Звезда Вавилона

13

Мусса гнал как сумасшедший.

На город спустилась ночь. Он забрал троих гостей своего отца из аэропорта и теперь мчался на ярко-желтом «шевроле» по улицам спящего Дамаска, а его пассажиры, вцепившись в сиденья, молились за свои жизни.

Они ехали в тишине, вспоминая сказку «Тысяча и одна ночь» с ее фонтанами, минаретами и таинственными переулками. Это был Дамаск, прославленный Лоренсом Аравийским. Кэндис однажды побывала здесь. Ее водитель неустанно травил разные байки. Не то что Мусса Константин. После обычного дружеского приветствия и погрузки их багажа он стал очень серьезен и притих, быстро проводил их от терминала к машине, оглядываясь по сторонам, а теперь вот устроил гонки по городу, словно их кто-то преследовал.

Кэндис заподозрила неладное. Она посмотрела на затылок Гленна. Он сидел на пассажирском месте рядом с молчаливым Муссой. Почувствовал ли он, что что-то не так?

Они свернули на северо-запад, где, освещенная лунным светом, над городом возвышалась живописная гора Касиун. Это был район Аль-Мохараджи, где с роскошных домов и вилл открывалась панорама Дамаска. На западе были горы, но на востоке пустыня простиралась на тысячи миль до самого Индийского океана. И где-то в той дикой глуши лежала Звезда Вавилона.

Они проезжали мимо зданий с темными окнами и закрытых магазинчиков. Палатки с едой были заперты на ночь, силуэты мечетей заслоняли звездное небо, улицы освещались тусклым оранжевым светом уличных фонарей — безлюдный Дамаск не славился ночной жизнью. Наконец Мусса сбросил скорость и припарковал «шевроле» у тротуара, выглянул из машины, посмотрел, нет ли кого дальше по улице, и затем быстро проводил пассажиров к воротам в высокой стене. В залитом лунным светом внутреннем дворике их встретил хозяин дома, гостеприимный Элай Константин — невысокий, крепко сбитый, с изогнутыми бровями и абсолютно лысой головой, в белой хлопчатобумажной рубашке, подчеркивавшей цвет его желто-коричневого лица.

— Проходите, проходите! Добро пожаловать в мой дом!

Еще одна быстрая пробежка через двор, в котором журчали фонтаны и бугенвиллия покрывала стены.

Когда они миновали восточную арку и попали в холл, мраморный пол которого мерцал, словно стекло, мистер Константин сказал:

— Наша встреча произошла при очень печальных обстоятельствах, мистер Мастерс. Я уважал вашего отца, да упокоит Господь его душу.

Он повел их по коридору, где стены были увешаны великолепными иконами; некоторые из них были настолько старыми, что золотая фольга, покрывавшая рамы, начала отслаиваться. Он увидел, что внимание Кэндис привлек прекрасный портрет молодого человека на красном коне, разящего копьем павшего врага, и пояснил:

— Это Святой Дмитрий. Мы, греческие католики, очень гордимся нашей самой древней религией.

Внутреннее убранство виллы было смешением традиционного и современного стилей: между турецкими колоннами стояла роскошная восточная мебель, а в другом углу был компьютер, стереосистема и широкоэкранный телевизор. Мистер Константин объяснил им, что занимается импортно-экспортным бизнесом, и гости поняли, что его дело явно процветало.

— Скоро моя дочь принесет напитки. А сейчас, — он повернулся к ним с серьезным лицом, — мне очень жаль, но я не могу отвезти вас в Джебель Мара.

— Что?!

Гленн положил ладонь на руку Кэндис.

— Мистер Константин, если дело в деньгах…

— Все дело в опасности, — ответил сириец. — Когда ваш отец только обратился ко мне, все было намного проще. Сейчас в Ираке неспокойно, и какие-то люди задают мне странные вопросы. Боюсь, что за моим домом следят. Я не могу рисковать безопасностью собственной семьи. Мне жаль, но теперь вам придется добираться туда самим.

Гленн, Кэндис и Ян Хоторн обменялись взглядами. Все трое думали об одном и том же: два американца и один англичанин остались без поддержки посреди сирийской пустыни. Они рассчитывали на помощь Константина. Теперь они лишились и ее.

Вошла молодая женщина с блюдом, на котором стоял серебряный чайник и стаканы, за ней следом появились еще две женщины с подносами, заполненными сыром и хлебом, круто сваренными яйцами и оливками, маслом, медом и фруктами. Но гости Константина не были голодны.

— Может ли еще кто-нибудь отвезти нас? — поинтересовалась Кэндис, сев на диван, заваленный подушками.

— Мне очень жаль.

— Тогда хотя бы скажите, где находится Джебель Мара, — попросил Гленн, оставшись стоять на ногах.

— Это небольшой горный хребет на север от Пальмиры.

— Пальмира! — воскликнула Кэндис. — Но это же место паломничества туристов!

Ян проворчал:

— Прошло восемьдесят лет с того времени, когда там побывал Басков. А это значит — очень много туристов. Что если один из них нашел Звезду Вавилона? Может, она в этот самый момент украшает каминную решетку где-нибудь в графстве Чешир. Или, того хуже, используется как пепельница!

Гленн крутил золотое кольцо на правой руке. Кэндис догадалась, что последует за этим: он достанет свой жетон, произнесет речь о службе закону, применит силу или станет угрожать вызвать местных копов. Он удивил ее, сказав:

— Я не знаю вас, мистер Константин, поэтому предположу, что вы человек разумный и выслушаете аргументированные доводы.

Константин развел руки в стороны.

— Я богатый человек. Деньги мне не нужны.

— Я не предлагаю вам денег. Я хочу рассказать вам о том, что мы ищем.

Сириец сложил руки на груди и сел, выражением лица давая понять, что Гленн только зря потратит свое время.

Гленн рассказал ему про Пьера Дюшеса и найденную им табличку с загадочными письменами, о русском по фамилии Басков, который в 1920-х годах прошел по пути Дюшеса в надежде отыскать другие таблички.

— Мы думаем, что Басков нашел таблички, но подхватил лихорадку и был вынужден вернуться в Москву, где вскоре и умер. Еще мы предполагаем, что Басков не забрал свою находку с собой — возможно, она оказалась слишком большой или хрупкой или за ним следили, — поэтому он нарисовал карту, чтобы потом по ней вернуться обратно. Карта и вторая табличка остались в его семье, скорее всего, о них забыли и хранили в сундуке или на чердаке, пока не распался Советский Союз. Правнук Баскова дал в журнале объявление о продаже этих двух предметов, где мой отец и увидел его.

Вопреки словам мистера Константина в его маленьких черных глазах заблестел интерес.

— И что вы собираетесь там найти? Древнюю библиотеку?

— Да, или что-то вроде архива.

— А что такое Звезда Вавилона?

Гленн смерил взглядом человека, который минутой ранее был их последней надеждой, а теперь мог стать досадной помехой, и вздохнул. Гленн понятия не имел, чем была Звезда Вавилона — географическим местом, предметом, руинами храма, божественным событием или настоящей звездой на небе. И он не мог рассказать Элаю Константину, что они должны были найти ее, опередив человека, который собирался устроить что-то вроде Армагеддона, используя таблички. Поэтому он ответил греческому католику с золотым крестом на волосатой груди очень кратко:

— Это Вифлеемская звезда.

Константин не обратил внимания на то, как в этот момент вытянулись лица остальных его гостей: Кэндис и Ян с недоумением смотрели на своего друга. Сириец наклонился вперед — ему стало еще интереснее — и сказал:

— Один из трех мудрецов пришел из Вавилона. Возможно ли, что таблички содержат сведения о рождении Спасителя нашего, записанные рукой одного из волхвов?

— Так мы предполагаем.

Константин поджал губы.

— Карта у вас?

Гленн повернулся к Кэндис, которая достала карту из своей дорожной сумки.

— Это ксерокопия, — сказала она, все еще с удивлением смотря на Гленна.

Нахмурившись, Константин пару секунд рассматривал карту.

— Я не могу понять, что тут написано.

— Мы тоже. Но мы считаем, что большой крест отмечает место, где находится Звезда Вавилона.

Хозяин дома поднялся с дивана.

— Мне нужно сделать пару звонков.

Когда он вышел из комнаты, Кэндис посмотрела на Гленна.

— Вы обманули его, — сказала она.

— Не совсем. Звезда Вавилона на самом деле является другим названием Вифлеемской звезды, и в табличках может быть рассказ о путешествии волхвов.

— Вы солгали.

— Если не можешь уговорить человека с помощью денег, используй религию, — ответил он, указывая на икону Святого Дмитрия, о которой с таким уважением рассказывал Элай.

— Мы выезжаем перед рассветом, — объявил Константин, снова присоединившись к ним. — Ночью слишком опасно.

Кэндис была рада возможности отдохнуть. Ее отвели в женскую часть дома, а Яну и Гленну предоставили по отдельной комнате.

Город еще спал, когда, немного вздремнув, Кэндис, Гленн и Ян наполнили желудки крепким кофе и питой с финиковой начинкой, а потом заняли места в ярко-желтом «шевроле» Муссы. Небо на востоке начинало розоветь.

Они поехали на трех машинах: Константин и его гости в первой, за рулем которой сидел Мусса; два других автомобиля везли топливо, покрышки, приводные ремни и запасные части, потому что дорога не отличалась качеством покрытия, а на пути между Дамаском и Пальмирой находилась лишь одна заправка. Поломки, о чем печально сообщил Константин, были таким же обычным делом, как и мошкара.

Они спустились по склону в долину мимо узких извилистых подъездных дорожек, огороженных стенами садов, красивых мавзолеев, пустующих кафе, добрались до реки и поехали вдоль нее, минуя административные здания, посольства, роскошные отели и Университет Дамаска. На широкой улице было немного машин и несколько крестьян на тележках с ослами, медленно двигавшихся в сторону рынка.

Когда они переехали через реку и двинулись дальше мимо огромного, темного, мерцающего здания Национального музея, зазвонил сотовый телефон Константина. Коротко переговорив, он сообщил:

— За нами хвост. — Он отдал несколько распоряжений по телефону, затем сказал Муссе, чтобы он свернул на следующем перекрестке.

Мусса резко крутанул руль влево и направился по Ан-Наср Авеню к главпочтамту и таксопарку, где никого не было, кроме нескольких человек с ящиками, в которых пищали цыплята. Две другие машины проехали прямо, но та, в которой могли быть преследователи — помятый розовый фургон «ниссан» без номерных знаков и с выключенными фарами, — свернула и приблизилась к автомобилю Муссы.

— Прибавь скорости, — велел Константин, передвинувшись на сиденье, чтобы посмотреть назад.

Мусса надавил на педаль газа, но следовавший за ними водитель тоже увеличил скорость и сократил отставание. Кэндис и Гленн пытались лучше разглядеть фургон. В салоне свет не горел, и невозможно было определить, сколько человек в нем сидели.

Впереди были видны стены старого города.

— Гони! — скомандовал Константин, положив руку на приборную панель. Гленн, Ян и Кэндис схватились за спинки передних сидений.

Они въехали в лабиринт изогнутых улочек и тупиковых переулков города прошлого. Украшенные орнаментами балконы нависали над узкой дорогой, упираясь друг в друга, базарные площади были скрыты сумраком и безлюдны. Рядом проходила Стрэйт-стрит, где две тысячи лет назад странник по имени Павел лицезрел богоявление.

Мусса пытался оторваться от преследователя, делая резкие повороты, возвращаясь назад, кружа по одному маршруту, направляя «шевроле» по таким узким улицам, что Гленн и Кэндис боялись: желтая краска с автомобиля вот-вот останется на стенах ближайшего дома. Покрышки визжали, машину подбрасывало на выбоинах вместе с пассажирами.

«Ниссан» не отставал.

— Что им от нас нужно? — прокричал Ян, когда правое переднее колесо их машины подпрыгнуло на краю глубокой рытвины посреди дороги и они так подскочили на сиденьях, что ударились головами о крышу машины. — Почему бы нам не остановиться и не поговорить?

— Эти люди не будут с нами разговаривать. — Константин посмотрел назад, хмуро сдвинув брови.

Они добрались до восточного края старого города, где в витринах магазинов были выставлены христианские иконы, изваяния, молитвенники, и попали на улицу с односторонним движением: прямо на них шел старик, ведя на привязи осла.

Мусса надавил на клаксон. Кэндис закрыла глаза руками. Ян что-то крикнул, и «шевроле» резко свернул, въехав на разбитый тротуар, врезался в пустую торговую палатку, разметав в стороны доски и рейки, с грохотом соскочил обратно на дорогу и поехал дальше.

Они обернулись назад и увидели, как водитель фургона проделал тот же маневр, чуть не сбив старика, который так и стоял не шелохнувшись.

Они мчались через Римские врата, мимо кладбища, снова через реку в головокружительной гонке. Троих пассажиров на заднем сиденье швыряло то влево, то вправо, когда Мусса делал резкие повороты, минуя мечети, церковь, летя на полной скорости по кольцевой транспортной развязке, мимо Олимпийского стадиона и, наконец, прямо на главное шоссе, над которым висели указатели на Хомс, Алеппо и Багдад. Розовый фургон все так же висел у них на хвосте. Хотя транспорта было мало, Муссе приходилось лавировать между медленными грузовиками, мотороллерами и редкими микроавтобусами, а «ниссан» неотступно преследовал их.

Когда шоссе стало прямым, Мусса вдавил педаль газа в пол и «шевроле» рванул вперед на предельной скорости. Фургон сначала отстал, но затем быстро нагнал их.

Константин сыпал проклятьями на греческом, арабском, и, наконец, на английском языке.

Потом Ян пробормотал:

— Чтоб их черт побрал! — Он открыл стоявшую на полу между ног дорожную сумку и вытащил из нее пистолет.

— Боже мой! — воскликнула Кэндис.

Ян опустил стекло и высунулся наружу.

— Вы совсем спятили? — закричал Гленн.

— Всего-то прострелю пару колес.

— Вы убьете кого-нибудь! — Гленн схватил Яна за руку и втащил его обратно внутрь машины.

Ян сопротивлялся. Пистолет случайно выстрелил, пуля пробила крышу «шевроле». Позади них звук выстрела испугал водителя фургона. Он потерял управление, попытался выровнять машину и слишком резко дернул руль. Фургон вильнул в сторону, его переднее колесо угодило в рытвину. Машина взлетела в воздух и, приземлившись, начала кувыркаться через крышу, пока Гленн, Ян, Кэндис и Константин с ужасом наблюдали за происходящим через заднее окно «шевроле».

«Ниссан» перевернулся кверху колесами и загорелся. Столп огня взметнулся в ночном небе, внутри, не имея возможности выбраться, кричали люди.

Древний документ дрожал в руках Джессики Рэндольф, пока она изучала средневековые письмена под ярким средиземноморским солнцем.

Она недоумевала, почему Фило так не терпелось завладеть им. Это письмо не имело ничего общего с другими приобретениями, в основном религиозными писаниями, которые она делала для него на протяжении нескольких лет.

— Это то, что тебе нужно, не так ли? — спросил владелец яхты, ее компаньон, Терри Лесли, предложив Джессике хрустальный фужер с шампанским. Неделей ранее Джессика и Терри встретились в кают-компании этой яхты, с огромным баром, роскошными диванами и открытыми дверями на большую кормовую палубу. Там, на столике для морских карт, Джессика разложила план музея в Мельбурне. Богатый ценитель искусства передал в дар музею одну из своих коллекций, и среди перечисленных в ней предметов было письмо одиннадцатого века, написанное Раймоном Тулузским. Фило Тибодо хотел получить это письмо.

Терри Лесли изучил план, на котором была нанесена система освещения музея, распределительные щитки, двери, вентиляционные шахты, электропроводка, расположение системы экстренного энергообеспечения, датчики движения и мониторы. К карте также прилагался список охранников и график обходов. Затем Терри просмотрел отчет, дополнявший план музея, обращая внимание на ключевые моменты: окна глухие из поликарбоната; по периметру охранники с собаками; датчики давления. Музей охранялся по высшему классу.

Неделю спустя Терри привез письмо.

— Великолепно, — сказала Джессика вору, который на доходы от профессионально исполненных ограблений купил не только эту яхту, но и виллу в Испании, кондоминиум в Голливуде и целый парк дорогих автомобилей.

Терри Лесли хвастался:

— Я провернул пятьдесят шесть дел и не запорол ни одного.

— «Меня никогда не поймают», — добавила она, смеясь, так как знала, что полиция ищет этого человека.

Джессика рассматривала письмо, мысленно переводя средневековый французский. В 1048 году Раймон Тулузский написал своему местному епископу о подозрениях касательно тайного языческого общества, посвятившего себя сохранению еретических писаний в ожидании дня, когда возродится Антихрист и будет править миром. Раймон упоминал о крепости на Пиренеях.

Так почему же Фило так не терпелось завладеть им?

И вдруг она подумала, что важно не само письмо, а то, что написано в нем.

Тайное общество!

Пока яхта покачивалась на водной глади спокойного моря, гостья пробовала крабовое мясо в топленом масле и прокручивала в голове десятки мыслей и гипотез.

Тайное общество чего? Святого Грааля? Крови Христа? Общество, о котором не слышала даже Джессика, чьей работой было знать обо всех подобных секретах! «Настолько тайное, — думала она, — что на его фоне тамплиеры выглядели эксгибиционистами».

Раймон Тулузский писал: «Их можно узнать по кольцу с огнем».

Кольцу с огнем?

Кольцо на правой руке Фило!

Был ли он членом этого тайного общества?

За стеклами темных очков, защищавших глаза от слепящего солнца, мысли бешено проносились в ее мозгу. Это была внезапная удача. И она поняла, насколько ценным было письмо — но не для Фило, а для нее.

Джессика хотела заполучить Тибодо, хотела, чтобы он стал ее партнером в богатстве и власти. Когда три года назад умерла Сандрин, Джессика увидела свой шанс. Фило был вдовцом, и его жена уже не могла ей помешать. Но он не смотрел на Джессику так, как это делали другие мужчины. Она не могла соблазнить его ни на мгновение. Поэтому, решила она, необходимо использовать другие средства. Ее первый план состоял в том, чтобы завлечь Фило Звездой Вавилона. При неудаче — а все зависело от успеха Кэндис Армстронг и Гленна Мастерса — запускался план на случай непредвиденных обстоятельств.

Письмо для этого подходило как нельзя лучше.

Джессика улыбнулась. Она давно усвоила — еще до приобретения силиконового бюста, пластики носа, смены имени; в дни первоначального накопления ее капитала, когда она всегда на один шаг опережала детективов из отдела по борьбе с мошенничеством, — что умный жулик всегда имеет план действий про запас. Если первая задумка не сработает и запасной план провалится, тогда она собиралась осуществить план В.

Она получит Фило, чего бы это ни стоило, даже если ей придется совершить убийство.

14

Фило знал: полиция Лос-Анджелеса ищет его, чтобы допросить о причастности к смерти Джона Мастерса. Он не особо переживал по этому поводу — они никогда не найдут его, а даже если найдут, будет слишком поздно.

Фило сидел в гостиной из стекла, окруженной со всех сторон небом. Пентхаус общей площадью почти шестьсот пятьдесят метров находился на тридцатом этаже небоскреба в городе Хьюстон, и в него нельзя было попасть снизу. Лифты — личный для Фило и другой для слуг — ходили с этого этажа и только наверх, Фило навещал и покидал свое жилище на вертолете. Если полиция следит за зданием в надежде поймать его, то ей придется ждать очень долго.

Тибодо был одет в белые фланелевые брюки и белую шелковую рубашку — считал, что только белый цвет подходит настоящему джентльмену-южанину. Его единственной уступкой был бледно-желтый аскотский шарф, повязанный на шее, и соответствующий шелковый платок, заправленный в нагрудный карман рубашки.

Обстановка в его жилище также была белого цвета: диваны, ковер, покрытие на стенах, цветы, даже кофейный столик из белого мрамора — прекрасное окружение для недавно заполученной картины, висевшей над горящим камином из того же белого мрамора.

Абстрактное изображение белого на светлом фоне, пятна желтого, пронзаемые следами небесно-голубого, жемчужный на ярко-белом поверх раскаленного белого — это могло быть лишь представлением Свечения. Должно быть, Ленора нарушила обещание, данное Джону, и рассказала их сыну о тайном ордене. Как же еще Гленн мог узнать о Свечении? Находясь в изостудии детектива, пока он был в больнице, Фило рассматривал полотна и наблюдал постепенную эволюцию видения Гленна. Последние картины, на которых было изображено лицо, почти вплотную приблизились к истине. Фило воспринял это как знак. Все вставало на свои места.

Скоро, Ленора, уже скоро…

Он сделал глоток дорогого скотча. Фило был один в белой гостиной — только так он мог позволить себе выпить.

Фило никогда не ел и не пил в присутствии других людей. Никто не видел, чтобы он спал. Он никогда не пользовался уборной, если там был кто-то еще. Эти привычки не были присущи человеку его священного призвания. В этом и заключалась ошибка Иисуса: в том, что он ел и пил вместе со своими спутниками, смущая их и заставляя недоумевать, почему Сыну Господа может требоваться еда и вино. Даже жена Фило, Сандрин, не видела, чтобы он что-то жевал. Последний раз он ел в компании другого человека на пикнике с Ленорой.

В тот день его жизнь изменилась навсегда.

Он снова посмотрел на полароидный снимок, доставленный ему ранее. Гленн Мастерс и Кэндис Армстронг в аэропорту, поднимаются по трапу в самолет, не подозревая, что их снимают. Смотрят друг на друга, их короткий обмен взглядами запечатлела пленка. Очень заметны их гнев, раздражение, нетерпение — каждый не хочет, чтобы другой ехал вместе с ним. Но Фило видел и страсть, притяжение настолько первобытное, что даже они сами не подозревали о нем. Наверное, он и сам так выглядел, прежде чем осознал свою любовь к Леноре.

В тот день, когда он сделал первый шаг на последнем пути к своей судьбе…

Фило сначала показалось, что она голая. Стоит нагишом в ручье и поливает водой свою кожу кремового оттенка. Но, подобравшись ближе, он увидел, что на ней было надето узкое облегающее платье до лодыжек под цвет кожи. И она не купалась, а зачерпывала воду ладонями из потока, поднимала высоко над головой, так, чтобы струйки текли между ее пальцев. Разлетавшиеся при этом брызги были похожи на бриллианты.

Пройдя по кругу, чтобы было лучше видно, он рассмотрел небольшую грудь и узкие бедра, волосы до плеч и длинные ноги. Он предположил, что ей, так же как и ему, лет пятнадцать. Увидев лицо девушки, он был сражен ее красотой и понял, что она не должна его заметить. Хотя он был богат и его родители считались сливками общества в Хьюстоне, у девчонок было свое мнение на этот счет, и они либо смотрели сквозь Фило, не обращая на него внимания, либо смеялись над ним, потому что он был веснушчатым круглолицым коротышкой. Он не смог бы вынести такое оскорбление от этого прекрасного создания. Но его нога наступила на сухую ветку, и фиалковые глаза осмотрели лесную чашу, нашли его и остановились на нем.

— Привет, — сказала она.

Он вышел на свет.

— В этих лесах небезопасно.

— Я знаю. Вода падает неправильно. Думаю, законы физики здесь отличаются. — Она покраснела. — Я собираюсь стать физиком.

У Фило перехватило дыхание. На дворе был 1948 год, и девочки не мечтали о том, чтобы стать физиками. Но она могла сказать, что хочет быть хоть шахтером, — настолько он был очарован.

Он знал, кто она. Ленора Руссо, ее отец был одним из александрийцев, их родословная уходила далеко в прошлые века, так же как и у Фило.

— Возможно, мы и живем при демократии.

Мать часто говорила ему: «Ни один из членов общества не может занять место выше, чем другой. Но на самом деле лишь небольшая группа людей способна проследить свое происхождение к самому зарождению рода, так, как мы, за триста лет, до того как жрецы были отправлены в изгнание. Ты прямой потомок Верховного жреца Филоса и принцессы Артемидии — и никогда не забывай, Фило, что ты выше всех остальных».

Ленора была здесь впервые; ее привезли для прохождения обряда инициации. Фило, который вступил в орден еще прошлым летом, на четырнадцатый день рождения, предложил ей свою помощь.

— Все очень просто, — сказал он. Его подростковый голос срывался, когда он ощущал, что она смотрит на него. — Пост и медитация, потом несколько вопросов, а затем клятвы верности и соблюдения секретности.

После этого новичку открывался доступ к эзотерической мудрости древних и он посвящался в миссию александрийцев. Но Фило не стал говорить ей о последней части. Сначала она должна была поклясться в преданности и обещать хранить тайну.

Ленора посмотрела на воду, омывавшую ее ноги, и легонько вскрикнула.

— Сколько камней! Мне не добраться самой до берега.

Берег был всего в десяти дюймах от нее.

Фило протянул руку, и она на мгновение пронзила взглядом своих чудесных глаз его трепещущую душу, а потом сказала:

— Вы так галантны, мой рыцарь в доспехах.

Она положила свою прохладную и мокрую ладонь в его потную юношескую ручищу, и он храбро помог ей выйти из ручья. Она была невероятно изящна и словно не от мира сего: розовые соски просвечивали через платье, длинные волнистые волосы делали ее похожей на фею. А он всего лишь неуклюжий и неловкий простак с деревенским техасским акцентом.

Она не смеялась над ним и не смотрела мимо него. Она назвала его галантным. В тот момент Фило поклялся, что проведет остаток своей жизни, стараясь сделать себя достойным ее.

За несколько следующих лет он подрос — ненамного, всего на пару дюймов. Чтобы компенсировать этот недостаток, он усиленно работал над манерами. Но кого можно было выбрать в качестве примера? Его отец — слабый тихий человек, которого агрессивная мать Фило выбрала ради денег и генов, — страстно увлекался коллекционированием марок. Вряд ли он мог служить мальчику хорошим образцом для подражания.

Фило не пришлось искать слишком долго. Роберт Эдуард Ли, знаменитый генерал войск Конфедерации во времена Гражданской войны, которого одновременно считали самым красивым мужчиной Юга и настоящим джентльменом, стал его кумиром. Ли проиграл войну, но не испытывал ненависти к победителям. Он выступил в качестве примера для своих собратьев южан в надежде, что горечь от поражения будет забыта и начнется создание объединенной Америки. Он олицетворял собой высокие моральные нормы, рыцарское поведение и особые черты мужественности. Вот качества, которые, как утверждал Ли, должны быть присущи джентльмену-южанину: сдержанность, самоконтроль, верность долгу, уверенность, забота о других, отвага, особое отношение к дамам, вежливость, честность и твердые религиозные убеждения. Они станут такими и для Фило, который переймет достоинства Роберта Ли и будет ежедневно доводить их до совершенства. Даже в будущем, когда ему придется убивать, он станет делать это с сожалением и уважением к своим жертвам, веря, что они вознесутся к Господу в луче света.

О Роберте Ли говорили как о последнем благородном рыцаре, и раз Фило происходил от рыцарей-крестоносцев, то он присвоил это звание себе.

Только в одном он не соглашался со своим кумиром. Ли говорил:

— В Библии есть моменты, которые я не могу объяснить, но я полностью принимаю ее как настоящее Слово Господа, и ее учения как ниспосланные Святым Духом.

Ошибка была в том, что никакого Бога не существовало, следовательно, не могло быть и слова Господа.

Фило работал над своей речью: избавлялся от южного сленга, таких словечек, как «типа того»; следил за осанкой (ходил увереннее, чем другие люди низкого роста), своими манерами, каждым поворотом головы во время разговора. Он прививал себе свойственный лорду кругозор и философию терпимости. Он усердно учился и получал высшие баллы. Он завоевывал награды и оканчивал учебные заведения с отличием. Все ради Леноры — его лесной нимфы с фиалковыми глазами, которая назвала его галантным.

За исключением редких общественных мероприятий в домах кого-нибудь из членов общества по всему миру, они редко виделись после той встречи на поляне: Ленора жила в Калифорнии, Фило — в Техасе. Но она всегда была в его мыслях, и все, что он делал, его усилия и стремления, каждый вдох посвящались Леноре. Когда Фило размышлял о будущем, он видел ее рядом с собой.

Сидя в своем стильном белом пентхаусе, он вспоминал слова, написанные ему Ленорой много лет назад в письме, которое бережно хранил и помнил наизусть:

Фило всегда поражало, как Ленора могла говорить о Боге, когда сама была одной из александрийцев, которые не верили в существование Бога. Но это было лишь одной частью восхитительной многогранности ее личности. Ленора очень любила Свечение, и мало кто мог, повстречавшись с ней, не пасть жертвой ее волшебного обаяния. И она должна была принадлежать ему.

Был лишь один человек, который мог бы ему помешать, — Батшиба Тибодо.

Люди в то время боялись матери Фило. Не потому что она была самой богатой устроительницей знатных приемов в южной половине Соединенных Штатов и лишь одно попадание или непопадание в список ее гостей могло означать успех в обществе или провал карьеры. Люди боялись ее потому, что она разговаривала с умершими. Их следует утешать, говорила она. И Фило был уверен, что духи мертвых слушались ее. Все слушались Батшибу.

Это была женщина внушительных размеров, с генеалогическим древом, уходившим корнями на две тысячи лет, в отличие от ее забитого мужа, который мог проследить свою родословную только до колонистов, прибывших в Америку на «Мейфлауэре». Ее жесткое правление стало притчей во языцех. И центром этой яростно опекаемой вселенной был ее единственный ребенок: Фило.

Ее настоящее имя было Джимминелл, но ей казалось, что оно «слишком техасское и глупое». И она сменила его на Батшибу — имя, принадлежавшее жене Давида и матери Соломона, потому что даже в возрасте восьми лет она была увлечена библейским словом и уже тогда знала, что однажды станет женщиной, с которой всем придется считаться. Батшиба древних времен способствовала восхождению своего сына на престол Израиля. Батшиба Тибодо не разменивалась на такие мелочи — ее планы на Фило были гораздо серьезнее.

С самого детства Фило понял, что он избран для чего-то особенного. Только одна вещь смущала его: если родители не верили в Бога, то почему каждое воскресенье ходили в церковь и зачем заставили его наизусть заучивать Библию? Батшиба повторяла, что когда-нибудь он поймет. И действительно, в день его принятия в орден, когда ему исполнилось четырнадцать лет, он все понял.

На двадцать первый день рождения, когда он закончил обучение в своей техасской альма-матер, мать поцеловала его на счастье, взъерошила волосы и прошептала на ухо:

— Помни, что ты аристократ от рождения. Королевской крови.

Таким образом, он был готов занять законное место лидера александрийцев, первого в их двадцатитрехвековой истории. И Ленора Руссо должна была быть рядом с ним.

Он думал, что мать станет возражать против его брака, но она удивила его, поддержав и даже благословив этот союз. Так, когда Фило исполнился двадцать один год, они пошли на пикник, где он собирался сделать предложение.

— Фило, ты вознес меня слишком высоко, — сказала Ленора. — Это не для меня. Я простая женщина со своими недостатками и слабостями. Я не смогу соответствовать тому образу, который ты для меня создал.

И он подумал: ее скромность и застенчивость лишь оттеняют ее великолепие. Он преклонил колено.

— Ленора, ты мое счастье, свет, озаряющий мне дорогу. Ленора, ты моя душа.

— Что ты такое говоришь?

— Я прошу тебя стать моей женой, чтобы ты позволила мне служить тебе, хранить тебя в своем сердце и чтобы я мог посвятить мою жизнь и все мои помыслы только тебе.

— Фило, я выхожу замуж.

Позже Фило вспоминал, что спросил, когда все уже было кончено:

— Он физик?

Огонь горел глубоко внутри него — небольшая искра, словно от удара камня о кремень, но она разрасталась, раздуваемая ветрами, завывавшими в его душе. Ему было наплевать, был тот человек физиком или нет. Он даже не мог понять, почему задал такой вопрос.

— Он занимается изучением Ближнего Востока.

Пламя плясало внутри Фило. Ленора была его целью и смыслом жизни. Фило посмотрел на хлебные корки от сандвичей, оливковые косточки, апельсиновую кожуру, пустые бутылки из-под содовой — свидетельство того, что они ели пищу вместе, он понял, что больше никогда не сможет есть в присутствии других людей.

— Пожалуйста, пожелай мне удачи, — попросила она. Фиалковые глаза с мольбой смотрели на него.

— Желаю тебе удачи, — произнес он, потому что так бы ответил Роберт Эдуард Ли, джентльмен, никогда не позволявший примитивным эмоциям брать верх над собой, особенно перед дамой. Он проиграл и, подобно потерпевшему поражение Ли, примет это с достоинством.

Но пожар бушевал в его душе, пока он ехал домой на своей «альфа ромео», полученной в честь окончания учебы. Внутренний огонь подогревался не гневом, ненавистью или разочарованием, а его желанием отомстить Леноре. Сделать ей больно. Так же больно, как ему сейчас. Но он не мог! Хотя она была причиной пламени, раздиравшего его изнутри, Фило не мог себе позволить обвинять ее — прекрасную, бесценную Ленору.

Но огонь надо было выпустить наружу, освободиться от него — или он поглотит его и Фило погибнет. Кто-нибудь должен заплатить за все.

Его отец, как обычно, сидел в своем кабинете, сгорбившись над коллекцией марок, рассматривая двухсантиметровый клочок бумаги через увеличительное стекло так, словно корпел над лекарством от рака. Его отец, который за свою жизнь так нигде и не работал, получив богатство по наследству, когда-то был красивым мужчиной, а теперь стал серым и тусклым после двадцати лет жизни с неукротимой Батшибой.

Батшиба находилась в комнате для спиритических сеансов, разговаривала с духами, отдавая им приказы, действительно призывая мертвых быть терпеливыми. Он никогда не понимал причину, по которой его матери было необходимо говорить призракам умерших, что им следует делать. Он думал, что это, наверное, связано с ее происхождением от одного из самых древних родов на земле, отчего она чувствовала себя бессмертной, что еще сильнее обостряло ее ощущение самодовольного превосходства над мертвыми, свойственного людям от рождения.

Затем Фило увидел, что стоит в главной гостиной и смотрит на картину над камином — ужасную сцену, изображавшую побег александрийских жрецов от безумной толпы, где на заднем плане пылала Библиотека. Он привстал и сорвал ее со стены. Холст в массивной раме с грохотом упал на пол, и он пнул его в огонь. Как же было хорошо пинать всех этих жрецов. Снова и снова он бил картину ногой, его глаза сверкали от ярости — он бил жрецов, потому что не мог ударить Ленору.

Пламя перескочило на полотно. Фило схватил раму и потащил горящую картину по ковру через весь дом, оставляя за собой огненный след, поджигая мебель, заперев дверь в кабинет отца и в спиритическую комнату, наблюдая, как языки пламени лижут стены и огонь охватывает все вокруг. Он еще не успел обойти огромный особняк полностью, когда в ночи завизжала первая сирена и стали собираться напуганные и взволнованные соседи. Еще он слышал, как в доме кто-то громко кричал.

С легкими полными дыма, и ожогами второй степени он попал в центральную больницу Хьюстона, где, пребывая в бреду от нестерпимой боли, встретил Иисуса.

Когда Фило было девять лет, Батшиба брала его на старомодные религиозные бдения возрожденцев, проводившиеся в большой палатке на окраине города, где техасский деревенщина-проповедник посылал проклятья на вспотевшие головы прихожан. Батшиба любила такие палаточные «возрождения», потому что, по ее словам, их часто посещали духи умерших. И пока проповедник говорил, Фило размышлял над тем, мог ли Иисус разговаривать как простой техасский парень. Пребывая в коме, когда миллионы обожженных нервных окончаний плясали под специальными повязками и морфий растекался по его венам, а разум плавал в амниотическом мешке наркотиков и галлюциногенов, Фило повстречал Иисуса недалеко от моря Галилеи и обнаружил, что тогда, в детстве, был прав: Иисус действительно говорил как простой техасский парень. И вот что он сказал Фило:

— Ты проделал хорошую работу, сынок, но у тебя еще многое впереди. Бог ждет тебя, но Он не станет ждать вечно. Прежде чем ты уйдешь, Я расскажу тебе кое-что о той девчушке, на которой ты хотел жениться.

Фило пролежал без сознания три дня. Когда он вышел из комы, врачи сказали ему, что он чуть не умер. Они ошибались — он умер.

И был воскрешен.

Подобно Иисусу, Фило испытал мученическую смерть, за три дня побывав на задворках рая, ада, разных преисподних и нескольких стран, и затем был возвращен на этот свет, чтобы начать свое великое путешествие длиною в жизнь. Но разница между ним и его предшественником, как понял Фило, когда свежие силы наполнили его кровь, состояла в том, что Иисус был крещен лишь водой. Фило же был крещен огнем. Доказательством искупления грехов и превращения были его волосы. Когда сняли повязки с тех частей его тела, которые прошли очищение огнем, то увидели, что волосы двадцатиоднолетнего юноши стали совершенно седыми.

Он воспринял это как знак.

Большие свершения ждали его, дорога к славе и Богу. Фило понял, что Ленора предвидела это. Святая провидица, она знала. И поэтому ради его священной миссии она принесла себя в жертву.

Сейчас он все прекрасно видел, потому что Иисус объяснил ему, что произошло. Она знала, потому что была проницательной и мудрой, тогда как даже он сам не подозревал об этом. Она поняла, что Фило был Избранным, и ей нельзя вставать у него на пути.

Поэтому Ленора была готова совершить жертвоприношение: выйти замуж за человека, которого не любила. Теперь Фило слышал истинные слова, скрывавшиеся за ее «нет». Она говорила:

— Я присоединюсь к тебе, Фило, но не сейчас, ибо окажусь только помехой тебе. Я останусь с Джоном Мастерсом, пока ты не вознесешься в своем величии, и тогда я навеки буду с тобой.

Он больше не ненавидел Джона Мастерса, а скорее жалел его, потому что бедняга верил в любовь Леноры, и Фило думал, что когда придет время убрать Джона со своего пути, то он будет милостив к нему.

Лежа в больничной постели, от юристов юноша узнал, что унаследовал огромное состояние, прибыльные корпорации, дорогую недвижимость и неплохие выплаты по страховым полисам своих родителей. Но эти богатства мало что значили для Фило, который собирался править всем миром.

Причина возгорания была расследована и признана случайной. «Искры из камина», — было указано в официальном отчете, а следователь по поджогам довольно улыбался, переводя на свой секретный банковский счет сто тысяч долларов.

Фило был готов принять управление финансовой империей и начать свой тайный священный поход, но он не мог понять, почему все были так расстроены. Ведь настал славный момент, день веселья и радости. Зачем так печалиться о том, что случилось с его родителями? Они приняли мученическую смерть, чтобы их единственный сын совершил путешествие в ад, где три дня проходило его замечательное превращение, а потом вернулся к новой жизни. Все должны порадоваться за Батшибу. Теперь она сможет лично запугивать мертвых.

В волнении от нахлынувших воспоминаний Фило отставил напиток и взял снимок Кэндис и Гленна в аэропорту. Разрезав его ножницами на две половинки, он подошел к камину, где бросил фотографию Кэндис Армстронг, в ее бледно-розовой блузке, длинной юбке с оборками, с ее темными волосами, забранными заколкой, в огонь и смотрел, как она дымилась, чернела и превращалась в пепел. Пока только символическая смерть, но скоро все будет по-настоящему.

«Власть огня», — восторженно думал Фило.

Он подошел к телефону, позвонил и выслушал отчет об ужасной аварии на окраине Дамаска.

Положил трубку и обдумал последние новости. Люди сгорели заживо. Еще один знак того, что конец близок.

Он содрогнулся в приступе страсти. «Скоро, Ленора…»

Скоро весь мир познает наслаждение от огня.

15

— Мы не имеем ни малейшего понятия о том, где находимся. Спасибо нашему Джону Уэйну, — сказал Гленн, щурясь на восходящее солнце. Рассвет занимался над Сирийским плато — это было довольно безрадостное зрелище.

— А я-то думал, что вы будете мне благодарны, — проворчал Ян, закуривая сигарету. — Если бы я не выстрелил, эти сволочи поймали бы нас и продали в рабство. Верните мне пистолет.

— Черта с два.

— Это не ваш…

— Да замолчите уже! — закричала Кэндис. Двое мужчин пререкались с того самого момента, как Константин высадил их и вернулся в Дамаск. — Нам нужно найти способ попасть в Пальмиру.

Они обернулись, одновременно подумав, что она прекрасна в гневе.

— Что вы предлагаете? — спросил Ян. — Мы не можем вернуться на шоссе, теперь, когда нас ищут какие-то маньяки. А после того что случилось, они наверняка захотят отомстить.

Фургон кувыркается, падает колесами вверх, начинает гореть. Запертые внутри люди дико кричат.

Эти воспоминания преследовали их.

Константин пришел в ярость после произошедшего.

— Я, видимо, свихнулся, позволив вам уговорить меня отвезти вас, — сказал он, когда, отъехав достаточно далеко и убедившись, что их никто не преследует и можно остановиться, они свернули с главной дороги на проселочную, которая привела их в оливковую рощу. — Я знал, что это слишком опасно. Мы возвращаемся в Дамаск.

Но три иностранца твердо решили добраться до Пальмиры.

— Я вам больше не помощник, — отрезал Константин.

Они пробовали подкупить его людей, предлагая щедрое вознаграждение за помощь, но те видели, как горел автомобиль, и слышали жуткие крики жертв.

— Мы должны думать о своих семьях, — объяснил Константин, после того как Мусса побросал их вещи на землю и вернулся за руль своего «шевроле». И потом они уехали.

— Надо держаться подальше от основных троп и дорог. — Гленн нехотя согласился с Яном. — Друзья тех людей, сгоревших заживо, будут охотиться за нами. — И если за всем стоял Фило, то поисковая команда уже стала в три-четыре раза больше. Они не могли доверять первым встречным. — Нам нужен другой план действий.

— Как мне все это осточертело, — пробормотала Кэндис, схватив свою походную сумку и отправившись в заросли турецкого гороха. Гленн и Ян слышали, как она расстегивала молнию, копалась в сумке, недовольно бурчала, скрытая кустарником. Когда она вышла, они увидели, что на ней вместо юбки с оборками и прозрачной блузки надеты строгие брюки и застегнутая до самого верха шелковая темно-синяя блузка с длинными рукавами.

— Что… — только и успели они сказать.

Взвалив на плечо сумку и рюкзак, Кэндис устало поплелась из оливковой рощи обратно на шоссе, где, к их общему ужасу, под лучами раннего солнца подняла руку, пытаясь остановить какую-нибудь из проносившихся мимо немногочисленных машин.

— Чтоб ее! — воскликнул Ян.

Гленн уже бежал вслед за ней.

Слишком поздно. Уже второй автомобиль остановился с громким визгом шин.

Выяснилось, что водитель и пассажиры были компанией братьев, направлявшихся домой после продажи оливок на главном рынке Дамаска. Веселые молодые люди согласились подвезти незнакомцев в своем большом «мерседесе».

— Алан-ва-салан! — закричали они, когда машина тронулась с места. — Добро пожаловать в Сирию!

— Это был опрометчивый поступок, — тихо сказал Гленн Кэндис. Им пришлось потесниться, потому что один из братьев занимал почти четверть узкого сиденья.

— Но мы теперь едем, не так ли? — процедила она сквозь зубы. — Оставь я это на вас с Яном, мы бы торчали на одном месте до Второго пришествия.

— Незачем выпендриваться, — сказал Гленн, пытаясь вытянуть руку вдоль спинки сиденья. Но там было навалено много всякого хлама, и ему пришлось положить ее на плечо Кэндис.

Они остановились у деревни в семидесяти милях от Пальмиры, где иностранцев пригласили на обед, от которого они не смогли отказаться. Деревня была знаменита своими братьями, рассказывали их гостеприимные хозяева, потому что именно здесь Каин убил Авеля. Пять сестер четырех братьев принесли блюда с яйцами, йогуртом, хлебом и маслом, и, раз уж представился такой случай, была зарезана курица и зажарена специально для дорогих гостей. Так как хозяева не говорили на английском, Ян переводил их оживленную беседу, где обсуждались и фильмы — братья были поклонниками Джеки Чана, и присутствие американских войск на Ближнем Востоке. В их тоне не было злобы, потому что братья понимали: политики в своих играх не обращают внимания на простой народ.

Обед проходил в тени высокого сикомора, где на земле спали собаки, толпились дети, разглядывая незнакомцев, а три иностранца беспокойно посматривали на дорогу, ведущую к шоссе.

Но их преследователи так и не появились. А потом были рукопожатия и дружеские объятия, братья отказались принимать предложенные деньги и с добрым словом отправили путешественников дальше. Затем на проржавевшем старом грузовике их подвез фермер с сыном, энергичные сирийцы прокатили американских гостей вокруг замка Омайяд, возвышавшегося на вершине холма, и во время короткой остановки угостили сладким чаем с лепешками из слоеного теста, пропитанными медом и с ореховой начинкой.

Они не успели заметить, как из пустыни выросли руины Пальмиры, отливавшие золотом на фоне заката, давая смутное представление о грандиозном городе, которым когда-то правила царица-воительница Зенобия. Фермер высадил пассажиров в центре нового города, отказавшись от денег и пожелав им удачи.

Однако удача в тот день была явно не с ними, так как они выяснили, что наступил туристический сезон и свободных мест в гостиницах нет.

— Всегда можно остановиться в кемпинге, — сказал Гленн, когда они входили в прохладный холл последнего отеля.

Но Кэндис уже видела раньше так называемые участки для кемпинга на территории гостиниц. Спать приходилось под открытым небом и без каких-либо удобств. Ей срочно требовался горячий душ.

Портье отеля «Лотус» извинился и сказал, как им говорили и в остальных отелях, что мест нет, но за небольшую плату они могут расположиться в саду, где какая-то группа молодых путешественников уже раскладывала спальные мешки. Кэндис заметила ключи от номеров на стене и поинтересовалась по их поводу.

— Те постояльцы еще не прибыли. Но у них предварительный заказ. Все уплачено вперед, — подчеркнул портье.

Она осмотрела холл, заполненный туристами с багажом. На кушетке спал мужчина, подложив рюкзак под голову. Покопавшись в своей сумке, она извлекла свернутую пачку долларов.

— Если освободится номер, придержите его для меня.

Они наняли водителя, чтобы он отвез их к Джебель Мара. План был такой: встретиться с местными бедуинами и выяснить, помнит ли кто-нибудь из старцев о том, как в этих местах работал Басков. Если он был здесь восемьдесят лет назад, то, возможно, воспоминания о тех временах еще не стерлись из памяти.

Когда они оставили позолоченные руины позади, водитель указал на стоянки бедуинов, рассыпанные по равнине.

— Это странствующие люди, — сказал он на хорошем английском, — потому что их стадам надо постоянно перемещаться в поисках новых пастбищ. Конечно, многие из наших бедуинов теперь ведут оседлый образ жизни, оставив кочевничество в прошлом.

Даже такие бывшие кочевники, чей лагерь был в пятнадцати милях к северу от Пальмиры, все равно жили в переносных палатках своих предков из черной козлиной шерсти, что и увидели гости, попав в неглубокую низину, где стояла группа палаток разных размеров, развернутых входом на подветренную сторону. В тени сидели люди, покуривая трубки и играя в нарды с детьми, вокруг бегали собаки, а женщины осторожно выглядывали из-за откидных полотнищ.

К ним навстречу вышел высокий мужчина благородной наружности, в пиджаке, надетом поверх джелаба, на голове черная клетчатая куфия до плеч. Он представился шейхом Абду и пригласил посетителей в палатку.

Пока Ян на арабском языке объяснял ему цель их визита — поиск сведений о старой легенде, — Кэндис смотрела вдаль на заостренные вершины, поднимавшиеся на тысячи футов, которые в этой равнинной земле называли Джебель — горы. Ее сердце взволнованно билось. Была ли Звезда Вавилона где-то рядом?

Шейх Абду предложил пройти внутрь. Войдя в палатку, они увидели телевизор, установленный на верблюжьем седле, провода от аппарата вели на улицу к автономному электрогенератору. Мужчины, сидевшие на плетеных ковриках, встали и вежливо поклонились, большинство были одеты в длинные джелаба, но двое помоложе носили синие джинсы с закрепленными на поясе сотовыми телефонами.

Женщины в красных и желтых платьях, руки которых были украшены золотом, принесли сладкий чай с ячменными лепешками и быстро скрылись за занавеской, отделявшей мужскую часть палатки от женской.

Прежде чем перейти к расспросам, Гленн попросил Яна узнать, появлялись ли здесь другие иностранцы, искавшие место в Джебель Мара, о котором говорилось в старой истории. Может, рыжеволосая женщина? Или американец с седыми волосами и бородой? Но они оказались первыми, кто побывал в этом лагере с прошлой осени.

Шейх Абду учтиво слушал, как Ян объяснял, что они хотят найти место, где три или четыре поколения назад работал иностранец по фамилии Басков. Шейх решил посовещаться со своими товарищами, которые очень оживленно вступили в разговор. С годами предания и мифы изменяются и искажаются, их рассказывают, сидя у костра, приукрашивают и перевирают, пока от оригинала ничего не остается. Тем не менее основная часть этой конкретной истории сохранилась: сумасшедший европеец копался в пустыне в поисках древних камней.

Ян перевел все своим спутникам:

— Нам повезло. Им знакома наша история.

Внезапно его прервал один из стариков, принявшийся что-то быстро и взволнованно объяснять.

Кэндис и Гленн ждали ответа Яна, чье лицо потемнело от сосредоточенности. Он расспросил старейшину, к беседе присоединились остальные, выразительно жестикулируя. Наконец он повернулся к друзьям и сказал.

— Это не Джебель Мара Ивана Баскова.

— Что? — Надежды Кэндис разбились вдребезги. — Но они же знают историю!

— Да, но они говорят, что все произошло не здесь. Существует другая Джебель Мара.

— Другая? Им известно где? — Гленн развернул карту Сирии, и все склонились над ней, толкая друг друга, обмениваясь репликами, качая головами, споря, смеясь, хмурясь в недоумении и указывая коричневыми пальцами на множество разных мест в сотнях миль друг от друга. Но постепенно, после того как каждый почесал в затылке и посоветовался с приятелями, когда они отбросили маловероятные варианты и сконцентрировались на том, что могло быть, когда подвергли пристальной и честной проверке общие воспоминания, оставив только факты, вот тогда они определились с местом, где проходили раскопки Баскова.

— Здесь! — сказал шейх с гордостью.

Конечно, на карте не было ничего с названием Джебель Мара. Это было бы слишком просто.

— Черт побери, — пробормотал Ян. — Похоже, нам придется ехать по юго-восточной дороге от Пальмиры, пока не доберемся до Вади-Аравид, там повернуть на север на пару миль, затем на восток, не доезжая до соляных озер Аль-Рутайма. Здесь, — сказал он, постучав пальцем по чистому участку карты, — находится Вади-Райза. Они говорят, что рядом мы найдем Джебель Мара.

Гленн сомневался.

— А они уверены в этом?

Ян пожал плечами.

— Кто бы знал, — в его голосе появились нотки беспокойства. — Еще они говорят, что это очень пустынный и негостеприимный район. Там мы не встретим никого, кроме бандитов, грабителей и солдат, сбежавших в самоволку.

Портье отеля обрадовался, увидев Кэндис, потому что неожиданно освободился номер. Когда она поднялась наверх, Гленн отправился в ближайший полицейский участок, а Ян остался в гостиничном баре.

В номере было душно. Открыв раздвижные балконные двери, Кэндис оставила открытой входную дверь, чтобы проветрить комнату, и пошла в ванную. Она отлепила лейкопластырь. Порез на шее медленно заживал. Она решила не накладывать новую повязку.

Вернувшись в комнату, она распаковала свою походную сумку. Кэндис взяла с собой книгу «Первоисточник Библии на иврите», потому что фрагмент с «женой астронома» был на иврите. Перед тем как покинуть Калифорнию, ей удалось определить, что алфавит на табличке Дюшеса действительно представлял собой код-заменитель для алфавита древнего иврита. Ксерокопию с табличкой она заложила между страницами книги.

Она вспомнила о неожиданной встрече с женщиной в приемном покое отделения интенсивной терапии. Доктор Милдред Стиллвотер еще сорок лет назад опубликовала эту книгу, которая с тех пор оставалась основным подспорьем для археологов и изучающих Библию.

Кэндис думала и о других необычных людях, которые были тогда в коридоре. Они на самом деле приходили выразить уважение своему коллеге или хотели заполучить Звезду Вавилона?

Она вышла на балкон, где сумерки были наполнены ароматами ночи: жасмина и жимолости, цветущих в саду; мяса ягненка, жарившегося на вертеле; варившегося темного кофе. И запахом самой пустыни, пыльным и древним. Пальмира — «Невеста пустыни». Город караванной торговли и ремесла, в котором встречались, смешивались и сталкивались разные культуры. Люди жили здесь на протяжении семидесяти пяти веков. Римляне принесли в этот город свою религию и законы.

Подставив лицо легкому ветерку, Кэндис закрыла глаза и погрузилась в другой мир. Она представила оазис таким, каким он был столетия назад: люди, рынки, красивый римский центурион на гарцующей лошади…

Раздался стук в ее открытую дверь.

Она обернулась и увидела Гленна. Она еще плавала в волнах своей фантазии и увидела, как он шагнул к ней: статный центурион в шлеме с плюмажем, алой накидке, сияющем нагруднике, с мечом на поясе — общепризнанным символом власти.

— Я подумал, вам будет интересно услышать, что я успел узнать, — сказал он, нахмурившись и пройдя в комнату. — Но не стоит оставлять дверь открытой.

Центурион испарился, и остался только Гленн Мастерс — без шлема и накидки, в черных брюках из плотной ткани и синей хлопчатобумажной рубашке — опять говорящий ей, что можно делать, а чего нельзя. Но все равно симпатичный.

— Я навел справки в городе. Никто раньше не спрашивал про Джебель Мара. Никто не нанимал проводника и машину, чтобы попасть туда. Работой Баскова и Звездой Вавилона тоже никто не интересовался.

Он вышел к ней на балкон, где силуэты финиковых пальм возвышались на фоне ночного звездного неба.

Кэндис подошла к перилам и сразу же отстранилась.

— Что-то не так? — поинтересовался он.

— Не люблю высоту.

— Мы лишь на втором этаже.

— Этого для меня уже достаточно. У меня голова кружится, если я смотрю на что-то свысока. — Она уловила легкую улыбку на его лице, которую сразу же сменило сосредоточенное выражение. Наверняка он сейчас думал о том, что делать дальше и как им попасть к Джебель Мара. — Мы попросим кого-нибудь отвезти нас, — сказала она, словно это было так же просто, как вызвать такси.

Но не об этом думал Гленн. Он думал о том, что хотел бы нарисовать Кэндис в лунном свете.

Гленн перевел взгляд на руины. В сгущавшейся тьме Пальмира с ее улицами, колоннами и арками была похожа на современный город.

— Я был у местных полицейских, отправил отчет о машине, преследовавшей нас у Дамаска, и ввел их в курс дела. Они будут следить за всеми, кто станет спрашивать о Джебель Мара или Звезде Вавилона. И утром проводят вас в аэропорт.

Она резко обернулась.

— Что?

Он посмотрел на нее.

— Я сказал им, что преследую преступника и вам грозит опасность. Они хотят, чтобы вы как можно скорее и незаметнее покинули их город.

— Вы не имели права.

— Еще как имел.

— Я остаюсь.

Почему ее голос до сих пор застигает его врасплох? При первом взгляде на Кэндис можно было предположить, что у нее высокий голос и из ее тонкого горла должны выходить сопрановые нотки.

— Я нанял водителя с машиной, — сказал он. — Выезжаю в пустыню на рассвете.

— Я с вами.

— Нет.

— Тогда достану своего водителя с машиной.

— И поедете одна?

— Я с самого начала хотела ехать одна. — Такой расклад пугал ее. — Послушайте, мы не можем терять время. Ваш отец сказал, что Фило собирается устроить великое опустошение. Армагеддон. Что, если он использует Звезду Вавилона, чтобы взорвать весь мир?

— Тем более я должен ехать один.

— И тем более я должна ехать с вами!

— Доктор Армстронг, будет так, как я сказал. В полиции распорядились, чтобы никто из местных не помогал вам. Это небольшой город, и все уже знают об этом, и вряд ли кто-нибудь захочет пойти против полицейских.

— Как вы можете меня вот так бросить?

— Я не бросаю вас. А оставляю под присмотром полиции. Я должен ехать один, и притом быстро.

— Вы так говорите, словно я инвалид или камень на вашей шее…

Он взял ее за плечи, крепко встряхнул.

— Черт возьми, Кэндис, я не смогу простить себе, если с вами что-то случится! По-вашему, смертей еще недостаточно?

Это остановило ее. В его голосе был гнев, а в глазах мольба. Она почувствовала, что кольцо с камнем, всегда повернутым на сторону ладони, вонзилось в ее кожу, и представила, как на том месте остается красивая отметка, словно ярко-красный рубин и золотые нити выжигают ее огнем.

Неловкое молчание повисло в воздухе, когда, глядя за спину Гленна на колонны из белого мрамора, призрачно возвышавшиеся под лунным светом, Кэндис заметила стоящего среди них человека. Знакомая гавайская рубашка.

— Эй! — воскликнула она.

— Что?

— Это он! — сказала она и выбежала из номера.

Гленн бросился за ней через коридор и вниз по лестнице в холл и увидел, как Кэндис пронеслась в открытые двери на террасу, где ужинали постояльцы. Потом она растворилась в тени ночи.

Тихо ругаясь, он пошел ее искать.

Кэндис пробежала по разбитому тротуару, между колоннами, вверх по ведущей в никуда лестнице, вокруг древних ванн, где когда-то купалась знать, и мимо ниш, в которых раньше стояли статуи богов, наконец, она добралась до разрушенного жертвенного алтаря. Оказалось, что она тут не одна. Туристы из небольшой группы разговаривали, смеялись, фотографировали друг друга, крича: «Улыбочку!»

Она увидела человека в гавайской рубашке, юркнувшего за угол, и побежала следом.

Снова потеряв его, она остановилась и прислушалась. Рядом кто-то тоже остановился, а потом побежал дальше. Кэндис не сдавалась, забираясь все дальше в лабиринт колонн, помещений без окон и обрушившихся арок. Туристов тут не было, только призраки прошлого.

— Выходи, чтобы я могла увидеть тебя! — закричала она, ее голос эхом отразился от стен. Она оглянулась. Святилище храма загораживало вид на отель. Она больше не слышала ни музыки, ни голосов. Только шум ветра. Она подобрала камень и, услышав какой-то звук, побежала за арку, где столкнулась с Гленном.

— Вы видели его? — запыхавшись, спросила она.

— Стойте! Куда он скрылся?

— Не знаю. Нам лучше разделиться, — сказала она и двинулась.

Гленн взял ее за руку.

— Лучше будет, если мы останемся вместе.

Но Кэндис, не слушая Гленна, пошла вперед. «Какая она своевольная, — подумал он. — Импульсивная, упрямая и своевольная».

— Подождите, — сказал он, догнав ее и положив руку на плечо. — Скажите мне четко, что вы увидели с балкона.

— Это был он — те же длинные волосы, затянутые конским хвостом, лысая макушка. И рубашка с голубыми пальмами.

— Лицо разглядели?

— Он смотрел на меня.

Гленн удивленно моргнул.

— Прямо на вас?

— Да, просто стоял там и… О нет!

Они побежали вместе, сначала через руины, потом миновали террасу с обедающими гостями, которые уже второй раз были вынуждены отвлечься от трапезы, вверх по лестнице и в конец коридора, где обнаружили номер Кэндис в том же виде, в каком оставили его — с открытой настежь дверью.

— Что пропало? — спросил Гленн, принявшись открывать шкафы, выдвигать ящики, будто это был его номер.

Она сразу поняла — ксерокопия таблички Дюшеса. Исчезла из книги Милдред Стиллвотер. Теперь она не сможет перевести то, что они нашли.

— Хорошая уловка, — произнесла она сквозь зубы. — Он намеренно выманил меня на улицу, чтобы его сообщник мог спокойно обыскать номер.

— Где карта?

К счастью, она по-прежнему лежала в ее рюкзаке.

Гленн, нахмурившись, посмотрел на часы, разрываясь между необходимостью отправиться прямо сейчас к Джебель Мара и желанием остаться с Кэндис, чтобы с ней ничего не произошло, до того как полиция отвезет ее утром в аэропорт. Кэндис хотела только одного: выйти на улицу и искать человека, нападавшего на нее, и если понадобится, то перевернуть вверх дном весь город. Но Пальмира была переполнена туристами. Она никогда не найдет его здесь.

Увидев выражение лица Гленна, она произнесла:

— Не говорите ни слова. Я знаю, о чем вы думаете.

— Нет, не знаете.

— Вы думаете, что я импульсивная и поэтому нас постигла такая неудача.

— Ладно, вы знаете, о чем я думаю.

— Что ж, — она положила руки на бедра, — им известно, где мы, и теперь они будут преследовать нас до Джебель Мара. Что будем делать?

— Для начала я еду к Джебель Мара. Вы возвращаетесь в Лос-Анджелес. И никакие уговоры вам не помогут.

— Я постараюсь не быть импульсивной.

— У вас не получится, и вы сами это понимаете. Устроили тут бег с препятствиями.

— Он мог удрать.

— Так он и удрал!

— Бог мой, кому показать красную карточку?

Они обернулись и увидели Яна в дверном проеме.

— Диспетчеры из международного аэропорта Дамаска просили вас не орать так громко, они не могут расслышать пилотов. — Он заметил, как они уставились друг на друга: лица раскраснелись, еще немного — и не обошлось бы без телесных повреждений. — У меня для вас хорошие новости. Я нанял двух парней, которые отвезут нас к Джебель Мара, — он расплылся в улыбке. — Ну же, хоть спасибо скажите.

Между собой они называли ее просто Организацией, и Франсуа Орлеан работал на Организацию уже почти двадцать лет. Это был большой срок для его профессии, но даже он не мог вспомнить то время, когда его контора еще именовалась «Международная организация уголовной полиции». Название было слишком громоздким, и все стали использовать телеграфный адрес «Интерпол», после чего оно так и прижилось.

Хотя у Интерпола было много разных дел — борьба с мировой организованной преступностью, торговлей наркотиками, контрабандой оружия, — Франсуа не был связан ни с одним из них. Табличка на двери его кабинета гласила: «Интерпол — Oeuvres d'art voles» — «Похищенные произведения искусства».

Работа являлась смыслом его жизни, поэтому Франсуа не был женат и, не имея никаких родственников, за исключением троюродной сестры в Марселе, полностью посвятил себя любимому делу. В этот вечерний час он был похож на пылающую нефтяную вышку в ночной пустыне, пил крепкий кофе и курил «Голуаз», просматривая невероятный отчет: вся коллекция мебели Луи XV — диваны, стулья, шкафы, письменные столы — была украдена среди белого дня из частного дома в Париже. Он покачал головой, отдавая должное дерзости совершенного ограбления.

Потерпевшим оказался политик, именно поэтому расследование было передано Орлеану, который был не просто хорошими полицейским, но и дипломатом. Качество, весьма необходимое в его работе. Из-за культурных ценностей иногда могли возникать щекотливые ситуации, особенно если они были связаны с религиозным наследием или национальным героем.

Орлеан был одаренным человеком. Коллеги по работе утверждали, что Франсуа представлял собой ходячую энциклопедию. Он не просто хорошо разбирался в искусстве. У Франсуа познания в этой области были в самой крови, он впитал их, когда был еще ребенком, а его мать работала смотрителем в Лувре. Он не смог бы заниматься ничем другим, да и никогда не хотел. Он обожал искусство и все, что имело отношение к культуре. Более того, он чувствовал, что должен охранять их. Но его настоящим даром была память. «Фотографическая», — так все говорили. Другие агенты даже подшучивали над ним, говоря, что компьютер ему в подметки не годится, потому что, когда его спрашивали о чем-нибудь, он давал ответ быстрее и точнее.

Отложив отчет о пропаже мебели, он откинулся на спинку скрипучего кресла и помассировал шею. Он собирался передать это дело Реверди, цепкому британцу, который никогда не сдавался. Франсуа больше не занимался «грязной» работой. Он был кабинетным человеком с самой большой выслугой лет, какую только можно было иметь, не входя в Генеральную ассамблею или Административную комиссию, члены которых всегда были на виду.

Франсуа не хотел привлекать к себе внимание — так было необходимо для его настоящей работы.

Работы, о которой в Интерполе никто не знал.

Зашумел его факс, и он с надеждой пошел проверить полученное сообщение. Он ждал отчет по Джессике Рэндольф. По слухам, она собиралась заполучить письмо одиннадцатого века, которое недавно было передано в качестве пожертвования в частный музей Мельбурна. Конечно, Джессика не стала бы воровать его сама; Рэндольф была женщиной, никогда не маравшей свои красивые ручки. Она наймет кого-нибудь, и Франсуа уже догадывался кого.

Но отчет был не по симпатичному торговцу произведениями искусства.

Бритта Бушхорн сообщала о краже бумаг ее мужа. Она рассказала обо всем властям Франкфурта, которые объявили записи Бушхорна национальным достоянием и отправили дело в Международную организацию уголовной полиции, пометив его как «срочное» и «повышенной важности».

Франсуа положил отчет на стол и достал пачку «Голуаз». Закурив от золотой зажигалки, он затянулся и выпустил дым. Потом взял отчет, поджег уголок, посмотрел, как загорелась бумага, и бросил его в корзину для мусора. Пока Франсуа Орлеан, член ордена александрийцев, чья родословная была связана с королевской семьей Франции и проходила через младшего брата Луи XIV, наблюдал за превращением отчета в пепел, кольцо с квадратным рубином и золотыми нитями на его правой руке сияло, отражая пламя.

16

Огонь помогал ему сосредоточиться.

Фило смотрел будто внутрь пламени, пытаясь проникнуть в его душу. Хотя никто открыто не обвинял его в смерти родителей, после похорон поползли разные слухи. Все считали странным, что молодой человек так увлекся огнем. Один из знакомых по студенческому братству в шутку называл его Фило Пироманьяк в присутствии других людей — его обугленное тело нашли неделю спустя в разбитой машине. Больше никто не произносил это прозвище.

Но и Фило никого больше не сжигал. Он шел по праведному пути, следуя мессианскому зову. В его планы не входило оставлять за собой след из почерневших трупов. Фило придумал другие способы убеждения и устранения, и его восхождение к власти проходило без особых проблем.

Но огонь оставался центром его существования, так же как и для других александрийцев — большого общества, раскинувшего сети по всему миру, состоявшего из простых людей, ведущих тайную жизнь, связанных друг с другом клятвой более древней, чем Иисус Христос. Фило поддерживал огонь во всех своих домах, в каминах и горшках, на свечах и масле, он напоминал ему о священной цели и о том дне, когда Ленора будет стоять рядом с ним в лучах яркого Божьего света.

Но здесь был самый ценный огонь из всех на этой планете; среди всех свечей, горевших в церквях, храмах, синагогах и святых местах, это одинокое пламя было самым особенным и дорогим для него.

Сюда он ежедневно приходил, чтобы восстановить силы и получить поддержку, поговорить с женщиной, которую любил почти всю свою жизнь и будет любить оставшуюся вечность.

— Люди боятся меня, возлюбленная моя. — Его тихий голос эхом отразился от мраморных и хрустальных стен. Он стоял один под перламутровым небом. — Но почему? Я великодушен к ним. Я джентльмен. Я самая добрая душа на этом свете. И все же они боятся меня.

Он покачал седой головой, озадаченный происками человеческой психики. У него было такое впечатление, что чем больше он делал добрых дел, тем страшнее становился.

Он перенесся в воспоминания о последнем разговоре с ней, на двадцать лет назад. Они говорили о Гленне. Через несколько месяцев ему должно было исполниться восемнадцать лет, и Ленора хотела обсудить обряд его принятия в орден.

Прежде чем они попрощались, Фило выразил свою преданность и любовь к ней, как делал всегда, после чего она сказала:

— Фило, я люблю тебя как брата и друга. Но в моем сердце есть место только для Джона. Я не предам его.

Это ему больше всего нравилось в ней. Она пожертвовала собой, выйдя замуж за нелюбимого человека, и притом так храбро скрывала свои чувства. Он приложил ее ладони к своему лицу и сказал:

— Моя маленькая отважная актриса. Даже со мной ты продолжаешь играть свою роль.

Такими были их последние бесценные слова, сказанные друг другу. А потом этот телефонный звонок — он не мог вспомнить, кто был на другом конце: ему сообщили, что Ленора умерла, убита, ее ударили по голове чертовым молотком. И Фило обезумел от горя, горя настолько глубокого, необъятного и невыносимого, что он хотел проклинать даже Бога. Но Бога не было, и проклинать было некого.

Потом ему стало казаться, что Ленора вовсе не умирала. Джон Мастерс солгал, пытаясь оставить ее только для себя, похороны были фальсификацией. Фило искал ее по всему миру. Когда он на улице замечал женщину, походившую на нее, он шел следом, внутри у него было пусто и все болело, пытался догнать ее, но в то же время боялся, потому что глубоко в душе понимал, что это была не она. И правда пугала его еще больше. Он оставил последние надежды, когда остановился перед отелем Георга V в Париже и понял, что похороны были настоящими и что Ленора действительно умерла.

Он продолжал искать теперь уже смысл, цель своей жизни на бульварах огромных мегаполисов и в узких переулках древних городков, в небоскребах и глиняных лачугах, в пустыне и на вершинах гор. Он спрашивал мудрецов и идиотов, всех, кто мог объяснить ему это.

И однажды, обнаружив себя в огромной толпе на берегу реки Ганг — он не мог вспомнить, как попал туда, — среди полуголых людей, Фило в костюме с галстуком и длинном черном пальто вошел в священные целебные воды, наполнив тысячедолларовые итальянские туфли грязью и илом источника жизненной силы Индии. Он почувствовал странную энергию, поднявшуюся в его теле, и к нему внезапно снизошло понимание всех вещей. И ему стала понятна причина смерти Леноры.

И Фило на запруженных людьми берегах древней священной реки понял эту причину.

Перед возвращением домой к Сандрин, которая не станет задавать вопросов, он посетил Тадж-Махал и, стоя там, думал, что это памятник достойный Леноры, когда вошли два пьяных краснолицых австралийца с огромными рюкзаками за плечами.

— Гляньте, народ, — громко сказал один из них. — Тадж-Махал, видимо, у мужика больше не стоял, и тогда он отгрохал хоть такое утешение для своей бабы.

И его друг, фыркая, засмеялся.

Фило проследил за ними до их убогой гостиницы, запомнил номер, где они остановились, и вернулся туда позже ночью, когда они спали мертвым сном. Когда они проснулись с похмелья ранним утром, то увидели, что привязаны: один к кровати с разведенными руками и ногами и без штанов, другой к стулу.

— Вы обесчестили усыпальницу женщины, — тихо проговорил Фило из тени. — Вам необходимо преподать урок, который будет всегда напоминать вам, что гробницы женщин надо уважать. Один из вас понесет наказание, другой будет смотреть — тогда вы этого точно не забудете. Познакомьтесь с доктором Банарджи. Он хирург. Не пытайтесь говорить, а то проглотите ватные тампоны, которые он засунул вам в рот. Доктору Банарджи наплевать, кто вы, откуда и почему вы приехали в эту страну и оскорбляли ее наследие. Я заплатил ему тысячу долларов, чтобы прервать размножение рода, который непочтительно относится к женщинам.

Через открытые ставни была слышна музыка из дворика снизу: резкие звуки ситары и грустная песня на хиндустани. Пока проводилась аккуратная операция под местным наркозом, воздух наполнил запах сандалового дерева. Молодому человеку на стуле стало плохо, и он потерял сознание, когда врач начал ампутацию, а очнулся он в момент демонстрации его другу доктором Банарджи способа мочиться через трубочку всю оставшуюся жизнь.

Потом Фило поехал домой, чтобы воздвигнуть свой памятник в дань уважения к любимой женщине.

Он услышал тихое покашливание за спиной; у входа в часовню стоял мужчина с красной отметиной на лице. Мистер Росси был единственным человеком, которому Фило разрешил ступить на священную землю.

Когда Фило осознал свое мессианское призвание, он решил, что ему нужны апостолы. Но в отличие от Иисуса, которого Фило считал эгоистом из-за того, что тому потребовалось двенадцать человек, он обошелся тремя.

Их нужно было выбрать из круга александрийцев, людей больше всего преданных святой цели; они должны были быть неженатыми и без других семейных привязанностей; умными и образованными, а их родословные — безупречными. Первый человек, которого он призвал, происходил от удивительных предков — знаменитого брата Кристофа, который сопровождал Аларика и рыцарей ордена Огня в Иерусалим. Хотя Кристоф никогда не был женат на матери своего сына — считалось даже, что он не знал о его рождении, — тот факт, что Кунегонда была из александрийцев, делал их родство законным. У Росси в качестве доказательства были письма, написанные Кунегондой Кристофу, где она рассказывала, что родила ему ребенка. Судя по всему, Кристоф никогда не получал этих писем, потому что они хранились в семье Кунегонды, пока не попали в руки Росси. В честь их прославленного прародителя всех мальчиков-первенцев в семье Росси называли Кристофер. Когда Фило позвал, Кристофер Росси оставил доходную медицинскую практику и пошел по одному с ним пути. Он так сильно верил в миссию александрийцев и в самого Фило, что с готовностью отдал бы за них свою жизнь.

Второго человека Фило нашел в Найроби. В венах Питера Мбуту текла кровь древних эфиопских царей. Он ушел с поста главы министерства живой природы и природных богатств и присоединился к Фило.

Третий был избран из старинной русской фамилии и оказался полным разочарованием: он быстро возомнил о себе слишком много и решил, что Фило должен служить ему. Фило избавился от него, устроив небольшую аккуратную катастрофу его частного лайнера в жерле вулкана на Гавайях.

Фило вопросительно посмотрел на мистера Росси, который вежливо прервал его визит к Леноре.

— Вам звонят. — Росси протянул ему телефон. В его жесте не было ничего раболепного или подобострастного. Росси был гордым и самоуверенным. Фило восхищался его абсолютным самомнением и убежденностью, в чем он превосходил любого на этой земле — конечно, за исключением хозяина, которому служил.

Этого звонка от человека с бомбами Фило ждал давно.

Состоялся короткий разговор.

— Когда вы сможете приготовить установку?

— Они изготавливаются на заказ, и их механизмы требуют очень аккуратного обращения. Вы сказали, что детонация должна произойти в строго установленное время. Дайте нам еще неделю.

Одна неделя. К тому времени Фило уже получит Звезду Вавилона, если Гленн Мастерс и Кэндис Армстронг сделают свою работу.

Возвратив телефон, он разрешил Росси идти и вернулся к Леноре.

Почти четыре столетия назад император потерял любимую жену во время родов. Он был так охвачен горем, что решил возвести для нее самую красивую в мире гробницу — Тадж-Махал, чьи купола, арки и шпили из белого мрамора в прекрасной симметрии отражались на гладкой поверхности бассейна под голубым небом.

Для постройки Тадж-Махала понадобилось двадцать два года и двадцать тысяч рабочих. Памятник Фило — хрустальная часовня с украшениями из драгоценных металлов, расположенная в частном парке за пределами Хьюстона и круглосуточно охраняемая за высокой оградой, — был установлен всего за три года силами ста человек. Хотя создание этого сооружения не дало ответов на вопросы, оно принесло ему утешение. Сюда он приходил, чтобы восстановить духовные силы. Здесь никогда не было туристов. Никто не осквернял светлую память Леноры вспышками фотоаппаратов и непристойными шутками. Это святилище посещал он один. Даже Джон Мастерс с сыном не знали о нем. Пусть навещают убогую могилу на общественном кладбище и обманывают себя, будто чтят память жены и матери. Но только Фило воздал ей те почести, которых она заслуживала.

Сандрин тоже не знала о существовании часовни.

Жена была ему нужна для игры на публику, чтобы к нему не липли другие женщины и Фило мог сосредоточиться на выполнении своей миссии. Наверное, Магдалина была тем же для Иисуса. Восстановившись после потери родителей и фамильного дома, Фило, осознавший свое священное призвание в этом мире, решил, что ему нужна супруга. Он искал и нашел ее: Сандрин Смит, привлекательная карьеристка в белых горностаях и розовых бриллиантах, любезная, но холодная внутри, как лед. После обязательных ухаживаний, которые включали дорогие обеды, посещение театра, оперы, родео, техасских барбекю, приемы у губернатора и в Белом доме, он приготовился изложить свои планы как можно искреннее, чтобы не оставить недосказанности. «Сандрин Смит, — так он собирался начать. — Хочу, чтобы ты стала моей женой. Я никогда не смогу любить тебя, ибо сердце мое принадлежит другой, но я обещаю уважать и защищать тебя, и всегда быть с тобой. У тебя будут мои деньги, имя и мое положение в обществе. И я дам тебе детей. Ты будешь жить со мной богато и счастливо».

На ужине, когда Фило хотел сделать ей предложение, прежде чем он успел заговорить, Сандрин сказала:

— Фило, я думаю, ты собираешься попросить меня стать твоей женой. Я говорю тебе да. Но я не люблю тебя, и никогда не буду любить. Я буду уважать тебя и подарю тебе детей. Но в остальном меня не интересуют постельные дела, и спать мы будем в разных комнатах. Что же касается твоих потребностей, то я лишь прошу тебя быть благоразумным и никогда не унижать и не позорить меня.

Позже шутники в высших кругах Хьюстона говорили, что союз этой идеальной пары был заключен на небесах.

Брак сработал, как они и задумывали, и когда у Сандрин нашли рак, Фило воспринял это в качестве знамения того, что скоро наступит конец всего сущего. Поэтому, забрав ее из больницы и сказав, что позаботится о ней дома — доктора рассказали ему о химиотерапии, необходимых дозах и способе введения лекарств, — он не стал всего этого делать, а вкалывал ей воду вместо медикаментов и заставлял пить сахарные пилюли. Так было надо для ее же блага. Когда Ленора вернется в его жизнь, для Сандрин в ней не будет места.

Семнадцать лет назад, в день завершения строительства хрустальной часовни, за год до того, как он встретил и женился на Сандрин, Фило отправил отдыхать рабочих, отпустил помощников и телохранителей и в одиночестве смиренно стоял под прозрачным сверкающим куполом. Он зажег вечный огонь. Когда тот заплясал в золотой чаше, качаясь и трепеща, отбрасывая свет и тени на мраморные алтари и колонны, Фило не мог отвести взгляд от его желтого горячего сердца. Он видел душу горящего и сверкающего пламени. Он ощущал его жар, вдыхал аромат масла, подпитывавшего огонь.

И тут он услышал знакомый голос:

— Мертвые не умирают. Как ты мог забыть?

В тот день, семнадцать лет назад, Фило громко закричал, и его вопль эхом вознесся к потолку из хрусталя и золота. То был голос его матери, напомнивший ему, что жизнь после смерти была краеугольным камнем веры александрийцев.

Он упал на колени на твердый, холодный мраморный пол, не обращая внимания на острую боль, пронзившую ноги. Он посмотрел на солнце, сиявшее через хрустальный купол, и слезы жгли его глаза. Как он мог забыть о том, что однажды снова встретится с Ленорой?

«Но когда?» — кричало его страдающее сердце. Фило было пятьдесят лет. Неужели он должен жить еще лет сорок в мучениях?

Он распластался, крестом вытянув руки на отполированном мраморе, словно священник, принимающий клятву, и рыдал, пока пол не стал мокрым от его слез.

Ленора, Ленора! Жизнь пуста и бессмысленна без нее.

Потом в его голове всплыл отрывок печального стихотворения, будто духи шептали ему в самое ухо, дразня и насмехаясь над ним:

«Нет!» — вскричала измученная душа Фило. Он еще встретит ее!

Но как, как? Он бил кулаками по мрамору, и на полу оставались кровавые следы. И вдруг услышал:

«Не плачь, когда умирают любимые, ибо они снова будут с тобой. Они ходят в облаках, пока не настанет время им спуститься обратно на землю, когда Отец Создатель воссоединится со своими детьми». — В его мозгу пел хор индейцев топаа Южной Калифорнии, которые вымерли к настоящему времени, но чьи верования бережно хранились в личном архиве Фило.

Песнопение в его голове становилось громче.

«Написано в книге Даниила, что те, кто спят в пыли земной, проснутся и обретут вечную жизнь. — Сопрано и баритоны, сотни благородных голосов раздавались в черепной коробке Фило, сливаясь в едином хоре. — И сказал Иисус: «Я есть воскрешение и Я есть жизнь. Тот, кто верит в Меня, будет жить даже после смерти».

Голова Фило раскалывалась и пылала в огне, пока голоса внутри нее накладывались друг на друга, сталкивались и соединялись в великолепной гармонии. Он просил их замолчать, но они становились все яростнее и громче, цитируя Конфуция:

«Обращайтесь с духами умерших так, словно они живые люди» и Святого Августина: «На Воскресение сущность наших тел будет объединена. Всесильный Бог соберет все частицы, поглощенные огнем или зверем, обратившиеся в пепел и пыль, и вновь сделает нас живыми».

В горящей голове Фило усиливалась какофония голосов, и он знал, что они принадлежали александрийцам, взывавшим к нему через века, кричавшим ему с другой стороны, как Батшиба когда-то кричала на мертвых; александрийцам: Маркусу и Юлии, Теодорику и Гиллему, графу Тулузскому, барону Росслинскому, Эгилю Датскому, Мэри Маклауд, Анри Д'Шартру, Чарльзу Бринморгану, которые зачитывали отрывки из знаменитых работ, собранных их тайным обществом, напоминая ему, во что он должен верить.

— Перестаньте! — просил он, закрывая руками уши.

Гул прекратился. Но в тишине другой голос, поэта Йетса, тихо произнес:

Фило затаил дыхание. Он уставился на мраморный пол у своего лица. Слова легким эхом раздавались у него в голове: «Ее неспокойную душу…»

И он понял. Вот так сразу. Словно солнечные лучи, попадавшие в часовню, сделали тонкий надрез на его черепе, проникли через кость в мозг и потом туда, где пряталось его сознание. Он все это время знал, почему Ленора должна была умереть: чтобы ничто на земле не мешало ему исполнить свой священный долг. Но он забыл о том, что Ленора ждала новой встречи с ним.

В тот день, семнадцать лет назад, Фило поднялся с пола, его мозг еще горел, но уже тише и спокойнее. И, глядя на солнце, пробивавшееся через хрусталь, он увидел написанный вопрос: почему он должен ждать?

Поднявшись на ноги, он почувствовал, как новые силы растекались по его нервам, мышцам и сухожилиям, его кожа и волосы излучали жизнь, будто он воскрес во второй раз.

Он знал, почему Ленора умерла: чтобы направить его на истинный путь. Он понял, что должен сделать. Как он должен это сделать, он узнал ровно четырнадцать часов назад со страниц трехсотлетней книги. «Пророчества Нострадамуса», век седьмой, четверостишие восемьдесят третье.

Теперь, семнадцать лет спустя, после самоотверженного преследования единственной цели, когда Звезда Вавилона скоро окажется у него в руках, а торговец бомбами завершит приготовления своего пиротехнического представления, весь мир станет свидетелем истинного предназначения Фило и свершившегося пророчества астролога эпохи Возрождения.

17

Гленн никак не мог решить, рассказывать Кэндис о том, что он только что прочитал в дневнике матери, или нет.

Рассвет занимался над необъятным сирийским плато, на мили вокруг не было ничего, кроме песка. Кэндис спала на заднем сиденье коричневого «понтиака». Машина, возглавлявшая их небольшой караван, «тойота лендкрузер», поломалась, и двое мужчин, нанятых в Пальмире, пытались починить ее, а Ян курил и болтал с ними на арабском, наблюдая за их работой.

Убедившись, что на этот раз их никто не преследует, они быстро покинули Пальмиру под покровом ночи. Пока их проводники управляли машинами, Гленн, Кэндис и Ян смогли выспаться и проснулись, когда из-за поломки оба автомобиля были вынуждены свернуть на обочину. После того как Ян пошел прогуляться, размять ноги и покурить, Гленн пересел на переднее сиденье «понтиака» и раскрыл дневник матери. То, что он прочитал, шокировало его.

Кэндис открыла глаза, посмотрела на крышу машины, откуда свисала разодранная ткань обшивки. Потом повернула голову и спросила Гленна:

— Где мы?

Боже! Этот голос — медоточивый днем, был еще соблазнительнее, когда она только просыпалась.

— «Тойота» сломалась. — Он показал рукой через лобовое стекло.

Она села и выглянула наружу. Утреннее солнце своими лучами освещало пустыню, простиравшуюся до самого горизонта. По счастью, два валуна у дороги оказались достаточно укромным местом, чтобы хоть как-то заменить собой блага цивилизации. Когда Кэндис вернулась, Гленн передал ей бутылку воды и хлеб с сыром.

Она заметила темные круги у него под глазами. Спал ли он вообще? Потом увидела дневник, который он положил на колени. Он что-то нашел и, похоже, что-то очень нехорошее.

— В нем есть вещи, которые вызывают воспоминания, — сказал он, когда она устроилась на заднем сиденье, подобрав под себя ноги, и принялась жадно есть. — Вещи, забытые мною давным-давно. Или просто я заставил себя их забыть. Я думаю, — слова давались ему с трудом, — мои родители были членами тайного общества, которое называется «александрийцы».

Она перестала жевать.

— Тайное общество? Что-то вроде масонов или розенкрейцеров?

— Я помню, как мать рассказывала мне историю о Великой библиотеке в Александрии и о жрецах, которым удалось спастись из пожара в четвертом веке. В одиннадцатом столетии они были крестоносцами, называвшими себя рыцарями ордена Огня. Я считал, что это лишь сказка, но теперь думаю, что все было на самом деле. Мои родители принадлежали к этому обществу. — Он посмотрел на свое золотое кольцо с рубином. — Вот что оно означает. Членство в тайном обществе.

— А в чем цель этого общества?

— Не знаю. Мать написала в дневнике, что отец запретил ей рассказывать мне. Она должна была дождаться, пока мне исполнится восемнадцать. Но она умерла до моего дня рождения.

— Возможно, это как-то связано со Свечением?

Он удивленно посмотрел на нее. Свет, который он увидел, когда сорвался со скалы и думал, что погибнет. Было ли то видение чем-то из его памяти? Мог ли его напуганный разум заглянуть во времена детства и выдернуть оттуда спасительное воспоминание? Если его мать описывала ему Свечение, значит, это было как раз то, что он увидел, то, что он с тех пор пытался воссоздать на холсте.

— У общества есть цель. Это не просто сборище людей, оно должно что-то делать. Только я не знаю что. — Он покачал головой. Со временем ответы придут. — Но меня беспокоит вот эта часть.

Он решил рассказать все — чтобы Кэндис узнала, насколько опасна ситуация, в которую они попали, — в надежде, что после этого она вернется в Лос-Анджелес.

— «Фило пугает меня, — вслух прочитал Гленн. — Я ощущаю в нем растущую манию. Сандрин, похоже, ничего не замечает или решила не замечать. К чему это приведет? Есть вещи, которые, как я думаю, он совершил. Я боюсь говорить о них. Я не могу обратиться в полицию, ибо тогда им станет известно о нашем обществе. И я не могу сказать Джону, потому что мы никогда не говорим о Фило. Могу ли я пойти со своими страхами к остальным? Но кажется, все они боготворят Фило. Милдред Стиллвотер так влюблена в него, что готова пожертвовать жизнью, чтобы жить в его тени. Мне придется сохранить эти мысли в тайне. Я надеюсь, что Гленн вступит в орден и вместе мы сможем как-то помешать Фило, ибо теперь я убеждена, что Фило хочет использовать Свечение для своих злых целей».

Гленн замолчал. Если одержимость Фило проявлялась еще тогда, то какого размаха она достигла теперь?

— Я изучил биографию Фило. Его родители погибли на пожаре при невыясненных обстоятельствах. Потом ходили разные слухи, но никаких доказательств не было.

— Они думают, что это Фило устроил пожар? Сжег своих родителей? — Кэндис поежилась. — Но если он собирается устроить массовое уничтожение, зачем ему нужны таблички Баскова? — И снова ее посетила сумасшедшая мысль о том, что Звезда Вавилона была не древним предметом, а новым высокотехнологичным оружием невероятной мощи. — Что говорится насчет упоминания о Нострадамусе в письме вашего отца? Вы смогли отыскать то четверостишие?

Он покачал головой.

— Во всех попадавшихся мне источниках говорится, что в веке седьмом всегда было сорок две строфы.

— Может, ваш отец ошибся номером главы?

— Я уже думал об этом. Но в других девяти главах четверостишия под номером восемьдесят три содержат полную бессмыслицу. Нострадамус — это тупик.

Гленн подумал о споре, который он услышал посреди ночи двадцать лет назад, когда один мужчина угрожал другому. Миссис Кироз сказала, что отца столкнули с лестницы. Неужели Фило вернулся, чтобы исполнить угрозу двадцатилетней давности? Но почему сейчас?

Потому что его отец нашел Звезду Вавилона.

Гленн, прикрыв глаза рукой, смотрел на запад, туда, откуда они приехали. Возможно, в этот самый момент подручные Фило идут по следу, мчатся на полной скорости по шоссе, чтобы схватить их. Он повернул голову на восток. Или Фило уже обнаружил Звезду Вавилона и поджидает их там со своими бандитами? «Я бывал в переделках, — думал Гленн, — один против шести на узкой улочке, но если Фило приведет с собой двадцать, сто человек? Что будет тогда?»

Он посмотрел на Кэндис, вспомнив, как думал в Пальмире о том, чтобы нарисовать ее при лунном свете. Он размышлял о том, насколько удивительное существо человек, если, не начертив за всю жизнь ни одной линии, может взять в руки кисть и краски и рисовать на полотне свою душу, пытаясь передать Свечение. И теперь этот человек хотел запечатлеть другое свечение — Кэндис Армстронг.

— Вы должны вернуться домой, — сказал он. — Кто знает, что еще сделает Фило, когда я доберусь до него.

— И оставить вас одного? — Она вылезла из машины и потянулась на утреннем ветерке. Кэндис больше всего хотела вернуться обратно в Лос-Анджелес. В уютную безопасную хижину в горах, к Хаффи и прочим делам. К хорошо оплачиваемой работе в Сан-Франциско — если Рид простит ее — и уйти с дороги безумного человека, задумавшего устроить великое опустошение. — Я остаюсь, — сказала она.

Он не был удивлен ее словами. Она выводила Гленна из себя, но в то же время он восхищался ею. Трусливой ее не назовешь, это точно. Гленна впечатляло то, как она вела себя. Сильная, уверенная женщина, боец, она, возможно, пригодилась бы в полиции Лос-Анджелеса. Вот почему его отец хотел увидеть ее. Если кто-то и мог найти Звезду Вавилона, то только Кэндис Армстронг.

— Хэй-хэй!

Они обернулись и увидели Яна, радостно размахивавшего руками: «тойоту» удалось починить.

Подойдя к «понтиаку», их водитель нахмурился. Он указал на восток, где сильная буря быстро накрывала пустыню: сквозь темные облака сверкали молнии, гремел гром.

Пока машины мчались по пустому шоссе — опытные водители умело объезжали рытвины, потом, свернув с асфальтовой дороги, поехали по гравийной насыпи, — Кэндис погрузилась в свои мысли. Когда они найдут таблички, Гленн передаст их сирийским властям. Она надеялась, что у нее будет достаточно времени, чтобы перевести письмена. Но теперь ключ Дюшеса был похищен. Что бы ни было написано на табличках, оно останется тайной.

Кэндис не давала покоя история с человеком в гавайской рубашке, стоявшим у руин и смотревшим прямо на нее.

Сейчас она понимала, что это была явная приманка. Она могла бы тихо сказать о нем Гленну, потом бы они осторожно вышли из номера, заперев дверь, и отправились на поиски того мужчины, схватили бы его и выбили признание. Вместо этого она вылетела на улицу, как разъяренный носорог.

Откуда бралась ее импульсивность? Подруга однажды сказала ей, что она сама подсознательно все портит. Взять хотя бы инцидент с Фэрклосом. Могла ли она уличить его во лжи по-другому, тихо, обходными путями, чтобы не было такой жесткой ответной реакции? Но почему человек, пусть и подсознательно, будет делать себе хуже?

Потому что страх неудачи сильнее, чем надежда на успех.

Кэндис смотрела на проносившееся мимо разноцветье полевых цветов, непрекращающийся бег легких облаков по небу. В этой безлюдной пустыне она сумела заглянуть глубоко в себя и понять: из-за того, что она не могла превзойти достижения своей матери, она боялась даже попытаться сделать это.

Она закрыла глаза и стала молиться: «Пожалуйста, Боже, пусть таблички окажутся на месте. Пусть я их найду, привезу обратно и выполню обещание, данное умирающему человеку. Сделай так, чтобы в этом мне сопутствовала удача».

Гленн думал, что она спит: голова откинута на подголовник сиденья, глаза закрыты. Ему совсем не нравилось нынешнее положение дел. В Пальмире у него еще был шанс убедить Кэндис вернуться в Калифорнию, полиция отвезла бы ее прямо к самолету. Но затем в дверном проеме возник Ян, объявив во всеуслышание хорошие новости:

— Я нанял двух парней, которые отвезут нас к Джебель Мара. Ну же, хоть спасибо скажите.

Меньше всего Гленн хотел благодарить его. Теперь не оставалось другого выбора, кроме как взять Кэндис с собой. Иначе она поехала бы с Яном, а втроем путешествовать было все же безопаснее. И вот сейчас он был здесь и пытался не думать о пистолете в своем кармане — оружии Яна, которое он отказался возвращать, что подталкивало его еще ближе к ужасной, неминуемой вспышке насилия.

Что-либо отдаленно напоминавшее дорогу давно закончилось, и под колесами автомобилей шуршал песок пустыни. На своем пути они не встретили ни одного человека — ни бедуинов, ни туристов, ни солдат, ни грабителей, ни других путешественников. Мимо пробегали лишь газели, шакалы и зайцы, изредка с зарослей низкого кустарника поднимались в небо огромные стаи птиц. Продвигаясь на восток и оставив цивилизацию далеко позади, они поняли, насколько были теперь уязвимы, зависимы от телефонов, бензина и современных технологий. Что будет, если сломаются машины, или закончится горючее, или сядет аккумулятор в спутниковом телефоне Яна? Каждый пытался представить, что ощущал здесь Басков восемьдесят лет назад.

Въехав на песчаную равнину, время от времени прерываемую вздымавшимися скалами и странными геологическими образованиями, словно в этих местах много лет назад произошло извержение вулкана, все стали напряженно всматриваться в окружавшую их местность, потому что начался тот самый регион, о котором говорил шейх Абду.

К полудню они нашли первый неожиданный и впечатляющий ориентир — непонятное нагромождение утесов и заостренных гор, стоявших на плато, будто оставленных рукой великана. Машины затормозили, и все вылезли наружу.

Пока они рассматривали скалистый хребет в бинокли, а Кэндис размышляла о том, почудилось ей или ветер здесь на самом деле был тише, Гленн сказал:

— Это наверняка Джебель Мара — прямо как ее описывал шейх Абду. Но на карте Баскова ничего подобного нет.

Они снова забрались в автомобили и проехали к самому подножию огромного горного массива, возвышавшегося на тысячи футов и простиравшегося, словно скелет гигантского динозавра, в обоих направлениях так далеко, насколько мог видеть человеческий глаз.

В полной тишине они озирались по сторонам, думая, что с тем же успехом могли бы находиться и на Луне — настолько все было голым и пустынным. Встречались мелкие лужи дождевой воды; повсюду пробивались небольшие пучки травы. Но в остальном это была суровая и негостеприимная глухомань.

Они попробовали сопоставить координаты с картой Баскова, но безуспешно: ни один из его рисунков или символов не соответствовал тому, что их окружало.

На юге было огромное русло реки, на тот момент пересохшей, разрезавшее известняковое плато и упиравшееся в горный массив.

— Ерунда какая-то, — сказал Гленн, через бинокль просмотрев вади до основания гор. — Вода течет с юга, но куда она стекает?

Они осмотрели южный склон возвышавшегося уступа, но не смогли разгадать тайну исчезающей воды.

Один из водителей что-то обнаружил и позвал остальных.

Это оказалось узкое ущелье в скале, настолько незаметное, что на него надо было смотреть под определенным углом, чтобы разглядеть. Расщелина была слишком узкой для автомобиля, поэтому они решили пойти пешком. Но, когда их проводники остановились, не желая идти дальше, Ян сообщил:

— Они не пойдут туда. Говорят, там полно духов. Они боятся этого места.

— Пусть тогда разобьют лагерь, — велел Гленн.

Отважная троица вошла в огромный разлом, ступая по прохладному песку, испещренному следами скорпионов и змей. Темнота сомкнулась за их спинами, отрезав от солнечного света, и теперь они двигались по извилистому меандрическому тоннелю почти вслепую. Гленн шел впереди, прокладывая путь на ощупь вдоль холодных стен.

— Осторожнее, не ударьтесь головой, — предупредил он, и его голос эхом вознесся к невидимому потолку.

Они остановились и прислушались. Кэндис почувствовала, как по ее шее побежали мурашки: ей мерещились ямы со змеями и полчища тарантулов.

— Надеюсь, мы все же куда-нибудь придем, — произнес в темноте Ян, ударившись головой сразу же после предупреждения Гленна. — Не хотелось бы быть похороненным заживо.

И вдруг впереди прорезался луч света.

— Слава богу! — выпалил Ян, когда они вышли под слепящее солнце.

Они стояли не в силах вымолвить ни слова, с расширившимися от удивления глазами: сверху было открытое небо, а сама гора оказалась пустой внутри, образуя долину, протянувшуюся на мили, по сторонам которой вздымались утесы и скалы. Вот куда попадали воды древней вади из узкого ущелья, которое образовали бушующие потоки, тысячелетиями проносившиеся через горы и выточившие эту великолепную скрытую долину.

Но это оказалась не просто долина. Песчаный пол в нескольких местах был выложен булыжником, участками сохранилась мостовая. Можно было различить остатки колонн, обрушившихся много лет назад. Осыпавшиеся арки стояли над тем, что когда-то являлось широкой улицей. На другой стороне виднелись вырезанные в скалах зияющие отверстия, которые могли быть окнами и дверями. Зловещий ветер дул в долине, принося с собой ил, обдавая то горячим, то холодным воздухом и завывая, словно несчастные призраки.

Незваные гости потеряли дар речи — они нашли затерянный город.

18

— Похоже на уменьшенную копию Петры, — сообщил Ян. — Точно набатейское.

— Никогда не слышала об этом месте, — с восхищением в голосе произнесла Кэндис.

— Минутку, — сказал Ян, щелкнув пальцами. — Я знаю, что это такое. Ну конечно! Джебель Мара — это не историческое название. На арабском языке Джебель Мара означает Горькая гора; несомненно, такое прозвище было дано этому месту, после того как город был заброшен и о нем стали ходить легенды о призраках и злой магии. Это Даедана — перекресток древних торговых путей! Здесь проходили караваны из Вавилона, а отсюда направлялись дальше в Пальмиру и оттуда к Средиземному морю.

— Город жителей скал, — уточнил Гленн, вспомнив предков индейцев пуэбло, живших в Аризоне и Нью-Мексико. Все поселение было вырублено в горной породе, лестницы, вырезанные в скалах, вели к уступам, являвшимся порожками перед домами, выдолбленными в горе.

Трое путешественников вскарабкались наверх и посветили фонариками в отверстия, обнаружив в темноте пустые квадратные комнаты без каких-либо фресок или резьбы на стенах. Они прочитали оставленную кем-то надпись: «C'est moi, Филипп Августин. 1702 год».

— Как думаете, может, найдем и автограф Баскова? — спросил Ян.

Ему никто не ответил, и они продолжили осмотр города-призрака, расхаживая по строениям, которые когда-то служили конюшнями, закусочными, святилищами неизвестным богам. Одно даже было многоярусным амфитеатром, вырезанным в склоне горы. Дойдя до границы города, Гленн и Кэндис поняли, почему никогда раньше не слышали об этом месте. Даедана была разграблена подчистую давным-давно, тут не осталось ничего ценного даже для археологов. И здесь никто не жил из-за легенд о призраках и проклятиях.

Где же искать Звезду Вавилона?

Вдали над обширным плато бушевала пустынная буря. Над долиной пронесся рокочущий звук, и путешественники, подумав, что слышат гром, в недоумении посмотрели на голубое небо. Гленн пытался разгадать другую тайну.

— Куда все-таки уходит вода? — снова спросил он, представив себе засохшую вади, обрывавшуюся возле узкого ущелья.

Пройдя обратно через расщелину и поняв, что это был основной вход в город, они вышли наружу и, прикрыв глаза от солнца рукой, посмотрели на вади в южном направлении. На этот раз они заметили то, что пропустили ранее, — высокий известняковый хребет, образовывавший естественный резервуар, в котором собиралась дождевая вода. Много лет назад люди удлинили его, чтобы создать дамбу через вади, с искусственными каналами для отвода паводковых вод от входа в город и дальше вокруг горы. Прошагав по песку, они обнаружили сделанные человеком шлюзы, трубы и систему водопровода.

— Смотрите, — показал Гленн, присев рядом с кустарником, росшим из каменного стока, проходившего по всему периметру Даеданы. — Они создали водосборные каналы, которые наполняли резервуары, вырубленные в горе вон там. У них были наводнения зимой и засуха летом, поэтому они пытались делать какие-то запасы воды.

Кэндис пошла обратно к ущелью.

— Куда вы направились? — спросил ее Гленн.

— Искать Звезду Вавилона. Еще достаточно светло.

— Сначала необходимо найти безопасное место для лагеря, а потом составить график дежурства. Будем караулить по очереди.

Она упрямо стояла на месте, положив руки на бедра, ее темные волосы, выбившись из прически, развевались на горячем пустынном ветру.

— Звезда Вавилона от вас не убежит, — раздраженно бросил Гленн, которого ее упрямство одновременно восхищало и бесило. Опять в ней чувствовалась какая-то сила, способность манипулировать его эмоциями. Он подумал, догадывалась ли она сама о таком своем качестве. — И если вы не хотите, чтобы мужик в гавайской рубашке прокрался к вам ночью в палатку…

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — наконец согласилась она.

Они выбрали ровное место на возвышенности — это была необходимая предосторожность в регионе, известном своими бурными ливневыми паводками, — у подножия хорошо защищенного уступа. Если бы кто-то решил заглянуть к ним на огонек, то ему пришлось бы идти с запада, а из лагеря это направление просматривалось на 180 градусов, что давало время на подготовку к приему незваных гостей.

Когда закончился день, нанятые помощники установили палатки для трех иностранцев — сами они собирались спать в машинах. Был разведен огонь, приготовлена еда и сварен кофе. Путешественники немного поболтали, потом мужчины составили график ночного дежурства. Хотя Кэндис тоже хотела поучаствовать, джентльмены отвергли ее кандидатуру. Гленн по-прежнему никому не отдавал пистолет.

Садившееся на западе солнце озаряло красными и золотыми лучами грозовые облака, пока на востоке сверкали молнии. Постепенно стемнело, вдалеке рокотал гром, над головами проносились обрывки серых облаков, подгоняемых вечерним ветром. Вскоре пошел легкий освежающий дождь. Но он быстро закончился, и не разыгравшаяся в полную силу буря двинулась дальше. В чистом небе взошла луна, и холодный ветер обдувал равнину, подсушивая траву и цветы, пока Кэндис и ее товарищи спали.

Утром кудрявые белые облака усеяли голубое небо над притихшей пустыней, одинокий жаворонок просвистел несколько трелей над лагерем. За ночь не случилось никаких происшествий. Стоявшие на часах видели лишь темноту и слышали тишину. Со стороны Пальмиры никто не показывался.

Позавтракав кофе с хлебом, путешественники вернулись в заброшенный город.

Слыша далекие раскаты грома, Гленн, Кэндис и Ян шли по центральной улице, осматривая фасады строений, в которых когда-то жили купцы, художники, солдаты, проститутки и политики. Хотя они знали, что в городе никого, кроме них, нет, их неотступно преследовало ощущение, что за ними наблюдают из всех темных дверных проемов и зияющих окон.

— Почему Дюшес или Басков не упоминают о находке затерянного города? — вслух размышляла Кэндис.

— Чтобы никто не смог прийти за табличками, — ответил Ян. — Они оба собирались вернуться.

Они прошли почти всю долину, мимо главной площади, на которой еще сохранились колонны, вокруг фонтана, заполненного песком, и за амфитеатром обнаружили то, что искали.

Они увидели единственный дом на всей улице, вход в который был завален булыжниками. И на скале над ним виднелась грубо высеченная пятиконечная звезда.

Они вскарабкались по каменной лестнице к уступу, с унынием взирая на стену из камней и обломков. Вверх и вниз по улице дверные проемы чернели, словно огромные беззубые рты. Но этот был завален. Может, Басков повторно похоронил свою находку?

Они принялись в спешке расчищать камни, понимая, что времени у них немного. Водителям было приказано стоять на входе в ущелье и кричать, если вдруг появится какая-нибудь машина.

Сердце Кэндис взволнованно билось, когда она отбрасывала камни в сторону. Теперь они смогут получить все ответы: что такое Звезда Вавилона, почему Фило Тибодо хотел убить за нее и что профессор Мастерс имел в виду под «великим опустошением».

Последний камень полетел вниз, и их обдало запахом плесени. С другой стороны послышался звук осыпавшихся обломков, эхом ушедший в пустоту.

Теперь они могли попасть внутрь.

Ход, ведущий в дом, был похож на спуск в миниатюрную золотую шахту. Сломанные, разные по высоте колонны были установлены много лет назад, чтобы поддерживать дверной проем.

— Наверное, работа Баскова, — предположил Гленн. — Заставил своих людей притащить остатки каменных столбов для укрепления прохода. — Тут все разваливается.

— Да, выглядит небезопасно, — согласился Ян.

— Странно, — произнесла Кэндис, проведя пальцами по краю проделанного Басковым входа.

— Кирпичи, — сказал Гленн. — Кто-нибудь заметил что-то подобное в других строениях?

— Нет…

Древний дверной проем был явно замурован давным-давно, между кирпичами и камнем вокруг двери уже были заметны щели. Дюшес и Басков проломили дыру, достаточно широкую, чтобы в нее мог пролезть человек.

Ян передал Кэндис фонарик и сказал:

— Моя дорогая, предоставляю эту честь вам. В конце концов вы у нас первооткрыватель.

Она взяла фонарик, посмотрела на него, лотом повернулась к Гленну и отдала фонарь ему.

— Ваш отец завещал Звезду Вавилона вам.

Гленн подошел к небольшому входу и посветил внутрь.

— Что вы видите? — взволнованно спросил Ян, вспоминая Говарда Картера, который произнес знаменитую фразу: «Я вижу замечательные вещи».

Но Гленн ответил лишь:

— Темноту.

Они стали разбирать древнюю кладку, выбивая кирпичи, которые, наверное, лежали там около двух тысяч лет. Кэндис помогала изо всех сил, вымазалась в пыли, на лбу ее выступил пот. К тому моменту, когда они смогли попасть в дом, солнце уже стояло в зените.

Помещение оказалось небольшим, и, похоже, это была единственная комната в жилище.

Ян сказал:

— Должно быть, такими у них были дома. Что-то вроде однокомнатных квартир.

— Видите где-нибудь таблички? — спросила Кэндис.

Затхлый воздух пах плесенью — древностью. Три желтых круга от фонариков выхватывали лишь куски глины, которые могли остаться от раскрошившихся табличек. Однако вокруг были разбросаны небольшие глиняные фрагменты с текстами, похожими на черновики или клинопись с ошибками, свидетельствуя о том, что здесь по крайней мере кто-то что-то писал. Но основного хранилища, из которого, как они считали, были взяты камень Дюшеса и табличка Баскова, нигде не было видно.

— Вот одна! — воскликнул Ян, и с потолка посыпался песок. — Слава богу, Басков ее не заметил.

Кэндис уже стояла рядом с ним, освещая фонариком маленький квадратный кусок затвердевшей глины, покрытый клиновидными символами из кодового алфавита Дюшеса. Сняв с пояса мягкую кисточку, она встала на колени и аккуратно смахнула песок с поверхности таблички. Ее сердце радостно забилось.

— Надо ее сфотографировать. Но еще нужно что-нибудь для передачи масштаба, — сказала она, и Ян протянул ей свои наручные часы. Когда Кэндис клала часы рядом с табличкой, она случайно коснулась ее, и в то же мгновение, прямо перед их изумленными глазами, табличка распалась на мелкие кусочки.

— Боже мой, — прошептал Ян. — Как это могло случиться?

Кэндис была готова разрыдаться. Ей даже не удалось сделать фотоснимок, а теперь все обратилось в пыль.

И затем раздался неожиданно спокойный голос Гленна:

— Так, никому не двигаться. — Прямо как полицейский на месте преступления.

— Что случилось?

Они проследили за лучом его фонарика и с ужасом увидели, что он освещал на полу… скелет человека.

— Это гробница? — спросила Кэндис в замешательстве.

— Что-то тут не сходится, — произнес Ян, шаря фонариком по стенам. — Ага, а здесь у нас что?

На стене были какие-то надписи.

Кэндис подошла ближе.

— Похоже на иврит или арамейский язык. Ян, сможете перевести?

Он, запинаясь, прочел:

— Вавилон лежит здесь. — Дальше он отслеживал слова пальцем. — Из Вавилона. Да, точно. Что-то из Вавилона лежит здесь.

— Что это за первое слово? Оно означает «звезда»?

— Не могу разобрать первое слово. Символы не… — Он повернулся к Кэндис. — У вас с собой первоисточник Библии на иврите?

— В моем рюкзаке в багажнике «понтиака». Я мигом! — И она выбежала наружу, прежде чем Гленн успел сказать ей, чтобы она смотрела под ноги.

Когда она вернулась с рюкзаком на плече, то уже листала книгу Милдред Стиллвотер.

— Не могу найти, — сказала она, войдя в комнату. — Этого слова здесь нет.

— Но оно точно означает «звезда», — настаивал Ян. — Что тут еще может быть «из Вавилона»?

Снова посветив на стену, она рассмотрела отметки и сообщила:

— Это не иврит, Ян. Первое слово написано на персидском языке. И это действительно «звезда».

— «Звезда из Вавилона лежит здесь»! — радостно сказал Ян. Он огляделся по сторонам. — Но где? Не вижу никакой звезды. Думаете, Басков забрал ее с собой?

— Перед словом «звезда» есть зарубка. Она что-нибудь означает? — спросил Гленн, указав на стену.

Ян махнул рукой.

— Просто трещина в стене.

Но Кэндис, поднеся лупу к надписи, подтвердила:

— Гленн, вы правы. Эта зарубка была нанесена вместе с остальными словами. Она является знаком того, что это имя собственное. Как я сразу не заметила ее! Вот почему первое слово на персидском. Потому что это слово означает имя! Есфирь. — Она посмотрела на своих спутников широко открытыми глазами, полными удивления. — На персидском — звезда.

— «Есфирь из Вавилона лежит здесь», — по-новому прочел Ян. — Басков неверно все перевел. Звезда Вавилона — это не предмет и не место, а человек. И тут ее гробница, — добавил он.

Они втроем молча стояли и смотрели на скелет. Наконец Гленн произнес:

— Сомневаюсь в том, что это гробница.

— А что еще может быть?

— Думаю, мы все же находимся в доме. — Он посветил фонариком вокруг. — Разбитые гончарные изделия. Кувшины и горшки.

— Для загробной жизни, — сказал Ян. — Они лишь символы былой жизни.

— Может ли в гробнице быть очаг?

— Конечно! В гробницах попадаются самые разные предметы.

Но Гленн обратил внимание на то, что очаг был почерневшим, словно на нем что-то готовили, а не просто так поставили для умершего человека. Потом он провел пятном света по стене, выхватив замурованное окно.

— Возможно, вы правы, — согласилась Кэндис, вспоминая фасады других жилищ на этой улице — в каждом был дверной проем и пустое окно. Она не понимала, зачем тот, кто похоронил здесь Есфирь, превратил ее дом в гробницу.

— Мы даже не в состоянии определить, сколько лет этим костям, — сказал Гленн. — Ее могли похоронить несколько веков назад.

В этот момент Ян подобрал с пола лампу.

— Потрясающе, — произнес он. — Это сделано в Греции! — Он принялся взволнованно объяснять. — Как вы знаете, лампы сначала были в виде блюдец с маслом, в котором плавал фитиль. Со временем керамические лампы стали делать с внутренним наполнителем. Греки изготовили полностью закрытую лампу, из которой не выливалось масло, — вроде вот этой. Другие…

Гленн нетерпеливо перебил его:

— Можете назвать точное время?

— Самые ранние датируются пятым веком до нашей эры и встречаются в основном в Греции и Южной Италии. То, что эта лампа оказалась так далеко, свидетельствует об установленных торговых отношениях с другими народами.

Кэндис ошеломленно спросила:

— Вы говорите, что этой лампе двадцать пять веков?

— Да, плюс-минус столетие. Несомненно.

Гленн заметил:

— Но это вовсе не означает, что лампа была оставлена здесь именно тогда. Ее могли использовать и много лет спустя.

— Вряд ли, — возразил Ян. — Во-первых, как и вся домашняя посуда, лампы легко разбивались. Сохранившиеся в самом лучшем виде были обнаружены нами в гробницах, где, разумеется, ими никто не пользовался. Но чтобы глиняная лампа прослужила так долго? Очень сомневаюсь. Кроме того, во времена Древней Греции гончары стали делать более прочные лампы и рисовать геометрические узоры. Люди, как, впрочем, любой из нас, просто выбросили бы старую и заменили ее новым, более модным вариантом.

— Но мы не знаем, так ли это на самом деле, — засомневался Гленн Мастерс, детектив отдела убийств. — Мы не можем полагаться на свои домыслы.

— Лампа была среди табличек с клинописью, — вмешалась Кэндис. — А нам известно, что клинопись стала вытесняться арамейской письменностью во времена персидского периода, где-то в седьмом веке. Разумно будет пока предположить, что этот дом — или что это такое — был замурован в то время. Что как раз совпадает с Вавилонским пленением, одним из любимых объектов исследований вашего отца. — Она посмотрела на Гленна. — Я права?

— Отец посвятил свою жизнь трем периодам Библии: Исходу, правлению Соломона и Вавилонскому пленению. Вы помогли ему разрешить вопрос с Соломоном, доктор Армстронг, значит, остаются два других. И раз мы находимся довольно далеко от Красного моря… — Он не закончил фразу.

— Но как эта женщина, — тихо сказала Кэндис, направив свет фонаря на хрупкие останки костей и черепа, — связана с Вавилонским пленением?

— И она ли та Есфирь, — добавил Ян, — о которой говорит настенная надпись?

Пока солнце совершало свой небесный обход, а тени смещались и искажались внутри усыпальницы, трое странников смотрели друг на друга, мысленно пытаясь ответить на эти вопросы. Они обнаружили Звезду Вавилона, но теперь перед ними встала другая загадка: чем было это место и почему здесь была похоронена эта женщина?

Они вышли наружу, в комнате стало слишком душно. Вдохнули чистый воздух, который принес ветер, поднимавший песок в долине, наполнили легкие свежестью, солнцем, небом и жизнью, чтобы отринуть пыль своей находки.

Ян закурил сигарету.

— Так, значит, она жена астронома, о которой говорилось в табличке Баскова?

Кэндис озадаченно покачала головой:

— Похоже, у нас два астронома, которых разделяет тысяча лет. Профессор спрашивал себя, находится ли ответ в гробнице Нахта. Нахт был астрономом, но какое отношение он может иметь к женщине, жившей десять веков спустя, я не знаю.

Ян растоптал недокуренную сигарету, и они вернулись в дом. Кэндис принялась фотографировать, прикладывая линейку для сопоставления размеров, помечая все предметы и стараясь оставлять их на своих местах.

— Что я хочу понять, — сказал Ян, рассматривая разбитую лампу, — так это почему ее похоронили в доме? Почему не в обыкновенной могиле?

Кэндис положила линейку рядом с куском кувшина, покрытым надписями, и произнесла:

— Возможно, она умерла от заразной болезни, и никто не захотел трогать труп. И тогда они заложили дом кирпичом. — Она взглянула на Гленна, сидевшего на корточках и так напряженно о чем-то размышлявшего, что на его лбу образовалась морщинка. — В чем дело? Вы что-то нашли?

Он указал на правую кисть скелета, в которой был зажат железный гвоздь.

— Думаю, если сравнить кончик гвоздя с отметками на стене, то выяснится, что слова были накарябаны с его помощью.

Кэндис присела рядом с ним и посмотрела на гвоздь, все еще стиснутый между фалангами пальцев скелета.

— Должно быть, она оставила эти надписи перед смертью. Наверное, знала, что не будет похоронена в обычной могиле. Возможно, остальные жители умерли так же и были замурованы в своих домах. Она не хотела, чтобы ее имя забыли.

Но Гленн размышлял в другом направлении. Он подошел к части стены, в которой когда-то было окно, и посветил на нее фонариком. Потом подобрал с пола разбитую чашу и повертел в руках. Наконец сказал:

— Эти горшки и кувшины не просто символы былой жизни, они были наполнены зерном и вином. Теперь в них лишь осадок и пыль, значит, кто-то выпил вино и съел зерно.

— Люди, которые хоронили ее, — предположил Ян. — Так часто случалось. Еду, предназначавшуюся для умерших, съедали могильщики.

— Тогда зачем лампы?

— Символы, как я и говорил.

— Похоже, что их жгли. И достаточно долгое время.

— Что в этом необычного? — спросила Кэндис. — Мы уже установили, что это место было ее домом, до того как стало гробницей. Есфирь пользовалась этими предметами при жизни.

Гленн направил фонарик на замурованное окно, осветив то, что они не заметили ранее: сажу на кирпичах.

— Окно служило вытяжкой для огня, это можно понять по почерневшим следам, идущим вверх от очага. Видите закопченные кирпичи?

— То есть Есфирь была еще жива, когда замуровывали ее дом? — Кэндис посмотрела на горшки и кувшины, и внезапно они приобрели новое, зловещее значение. — Но зачем хоронить кого-то заживо и оставлять ему еду?

Гленн нахмурился.

— Может, это было наказанием.

— Или жертвоприношением? — пробормотала Кэндис. Она встала на одно колено и кисточкой из верблюжьей шерсти аккуратно смахнула пыль с предметов, лежавших на полу. Тусклый солнечный свет выхватил то, что было скрыто от него на протяжении многих веков: кисти, клинышки, чернильницы. — Может она была здесь оставлена, чтобы что-то написать?

— Но это бессмыслица, — ответил Ян. — Если кто-то пытался заставить ее писать, то зачем же замуровывать? Так они никогда не смогли бы получить таблички.

— Возможно, ее заперли здесь не для того, чтобы заставить писать, — предположил Гленн, — а чтобы она, наоборот, перестала. Может быть, Есфирь писала нечто запретное, и в этом состояло ее наказание: быть замурованной за запретные письмена.

Все трое замолчали. Если Есфирь действительно была похоронена заживо, то какое преступление она совершила? Что такое она могла написать, что повлекло за собой настолько жестокое наказание? И почему таблички были написаны секретным шифром?

Вспомнились слова из письма профессора: «Я говорю не о чем ином, как об Армагеддоне…»

Кэндис нарушила тишину:

— Раз табличек здесь нет, можно сделать вывод, что Басков вывез их с собой и лишь потом заболел.

— Он их спрятал, — добавил Ян. — И нарисовал карту с указанием тайника. Теперь все сходится. Мы не в том месте ищем.

Когда они вышли из комнаты на яркое солнце, Гленн задержался, чтобы в последний раз взглянуть на таинственный дом, вырубленный в скале, и почувствовал, что какая-то догадка вот-вот должна выбраться наружу среди вороха мыслей, что-то очень важное. Но он никак не мог понять, что именно. Что-то связанное с заточением Есфири. Небольшая деталь, которую они проглядели…

Гленн вспомнил, что это, когда они уже подошли к ущелью. Он остановился и посмотрел назад на долину, заваленную руинами древнего города.

— Вы вдвоем идите дальше, — сказал он. — Мне нужно кое-что проверить.

Он пробрался обратно к входу в дом Есфири и стоял там, думая, что все-таки зря вернулся, потому что ощущал, как внутри него начинали закипать гнев, печаль и другие эмоции, которые ему до сих пор удавалось сдерживать и которые теперь рвались на свободу. Дом Есфири был похож на Кэндис Армстронг — в нем была сила, заставлявшая Гленна проявлять чувства.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но тут увидел, что Кендис карабкается по заваленным обломками ступенькам лестницы, ее темные волосы блестели в солнечном свете.

Когда она добралась наверх, он спросил:

— Где Хоторн?

— Сказал, что хочет лучше изучить карту Баскова. Зачем вы вернулись?

— Расскажите мне, как изготавливали таблички с клинописью.

— Сначала брали кусок глины и придавали ему форму скругленной колоды карт, потом стилом выдавливали текст и оставляли глину сушиться на солнце.

— Что случится, если сделать по-другому? Что произойдет, если таблички просто будут сохнуть внутри помещения?

— Тогда они долго не прослужат. Солнце придает им необходимую твердость. Без этого они окажутся слишком хрупкими и превратятся в пыль. — Она вдруг воскликнула: — Рассыпавшаяся табличка! Та, о которой мы думали, что ее не заметил Басков!

— На нее были нанесены письмена, но ее не просушили на солнце. Поэтому Басков и не взял ее. Скорее всего, он нашел другие такие же и понял, что они разрушаются от одного прикосновения. Вот этот момент я никак не мог понять. А потом меня осенило: Есфирь, замурованная в своей гробнице, понимала, что умрет, но была настолько преданна своему делу, что даже перед лицом неминуемой смерти продолжала писать.

Он снова шагнул в прохладную темноту единственной комнаты каменного жилища.

— Она не пыталась выбраться из дома, — сказал он, шаря лучом фонаря по стенам. — Нет следов борьбы, отметок от ногтей, вообще ничего. Она просто вернулась к своим табличкам и продолжила переносить слова на глину.

Он подошел к окну, положил ладонь на кирпичи и попытался не думать о чувствах Есфири, наблюдавшей, как растет кирпичная кладка, пока солнечный свет не исчез для нее навсегда.

Кэндис встала рядом с ним.

— Теперь, — тихо произнесла она, — когда мы все знаем, вы должны понять, что необходимо забрать таблички в Соединенные Штаты. Сирийские власти уберут их на какой-нибудь склад, и из-за бюрократических проволочек их никто не увидит еще несколько десятков лет, как это случилось со свитками Мертвого моря.

Но Гленн еще больше укрепился в своем намерении: Есфирь не была его заботой. Он приехал сюда, чтобы найти убийцу.

Кэндис не отступалась:

— Ваш отец знал, о чем говорил. Если мы обнаружим таблички, а потом просто отдадим, то Фило сможет их заполучить, У него достаточно денег, чтобы подкупить чиновников.

— Мне показалось, я что-то услышал…

Она встала рядом с ним. Что-то было у входа, возможно, животное копалось в мусоре, но все же стоило пойти проверить.

— Гленн, скажите, что согласны со мной.

Вдруг раздался громкий ревущий звук: перемычка дверного проема треснула и обрушилась. Послышался оглушительный грохот — провалилась крыша, и горный ярус над домом Есфири рухнул вниз.

Дневной свет исчез, оставив Гленна и Кэндис в кромешной темноте.

19

Они сидели на полу, кашляя, с трудом вдыхая наполненный пылью воздух. Гленн включил фонарик.

— С вами все в порядке?

На лице Кэндис ясно читался страх. Она кивнула.

Он осмотрелся. Вход был полностью завален.

— Что произошло? — Ее голос дрожал.

— Обвалился дверной проем.

— Они ведь нас откопают, правда?

Гленн прикрыл рот ладонью; пыли было слишком много.

— Если смогут и если Яну удастся убедить тех двоих пройти в долину. Они скажут, что это была злая магия, которой они так боятся, и что нас уже предупреждали.

Он попытался сдвинуть камни, но успехом это не увенчалось. Кэндис принялась звать на помощь.

— Бесполезно, — произнес Гленн. — Они нас не услышат.

Страх охватил обоих: подобно Есфири, они оказались похороненными заживо.

Гленн посветил фонариком на стены, потом подобрал небольшой камень и стал методично постукивать им, начав с замурованного окна.

— Что вы ищете?

— Выход отсюда.

Кэндис посмотрела на него как на сумасшедшего. Они были заперты в каменном мешке. У всех строений в горе имелась одна дверь и одно окно. Между комнатами дверей не было, так же как и чердаков с подвалами.

Но он по-прежнему продолжал стучать, слыша в ответ лишь глухой звук от твердой горной породы.

— Помогите мне, — попросил он.

Она взяла камень.

— Если тут есть другой выход, то почему Есфирь им не воспользовалась?

— Может быть, в те времена выхода и не было.

— Что вы хотите сказать?

— Ищите пустое место в стене.

Она принялась стучать, прислушиваясь к раздающимся звукам и осознавая, что у них осталось мало воздуха и батарейки в фонарике долго не протянут. Она прослушала каждый дюйм северной стены от самого пола, ее охватило безумие, ей казалось, что комната вот-вот сожмет свои каменные тиски.

И вдруг послышался стук — звонкий отзвук.

— Отойдите-ка, — сказал Гленн и стал бить ногой в стену, пока не проломил ее. Их обдало затхлым воздухом. — Вот почему Есфирь не сбежала. Это водопровод. В ее дни в нем наверняка была вода.

Пролом выглядел слишком узким.

— А мы пролезем туда? — спросила Кэндис.

— Постараемся.

Им пришлось ползти на четвереньках, держа перед собой фонарики, Гленн прощупывал путь, сметая вековую пыль и мусор. Они миновали поворот, потом другой, ползя, словно кроты, в темное никуда. Кэндис ощущала всю толщу горы над ними. В разреженном воздухе стояла вонь, и было трудно дышать.

— Где мы? — спросила она, с ужасом думая о том, что они могут заблудиться. — Я уже не ориентируюсь здесь.

— Мы направляемся строго на восток.

— Правда? — Она все сомневалась. — А что там на востоке?

— Эти тоннели куда-то выходят. Я думаю, что на край уступа горы.

Ее рука соскользнула. Она посмотрела на мокрую ладонь.

— Гленн? Это не засохший тоннель. Здесь была вода. Совсем недавно!

Он ничего не ответил.

Они добрались до развилки из трех тоннелей, уходящих на разные уровни. Когда Гленн потянулся к верхнему, Кэндис спросила:

— Разве нам не следует двигаться вниз?

— Надо подниматься наверх, — ответил он.

И она знала почему: внизу тоннели были заполнены водой.

Он взобрался наверх, потом протянул ей руку. Она ухватилась, и он втянул ее в тоннель. После этого она ни о чем не спрашивала, понимая, что, двигаясь наверх, они должны будут выбраться где-то на вершине горы.

— Что это? — внезапно вскрикнула она, когда все вокруг затряслось. — Землетрясение!

Но это было не землетрясение, а нечто гораздо худшее.

— Вода, — объяснил Гленн. — И она движется сюда!

Ливневый паводок начался в скалистых утесах далеко на юге, где над пустыней бушевала буря. Ручьи, попавшие в узкие овраги и на сухие вади, собирались в бурные потоки, набирали силу, несясь по руслу, упиравшемуся прямо в древний город. Там стремительное течение попадало в рукотворные трубы, соединявшиеся с тоннелями, проходившими внутри горы.

— Вижу свет впереди! — крикнул Гленн. — Мы уже близко.

Тряска усиливалась, и неестественный гул наполнил тоннели, словно за ними гналось страшное чудовище. Воздух становился плотнее, в ушах у Кэндис шумело, струйки воды текли по дну тоннеля.

Потоп почти нагонял их.

Когда они добрались до конца тоннеля, то увидели выход на восточную сторону горы высотой с рост человека. За ним был отвесный обрыв, уходивший далеко вниз, к пустыне.

Пока грохот нарастал, Гленн быстро оценил ситуацию. Они не могли спуститься, значит, им придется подниматься наверх.

В нескольких футах справа был достаточно большой выступ.

— Держитесь! — крикнул он Кэндис, подтянулся, раскачался, прыгнул и ухватился за поверхность горы, из-под его ног вниз полетели каменные обломки. — Давайте руку.

— Не могу!

— Можете. Быстрее!

Она не могла пошевелиться и зажмурила глаза. Кэндис показалось, что вокруг нее только воздух и обрыв вниз на сотни футов.

— Я не могу!

— Не смотрите вниз. Возьмите мою руку. Давайте!

Она выставила руку в сторону и коснулась ладони Гленна. Одним рывком он перетянул ее к себе, и она приземлилась рядом с ним как раз в тот момент, когда из тоннеля хлынул яростный поток, вода вырвалась наружу и обрушилась вниз на пустыню.

Прижавшись к Гленну, Кэндис не открывала глаза. Гора сотрясалась, словно хотела их сбросить, сверху на головы им сыпались обломки и песок, и выступ под ними, казалось, вот-вот обрушится.

Поток воды уменьшился, а потом и вовсе сошел на нет. Гора затихла, но Кэндис еще дрожала. Когда она открыла глаза, то увидела вспотевшую шею Гленна и сразу за ним стену из камня. За ее спиной не было ничего, кроме открытого пространства на сотни футов вниз, тысячи миль вокруг и к небу.

— Все в порядке? — спросил он.

Она молча кивнула.

— Теперь будем взбираться.

Гленн осмотрел отвесную стену. Правда, кое-где были и наклонные места, и трещины, и щели для опоры рук и ног.

— Поползем наверх. Теперь… постарайтесь размазываться.

— Размазываться? — дрожащим голосом повторила она.

— Пытайтесь встать на выступы как можно большей частью подошвы, чтобы лучше держаться. Не надо прыгать на цыпочках. Смотрите, куда я буду класть руки. И повторяйте за мной все движения.

Чтобы начать восхождение, ему пришлось отпустить ее руку, и Кэндис почувствовала, что сейчас упадет.

— Держитесь! — прокричал он, и она вцепилась в небольшой каменный выступ.

Они стали подниматься вверх, шаг за шагом. Гленн искал опоры для рук, потом подтягивал к себе Кэндис и показывал ей, где можно удержаться. В тот момент он бы все отдал за снаряжение и веревки.

Он смотрел на Кэндис, ее развевавшиеся на ветру волосы. Она застывала от страха, и приходилось ее уговаривать подниматься дальше. Она оступилась, закричала и ухватилась за него; когда Гленн поймал ее за руку и удержал, рюкзак свалился с ее плеча и упал во влажный песок далеко внизу.

— Не ведите себя как мокрая курица! — прокричал он. Ветер подхватил и унес его слова. — Ваши локти торчат в стороны и назад, это неправильно. Следите за мной. Держите локти так, как это делаю я.

Она смотрела мимо него, выражение ужаса было на ее лице.

— О Боже!

— Что? — Он обернулся и увидел, что горизонт надвигается прямо на них. — Это буря! Она идет в нашу сторону!

Они продолжили взбираться наверх.

Буря подбиралась все ближе, все слышнее становились раскаты грома, из черных облаков сверкали ветвистые молнии. Ветер усилился, угрожая сорвать хрупкие фигурки людей с поверхности горы. Кэндис отчаянно хваталась за выступы, каменный мусор летел вниз из-под ее рук.

— Не надо бороться! — крикнул Гленн. — Не пытайтесь сражаться с горой. Пусть она вам поможет.

Она заставила себя остановиться, прислониться всем телом к горе и последовать совету Гленна, хотя страх вынуждал ее карабкаться вверх. Она прижалась щекой к каменной стене и вдохнула пыль многих веков. Кэндис прижималась к древней горе, словно к любимому человеку, и позволила утесу держать себя. Тепло уходившего дня поднималось с каменной поверхности и согревало ее — это было неожиданно приятное ощущение. Она закрыла глаза, ее дыхание замедлилось. Эти высокие древние горы, изрезанные ветрами и временем, теперь стали для нее похожими на старого друга, сильного и надежного, подобно гигантским дубам, которые росли вокруг ее хижины в Малибу и излучали величавое спокойствие. Удивительно, но ее страх прошел, и она почувствовала, что может двигаться дальше.

Они добрались до того места, где Гленн не видел ничего, кроме гладкой скалы. Он не мог спуститься, потому что последний выступ обрушился. Они оказались в западне на обдуваемой ветром горе, на них надвигались грозовые облака с дождем и молниями.

— Есть, вижу! — вдруг крикнула Кэндис, вытянула руки, ухватилась за скалу, проползла мимо Гленна, нашла крепкую опору для ног, потом наклонилась к нему. Она затащила его наверх, и после этого все пошло так, словно они вместе ходили в горы всю свою жизнь. Они карабкались, цеплялись, подтягивали друг друга, иногда впереди был Гленн, порой Кэндис. Теперь в ее четких движениях чувствовалась уверенность, лицо было обращено к небу, словно она видела сокровище среди краснеющих облаков, которое будет вручено первому взобравшемуся на самый верх.

Наконец, приложив последние усилия, они поднялись на гребень и встали на вершине горы. Буря прошла мимо, обдав их ветром и легким дождем, и направилась прочь от Даеданы дальше на плато.

Прямо перед ними алое солнце в огненном мареве покидало этот мир, окрашивая все вокруг в золотые и красные цвета, пока черные облака бежали по небу, освещаемые вспышками молний.

Кэндис не могла пошевелиться, ее рот и глаза были широко раскрыты, лицо побледнело и осунулось.

— Все хорошо, — успокаивал ее Гленн, понимая, что она сейчас чувствовала. Он уже видел такое у скалолазов-новичков: облегчение, оттого что остался жив, головокружение после пережитого страха, паника из-за большой высоты. Многие спускались с гор, чтобы больше никогда не подняться. — Возьмите мою руку.

Она никак не отреагировала.

— С вами все будет в порядке, — сказал он, думая о профессоре, который предложил ей посостязаться в скоростном подъеме на Великую пирамиду, на что Кэндис ответила отказом, потому как знала, что не сможет потом спуститься. Но тут не было вертолетов, чтобы спасать ее. — Надо искать путь вниз, — сказал Гленн, сам взяв ее за руку. — Не переживайте. Я буду рядом.

Они нашли пологий спуск, проделанный в горе два тысячелетия назад водными инженерами Даеданы.

Уже у лагеря они увидели, что «тойота» пропала, как и двое нанятых помощников. Яна нигде не было, хотя его дорожная сумка лежала на пассажирском сиденье «понтиака». Они побежали обратно через ущелье, где и увидели Яна, яростно раскидывавшего камни перед входом в дом Есфири.

— Слава богу! — воскликнул он, заметив их. — Вы смогли выбраться! — Кровь струйкой стекала по его лбу.

— Что произошло?

— Не знаю. Я был в лагере. Сволочи ударили меня по голове, и это все, что я помню. Когда я очнулся, «тойота» уже исчезла. Они забрали все: воду, еду, спутниковый телефон, ваши рюкзаки, мои деньги, чеки. Даже, — несчастным голосом сказал он, подняв руку, — мои часы. И еще они прихватили ключи от «понтиака»! Мы застряли здесь. И помощи нам ждать неоткуда.

20

Их бывшие проводники не забирали рюкзак Кэндис — в этом Ян ошибся. Он был у нее с собой в доме Есфири, потом она уронила его, когда ползла наверх, и теперь подобрала с промокшей земли у подножия горы. Рюкзак Гленна действительно пропал, но он не особо переживал по этому поводу. Его деньги, паспорт и другие документы были надежно спрятаны в одном из карманов с молнией его походных брюк. Ян оказался не прав и в том, что водители скрылись с ключами от «понтиака»: Кэндис случайно положила их в свой рюкзак, когда доставала из закрытого багажника книгу Милдред Стиллвотер. Бутылки с водой, хлеб, финики и сыр, как выяснилось, тоже остались в «понтиаке».

— Не так уж все и плохо, — приободрился Ян, когда они уже мчались по равнине в направлении Вади-Райза.

Его спутники молчали. Гленн управлял машиной, Кэндис сидела на заднем сиденье, закрыв глаза и повернув лицо к открытому окну, в которое врывался пустынный ветер. Оставшись втроем, они стали легкой жертвой для грабителей, бандитов и солдат-дезертиров, которые могли встретиться им на пути в этой глуши рядом с иракской границей. Еще была угроза с запада: двое нанятых сирийцев наверняка уже сообщили кому-нибудь в Пальмире о местонахождении американцев и о том, что они нашли Звезду Вавилона, а теперь вышли на след табличек.

Перед тем как покинуть Джебель Мара, путешественники немного вздремнули, сменяя друг друга на часах. Ян настаивал, чтобы ему вернули оружие, но Гленн был непреклонен. Ночью гиены поймали и задрали газель, оставив кровавые ошметки недалеко от лагеря и потревожив его обитателей. Пока дикие животные оглашали пустыню воем, Гленн спал, и ему опять снился сон о ночи двадцатилетней давности после похорон матери, когда он проснулся от звуков ссоры двух людей. «Я убью тебя!» — кричал один из них. На этот раз в головоломке появился новый кусочек: другой мужчина в ответ сказал какую-то фразу про «кровь». Кому принадлежали эти слова — его отцу или Фило Тибодо?

Он взглянул в зеркало заднего обзора, в котором отражалась Кэндис. Что-то было не так. Она почти не разговаривала после того, что пережили в Джебель Мара. Был ли страх всему причиной? Стоя на самом верху, она не могла пошевелиться, ее обуял такой ужас, что она до сих пор не пришла в себя. Он видел такое раньше и сам прошел через это после падения, когда увидел Свечение. Гленн сомневался, осмелится ли он снова пойти в горы. И тогда он испытал себя, отправившись в восхождение на гору Святой Елены и взобравшись на ее вершину.

Солнце постепенно всходило, освещая плато — сухое море коричневого песка, тянувшееся до самого горизонта.

— Приехали, — сообщил Гленн. — Вади-Райза.

— Да тут конца и края не видно, — произнесла Кэндис, когда они при ярком утреннем свете рассматривали русло потока, уходившее вдаль.

Ян задумчиво изучал глубокое ущелье, разрезавшее известняковое плато. Оно начиналось где-то на юго-востоке и тянулось на север, где ливневые воды из него попадали в реку Евфрат.

— Басков мог закопать свои таблички в сотне миль отсюда, — сказал он.

Оставив «понтиак» на возвышенности и заперев его на всякий случай, троица отправилась пешком по песчаной местности, внимательно разглядывая окружавшие их скалы.

— А вам не приходило в голову, — спросил Ян, — что таблички, возможно, недолго пролежали в тайнике? Я хочу сказать: у нас есть русский, заболевший лихорадкой и ищущий место, чтобы спрятать свою драгоценную находку. Что могло помешать его людям выкопать все обратно и продать на черном рынке?

— Тогда за прошедшие восемьдесят лет они где-нибудь всплыли бы, — ответил Гленн, наблюдая за одиноким ястребом в небе. — Например, в музеях или частных коллекциях.

— Ну и как же, по-вашему, Басков убедил своих спутников не трогать таблички?

— Возможно, он использовал какой-то старый трюк. Наложил проклятье или пообещал им больше денег по возвращении.

— Или убил их всех.

Гленн остановился и посмотрел на Яна. Его глаза были скрыты за стеклами солнцезащитных очков.

— Вы к чему клоните?

— Но это самый надежный способ оставить таблички в сохранности. Еще он мог прийти к этому ущелью в одиночку и спрятать находку без чьей-либо помощи, тогда ее точно никто не смог бы найти, даже мыши. — Он посмотрел на многие мили голых скалистых гор перед ними. — Думаю, нам предстоят очень долгие и утомительные поиски.

— А может быть, и нет, — сказала Кэндис и указала на необычное сооружение: шесть ржавых канистр из-под бензина были аккуратно поставлены друг на друга, закрывая участок скалы в тридцать футов над землей. Едва различимая надпись на одной из них гласила: «Англо-Персидская Нефтяная Компания».

— Так называлась «Бритиш Петролеум», когда только образовалась, — сообщил Ян. — Этим канистрам как минимум восемьдесят лет!

Канистры были наполнены песком для придания им устойчивости против дождя и ветра. Ян и Гленн вдвоем оттащили их от скалы, обнаружив за ними небольшой проход. Кэндис посветила внутрь фонариком и увидела металлическую коробку.

Убедившись, что там не было никаких опасных обитателей пустыни, она протянула руку, осторожно вынула коробку и положила ее на каменный выступ. Это оказался старый ящик для инструментов, закрытый на замок и проржавевший.

Гленн достал швейцарский армейский нож, и, пока он пытался выломать крышку, Ян сказал:

— Скорее всего, они все поколоты на мелкие кусочки, после стольких-то лет. И Басков мог с ними неправильно обращаться. Высушенная на солнце глина плохо выдерживает испытание временем. — Но когда Гленн справился с крышкой, Ян ошеломленно выпалил: — Боже мой!

— Басков завернул их в свою одежду! — воскликнула Кэндис. — Смотрите, — сказала она, достав из коробки пучок волокон. — Остатки корзины. Наверное, Есфирь держала таблички в ней. Они на удивление хорошо сохранились.

Все трое с благоговейным трепетом взирали на маленькие куски глины со словами, нанесенными две тысячи лет назад женщиной, похороненной заживо за эти письмена.

Они договорились по очереди дежурить ночью, но Гленн не торопился передавать свой пост Яну. Он все еще не хотел уходить, когда услышал чьи-то шаги с каменистого подъема к выступу горы, где он сидел, наблюдая за освещенной светом звезд пустыней, поэтому сказал:

— Я могу побыть здесь еще час.

Но это был не Хоторн.

Кэндис принесла с собой две чашки и протянула ему одну из них:

— Ян сварил кофе. — Она уселась рядом с ним на валуне, держа чашку в ладонях и опершись локтями о колени.

— Что-нибудь узнали из табличек? — спросил он.

Русский теолог завернул хрупкие таблички в несколько слоев льняной рубашки, и теперь Кэндис, осторожно подняв первый слой, обнаружила под ним таблички, а внизу шелковый шарф. Достав его, она испытала шок: в последнем слое были уже не таблички, а кусочки керамики разных форм и размеров, исписанные чернилами — не кодовым алфавитом, а ивритом!

Неужели Есфирь написала две истории?

— К сожалению, — тихо сказала Кэндис, опасаясь привлечь к ним внимание, хотя не видела в окружавшей их темноте ни одной живой души, — без ключа Дюшеса я не могу перевести текст на табличках. Но Ян изучает остатки керамики. Может быть, они прольют какой-то свет на нашу находку. — Она сделала глоток кофе, глядя вдаль, на темную бесконечную равнину. — Как ваше колено?

— Колено?

Она посмотрела на него:

— Вы сказали, что перестали ходить в горы из-за выбитого колена. Но в Джебель Мара с вами все было в порядке.

— С вами тоже. Более чем.

Он подождал, думая, что она захочет поговорить о приступе паники на вершине горы. Но вместо этого она сказала:

— В Лос-Анджелесе я заметила, что вы не носите с собой оружие, даже при исполнении, — и указала на пистолет на его колене.

— Предпочитаю словесный диалог обмену пулями.

— Вы никогда не думали над тем, что вам постоянно приходится иметь делом с насилием и жестокостью?

— Но моя работа состоит не только из погонь и перестрелок.

Она заметила улыбку на его губах.

— Приятные воспоминания? Расскажите мне, — попросила она и отхлебнула кофе.

Гленн попробовал горячий напиток, признав, что, хотя у Яна были свои недостатки, кофе он сварил хороший.

— До того как стать детективом, я работал патрульным в Долине. Мы с напарником получили сообщение о том, что по улице бегают дикие животные. Все происходило в сельской местности, недалеко от Чатсворта. Оказалось, это был козел. Нам удалось надеть на него поводок, и, когда мы уже направлялись вместе с ним к нашей машине, один из пешеходов, наблюдавших за тем, что происходило, спросил: «А вы что, ребята, уже перешли на козлов с немецких овчарок?»

Они вместе засмеялись. Потом повисла тишина.

— Что дальше? — спросила Кэндис.

Гленн понял, что она имела в виду.

— У нас есть вещь, которую хочет заполучить Фило, к тому же он знает, где мы. — Он посмотрел на звезды, словно ожидал увидеть спускающиеся с неба вертолеты, выпрыгивающих людей в камуфляже с автоматами и выходящего из кабины Тибодо, молча протягивающего руку, чтобы забрать таблички.

Гленн не мог понять одного. Он был уверен, что Фило или кто-то из его подручных появится здесь. Почему же они не пришли за табличками?

— Может быть, он думает, что мы отвезем их в Дамаск.

Возможно. Но этого не будет. Гленн больше не собирался передавать таблички властям. Кроме того, с самого начала это был не очень разумный план. Как сказала Кэндис, богатство Фило открывало любые замки и убеждало несогласных. Гленн чувствовал, что защитить таблички — это его долг.

И было еще кое-что.

Небольшой шрам на шее Кэндис заставил его понять то, что он упустил ранее. Наемник Фило не убил ее в доме матери, потому что это не входило в планы Фило. Ему была нужна Кэндис, которая из-за своих познаний в археологии могла найти таблички. Но сейчас, когда они их отыскали, она отыграла свою роль. И стала расходным материалом.

Теперь Гленну предстояло охранять два хрупких сокровища.

Он сделал глоток крепкого кофе. Беспокойство все нарастало. Что-то было не так. Прокручивая в памяти прошедшие сорок восемь часов, он понял, что они слишком легко выбрались из Пальмиры. Не было ли все это подстроено Фило?

— Гленн, я хотела спросить о тайном обществе, к которому принадлежали ваши родители. Об александрийцах. Вы выяснили, чем они занимались?

Гленн принес с собой дневник матери, чтобы почитать его при лунном свете на своем наблюдательном пункте.

— Из того, что я понял, это был какой-то религиозный орден. Но кроме этого, больше я ничего не знаю.

— Вы говорили, что ваша мама не была верующей.

— Да. Родители никогда не ходили в церковь и не учили меня молиться.

Он раскрыл дневник и передал его Кэндис. Поставив пустую чашку на камни, она положила книгу на колени и стала читать.

Допив кофе, Гленн заметил, что, пока Кэндис читала, она прикоснулась пальцами к камее. Он проследил взглядом по розовой ленте: она была аккуратно и очень женственно завязана старомодным бантиком. Погрузившись в чтение, Кэндис прикусила губы — просто созданные для поцелуев.

Он резко поднялся, засунув пистолет за пояс.

— Вам надо выспаться. Вы, наверное, сильно устали.

— Так и есть, — сказала она, сама удивившись: думала, что крепкий кофе Яна взбодрит ее. — Но и вы тоже должны отдохнуть.

Внезапно он почувствовал, что короткий сон ему бы не помешал. Глаза слипались, и он с трудом сдерживал зевоту. Однако нужно быть начеку, придумать план дальнейших действий и способы использования табличек в качестве приманки для Фило.

Их бывшие помощники оставили им два спальных мешка, в один из которых забралась Кэндис, устроившись рядом с костром в безопасности за большими камнями. Когда Ян поднялся на место дежурства, настаивая, что пришел его черед стоять на часах, Гленн не стал с ним спорить и, забрав с собой пистолет, вернулся в лагерь, где развернул свой спальный мешок на другой стороне костра.

Ночью он внезапно проснулся и увидел Яна, сидевшего на горном выступе и смотревшего на равнину. Выбравшись из теплого спального мешка, Гленн тихо прошел к «понтиаку». Внутри, на переднем сиденье, лежала металлическая коробка с наследием Есфири. Потом он заметил ключи в замке зажигания.

Взглянув на Кэндис, спавшую у костра, Гленн понял, что был лишь один способ защитить ее и таблички.

Фило увидел, что неприятностей не избежать, еще до того как поднялся, чтобы произнести приветственную речь.

У входа в банкетный зал Ягель Померанц громко скандалил, пока двое помощников Фило пытались его утихомирить. Фило понял, что без его вмешательства не обойтись, поэтому не стал затягивать свое выступление.

Аудитория из пятисот человек — лишь некоторые были александрийцами — внимательно слушала человека, которому только что вручили самую престижную награду штата Техас за благотворительность. Они заплатили по тысяче долларов за привилегию дышать одним воздухом с филантропом Фило Тибодо: он совсем недавно построил новое крыло для больницы Святого Иуды. Поднявшись, чтобы поаплодировать его скромным словам благодарности, женщины в вечерних платьях и мужчины в строгих костюмах не видели джентльмена, которого удерживала охрана отеля на противоположном конце зала.

Сойдя со сцены, где ему улыбались и хлопали политики вместе с членами больничного совета, Фило покинул их, жестом приказав охранникам отвести Ягеля в скрытую от посторонних заднюю комнату.

— Ты даешь деньги больнице, одновременно воруя священные книги. Ты лицемер, Фило!

Росси сделал шаг в его сторону.

— Все в порядке, — произнес Фило. — Оставьте нас. Мой дорогой Ягель, чему я обязан чести снова видеть тебя?

Ягель Померанц носил кипу и бахромчатую накидку для молебна под черным пальто. В свои шестьдесят восемь лет он постиг все секреты Каббалы и еврейского мистицизма. Человек глубоко верующий, он мог бы стать раввином, если бы верил в существование Бога.

— Я знаю, чем ты занимаешься, Фило. И не спрашивай, как мне это стало известно.

— Я и не собирался, — спокойно ответил Фило.

— Ты делал незаконные приобретения. И как? Воруя! Общаясь с контрабандистами, расхитителями могил и мошенниками, занимаясь вымогательством, шантажом и запугиванием. Как долго это продолжается? Многие годы, я все выяснил. — Он рассердился еще больше. — Это позор, Фило.

Ягель вел свою родословную от жившего в шестом веке ученого, участвовавшего в составлении Талмуда, что делало его глубокоуважаемым и влиятельным членом общества александрийцев.

Человеком, к мнению которого прислушивались.

Но Фило не переживал. Что бы ни узнал Ягель, про бомбы он знать не мог. Фило был уверен в этом.

— Собираешься рассказать остальным?

— Завтра, после свадьбы дочери. В истории нашего ордена, Фило, такого никогда не было. Это беспрецедентный случай. Мы не можем изгнать тебя из общества, но теперь мы станем следить за тобой. И ты должен вернуть украденное законным владельцам.

— И раскрыть тайну нашего общества?

— Есть другие способы. Франсуа Орлеан…

Их человек в Интерполе.

— Он знает?

— Завтра узнает. После того как я благословлю дочь и ее жениха.

Фило тихо поднялся и обошел вокруг стола.

— Я сильно обеспокоен, мой друг. То, что ты слышал, досадное недоразумение или преувеличение. Но меня не волнует, как это отразится на моей репутации. Да, у меня есть враги, мне не стыдно признаться в этом, но у какого богатого человека их нет? Меня беспокоит то, что ты, мой друг, очень расстроен. Из-за этого у меня болит сердце. — Он положил руки на плечи пожилого мужчины и посмотрел ему прямо в глаза. — Ягель, прежде всего ты мой брат. Я скорее отрублю себе руку, чем причиню тебе страдания. Что бы ты ни слышал, я все могу объяснить. Я лишь хочу, чтобы ты не переживал. Ты веришь мне?

Ягель был заворожен пронзительным взглядом Фило, его убедительным голосом и магнетизмом.

— Я не поверил своим ушам, — сказал он дрожащим голосом, — когда услышал. Я сказал: «Фило никогда бы так не поступил». Но мне показали доказательства…

Закрыв глаза, Фило прошептал:

— Это гадюки на нашей груди, дорогой брат. Семнадцать веков нас преследуют. Неужели ты забыл, как наши матери и отцы спасались бегством, когда сожгли Великую библиотеку? С какой ложью и обманом им тогда пришлось столкнуться? И даже сегодня мы должны быть начеку.

В глазах Ягеля заблестели слезы, когда он вспомнил, как его предка, рыцаря ордена Огня, пытали в Иерусалиме. Да, враги не оставляли их в покое на протяжении многих столетий, и орден всегда должен сохранять бдительность.

— Восславим имя Господа, — тихо произнес Фило, сжав руками плечи Ягеля, который почувствовал, как энергия Тибодо прошла через ткань, кожу и плоть и попала прямо в его кровь. Он снова оказался во власти Фило.

— Имя Господа, — говорил Ягель.

Они обнялись, и Ягель попросил прощения.

После его ухода Фило вернулся в банкетный зал, где публика приветствовала его аплодисментами.

На следующий день Ягель Померанц упал замертво, танцуя на свадьбе дочери. Это оказалось ударом для всех, ведь он был абсолютно здоров. Коронер списал все на сердечный приступ и не стал проводить дальнейшее расследование. Но даже если бы он поступил иначе, анализ крови не смог бы выявить яд, незаметно добавленный в шампанское Ягеля — «Тэтэнжэ Брют Розэ» 1993 года, великолепное вино по триста долларов за бутылку.

21

Ее разбудил терпкий запах кофе и яркий солнечный свет над головой.

Кэндис протерла глаза и моргнула. Солнце было уже высоко. Почему Ян и Гленн не разбудили ее? И почему она сама так долго проспала? В голове был какой-то туман, и она не чувствовала себя отдохнувшей. Заваренный Яном крепкий кофе придаст ей сил.

Но когда она выползла из спального мешка и, пошатываясь, поднялась на ноги, то увидела холодный пепел потухшего костра. Кофейный аромат был лишь в ее воображении.

И потом, еще окончательно не придя в себя, она заметила, что «понтиак» исчез.

Она нахмурилась и стала звать Яна с Гленном, вглядываясь в бесконечное плато. Посмотрев на юг, она заметила облако пыли.

Прямо на нее ехал армейский джип с вооруженными людьми.

Когда Джессике Рэндольф было пятнадцать лет, отец-проповедник запер ее в кладовке, чтобы там она могла встретить Бога. Проведя четыре дня без еды и воды, в своих галлюцинациях, она решила, что Богом был ее отец. Этого оказалось достаточно. Ее звали Руби Фробишер — голодранка, попадавшая в неприятности и позволявшая мальчишкам делать с собой слишком многое, потому что верила их обещаниям. Когда она в шестнадцать убежала из дома, ее спина все еще была покрыта волдырями после порки отцовским ремнем, и она поклялась, что больше никогда не позволит мужчинам помыкать собой.

Прошло несколько трудных лет, прежде чем она поняла, что в своем восхождении к богатству и власти ей потребуется помощь мужчин, облеченных такой властью. И тогда она немного изменила свою клятву. Это была причина, по которой она закрутила мимолетный роман с Яном Хоторном, ее впечатлял титул «сэр» и его родовое имение, пока она не увидела, что Ян намеренно разрушал свою жизнь.

Фило Тибодо был совсем другим человеком.

Ее притягивали не его общественное положение, не его огромное состояние, не связи в правительстве и среди богатейших промышленников, не влияние, которое он оказывал на сферу бизнеса и финансов. Она была очарована внутренней силой Фило — не каждый богач и политик мог похвастаться таким качеством. Ее отец, даже будучи бедным, обладал такой силой, происходившей из души и сиявшей, словно солнце. Она сбежала от харизмы своего отца, и теперь ее влекло к Фило. Она говорила себе, что поступает так по своей воле, потому что хочет стать частью его силы. И Джессика поверила в это, убедив себя в том, что Фило отличается от ее отца, что седовласый кентуккиец Джебедайя Фробишер был совсем не похож на галантного и богатого седовласого техасца.

В былые дни, когда Джессика занималась мошенничеством, проворачивая прибыльные аферы, она в совершенстве овладела искусством чтения языка жестов, мимики и голосовых интонаций. Она чуть ли не читала чужие мысли, и сейчас этот талант говорил ей о том, что Фило что-то задумал. Глаза его горели огнем, тело было напряжено, он был похож на акулу бизнеса в момент перед покупкой контрольного пакета акций конкурирующей компании. Она уже видела нечто подобное у своего отца, который думал, что Второе пришествие произойдет прямо на пороге его дома, и каждый день готовился ко встрече с Иисусом.

Но что конкретно планировал Фило вместе со своим тайным обществом, она не могла понять.

Ее расспросы среди знакомых торговцев предметами искусства носили повседневный характер — это было просто дружеское сравнение финансовых успехов. То, что она узнала о покупках, которые делал Фило, шокировало ее.

«Откровения народа Хопи», написанные самим Томасом Баньякьей. Раннее издание книги «Говорит Черный Лось». Неизвестные проповеди Парамаханзы Йогананды. Притчи Иоанна Септимского, записанные его собственной рукой. Книга видений, датированная двенадцатым веком, авторства Хильдегарды фон Бинген. Частная коллекция текстов Томаса Мертона.

Джессика никогда не слышала об этих вещах.

И все они имели религиозное значение.

И вот сейчас она приехала к крепости, упомянутой в письме Раймона Тулузского, — таков был ее запасной план.

Она знала, что Фило нанял Яна Хоторна, чтобы тот украл Звезду Вавилона, и Джессика собиралась заполучить ее от Яна, предложив тому больше денег. И потом использовать Звезду, чем бы она ни была, в качестве приманки для Фило. Это означало приведение в исполнение резервного плана. Она еще не рассказала Фило о письме Раймона Тулузского.

Сначала она должна выяснить все о тайном обществе, о котором писал Раймон.

Деревенские жители предупредили ее, чтобы она держалась подальше от крепости, стоявшей высоко в Пиренеях; по слухам, там обитали монахи, поклонявшиеся дьяволу. Но разве это могло остановить ее? Весь мир поклонялся Сатане. Потом они сказали, что дорога к крепости перекрыта. Это тоже не было помехой. Можно было найти объездные пути. Наконец, их последним аргументом была охрана перед воротами. По этому поводу она переживала меньше всего, потому что у нее было свое секретное оружие, о котором ее деревенские собеседники не знали.

Поднимаясь на своем ярко-синем «ламборджини дьябло» с откидным верхом по узкой извилистой дороге, Джессика мельком видела башенки и шпили старого замка, стоявшего среди горных пиков. Ее волосы развевались на ветру, а машина визжала покрышками, вписываясь в повороты на 180 градусов и проезжая через прохладные горные ущелья. Пока мимо проносились буковые и дубовые рощи и дорога вела все дальше к вершине горы прочь от цивилизации, Джессика довольно улыбалась.

Скоро она узнает, что скрывал Фило.

Увидев джип, Гленн побежал со всех ног, оставив спящую Кэндис в лагере одну.

Помятый армейский автомобиль приближался, мчась по горячему песку пустыни, в нем сидели трое вооруженных мужчин в изодранной одежде, и от них можно было ожидать чего угодно.

Он вскарабкался на валуны позади лагеря, не высовывая головы и наблюдая за их машиной. Они должны были проехать буквально в паре футов от места их ночлега.

Куда подевалась Кэндис?

Джип остановился, подняв облако пыли, на мгновение заслонившее Гленну обзор. Мужчины переговаривались на арабском, расшвыривая остатки потухшего костра и озираясь по сторонам. Слышались взволнованная речь, радостные возгласы. Гленн подполз к самому краю и посмотрел вниз. Они что-то нашли.

Кэндис!

Он протянул руку к пистолету за поясом. Его не было.

И тут он увидел, чему они так радовались: они нашли пистолет на песке. Наверное, он выскользнул из-за пояса. Но где же спальные мешки?

Потом он заметил Кэндис, спрятавшуюся между камнями. Она забрала с собой рюкзак и спальные мешки. Незваные гости ходили по лагерю в поисках чего-либо ценного и все ближе продвигались к Кэндис.

Гленна прошиб пот. Надо было спуститься, отвлечь их от ее укрытия. Испугаются ли они его полицейского жетона или придется драться?

Главный из прибывшей троицы положил винтовку на землю и, взяв в руку пистолет, начал медленно подходить к затаившейся Кэндис. Гленн видел ее волосы, развевавшиеся на ветру, словно темно-коричневые флаги. Даже слепой мог бы увидеть их.

Он, распластавшись, прополз по краю валуна, не сводя глаз с солдат. Когда из-под его руки посыпались каменные обломки прямо под ноги главарю, сжимавшему в руке пистолет, Гленн замер. Кэндис посмотрела наверх. Ее лицо было белым словно мел. Он жестом велел ей не высовываться.

Ветер вдруг стих, и стал слышен каждый звук. Солнце нещадно пекло, по лицу Гленна стекал пот.

Главарь был уже в шаге от Кэндис, но стоял к ней спиной. Если бы он повернулся, то сразу бы увидел ее.

Гленн вскочил на ноги и, прежде чем мужчина внизу услышал шум, прыгнул с валуна. Он приземлился прямо на бандита; Гленн попытался выбить у него из руки пистолет, и они повалились на песок. Противник не сдавался. Гленн нанес ему мощный удар в челюсть. Раздался звук треснувшей кости, и мужчина обмяк.

Подбежали двое других, схватили Гленна, оттащили от своего товарища, лежавшего без сознания, и бросили к скале. Зажав его в угол, они начали бить его в живот и по ребрам, пока не послышался другой треск и один из них не закричал, отступив назад и схватившись за голову.

Третий солдат обернулся, но слишком поздно, чтобы уклониться от приклада винтовки, которым Кэндис со всего размаха ударила его в лицо так сильно, что он отлетел в сторону и с глухим стуком упал на песок.

— Все в порядке? — спросила она, подбежав к Гленну.

Он притянул ее к себе и с силой поцеловал. Отбросив винтовку, она обняла его и ответила поцелуем, затаив дыхание.

— Я думала, что ты меня бросил! — кричала она на него.

Он взял ее лицо в ладони, провел пальцами по волосам, словно не желая отпускать ее ни на секунду.

— Бог мой, разве я мог так поступить? Ян сбежал. Я знаю, в какую сторону он поехал. Кэндис, таблички у него.

— О нет!

Один из солдат пришел в себя и со стоном стал подниматься, подобрав свою винтовку.

Гленн схватил спальные мешки и закинул их в джип. Потом взял Кэндис за руку.

— Скорее!

Пока он заводил двигатель, солдат смог встать и прицелиться. Гленн переключил передачу и утопил педаль газа в пол в тот момент, когда пуля срикошетила от борта автомобиля. Они помчались прочь, петляя из стороны в сторону, подняв за собой столб пыли, перелетая через камни и заросли кустарника. Пули попадали в джип, пока они не отъехали достаточно далеко, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Но Гленн не сбавлял скорость. Возможно, солдаты были в патруле и где-то поблизости их дожидались остальные.

— Я не мог понять, почему Фило не перехватил нас и не забрал таблички, — прокричал он, когда они неслись по равнине. — Во сне я догадался, что Ян мог работать на Фило. Тогда я вынул ключи из «понтиака» и спрятал там, откуда Яну не удалось бы их достать, не разбудив меня, — под свою свернутую куртку, которую положил под голову. — Но это не сработало. Я уснул, а утром ключей уже не было.

— Почему ты не проснулся, когда он вынул ключи?

— Потому что нас чем-то опоили.

— Что? — Потом она вспомнила: кофе прошлой ночью. Под колеса джипа попал крупный булыжник. Гленн и Кэндис подпрыгнули на сиденье. — Куда мы едем?

— Следы от машины Яна ведут на север. Будем надеяться, что догоним его раньше, чем кто-нибудь другой догонит нас!

Тогда он окажется в ее власти и будет вынужден раскрыть свое тайное общество и все остальные секреты. Как он сможет не подчиниться ей?

Джессика рассмеялась, ветер сорвал смех с ее губ, и, пока она ехала через высокие горы, ее ярко-синий спортивный автомобиль сиял на солнце, словно сапфир. Никакие уговоры, сказали ей жители деревни, не смогут убедить монахов открыть ворота. Многие пытались, но ни у кого не получилось. Джессике было все равно. Она собиралась как следует напугать монахов, и уж тогда они точно отопрут ворота. Это был надежный план, потому что она знала, чего мужчины боятся больше всего.

Когда она увидела покрытую красной черепицей крышу, высокие арочные окна и круглые башни замка, построенного в романском стиле, то вспомнила сказки, которые читала в детстве, где были герои, спасавшие прекрасных принцесс, и как она мечтала, чтобы они пришли и забрали ее с собой. А потом она выросла и решила, что сама будет определять свою судьбу. Забавно, но детская мечта сбылась. Хотя Фило Тибодо не носил доспехи и не скакал на боевом коне, он тем не менее спас ее.

Она чуть отпустила педаль газа.

Здесь, если верить Раймону Тулузскому, в древней крепости крестоносцев, жило братство известное как орден Огня. Они жили тут еще девятьсот лет назад и, как это ни было удивительно, жили здесь до сих пор.

Она подъехала к воротам, ее оружие было скрыто под юбкой.

— Здесь кто-нибудь есть? Не могли бы вы мне помочь? — позвала она на безупречном французском. — Я заблудилась. Ищу Бонкур.

Охранник сидел в караульном домике, выглядевшем лет на двести, хотя внутри был установлен компьютер и оборудование для наблюдения. Когда он вышел, она с удивлением посмотрела на него. Он носил длинные волосы и бороду, был одет в белую сутану с капюшоном, на ногах сандалии, а на груди яркая эмблема из красного и золотого цветов, напоминавшая языки пламени.

Как на кольце Фило.

— Простите, мадам. Вы должны уехать.

Она вылезла из машины.

— Я направлялась в Бонкур, а потом, видимо, не туда свернула. Могу я позвонить от вас?

Его взгляд переместился вниз, на ее юбку, и она заметила, как переменилось его лицо и появилась осторожность в словах, страх, старый, как само человечество, который действовал на любого мужчину, увидевшего беременную женщину.

— Мне очень жаль, но вы должны развернуться и поискать другую дорогу.

Она сделала несколько шагов, и ему стало не по себе. В старые времена, занимаясь мошенничеством, Джессика срубала большие деньги, изображая беременную. Она мастерски подделывала походку, передвигаясь вразвалочку и сложив руки на огромном животе.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? — повторила она.

Он поднял руку.

— Нет-нет. Уезжайте. Тут нет никакого телефона.

— Ой! — вскрикнула она.

— Что случилось, мадам?

— Схватки! Еще рано! Пожалуйста, помогите мне.

На его лице появилось выражение ужаса.

— Вам нельзя заходить сюда.

Она надавила рукой в область паха и проткнула спрятанный мешочек с водой. Жидкость потекла по ее ноге.

— Ребенок выходит. Он сейчас появится!

Короткий звонок по телефону с просьбой о помощи — и через пару минут прибежали монахи в белых одеяниях. Они уложили ее на носилки старого образца и поспешили вверх по холму; после ее громких криков в окнах замелькали испуганные лица.

Ее пронесли через каменные коридоры, под древними арками и мимо массивных деревянных дверей. Все выглядело каким-то заброшенным. Наверное, здесь проживало не так уж много монахов. Вымиравшее тайное общество? Возможно, если только крепость не использовали в других целях. Странно, но ни у кого не было распятий или четок. На самом деле, в крепости вообще не было видно никаких признаков христианства.

В лазарете ее переложили на койку, застеленную накрахмаленными простынями. Комната, в которую ее принесли, была словно вне времени: голые каменные стены, деревянные шкафы, кувшины и бутылки, возможно, сохранившиеся еще со времен Средневековья. Она схватила руку врача мокрыми пальцами и увидела отвращение в его глазах. Он подбежал к раковине, снял золотое кольцо и вымыл руки с мылом. Потом он вышел, чтобы позвонить по телефону: женщину следовало доставить на вертолете в ближайшую больницу.

Когда он вернулся, койка была пуста, за исключением лежавшей на ней небольшой круглой подушки, которую он раньше никогда не видел. Женщина исчезла.

Так же как, к его вящему ужасу, и оставленное им на раковине кольцо.

— Почему остановились?

Гленн ударил кулаком по рулю.

— Бензин кончился. Отсюда пойдем пешком.

Они оказались посреди неизвестной пустоши, где их спутниками стали лишь солнце, ветер, песок со змеями и постоянная угроза наткнуться на солдат. Они молча взвалили на спины спальные мешки и рюкзак Кэндис. Без еды, с одной бутылкой воды они отправились по пустыне на север.

Синий «ламборджини дьябло» на полной скорости летел вниз по извилистой горной дороге, рыжие волосы Джессики развевались, подобно боевым стягам. Она никак не могла прийти в себя после того, что обнаружила в замке. Выскользнув из лазарета, она тихо пробралась через множество комнат и коридоров, везде встречая одну и ту же обстановку: шкафы с книгами, свитками, манускриптами, письмами и монографиями. Зная, что монахи ищут ее, она не останавливалась, чтобы прочесть все — ей хватило лишь одного.

Она была настолько потрясена, что чуть не попалась, стоя, как завороженная, перед папирусом, вложенным между двумя пластинами из стекла, рядом с которым был лист с переводом арамейского текста на английский и французский языки: «Неизвестное окончание Евангелия от Марка».

Потом она побежала, запрыгнула в свой автомобиль и пулей понеслась вниз с горы, до того как монахи смогли бы ей помешать.

Она мчалась мимо деревьев, пасущихся коз и фермерских домов, но ничего не замечала, видя лишь отпечатанные на бумаге слова, словно они были выжжены на роговице ее глаз: «Датирование радиоактивным углеродом, инфракрасная и ультрафиолетовая спектрометрия, графология. Подтвержденная дата: 40 год нашей эры».

Джессика никогда не слышала о таком документе. Самый старый известный ей фрагмент датировался пятью годами позже. Но этот текст был написан всего десять лет спустя после распятия Христа…

Ее голова кружилась, ей было страшно и весело одновременно и хотелось радостно заорать. Теперь она знала, что было у Фило на уме: мировое господство, и никак не меньше. Потому что неизвестное окончание Евангелия от Марка, если оно было подлинным, поставит католическую церковь на колени.

И это было только начало.

22

Уставшие, они шли по местности, напоминавшей лунную поверхность, усыпанную скальными образованиями, возвышавшимися над желтым плато, под небом, которое выглядело так, словно больше никогда не станет синим, как прежде.

— Как же я не догадалась раньше? — вслух размышляла Кэндис, сделав пару глотков из бутылки с водой. — Я думала, что знала Яна.

— Значит, не настолько хорошо.

Она посмотрела на Гленна.

— Те двое водителей не устраивали обвал, ведь так? Это сделал Ян.

— Скорее всего, он заплатил им и отправил обратно в Пальмиру.

— Чтобы самому потом продать таблички Фило, — с горечью в голосе проговорила она, взбешенная предательством Яна.

Вокруг свистел пустынный ветер, и Кэндис поежилась от мрачного предчувствия. Ленора Мастерс писала в своем дневнике: «Фило пугает меня. Я ощущаю в нем растущую манию». И в письме профессора: «Не дай Фило заполучить Звезду Вавилона. Он использует ее во зло. Он замыслил великое опустошение». Теперь уже имело значение не то, что было написано на табличках, а лишь то, что Фило в своем помешательстве считал их ключом к осуществлению какого-то безумного плана. Но что он хотел сделать? Разрушить весь мир?

Гленн видел, как она поджала губы, ее лицо было напряжено, взгляд устремлен в бесконечную даль безжизненной равнины. Он знал, что она боится.

И затем он вспомнил их поцелуй, прикосновение ее тела.

Поправив спальные мешки за плечами, Гленн сказал:

— Расскажу тебе историю о Сэмми Бранко. Его подозревали в совершении ограбления. Мы были уверены в его виновности, но он продолжал настаивать, что в то время, когда произошла кража, был в кино. Тогда мы решили провести его через процедуру опознания. Помимо него собрали еще пять человек, двое из которых были полицейскими. И вот когда я объяснял им, что нужно будет одновременно сделать шаг вперед и сказать: «Гони все деньги или пристрелю», Сэмми выпалил: «Я такого не говорил!»

Кэндис засмеялась, и Гленн произнес:

— Твоя очередь. Расскажи мне смешную историю про египтологов.

— Ну не знаю, не знаю. Мы невероятно серьезные люди. — Тут она припомнила кое-что не очень приличное, но в то же время забавное. — Я была студенткой, участвовала в раскопках на плато рядом с Гизой. Мы как раз обнаружили деревню рабочих недалеко от Великой пирамиды. Среди разбитых гончарных изделий я нашла непонятный предмет — маленький, странного цвета и формы. Я не могла представить себе его предназначение, забрала его и носила с собой несколько дней в надежде, что смогу сама догадаться, что это такое, и мне удастся произвести впечатление на руководителя раскопок. Когда мне в голову так ничего и не пришло, я отправилась к нашему начальнику и гордо показала ему свою находку, признавшись, что не знаю, что это такое. Я втайне надеялась, что это окажется чем-то необычным и музей «Метрополитен» заплатит нам за него большие деньги. Он повертел предмет в руках, отдал мне и сказал: «Окаменевшее собачье дерьмо».

Тени стали длиннее, и солнце скрылось за горизонтом. Резко похолодало, но земля была сырой, и без топлива они не могли развести костер. Решив, что нельзя останавливаться и отдыхать, чтобы не дать Яну большего преимущества, они завернулись в спальные мешки и пошли дальше.

Ночь спустилась на пустыню. Пока Кэндис вновь переживала в памяти их удивительный поцелуй, раздумывая над тем, почему вдруг Гленн притянул ее к себе и расцеловал, Гленн смотрел на луну, небесную сферу из тысячи ярких белых и бежевых цветов, на серебристый свет звезд, отражавшийся от темно-фиолетовой пустынной ночи, и жалел о том, что у него не было с собой красок. Он взглянул на Кэндис, профиль ее лица — белый с кремовым оттенком и женственный, словно камея. Какую картину он мог бы написать с нее!

Заголовок на первой полосе «Лос-Анджелес Таймс» не понравился Фило. Узнав о пропавших книгах, он уже было вышел на их след, когда пронырливый репортер поведал о них всему миру. Теперь все кому не лень пустились в погоню за сокровищами.

Поэтому Фило изменил свою стратегию и сейчас сидел в вертолете, державшем курс через Гималаи мимо огражденных садов, горных вершин, снежных полей к древнему буддийскому монастырю, находившемуся на высоте десяти тысяч футов, откуда открывался умопомрачительный вид на заснеженный Эверест на востоке. Здания были раскрашены в яркие цвета гималайских монастырей, которые подчеркивались высокими молитвенными флагами на крыше. Это было уединенное место, еще не оскверненное туристами, где мальчики в красно-коричневых одеждах, занимавшиеся на открытом воздухе, с неподдельным интересом наблюдали за снижавшимся летательным аппаратом.

Когда вертолет коснулся земли и двигатель затих, Фило увидел вышедшую на солнечный свет Джессику, ее рыжие волосы развевались, подхваченные легким ветерком, мех шиншиллы укутывал тело.

Она прикрыла глаза рукой, наблюдая, как Фило ступил на покрытый плитами внутренний двор. Это было впервые. Фило никогда не вмешивался в ее дела.

— Лама не отдает книги, — сказала она, когда он подошел к ней.

— Я все же попробую. Ты возвращайся на моем вертолете. Я улечу на другом. Джессика, и достань мне письмо Раймона Тулузского. Я должен заполучить его.

У вертолета она задержалась, чтобы посмотреть, как он прошествовал через двор вместе со своими вездесущими подручными. Догадывался ли Фило о том, что письмо уже у нее? Или ее просто мучила паранойя?

Когда геликоптер взлетел и унес Джессику вниз в долину, Фило сделал знак людям во втором вертолете, и они начали выгружать ящики с надписями «Еда» и «Медикаменты».

Лама был Ринпоче, что на тибетском означает «драгоценный», — человеком, достигшим через годы учения и занятий высшего духовного просветления. Этот конкретный Ринпоче был еще и Тулку — перевоплощением высоко развитого индивидуума, который практиковал сострадание и самоотверженность на протяжении многих жизней. Вдобавок он являлся хранилищем истины, Дхармы. Его надо было приветствовать, три раза упав ниц. Фило ограничился простым американским рукопожатием.

Рядом стояли помощники, следившие за тем, чтобы лама ни в чем не нуждался и посетители не навязывались к нему с чрезмерными просьбами, потому что он никогда бы не стал выражать недовольство или говорить о своих потребностях; даже если собеседник утомлял его, терпеливый лама не сказал бы ни слова.

Пока один из помощников заваривал чай, Фило спросил:

— Это правда, что Иисус бывал здесь?

Лама кивнул. Он был наголо пострижен, и его голова блестела. Ему было двадцать три года.

— Да, — ответил он на английском языке с акцентом. — Две тысячи лет назад, чтобы приготовиться к Своей священной миссии.

— И Он читал ваши тайные тексты?

— Да.

— Он читал о свете в этих текстах?

— Божий Свет, да, в книге «Поток Сияющего света». Потом Иисус понес священное послание в Иерусалим, — ответил буддийский монах.

Пока на улице мальчишки-монахи повторяли слова за учителем, Ринпоче рассматривал свои грубые четки, сложенные в ладонях.

— Но они не продаются.

— Могу я хотя бы увидеть их?

Святилище являлось местом, где человек мог лучше всего познать себя, открыть спрятанную внутри себя природу Будды и услышать слова истины. Фило пришел сюда, чтобы заключить сделку.

Когда китайские коммунисты в 1959 году оккупировали Тибет, были сожжены многие монастыри и убиты тысячи монахов. Из шестидесяти пяти томов этого шедевра сохранились только семь. Этот был восьмым. Коллекционеры рыскали по всему миру в его поисках.

Бумага, похожая на тончайший газ, была удивительно прочной и шелковистой на ощупь. Непереплетенные страницы были покрыты черными тибетскими письменами, повествовавшими о просвещении. И Фило хотел получить эту книгу.

— Я буду с вами предельно откровенен, Ринпоче. Понимаете, об этих тайных текстах было написано в популярной газете, и теперь многие ищут их для пополнения своих частных коллекций. Некоторые из этих людей не так порядочны, как я. Они придут сюда, предложат вам деньги, возможно, даже попытаются украсть книгу. Я же привез вам щедрые подарки. Когда вы откроете ящики, то не поверите своим глазам. В них еда и лекарства для всех вас. Одеяла и лампы, электрогенераторы. Я знаю, что вам нужны эти вещи, особенно в таком отдаленном районе.

Ринпоче не стал оспаривать его слова. У лам и их учеников были свои потребности, как и у любого человека. Тем не менее он сказал:

— Книга должна остаться здесь.

Фило посмотрел вокруг. Монастырь был очень древним.

— Похоже, здесь небезопасно.

— Мы хорошо защищены, — возразил лама.

— Тогда вы можете пообещать одну вещь? Вы известите меня, если книга когда-нибудь покинет стены монастыря, будучи вывезена вами либо, не дай бог, украдена?

— Книга никогда не покинет это место.

— Но вы обещаете мне?

— Я сообщу вам.

Фило протянул руку.

— Тогда я, пожалуй, пойду. Подарки останутся в качестве подтверждения моих добрых намерений.

Когда вертолет Фило поднялся в воздух, мальчишки-монахи смотрели вверх и махали ему. Фило помахал в ответ и произнес всего одно слово:

— Сейчас.

Мистер Росси нажат кнопку, и одновременно под ними во внутреннем дворе взорвались огромные шары горячего сияющего огня и охватили пламенем здания. Улыбки мальчиков сменились выражением ужаса. Наблюдая за огнем, Фило не обращал внимания на испуганные лица, крики детей и монахов в пылающих одеждах, чья кожа вздувалась и обугливалась. Он не смотрел на маленьких мальчиков, корчившихся в агонии, и старых монахов, старавшихся голыми руками затушить пламя. Он интересовался только эффектом бомб, установленных его людьми в то время, когда он беседовал с ламой.

За несколько минут все вокруг оказалось усеяно почерневшими телами, горящими зданиями, рушащимися крышами, разваливающимися дверными проемами. Языки огня поднимали пепел и обуглившиеся остатки древних священных книг к небу.

— Великолепно, — похвалил Фило; ему очень понравилось то, что он увидел.

Вертолет развернулся и направился обратно в долину, и в этот момент зазвонил спутниковый телефон Фило.

— Сэр, таблички у нас, — произнес голос в трубке.

Фило был доволен. Но следующее предложение его не обрадовало:

— Сэр, мы упустили мужчину с женщиной.

— Найдите их, — приказал он. — Когда найдете, бросьте Армстронг в пустыне и сделайте так, чтобы она там осталась навсегда. — Это будет ей подарком от него. Как египтолог, она, наверное, мечтала бы умереть в пустыне. — Но доставьте мне Гленна Мастерса.

Гленн был ему нужен — для успешного осуществления его плана требовалась человеческая жертва.

Солнце взошло над серым плоским миром. Гленн и Кэндис молча продолжали свой путь на север, устремив взгляды прямо перед собой, словно пытаясь силой воли заставить появиться из-под земли хоть какое-то обиталище людей. Уставшие, томимые жаждой и голодом, с больными ногами и затекшими спинами, они тем не менее не сдавались.

Наступил полдень, тусклый свет с неба дополнял общую унылую картину. Помогая Кэндис перебраться через узкий овраг, Гленн заметил, что она смотрит куда-то мимо него с озадаченным выражением на лице.

— Что такое? — спросил он. Обернувшись, он увидел коричневый холмик на темно-желтой равнине. Верблюд?

Но это был «понтиак»!

Из последних сил они припустили бегом и обнаружили бездыханное тело Яна Хоторна, распростертое на песке; остекленевшие глаза смотрели куда-то ввысь. Гленну не понадобилось проверять пульс, чтобы все понять.

— Боже мой, — прошептала Кэндис, прислонившись к машине.

В нескольких ярдах от них лежал еще один мертвец — мужчина в гавайской рубашке с двумя отверстиями от пуль в спине.

— У Хоторна не было оружия, — сказал Гленн, осматриваясь вокруг. — Похоже на подставу, или, возможно, наниматель сам избавился от нашего любителя Гавай. Надо убираться отсюда. — Гленн заглянул в машину. Ключей не было. — Кто бы ни устроил тут перестрелку, он может предположить, что мы найдем это место, и захочет вернуться, чтобы довести дело до конца. Нужно найти ключи от машины.

Кэндис взяла себя в руки и принялась обыскивать автомобиль, пока Гленн просматривал вещи в дорожной сумке Яна.

— Табличек нет, — с отчаянием произнесла она.

— Но Хоторну удалось сохранить вот это.

— Кусочки керамики! Вторая история Есфири.

— Здесь его телефон. — Гленн нажал пару кнопок. — Бесполезно. Батарейка села.

— Это Фило, — сказала Кэндис. — Он был тогда в коридоре приемного покоя отделения интенсивной терапии и мог услышать, как Ян предлагал мне свою помощь. Потом он связался с ним и пообещал деньги за отчеты о наших передвижениях.

Гленн нашел ключи в кармане Яна.

— Поехали!

— Гленн…

Он повернулся к ней.

— Мы не можем просто так уехать…

Он посмотрел на трупы. Потом достал лопату из багажника машины.

— Хоторн не должен был умирать, — сказал он, стоя над свежими могилами. — Все из-за его денежных долгов.

Кэндис не хотела говорить о Яне — она еще помнила пустые мертвые глаза, смотревшие в никуда. Она и оплакивала его, и была в бешенстве, потому что по вине Яна они оказались в этой опасной ситуации. И Ян предал ее. Она понимала, что пройдет немало времени, прежде чем сможет простить его, хотя и знала, что в конце концов так и будет.

Когда они забросили сумку Яна на заднее сиденье, из нее выпал небольшой конверт. В нем была микрокассета с надписью «Страховка».

Гленн осмотрел ее.

— Похоже на пленку из телефонного автоответчика.

— У Яна была привычка записывать свои разговоры по телефону.

— Но зачем он держал эту кассету при себе?

Они оба поняли почему: он приготовил ее специально для обмена. В случае если покупатель табличек отказался бы от своих слов, у Яна было доказательство их сделки. Интересно: когда они прослушают ее, на ней окажется голос Фило Тибодо?

— Что дальше? — спросила Кэндис, усевшись на пассажирское сиденье.

— Поедем к побережью, в один из портов. Попробуем найти корабль. Латакия подойдет, — добавил он, внимательно изучая карту.

— Это далеко?

— Триста миль отсюда. — Он завел двигатель.

— Гленн, на дороге наверняка блокпосты, солдаты, патрули. Нас могут остановить, допросить, заставить предъявить документы, даже арестовать как шпионов или контрабандистов.

— У нас есть деньги. Откупимся.

— И что потом? Когда уже будем на корабле? Куда мы поплывем? Гленн, мы не имеем ни малейшего представления о том, куда Фило увез таблички.

«Да, ни одной зацепки», — думал Гленн, пока «понтиак» уносил их прочь от двух могил. И мир был слишком большим местом для поисков…

23

Южная Франция, 1534 год

Молодой доктор скрывал какую-то тайну.

Елена была уверена в этом. Она с живым интересом наблюдала за симпатичным гостем с шелковистой темно-рыжей бородой и красивыми выразительными глазами. Как и другие жители Ажана, Елена знала о нем совсем мало, за исключением того, что он был образованным человеком, потому что носил красную мантию ученого и плоский бархатный головной убор врача. Пациенты вежливо называли его доктор Мишель, так как он не был похож на суровых врачей, с которыми им раньше приходилось иметь дело, — равнодушных и надменных людей, накачивавших своих больных слабительным или выпускавших из них ведра крови. Добрый доктор Мишель выслушивал их жалобы и назначал сладкие лекарства, не только облегчавшие боль, но и исцелявшие болезни. Его очернители, врачи, которые не умели лечить и поэтому теряли пациентов, распространяли слух, будто он был посланником дьявола. Многие из них обращались в местную церковь с просьбой о проведении расследования, подозревая его в симпатии к протестантам, что в глазах некоторых людей было грехом большим, чем поклонение Сатане. Но никаких доказательств так и не обнаружили. Доктор Мишель считался примерным католиком, достигшим мастерства в деле врачевания.

Однако у восемнадцатилетней Елены было другое мнение.

— Как здоровье моей матушки, месье? — спросила она, стоя в дверном проеме спальни.

— Вашей маме гораздо лучше, мадемуазель, — ответил Мишель, закрывая свой медицинский саквояж. — Я дал ей кое-что, чтобы она заснула.

Как правило, для лечения болезни легких применяли медуницу, потому что ее лепестки по форме напоминали легкое. Но доктор Мишель использовал нетрадиционный способ: чашу кипящей воды с замоченными листьями мяты — лекарство, наполнившее весь дом пьянящим запахом. В отличие от других врачей этот человек сотворил чудо. Мачеха Елены стала дышать лучше, чем за все прошедшие годы.

Но его подход к выздоровлению не ограничивался простыми лекарствами. Каждый врач, окончивший университет и достойный своего диплома, практиковал медицину неотрывно от астрологии. Со своими таблицами, зодиакальными кругами и расчетами Мишель проводил анализ аспектов, изучал транзиты и циклы, движение небесных тел, куспиды домов и лунные узлы наравне с прослушиванием сердцебиения пациента, измерением температуры, осмотром цвета кожи и определением болевого порога. Его помощь больным всегда сопровождалась составлением натальной карты, обращением особого внимания на возврат Луны в исходную точку начала отсчета — один из инструментов предсказания в астрологии, потому как расположение Луны и асценданта — знака зодиака, восходившего над горизонтом при рождении, — определяло процесс лечения и прогноз течения болезни.

Наблюдая, как доктор Мишель собирает свои бумаги и инструменты, Елена размышляла об этом элегантном человеке, так недавно появившемся в ее жизни. Его костюм свидетельствовал о достатке и хорошем вкусе владельца. Как и всех светских людей, пышное облачение доктора Мишеля делало его излишне широкоплечим, но Елене казалось, что, даже если бы он снял свое одеяние, широкие плечи никуда бы не исчезли. У него был высокий лоб, длинный прямой нос и глаза, чей взгляд словно проникал прямо в душу. За те дни, что он жил в этом доме в качестве гостя ее отца, Елена поняла, что доктор Мишель по природе своей был молчалив; он много думал, но мало разговаривал.

Но больше всего ее интересовала его загадочная личность. Откуда он приехал? Кем были его прежние знакомые? Она часто замечала его в саду смотрящим на ночное небо. Что он видел среди звезд, комет и лунных фаз? Он носил особое золотое кольцо, и, когда она спросила о нем, к ее удивлению, он прикрыл его ладонью и покраснел, словно был уличен во лжи.

Чувствуя на себе ее взгляд, Мишель встал с кровати и посмотрел на прекрасную девушку, стоявшую у дверей.

Его сердце подпрыгнуло в груди.

За время короткого пребывания в этом доме, где к нему относились как к члену семьи, а не слуге, он смог лучше узнать Елену и догадался задолго до того, как она сама сказала ему дату своего рождения, что она Рыбы по гороскопу.

Она была очень красива, и это пугало его.

— Теперь ваша мама должна отдохнуть, — произнес он, чтобы нарушить тишину и продолжительный неловкий момент, когда они встретились взглядами. Мишель раздумывал над тем, не пришло ли время покинуть этот город и двинуться дальше, как он всегда и поступал.

Елена проводила его по узкому коридору и вниз по лестнице на первый этаж, где огонь в камине боролся с весенним холодом и хозяин дома ждал их к столу с теплым хлебом, ароматным козьим сыром и вином.

Отец Елены был богатым человеком, который мог себе позволить одевать жену и дочь в платья, сшитые из флорентийского шелка, человеком, наслаждавшимся дорогими новинками. Этим вечером на обед была подана странная птица, недавно привезенная испанцами из Нового Света и называвшаяся «индейка», про которую он сказал, что ей никогда не сравниться по вкусу с гусем. Этот регион Франции славился своими сливовыми деревьями, которые были завезены с Ближнего Востока во времена Крестовых походов, и отец Елены владел самым большим садом, получая сладкое сливовое вино и сливы, которые затем продавались по всей Европе. Поэтому они могли позволить себе такую роскошь, как украшенные жемчугом вилки на обеденном столе, застекленные окна и свечи, изготовленные не из сала, а из более дорогого и менее пахучего пчелиного воска.

Тем не менее, несмотря на богатство, доктор Мишель видел в них тихую и скромную семью. Женщина наверху была третьей женой его клиента — две первые умерли при родах, и Елена была единственным ребенком этого человека, пережившим период детства. Однако торговец сливами говорил, что доволен своей долей. И если бы его жена не стала поправляться под присмотром доктора Мишеля и умерла от болезни легких, то, как он заверил своего гостя, в деревне были подходящие молодые женщины, которые с радостью бы приняли его домашнее хозяйство и согрели постель. Отец Елены твердо верил в то, что в мире, где почти половина младенцев погибала в первый год жизни, мужчина просто должен был постараться оставить после себя как можно больше отпрысков.

По вечерам они беседовали, обсуждая значение перевода Библии для простых людей или достоинства комической новеллы «Гаргантюа» в сравнении с предыдущей «Пантагрюэль». Тот факт, что обе книги, безумно популярные по всей Европе, были запрещены во Франции, похоже, нисколько не смущал месье. Сейчас темой их разговора была религия, и Елена заметила, что Мишелю внезапно стало не по себе.

— Религиозная реформа неизбежна, друг мой, — сказал ее отец, переливая вино в графин. — Когда Лютер на севере оспаривает учения церкви, в Англии король Генрих отрекается от Рима, чтобы развестись со своей женой, а на факультете теологии Парижского университета выражают скрытое недовольство, благополучие матушки церкви, боюсь, поставлено под угрозу. Что вы думаете по этому поводу, месье?

Мишель не мог понять по глазам своего собеседника, о чем тот думал. Был ли он последователем Лютера, желавшим подискутировать, или католиком, пытавшимся поймать еретика? Прошло всего семнадцать лет с того дня, когда Мартин Лютер прибил свои тезисы на двери церкви в Виттенберге, но волна преобразований уже захлестнула Европу, словно огненная буря, и продолжала бесконтрольно гореть. Церковь в панике начинала отбиваться, и поэтому все относились друг к другу с подозрением и следили за тем, чтобы не сболтнуть лишнего. Мишель ответил:

— Я ученый, месье. Я верю в звезды и свои лекарства.

Когда пристальный взгляд хозяина слишком долго задержался на Мишеле, Елена поднялась и предложила:

— Не желаете ли подышать свежим воздухом в саду, месье? Вечером там особенно красиво.

Они покинули тускло освещенный дом, и, выйдя под яркий лунный свет, она заметила испарину у Мишеля над бровью. Может, он был болен? И потом она поняла: это все из-за разговора про церковь и протестантских еретиков. Неужели этот красивый молодой доктор симпатизировал реформаторам?

Елена была права — Мишель скрывал тайну, но она не знала о том, что эта тайна была опасна для него самого и что он должен был держать ее в секрете. Иначе ему грозил суд по обвинению в ереси или, что было еще хуже, в колдовстве. Вот почему он переезжал из города в город, никогда не задерживаясь надолго на одном месте. Не подозревала Елена и о том, что в своем желании лучше узнать его и стремлении выведать секреты она подвергала его жизнь смертельной опасности.

Он хотел бы довериться этому милому созданию, излить душу и открыть свою тайну, но не смел так поступить. Он находился под постоянным наблюдением отдела инквизиции, и они повсюду следовали за ним. Но одним он хотел поделиться с ней — страстью, которую хранил возле сердца. И когда он теперь убедительно заговорил об этом в залитом лунным светом саду, наполненном ароматами весеннего цветения, Елена увидела, как загорелись его глаза, услышала энергию в его голосе и почувствовала внутреннюю силу, исходившую от него, подобно теплу с жаровни.

— Мы живем в новую эпоху, мадемуазель. Флорентийцы называют ее Ренессанс, Возрождение, ибо мир пробуждается, чтобы по-новому осознать себя. Тяга к знаниям и жажда понять природу вещей сильна сейчас, как никогда прежде. Неудивительно, что такие люди, как Лютер, ставят под сомнение учение церкви. Можете быть уверены, я не протестант, но Бог даровал нам разум и свободу воли, не правда ли? Исследования и дискуссии — это очень хорошо. Мы стали свидетелями открытий новых миров, целых континентов и других рас людей. — Он внезапно замолчал, увидев, как пристально она на него смотрит. Он хотел рассказать ей больше о том, что путешествовал в поисках своей судьбы, которая, по его мнению, была предопределена с самого рождения. Но изумление на ее лице, ее широко раскрытые глаза… Он зашел слишком далеко.

Мишель все не так понял. Молодая Елена была заворожена новым чувством, разгоравшимся внутри нее. Она еще не встречала такого энергичного и целеустремленного человека. Это взволновало ее, но и лишило слов. Поэтому, сидя на мраморной скамье, она взяла лютню и начала играть на ней, подпевая красивым тонким голоском, напомнившим Мишелю серебряную нить. Песня проникала прямо в его сердце, словно стрела, вызывая сладкую боль. Если бы он только мог влюбиться в это прелестное создание! Но внутренние демоны Мишеля никогда не допустили бы этого. Ему нравился этот город, его жители, и он хотел бы поселиться здесь. Но он знал, что скоро будет должен уйти отсюда, до того как раскроют его секреты.

Уже было поздно, свеча почти догорела. Мишель сидел за своим столом над таблицами, приборами и расчетами, пытаясь отыскать ответ.

Тени снова явились к нему.

Это происходило с самого детства и было его проклятьем. Он не знал, когда они появятся в следующий раз; он мог заниматься чем угодно, быть один или в шумной компании, но они находили его, и потом он не ел, не пил и не спал, до тех пор пока не расшифровывал их таинственное послание. Уже давно он понял, что ответы находятся среди звезд, среди ответов на все прочие вопросы жизни, и поэтому сейчас работал, используя перо, уравнения, астролябию, транспортир и компас, ища разгадку на постоянно изменявшейся карте звездного неба.

И он нашел: Марс, зловредная планета, был в Водолее.

Мишель издал стон.

Ужасное событие, о котором предупреждали Тени, должно было произойти завтра. И оно затрагивало Елену.

Он вскочил на ноги и принялся, заламывая руки, мерить шагами свою небольшую комнату под наклонной крышей. Что делать, что делать? Если он предупредит Елену, тогда все будут спрашивать, откуда он узнал. Он мог сказать, что увидел знамение среди звезд, но люди сказали бы: «Как он узнал, что надо было смотреть именно сейчас?» Они не стали бы слушать его объяснения про Тени.

Он мучился этим вопросом, пока ему не стало совсем плохо, и он решил, что был лишь один выход. В спешке собрав свои вещи, он выскользнул из дома, под покровом ночи вывел с конюшни своего коня и осла и тихо покинул спящий город Ажан.

Не в первый раз ему приходилось спасаться бегством, и он не знал, в последний ли. Тени подгоняли его, обрекая на жизнь неустанных поисков и одиночества, в которой не было места дружбе, семье или любви.

Однако, выехав за городские ворота, он остановился и посмотрел назад. Елена! Он не мог уехать, не предупредив ее. Если этим он обрекал себя на погибель, то пусть так и будет.

Ей показалось, что это мышь, — настолько тихим было царапанье. Но, полностью проснувшись, в темноте она поняла, что звук на самом деле был легким стуком в ее дверь.

Она выглянула и с удивлением обнаружила стоявшего в узком коридоре доктора Мишеля, одетого словно для дальнего путешествия.

Он заговорил шепотом:

— Не ходите утром на рынок, мадемуазель.

— Почему?

— Не спрашивайте, ибо я не могу сказать вам. Только пообещайте мне, что останетесь дома до полудня.

— Но, месье, я всегда хожу на рынок, каждое утро. Папа будет недоволен…

— Придумайте какую-нибудь отговорку. Умоляю вас!

Свет звезд, проникавший через открытое окно спальни, осветил лицо Мишеля: он был бледен и подавлен, а глаза так сильно горели, что она испугалась. Но в них была и мольба, и она почувствовала, как ее сердце поверило ему — человеку, поведавшему ей о перерождении мира.

— Я подумаю об этом, — пообещала она.

Мишель вернулся в свою комнату, где провел остаток ночи в молитвах, заклиная Бога, чтобы Елена прислушалась к его предостережению.

Сказав, что у нее мигрень, Елена вместо себя за хлебом и мясом отправила слуг. Занимаясь мелкими делами по хозяйству, вспоминая ночной визит Мишеля и спрашивая себя, не приснилось ли ей это, она внезапно услышала крики на улице: люди звали доктора Мишеля. Ей сказали, что лошадь с повозкой пронеслась по рынку, устроив погром. Некоторые погибли, было много раненых, по канавам текла кровь. Срочно требовалась помощь врача.

Но доктор Мишель уже был там; он ушел рано утром, взяв с собой медицинский саквояж. Он знал.

— Я называю их Тенями, — сказал он устало, отдыхая после того, как целый день перевязывал раны и вправлял сломанные кости. Всего погибло семь человек. Елены, слава богу, среди них не было.

Она сидела рядом с ним в саду, с бледным и напряженным лицом, и все еще приходила в себя после шока от того, что могло произойти.

— Они приходят ко мне, когда я меньше всего этого ожидаю, и наполняют меня почти безграничной мудростью. Я не знаю, откуда они берутся или как спрятаться от них, потому что они всегда находят меня. Так происходит с самого моего рождения, и я не могу это объяснить. — Он посмотрел на нее. — Я еврей, Елена, и скрываюсь от инквизиции. — Мишель понял, что наступило время признаний, и если бы она сейчас встала и ушла, то он не стал бы винить ее.

Но она осталась рядом с ним.

— Когда мне было девять лет, мою семью заставили отказаться от иудаизма и принять католицизм. Как за бывшими евреями, за нами постоянно наблюдала церковь, особенно когда я поехал изучать медицину в Монпелье. Получив лицензию на занятие врачебной практикой, я отправился в сельскую местность, чтобы помогать жертвам чумы. Я настолько преуспел в деле спасения жизней, что по возвращении в Монпелье для завершения докторской диссертации мне было приказано рассказать о необычных методиках и лекарствах, которые я использовал. Не обнаружив в них ничего предосудительного и потому, что они не могли отрицать мои знания и способности, мне присвоили докторскую степень. Но применявшиеся мной медицинские теории вызвали переполох, и мне пришлось уехать. Куда бы я ни направлялся, врачи и служители церкви везде с подозрением относятся ко мне. Но, — он задержал на ней пронизывающий взгляд своих глаз, — я нашел тепло и дружбу здесь, в Ажане. И в вас, мадемуазель Елена.

Она затаила дыхание.

Он смело взял ее за руку и страстно произнес:

— Еще со времен халдеев и Авраама люди верили, что расположение звезд предсказывает хорошее или плохое в зависимости от конкретного времени и даже направляет в другую сторону ход человеческой жизни. Если есть хоть капля правды в этой науке, то, должно быть, мои звезды нашли после столетий утомительного ожидания свое место на небосводе, и теперь моя душа сможет обрести любовь и радость, которые я уже и не чаял испытать.

Ее ладонь дрожала в его руке.

— Лишь вам я открою свою самую сокровенную тайну. Всю свою жизнь, Елена, я чувствовал, что судьбой мне было уготовано нечто особенное, за пределами восприятия простого человека. И все же я не могу понять, что именно, и боюсь, умру до того, как откровение снизойдет ко мне. Думаете, с моей стороны будет хвастовством сказать, что я был не случайно рожден в эту эпоху? Я родился для определенной цели, но я не знаю, в чем она состоит. И думаю, что не смогу исполнить свое предназначение.

Она улыбнулась, ее глаза сверкали.

— Я знаю, что вам уготовано судьбой. Я почувствовала это с того момента, как встретила вас. Потому что у меня тоже есть тайна.

Тайна! Святое, прелестное создание!

— Молю, расскажите мне, мадемуазель, чтобы я мог лелеять ее и хранить в своем сердце.

Она наклонила голову, посмотрела на него из-под длинных ресниц и сказала:

— Сначала вы должны жениться на мне.

Она взяла его с собой в замок в Пиренеях, построенный ее предком Алариком, графом Валлийским, крестоносцем, объединившим александрийцев. И теперь, когда Мишель стал ее мужем, ему вручили золотое кольцо тайного общества, со времен Аларика украшенное пламенем, с надписью: «Fiat Lux». Он носил его вместе с золотым кольцом, подаренным отцом, которое он некогда прятал от Елены: кольцом, принадлежавшим его деду-раввину с письменами на иврите.

Пока они поднимались на лошадях по узкой горной дороге, она поведала ему историю об Аларике и рыцарях ордена Огня и их великолепной победе в Иерусалиме в 1099 году, после которой они привезли письма Марии Магдалины и многое другое, что было оставлено на хранение в крепости, возведенной Алариком. С тех самых пор александрийцы тратили свои жизни, собирая со всего мира тексты, хранящие в себе мудрость древних.

— Что они делают с такой большой коллекцией? — спросил Мишель, пока они ехали, освещаемые солнцем, пробивавшимся через ветви деревьев.

— Мы сохраняем ее, — ответила она.

— Но для какой цели?

Они остановились, чтобы отдохнуть и напоить лошадей и мулов их небольшого каравана. Когда они ели хлеб с острым сыром, Елена рассказала мужу об истинной миссии александрийцев.

Мишель сначала был шокирован, потом отнесся к услышанному скептически. Но он не подал вида и сказал тоном практичного человека:

— Если это на самом деле миссия александрийцев, то для ее выполнения недостаточно просто собирать и хранить. Так вы не достигнете поставленной цели. Тексты следует читать, переводить, анализировать и искать в них скрытый смысл — только тогда миссия александрийцев будет выполнена.

Сорок три мужчины и женщины проживали в Шато Дювен, посвятив свои жизни древним книгам, хранившимся у них. Мишель оказался не готов к такому бесценному собранию мудрости: он представлял себе лишь несколько полок с небольшим количеством томов. Ему же показали просторные залы, полные тайн и загадок древних народов, с астрологией халдеев, секретами хеттов, утраченной мудростью Вавилона! И, в изумлении взирая на накопленные знания, он понял, что именно здесь найдет ответы на вопросы, которыми мучили его Тени.

По своей природе александрийцы были демократичными, у них отсутствовал лидер, каждый член общества имел голос наравне с другими. Они выслушали идеи Мишеля и после некоторого обсуждения приняли их.

Мишель сказал александрийцам, что они должны не только собирать, но и читать, и переводить, анализировать и искать послания между строк.

— Вы хранители будущего, но, чтобы преуспеть в этом, вы должны обратиться к прошлому.

Так, с вступлением нового члена в ордене произошли перемены и замок пробудился с осознанием новой цели и необходимостью приложить усилия для ее достижения. Его обитатели почувствовали приток свежих сил, ибо им показали, что они не просто хранители слов былых времен.

Исследуя огромные архивы, находя такие сокровища, как книги германских мистиков Хильдегарды фон Бинген и Метхильды фон Магдебург, он понял, что большая часть собраний библиотеки была посвящена свету.

— Аларик назвал пережитое им видение Свечением, — объяснила Елена. — В ярком свете он узрел величие ордена рыцарей, который должен был создать.

В Мишеле затеплилась надежда. Мог ли этот свет прогнать Тени?

— Как же можно увидеть Свечение?

— Я не знаю. Сказано, что все мы переживаем момент, когда Свечение нам открывается, но это редко происходит при жизни. Иисус испытал его во время Преображения.

Мишелю очень хотелось увидеть Свечение, потому как он знал, что в его свете он найдет спасение.

— Доктор Мишель! Доктор Мишель! — Мальчишка колотил кулаками по входной двери. — Мама заболела! Скорее выходите!

Елена пошевелилась рядом с мужем, и Мишель отбросил в сторону одеяло и опустил ноги на пол.

— Уходишь? — прошептала она. Ночь была холодной, а рядом с Мишелем было так тепло. Ее вопрос был риторическим: Мишель никогда не отказывал в помощи больным.

Открыв оконные ставни, он выглянул и посмотрел на мальчика внизу.

— Кто здесь?

— Жан, сын пекаря. Мама заболела.

— Понятно. Перестань шуметь. Отправляйся домой, я скоро приду. — Мишель отошел от окна, и, пока он одевался, Елена встала с постели, чтобы проверить, спит ли младенец.

Они уже пять лет жили в счастливом браке; у них был свой дом, они не знали недостатка в деньгах, и Елена произвела на свет двоих детей! Мишель вправлял сломанные кости, удалял катаракты, выдергивал зубы, назначал бальзамы, лосьоны и чаи. Он носил порошки и травы в бараньих рогах, висевших у него на поясе и плече. Также в медицинском саквояже у него теперь было новое замечательное изобретение: небольшие острые ножницы, упростившие такие процедуры, как подстригание волос и зашивание ран. Но в основном он занимался чтением судеб людей по звездам.

В свободное время он с головой погружался в книги, привезенные из замка, и два раза в году навещал крепость в Пиренеях, в которой кипела работа, монахи трудились над собранными текстами, устанавливали их подлинность и каталогизировали, изучали и переводили. Таким образом александрийцы стали самыми просвещенными мужчинами и женщинами на земле. Но они сохраняли свою мудрость втайне, потому что религиозные волнения распространялись по Европе, все больше и больше голосов в деревнях и городах высказывались против церкви, и церковь отбивалась как могла.

У жены пекаря была температура, она лежала и стонала. Когда Мишель откинул покрывало, его потрясли ярко-красные шишки на ее шее. При дальнейшем осмотре обнаружились опухоли в подмышках и паху. Он в ужасе не мог поверить своим глазам: черная смерть пришла в Ажан.

Чума распространялась с безжалостной быстротой. Всего за неделю зараженные семьи были заперты в своих домах, пациенты оставлены в чумных госпиталях, умершие сброшены в братские могилы. Мишель неустанно работал. Стандартной процедурой при чуме было прижигание опухолей раскаленными железными стержнями, что высушивало ткани и вызывало жуткую агонию у жертвы. Но, поскольку это не помогало остановить болезнь, Мишель применял методику, созданную им самим. Он считал, что эпидемия распространялась по воздуху и что было очень важно в лечебных целях очищать свое дыхание и воздух вокруг себя. Он сделал пилюли из опилок, ирисов, гвоздики, алоэ и мелкотолченых красных роз и раздал их горожанам, наказав постоянно держать таблетки во рту.

В глубине души Мишель ругал себя. Он обратился к звездам и был шокирован, обнаружив пять планет в Скорпионе, что явно предвещало новую вспышку чумы. Как он мог не заметить этого раньше?

Вскоре смерть была повсюду. Отцы покидали своих заразившихся сыновей. Юристы отказывались приходить к умирающим для составления завещания. Женские и мужские монастыри опустели. Трупы оставляли прямо в домах, и некому было похоронить их по христианскому обычаю. Болезнь приходила и убивала так стремительно, что Мишель записал в своем дневнике: «Жертвы чумы часто завтракали на этом свете, а обедали уже в загробном мире».

Но было еще что-то, чего он боялся помимо эпидемии: когда черная смерть впервые пришла в Европу в 1348 году, убив миллионы, людям потребовалось объяснение, причина. И хотя евреи тоже умирали от чумы, напуганные уцелевшие горожане обратили свой гнев и печаль на еврейских жителей, уничтожая их в слепой уверенности, что это они принесли заразу в христианский мир. Теперь чума вернулась, и люди вновь собирались искать козлов отпущения.

После появления первых заболевших Мишель приказал Елене не покидать дом, пока не пройдет мор, запереть ставни, день и ночь воскурять фимиам и самое главное — самой держать таблетки во рту и заставлять это делать обоих детей.

Проходили дни, затем недели, и в конце концов болезнь начала покидать Ажан. Мертвых сжигали, люди пытались собрать по кусочкам свои разбитые жизни. Погибла треть населения. Половина женщин овдовели, многие дети стали сиротами. Мишель вернулся домой после долгого отсутствия уставший и измученный. Елена встретила его у порога.

Он поцеловал ее в щеку, и она обнажила горло: три безобразных воспаленных бубона краснели на ее белоснежной коже.

Он не смог спасти их.

Елена скончалась спустя всего три дня после его возвращения, потом умер старший сынишка и за ним младенец. Он остался один с тремя безмолвными трупами, пока на улице люди праздновали уход чумы.

Его горестные крики отпугивали соседей, им казалось, что он сошел с ума. Но потом некоторые из них вспомнили, как он, не смыкая глаз, помогал им, и тогда они пришли в его дом и забрали тело Елены из его рук. Он кричал и сопротивлялся, и, лишь силой залив ему в горло одно из его снадобий, после которого он заснул, они смогли отнести умерших на кладбище на окраине города.

Последовавшие за этим недели Мишель жил в своем доме словно призрак, не выходя на улицу, погрузившись в раздумья, разговаривая сам с собой. Пока его явное помешательство продолжалось, симпатии жителей города сменились страхом. Их беды во время эпидемии были забыты, они стали возмущаться поведением Мишеля, который не желал ни вправить сломанную кость, ни дать лекарство простудившемуся ребенку. По городу поползли слухи, что этот доктор не сумел помочь даже собственной семье. Пациенты покинули его, вернувшись к домашним снадобьям и услугам врачей, проходивших через город. Отец Елены, наслушавшись сплетен, совпавших с его собственными размышлениями, попытался отсудить у Мишеля приданое Елены. И вдобавок ко всему доктор был обвинен в ереси из-за неосторожного замечания рабочему, отливавшему в бронзе статую Девы Марии. Оправдание Мишеля, состоявшее в том, что он лишь высказал свое мнение относительно отсутствия эстетической привлекательности у статуи, было проигнорировано, и затем за ним послали инквизиторов, которые должны были доставить его на суд в Тулузу.

Мишель намеревался сбежать под покровом ночи.

Собирая свои вещи, чтобы уехать из дома, где пережил короткий момент счастья, он замер, держа в руках одну из книг, которые упаковывал в сумку: он вспомнил александрийцев и их хвастливые высказывания о том, что они не верили в существование Бога.

Вот почему погибли Елена и малыши! То была кара Божья, предназначенная для Мишеля за приобщение к язычникам и чтение их текстов. Обезумев от ярости и горя, он схватил все древние книги и свитки, привезенные из замка, свалил их в кучу на замощенном дворе своего дома и поджег. Пока слезы текли по его щекам, впитываясь в темно-рыжую бороду, он проклинал судьбу, Бога и звезды. Он потрясал кулаками, обзывая планеты, Луну и другие небесные тела подлыми обманщиками. И когда костер из реликвий стал больше и жарче, Мишель почувствовал, как гнев прошел и спокойствие воцарилось внутри него. Вскоре огонь охватил двор, стены его дома и цветы в его саду. Но это не был бушующий пожар. Мишель позволил пламени поглотить себя, но не почувствовал никакой боли. Вместо этого он погрузился в облако безмятежности и радости. Перед его глазами предстали невиданные образы: города с башнями из стекла, странные колесницы, мчащиеся по широким дорогам, летающие машины, люди, наблюдающие за появляющимися из воздуха картинами.

Он ощущал вокруг себя присутствие невидимых существ, шептавших, рассказывавших ему тайны, и он знал, что они показывают ему будущее.

Очнувшись, он обнаружил, что лежит на плитах во дворе. Его дом, стены и сад были нетронуты, лишь кучка пепла осталась на том месте, где сгорели книги. Он понял, что увиденное им было мимолетным моментом Свечения, и отправился к александрийцам, чтобы попрощаться и принести извинения за то, что проклинал их и сжег некоторые из их бесценных книг.

Александрийцы, которым он поведал о том, что произошло с ним, предостерегли его от излишних откровений с другими людьми, потому что не все приняли бы его пророческий дар как что-то святое, но, наоборот, посчитали бы это проделками дьявола.

Он покинул их и продолжил свой путь, ища ответы в свете небес, записывая в дневники свои видения и сберегая их ото всех. Он все еще верил, что разгадки всех тайн следовало искать среди звезд — ведь звезды были чистейшим светом. И так он двадцать лет скитался по Европе, оставаясь человеком без семьи и друзей, странником, пытавшимся найти то, чего сам не мог описать словами или поговорить об этом с другим человеком, потому что рисковал быть заклейменным еретиком или чернокнижником.

Александрийцы подарили ему книгу под названием «De Mysteriis Egyptorum», хранившую в себе секреты древней магии. Благодаря этому редкому тому Мишель изучил волшебство и наложение заклинаний, искусство предсказания и телепатии, составление гороскопов и гадания, силу магических кристаллов, колдовские свойства некоторых растений и лекарств и узнал, как вызывать духов из астрала. Но чаще всего он использовал книгу, чтобы создавать малые Свечения, в которых видел будущее.

Он ощущал, что с каждым видением к нему приходили незримые существа, Аристотель и Платон, великие люди просвещенного прошлого, посещавшие этого человека эпохи Возрождения, чтобы показать ему грядущее. Мишель переносил видения на бумагу, но, все еще боясь гонений, никому не доверял свои дневники. В конце концов Тени перестали пугать его, ибо он разогнал их тьму ярким светом.

В 1554 году, после пятнадцати лет путешествий и исследований, Мишель поселился в городе Салон во Франции, где женился на Анне Понсарт Жемелль, которая родила ему шестерых детей.

В ночь их бракосочетания он раскрыл ей свою тайну и показал дневники.

— Любимая, я стою перед дилеммой. Я должен записывать пророчества, чтобы их могли прочесть другие, но из-за этого меня могут обвинить в шарлатанстве.

Анна дала ему мудрый совет:

— Ты знаешь, что умные люди с ясной головой и незамутненным мышлением ухватятся за твои слова, словно за божественное откровение. Поэтому изложи свои пророчества в виде загадок. Людям, подобным тебе и желающим открыть для себя мудрость, хватит умственных способностей, чтобы решить их.

И тогда он составил и опубликовал первую из многих своих книг, прославивших его по всей Европе: собрание видений будущего, в которую включил предисловие для своего младшего сына Сезара:

Но было пророчество, которое Мишель не включил в версию книги для печати, потому как оно касалось лишь небольшой группы людей. Он передал его александрийцам в Пиренеях, убедив их, что настанет день, когда один из их ордена расшифрует код, поймет скрытый смысл и увидит будущее, предсказанное в четверостишии восемьдесят третьем века седьмого.