Абсолютное оружие

Глава 19 Райш

Мне было хорошо. Вот просто хорошо, и всё. Я созерцал голубоватый туман, окутывавший меня и часть комнаты, слушал любимую музыку и наслаждался жизнью. А, самое главное, такой редкой в моём случае спокойной расслабленностью.

Рецепт счастья оказался примитивно прост: ледяная ванна и горсть арьяка. Можно было совместить, но я предпочёл растягивать удовольствие. И не зря!

Арьяк, особым образом засушенные листья одноимённого растения, полагалось курить. Это растение содержало лёгкое наркотическое вещество, по удивительному стечению обстоятельств неплохо действующее на непробиваемых для всех прочих токсинов носителей горячей крови. Конечно, как и любым другим психодизлептиком, увлекаться им не стоило, но я и не увлекался; последний раз курил пару нормолет назад, наверное.

— Нет, ну ты посмотри. Стоит его одного оставить, и во что превращается наш бравый капитан? — бодрая трескотня первого помощника немного разогнала окутавшее мой разум и остальные части организма почти материальное и воплощённое счастье. Впрочем, поднимать голову и приветствовать гостя было лень.

Кирш нарисовался в поле зрения сам; обошёл диван, окинул насмешливым и даже немного завистливым взглядом моё расслабленное бренное тело, раскинувшееся поперёк дивана. Ноги в сапогах — на спинке, голова слегка свисает с края дивана, чтобы обеспечить лучший приток крови, а в руке дымится тщательно раскуренная трубка. Разглядывая первого помощника, я втянул немного дыма, выдохнул в его сторону и молвил:

— Уйди, глюк. У меня время законного отдыха.

— Хорош! — хохотнув, кратко оценил другой голос. Я поморщился. Счастье начало неумолимо выветриваться. Сейчас ещё Млен затянет нудную нотацию, на что я похож, да что со мной будет в ближайшем будущем, и вечер будет окончательно испорчен. — А, отлично, у тебя и бумага курительная в наличии, — неожиданно заключил док и, опустившись на корточки рядом со столом, принялся сноровисто скручивать себе «палец».

Хм. Может, и правда глюки? Странно, раньше никогда не было…

Заинтригованный, я даже перевернулся в более естественное положение, растекаясь по дивану уже ногами вниз.

— А мне-то можно? — с завистью поинтересовался Кирш.

— В порядке исключения, — разрешил док. Нет, точно галлюцинации.

— А что это ты сегодня такой благодушный и снисходительный? — нашёл в себе силы сформулировать вопрос я.

— Так я же тебе сам это средство на крайний случай рекомендовал, — пожал плечами Млен. — А ты всё равно привыкнуть не успеешь, потому что вот это, — он кивнул на кучку серебристо-зелёных сухих листиков, которые я, пользуясь служебным положением, умыкнул из медицинского блока, — вообще всё, что есть. Ну, то есть, вообще. Больше ни одного листочка, никаких заначек. На всём корабле, я за этим бдительно слежу. А в секторе патрулирования нам долго зависать, и никакой возможности откопать эту дрянь где-то ещё у вас всё равно не будет. За такой срок все последствия выветрятся; у вас, бугаёв, всё равно зависимость чисто психологическая, вашу физиологию никакой кустик плешивый не порушит, — насмешливо изрёк док и затянулся. Потом осторожно, двумя пальцами, большим и мизинцем (между указательным и средним была зажата самокрутка), Млен поднял со стола прозрачное блюдечко, в котором плавало нечто, похожее на большую ярко-синюю амёбу: мой дыхательный фильтр, временно снятый с рабочего места. — Ты про это ничего не говорил, — вроде бы без укора сказал он, а мне почему-то стало немного стыдно.

— Забыл, значит, — я чуть шевельнул плечом. Двигаться энергичней было лень, и это было прекрасное ощущение. — У меня от запаха сразу мозги напрочь отшибает, без прелюдий и попыток сопротивления.

— У кого-то нос — самое умное место в организме, — хмыкнул док. Я вознамерился возразить, но меня опередил Кирш.

— Вот только о бабах не надо, а то я себя сейчас начну ущербным чувствовать, и сразу пойду кого-нибудь совращать! — недовольно скривился он.

— Соврати гитару, — дельная мысль пришла в голову, как с ними часто бывает, внезапно. — А ещё лучше пусть Млен совратит. А ты будешь петь!

— Это приказ? — переглянувшись, расхохотались они.

— Просьба, — серьёзно качнул головой я. — Я уж и не помню, когда мы последний раз душевно сидели, а сейчас буквально всё располагает.

— А почему, собственно, нет? — задумчиво кивнул док. — Твои дрова же ещё строить надо…

— Я настрою, — предложил с надеждой. Идея уже захватила, и было бы обидно, если она вдруг провалится.

— Да сиди, настройщик ларгов, ты уже так расслабился, что скорее струны когтями порвёшь, — фыркнул Млен и пошёл к шкафу. Где что лежит в моей каюте друг знал; не так уж много у меня вещей.

Потом Млен и изо всех сил мешающий ему Кирш строили гитару. А я полулежал в кресле, потягивал ароматный дым из курящейся трубки и наслаждался их тихой и какой-то уютной вознёй. Пока они всё-таки сошлись на том, что моя старая потрёпанная гитара настроена, я успел докурить, выбить и снова раскурить трубку.

А потом мы пели. Тихо, проникновенно, с душой; может, не всегда попадая в мелодию, но нам было всё равно.

И было очень-очень хорошо. Гораздо лучше, чем некоторое время назад, когда я валялся на диване и думал, что вот оно — счастье. Мы опять, как в юности, были очень странной, парадоксально дружной компанией, плевком в лицо всех статистик, по которым носитель горячей крови не может быть другом мирному, а два горячих непременно передерутся. Может, потому, что нам было тогда, с кем драться помимо друг друга, а Млен спасал наши жизни. А, может, потому, что статистика бездушна, и никогда не учитывает личных качеств.

Не три офицера; трое мальчишек, три единицы — два штурмовика и мелкий зелёный курсант медицинского корпуса. Млен всегда был самым младшим, и мы с Киршем, уже сдружившиеся к тому времени, как-то единогласно и без возражений с какой-либо из сторон взяли шефство над впервые увидевшим смерть и войну полевым медиком.

И не было у тех мальчишек никаких глупых проблем. Была только одна и очень важная: всё время ужасно хотелось жрать. Не есть, а именно жрать; что угодно, лишь бы сытно, потому что ещё не до конца выросшему и при этом активно эксплуатируемому организму нужно было много энергии. А что ещё в бою нужно выжить, так мы об этом не задумывались. Когда это горячие боялись смерти?

Цалей, забытая Предками неуютная планетка на самом краю галактики, удивительно сроднила нас, сплавила, притёрла друг к другу, выбила ненужные в тех условиях представления и инстинкты. И за это можно было сказать ей спасибо. Ну, и в остальном… неплохо там было. Отличились мы там здорово. Всё наше подразделение, и мы тоже. Без ложной скромности скажу, я особенно.

Дым арьяка умудрился перепутать и смешать наши мысли в одну общую кучу. Хотя, наверное, всё куда проще, и мы просто за годы совместной работы, — даже, можно сказать, жизни, — слишком хорошо друг друга изучили и приобрели общие привязанности.

Во всяком случае, песни цеплялись одна за одну именно в том порядке, в каком это было нужно. Арьяк кончился гораздо раньше, чем наше компанейское настроение. Да вообще, честно говоря, всегда обходилось без него; а тут просто под руку подвернулся. Я-то планировал расслабиться в одиночестве, откуда мне было знать, что эти двое вдруг решат составить компанию!

— Интересно, а почему мы так давно с гитарой не сидели? — поинтересовался Млен в перерыве, пока передавал инструмент первому помощнику. У самого дока начали болеть пальцы, и пришлось срочно их спасать.

— Да как-то не вспоминалось, — пожал плечами Кирш, пристраивая инструмент на коленке. — Но вообще да, странно. Сидеть сидели, а про гитару не вспоминали. Что-то мне кажется, я уж и забыл, что играть умел…

— Потому что не умел никогда, — пренебрежительно фыркнул старую шутку док. Он-то, в отличие от нас, не любитель-самоучка, а честный профессионал, ходил к настоящему учителю. — Так, бренчал потихоньку.

— Зато у тебя голоса нет, — не менее привычно оскалился обладатель звучного баритона и крупная потеря для всего искусства разом. — И у тебя тоже! — обернулся ко мне первый помощник.

— А я тут вообще причём? — возмутился я.

— И слуха у тебя тоже нет, — поддержал док.

— А если гитару на уши надену?!

Переглянувшись, мы трое грянули немного сумасшедшим для стороннего наблюдателя хохотом.

Нет. Всё-таки, счастье — вот оно. Когда есть люди, которые тебя, дурака, знают до последнего таракана в голове, и со всеми этими тараканами принимают как есть, оптом, единым куском. И говорить не обязательно, потому что всё уже давно сказано, а что не сказано — и так понятно.

А дым арьяка — суррогат, неудачная и жалкая попытка замены. Хорошо, что эта гадость натолкнула меня на нужную мысль. И хорошо, что вовремя кончилась.