Афродита

Страх

Луна, плывя над морем и Садами Богини, освещала горы.

Мелитта, та самая хрупкая маленькая куртизанка, которая провожала Деметриоса к предсказательнице Кимерис, осталась с мрачной хироманткой, которая так и сидела на корточках.

— Не ходи за ним, — велела Кимерис.

— Но я даже не успела спросить, когда увижу его вновь. Позволь, я догоню его, поцелую на прощание, а потом сразу вернусь.

— Ты больше никогда не увидишь его. И это благо для тебя, дочь моя, ибо, те, кто встречал его, узнавали боль и страдание. Те же, кто видел его дважды, играли со смертью.

— Что ты такое говоришь? Я только что видела его, и сама играла с ним...

— Скажи спасибо, что тебе лишь двенадцать! Ты обязана ему удовольствием, но пусть спасут тебя боги, если ты будешь обязана ему наслаждением!

— Выходит, все взрослые несчастны? — надув губки, произнесла девочка. — Все только и знают, что твердят о своих бедах!

Кимерис вцепилась в волосы и со страхом покачала головою. Козел вздрогнул, повернулся к ней, но она сидела, зажмурясь.

Мелитта снова заговорила:

— Однако я все же знаю одну счастливую женщину. Это Кризи, моя подруга. Уж она-то не плачет, я уверена!

— Заплачет и она, — ответила Кимерис.

— О предсказательница бед, забери немедленно назад свои злые слова, иначе я возненавижу тебя, старая ты ворона!

Тут черный козел воинственно взбрыкнул и кинулся к Мелитте, наставив на нее рога.

Мелитта бросилась прочь.

Шагов через двадцать она остановилась, во-первых, потому что вспомнила, что козел надежно привязан, а во-вторых, потому что увидела на берегу ручья парочку, поведение которой ее изрядно позабавило. И этого хватило, чтобы изменить ход ее мыслей.

Она пошла к себе, но выбрала самую длинную дорогу, а вскоре решила вообще туда не возвращаться — хотя бы пока.

Луна струила свой волшебный свет, теплая ночь ласкала плечи девочки, в садах реяли голоса и вздохи, смех и песни. От Деметриоса она получила достаточно, чтобы позволить себе просто так побродить по садам, а не сидеть в своем респектабельном домике. Ей захотелось поиграть в придорожную проститутку, которая отдается первому попавшемуся бродяге. В результате она доигралась до того, что ее взяли два или три раза — под деревьями и на какой-то скамье. Ее это развеселило, а смена декораций даже научила кое-чему: например, какой-то солдат, нагнав Мелитту посреди тропинки, схватил ее своими могучими ручищами, поднял, как пушинку, водрузил на статую Бога Садов, занятого своими любовными делишками, и так, высоко над землей, соединился с нею, называя словечками, которых еще в жизни не слышали ее молоденькие ушки. Она закричала от восторга.

Через некоторое время, пробегая вприпрыжку мимо колоннады пальм, она встретила мальчика по имени Микиллос, заблудившегося в садах. Мелитта коварно предложила себя в качестве проводника, но только завела мальчишку в лес, чтобы насладиться им. Микиллос недолго пребывал в неведении относительно замыслов Мелитты. Однако они были еще настолько дети, что мигом забыли про объятия и, став скорее друзьями, чем любовниками, наперегонки помчались по лесу и внезапно очутились у моря.

Оно оказалось совсем рядом со всеми теми местами, где обычно трудились куртизанки, и было трудно понять, почему они никогда не заходили в такое чудесное местечко.

Микиллос и Мелитта, держась за руки, остановились на рубеже общественного леса и зарослей алоэ, разделявших Сады Афродиты и Сады Великого Жреца.

Здесь никого не было, никто не задержал их, когда, ободренные тишиной и благоуханием цветов, они пересекли невидимые границы.

У их ног тихо шелестело Средиземное море. Дети зашли в воду и хохоча попытались соединиться в самых невообразимых позах, но быстро оставили это занятие, как малоинтересную игру. Они выскочили на темный берег, и сверкающие брызги летели на песок с их худеньких, озаряемых луною ножек.

Чей-то след вел по песку вдаль. Они пошли по тому следу.

Ночь была необычайно светлой, ночь была необычайной... Они шли, бежали, они толкали друг друга; следом шли, бежали, толкались их черные, четкие тени.

Куда вел их этот след? Куда они направлялись? Ни души не было вокруг.

Внезапно Мелитта вскрикнула:

— Ах!.. Посмотри!

— Что там?

— Какая-то женщина.

— Куртизанка... Бесстыжая! Она уснула прямо на месте любви!

Мелитта вгляделась — и покачала головою:

— Нет... Ох, нет, я боюсь подойти, Микиллос, это не куртизанка, это...

— Ну, а мне показалось, что это одна из вас.

— Нет, Микиллос, нет и нет, это не одна из нас... Это Туни, жена Великого Жреца. И вглядись хорошенько! Она не спит. Я боюсь подойти... У нее открыты глаза. Пойдем отсюда. Я боюсь. Я боюсь!

Микиллос приподнялся на цыпочки и вгляделся в сумрак ночи.

— Ты права, Мелитта, бедняжка не спит, она мертва.

— Мертва?!

— Да, у нее длинная шпилька в груди.

Он шагнул вперед и протянул было руку, чтобы выдернуть ее, но Мелитта пришла в ужас:

— Нет, нет, не прикасайся к ней! Ее особа священна! Останься здесь. Охраняй ее, а я позову людей.

И она со всех ног бросилась бежать меж черных теней деревьев.

Микиллос некоторое время бродил, весь дрожа, вокруг трупа. Приблизился, коснулся пальцем пронзенной груди, и вдруг, охваченный неодолимым страхом перед зрелищем смерти, бросился наутек.

Обнаженное, застывающее тело Туни одиноко лежало, озаренное луною.

Много времени прошло, прежде чем лес наполнился гулом голосов тех, кто искал ее, ибо найти ее было непросто.

Со всех сторон стекались тысячи куртизанок, и их лица, столь разные и непохожие, были сейчас искажены единым выражением ужаса, тела объяты единым трепетом.

Они растекались по лесу, встречались и расходились снова и снова, в который уже раз проходя по местам, где уже бывали, и чудилось, что никто из них, объятых страхом, вовсе и не стремится найти то, что ищет.

Крик, который испустила одна куртизанка и в тот же миг единодушно подхватили другие, ознаменовал конец поисков, ибо труп Туни был наконец-то обнаружен на скамье возле какого-то дерева.

Тысячи обнаженных рук взметнулись к небу в мольбе:

— Богиня! Это не мы! Богиня! Это не мы! Богиня, если ты вознамеришься отомстить, пощади нас!

Кто-то призвал:

— Скорее в Храм!

И все подхватили:

— В Храм! В Храм!

И вновь потекла меж деревьев людская река: все куртизанки — и белые, и черные, и с Запада, и с Востока, облаченные в одежды или обнаженные — ринулись по дорогам, тропинкам, аллеям, выбежали к огромной розовой лестнице Храма, которая казалась окровавленной в лучах восходящего солнца, взбежали по ней и начали неистово бить своими слабыми руками в высокие бронзовые двери, жалобно крича, словно испуганные дети:

— Отворите! Отворите нам!