Алекс и Адель. Рождество в Нью-Йорке

Глава 3

— Извините… — выставив вперед плечо, продираюсь через толпу к гигантскому пластиковому бронтозавру — символу Нью-Йоркского музея.

Изучение выставочных диорам подействовало на меня умиротворяюще, и утренняя паника почти развеялась. Эти диорамы проработаны так тщательно, что я зависала у каждой по двадцать минут. На воссозданном клочке прерий Дикого Запада рядом с огромным чёрным бизоном даже возвышалась кучка его аутентичных экскрементов, и все эти бесконечные степи Аризоны были такими настоящими, что мне на секунду стало страшно, что этот бизон меня сожрет.

— Бизоны не жрут туристов, — сухо заметил Алекс, покорно переходя со мной от одного выставочного окна к другому.

Не нужно быть гением, чтобы понять — ему здесь скучно, будто он спит на ходу, но за все два часа, которые мы провели, блуждая между экспозиций, он ни разу меня не поторопил.

Засунув руки в карманы джинсов, он подпирает стену рядом со скелетом рептилии, название которой мне не позволили осилить пробелы в моем английском. Обернувшись через плечо, снова нахожу его глазами, на секунду забывая о толпящихся вокруг детях и туристах.

Его равнодушный взгляд плавает по залу, будто ищет хоть что-то, на чем можно было бы задержаться дольше секунды.

Он немного худощавый, с вытянутым торсом, длинными руками и ногами. Он мог бы показаться даже неуклюжим, но почему-то не кажется. Кроме того, на ощупь он весь очень твердый и теплый, и у него идеальный пресс…

Неожиданной вспышкой перед глазами возникает этот самый торс, только голый, а ещё татушка в виде символа бесконечности у него под сердцем!

Раньше ее не было…

Вот черт!

От шока открываю рот, потому что вслед за этой картинкой прицепом тащится другая. Та, где… где мои губы целуют это самое место. Язык пробует его кожу на вкус и спускаются ниже, к резинке серых боксеров, а потом… все обрывается!

Нет, нет, нет!

Но, почему?! Где в моем мозгу кнопка “воспроизведите далее”?!

Что еще я вчера вытворяла?!

Мои щеки и уши загораются, глаза округляются. Прикрываю ладонью рот. Какой кошмар...

Голова Алекса плавно возвращается в положение «прямо», и глаза становятся цепкими, когда застаёт меня с выражением идиотского первозданного шока на лице.

— Привеееет! — слышу голос матери и заторможенно смотрю в камеру своего телефона.

После того, что я увидела в своей голове, мне хочется засунуть ее в холодильник.

— Э-э-э… — бегаю глазами по пластиковым костям бронтозавра, пытаясь развидеть то, что предъявило мое подсознание. — Привет, мам… — выпаливаю на одном дыхании.

На ней белый пушистый халат, и она сидит на диване в гостиной нашего дома. За ее спиной светится новогодняя елка. У нас гигантская разница во времени. Она выглядит так, будто только что вышла из душа и собирается лечь спать.

— Вы что, в музее? — удивляется, всматриваясь в картинку за моей спиной. — В музее? Серьезно?

— А что такого? — дуюсь, хмуря брови.

— Да нет… кхм… ничего… — говорит мама в свой кулак. — А где Алекс?

— Здесь… — его уверенный собранный голос раздаётся прямо у меня над ухом. — Гуд морнинг.

— Гуд найт, — смеется мама, присматриваясь к нам.

Вздрагиваю, когда его рука забирает у меня телефон и поднимает повыше, чтобы мы оба были в кадре. Вторая его рука ложится на мой живот, а его бедра вплотную прижимаются к моим.

После того, что я видела у себя в голове… я немного... на взводе, поэтому стараюсь отодвинуться подальше, но все равно чувствую его так остро, что забываю открывать рот и что-нибудь говорить, поэтому Немцев делает это вместо меня. Болтает с моей семьей, блеща хорошим настроением и остроумием. Распластав ладонь на моем животе и выписывая на нем круги большим пальцем.

Это… запрещенный прием.

Почему у него всегда все так легко? Будто его в этой жизни ничто не в состоянии выбить из колеи. Он всегда собран. Всегда уверен в том, что и зачем делает. Меня восхищает эта его черта. Я бы хотела научиться жить так же.

— Хей-хей, как дела? — раздаётся голос папы «за кадром».

— Они в музее, — тактично замечает мама, глядя на него поверх своего телефон.

— Ясно, — бормочет отец, будто в этот момент окончательно потерял надежду.

— Привет, папочка, — повышаю я голос, чтобы до него докричаться.

Если и существуют способы напомнить мне о моем отличии от “нормальных” девушек, то это один из них. Пару недель назад он намекнул на то, что у меня мало друзей, а когда я сказала, что предпочитаю его компанию любой другой, он опечалился. Но я считаю его почти самым умным человеком на Земле, так что было бы глупо менять его компанию на какую-то другую. Тем более, если единственная достойная его альтернатива живет... на другом конце земного шара.

Это не меняет того, что я зануда.

Тоня, моя старшая сестра, занялась бы в Нью Йорке чем нибудь более экстравагантным. Например, потащилась бы на выставку картин в стиле волосатой руки, торчащей из бамбукового стебля. Или отправилась на концерт какой-нибудь навороченной артхаусной группы.

— Как ты, Морковка? — интересуется папа все еще не появляясь в кадре.

— Я э-м-м-м… круто! — отвечаю с утроенным энтузиазмом. Все просто отлично, если не считать того, что вчера я кажется… чуть не изнасиловала сына его партнера по бизнесу! — Отлично… а как вы? Тоня дома?

— Задержка рейса. Ждём.

Моя сестра часто летает в Китай вместе с мужем. Он пытается развернуть там новый бизнес, а она не может без него прожить и пары дней. Думаю, скоро они переберутся туда основательно. Тоня и китайский, слабо представляю.

— Ба! — слышу капризный голос племянника. — Ну сделай бутерброд…

Роберту семь, и насколько я знаю, в доме своих родителей он даже яичницу жарит самостоятельно, потому что его воспитывают по какой-то специальной методике, будто готовят в президенты.

— И мне… — узнаю голос Майи, моей пятилетней племянницы.

— Слав, — злится мама. — Ну сделай ты им эти бутерброды, я же разговариваю!

— Никита, накорми детей, — издав свист, велит он.

— Эта услуга оплачивается? — интересуется мой одиннадцатилетний брат.

— Да, — усмехается отец. — Подзатыльниками.

— Как это знакомо, — бормочет у меня над ухом Алекс.

Его губы каким-то образом оказались прямо у моего виска, а сама я почти лежу у него на груди и чувствую теплое успокаивающее дыхание у себя на коже.

Почему с ним всегда так хорошо? Тепло и надежно…

На секунду мои веки опускаются, а когда понимаю, что творю, дергаюсь и выпутываюсь из его рук.

— Ладно… э-м-м... я пошла смотреть рептилий… — тараторю, поправляя волосы.

— Отдыхайте, — целует камеру мама.

— Алекс, гляди за ней в оба, — папа появляется в кадре на секунду и исчезает так быстро, что я разочарованно вздыхаю.

Мама закатывает глаза и отключается первая.

— Скучаешь по ним, зануда?

— А ты не знаешь? — пожимаю я плечом. — Я же домашнее растение.

— Ты сама ещё не знаешь, какая ты, — бросает, кладя в карманы руки.

Закусив губу, прячу от него глаза.

Иногда я думаю, что эта затея с учебой не стоит того, а потом Алекс берет меня за руку и расталкивает плечом толпу туристов, таща меня к крокодилам. Тогда все мои сомнения исчезают до худших времен, но пока я будто на своем месте.

Спустя три часа и десятиминутную очередь в туалет, мы выходим на улицу в поисках места, где можно перекусить.

Игнорируя мелкий снег, бредем по улице и я кручу головой.

Алекс предлагает купить хот-доги у торговца уличной едой, заверяя, что ничего вкуснее я в жизни не ела. Честно говоря, сама бы я вряд ли на такое осмелилась. Он это знает, поэтому поглощает свою сосиску демонстративно. Глотает не жуя, будто год не ел, и слизывает с пальцев горчицу.

— Бедный! — смеюсь, давясь своей сосиски. — Совсем одичал здесь один…

— Р-р-р… — вгрызается он в булку, и я хохочу на весь Центральный парк, когда у него во рту становится совсем тесно и точеные щеки начинают трещать.

— М-м-м… — закатываю глаза, языком собирая со своих пальцев убегающую горчицу. — Ты до переезда вообще ел сосиски?

— Не припомню…

Его голос звучит хрипло, поэтому перевожу на него глаза..

Сглатываю, облизывая губы, потому что он на них смотрит, облизывая собственные губы, а потом смотрит мне в глаза с таким напором, что я роняю свой хот-дог на землю…

Все это совершенно не сексуально. Мы с набитыми ртами и в горчице, но у меня в животе кто-то взорвал петарду.

— Ой… — бормочу, отвернувшись и посмотрев на свой потерянный хот-дог.

Алекс молча протягивает мне салфетку, а потом берет бумажный пакет с сувенирами и кладёт его себе на колени.

— Там мой сок… — тянусь за ним, лепеча. — Давай я сюда поставлю…

— Не трогай… — отрезает от немного грубо.

— Чего ты злишься? Музей не понравился? В следующий раз можешь сам выбрать куда пойдём… — пытаюсь я сгладить ситуацию.

Зажав в зубах стакан кофе, он чертыхается и лезет в карман куртки за своим звонящим телефоном.

— Джон, я немного занят… нет не на работе. Вот черт! А вы где?

С любопытством смотрю на Алекса. Он проводит пятерней по всклокоченным волосам и сбросив вызов, поворачивается ко мне.

— У знакомого днюха, празднуют здесь недалеко. Завалимся?

— А это удобно? Я там никого не знаю, это все-таки твои друзья.

— Ты знаешь меня, Морковка. Это главное.

Алекс уворачивается от моего удара и громко смеется, запрокинув голову вверх.

Морковкой называть меня может только папа!