруса пекторали, пыталась объяснить, что это три мира… он, конечно, ничего не понял. Она сама позвонила Глебу и начала что-то про царство мертвых. Глеб быстро ее остановил и сказал, что, если она не хочет отправить в это царство всю компанию, лучше по телефону об этом ей не рассуждать.

Ну все! Вроде к отъезду готова. Даже за квартиру и мастерскую на Соколе заплатила за полгода вперед. К родителям заехала попрощаться. Понавезла им всякой вкусной всячины и оставила деньги. Велела купить к зиме новую одежду. Опять отец ходит черт знает в чем! Говорит, что не любит новые вещи и в них чувствует себя неуютно. Его гардероб, действительно, состоял из того, что уже относил Игорь. Чудак-человек ее отец!

Ровно в двадцать один ноль-ноль она подхватила свой чемодан на колесиках и, не дожидаясь прихода Тома, спустилась вниз. Уже из аэропорта, как и задумала, позвонила Альбинке.

… — Я тебе потом все объясню. А пока просьба к тебе огромная, но придется тебя потревожить. Просто знаю, что ответственнее тебя это не сделает никто. Можно?

— Валяй!

Сашке показалось, что застала Альбинку не в самое подходящее для разговоров время. У нее был такой грустный и расстроенный голос, будто только что плакала. Ох! Пошлет сейчас Сашку к чертовой матери и будет права!

— Альбиш! Не сердись! Ты можешь прямо сейчас ко мне прийти? Понимаешь, пришлось уехать из Москвы на какое-то время… потом тебе расскажу… а мастерскую на Садовой обесточить забыла. У меня там баллон с кислородом — мало ли что… Словом, пока рубильник не выключишь — не будет мне покоя!

— А как же я к тебе зайду? — растерялась Альбинка. — Или у тебя выключатель на лестничной клетке?

— Альбин, только ты не сердись! — проворковала Сашка, умильно при этом улыбаясь.

— Слушай! Что ты заладила, как блаженная! — разозлилась Альбинка.

Ее душевное состояние совсем не соответствовало безмятежному настроению подруги. И в то, что из-за чего-то той «не будет покоя», верилось с трудом.

— Ну ладно, ладно, Альбиш… Зайти ко мне, конечно, надо — проверить чтоб. Хотя выключатель действительно на лестничной клетке. Знаешь, в гардеробной Глеба, где-то на крючке, должны висеть два ключа, если не выбросил… Они от моей мастерской на Садовой. Пойди посмотри, а?

Альбинка замолчала, понимая, что Сашкины словесные реверансы связаны именно с этой частью просьбы. Соблазн послать к черту любовницу мужа длился несколько секунд, но победила дружба.

— Как выглядят твои ключи?

— Спасибо, Альбин! — выдохнула Сашка. — Они на брелочке таком, на шарике…

— Каком шарике-то?

— Земном. Брелочек такой… как земной шарик.

— Так… Ну нашла. — Альбинка звякнула ключами.

— Хорошо. Придешь на Садовую — позвони. Скажу тебе, какой ключ от какого замка. Только, Альбин, прям сейчас! Ладно?

— Ладно.

Снова помолчали.

— Альбин! — От переполнявших чувств Сашка вдруг тихонько заплакала. — Я тебя очень люблю.

Альбинкины слезы были еще ближе, чем Сашкины. Она разрыдалась и не сразу смогла взять себя в руки.

— Я тоже тебя люблю. Ты мой самый родной человек… — Слезы лились ручьем, она размазывала их по лицу, но они все равно капали на довольно обшарпанного вида полосатый халатик.

— Альбин! — Сашка услышала объявление о посадке и прикрыла телефон рукой. — Я не могу больше разговаривать. Звони мне с Садовой, а не дозвонишься — сама там разберешься и с ключами, и с выключателями… Целую.

Она дала отбой и утерла слезы. Том смотрел на нее со смешанным чувством недоумения и зависти. Он так и не понял, почему она плачет, ясно только, что не от горя. Он достал из кармана белоснежный носовой платок с вышитыми серым шелком буквами «Т. Р.» и промокнул Сашкины слезы. Она по-детски утерла нос пальцем и звонко засмеялась.

Брату Сашка звонила уже на ходу — одной рукой тащила чемодан, другой — справлялась с кнопками. Совсем недавно у него тоже появился сотовый телефон, и Сашка не сомневалась, что найдет Игоря, где бы он ни был. Дома нет… так… на мобильный… не соединяется… вот черт… еще раз… опять… еще раз… «Направление перегружено. Попробуйте позвонить позднее», — равнодушно сообщила ей трубка.

Вынужденное безделье ужасно надоело Спасителю. Как только Глеб велел прекратить слежку за женой, делать стало абсолютно нечего, и он затосковал по бодрым, наполненным разными событиями дням. Теперь только и знал, что с утра до ночи ел, валялся на диване, а если ходил вечером в кино, еще и бутылку покупал на сон грядущий. После Глеба с его дамочками всегда оставалась какая-нибудь вкуснятина — то севрюга, то икра, то угорь. Не лимонадом же все это запивать!

С отъездом Глеба в Испанию дармовая подкормка кончилась, и деликатесы пришлось покупать самому. Икру, конечно, не брал, довольствовался тем, что попроще, но когда подсчитал свои капиталы — оказалось, что за несколько дней потратил кучу денег.

Воспоминания о том, как легко удалось заработать, продав Глебу фотографии его Сашки, щекотали нервы и давали надежду на будущее. Главное — иметь башку на плечах и не терять времени даром!

Он и не терял. Через несколько дней после отъезда Глеба ни свет ни заря поджидал Дмитрия Тусуева у подъезда его дома — высотки на Кудринской площади. На встречу с Мерседесом приоделся. Напялил «депутатские шмотки» — так он называл доставшиеся от Глеба вещи — и, посмотрев на себя в зеркало, засмеялся от удовольствия. Хорош. Честное слово, хорош! Жених прям!

С Мерседесом был деловым и конкретным. Очень помогла красивая одежда — дала такое ощущение уверенности и свободы, что разыграл все как по нотам. Здравствуйте, есть разговор, дело касается Альбины Владимировны, владею любопытной информацией об отношении ее законного мужа к вашему с ней роману, информация продается, стоит полторы тысячи долларов, будете ли, дескать, платить?!

Тему скифского золота Спаситель вообще не трогал. Сказал только, что следит за Альбиной Владимировной по поручению Большакова, который, видимо, очень ревнует, потому и сыщика нанял. Посоветовал Мерседесу быть осторожнее — как бы чего не вышло. Исключительно из этих соображений он и предупреждает об опасности. Да, деньги берет, но предупреждения такого рода дорогого стоят! Отдал ему несколько фотографий — в машине обнимаются, в ресторан заходят, из ресторана выходят…

Мерседес, видно, очень разволновался, но сообразил спросить, почему же, мол, сейчас ее без слежки оставил. Спаситель и сказал, что Глеб Борисович в Испании и на время командировки велел снять наружное наблюдение. Так и сказал — «наружное наблюдение». Солидно получилось. Он вообще держал себя солидно. Самому понравилось. На прощание выразил надежду, что разговор их не дойдет до Альбины Владимировны и ее мужа — иначе Большаков откажется от его сыскных услуг, а о том, как развиваются события в лагере противника, Мерседес без него сроду не узнает.

Вот так, договорившись о сотрудничестве, они расстались, и единственное, о чем жалел Спаситель, — продешевил! Тот бы и больше дал. Видно, очень сладкая баба Альбина Владимировна, и Мерседесу интересно о ней все.

К ловко добытым деньгам Спаситель отнесся трепетно. Сложив их в красивую плоскую коробочку из-под маленьких шоколадок, он спрятал свою заначку под раковину в кухне и несколько раз на дню проверял. Ничего, что лежат рядом с мусорным ведром. Деньги, как говорится, не пахнут, но там, среди всякого барахла из тряпок и веников, целее будут! А Глеб вернется — и заработки пойдут, и до скифского золота, глядишь, доберется.

Правда, с возвращением Глеба никакой ясности нет. Он позвонил Спасителю, и между ними состоялся какой-то странный разговор. Получалось, Глеб задерживается в Испании. Почему? — темнит. Говорит, так надо. На вопрос, когда же вернется, отвечает, что не знает. Заболел, что ль? Да, говорит, вроде того…

«Черт! Что ж теперь делать-то?» — растерялся Спаситель и для стимуляции мыслительного процесса решил сам себе устроить сабантуй. Грибочков домашней засолки на рынке купил, селедку жирненькую почистил, колбасу ливерную с лучком поджарил да с макаронами смешал. На стол поставил бутылку ледяной водки и впервые потратился на пачку дорогих сигарет. Так, соблазнился что-то. Или задумал примерить на себя достаток. Как это, дескать, ходить по магазинам и покупать не то, что может позволить тощий кошелек, а то, что хочется! Знал бы, как эти цигарки его подведут, — за версту б обошел!

Захмелев, Спаситель наскоро прибрал стол. Наполовину выкуренную сигарету небрежно ткнул в пепельницу и вытряхнул припорошенные пеплом чинарики в мусорное ведро. Засыпая на ходу, побрел к кровати, замысловато выпадая то вправо, то влево, словно путь, которым шел, простреливался.

11

Альбинка держала на ладони забавный брелок с двумя ключами — длинным и коротким. Вспомнила, что давно видела их среди вещей мужа, но какую дверцу они открывали, узнала только сейчас. Значит, это ключи от Сашкиной квартиры! Почему она сказала «если не выбросил»? У Глеба для этого были основания? Похоже, между ней и Глебом действительно что-то произошло. У Альбинки даже кое-какие догадки имелись на сей счет.

Случайно столкнувшись в ресторане с Сашкой, она немало удивилась смущенно-виноватому виду подруги, и только потом до нее дошло: Сашка очень не хочет, чтобы о ее юном спутнике с блудливыми глазками стало известно Глебу. Оробела перед Альбинкой, прямо как младшая жена. На воре шапка горит! Если б не ее внезапное замешательство, Альбинке бы и в голову не пришло задаваться вопросом — спит Сашка с ним или только ест. Теперь-то понятно, что и то и другое. Если это дошло до Глеба или даже не дошло, а он только заподозрил бы Сашку в измене — точно б не простил!

А может, и не простил? Нет, не похоже, судя по довольному Сашкиному голосу… Альбинка подумала, что, видимо, недооценивала все эти годы степень их привязанности друг к другу. Какое там «не простил»! Скорее уж к себе вызвал, и звонила она уже из Испании.

Глеб тоже звонил. У него какие-то неприятности. Возможно, даже скрывается от кого-то. Просил всем, кто будет его разыскивать, говорить про неожиданные проблемы со здоровьем. Уехал, мол, подлечиться в Германию… Конспиратор!

Учитывая их сверххолодные отношения последнее время, разговаривали сухо. Альбинке хотелось выяснить, не обманул ли ее Дмитрий с детективной историей о слежке, якобы организованной Глебом, но всяческие дознания сочла для себя унизительными.

Опустив в карман земной шарик с ключами, Альбинка усмехнулась. Только что разыгранная метафора под названием «мир в кармане» относилась к ней с точностью до наоборот. Такой душевной опустошенности она не ощущала никогда и равнодушно отмечала про себя, что к этой пустоте стала привыкать. Ее не только перестало что-либо волновать, но даже сам этот факт перестал волновать.

Себе самой она казалась набитой опилками куклой. По привычке за ней ухаживала, содержала в чистоте, смазывала кремом кожу, даже делала косметические маски, но при этом сознавала полную бессмысленность своих действий. Новое состояние ее совсем не пугало и даже не трогало. Отмечала, конечно, про себя события особого бесчувствия, но, по правде говоря, они мало ее задевали тоже. Хотя ужин с Митей оставил неприятный осадок.

Сквозь вязкое безразличие, в котором она пребывала, пока он объяснялся в любви и призывал уйти от мужа, Митя все же прорвался, когда упомянул об Испании. Она очень хорошо помнила, что об отъезде Глеба не говорила ему вообще. Историю о каком-то сыщике, которого нанял муж, чтобы следить за ней, а потом на время отъезда в Испанию «отозвал», ей пришлось буквально вытянуть из Мити. Где в этой истории выдумка, а где правда, точно не знала, но ощущение, что кто-то за ней наблюдает, очень тревожило с недавних пор. Неожиданно для себя она перестала вдруг бояться этого человека, стало почти все равно, что с ней случится. Главное, чтобы не произошло ничего унижающего ее достоинство… Хватит!

О том, что Мите пришлось ему заплатить, Альбинка догадалась очень быстро. Ее упрек в его адрес звучал хоть и бесстрастно, но для Мити стал приговором — ему нельзя было идти на контакт с вымогателем, двигало им лишь вульгарное любопытство ревнивца.

В неистовом стремлении объясниться и вымолить прощение Митя был жалок и ужасен. В другое время она бы ни за что не оставила его в таком раздрызганном состоянии — пощадила бы! Теперь ей все равно. Равнодушно объявила Мите, что встречаться они больше не будут.

Она видела себя со стороны, понимала, что выглядит бездушной сытой тварью… но как она выглядит, ее тоже не волновало.

Она даже перестала думать об Игоре. Он словно растворился в ее мечтах о нем. Остались лишь смутные картинки из прошлого да какая-то далекая-далекая вспышка — то ли любви, то ли боли, то ли чего-то еще столь же неясного, неопределенного и в общем лишнего для простой и нормальной жизни. Да и жизнь, пожалуй, тоже лишняя… Альбинка совсем не знала, что с ней делать.

Она вышла из дому и, прикрываясь шалью от холодного резкого ветра, направилась на Большую Садовую.

Спаситель проснулся от кашля — судорожного и надрывистого. Открыл глаза и ничего не увидел — вообще ничего. Испугался и что было сил начал тереть кулаками веки. Тошнота подкатила стремительно. Он не успел даже сделать попытку сдержать рвоту, как объятая пищеварительным процессом масса хлынула наружу. Его рвало долго и гадливо. В дыму было не разобрать куда: на ковер, на пододеяльник, на подушку. Когда отпустило, Спаситель понял, что горит. Это было первой мыслью. Второй — деньги! Весь его капитал! Целы? Нет ли?

Комната и коридор были в дыму, но огонь еще не проник туда — дверь в кухню немного задержала его. Распахнув ее, Спаситель кинулся было к раковине, но огненная стена даже не позволила ему приблизиться. Задыхаясь в дыму, он кинулся в ванную, открыл кран, бросил в раковину полотенце и вдруг завыл. Пропа-а-а-ли! Господи! Деньги-то сгорели! Схватил мокрое полотенце, набросил на голову, прикрыл нос и снова устремился в кухню… Нет. Не достать уже. Пробиться сквозь чертово пламя у него не получится — и пожар набрал силу, и дым невыносимый. Убираться надо, пока не угорел.

В прихожей почти на ощупь нашел туфли, сорвал с вешалки куртку и выбежал из квартиры. Едкий дым разъел глаза. Вспомнив, что голова обмотана мокрым полотенцем, он приложил его к лицу. Стало немного легче. Зрение постепенно возвращалось. Дверь соседней квартиры открылась, на пороге показалась девушка с мусорным пакетом и шагнула на лестничную площадку.

— Ой! А почему так дымом пахнет?

— Селедку коптил! — буркнул Спаситель, метнувшись мимо девушки. — Что стоишь-то? Пожарных вызывай! Горим!

Не выпуская полотенца из рук, он буквально скатился вниз, выскочил на улицу и наконец-то вдохнул полной грудью. Отдышавшись, снял куртку, чтобы встряхнуть и посмотреть, во что же он одет… Так нажрался за ужином, что не соображал ни черта и бухнулся в кровать, не раздеваясь. Но нет худа без добра — зато при штанах. Это уже хорошо! Куртка есть. Иначе загнулся бы от холода. Жалко только, что перепачкал и дымом весь воняет.

Спаситель озирался по сторонам, пытаясь определить, который час. Темно, но вроде не ночь еще. Ой, башка-то какая тяжелая, хотя хмель прошел совсем. Угорел, наверное. Но скажи спасибо, что жив остался! Спаситель снова сделал глубокий вдох и почувствовал, как вместе со свежим холодным воздухом в него вливается жизнь. «А мог ведь помереть, пьянь сизая!» — нежно пожурил он себя.

Уличные часы показывали четверть одиннадцатого. Куда он теперь? На ночь-то глядя. Кто приютит, накормит, поможет? Глеб вернется неизвестно когда. Да и что ждать от него после того, как хату спалил! Ни о каких совместных операциях по скифскому золоту помышлять нечего. Как бы еще под суд не отдал! Хотя вряд ли. У самого-то рыло в пуху.

Одна дорога ему теперь. Прямо в ножки… бух. Простите меня, распрекрасная Альбина Владимировна! Так, мол, и так. Виноват… Может, что склеится, может, денег даст, если про мужнины похождения рассказать? Он вытащил из кармана куртки несколько мятых купюр и, не считая, запихнул обратно. Негусто.

Спаситель сам не заметил, как дошел до Большой Бронной и остановился перед ее домом. Металлические ворота закрыты, калитка тоже на замке. Почти во всех окнах свет, но около дома ни души. Он понял, как повезло ему, когда приходил к Татьяне Павловне. Дневная суета: кто-то все время выходит, кто-то входит, машины ездят… а сейчас кто его пустит! Да еще чумазый, наверное, после того, как горел. Он перешел на противоположную сторону улицы и, чтоб не окоченеть, стал прогуливаться туда-сюда, поглядывая на ярко освещенный подъезд. Застекленная дверь вдруг открылась, из дома вышла женщина и, кутаясь в шаль от холодного резкого ветра, пошла вдоль Бронной…

«Да это же Альбина Владимировна!» — опомнился Спаситель, когда она ушла уже довольно далеко. Вдруг остановилась — ее очень хорошо было видно на пустынной улице — будто вспомнив о чем-то, обернулась и стала напряженно вглядываться в темноту. Спаситель буквально вжался в стену, чтоб остаться незамеченным, даже живот втянул. Улица по-прежнему была безлюдной и тихой. Лишь изредка где-то петарды с пугающим шипением взлетали и громко лопались в ночном небе, рассыпаясь на мелкие огоньки.

Спаситель пошел за Альбиной, удивляясь ее позднему выходу из дому и тому, что не села в свою «тойоту». После пережитого шока, вызванного пожаром и потерей всех сбережений, он с радостью вернулся к шпионским обязанностям. Даже песню мурлыкать стал для веселого шага. Сдержаться не мог — уж очень празднично стало на сердце! Ходишь себе за человеком, изучаешь его походку, фигуру, одежду, узнаёшь повадки, контакты и постепенно забираешь власть над ним. Если же узнаешь что-нибудь тайное про него или его близких… то власть немалую. Но главное — он знать не знает о твоей осведомленности, и, когда надо, ты ему бах-бабах! Так, мол, и так! Он вспомнил растерянное лицо Глеба, когда шарахнул его по мозгам фотками — вот тебе жена с любовником, а вот — шарах еще раз — любовница. Но тоже, старик, с любовником!

От чинных мыслей оторвал визг тормозов и ужасная ругань водителя грузовика, который чуть не сбил Альбину с ног.

— Помереть захотела? — вопил мужик благим матом. — Иди домой и травись! Нечего под колеса лезть! Пьяная, что ли?

Альбина, отряхивая забрызганную юбку, что-то сказала, но очень тихо, он не разобрал. Кстати, куда она направляется? Уж не на Большую Садовую, случайно?

Через пять минут он понял, что именно туда, а еще через пять — она открывала дверь знакомого подъезда.

Альбинка снова держала в руках Сашкин брелок и прикидывала комбинации ключа-замка. Разобравшись, она так легко справилась с первым замком, что решила обойтись без Сашкиных наставлений и позвонить ей, когда все закончит. Со вторым пришлось повозиться — долго не могла вставить ключ в скважину из-за плохого освещения. Лампы дневного света на первом этаже медленно чахли, нестройным миганием предвещая скорую кончину.

Войдя в темную мастерскую, прежде всего зажгла свет, немного постояла в прихожей и прошла дальше. Из мастерской веяло хорошо знакомым запахом, так прочно связанным с Сашкой и ее ремеслом, что Альбинка давно считала его Сашкиным. Она помнила его с юности. Иногда, разбирая вещи мужа, улавливала этот запах в каком-нибудь шерстяном свитере или шарфе. Интересно, что бы Глеб делал, если бы отношения всех троих сложились иначе и ему пришлось скрывать от жены связь с Сашкой! Альбинка принюхалась. Из прихожей так сильно потянуло дымом с гарью, что она снова туда вернулась — посмотреть, все ли в порядке. Конечно! Она не закрыла входную дверь, и противный запах проник с лестницы.

Нужные рычажки на электрощитке Альбинка нашла быстро, но выключать повременила — захотелось побыть в Сашкиной мастерской одной. Там все было по-прежнему, как и в тот раз, когда прятала скифские сокровища. Она села в кресло напротив огромной вазы цвета охры, на дне которой лежал бесценный пакет. Господи! Что ей делать с этим золотом? До конца дней оставаться при нем сторожем и оберегать его тайну от всех на свете?

Мысль о том, что она никчемная баба, если не смогла справиться с единственной возложенной на нее задачей, не давала покоя. Что-то не так она сделала, и из-за ее ошибки умерла мама. Альбинка закрыла лицо руками. Зачем его взял отец! «Скифское золото поможет решить какие-то твои проблемы», — написал он ей тогда в записке… Знал бы, что никаких проблем оно не решило, а, напротив, проблемой сделало саму ее жизнь! Теперь она точно знала, что скифские боги мстят за похищенное золото своих царей. Всей семье мстят. И ее никогда в покое не оставят. В ее умной образованной голове перепутались вдруг все религии и обряды. «Пощадите вы меня, все!» — взмолилась она чужим богам и осенила себя крестным знамением.

Взгляд уперся в высокую вазу, где лежало золото. «Да будь проклято это золото!» — произнесла она в полный голос и, схватив со стола тяжелую родонитовую пепельницу, запустила ее в ненавистный сосуд. Он разбился звонко и весело, словно ждал этого события весь свой суровый глиняный век. Горло с плечами ваза потеряла сразу, а рваные края стенок корпуса хоть потрескались, но еще держались благодаря крепкому днищу и напоминали каменную лилию. Наступая на острые крошки, она подошла к ней совсем близко и что было сил стала пинать ногами. Крупные куски керамики сыто отваливались и гулко стукались о плиточный пол, обнажая перетянутый скотчем пакет. Альбинка подняла охристый черепок. «Будь оно проклято! Проклято…» — повторяла она и исступленно заколотила по пакету осколком вазы. За отца, за мать, за участь свою безрадостную, за Игоря, для которого, она была уверена, любовь тоже стала болью…

Целлофан, перепоясанный полосками скотча, прорвался, и Альбинка увидела устремленный на нее круглый олений глаз. Узкая, вскинутая вверх морда золотого оленя, трепетные ноздри, грациозно поджатые ноги вдруг показались ей такими шемяще трогательными, что она бережно взяла его в руки, стерла ладонью пыль и прижала к щеке. Стало отчаянно жалко этого золотого зверя, судьба которого не удалась так же, как и ее собственная. Вместо того чтоб служить своему царю, он бесполезно лежал то под полом, то под ванной, то в Сашкиной вазе… бедный, бедный олень. Альбинка отняла его от мокрой из-за слез щеки и погладила.

— Альбина Владимировна! — раздалось за ее спиной. — Помните, я сказал, что найду вас?

От неожиданности она вскрикнула и резко обернулась. Перед ней стоял взлохмаченный, неопрятного вида человек. От него так разило дымом, словно он только что вышел из коптильни. Ах вот откуда в мастерской этот странный запах! Значит, он вошел вслед за ней и спрятался где-то в прихожей. Она не могла сказать точно, видела его когда-нибудь или нет, но что-то знакомое в его облике все же было. Да, конечно! Куртка! На нем куртка Глеба, только такая грязная, что ее с трудом можно узнать.

Вопросы, которые готовы были сорваться с языка: «Кто ты?», «Что тебе здесь надо?» — Альбинка не задала. И без ответов все ясно. Но в разговор вступила:

— Что ж ты за мной шпионишь, если получил команду прекратить слежку? Не боишься, что пожалуюсь хозяину?

— Нет, не боюсь. Он мне больше не нужен. Золотишко-то я нашел! С вашей помощью, Альбина Владимировна. Вы мне его сейчас отдадите и убиваться так не будете. Красивая женщина, а плачете и заладили: «проклято, проклято…» Кому проклято, а кому в самый раз! Ну, давайте его сюда…

Противного вида и запаха человек был ей крайне неприятен, но от его мерзкого наглого тона внутри будто что-то вдруг взорвалось. И такому скользкому червяку, посмевшему не только признаться, что видел и слышал ее истерику, но и передразнивать ее, поигрывая перед ней пошлейшим куражом… этому упырю добровольно отдать скифские сокровища?..

Не выпуская из рук золотого оленя, она с отвращением смотрела на незнакомца, который не спеша, кривовато улыбаясь, двигался прямо на нее. Когда он подошел совсем близко, Альбинка крепко сжала край золотой бляхи и замахнулась. Несмотря на внешнюю неказистость, ее противник проявил лихую сноровку и силу. От надвигающегося удара увернулся и словно тисками сжал Альбинке запястье, отчего ее пальцы разжались, золотой олень полетел вниз, а он ловко перехватил его на лету свободной рукой. Она изо всех сил начала отбиваться, но он грубо толкнул ее в плечо, и, не удержавшись на ногах, Альбинка стала падать. Последнее, что она видела перед тем, как удариться затылком о подставку для кислородного баллона и потерять сознание, — был разглядывающий золотого оленя упырь, лицо которого светилось безудержной радостью…

Отметив для себя, что Альбинка ему больше не помеха, он забыл про нее. Нагнулся над разбитой вазой и наконец начал рассматривать сокровища, о существовании которых знал столько лет. Тяжелая чаша с четырьмя ручками, фигурки зверей — игрушки, наверное, древние. Лошадка-то — точно игрушечная! На колесиках. Сейчас тоже так делают. Олень, судя но изнанке, прикреплялся куда-нибудь. Зеркало старинное… не видно в него ни хрена… Все из золота! С ума сойти! Это же кучу денег стоит! Он обошел мастерскую, нашел сумку, как и тогда в Альбинкином доме. Сложил туда золото, но, прежде чем уйти, остановился перед лежащей на полу женщиной. На мгновение ему стало не по себе из-за того, что пришлось обойтись с ней так грубо. Вдруг вспомнились слова Глеба: «Хватит на нее любоваться! Врезать бы надо как следует!» Вот и врезал, Глеб Борисович! Согласно твоим пожеланиям, так сказать. Хотя лично он и полюбоваться не прочь.

До чего ж красивая! Золотистые волосы разметались, губы приоткрылись, распахнувшаяся на боку юбка открыла такие стройные ноги… Ни одна баба не волновала его сильнее, чем Альбинка. Возбуждение, какое испытывал на купалке в «Архангельском», он не забудет никогда в жизни.

Эх, жаль, конечно, что вопрос с бабами закрыт для него навсегда!

В ту ночь он тоже ее ждал, но она все не шла и не шла. Ночь была тихая, теплая. И темная очень. Он затаился у реки в кабинке для переодевания и от нечего делать слушал звуки ночи. То рыба плесканет, то птаха какая чирикнет, то ухнет что-нибудь в лесу… А еще на Цыганке сыростью пахло так природисто. Ночью особенно. Хорошо!

Это было за год до того лета, когда Ульянского арестовали… Да. Так, наверное… Он уж думал, что не удастся подсмотреть ее ночное купание, и собрался было уходить из своего укрытия, как вдруг услышал шаги и порадовался, что дождался наконец — час ночи почти. Но на купалку пришел Владимир Иванович. Сел на деревянный лежак у самой воды и долго сидел так, уставившись в темноту. Ромка замер в тесной кабинке, боясь обнаружить себя. У него затекли ноги, а размяться-то нельзя — услышит. Через какое-то время подошла Татьяна Павловна, села рядом с мужем. Он, похоже, был недоволен ее приходом, а она с вопросами приставать стала. Что было делать Ромке? Почти не дыша, он прослушал весь их разговор, о чем не пожалел потом.

— Володь! Что тебе не спится? Пойдем давай домой!

— Зачем ты ходишь за мной? Если я не позвал тебя, значит, хочу побыть один.

— У тебя какие-то неприятности?

— У человека активного и с положением какие-то неприятности есть всегда. Это часть его жизни.

— Ты беспокойный стал…

— А ты все время говоришь глупости!

— Володь, я знаю, ты сейчас сердиться будешь, но послушай… с тех пор, как ты скифское золото взял, вся наша жизнь словно порушилась. Давай снимем грех с души! Вернем золото Зимину или в Эрмитаж!

— Я запретил тебе говорить о скифском золоте вообще. Тем более здесь, на реке. Совсем, что ль, умом тронулась? — злобным шепотом процедил Ульянский.

Ромка услышал, как она заплакала, и голос Ульянского сразу смягчился:

— Не реви. Все будет хорошо. У нас дочь — не забывай! Ей пусть останется…

Он долго помнил этот разговор, потом забывал, снова вспоминал, но как извлечь из него пользу — даже в голову не приходило. Не шантажировать же простому охраннику дачного поселка второго по значимости чиновника российского правительства! Ненароком и на тот свет можно отправиться или на дармовые государственные харчи в дурдом.

А когда громом грянул арест Ульянского — в «Архангельском» говорили, за взятки — и его семья уехала с дачи, Ромка потерял их след. Знал, что Альбина вышла замуж за Глеба Большакова, но в поселок они не ездили. А если б даже и ездили, то что?

Шло время. Ромка по-прежнему стерег «Архангельское», но из рядовых охранников поднялся до сменного начальника. Как и мечтал — получил московскую прописку, а вместо служебной площади — комнату в коммуналке. В восемьдесят пятом дачный поселок сильно изменился. В течение года оттуда съехал весь старый контингент. Пришла горбачевская команда — молодая и наглая. Но когда заступила ельцинская — те показались салагами.

19 августа девяносто первого Ромка был на дежурстве, чем впоследствии очень гордился. Но это впоследствии, а в ту ночь струхнул ужасно и, конечно, промашку допустил. В «Архангельском» он единственный заметил тогда что-то неладное. Доложил, как положено, по инстанции, но никто ему не поверил. Подшибякин уже и сам сомневался в реальности того, что на рассвете увидел на противоположном берегу Цыганки: еле заметное движение небольшой группы вооруженных людей в камуфляжной форме. Через несколько часов заявление ГКЧП передавали все информационные агентства, а о том, что поселок «Архангельское», где находился президент, блокирован силами «Альфы», узнал весь мир.

Ромка очень сокрушался задним числом. Не использовал такой шанс! Надо было докладывать не сонному дежурному, а бежать прямо на дачу к самому Ельцину и требовать, чтобы того разбудили. Вряд ли Ромка изменил бы ход истории России, но ход своей собственной жизни — наверняка! Запросто мог бы стать заместителем Коржакова! Подшибякин любил поразмышлять на эту тему. Особенно когда выпьет.

Мечта найти себе жену — золотую рыбку не оставляла его. Даже наоборот. Уж очень сладко жила новая власть — хотелось приобщиться. Но время текло, а в его сети не попадалась ни золотая, ни даже серебряная добыча, и Ромка решился на отчаянный шаг. Охмурил очень молоденькую девицу из дачного контингента — чего не делал никогда прежде. Уговорил ее на дружеский ужин в своем коммунальном гнездышке. Напоил шампанским. Не встретив никакого сопротивления, трахнул и три дня не отпускал домой… Думал, родители девицы заявят, что выход у него один — жениться. Но вместо этого начальственный папа заявил в милицию и устроил все так, что Ромке влепили на полную катушку.

Он отсидел семь лет, а когда вышел — оказалось, коммуналку расселила какая-то коммерческая фирма без учета его интересов. Жить ему в Москве стало негде.

Жить негде, жрать нечего… До крайности дошел. Когда Глеба в «Макдоналдсе» встретил — подбирать объедки ведь туда пришел. Глеб его не узнал — скользнул по нему взглядом, не задержался. Элегантный, красивый, благополучный… почти не изменился за эти годы. Ух, какую злобу вызвал он у Ромки, но, когда пошел за ним, уже точно знал, что взял верный след.

Последнее время нюх не подводит его и вообще как-то ловко все получается! Даже пожар в квартире Глеба оказался на руку. Золото благодаря ему нашел. Интересно только, всегда оно в этой вазе лежало или Альбина Владимировна его принесла после того, как напугал ее телефонным звонком. Тоже, кстати, складно вышло: позвонил в справочную и безо всяких хлопот по адресу узнал ее телефон.

А в доме он тогда все обшарил. Антресоль даже перерыл. Единственное место, куда не добрался, — под ванной на женской половине дома. Полез было туда, но так шкуру на ладони порезал, ковыряя ножом новомодное крепление заслонки, что кровь остановить не мог. Забыв, в каком шкафчике видел йод, и не зная, чем дезинфицировать рану, щедро полил ее джином — схватил в баре первую попавшуюся бутылку, перевязал кое-как рану полотенцем, но под ванной уже не шарил…

Он смотрел на лежащую без чувств Альбинку и ощутил вдруг забытое волнение в том месте, на которое давно уже не возлагал никаких надежд. Не может быть! Фу-ё! Даже пот прошиб. Сильно как забрало. Ай да Альбина Владимировна-а! Да, да-а… с упоением трогал себя Ромка, уставившись на ее раскинутые ноги…

Альбинка приходила в себя. В ушах звенело так сильно, словно жизнь и память возвращались к ней на реактивном самолетике. Он кружил, закладывал виражи, входил в штопор, взмывал вверх, пока не сбросил наконец в гудящее беспамятство обрывки воспоминаний о том, что произошло в Сашкиной мастерской. Еще некоторое время потребовалось Альбинке, чтобы выстроить их в нужной последовательности, после чего она с трудом подняла налившиеся тяжестью веки.

Он склонился над ней и поддерживал ее голову так бережно и ласково, что Альбинка готова была снова потерять сознание — лишь бы не уходил.

— Игорь… — произнесла она еле слышно и улыбнулась, — ты почему здесь?

— Сашка позвонила, — выдохнул он.

— Хитрющая бестия твоя сестра…

— Знает, что я без тебя просто помираю. — Он нежно поцеловал ее в уголок губ. — Ты меня еще любишь?

Альбинка приподнялась на локте и огляделась в поисках скифского золота и упыря, который за ним охотился. Не увидев ни того ни другого, с облегчением вздохнула и обхватила Игоря за шею.

— Очень, очень люблю! Даже больше, чем в той жизни…

Подшибякин так и не успел свыкнуться с мыслью, что скифское золото теперь принадлежит ему. Он часа два был его хозяином. Ну, может, три. Не больше. Гонимый неблагоразумной похотью, он в ту же ночь отправился на поиски приключений и нашел их в грязном дешевом притоне, куда привела его уличная проститутка. Пока услаждался на замызганной койке, сумку со скифскими сокровищами у него украли. В жестокой драке возмущенному несправедливостью жизни Ромке крепко досталось. Избитый, в рваной одежде, чуть живой от холода, он очнулся на улице лишь под утро.

Золото, которое соединила с духами скифских царей сама смерть, а потом разлучила жизнь, отправилось на поиски нового пристанища. Надолго ли оно там задержится — неизвестно. Но какое это имеет значение, если впереди вечность…

До Рипейских гор было еще далеко, а ледяное дыхание Борея — лютого северного ветра — уже чувствовалось. Завывая, он метался высоко в горах, набирая в могучие легкие трескучего мороза, чтобы потом бессмысленно и злобно выдохнуть его в долину. Бедная, обделенная природой земля ничего не получала в том краю, кроме холода, льда и снега. Солнце с трудом пробивалось сквозь пелену беспрестанно кружащих белых хлопьев, но, несмотря на снежную завесу, днем было видно, как сияют огнем горные вершины. А ночью Рипы так высоко тянулись к небу, что бодали пиками брюхо Большого Оленя.

К горам приближались скифы, покинувшие обжитые места и последнюю свою обитель — Неаполь. Свирепый Борей заставлял скифских всадников приникать к шеям коней, чтобы хоть немного согреться их теплом. Старики и женщины безнадежно мерзли в повозках, прижимая к себе продрогших детей.

Теснимые племенами алчных, не ведающих жалости готов, потеряв все — могилы предков, земли и пастбища, навсегда скифы оставляли родные дома, которые перестали защищать от вражеских стрел. Их жизнь в этом мире подходила к концу. Пора уходить.

Тучи птиц, в которых превращались скифы, как только достигали подножия гор, взмывали ввысь к залитым солнцем вершинам. Скоро золотые горные пики стали совсем черными от птицеподобных скифов, а они все летели и летели. Многие не выдерживали ледяного полета и камнем падали замертво.

Тех же, кому боги помогли добраться до вершин Рипов, спас звездный Олень. Он поглотил их всех и навсегда оставил в небесном мире.