Часть третья

24

На вершине холма, возвышавшегося над Лос-Анджелесом, расправив свою новую прическу с завитушками, словно показывая всем вокруг, сколько в ней энергии, Сибилла Армстронг окидывала взглядом свой мир, «новый» дом прямиком из пятидесятых, который недавно приобрела за круглую сумму. Она посмотрела на огни города и спросила свою дочь: «Как думаешь, Кэнди, в чем смысл нашей жизни?»

Кэндис, обучавшаяся в то время в магистратуре, сидела, уткнувшись в книгу «Слова истины древнеегипетских мудрецов». Оторвавшись от чтения, она удивилась тому, что ее мать задает такие философские вопросы, хотя это ей совсем несвойственно. Кэндис хотелось узнать, на самом ли деле успех и богатство раскрыли духовность в Сибилле, и она уже было собралась ответить какой-нибудь умной фразой из старинной книги, как Сибилла перебила ее, прокричав: «В победе над ней! Вот и все, Кэнди. Ничего более».

«Нет, мама, — думала Кэндис, рассматривая бесконечную пустыню. — Ты не права».

Гленн оторвал взгляд от дороги и посмотрел на свою спутницу. Она молчала с тех пор, как они уехали от могилы Яна. Бензина им хватило до Пальмиры, где они дозаправились, купили провизию и потом двинулись на север по главному шоссе. С тех пор Кэндис не проронила ни слова. Он понимал причину ее молчания и считал, что ей следует поговорить об этом. Но она сама должна была решить, когда лучше это сделать.

Словно почувствовав на себе его взгляд, она повернулась к нему. Стекло машины было опущено. Легкий ветер развевал ее волосы.

— Мне жаль Яна, — произнесла она. — Но он ввязался в опасную игру. Он сам разрушил свою жизнь.

Гленн ждал. Он знал, что не это беспокоит ее.

— Твой отец однажды сказал мне, что я ищу свою душу, — помолчав, продолжала она. Ее взгляд был прикован к темно-желтой пустыне, простиравшейся до самого горизонта под сизо-голубым небом. — Он был прав. Всю свою жизнь я пыталась найти то, во что смогу верить, но я искала в книгах, других культурах, других эпохах. Я никогда не заглядывала внутрь себя. И потом, на Джебель Мара…

Гленн обогнал грузовик и прибавил скорости.

— Кэндис, я знаю: то, что тебе пришлось пережить на Джебель Мара, напугало тебя. Я уже видел подобное у скалолазов-новичков. Многие из них, спустившись вниз, больше никогда не поднимались в горы. Естественно, что…

Она покачала головой.

— Это был не страх. Я не могла пошевелиться не из-за паники. Я обдумывала произошедшее снова и снова, пытаясь понять почему, подобрать слова. Гленн, то, что случилось со мной на вершине Джебель Мара, было просто чудесным. Почти как… религиозный опыт. Есть ли в этом смысл?

Он посмотрел на нее: ее волосы, словно темно-коричневые флаги, разметались на ветру. «Она была здесь как дома», — подумал он. Пустыня подчеркивала ее неземную красоту. Он знал, какие цвета будет использовать, рисуя ее портрет: титаново-белый для ее кожи, полуночно-черный для волос, темную охру для тени на ее шее. Коричневые мягкие глаза он напишет жженой умброй, а губы красно-алым.

— Я была переполнена таким благоговейным трепетом, — продолжала она, — и радостью, которые никогда не испытывала раньше. Гленн, я никогда не ходила в церковь. Я не знала, что такое момент духовности. Но именно это я почувствовала на самом верху Джебель Мара в лучах заходившего солнца, и в тот же момент поняла, что, должно быть, так Бог является нам.

— У тебя был переизбыток чувств начинающего скалолаза, — объяснил он, сильно удивившись ее неожиданному признанию.

Было еще что-то личное, но у нее не было слов выразить это. И теперь ее мучили вопросы, словно ослепительный закат на Джебель Мара открыл запертую дверцу в ее душе и выпустил их на волю. Зачем мы здесь? Какая у нас цель? Куда мы идем? Эти вопросы люди должны задавать на молебне в церкви, которыми ее любимые египтяне терзались давным-давно и на которые Нефертити в безмятежном спокойствии, возможно, знала ответы. Однако Кэндис, не имея опыта в делах духовных, не знала, с чего начать.

— Это не все. — Она отвернулась, посмотрев через лобовое стекло на глинобитные постройки, приютившиеся на обочине шоссе, на веревки с развешанным бельем, на детей, возившихся в пыли. — Возможно, это прозвучит как бред, — сказала она. — Но когда я застыла на склоне, после того как ты велел мне не бороться с горой…

Он ждал. Дети помахали им, когда «понтиак» проезжал мимо.

— Я застыла, прислонилась к горе, и потом у меня появились силы и смелость, чтобы карабкаться дальше.

— Я помню.

— Гленн, мне показалось, что я почувствовала чье-то присутствие внутри себя.

Он кивнул. Он ощутил то же самое во время падения и короткого видения Свечения. Загадочное существо, стоявшее рядом с ним и говорившее, что все будет хорошо. Он никому об этом не рассказывал.

Она замолчала, потому что ей нужно было обдумать то, что она только что поведала ему. И Гленн, взяв ее за руку и крепко сжав, дал ей знать, что все понял.


Пустыня сменилась покрытой зеленью сельской местностью, с садами, цитрусовыми рощами, полями и большими зарослями кипарисов. В горах они мчались через леса и вдыхали бодрящий свежий воздух. К тому времени как они спустились в береговую равнину, солнце заходило прямо перед ними.

Латакия была красивым портовым городом с великолепными общественными парками, пышными рощами пальмовых деревьев и олеандров. «Понтиак» влился в поток транспорта на бульваре вдоль берега моря, и, проезжая мимо гавани, они увидели огромные танкеры, стоявшие на якоре поодаль, катера и другие суда, покачивавшиеся на волнах, заходившие на ночную стоянку или чтобы высадить людей с паромов и других пассажирских кораблей. Среди складов и гигантских зерновых элеваторов находились здания, где размещались таможня, служба охраны и туристическое информационное бюро — места, посещения которых Гленн и Кэндис очень хотели избежать. Информационные знаки направляли пассажиров, отплывавших на Кипр, в Бейрут, Александрию и на западное Средиземноморье, на посадку у северного причала, поэтому Гленн сказал, что начнет свои поиски в южной части гавани.

Он выбрал отель «Меридиан», потому что в нем было полно иностранных туристов и никто не стал бы обращать внимание на американку, проводящую время за коктейлем у бара. Она хотела пойти с ним, но Гленн сказал, что лучше справится в одиночку, так как надо будет потратить много денег и задавать осторожные вопросы.

— Я не знаю, сколько времени это займет. Если меня не будет слишком долго, сними номер на ночь. Я найду тебя.

— Гленн, — сказала она, взяв его за руку. Тревога в ее глазах говорила без слов.

— Со мной все будет в порядке, — успокоил он и ушел.

К ее облегчению и удивлению, он вернулся через час.

— Хорошие новости. Я нашел капитана, который согласился взять нас на борт. Порт приписки его корабля — Саутгемптон. Капитан сказал, что там поможет нам сойти на берег. Он заверил меня в том, что много не болтает и уже возил пассажиров на таких условиях.

— Условиях? — повторила Кэндис.

— Он понимает, что по личным причинам мы не хотим проходить таможню и связываться с иммиграционной службой. На корабль садимся вечером, как стемнеет. Это большое грузовое судно, но на нем лишь одна каюта для тех, кто не входит в экипаж. — Он замялся.

— В чем дело?

— Мне пришлось выдумать историю про нас. Хотя капитан Ставрос и сказал, что все понимает насчет осторожности и того, что у людей могут быть свои мотивы, по которым они не желают возиться с оформлением документов, тратить время на получение виз и тому подобное, он похож на очень и общительного человека. Он признался, что будет рад, если мы составим ему компанию на время плавания. Я заплатил ему кучу денег, чтобы он не задавал вопросов, но, боюсь, он не сможет устоять перед соблазном. Поэтому, чтобы сразу удовлетворить его любопытство, я сказал ему…

— Что сказал ему? — спросила Кэндис.

— Ну, — Гленн покраснел. — Я сказал ему, что у нас свадебное путешествие.


— Добро пожаловать, проходите! — прогремел басом капитан Ставрос, поприветствовав их крепким рукопожатием. Он оказался высоким мужчиной в фуражке, низко надвинутой на копну густых черных волос, и с огромной черной бородой, достававшей до отполированных латунных пуговиц его флотского кителя. Хотя «Афина» была старой и проржавевшей, сам Ставрос, похоже, находился в отличной форме, как и двое его вторых помощников, тоже греков, в чистых белых униформах.

Уже было довольно поздно. Один из членов экипажа «Афины» встретил их в укромном месте на верфи и провел на корабль, который был в длину чуть меньше половины футбольного поля и обслуживался судовой командой из бирманцев. Маршрут «Афины», как экспансивно объяснил им Ставрос, пролегал из Сирии, где на борт поднимали инжир, финики и оливки. Отсюда шли в Грецию за другой партией оливок, потом в Италию опять за оливками, в Испанию за вином и в Саутгемптон, в порту которого корабль разгружали. В обратный путь он забирал шелк, английское печенье и зонтики.

— Что за путешественники! — громко сказал капитан Ставрос, жестом приказав палубному матросу взять у гостей рюкзаки и дорожную сумку. Он был бирманцем, как и остальная команда, и носил длинный саронг до лодыжек. — Когда ваш друг сказал мне, что вы странники, колесящие по всему миру, я сначала подумал про двух молодых людей, потому что обычно у меня такие пассажиры. А потом он сказал «женщина», — маленькие черные глазки подмигнули Кэндис. — И я решил, что вы два хичхайкера, они у нас тоже иногда бывают. Но чтобы женатая пара! Да к тому же молодожены! — Он опять подмигнул, и золотой резец сверкнул среди его зубов. — Пожалуй, мы больше не будем вас беспокоить и оставим одних. — Он щелкнул пальцами и появился стюард в белой униформе. — Он проводит вас до каюты, и, если вам что-либо понадобится, можете обращаться к нему.

Каюта оказалась скромной и тесной, но чистой. В ней стояла одна узкая кровать и диван, на котором можно было спать. Между ними находились небольшой комод, письменный стол и стул. Иллюминатор был закрыт на ржавую задвижку.

— Что ж, дорогая, — сказал Гленн, когда стюард закрыл за собой дверь, — похоже, мы нашли свой номер для новобрачных.

Кэндис засмеялась и потом замолчала. С закрытой дверью каюта выглядела очень маленькой.

— Мне надо… — начала она, намереваясь сказать, что надо бы разложить на столе керамические черепки, потому что морское путешествие обещало быть продолжительным, и она попыталась бы перевести письмена, которыми они покрыты. Ведь именно поэтому они оказались тут, покинули безопасный Лос-Анджелес и дошли так далеко, для того чтобы выполнить обещание, данное его отцу: выяснить, зачем Фило понадобились таблички, и найти убийцу. Ей необходимо было высказать эти вещи вслух, чтобы напомнить о них самой себе, потому что произошло столько перемен и она страшилась новых чувств, зарождавшихся внутри. Но у нее перехватило дыхание, и она не могла произнести ни слова. Глядя на мужественное лицо Гленна, она вновь вспомнила вкус его губ в тот момент, когда они импульсивно поцеловались в Вади-Райза.

— Я лягу на диване, — сказал он.


Пока торговец бомбами объяснял Фило Тибодо процесс детонации, тот размышлял совсем о другом.

То, что Джессика узнала о крепости в Пиренеях, его не удивило. Он заметил ее возраставшее любопытство к его приобретениям и частной жизни. Несмотря на годы совместной работы, она знала о нем немного. Но она прочтет письмо Раймона Тулузского, сравнит его с предыдущими покупками, которые делала для него, возможно, наведет справки среди своих коллег и сумеет сложить два и два. Это тем более вероятно, если в письме содержится упоминание о кольце, ведь Джессика видела кольцо на руке Фило.

Он догадывался, что она влюблена в него. Женщины были без ума от Фило. Он знал, что они не могли устоять перед его харизмой и энергичностью. Бедняжка Милдред Стиллвотер! Но им никогда не заполучить его, даже после смерти Сандрин у них не возникло ни малейшего шанса — он берег себя для Леноры.

Вопрос был в том, что теперь делать с Джессикой.

По логике вещей, раз он ее создал, то он же мог и уничтожить ее. Но была ли в том необходимость? Она хорошо послужила ему и могла бы служить и дальше до самого конца. Хотя, конечно, ни она, ни кто-либо еще не подозревали, что конец уже близко.

Торговец бомбами показывал на чертеже зарядные устройства, пока Фило вспоминал тот день, семнадцать лет назад, когда на свет появилась «Джессика Рэндольф». Ему не нужно было знать внутреннее устройство бомб, он хотел лишь знать, как их взрывают.

Тогда он пришел в ресторан не для того, чтобы есть. Там он в последний раз встречался с Ленорой, тремя годами ранее, когда она хотела обсудить обряд инициации ее сына в орден. Перед ним поставили блюдо с сытной едой, к которой он даже не притронулся, когда услышал разговор за соседним столиком.

По тому, как они общались, Фило решил, что мужчина и женщина не были знакомы друг с другом. Свидание вслепую? Девочка по вызову и клиент? Она выглядела недешево. Прислушавшись к ее речи, он понял, что она разбиралась в искусстве — почти. И манеры у нее были хорошие — тоже почти. И образованная — опять почти. Она старалась говорить с английским акцентом. Ее нужно было лишь чуть-чуть отполировать: пока она еще путала Сезанна с Дега, но ее собеседник, похоже, не замечал этого.

Фило попытался вернуться к своим воспоминаниям, но в женщине за соседним столиком было что-то особенное. Наклон головы. Взмах руки. Она вела себя естественно. Жемчужина, скрытая створками устрицы.

Наконец парочка покинула ресторан, и Фило снова погрузился в размышления о прошлом.

Женщина вернулась десять минут спустя, паникуя из-за того, что потеряла кольцо. Она расспрашивала управляющего, официантов и посетителей, оказавшихся поблизости. Никто не видел кольца. Она предложила щедрое вознаграждение, сказала им, где остановилась, и ушла.

Фило направился в мужской туалет и не удивился тому, что тот мужчина последовал за ним. Он был очень взволнован и рассказал, что нашел великолепное кольцо на полу рядом с дамской уборной.

— Я тороплюсь, — сказал незнакомец. — Если вы мне дадите, скажем, пятьсот долларов, то кольцо ваше, и вы сможете получить всю сумму вознаграждения.

Фило достал свою платиновую клипсу для денег, и мужчина вытаращил глаза на огромную пачку банкнот. Фило предложил ему в пять раз больше, чем было обещано за возврат кольца, но только если он отведет его к женщине.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Фило пронзил глаза мужчины своим кинжальным взглядом, подавив жалкий разум мелкого жулика; ему даже ничего не потребовалось говорить.

Они пришли к убогому мотелю, а не шикарному отелю, о котором она сказала управляющему и где они не смогли бы ее найти. Она была в бешенстве оттого, что ее компаньон привел незнакомого человека.

— Простите мне это вторжение, леди, — мягко сказал Фило тоном южного джентльмена. — Но у меня к вам есть предложение. Очень выгодное предложение. Я хочу воспользоваться вашими услугами.

— Я не проститутка.

Он сложил ладони на груди.

— Заверяю вас, милая леди, что у меня только благородные намерения. Это деловой вопрос. Можем ли мы обсудить его наедине?

Ей хватило трех секунд, чтобы оценить гостя и прийти к единственному выводу: богат.

— Дэн, оставь нас.

— Эй, мы работаем вместе.

— Я сказала, иди.

Мужчина, не веря своим ушам, перевел взгляд с женщины на незнакомца, потом повернулся, пробормотав:

— Сука!

Фило придержал его рукой.

— Сэр, извинитесь перед дамой за то, что сейчас произнесли.

Мужчина хмыкнул.

— Извинитесь перед леди, — спокойным голосом повторил Фило.

— Какая она к черту леди!

— Для джентльмена все женщины — леди.

— А если не извинюсь, что тогда?

— Тогда вы сильно пожалеете.

— А, какая разница… Ладно, Руби, мне очень жаль. — Он быстрым шагом прошел к двери, распахнул ее, бросив через плечо: — Мне очень жаль, что ты такая сука, — и вышел, с грохотом хлопнув дверью.

Фило посмотрел на закрытую дверь, что-то мысленно отметил и повернулся к женщине.

— Как называется ваша игра? — спросил он. — Наживка для простака? Схемы Понзи? Заманить и подменить?

Она пожала плечами.

— Что выгорит, то и используем. — Она прищурила глаза. — Как вы догадались?

— Я следил за вами в ресторане. У вас на руках не было кольца.

— Какая наблюдательность. А что же насчет делового предложения?

— Я хочу нанять вас в качестве посредника по продаже предметов искусства, главным образом, для приобретения вещей в мою частную коллекцию. При желании вы сможете найти себе и других клиентов, если это не будет мешать вашей работе на меня.

Ее звали Руби Фробишер. Фило сказал, что от этого имени нужно избавиться. И еще: волосы она должна перекрасить в рыжий цвет. Ей требовалось поработать над своей походкой, осанкой, манерой разговаривать и одеваться. Он пообещал все устроить. Ее фамилия тоже была придумана Фило, он назвал ее Рэндольф — девичьей фамилией жены Роберта Ли, принадлежавшей к одной из самых благородных семей Виргинии, праправнучки Марты Вашингтон. Это стало финальным штрихом, придавшим блеск ее новой личности.

И если Джессике потом стало известно, что ее бывшему напарнику по аферам, человеку, неуважительно отзывавшемуся о женщинах, которому надо было преподать урок вежливости, неизвестные полуночные гости вырезали язык, то свой язык по этому поводу она держала за зубами.

Но теперь она узнала об александрийцах и планах Фило.

Торговец бомбами перешел к рассказу об электродетонаторах, объясняя, как можно было управлять всем с небольшого переносного пульта, и теперь Фило его внимательно слушал.

— Эти бомбы разрушаются от удара и распыляют горящую зажигательную смесь на окружающие объекты, — вещал мужчина, занимавшийся незаконной продажей и распространением оружия по всему миру. — Вы заказали зажигательные бомбы Mk 77 Mod 4, которые содержат семьдесят пять галлонов напалма и весят пятьсот фунтов в заполненном состоянии. При бомбометании с самолета предохранительные проводки отсоединяются от запалов, таким образом заряжая бомбу. Когда она попадет в цель, все вокруг превратится в ад в буквальном смысле слова.

Фило уже знал об этом. Он видел, что произошло с буддийским монастырем.

Он также решил, как поступить с Джессикой.

25

У капитана Ставроса подозрения появились с самого начала.

Находясь в рубке, он мог незаметно наблюдать за действиями двух своих необычных пассажиров. В первую ночь на корабле джентльмен оставался в салоне корабля до тех пор, пока в их каюте не погас свет, и на следующий день стюард доложил, что они спали порознь — дама на койке, а джентльмен на диване. Семейная ссора? Или, возможно, они вовсе не были молодоженами — конечно, если мир не изменился с тех пор, как он сам ухаживал много лет назад за своей любимой Марией.

Правда, в первый день плавания леди тошнило, и это иногда могло быть препятствием для любовных утех. Но пакетик с имбирным порошком, врученный ей самим Ставросом, который за сорок лет, проведенных на море, знал все лекарства от морской болезни, помог ей избавиться от головокружения. Тем не менее в ту ночь и следующую ее муж ждал в салоне, раскладывая пасьянс, пока капитан и трое его помощников курили сигары и потягивали анисовый ликер, и ушел лишь тогда, когда в каюте выключили свет. Может, у них было что-то вроде игры? Какое-то тайное развлечение двух страстных любовников? Например, леди ждала его в темноте? Возможно, решил Ставрос, но все же у него было такое ощущение, что джентльмен на самом деле ждал, пока леди разденется и спрячется под одеяло на кровати, чтобы потом самому снять одежду в темноте и улечься на неудобном диване.

Ставрос наблюдал за их нечастыми прогулками по корме. Он заметил, что они не держались за руки и разговаривали так тихо, что вряд ли кто-то мог расслышать их беседу. Иногда леди в одиночестве сидела на палубном кресле, рассматривая кусочки керамики и заглядывая время от времени в книгу, и что-то записывала в блокнот, пока ее молчаливый муж стоял у поручней и словно искал свою душу на волнах моря. Он читал книгу в изумрудно-зеленой обложке, похожую на дневник. Должно быть, очень важный, предположил греческий капитан, раз он почти не выпускал его из рук.

Ставрос спрашивал себя: разве имело какое-либо значение то, что они не были новобрачными? И сам же отвечал: нет, если, конечно, не интересоваться, зачем им вообще понадобилось выдумывать такую историю.


Гленн стоял на палубе под безоблачным ночным небом. Благодаря помощи капитана ему удалось зарядить батарею в спутниковом телефоне Яна, и он первым делом попробовал узнать последний номер, по которому звонил Хоторн. К сожалению, Ян стер все номера из телефонной памяти.

Гленн связался с Мэгги Дилэйни из голливудского полицейского управления; во время отсутствия Гленна она возглавляла расследование убийства его отца.

— Мы уже не знали, что и думать, — сказала она. Ее голос звучал так чисто, словно их не разделяли тысячи миль. — Почему ты не позвонил раньше?

— Долго рассказывать. Есть новости по делу моего отца?

— Нет. И Фило Тибодо мы тоже не можем найти. Он исчез. Но он делает совершенно безумные вещи. Продает свое имущество, компании и корпорации, сбрасывает на бирже акции, ликвидирует свою финансовую империю, избавляется от всего. На Уолл-стрит нервничают. Всем кажется, что Тибодо известно что-то, о чем остальной мир не знает. Это так, Гленн?

Он не ответил. Ему вспомнились строки из письма отца: «Фило поверил Нострадамусу».

— Мэгги, попытайся найти информацию по четверостишию из Нострадамуса. Век седьмой, номер восемьдесят три. И узнай, есть ли на данный момент сообщения о каких-либо необычных астрологических аспектах.

Она перезвонила через час.

— Такого четверостишия не существует, Гленн. Что же касается остального, то я дозвонилась в астрологическую редакцию «Лос-Анджелес Таймс». Там мне сказали, что Меркурий будет в ретрограде до двадцатого числа этого месяца, переходя из Козерога в Тельца, и Луна сейчас находится в Водолее. В чем дело, Гленн?

— Предчувствие, — ответил он. — Молитесь, чтобы я оказался неправ. — Он закрыл телефон и посмотрел наверх на свет, горевший в каюте. Кэндис еще не спала, усердно работая. Он хотел подняться туда, войти в небольшое пространство каюты, запереть дверь и провести ночь в ее объятиях. Вместо этого он поборол искушение, вернулся к поручням и стал смотреть на волны, отражавшие в себе звезды.

Он решил не подниматься в каюту, пока в ней не погаснет свет.


Разложив черепки керамики, покрытые едва различимыми письменами на иврите, нанесенными выцветшими чернилами, Кэндис представила себе, как Есфирь, склонив голову за работой, очищала кусочек керамики, смешивала чернила, аккуратно наносила буквы, стараясь не допускать ошибок, и замирала время от времени, чтобы прислушаться к шуму города за дверью. Как она выглядела? Какого роста она была? Была ли красивой? Был ли у нее муж? Дети? Или любовник?

Кэндис работала не одна, она прибегла к помощи женщины, которую встретила лишь однажды, в коридоре приемного покоя отделения интенсивной терапии, но которая стала для нее бесценным спутником за пару прошедших дней. Доктор Милдред Стиллвотер, полная, нестареющая, с забавной улыбкой. Что произошло с ней после публикации «Первоисточника Библии на иврите»? Она вышла замуж? Занималась семьей? Оставила научные исследования? Для поколения Стиллвотер мир археологии являлся ревностно охранявшейся собственностью мужчин. Может быть, для такой неконфликтной женщины, как Милдред, это стало невыносимым? И она согласилась с поражением, сбежав на кухню своего загородного дома, что для представительницы ее поколения было самым подходящим местом?

Кэндис вспомнила о Поле, как он предлагал ей выйти за него, хотя его слова были больше похожи на несерьезное предположение, чем на настоящее предложение:

— Раз твоей карьере пришел конец, поехали со мной в Финикс. Можем даже пожениться, если захочешь.

Именно тогда она пообещала себе не забивать голову лишними переживаниями и сосредоточиться на работе, добиться такого же успеха, как ее мать, и обойтись без мужской помощи. Но та клятва была дана до того, как судьба привела Гленна Мастерса к порогу ее двери, связала его с ней самым невероятным образом. И вот теперь она думала о нем даже сейчас, пытаясь сконцентрироваться на фрагментах керамики.

Она замерла. На кусочке в ее руке было начертано: «Мои прадеды были среди пленников Навуходоносора».

Значит, Есфирь действительно писала во время Пленения — еврейка в изгнании после разрушения Иерусалима, сообщавшая что-то тайное, зашифрованное, запретное. Быстро сверившись со справочником, Кэндис нашла точное время Вавилонского пленения иудеев: 586–538 годы до нашей эры.

Храни вас Бог, Милдред Стиллвотер!

Она перевела последние надписи. Кэндис осталось лишь сложить их как части пазла, чтобы увидеть всю картину. Историю Есфири из Вавилона. И разгадку тайны глиняных табличек, за которые Ян продал свою душу.

В дверь постучали, и внутрь заглянул Гленн. Она удивилась. Свет в каюте еще горел.

— Все в порядке? — спросила она.

— Я смог дозвониться до управления. Новостей по делу моего отца нет. — Он посмотрел на черепки керамики.

— Все готово, — сказала она, отдав ему перевод, который записала на листе бумаги, взятой у капитана Ставроса. — История Есфири.

Он сел на край дивана и стал читать.


«Я пишу втайне и в спешке. У меня осталось мало времени. Боюсь, что меня нашли. Я осталась одна из своего рода.

Меня зовут Есфирь. Это не настоящее имя. Моему персидскому хозяину нравилось так меня называть — он говорил, что я прекрасна, как звезда. Мое истинное имя не имеет значения, ибо я лишь посланница той, кто важнее меня, и это ее имя не должно быть забыто.

Мои прадеды были среди пленников Навуходоносора. Они видели, как нашего царя ослепили и заковали в кандалы, чтобы затем привести в Вавилон. Там я родилась и выросла; но я не вавилонянка. Я жила вместе с изгнанниками евреями, которые ежедневно молились на запад, где когда-то стоял наш храм.

Задолго до того как пал Иерусалим и мы были разделены и отправлены в изгнание, отдельная группа людей из нашего народа была избрана для того, чтобы нести священные слова нашей веры в наших сердцах и передать их нашим потомкам. Моей предшественнице была передана Песнь Мариамь, так же как истории о мужчинах были переданы мужчинам. Моя дальняя матушка запомнила слова и хранила их в своем сердце. Она поклялась раскрыть эту тайну своим дочерям, чтобы героические свершения наших предков не канули в вечность.

Персы отпустили нас всех, кроме меня, потому что я приглянулась человеку, который сделал меня своей рабыней и дал мне новое имя. Он не понимал, что я последняя из многих сестер, получивших священную миссию. Он запретил мне думать об этой миссии, которая была моим призванием еще до моего рождения, ибо она была призванием моей матери и матери моей матери и восходила к нашей самой первой матушке, Еве.

Но теперь я сбежавшая рабыня. Меня казнят, если поймают. Я убежала от своего хозяина не ради себя, но ради поколений, которые придут после меня, и еще потому, что при рождении мое тело и вся моя жизнь были посвящены охране священной книги.

Я знаю, что меня ищет мой персидский господин. Я сумела совершить побег ночью, друзья помогли мне подняться на лодке вверх по реке к городу Мари, откуда я направилась на юг по караванному пути, который приведет меня в Иерусалим.

Но Иерусалим далеко на западе, а я очень устала. В этом городе я нашла хорошее убежище от зимних дождей и бурь, мешавших мне в путешествии. Здесь, пока я жду улучшения погоды и прячусь от стражников моего господина, я запишу историю, отпечатавшуюся в моем мозгу подобно тому, как след стила отпечатывается на влажной глине. Я сохраню в этой глине жизнь и слова той, которая сказала нам, что Бог создал нас не для смерти, а для исполнения наших судеб; той, которая научила нас, что даже в самое мрачное время всегда восходит солнце и Бог освещает нас своим живительным светом; той, которая сказала нам, что Бог присматривает за всеми нами, даже за маленьким цыпленком, еще не вылупившимся из яйца; и той, которая поведала нам, что Бог всегда помогает нам и прощает грехи наши, чтобы мы могли попасть в рай.

И теперь моя последняя просьба: хотя сейчас я во тьме, скоро я увижу свет. Я не боюсь смерти, ибо я вернусь к Отцу нашему, который есть весь свет на земле. В последние часы своей жизни я прошу лишь об одном: кто бы ни нашел это место и мои останки, я умоляю вас найти моих сестер в Иерусалиме и отдать им эту книгу, потому что это их наследие. И передайте им, что перед смертью я думала о них».


— Песнь Мариамь, — пробормотал Гленн. — Неизвестная книга Библии, потерянная из-за пленения и гибели Есфири.

— Тогда кто такая «жена астронома»? Мариамь? — спросила Кэндис, остро ощущая, что Гленн принес с собой в каюту резкий запах моря. Она подумала, будет ли и от нее пахнуть морем? — В Пятикнижии Моисея, сказано, что Мариамь была певицей и танцовщицей, вероятно, и музыкантом. Раз мы знаем, что Мариамь приходила к дочери фараона и рассказывала про настоящую мать ребенка, отсюда следует, что она могла какое-то время оставаться во дворце, может быть, живя там вместе с Моисеем. — Кэндис представила себе яркий, четкий, цветной образ: фреска из гробницы Нахта. Он был астрономом, а его жена музыкантом. Возможно ли, что женщина, изображенная на фреске, была на самом деле Мариамь, сестрой Моисея? — Гленн, что написано в Песне Мариамь, если Фило Тибодо так сильно хочет заполучить ее и ради этого даже готов убить человека?

Он посмотрел на свое кольцо.

— Что? — спросила она.

— Помнишь, я считал, что тайное общество, к которому принадлежали мои родители, было религиозным орденом? Я вспомнил еще кое-что. Вещи, забытые мною давным-давно. Кэндис, александрийцы — атеисты.

— Тогда зачем им неизвестная книга Библии?

Теперь он мог ей рассказать. Он был спокоен. К нему вернулось самообладание. То, что он прочитал в дневнике матери, придало ему сил. Он снова управлял своими эмоциями. «Через два месяца мы с Гленном поедем на Морвен, чтобы провести обряд его инициации в орден. Но я боюсь за жизнь своего сына. Фило все больше и больше становится похожим на безумца. Я чувствую, что Гленн в опасности, и Фило тому причиной. Что мне делать?»

— Морвен — это место, — сказал он. — Не знаю, где оно находится, но Фило там. — Вспомнились последние слова его матери: «Фило нужен мой сын. Его необходимо остановить». — Ставрос сказал, что утром мы прибываем в Салерно. Там сойдем на берег и полетим в Англию. Оттуда начнем искать Морвен и Фило.


«Уже скоро, — думал Фило в предвкушении, — Гленн Мастерс будет удостоен великой чести принести себя в жертву ради священной цели». Возможно, сначала он станет сопротивляться, но в конце концов он был сыном Леноры, и его должны были давным-давно принять в орден александрийцев. Фило был уверен, что как только Гленн осознает свое предназначение, то с радостью расстанется с жизнью.

Он прохаживался, пока Милдред Стиллвотер корпела над глиняными табличками, разложенными под люминесцентным освещением. Для расшифровки кода она использовала ключ — фотокопию каменной таблички Дюшеса, украденную из гостиничного номера Кэндис Армстронг в Пальмире.

Милдред сказала, что со стороны Армстронг было очень щедрым поступком передать ключ, а потом и таблички непосредственно в руки Фило. Чему, конечно же, решила Милдред, поспособствовал Гленн Мастерс, который теперь знал, что являлся одним из них — александрийцем.

— Это то, что мы думали? — спросил Фило, сдерживая свое нетерпение.

— О да, — радостно ответила она. — Сокровище! Одно из самых замечательных в нашей коллекции.

Фило кивнул. Для него помимо исторической ценности таблички означали много больше: двадцать лет его неустанной работы почти подошли к своему логическому завершению. Таблички с Джебель Мара были последним кусочком головоломки.

Бедняжка Милдред, никогда не задававшая вопросов, всегда исполнявшая то, что он ей говорил. Много лет назад она была на пороге замужества и начала новой жизни. Фило не мог этого допустить. Как лучший в мире эксперт по языкам, алфавитам, диалектам и наречиям Древнего Ближнего Востока, Милдред была слишком ценным активом. Он хотел, чтобы она была здесь и работала на него. Он соблазнил ее, да так, что она бросила своего жениха прямо у алтаря.

Милдред сделала паузу в работе и посмотрела на него жадным взглядом. Ее сильное желание тронуло его. Она отказалась от всего, только чтобы быть с ним, она вела сухую жизнь без романов и любовников. Не для нее были мужские объятия и постельные утехи.

Внезапно растроганный ее преданностью и самопожертвованием, он сделал то, что никогда не делал раньше: Фило дотронулся рукой до ее подбородка, повернул к себе ее лицо, наклонил свою седую голову и нежно поцеловал ее в губы. Он не торопился сократить этот момент, потому что это был ее первый поцелуй с мужчиной за тридцать лет, и он же станет последним.

Он отошел от нее. Милдред была не в силах пошевелиться. Ее глаза горели как два солнца, излучая благодарность.

Фило улыбнулся. Ему не было неприятно сделать ей хотя бы такой небольшой подарок. Он мог позволить себе быть щедрым, особенно теперь, когда мир, каким его знали, скоро перестанет существовать.


…Унылое небо над головой, завывания одинокого ветра, ни души, ни птицы, ни растения на многие мили вокруг. Кэндис медленно идет по песку, с каждым шагом проваливаясь все глубже, пока не оказывается по колени в земле и не может сдвинуться. Впереди, между двумя отвесными скалами вади, стоит обожженный Гленн, одна рука торчит прямо в небо, пальцы скрючены, словно когти. Его глаза безжизненны и пусты. Он мертв…

Она завизжала.

Открыв глаза, она поняла, что сидит на кровати. Гленн сразу же оказался рядом с ней и обнял ее. Она прижалась лицом к его плечу.

— Мне приснилось, что ты умер, — прошептала она.

Посеребренный лунный свет струился через открытый иллюминатор. Он погладил ее волосы.

— Еще нет. Я не могу умереть, потому что пока многого не сделал, — сказал он успокаивающим голосом, поразившись тому, насколько маленькой она казалась в его руках. Она была одета в футболку, заменявшую ночную сорочку, но на ощупь создавалось впечатление, что на ней ничего нет. — Есть такой большой клубок бечевки, самый огромный в мире, по-моему, в Канзасе. Я его еще не видел.

Она издала какой-то звук, и он подумал, что она плачет. Но, услышав еще один, он понял, что она смеется.

— Вот вспомнил, есть дом, — добавил он, — кажется, в Оклахоме, целиком построенный из плавников «кадиллака».

Она чуть отстранилась и посмотрела на него блестящими глазами.

— Ты это выдумал. Про клубок бечевки я слышала. Он находится в Миннесоте. Но дом из плавников ты придумал.

— А еще есть храм Святой Тортильи. Не смейся, я серьезно. Он на самом деле существует, на озере Артур в Нью-Мексико. На этой тортилье появилось лицо Иисуса, и говорят, что она может исцелять людей. Собираюсь отправиться в путешествие и повидать все чудеса Америки.

Она вытерла глаза.

— Хватит меня подбадривать.

— Я только объяснял, почему твой ночной кошмар не соответствует действительности. У меня еще очень много планов, чтобы я мог просто взять и помереть.

В лунном свете казалось, что мускулистые руки и плечи Гленна вырублены из мрамора.

— Как думаешь, в твоем путешествии компания тебе не помешает? — спросила она, с трудом дыша — так сильно ее охватило желание.

— Не знаю. Ты умеешь складывать карты?

И они замолчали, потому что поняли: момент настал. Волосы Кэндис растрепались, накрыв ее плечи, один локон закрывал глаз, придавая ей сексапильный вид. Под ладонями Кэндис ощущала рельефную мускулатуру, потому что Гленн спал в одних трусах, и его шрам на лопатке, который он получил, когда сорвался и увидел Свечение.

Гленн посмотрел на ее шею и спросил:

— Где она?

— Кто?

Он молча положил палец в ямку под ее горлом.

— Я снимаю ее на ночь.

Он не стал убирать палец, но смотрел на то место, откуда выходил этот потрясающий голос, наполненный жаром и медом. Он наклонил голову и прижался губами к нежной коже. Кэндис застонала. Она обвила руками его шею и прикоснулась губами к уху.

Гленн крепче сжал ее в объятиях, ища губами ее губы…

Вдруг он вскинул голову:

— Что это?

Корабельные двигатели остановились.

Он натянул слаксы поверх трусов и распахнул дверь каюты. По палубе бегали люди.

— В чем дело? — спросила Кэндис, подтянув одеяло к подбородку.

Появился Ставрос, натягивая подтяжки на широкие плечи.

— Не стоит волноваться, сэр. Поломка в машинном отделении. Такое постоянно происходит. Обещаю, починим в момент. — Ставрос перекрестился и поспешил дальше.

Когда Гленн вернулся в каюту и запер дверь, то увидел, что Кэндис наспех надела джинсы и блузку.

— Я думала, придется бежать к спасательным шлюпкам, — пояснила она.

Они смотрели друг на друга через узкое пространство, вспоминая то, что было прервано остановкой двигателей. Но как начать заново? Они слышали крики с нижней палубы, лязг металла и знали, что, как Ставрос и обещал, двигатель, скорее всего, снова запустится. Однако у людей все было по-другому. Починить двигатель было намного проще, чем возобновить романтический момент. Никто из них не знал, что делать дальше. Но они страстно хотели друг друга и сгорали от желания.

Молчание моря было почти сверхъестественным. Теперь они могли расслышать то, что тонуло в постоянном шуме двигателей: скрипы, тихий треск, плеск волн, ударявшихся о борта судна. И глубокую тишину под их уязвимым кораблем, растекавшуюся по черному Средиземному морю.

Гленн не сводил с Кэндис глаз, недоумевая, как он мог жить без нее.

И было еще что-то — она сделала ему бесценный подарок: вернула ему чувство гор, которое, казалось, покинуло его навсегда. Но сейчас ему очень хотелось снова заниматься скалолазанием, которое было скорее не тестом на выносливость, а поиском духовности. Как он мог забыть молчаливое величие Йосемитских гор, мягкие звуки дующего ветра, перемежаемые щелчками карабинов и постукиванием молотка по скобам? Благодаря ей он вспомнил об этом давно забытом великолепии.

— Кэндис, — произнес он, и ее имя застыло у него на губах.

Двигатели заработали, пыхтя и кашляя, пока не вернулись к обычному мерному шуму, и корабль двинулся вперед, продолжив свой путь по морским волнам. Кэндис и Гленн ринулись друг к другу, в момент преодолев разделявшее их пространство. В круглом стекле иллюминатора отражался блеск звезд, единственный источник освещения в каюте, но его было достаточно, чтобы они могли видеть лица друг друга и смотреть друг другу в глаза. Остальная темнота усиливала ощущения от прикосновений, открытий, совершаемых губами и руками. Он взял локон ее волос и потер большим и указательным пальцами, словно держа в руке тонкий шелк. Она положила ладони ему на грудь, изучая твердые мышцы.

Первый поцелуй был сильным и страстным. Руки, движимые желанием, хватали одежду и срывали ее прочь. Пальцы Гленна ласкали ее обнаженную грудь. Кэндис вскрикнула. Они повалились на кровать, Гленн гладил ее волосы, целуя ее губы, шею, плечо. Кэндис притянула его к себе, шепча:

— Да… Да…

В серебристом лунном свете сумерек Гленн раскрыл свое ранимое сердце и отдался страсти, вожделению и желанию, которые чувствовал впервые за несколько лет. И Кэндис раскрыла для него свое тело, удерживая его внутри, крепко прижимаясь к нему, ощущая тепло его дыхания на своей шее и его жадные поцелуи, еще сильнее возбуждавшие ее. Они шептали имена друг друга. Он мягко целовал ее закрытые глаза, пока они вместе двигались в медленном изящном ритме. Кэндис наслаждалась чувствами, которые он ей дарил, его силой и приятной тяжестью, прикосновениями его горячей кожи.

Слезы блаженства потекли из ее глаз, когда она содрогнулась и закричала. Они не отпускали друг друга, продлевая объятия и этот радостный момент страсти, пока над их головами, в глубоком ночном небе, Орион продолжал свою извечную погоню за Тельцом.


Гленн проснулся, держа ее в своих объятиях, ее веки подрагивали во сне. Он был потрясен внезапным ощущением защищенности. Занимаясь любовью с Кэндис, он еще никогда не был так беспомощен и силен одновременно. Она заставила его почувствовать себя и мальчишкой, и богом.

О чем он думал, позволив ей отправиться на Морвен вместе с ним? Двадцать лет назад его мать считала, что для него исходила опасность со стороны Фило, но тогда ему было всего одиннадцать. Насколько серьезнее эта угроза стала сейчас?

Он не мог подвергать Кэндис такому риску.

— Мне очень жаль, — мягко прошептал он, откинув прядь темно-коричневых волос с ее лба и поцеловав в шею, пока она спала. — Прости меня.

Завтра утром, когда они встанут на якорь в заливе Неаполя, он покинет корабль, предварительно заплатив капитану Ставросу, чтобы тот доставил Кэндис в Саутгемптон в целости и сохранности.

При их следующей встрече все уже будет кончено.


Пока уютная «Афина» медленно плыла по освещенному лунным светом Средиземному морю, везя на борту инжир и финики, обнимавшихся любовников и спящий экипаж, ее капитан сидел в радиорубке рядом с передатчиком, описывая собеседнику на другом конце интересные предметы, которые заметил стюард, когда проносил блюда с едой в каюту.

— Очень древние, — тихо сказал Ставрос. — Надписи сделаны чернилами на черепках керамики. Я думаю, на иврите, но может быть, и на арамейском. Да-да, завтра мы прибываем в Салерно. Я смогу вывести мужчину и женщину из игры без лишних осложнений.

Он прекратил связь и потянулся. Капитан-грек был доволен, потому как он занимался не только прибыльной доставкой оливок и вина в Великобританию, шелка и английского печенья на Ближний Восток, но и подрабатывал на стороне, нелегально перевозя антиквариат. И вот уже почти десять лет потихоньку богател. В конце концов, кто мог в чем-то заподозрить общительного капитана старой ржавой посудины?

26

— Как это медицинский осмотр? — закричал Гленн.

«Афина» стояла на якоре недалеко от гавани Салерно, ожидая разрешения на заход в доки. Бирманская команда в саронгах уже работала в трюме, когда капитан Ставрос, щурясь от яркого солнечного света, поведал плохие новости своим пассажирам.

Он сконфуженно пожал плечами.

— Не повезло. Я ничего с этим поделать не могу. Судно, прибывшее из порта, в котором была зарегистрирована заразная болезнь, должно пройти проверку, прежде чем его пропустят в доки. Я уверен, что инспектор просто попросит вас предъявить свидетельства о вакцинации.

Гленн и Кэндис обменялись взглядами. У них не было таких документов.

— И что потом? — спросил Гленн, радуясь в душе тому, что передумал покидать корабль и не оставил Кэндис одну со Ставросом.

— Если у вас есть прививки от болезни, насчет которой проводится инспекция, то вам разрешат сойти на берег. Если же нет, вас поместят в карантин.

— Карантин!

— Инспектор может осмотреть ваши сумки, чтобы выяснить, не перевозите ли вы какие-нибудь фрукты, мясо или зараженную воду. Если вас это не устраивает, я могу спрятать ваши вещи там, где он их не найдет. Что вы на это скажете?

Хотя предложение было заманчивым, они не хотели расставаться со своими пожитками, в особенности с фрагментами керамики. Поэтому они на всякий случай за пару минут собрали рюкзаки и дорожную сумку Яна. Они что-нибудь придумают, если дело дойдет до обыска.

Теперь от них уже ничего не зависело. Они стояли на палубе и беспомощно наблюдали, как суда проплывали мимо, заходя в гавань или отправляясь в открытое море, — паромы и корабли на подводных крыльях, сухогрузы и роскошные круизные лайнеры, и чайки кружили над «Афиной» в надежде немного полакомиться, прежде чем лететь дальше к рыбацким лодкам. Побережье Амалфи, обрамленное голубым небом и темно-синей водой, с отвесными скалами и деревеньками, гнездившимися в береговой лощине, было непередаваемо красивым. Но Гленн и Кэндис почти не замечали его. Они не сводили глаз друг с друга, молча переживая новый этап развития своих отношений.

Никто не произнес слова «любовь». Это было слишком ново для них, слишком важно и пугающе. Они целовались, обнимались и спали в маленькой уютной каюте тихо покачивавшейся на волнах «Афины», их руки и ноги были переплетены, сердца бились в унисон с желанием и отчаянием, разжигавшими страсть. Но сейчас было утро, светило солнце, дул прохладный морской бриз, и они оба не знали, как открыто заговорить о таких тонких чувствах и эмоциях.

По направлению к ним мчался небольшой катер с эмблемой инспекции, петляя между раскачивавшимися на море судами. Он с шумом сбросил скорость и пришвартовался к «Афине». По лестнице поднялись двое мужчин в отглаженных костюмах цвета хаки.

После официальных представлений Ставрос направил одного из мужчин в рулевую рубку, где первый помощник капитана приготовил все необходимые медицинские справки и документы. Второй мужчина остался на палубе, внимательно изучая паспорта Гленна и Кэндис. Вернув паспорта их владельцам, он сказал на отличном английском языке:

— Теперь предъявите свои медицинские бумаги. — И протянул гладкую оливкового цвета руку.

— А что, собственно, случилось, доктор? — спросил Гленн. Он заметил, что, хотя надпись на значке у мужчины гласила «Медик», у него при себе было личное оружие.

— Нам доложили о вспышке холеры на западе Сирии, и поэтому мы теперь обязаны проверять все приходящие оттуда корабли. С вас требуется документальное подтверждение вакцинации от этой болезни. Если вы мне его не предоставите, нам придется посадить вас под карантин.

— И надолго?

Мужчина пожал плечами.

— На несколько дней. Или недель. Как получится.

— Недель! — выпалила Кэндис.

Гленн взял ее за руку и о чем-то подумал.

— Доктор, когда мы с женой были в Заире, пару месяцев назад, нам сделали прививки от хронни бронитиса. Эта болезнь очень схожа с холерой, ведь так? Разве нам недостаточно вакцинации от хронни бронитиса?

Мужчина удивленно моргнул.

— Что ж, по-моему, да… Мне очень жаль, но вы все равно должны показать мне свидетельства о вакцинации.

Когда Кэндис озадаченно посмотрела на Гленна, он незаметно покачал головой.

Попрощавшись со Ставросом и его командой, они взяли свое снаряжение и последовали за докторами на медицинский катер.

Они подплыли к причалу, запруженному пешеходами, машинами, мотороллерами и продавцами еды, толкавшими перед собой тележки, доверху наполненные всем чем угодно — от баклажанов до пиццы. Их рулевой взобрался наверх, чтобы привязать швартовы, пока оба инспектора оставались на катере и не выпускали американцев из вида. Сначала помогли подняться на пристань Кэндис, а потом и Гленну.

Первое, что он заметил, — большая черная машина, припаркованная на дальнем краю причала, с тонированными стеклами, скрывавшими за собой пассажиров. Вторым был мальчишка в футболке и шортах, кативший тележку с лимонами, персиками и желтыми сливами. Двигаясь вдоль пристани, он выкрикивал звонким голосом названия своих товаров на итальянском языке в надежде убедить голодных моряков и докеров совершить покупку.

Два медика в костюмах цвета хаки цепкой хваткой взяли американцев под руки и направились к машине. Гленн сказал:

— Эти фрукты выглядят очень аппетитно, а мы с женой не завтракали.

Их конвой не проронил ни слова и не сбавил шаг.

— Эй, парнишка! — позвал Гленн мальчугана, который мгновенно направил свою повозку к потенциальным покупателям.

— Вот деньги, — сказал Гленн, порывшись в кармане рубашки. Он не стал пересчитывать купюры, зная, что там достаточно, чтобы компенсировать парню расходы. Прежде чем их сопровождающие успели среагировать, Гленн сунул деньги мальчишке в ладонь и опрокинул тележку, из которой по всему причалу раскатились красные, оранжевые и желтые фрукты. Схватив Кэндис за руку, он перетянул ее за тележку, и они бросились бежать, пока потерявшие дар речи медики падали, скользя на фруктах.

Уклоняясь от встречного транспорта и быстро покинув пристань, Гленн и Кэндис не прекращали бег, пока не оказались на узкой улочке, круто поднимавшейся вверх на гору, где они решили остановиться и перевести дух.

— Что вообще произошло? — запыхавшись, спросила Кэндис, когда они зашли в скрывавшую от любопытных глаз нишу дверного проема.

— У меня было чувство, что тот медик вовсе не доктор и они не собирались нас отвозить в карантинный центр. Поэтому я решил проверить его. В детстве у меня был хронический бронхит, который я называл хронни бронитис. Настоящий врач сказал бы, что никогда о таком не слышал. Но этот парень сразу выдал себя, и тогда мне оставалось только действовать. — Он высунул голову и посмотрел в конец улицы, которая упиралась в залитую солнечным светом гавань.

— Фило чуть не схватил нас в этот раз. — Он взял Кэндис за руку. — Надо добраться до Лондона. Как можно скорее.

27

Фило не сбавлял темп на «стэирмастере», словно воин, готовившийся к сражению.

Он чувствовал, как пот капает с его тела, и тепло с энергией наполняют его мышцы и сухожилия. В своем личном спортзале, в котором стояли лишь высококлассные тренажеры, Фило Тибодо поддерживал себя в форме с религиозной решительностью, присущей святому. Чтобы в семьдесят лет иметь тело пятидесятилетнего человека, ему было необходимо оставаться сильным и энергичным. Время неумолимо бежало вперед. Час скоро настанет.

После бодрящего душа и смены одежды на белую шелковую пижаму и такой же халат он вышел на живописную веранду своего шале — дома, расположенного на вершине горы, куда он периодически приезжал, чтобы почерпнуть духовные силы, — и взглянул на мир, раскинувшийся вокруг него. Фило увидел пики и снег, лощины и долины, покрытые лесами склоны и притаившихся там оленей, форель, плескавшуюся в речном потоке, людей в деревне внизу. Потом он посмотрел на горизонт и представил, как деревни, села и города и их жители — шесть миллиардов душ — будут принадлежать ему, Фило Тибодо.

Конечно, никто об этом не догадывался. Но они скоро узнают. В день, о котором возвестят трубы ангелов, когда Фило будет идти рядом с самим Богом. В тот день, когда Фило встретит Папу и Папа поцелует кольцо на руке Фило.

— Я знаю, что у тебя на уме.

Он обернулся и увидел Джессику, стоявшую в открытых застекленных дверях: высокая женщина в черных гофрированных слаксах и кремовой шелковой блузке с огненными волосами, развеваемыми горным ветром. Она прилетела час назад на собственном вертолете.

Он приподнял бровь.

— И что же это, моя дорогая?

У нее на ногах ничего не было, потому что, за исключением кухни, на каждом этаже шале — всего восемь тысяч квадратных футов — от стены до стены простиралось покрытие из меха белого медведя, по которому было так приятно прохаживаться босиком. Джессика разглядывала буфет, заставленный деликатесами, и размышляла, разделит ли Фило хоть когда-нибудь трапезу с ней.

— В замке, — сказала она, пожирая глазами креветки, сыр, грозди крупного винограда, покрытые капельками воды, — я кое-что видела.

Они обсудили ее визит в крепость в Пиренеях, когда Фило позвонил ей и пригласил к себе в шале. Она сразу призналась, что обманула охранника у ворот, чтобы попасть внутрь, а затем шпионить по окрестностям. Она думала, Фило разозлится, но ошиблась, он сказал, что не винит ее за проявление излишнего любопытства. Она спрашивала себя, будет ли он так же спокоен, когда она сорвет маску и предъявит свои требования.

— Что ты видела? — спросил он, наблюдая за ней — красивой женщиной, которой нельзя было доверять.

— Папирус, — ответила Джессика, переведя взгляд на Фило, чтобы посмотреть на его реакцию. — Рядом было написано, что это самая ранняя версия Евангелия от Марка. Это подлинник?

— Несомненно.

— В самых древних манускриптах говорится, что Послание от Марка заканчивается на восьмом стихе шестнадцатой главы, — сказала она, взяв ломтик сыра и отломив кусочек, — когда ангел явился Марии Магдалине у пустого гроба. Последующие стихи, описывающие встречу Иисуса с Его учениками в Галилее, явно были приписаны позже другим автором. До сих пор оставалось загадкой почему. Значит, в замке находится настоящее окончание.

Взяв со стойки одну из трубок «Меершаум», Фило сказал:

— Анализ подтвердил, что фрагмент был написан всего десять лет спустя после распятия Христа, это единственный подобный документ во всем мире. Все остальные материалы Нового Завета создавались много позже, уже после того как последние последователи Христа умерли и были похоронены. — Он открыл кисет и окунул в него трубку. — Как ты верно подметила, моя дорогая, современные ученые считают, что нынешняя версия повествования от Марка длиннее, чем ее оригинал, и что она заканчивается на восьмом стихе: «Женщины никому ничего не сказали, ибо боялись…». В большинстве переводов эта фраза идет как «боялись», потому что так лучше смотрится. Но правильный перевод должен быть «боялись кого-то». Кого же боялись женщины? И почему Евангелие обрывается на середине предложения? Некоторые считают, из-за того, что Марк умер и не успел закончить начатое. Другие говорят, что окончание, написанное Марком, было уничтожено, чтобы что-то скрыть, возможно, содержание настоящих строк не соответствовало общепринятому мышлению того времени. — Он набил трубку табаком. — Ты прочитала перевод?

— Мне как раз хватило времени, чтобы его запомнить. «Ибо боялись они ангела. И тогда ангел сказал им: Женщины, почему вы боитесь? Вы не узнаете меня? Посмотрите на меня и скажите, кто я». И Мария Магдалина посмотрела и увидела, что ангел был ее Господом, воскресшим из мертвых. Она узрела раны на Его руках и ногах, и на теле Его. И Господь сказал: «Расскажите всему миру, что воскрес Я». — Джессика добавила с улыбкой: — Чего я не могу понять, так это почему они не рассказали всему миру? Зачем скрывать? — Она подняла нежную тонкую руку. — Можешь не отвечать, я знаю почему.

— Правда?

Она оторвала горсть бургундского винограда и сложила на ладони.

— Папство католической церкви основано на том факте, что Петр был первым человеком, которому воскресший Христос передал право проповедовать. Но в документе, хранящемся в замке, фрагменте Евангелия, написанном раньше всех остальных, сказано, что избранной была Мария Магдалина. Человек у гроба не был садовником или ангелом, как утверждают поздние Евангелия, то был сам Иисус. Способен ли ты себе представить, как можно прийти в Ватикан и сообщить Папе, что он должен освободить трон Святого Петра, потому что тот принадлежит сестрам Марии Магдалины и принадлежал уже почти две тысячи лет? Интересно, каким образом должность Папы относится к месту, которое должна занимать женщина?

Он рассматривал ее и видел довольную улыбку, самоуверенность. Она отщипывала виноградинки, по одной закидывая в рот и смачно жуя.

— И к какому же выводу ты пришла? — спросил он.

— Евангелие от Марка, все те древние книги и письмена, религиозные работы, которые я и другие покупали для тебя на протяжении нескольких лет… Я знаю, что ты задумал.

— И это?

— Религиозный шантаж, — ответила Джессика.

Фило удивленно моргнул.

— С какой же целью?

— Мировое господство. Если контролируешь все религии, то можешь считать, что весь мир в твоей власти.

— Ты сделала этот вывод, основываясь на фрагменте из Евангелия?

Еще одна виноградинка оказалась между ее красных губ, белые зубы впились в нее, бледно-лиловая слюна стекла к уголку рта.

— Если об этом фрагменте станет известно, католики по всему миру поймут, что их дурачили на протяжении двух тысяч лет. И если они будут сомневаться в основополагающей истине, то что уж говорить об остальной католической догме? Готова поспорить, что где-то в замке или в твоей частной коллекции, Фило, находится документ или письмо, которое может изменить Коран, или доказать, что Будды никогда не было, или назвать Кришну обыкновенным мифом. Развенчай мировые религии — и воцарятся хаос с анархией. Лидеры религиозных организаций сделают что угодно, лишь бы скрыть эту информацию.

— Ты просто умница, моя дорогая.

Джессика расплылась в улыбке. Все оказалось проще, чем она предполагала. Фило придется согласиться на ее условия. Править миром… Что ж, к этому она привыкнет.

— Ты сделала интересное умозаключение, — сказал он. — Но оно ошибочно. Да, мы являемся тайным орденом и называем себя александрийцами. Но позволь мне рассказать тебе об истинной цели александрийцев.

И он поведал ей историю об Александре и тайном жречестве, сожжении Великой библиотеки, двух тысячелетиях поисков и сохранения древних текстов.

Джессика была озадачена.

— И это все только для того, чтобы иметь самую большую в мире библиотеку?

— Это лишь первая часть. Ты когда-нибудь задумывалась, моя дорогая, зачем ты была мне нужна? Александрийцы — коллекционеры. Однако процесс собирания шел у них слишком медленно. Я хотел его ускорить, но мне было необходимо сохранить это втайне. Еще надо было сделать несколько приобретений, которые александрийцы бы не одобрили, для моих собственных целей.

Она нахмурилась.

— Твоих целей?

И он рассказал ей правду, о которой не знал никто, даже его жена Сандрин.

Когда его голос наполнил полуденный воздух, смешиваясь с гулом и потрескиванием, исходившими от золотого пламени в камине, и слова, произнесенные с приятным южным акцентом, раскрыли Джессике план, который она даже не могла себе представить, она почувствовала, как липкий страх пробрал ее до костей. Фило был серьезен, предельно серьезен, пока говорил о задуманном им разрушении.

— Послушай, — сказала она, когда он замолчал и отложил трубку, так и не закурив ее. — Но ведь это безумие.

Он спокойным голосом ответил ей:

— Нет пророка в своем отечестве. Иисус понял это. И я был обречен нести этот крест. Но скоро мир узнает правду.

Джессика только сейчас осознала, какую ужасную ошибку совершила, насколько недооценила Фило, и недоумевала, как же она не заметила его безумия за все годы их совместной работы. Теперь она помышляла лишь о том, чтобы уйти, сбежать отсюда и подальше от него, когда вошел один из его вездесущих подхалимов с красной отметиной на лице — мистер Росси.

— Сэр, контакт установлен.

Фило закрыл глаза. Контакт. Последний кусочек встал на свое место. Начало закончилось, и конец начался.

— Немедленно вылетаю, — сказал он, направившись к двери. Он махнул рукой в сторону Джессики. — Разберись с этим.

Росси отвел полу пиджака и достал пистолет. Джессика посмотрела на него широко раскрытыми глазами, полными удивления.

— Фило?

Он обернулся к ней.

— Ты предала меня. Ты собиралась раскрыть мои цели до назначенного часа. Если бы я не заманил тебя сюда, то мог бы уже навсегда распрощаться с шансом снова встретиться с Ленорой.

— С кем?

— Никто, — сказал он, и его седые брови сдвинулись над горящими глазами, — не помешает мне исполнить мое предназначение.

Росси сделал шаг в ее сторону.

— Фило, нет! — закричала она.

— Не здесь, — сказал Тибодо своему человеку, указав на дорогой ковер из меха белого медведя. — На веранде.

— Нет, Фило! — снова крикнула она, когда Росси взял ее за руку и потащил за собой к веранде. — Нет, Фило, я клянусь, — проговорила она в третий раз, подобно Петру, отрекающемуся от Христа.

Выстрел, словно раскат грома, эхом отразился от горных пиков.


Квартира Яна Хоторна располагалась в Блумсбери на небольшой улочке между Британским музеем и Медицинским колледжем Лондонского университета. Напротив, в нише дверного проема книжного магазина, Гленн и Кэндис следили за зданием, чтобы удостовериться, что оно не находится под наблюдением.

Им удалось попасть на рейс из Салерно до Рима, а там пересесть на самолет до Лондона. Поскольку в их паспортах были проставлены недавние таможенные печати ближневосточных стран, их обыскивали и строго допрашивали охранные службы в каждом аэропорту, и только потом пропускали. Теперь из-за этой задержки они переживали, опасаясь того, что Фило или его агенты успели устроить засаду в квартире Яна. Но, похоже, все было в порядке. Они вошли внутрь, открыв дверь ключом, найденным в дорожной сумке Яна.

Находясь дома у Яна и вспоминая его трагическую смерть в пустыне, Кэндис испытывала странное чувство, смешанное с печалью. Квартира была завалена книгами, артефактами, керамикой, скульптурой, древними монетами; на стенах висели фотографии, письма в рамках, новостные вырезки о сэре Яне Хоторне; на креслах лежали личные вещи. В двух комнатах была собрана вся жизнь этого человека.

На борту «Афины» Гленн и Кэндис прослушали пленку с надписью «Страховка», которую обнаружили в сумке Яна. Но запись была плохого качества и местами неразборчивой, поэтому они приехали в его жилище, надеясь выяснить, какое же послание хранилось на пленке. Пока они осматривали комнаты, Гленн вставил кассету в автоответчик и нажал кнопку «Проиграть».

На этот раз воспроизведение прошло чисто и без щелчков, и раздавшийся голос Яна из его квартиры в Аммане, где он и записал эту кассету, был громким и четким. Они выслушали, как Ян делал ставки на скачки, собачьи бега, футбольные матчи, говорил кому-то, что отправил чек по почте, запрашивал дополнительные средства для финансирования своих раскопок.

И затем голос Кэндис: «Ян? Это Кэндис. Вы разрешили позвонить вам, если мне потребуется услуга…» — С тех пор прошло всего несколько недель, но казалось, что минула целая вечность.

Теперь они слушали внимательнее. Следующий звонок. «Мистер Хоторн, мы хотим, чтобы вы поработали на нас. — Мужской голос, но не Фило. — Как мы понимаем, Кэндис Армстронг попросила вас помочь ей попасть в Сирию. Мы бы хотели, чтобы вы сопровождали ее, куда бы она ни поехала».

Они ждали, что будет дальше. Ян согласился, потом обсудил условия и договорился об оплате. «От вас требуются периодические отчеты по телефону, доктор Хоторн. Вот номер…» Гленн схватил карандаш и записал цифры. «Завтра вечером, в холле отеля «Аль-Каср» на Абд-аль-Хамид Шариф-стрит. Наш агент передаст вам три вещи: первую половину денег, спутниковый телефон и оружие». Ян не хотел брать оружие. «Если Армстронг станет мешать, вам придется убить ее».

Они услышали, как Ян ошеломленно замолчал, дальше пошли гудки. Пленка заканчивалась на этом месте.

— Ян должен был застрелить меня? — Кэндис посмотрела на Гленна. — Но не тебя. Почему не тебя?

Гленн помрачнел.

— Фило жаждет свести личные счеты. Он хочет, чтобы я нашел его. — Двадцать лет назад разгорелся спор между двумя мужчинами. Тогда были произнесены слова «кровь» и «жертва». Теперь Гленн понял, что это было как-то связано с ним.

Он взял трубку и набрал номер, который Яну дал звонивший. Голос на другом конце произнес:

— Гостиница «Тисл Инн».

— «Тисл Инн»? — переспросил Гленн. — Значит, я правильно попал… — И он повторил номер.

— Все верно, сэр.

— Можете мне сказать, где вы находитесь?

— Что, простите?

— Я хочу узнать, как к вам добраться.

Гленн записал адрес и, положив трубку на рычаг, сказал:

— Это в Шотландии.

Среди книг Хоторна они нашли атлас. Гленн отыскал область на юго-западе Шотландии, где располагалась гостиница. Рядом шла надпись мелким шрифтом: «Морвен». Это был остров.

Кэндис повернулась к Гленну, ее глаза взволнованно блестели.

— Как ты думаешь, что мы там найдем?

— Не знаю. Но в одном я уверен — там будет полно охраны.

28

Лондон, Англия, 1814 год


— Слушайте меня! — кричал Фредерик Кейс. — Дезмонд Стоун хочет окружить Морвен скрытыми ловушками! Смертельными западнями, сетями, волчьими ямами с заостренными кольями. Стальными капканами, которые используют канадские добытчики меха для охоты на медведей. Все они будут управляться невидимыми для глаза механизмами. Это безответственно, жестоко и бесчеловечно!

— Ну хватит, — устало сказал Стоун. — Жестоко и бесчеловечно? Чтобы защитить то, что принадлежит нам? Нарушители и шпионы заслуживают смерти.

Они собрались в Лондонском клубе для джентльменов, и, поскольку час был поздний, все отдыхали в курительной комнате.

— И невинные проезжие тоже? — спросил Кейс, наступая на своего оппонента. Они со Стоуном соперничали еще с той поры, когда были студентами факультета архитектуры. — Те, которые случайно попадут на Морвен, не подозревая об опасности? Ты с ума сошел?

Стоун передернул плечами.

— На войне всегда есть потери среди гражданских лиц.

— Потери!

— Джентльмены, — сказал пожилой мужчина с седыми бакенбардами, подняв руки, — сохраняйте спокойствие. Фредерик, мы согласны с тобой, но, к сожалению, сохранность и безопасность Библиотеки превыше всего, включая безопасность и здоровье туристов и проезжих, которые по глупости своей нечаянно могут оказаться на Морвене. — Пожилой джентльмен провел несколько последних недель во встречах с александрийцами в Британии и на континенте, собирая их голоса по жизненно важному и неотложному вопросу защиты Морвена. — Фредерик, преимущество плана Стоуна в том, что он готов и может быть немедленно претворен в жизнь. Ты же, Фредерик, даже не предложил ни одной идеи.

— Мне нужно время.

— Времени нет. Ты это знаешь. Ты видел, что случилось, когда во Франции произошла революция. Замок чуть не обнаружили. Вот почему мы переехали за Английский канал. Ты можешь себе представить, что сделал бы Бонапарт, найди он нашу коллекцию? Бог мой, да он использовал бы ее, чтобы завоевать весь мир!

— Но погибнут невинные люди. Любой, кто будет проезжать мимо Морвена….

— Черт возьми, сынок, тогда предложи что-то другое!

— Необходимо больше времени…

— У тебя есть ровно неделя. Иначе мы принимаем план Стоуна.

Когда они забрали свои трости и шляпы, Дезмонд Стоун, довольно ухмыляясь, сказал:

— Ничего не выйдет, Фредерик. В твоей голове нет идей.

Но Фредерик Кейс был не из тех, кто так просто сдавался.

— Я не я буду, но помешаю твоему варварскому плану, Стоун.


Было уже далеко за полночь, и Фредерик жег дорогое масло, работая над эскизами и чертежами. Но идей по-прежнему не было. К тому же у него осталось всего три дня.

Раздался громкий стук в дверь:

— Открывай!

Фредерик вздрогнул, опрокинув чернильницу. Теперь стучали кулаком.

— Именем закона, открывай!

Он отпер дверь и выглянул наружу. Крупный мужчина в форме ночного дозора прошел мимо него в дом.

— Фредерик Кейс?

— Да. Что случилось, констебль?

— Вы предстанете перед судом магистрата. Советую не оказывать сопротивления.

Фредерик посмотрел на его напарников из дозорного патруля.

— По какому обвинению?

— Государственная измена.

И они надели на него наручники.


Голос судьи раздался в богатом своей историей зале суда с красивыми деревянными панелями на стенах.

— Фредерик Кейс, вы утверждаете перед лицом свидетелей, дававших здесь свои показания, что есть власть выше, чем власть Британской короны и Господа нашего?

Все притихли в ожидании ответа: барристеры в белых париках и черных одеяниях, галерка, набитая шумными зрителями. Дело касалось государственной измены и потому слушалось в Суде высшей инстанции, самом знаменитом и старейшем отделении Олд-Бейли в Лондоне.

Фредерик Кейс, стоя у скамьи подсудимых, сказал:

— Если милорд позволит…

— Отвечайте на вопрос. Это ваши слова?

— Да, милорд.

Крики удивления, ругань и бурное возмущение раздались с галерки. Судья постучал молотком. Сдвинув густые брови, он спросил:

— И чья же это власть? Дьявола?

— Не могу сказать, милорд.

Судья наклонился вперед.

— Вы христианин?

— Нет.

— Вы еврей?

Смех с галерки.

— Я не придерживаюсь какого-либо вероисповедания.

— Вы отрицаете все, что сегодня здесь было подтверждено свидетелями? То, что вы подстрекали к государственной измене и богохульничали?

Фредерик Кейс расправил плечи, гордо поднял голову и твердым голосом ответил:

— Мои слова были неправильно истолкованы.

— Вы отказываетесь от них?

— Нет.

— Свидетель показал, что вы употребляли слово «мы». Кто эти «мы»?

— Не могу сказать.

— То есть вы не хотите сказать?

Воцарилась тишина.

— Да.

Судья выпрямился и, надев головной убор из черной ткани поверх белого парика, бесстрастным тоном произнес:

— Безбожник, ставящий себя выше Господа и короля. Хочет ли заключенный что-нибудь сказать, до того как я оглашу приговор?

Раздался шепот:

— Я невиновен.

— Мистер Кейс, вы признаны виновным в государственной измене, за что выносится единственный приговор — смерть. Вас доставят в Ньюгейтскую тюрьму, где вы будете казнены через повешение. Я сомневаюсь, что вы как человек, признавший себя атеистом, можете получить отпущение грехов вашей бессмертной душе, тем не менее мой долг после объявления приговора — напутствовать вас этими последними словами: «Да смилостивится Господь над вашей душой».


— Это просто ужасно, — заявил Джереми Лэмб слуге, разглядывая в зеркало свой свежевыбритый подбородок, — когда мужчине приходится носить один и тот же галстук два дня подряд.

— Вы как никогда правы, сэр, — ответил слуга, всегда соглашавшийся со своим хозяином; даже если бы Лэмб сказал, что белое — это черное, Каммингс согласился бы с ним, потому что не хотел потерять работу.

Лэмб сделал шаг назад, чтобы рассмотреть свое отражение в зеркале: начищенные ботфорты, темные панталоны, синий мундир и жилет цвета буйволовой кожи. Джереми удовлетворенно кивнул. В возрасте тридцати шести лет Лэмб был беспокойным привередливым человеком, который мог часами подбирать себе одежду и обычно пользовался услугами трех парикмахеров: один подравнивал бачки, другой — челку, а третий — затылок. И только сегодняшним ужасным утром ему пришлось обойтись одним Каммингсом.

— Одежда — самое главное для мужчины, Каммингс, никогда не забывай об этом, — сказал он, отойдя от зеркала, чтобы обдумать планы на день, которые при нынешних условиях как таковые отсутствовали. Правда, прошел слух о том, что скоро доставят нового заключенного. Для разнообразия было бы неплохо.

Не успел Джереми приступить к завтраку, состоявшему из хлеба с элем, как новичка, про которого столько толковали, подвели к зарешеченной двери. Это сразу же привлекло внимание всех сокамерников, как, впрочем, любое происшествие, поэтому несколько минут Джереми удалось поесть в относительном покое (другие всегда клянчили у него объедки, но если бы он стал делиться с ними всеми, то что осталось бы ему?). После того как мужчину осмотрели, оценили и решили проигнорировать его или обокрасть, в камере снова воцарился оглушительный гул, мешавший Джереми сосредоточиться на поглощении завтрака.

Он внимательно изучал новоприбывшего.

Совсем не похож на преступника. На самом деле Джереми увидел в нем такого же джентльмена, как он сам, потому как на мужчине был однобортный сюртук с длинными полами, надетый поверх полосатого жилета, и традиционные белые бриджи. Он был похож на состоятельного человека, вышедшего на прогулку, а не на какого-то ублюдка, брошенного в Ньюгейтскую тюрьму, представлявшую собой ад на земле. Джереми заинтересовался еще больше, когда узнал пошив одежды, — мастером был портной с Бонд-стрит, к которому он сам частенько захаживал и который был одарен умением сочетать текстуры, направление переплетения нитей и основу ткани. Джереми размышлял, за что этот бедняга сюда угодил. Растрата имущества, скорее всего. Он не был похож на простого вора или должника. Возможно, его доставили сюда для дальнейшей отправки в Австралию, как и многих других, большинство из которых заявляли, что лучше бы их повесили прямо здесь. Теперь, когда американские колонии вышли из состава Британии, Англии понадобилось новое место для избавления от нежелательных лиц. Для этих целей и была выбрана Австралия, но плавание туда было настолько долгим и опасным, что многие умирали в пути.

Новичок оказался буйным, отбивался от тюремщиков, утверждая, что невиновен, словно кто-нибудь стал бы его слушать. И когда дверь захлопнулась и в замке провернулся ключ, мужчина схватился руками за прутья решетки и продолжал кричать о своей невиновности.

Спустя некоторое время он обернулся и посмотрел на кошмар, в котором очутился. По его лицу было видно, что он шокирован. Сам Джереми, двумя неделями ранее впервые в жизни попавший в тюрьму, наверное, выглядел точно так же. Ужасный шум, гвалт, крики, зловоние буквально сшибали с ног, и сразу привыкнуть к этому было невозможно.

Еще Джереми обратил внимание на то, что у нового постояльца их камеры на ногах отсутствовали тяжелые кандалы, которые были у большинства остальных заключенных и надежно крепили их к цепям, проходившим по полу и стенам. Арестант мог заплатить, чтобы ему надели кандалы поменьше — это называли облегчением оков, или вообще их сняли, конечно, если у него хватало денег. Значит, у новичка деньги были, отметил Джереми, так же как у него: его отец неохотно, но все же заплатил, чтобы сына освободили от обязанности носить кандалы.

Джереми наблюдал за тем, как новенький беспокойно ходил из угла в угол, бил кулаком по ладони и что-то бормотал себе под нос. Он споткнулся о вытянутые ноги заключенного, привалившегося к стене.

— Извините, — тихо сказал он. Но тот не пошевелился, и новичок заметил, что мужчина был необычно бледен. Он потряс его за плечо, и заключенный упал набок. — Тут мертвец! — закричал он, бросившись к решетке.

— Не напрягайте свои голосовые связки, — сказал Джереми, поднявшись и протянув руку. — Они придут и заберут его через день или два. Джереми Лэмб, к вашим услугам.

Новенький уставился на вытянутую руку, словно никогда раньше такого не видел. Потом протянул свою и твердым уверенным голосом представился во время рукопожатия:

— Фредерик Кейс.

— Вы можете присоединиться ко мне, поскольку я вижу в вас джентльмена.

Кейс уселся на солому, буравя взглядом зарешеченную дверь, словно ожидая, что она распахнется, войдет тюремщик и выпустит его на волю.

— Это Каммингс, — сказал его новый знакомый, указывая на жалкого вида человека, прикованного к полу длинной цепью. — Я плачу ему, чтобы он охранял мои вещи, пока я сплю. Еще он подрабатывает у меня слугой и камердинером. Если вы сможете себе позволить, а судя по вашему виду, это так, я предлагаю вам договориться с одним из наших сокамерников. Они много не берут и им можно доверять. — Он указал на тяжелую цепь у ног Каммингса. — Бежать-то им некуда.

Кейс в изумлении смотрел на угол Джереми в этой ужасной камере: деревянные нары, накрытые грязным соломенным матрацем, ящик, на котором были разложены туалетные принадлежности, перевернутое ведро, заменявшее стул, и доска с тарелками и чашкой на двух кирпичах. На стене висело зеркало и были прибиты крючки для одежды.

Кейс осмотрел остальную часть большой камеры, забитой людьми и населенной вшами и крысами. Большинство заключенных были прикованы к полу или стенам, но у некоторых было расчищено место для матраца с покрывалом. Те, на ком не было цепей, справляли нужду в помойное ведро у двери, остальные лежали в собственных фекалиях.

— Так лучше для него, — сказал Лэмб, продолжив свой завтрак, пока Каммингс облизывал губы в предвкушении объедков. — Беднягу хотели повесить. Но, поскольку у него не было родственников или друзей, чтобы принести ему еду, он умер от голода. Мне говорили, что только четверть заключенных доживает до дня казни.

Новенький посмотрел на него свирепым взглядом.

— Вас должны казнить?

— Бог мой, нет! Я отбываю трехмесячный срок, после чего мой отец заплатит штраф за освобождение и меня выпустят.

— Как вы оказались здесь? — спросил Кейс, снова посматривая на дверь камеры. Это натолкнуло Джереми на мысль, что он, возможно, ждет посетителя.

— Мне страшно не повезло. Я обедал в своем клубе с герцогом Боуфортским, когда узнал, что меня собираются арестовать за долги. Друг одолжил мне свой экипаж, и я всю ночь гнал четырех лошадей, добрался до Дувра, где надеялся нанять корабль, чтобы пересечь пролив, потому что, как вы знаете, должников не могут преследовать во Франции. — Он вздохнул. — Мне почти удалось сбежать.

— Игорные долги?

— Азартные игры, сэр, для дураков. Моя беда в излишнем увлечении красивой одеждой. Я задолжал каждому портному и галантерейщику на Бонд-стрит. Мама всегда покрывала мои долги, но она умерла в прошлом году, и отец наотрез отказался помогать мне.

— Он не стал выплачивать ваш долг? — спросил Кейс, не веря в то, что отец мог бросить сына в таком отчаянном положении.

— Мой отец — человек, которому были нужны наследники, но не дети. К сожалению для него, первого без второго не бывает, и поэтому он терпел меня и сестер. Мы видели его лишь тогда, когда он приходил, чтобы выпороть нас, если мы излишне доставали маму своими капризами.

Остальное он не скрывал, рассказав, что, для того чтобы заслужить уважение отца, он сумел поступить на службу к принцу-регенту, получил должность в собственном полку принца «10 Драгунов», заслужил повышение и стал капитаном. Это не помогло — он не дождался ни слова похвалы со стороны родителя. Тогда Джереми стал бунтовать, в основном выражая это манерой одеваться, последовав примеру мистера Бруммеля. Это должно было привлечь внимание старика, потому что Лэмб-старший до сих пор считал приличной одеждой лишь бархатные мундиры с золотыми пуговицами и напудренные парики. Когда и этим не удалось пронять отца, Джереми сдался, между делом обнаружив, что новый образ жизни пришелся ему очень по душе.

— Отец потребовал, чтобы меня посадили в камеру вместе со смертниками, а не в обычную долговую тюрьму: этим он хотел преподать мне урок.

Джереми помолчал, однако новенький не торопился рассказывать о себе. При ближайшем рассмотрении он оказался здоровым мужчиной в возрасте приблизительно сорока пяти лет с проседью на висках. И на нем была чистая, несомненно, подобранная со вкусом одежда. Джереми прокашлялся.

— Могу я узнать, за что вас сюда посадили?

Фредерик оценивающе посмотрел на своего вежливого собеседника. Что ответить? Кейс угодил в ловушку, расставленную Дезмондом Стоуном так, словно свалился в одну из его ужасных волчьих ям. Приготовив эту западню, Стоун воспользовался нынешним нестабильным экономическим положением Британии, из-за которого начались волнения с требованиями проведения социальных реформ. Правительство ответило репрессиями, издав законы, направленные на устранение недовольных. И пока Британия сражалась сразу на нескольких фронтах — с американцами, испанцами и французами, — все следили за тем, как бы не сболтнуть лишнего. Малейшее замечание могло быть неправильно истолковано, и за каждым углом были шпионы.

Вечером в переполненном клубе для джентльменов через два дня после тайного собрания александрийцев Дезмонд Стоун сказал, что у него болит горло, из-за чего ему пришлось наклониться к Фредерику и говорить шепотом, таким образом обезопасив себя от чужого любопытства.

— Не вижу причин, по которым мы не можем снять завесу секретности с нашего ордена. В конце концов мы живем в новом веке.

И Фредерик, не подозревая о том, в какую ловушку его заманивают, ответил:

— Ты прекрасно знаешь, насколько опасно раскрывать нашу тайну. Мы атеисты, Дезмонд, но в то же время самые богобоязненные из людей. И мы служим силе более возвышенной и могущественной, чем власть самой Британской короны. Никто нас не поймет.

Свидетели в клубе не являлись частью плана Дезмонда, то были простые честные люди, которые просто рассказали о том, что услышали. Фредерик никого из них не винил, только Дезмонда Стоуна. И себя самого.

— За государственную измену, — ответил он Джереми Лэмбу.

Впервые в своей жизни Лэмб лишился дара речи. Этого человека собирались повесить! Джереми что-то пробормотал и потом сообщил:

— Но по крайней мере вы можете сделать свое пребывание здесь более комфортным, так же как поступил я. Попросите своих посетителей принести деньги — мой отец передает со слугой суточное довольствие, из которого я рассчитываюсь с тюремщиками за услуги.

— Никаких посетителей не будет, — сказал Фредерик, наблюдая за тем, как заключенные начали стаскивать одежду с мертвеца.

— То есть как?

— Никто не придет.

— Но хоть один друг у вас есть?

— Никаких друзей…

Штаны с трупа снять не удавалось, потому что мешала цепь на ноге. Они принялись выкручивать ступню.

— Но что вы будете есть? — спросил Джереми, не обращая внимание на изуверство, творившееся в углу. Он это видел уже раньше. — На день тюремщик приносит лишь корку хлеба и кружку воды.

Кейс сердито посмотрел на него:

— У меня никого нет.

Жалость кольнула сердце Лэмба так внезапно и резко, что он чуть не расплакался. Достав носовой платок, он сказал:

— Тогда вы разделите со мной мой кров и то малое, что у меня есть. Без друзей вам никак нельзя, — добавил Джереми Лэмб, у которого их были сотни.


Кейс снова метался по камере. «Словно тигр в клетке», — подумал Джереми. Он не спал, отказывался от еды, а теперь мерил пол шагами, не сводя глаз с зарешеченной двери. Днем ранее он сказал, что никто не придет, так что же он ожидал там увидеть?

«Бедняга», — вздохнул Джереми, разглядывая свое отражение в зеркале. Каммингс расчесывал его волосы так, будто они находились в одном из особняков Мейфэра. Кейсу до сих пор не сказали, на какой день назначена казнь. Его могли повесить сегодня. А могли и через месяц.

— Страшное наказание, должен заметить, — сказал Джереми, но не очень громко, чтобы его собственные слова не посчитали болтовней об измене. — Только недавно я говорил ее высочеству, герцогине Йоркской… — Его голос замолк, и глаза расширились от удивления. — Ничего себе! — выпалил он, и Кейс обернулся, чтобы посмотреть на то, что привлекло внимание Джереми.

— Эмма!

Джереми различил образ из абрикосовых и желтых тонов, прежде чем был загорожен телами людей, прикованных рядом с решетками, которые теперь прильнули к ним и протягивали тощие руки, прося пищи, денег, свободы. Тюремщик громко рявкнул на них и несколько раз ударил по решетке, отогнав несчастных. Они отползли на свои места у вонючей стены и смотрели, как открылась дверь и вошла леди, одетая в платье и капор.

— Эмма! — снова воскликнул Кейс, подбежав к ней. — Я же просил тебя не приходить.

— Фредерик, я не могла оставаться в стороне. Я…

У нее перехватило дыхание от вида стонавших жалких существ, протягивавших руки и корчившихся от голода. Она с ужасом взирала на голых, грязных и покусанных паразитами людей с бородами до груди; забытых, бездомных, попавших в тюрьму за кражу хлеба или кошелька, моливших о пище, воде и пощаде.

Джереми быстро освободил для леди место, и Кейс помог ей сесть. Фредерик крепко сжал ее ладони и еще раз упрекнул за то, что она пришла. Но добавил, что рад ее видеть.

Эмма Венэйбл была второй причиной, по которой Кейса должны были повесить.

Он не знал ее до прошлого года, хотя она и являлась от рождения одной из александрийцев. Общество насчитывало несколько тысяч членов, которые жили по всему миру — некоторые даже в Америке, — поэтому было невозможно перезнакомиться с каждым. Он встретил ее на похоронах. Ее родители погибли от рук разбойника, остановившего их карету на сельской дороге и потребовавшего жизнь или кошелек, а в итоге забравшего и то и другое. Его поймали и повесили на перекрестке в ближайшем городе, он провисел там несколько недель в качестве устрашения для остальных грабителей.

После этого Фредерик виделся с ней довольно часто, и из их дружбы расцвел нежный цветок любви. Они хотели пожениться, но его арестовали.

Потому что кто-то еще положил на нее глаз.

Эмма Венэйбл происходила от рыцаря Аларика, поэтому пользовалась большим уважением среди александрийцев и была завидной невестой. Кейс подозревал, что Дезмонд Стоун, человек, подставивший его и засадивший в это жуткое место, вынашивал скрытые планы: не просто стать создателем охранной системы Морвена, а управлять орденом, используя растущее богатство и власть для удовлетворения своих амбиций. Хотя александрийцы придерживались демократии и все считались равными, нельзя было отрицать тот факт, что у Стоуна была потрясающая родословная, восходившая к верховному жрецу Филосу. По этой причине многие александрийцы подчинялись ему. Женившись на Эмме, Стоун создал бы что-то вроде королевской семьи внутри ордена, потому как жрецы и жрицы, служившие в древней Библиотеке, всегда были членами египетской царской династии.

Кейс боялся, что теперь, когда он убран с дороги, Дезмонд Стоун чарами или силой заставит сиротку Эмму выйти за него замуж.

Джереми наблюдал за парочкой, не сводя глаз с бледного овального лица молодой леди, изящных локонов, выглядывавших из-под ее капора, и понял, что отчаянно хочет, чтобы это прекрасное создание оказалось сестрой Кейса.

— Фредерик, дорогой, какое кошмарное место! Я не смогу жить с мыслью о том, что ты находишься здесь.

Эмма ничего не знала о предательстве Стоуна, не знали об этом и александрийцы. Ведь если бы Фредерик рассказал им, что его арест и приговор были делом рук Дезмонда, это привело бы к расколу в обществе, разделению его на фракции, людям пришлось бы выбирать, подозревать друг друга и враждовать с бывшими друзьями. Ради сохранности ордена Фредерик Кейс собирался забрать этот секрет с собой на помост виселицы.

Эмма крепко сжала его руки.

— Давай поженимся, здесь, прямо сейчас, немедленно.

— Я не стану делать тебя вдовой и не позволю произносить священные клятвы в этом проклятом месте.

Джереми внезапно увидел Кейса в другом свете, нежели вчерашней ночью. Он не был потерянным, оставшимся без друзей беднягой, каким его считал Джереми. Когда Кейс сказал, что никто не придет, Джереми решил, что у него нет хороших знакомых, но он и представить себе не мог, что тот сам попросил их не навещать его. Друзья Джереми держались от него подальше по собственной воле.

Теперь Джереми призадумался. Он считал себя приятным человеком, которого всегда радушно встречали, куда бы он ни пришел, и приглашали на лучшие приемы. Но впервые он видел людей, которые не были его друзьями, хотя он считал их таковыми. Раньше он не особо беспокоился об этом, говоря себе, что не винит их. Какое безотрадное занятие — навещать кого-то в тюрьме. Однако похоже, что для прекрасной Эммы это не имело никакого значения.

Из-за этого Джереми стало как-то не по себе.

— Дорогой, — говорила Эмма, — Гораций Бэбкок обратился напрямую к министру внутренних дел с прошением о помиловании.

— Я знаю. Я надеялся, что его уже рассмотрят к сегодняшнему дню. Но не бойся, меня скоро освободят. Но до этого, Эмма, я должен разработать мой план для охраны Морвена.

— Но времени не осталось! Дезмонд Стоун уже на Морвене, проводит последние приготовления для выполнения своего проекта.

— Эмма, никогда не поздно. Пока я дышу, я не позволю Стоуну осуществить его варварские планы. Обещаю тебе, что найду гуманный способ защитить Библиотеку.

— Когда ты был в суде, Фредерик, они не поняли тебя! И как храбро ты отказался раскрыть нашу тайну.

В этом для Фредерика был билет к свободе: ему достаточно было рассказать, почему он произнес слова, звучавшие как измена, но на самом деле не являвшиеся ею. Однако подобное объяснение неминуемо выдало бы существование и цель их ордена.

Как же посмеялась над ним судьба-злодейка! Ему было поручено задание: обезопасить их коллекцию от воров и шпионов. Однако единственный способ выполнить это задание означал раскрыть существование самой структуры, которую он должен был охранять!

Когда прозвенел колокольчик, извещавший посетителей о том, что время свиданий закончилось, Фредерик передал Эмме список необходимых ему вещей, и на следующее утро она появилась, держа в руках чертежную бумагу и его инструменты, а также еду, покрывала и сменную одежду для Фредерика. Она провела с ним весь день, поднося вареные яйца, свежий хлеб и эль. Она принесла игральные карты, книги и слухи, чувствуя себя как дома на небольшом уголке Джереми Лэмба их вонючей тюремной камеры, не снимая капор и перчатки, словно пришла с визитом к людям высокого положения в обществе, пока Фредерик расчищал место для своей работы. Они оба знали, что министр внутренних дел мог в любой момент пересмотреть решение суда и Фредерик вышел бы на свободу, потому что александрийцы были богатыми людьми с хорошими связями. Пока Фредерик чертил пробные планы, Эмма болтала о новом скандальном танце, который был завезен из Вены и теперь покорял Британию.

— Представь, что мужчина и женщина целых четыре минуты обнимаются посреди переполненного танцевального зала! Но я очень хотела бы сама попробовать станцевать вальс. Возможно, после того как ты выйдешь отсюда, Фредерик.

Все это время Джереми наблюдал за ними. И то, что он увидел в глазах Эммы, когда она смотрела на Кейса, было большим, чем любовь: уважение и восхищение, почти преклонение, словно Фредерик Кейс был ее богом. И Джереми Лэмб с горечью осознал, что сам он ни для кого не был богом, даже для собаки.


Когда распахнулась зарешеченная дверь и вошел тюремный священник, Фредерик Кейс чуть не упал в обморок от страха. Каждое утро он просыпался с мыслью, что оно будет для него последним, а каждую ночь засыпал, думая, что уже не увидит солнечный свет. И вот священник явился отпустить его грехи!

Но священник пришел не к нему, и, пока он осторожно ступал в смердящем полумраке, Фредерик корил себя за облегчение, которое испытал, когда понял, что сегодня виселица предназначалась не для него.

— Они проводят тюремную службу каждое воскресенье, — сообщил Джереми, наблюдая вместе с Фредериком за происходящим, пока Каммингс кипятил воду для чая на небольшой горелке, принесенной Эммой. Благодаря ее посещениям всем стало немного лучше: у Каммингса теперь были повязки под оковами и мазь для воспалившихся ран. — Я как-то сходил, ради развлечения, — продолжал Джереми, — и там был такой бедлам во время проповеди, что священнику приходилось кричать, чтобы его услышали. — Он не стал говорить, что здесь также проводили службу и для смертников. Собравшись вокруг своих гробов, заключенные должны были слушать длинную воскресную проповедь, перед тем как их отвозили к помосту виселицы. — По идее священники должны помогать им обрести душевное спокойствие, но они больше заинтересованы в выведывании историй заключенных, чтобы потом продать их за большие деньги в скандальные газетенки; в наше время публика обожает такое чтиво.

На следующее утро, вскоре после появления Эммы, начал звонить колокол в башне — знак того, что кого-то собирались вешать, и по тюремному блоку прошел человек с колокольчиком в руке, останавливаясь у решеток, чтобы прокричать:

Все вы, кто в смертной камере гниете,

Готовьтесь, ибо завтра вы умрете.

Молитесь и смотрите, уж скоро час,

Когда Всевышний примет вас.

Настало время покаянья, отбросьте прошлые грехи,

Чтоб не попасть на адские угли.

И завтра, когда колокол двенадцать раз пробьет,

Господь прощенье душам вашим ниспошлет!

Джереми вместе со своими товарищами смотрел, как с бедняги заключенного наконец сняли кандалы и вытащили из камеры. Он не оказывал сопротивления, потому что был похож на иссохшую мумию. Но Эмма заметила недоумение в его глазах, словно он не понимал, где находился и как сюда попал.

— В чем было его преступление? — спросила побледневшая Эмма.

— Он служил разносчиком писем и получил смертный приговор за кражу письма с десятью фунтами. Мне сказали, что он ждал казни почти шесть месяцев.

Эмма заплакала, но потом взяла себя в руки. Фредерика не постигнет такая же судьба. Она верила, что александрийцы окажут давление на министерство внутренних дел, чтобы его дело было пересмотрено и он вышел на свободу.


Кейс не смыкал глаз — его мучили кошмары и кусали крысы. Но больше всего он был одержим мыслью помешать жестоким планам Дезмонда Стоуна по защите Морвена. Фредерик шагал по сырому полу, растаптывал гниющую солому, не обращая внимания на стоны и крики вокруг себя и не слушая нескончаемую болтовню Джереми Лэмба. Как же обезопасить Библиотеку?

Когда пришла Эмма, мужчины сразу заметили ее покрасневшие опухшие глаза. Они вскочили и подбежали к ней, чтобы проводить ее и усадить. Она с трудом могла говорить. Стали известны новости: Фредерику было отказано в помиловании.

Эмма рыдала, пока Фредерик стоял подле нее, его лицо выражало непоколебимую решимость. Дезмонд Стоун с помощью своего богатства и связей повлиял на министра внутренних дел, и тот проигнорировал прошение Фредерика.

— Эмма, — мягко сказал Фредерик, — ступай домой.

— Нет!

— Пожалуйста, дорогая. Мне надо подумать. Я должен найти… — слова застряли у него в горле. Он посмотрел на бесполезные чертежи и эскизы, которые набросал на бумаге. Стоун оказался прав: у Кейса не было идей.

— Ненавижу это место, — тихо сказала Эмма. — Тюремщики требуют деньги на каждом шагу. Мне даже пришлось заплатить шиллинг, чтобы меня провели к тебе, потому что одна я не смогла бы найти дорогу, тут все так запутано, словно в лабиринте. Сам Тесей, ища Минотавра, не смог бы разобраться в здешнем сплетении закоулков.

Фредерик изумленно посмотрел на нее.

— Что ты сказала?

Она подняла влажные глаза.

— Миф, — произнесла она в замешательстве. — О лабиринте Миноса. Ты же знаешь его.

— Расскажи мне еще раз.

— Зачем?

— Просто расскажи.

— Царь Аттики Эгей был вынужден в качестве дани отправлять царю Миносу семь юношей и семь девушек. Фредерик, зачем тебе…

— Продолжай!

— Четырнадцать жертв загоняли в подземелье, в лабиринт, где обитал монстр Минотавр — ужасное чудище, являвшееся наполовину человеком, наполовину быком. Они терялись там, и потом их съедал Минотавр.

— Тесей, сын царя Эгея, — перебил ее Фредерик, чему-то обрадовавшись и самостоятельно закончив историю, — желая убить Минотавра, вызвался стать одним из юношей, посылаемых для жертвоприношения. И ему это удалось! Тесей победил монстра и потом смог выбраться из лабиринта, идя по следу нити, оставленной им у входа!

— Фредерик?

— Вот оно!

Он понял, что надо было делать, но у него оставалось мало времени. Петля виселицы поджидала его.


Теперь перед Фредериком стояла большая проблема. Приемлемое решение для охраны Морвена было найдено. Но как передать планы александрийцам? Он мог доверять только Эмме, но она была слишком молода и наивна. Дезмонд Стоун будет держать ухо востро. Вручив ей планы, Кейс подверг бы ее еще большей опасности.

Эмма сидела, занимаясь вышиванием, на ней было шелковое платье и капор, хотя перчатки она сняла. Она отказывалась уходить, несмотря на протесты Фредерика. Другой александриец обратился в министерство внутренних дел от имени ее жениха, и она была уверена, что на этот раз все получится; поэтому она решила навещать Фредерика каждый день, пока не будет подписан приказ о помиловании.

К сожалению, Фредерик думал иначе.

Он все еще не определился с тем, как поступить с планами, когда случайно взглянул на молодого Джереми и увидел выражение его лица.

И Фредерик нашел решение второй проблемы.


Джереми не мог понять Кейса. Любой, узнав, что его ожидает виселица и спасения ждать неоткуда, постепенно терял самообладание и сдавался. Но Фредерик отказывался опускать руки. Он день и ночь работал над большими листами бумаги, расстеленными на грязном полу, стоя на коленях, чертил линии, писал цифры, фанатично орудовал чертежными инструментами, компасом, рейсшиной, линейками, угольниками, транспортиром, штангенциркулем и параллельной линейкой. То была безумная гонка со временем — он хотел завершить работу до того, как палач придет за ним.

Джереми был совершенно сбит с толку. Какой человек стал бы проводить последние дни своей жизни, работая?

Джереми знал о мотивации Кейса. Место под названием Морвен — все делалось ради него и защиты какой-то коллекции. Тем не менее это было горькой правдой для Джереми, которому в его тридцать шесть было абсолютно нечем гордиться, разве что шкафом, завешанным дорогой одеждой. Когда он смотрел на свое туманное будущее, то видел себя посмешищем, человеком, который не стал мудрее к старости, а превратился в фата. Он встречал таких людей, пожилых щеголей, над которыми люди насмехались за их спинами. Но какой у него был выбор? Он не смог бы заниматься невыносимо скучной работой в бухгалтерской конторе своего отца. По возрасту Джереми уже не годился для поступления в университет, и ему слишком поздно было обучаться какой-либо профессии. Что же будет написано на его могиле, когда пробьет последний час? Здесь похоронен Джереми Лэмб — модник и франт.

Пришла Эмма и принесла еду, чистую одежду и новости: новый театр на Друри-Лэйн наконец-то достроили; Бетховен исполнил свою самую последнюю Симфонию № 8; швейцарский исследователь нашел великолепный храм в Египте в местечке под названием Абу-Зимбель, и все обсуждали, что же обнаружит мосье Шампольон, когда закончит перевод надписей на Розеттском камне.

Но вместо того чтобы провести с ней немного времени, Фредерик предложил:

— Эмма, почему бы тебе не поиграть в карты с Джереми, пока я работаю над планами?

И она послушалась.

В следующий раз Фредерик попросил:

— Эмма, принеси немного своей специальной мази. Джереми весь чешется из-за крысиных укусов. — И затем: — Эмма, принеси своих замечательных пирожков с вареньем для Джереми, я уверен, что он никогда ничего подобного не пробовал. — И наконец: — Эмма, почему бы тебе не рассказать молодому Джереми о нашей миссии по восстановлению Библии в ее первоначальном виде?

Фредерик действовал настолько хитро, что ни Эмма, ни Джереми, который был взволнован оказанным ему вниманием, не подозревали о том, что он задумал.

— Разве сейчас Библия не в первозданном виде? — спросил Джереми, опьяненный внезапной заботой со стороны красавицы Эммы, ее духами и близостью, превратившими адскую тюрьму в рай на земле.

— Было несколько сотен евангелий и апостольских посланий, — ответила она, — появившихся в первые годы христианства и раскалывавших новую веру на враждующие общины с противоречивыми верованиями. Какая-то группа решила, что должно было остаться только одно собрание писаний. Тогда ее члены определили, что войдет в список книг Библии, а что нет. Не включенные тексты объявили еретическими, и впоследствии они были утеряны, как Евангелие от Фомы. Александрийцы веками занимались поисками утраченных книг, чтобы собрать их все вместе.

— Потрясающе, — сказал Джереми, удивляясь, как в такой милой головке могло помещаться столько знаний.

— Ветхий Завет тоже не полон. В нем недостает нескольких книг.

— Но если они утрачены, то как мы о них узнаем? — спросил Джереми, заметив, что в бледно-голубой радужке ее глаз плавала маленькая черная точка.

— Они упоминаются в Библии, в книге Иисуса Навина, глава десять, стих тринадцать: «И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Яшера?» Мы считаем, что есть еще восемнадцать книг помимо книги Яшера, которые по той или иной причине не были включены в Ветхий Завет. — Эмма, ободренная интересом Джереми, видя, как он наклонился вперед, положил локти на колени и сжал ладони, продолжила: — Мы почти собрали всю коллекцию. Осталось найти Песнь Мариамь и, возможно, еще одно или два евангелия. И тогда у нас будет совершенная Библия, такая, какой она и должна была быть изначально.

Джереми рассматривал украшенный лентами и цветочками капор Эммы. Она никогда не снимала его, и он был одержим желанием увидеть, что же скрывалось под ним. По краям выглядывали золотисто-каштановые завитушки, безумно дразнившие его. Чем дольше она не снимала капор, тем сильнее ему хотелось сорвать его прочь и провести пальцами по ее волосам. Он представлял их себе длинными и роскошными: густыми, блестящими локонами, сплетенными в изящные шиньоны, так и просившими, чтобы их освободила мужская рука.

Эмма достала небольшую книгу.

— Вам интересно это послушать, мистер Лэмб. Евангелие от Фомы. — «Ученики сказали Иисусу. — Скажи нам, каким будет наш конец. — Иисус сказал. — Открыли ли вы начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец. Блажен тот, кто будет стоять в начале: и он познает конец, и он не вкусит смерти». «Иисус сказал: «Если вам говорят: «Откуда вы произошли?» — скажите им: «Мы пришли от света, от места, где свет произошел от самого себя».

Кудряшки колыхались, и Джереми жаждал дотронуться до них.

— «Иисус сказал: «Я — свет, который на всех. Я — все: все вышло из меня, и все вернулось ко мне. Разруби дерево, я — там; подними камень, и ты найдешь меня там».

— «И Иисус сказал своим ученикам. — Я снизошел из Тайны Великой, что есть последнее таинство, таинство во главе сущего всех вещей. Оно есть Завершение всего, оно — Сокровище Света». — Она закрыла книгу. — Мы называем это Свечением.

Джереми думал, что Эмма сама была достойна называться свечением. Она принесла свет в его темный мир, она стала его маяком. И он чувствовал, что влюбился, отчаянно и бесповоротно.

— Расскажите мне… — Его голос сорвался.

— Великий, чудесный свет ожидает всех нас, мистер Лэмб, как было предсказано Александру Великому двадцать одно столетие назад. Свечение. Бог снизойдет к нам в свете, объединяющем весь род людской — и прошлый, и настоящий. Ибо все мы созданы из света, и в свет мы обратимся, чтобы воссоединиться со своими любимыми.

— Как бы я хотел в это поверить, — сказал он, про себя добавив: «дражайшая Эмма».

— Смерть не есть тьма, мистер Лэмб, она свет. Смерть — это не конец, она начало.

И Фредерик Кейс, склонившись над линейками со схемами, посмотрел на женщину, которую любил, и с болью в сердце увидел, что задуманный им план сработал.


Фредерик работал с чертежами, а Эмма с Джереми играли в карты, когда Эмма подняла голову и с удивлением увидела группу людей, столпившихся у зарешеченной двери. Они рассматривали их и тыкали пальцами, некоторые смеялись, другие качали головами, две дамы плакали, вытирая слезы платочками.

— Кто это?

— Туристы. Они платят, чтобы посмотреть на смертников, ожидающих казни.

Она вскочила, карты задрожали в ее руке.

— Что же вы делаете, негодяи?

— Хорош, хорош, — сказал тюремщик. — Вот только этого не надо, мисс. Они заплатили, так что успокойтесь. — Он повернулся к туристам и громко сказал: — Мы проводим казни утром по понедельникам. Для всех есть хорошие места. Тем, кто хочет сесть у одного из окон, выходящих на виселицу, это будет стоить десять фунтов. Я думаю, это не дорого. Ладно, идем дальше.

Фредерик оторвался от работы, чтобы утешить ее, и отвел в сторонку, где их никто не смог бы услышать.

— Ну же, все хорошо, — сказал он, успокаивая ее. Но когда он, будто ненароком, спросил: — Что ты думаешь о молодом Джереми? — она отстранилась и испытующе посмотрела на него.

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто скажи мне, дорогая.

— Мне он не кажется молодым.

— Ты знаешь, о чем я спрашиваю. Он тебе нравится?

— Не могу сказать, что он мне не нравится.

— Женщина могла бы испытывать и более сильное чувство.

Удивление в ее взгляде сменилось шоком.

— Фредерик, что ты такое говоришь?

— Моя дорогая, у тебя нет защитника.

— У меня есть ты.

— В нынешнем положении я вряд ли способен позаботиться о тебе.

Она выпятила подбородок.

— Мне уже двадцать лет.

— Об этом я и веду речь. Я не доверяю Дезмонду Стоуну. Он хочет заполучить тебя по многим причинам, и ни одна из них не имеет отношения к любви.

Ее негодование переросло в замешательство.

— Дезмонд Стоун? Я не намерена выходить за него замуж.

«У тебя может не остаться выбора», — подумал он про себя, не желая пугать ее.

— Что ты скажешь, если я попрошу Джереми присматривать за тобой, после того как меня не станет?

— Фредерик, ты не должен сдаваться!

Он взял ее за плечи.

— Эмма, я хочу, чтобы ты была сильной ради меня и наших братьев из ордена, ради всего человечества. Ты должна будешь взять эти планы, когда они будут готовы, на Морвен и проследить за претворением их в жизнь. Мы не можем ждать помилования, которого, возможно, и не будет. Молодой Джереми скоро выйдет на свободу. Я хочу, чтобы ты осталась с ним. Если же нет, боюсь, что Свечению будет грозить опасность из-за тайных замыслов Дезмонда Стоуна.


Работа над планами была завершена.

— Я отдам эти чертежи Эмме, чтобы она доставила их александрийцам, — сказал Кейс Джереми. — Я беспокоюсь, как бы с ней что-нибудь не произошло, пока они будут у нее. Есть один человек, Дезмонд Стоун, который захочет их уничтожить и может причинить ей вред, если она попытается помешать ему. Ей нужен защитник, кто-то, кто смог бы оберегать ее.

— Ради бога, почему я?

— Потому что я вижу, как вы смотрите на Эмму с большой любовью и нежностью, и я знаю, что вы нравитесь Эмме.

Джереми изумленно посмотрел на него.

— Дорогой мистер Кейс, я польщен, но я не гожусь для этого дела. Люди никогда не рассчитывали на меня. Я ненадежный невежа. Я самодовольный пустозвон.

Но Кейс ответил ему с улыбкой:

— Я вижу вас совсем в другом свете, мой друг. Вы хороший человек, мистер Лэмб. Вы щедро одарили меня, когда я только появился здесь, причем без всякой выгоды для себя, потому как считали, что у меня не было друзей. Вы помогли мне по доброте сердечной, и в этой тюрьме, где каждый за себя, это дорогого стоит. Но самое важное — выражение вашего лица, когда вы не сводите глаз с Эммы. В нем отражается нежность, но не похоть или жажда обладать, которые присущи Дезмонду Стоуну, видящему в ней лишь объект собственности. И поэтому я уверен, что вы будете заботиться о ней.

У Джереми было тяжело на сердце. Как бы он ни любил Эмму, он не мог взять на себя такую большую ответственность. Она никогда не стала бы смотреть на него, как на Фредерика. А сумел бы он жить с ней, зная, что призрак Фредерика Кейса всегда будет между ними?

— На меня ни в чем нельзя положиться, сэр, мне очень жаль. Этот недостаток — часть моей натуры, и, как гласит известная пословица, старого пса новым трюкам не обучишь.


Он хотел бы, чтобы Кейс никогда не обращался к нему с такой просьбой. Теперь у Джереми мысли были лишь об одном: как защитить мисс Эмму Венэйбл. За исключением этого короткого пребывания в тюрьме, жизнь Джереми протекала гладко, и он надеялся, что так будет и после его освобождения, что он встретится со старыми друзьями, вернется в высшее общество, к вечеринкам и прежним веселым временам. Он не хотел нести ответственность за другого человека! Особенно если речь шла об Эмме, хрупкой и любимой. И кем вообще был Кейс, что мог так высоко отзываться о нем? Никто не ценил Джереми Лэмба, и меньше всего он сам. Неужели Кейс принимал его за простака, который запросто поверит пустым словам? «Вы хороший человек, мистер Лэмб». Какой вздор!

Безнадежно влюбленный Джереми беспокойно ходил в своем углу, то злясь, то расстраиваясь, то испытывая отвращение к самому себе, пока не обращавший на него внимания Кейс наносил последние штрихи и доводил до совершенства разложенные на полу архитекторские планы. У Джереми были другие заботы: его освобождение почти совпадало с открытием сезона охоты у герцога Норфолкского, а Джереми еще нужно было успеть попасть на Савил-Роу и подобрать себе новый гардероб. Он молился, чтобы его закройщик оказался свободен, потому что если придется идти к другому…

— А здесь у нас, леди и джентльмены, сидят самые подлые и кровожадные преступники, ожидающие казни или отбывающие пожизненное заключение. Подойдите поближе и убедитесь сами.

Опять туристы. Джереми был рад, что Эмма еще не пришла. Ему очень хотелось запустить в них ведром с помоями.

— Когда будет казнен этот бедняга? — раздался мягкий голос с акцентом человека из высших кругов общества. Мужчина указывал на сидевшего на полу Кейса. Джереми пригляделся к странному туристу. Высокий, импозантный, в одежде отличного покроя, прекрасно сидевшей на его худощавой фигуре. Но было что-то еще: бездушие в глазах, жестокость у рта. Джереми знавал таких людей.

Но почему он показывал на Кейса?

— Пока не знаю, ваша светлость, — ответил тюремщик. — Виселица не справляется с потоком желающих, скажу я вам. Судьи отправляют их сюда быстрее, чем мы успеваем вешать. Теперь, если мы пройдем дальше, вы увидите женский блок, где содержатся самые скандальные куртизанки Лондона…

Группа последовала за тюремщиком, но высокий мужчина задержался у решеток, рассматривая Кейса. На его губах появилась холодная улыбка. Словно почувствовав это, Фредерик поднял голову, и выражение, появившееся на его лице, заставило застыть кровь в жилах Джереми.

Он понял, кем был турист.

Высокий мужчина сказал:

— Ты опоздал. Ловушки уже устанавливают. — Он тихо рассмеялся и пошел прочь, пока Фредерик не мог пошевелиться, потеряв дар речи.

Джереми подбежал к нему и помог подняться. Кейса прошиб пот, его лицо стало пепельно-серым.

— Стоун… — прошептал он, когда Джереми поднес кружку с водой к его губам. Стоун, человек, который засадил его сюда. И который хотел завладеть Эммой.


Фредерик говорил в спешке:

— У нас осталось мало времени, Джереми. Вас завтра освободят. Теперь я хочу раскрыть вам тайну.

Увидев Дезмонда Стоуна, Джереми принял предложение Кейса. Он не мог позволить этому дьяволу наложить свои лапы на красавицу Эмму.

— Меня обвиняли в государственной измене и приговорили к смерти за утверждение, что существует сила более возвышенная и могущественная, чем власть самой Британской короны или Бога. Джереми, я имел в виду человечество, но не мог рассказать об этом в суде, потому что это самая сокровенная тайна александрийцев.

Джереми ничего не понял, но это было неважно. Они оба чувствовали, что появление Стоуна рядом с их камерой означало скорое приближение дня казни Фредерика. Архитекторские планы Кейса были готовы и дожидались Эммы, чтобы она вынесла их из тюрьмы. Оставалось только посвятить Джереми в тайну. Ради Эммы он должен был ее узнать.

— Мы не сумасшедшие, мистер Лэмб. Александрийцы — образованные, мыслящие люди, которые понимают, что человечество стоит перед началом величайших перемен. Новая эра принесет с собой невероятное количество новых технологий, которых мир никогда еще не видел. Паровозы, вы слышали о них, подобные тем, что используют при добыче полезных ископаемых, распространятся по всему миру, опоясанному сетью железных дорог. Люди построят летающие машины, быстроходные корабли, создадут способы сообщения, о которых мы даже не можем мечтать. Матушка Шиптон — вы, наверное, знаете о ней — напророчила в 1550 году: «Вокруг мира будут мысли людские летать быстрее мгновения ока». — Кейс наклонился вперед. — Слушайте меня, мой друг. Не важно, верите ли вы моим словам или нет. Важно лишь то, что мы являемся свидетелями рассвета новой эпохи, что наши дни коллекционирования и охраны почти подошли к концу и что мы собираемся приступить к нашей настоящей работе.

Джереми посмотрел на него с подозрением.

— И что же это?

И когда Кейс рассказал ему, Джереми воскликнул:

— Абсурд!

Но услышанное заставило его задуматься. И он согласился с тем, что сохранность Библиотеки имеет первостепенное значение.

С вечера он не спал, волнуясь, ощущая прилив новых сил и свою важность, строя планы и мечтая об Эмме. Завтра его освободят! Он был готов перевернуть новую страницу в своей жизни. Больше никаких долгов и покупок в кредит. Он собирался найти настоящую работу, возможно, устроиться к отцу в бухгалтерскую контору. Конечно же, он не забудет своих друзей. Никто за одну ночь не может отказаться от старых привычек. К тому же мужчина обязан хорошо выглядеть, следовать моде, чтобы люди сразу видели его положение в обществе по тому, как он одевается. Возможно, он оставит одного или двух своих любимых портных с Бонд-стрит. И галантерейщика, сапожника, импортера шелковых галстуков, и еще, конечно, нужны перчатки и нюхательный табак…

Он погрузился в сладкий сон — впервые за долгое время.


Проснувшись, Джереми был шокирован.

Ночью к Фредерику пришел священник, чтобы дать ему последние наставления, и когда Джереми проснулся утром, то узнал, что наступил день казни Фредерика Кейса.

Появилась Эмма. Кейс обнимал ее, пока она безутешно рыдала. Он говорил ласково, пытаясь скрыть боль и гнев, бушевавшие у него в душе.

— Обещай мне, что останешься с Джереми. Отсюда поезжай сразу на Морвен. Не ходи на мою казнь. Сохрани меня в своих воспоминаниях живым.

Она всхлипывала на его груди.

— Обещай мне, Эмма!

Джереми смотрел на них, и сердце его обливалось кровью. Ни одна женщина не любила и не будет любить его так, как Эмма любила Кейса. Он отчетливо видел свое будущее, расстеленное перед ним, словно лоскутное одеяло: бесконечные вечеринки, сплетни и портные, потраченные впустую годы, он сам на смертном одре, один и без любимых. Его имя забыто, потому что он ничего не сделал в своей жизни.

И потом он подумал о Дезмонде Стоуне, жестоком человеке, обладавшем богатством и властью. И Джереми знал, что не сможет противостоять ему и защитить Эмму от его притязаний.

Туман в его голове развеялся, и ответ на вопрос «Что делать?» пришел к нему, словно ясный летний день.

Сглотнув для храбрости и сжав кулаки, он выпалил:

— Пойдете вы, Фредерик. Забирайте Эмму и планы с собой на Морвен.

Они обернулись.

— Что?

— Когда меня вызовут, то ответите вы. Я остаюсь.

— Нет! — закричала Эмма.

Он говорил сбивчиво, его тело била дрожь.

— Деньги за освобождение уплачены, тюремщик назовет имя Джереми Лэмба. Ему наплевать, кто здесь кто, главное — чтобы к концу дня количество заключенных в камере соответствовало списку. И когда придет черед Фредерика Кейса, я отвечу вместо вас.

— Боже мой, я не позволю вам это сделать!

— Не отговаривайте меня. Я никогда не делал ничего храброго в своей жизни. Не лишайте меня этой возможности.

Кейс отказывался слушать.

— Я не отправлю невинного человека на виселицу.

— Ваша жизнь значит больше, чем моя. У вас есть цель, которой нет у меня. Вы нужны другим людям, Фредерик, я же никому не нужен.

— Я не могу так поступить! — сдавленно крикнул Фредерик.

— Друг мой, послушайте: когда-то вы сказали, что я хороший человек. Я хочу быть достойным ваших слов. Хочу доказать, что вы были правы.

Кейс отчаянно подыскивал слова.

— Дезмонд Стоун наверняка будет среди зрителей и поймет, что человек на виселице — это не я.

— Вы мне рассказывали о нем и его двуличности, и я уверен, что он не осмелится пожаловаться александрийцам на ваш побег из-под петли, ибо тогда подозрения падут на него самого.

— Все равно я не позволю вам это сделать!

Джереми схватил Кейса за плечи, его глаза сверкали, хотя лицо было ужасно бледным.

— Ни одна душа не навестила меня за то время, что я здесь. Все услуги и удобства — ничто из них не досталось мне даром, за все было заплачено из моих денег! Я жил пустой жизнью, Фредерик. Но сейчас у меня есть то, что я уже никогда не надеялся обрести: чувство значимости и собственного достоинства. Если ваши слова о Свечении — правда, тогда мы еще встретимся с вами.

Кейс глубоко заглянул в глаза, полные страдания, и увидел душу, томимую смятением.

— А как же ваш отец? — спросил он шепотом, настолько у него пересохло в горле. — Он ждет вашего возвращения из тюрьмы.

— Он подумает, что я, как обычно, струсил и сбежал во Францию, чтобы спрятаться от кредиторов. И когда он не получит от меня никаких вестей, то решит, что я погиб в результате какого-нибудь несчастного случая. Он не будет скучать по мне.

— Я буду скучать по вам, — тихо сказала Эмма с мокрым от слез лицом.

Он взял ее за руки и сказал:

— Обещайте мне, обещайте мне, что все сказанное вами о Свечении — правда.

— Джереми Лэмб, всем сердцем, душой и существом я обещаю вам, что это правда.

Лэмб попросил Эмму об одном одолжении: снять капор.

Она сняла, и от вида ее восхитительных волос слезы навернулись ему на глаза. Он поцеловал ее руку и поблагодарил ее.

— Последняя просьба, Фредерик. Когда сможете, вернитесь и заплатите за освобождение Каммингса. Он украл деньги, чтобы накормить своих детей. Он славный малый и хорошо мне послужил. Теперь идите. Скачите день и ночь и помешайте Дезмонду Стоуну.

— Джереми Лэмб! — прокричал тюремщик, ключи зазвенели у замка.

Фредерик в последний раз обнял нового друга, потом повернулся и произнес:

— Я Лэмб!

Когда они бежали по коридору, мимо них прошел человек, сопровождавший смертников на виселицу. Он выкрикнул:

— Фредерик Кейс!

И Фредерик с Эммой услышали, как вдалеке Джереми ответил:

— Я здесь.

На улице, с упоением вдыхая свежий утренний воздух, они услышали, как зазвонили колокола в башне, и нанятые зрители бросились внутрь, чтобы успеть занять лучшие места до начала казни. Фредерик и Эмма поспешили прочь; Фредерик понимал, что жертва Джереми Лэмба будет преследовать его всю оставшуюся жизнь, что он не перестанет задаваться вопросом: «Если я выжил ценой жизни другого человека, то выжил ли я на самом деле?»

И Эмма до самого дня своей смерти будет напоминать ему, что соглашение не было односторонним, что Фредерик подарил Джереми нечто очень ценное: возможность познать Свечение.

Загрузка...