Ангел в доме

Глава двенадцатая

Безмозглые клуши с вышитыми на рукавах сердцами отравляли Николя жизнь. Вместе с тупоголовым братом. Однако к концу недели беспрерывной слежки и отсутствия той из безмозглых клуш, которая держала братца в узде, Николя откровенно затосковала по Анжеле. Стоило сделать шаг из приюта – этот уже тут как тут, торчит за каким-нибудь столбом, долбя свою дурацкую башку. Уж он-то отлично знает, на что нацелилась Николя, и наверняка постарается ей все испортить. Дело времени. Нужно что-то предпринимать, да побыстрее.

Ближе к вечеру у нее назначена встреча у Кинг-кросс с поставщиком. Обещал подбросить партию побольше. Если все получится, добрый месяц безбедной жизни ей обеспечен. К тому же товар высшего сорта, а что может быть важнее качества на первых порах работы с клиентурой? Несколько окрестных кварталов уже полностью в ее руках, репутация растет день ото дня. Не хватало все начинать по новой только из-за того, что этот придурок шляется за ней по пятам и мешает работать.

Попробуй продержись в таком бизнесе, если у тебя кишка тонка. Да еще с ее молодостью и ремеслом, когда любой встречный козел так и норовит облить помоями. Слава богу, мозги у нее работают будь здоров, не то что у здешних мочалок. В башке клацает без остановки, будто кто-то по кнопкам калькулятора лупит. Клац-клац-клац. Даже слышно. Работа идет. Толковая машинка складывает, умножает. Подсчитывает. Клац-клац. Она даже каблуки купила, чтобы клацать в такт. Ох и смеху бывало, когда какой-нибудь козел обливался слюнями, глядя на ее ноги на каблуках. Не догадывался, урод, что клацает-то у нее повыше задницы.

В детстве она тоже всех обставляла. Приемных родителей сменила целое стадо. Никого не брали чаще. Разве что Стива. А в приют возвращалась, когда хотелось, – осточертеет слушать сюсюканья очередной безмозглой дуры, и возвращается. Ах, какая красивая девочка, ах, какая куколка, ах, какое тебя ждет прекрасное будущее… если только шалить перестанешь. Обуздаешь, как одна дура заявила, свою шальную энергию. Словно Николя сама не знает, чего ей от жизни надо.

Взять, к примеру, ту стерву звезданутую из Клапама. Домик из красного кирпича и вправду был. Солнечный, врать не станет. И семейка взяла Николя к себе – тоже правда. Только в придачу к Стиву ее взяли. Люди были душевные, что и говорить. Дебилы долбанутые. Только у них сынок умер, а не дочка. И они по Стиву подыхали. Слюнявили без конца, будто леденец на палочке. Стив смазливым был. Беленький, весь такой прилизанный. Пухлый вроде булки. Глаза голубые, огромные и вечно удивленные. Послушный. Херувимчик из тех, на кого дебилы долбанутые и западают. Николя была куда умнее и круче. Жестче даже, и нравом, и харей. «Блудливые глаза», – подслушала она как-то фразочку одной дуры. Тупая корова.

Пусть глаза у нее блудливые, пусть и морда лисья, но малыша Стиви от нее никто оторвать не мог. Так и брали с нагрузкой. Два по цене одного. Хотите херувимчика? Будьте любезны получить и черта в юбке. Стоило ей только слово сказать – и они возвращались. Вдвоем. Даже из Клапама, где Стив впервые заупрямился. Хочу, говорит, остаться. Еще чего. У Николя были грандиозные планы. Перочинными ножиками и прочей мелочевкой она приторговывала с детства, так что большой бизнес был не за горами.

Рискованное, конечно, дело. Николя понимала это не хуже Стива. Но разница-то между ними колоссальная. Стив втянулся сам. Николя даже не пробовала никогда. Стив завязал. С торговлей тоже. Николя и не подумала. Мало, что ли, других подопытных кроликов вокруг, на которых можно испытать качество товара? Да вот хотя бы здешние мочалки. В хвост выстраиваются за тем, что у нее в черном ларчике хранится; ну а рожи она им красит даром. Николя щедрая, Николя не мелочится – такая о ней здесь слава идет. А ей что, трудно? Если кому приспичит, за дозу двойную цену выложит без звука. Легкие деньги. И угол безопасный – можно заползти после рабочего дня. Сравнить разве с каким-нибудь притоном на два десятка коек, где в любой момент можно нарваться на нож конкурента? Ничего не поделаешь, минусы в любом бизнесе есть.

Прибыль вот только падает. Рынок насыщен. Но Николя всегда нос по ветру держит, чует, откуда монетой тянет. На кислоту теперь перешла, раскопала источник ЛСД, взяла помощника на фасовку. Работа каторжная. Попробуй-ка смешать все точно, выверить до миллиграмма, чтобы в бумажный квадратик попало ровно на нормальный кайф. Времени только не хватает. Целый день уходит, да еще в башке мутится от этой хрени, и руки дрожат. А промахнуться нельзя. Клиентура у нее новая, быстро ославит, и тогда репутации хана.

Раздумья были прерваны стуком в дверь. Николя взяла деньги, вручила пакетик, в два счета намалевала мочалке глаза, щеки и навела глянец на губы. Еще один клиент доволен жизнью и благодарен Николя. Теперь уж недолго осталось. Подкопит деньжат, бросит к чертям собачью работу, парочку шлюх наймет, может быть даже здешних, и засядет в уютном гнездышке где-нибудь на западе, среди важных шишек. Все дела – исключительно по мобильнику. Права получит, красную машину купит – низкую такую, спортивную. Квартиру тоже сразу выкупит и устроит все по-своему. Белые стены, диваны замшевые, никакой лишней чепуховины, простор и уют, точь-в-точь как в журнале, на который она каждый месяц разорялась.

Все у нее будет. От Стива бы только отвертеться. Николя насупилась на свое отражение в большом, в полный рост, зеркале, машинально добавила еще несколько слоев глянца на и без того сияющие губы. Отличная у них была команда, пока Стив не слетел с катушек. Хотя крыша у него поехала еще до последней передозы. Уже несколько лет придурка из себя корчил. Поначалу он кулаками классно работал; при желании и башкой стену мог прошибить. Зато Николя свою голову использовала по назначению. Мозговым центром была, что называется. Клац-клац. А Стив прикрытие обеспечивал, причем по высшему разряду. При желании Николя могла бы обоих пристроить куда угодно. И пристраивала, по возможности. Да она бы уже в бабках купалась, если бы конкуренты однажды дорогу не переехали. Считай, повезло, что жива осталась и при руках-ногах. Стиву повезло меньше. Переломы обеих рук, раздробленное бедро и сломанная ключица, голова с одного боку пробита, едва мозги не вытекли. На хрена он такой годится после этого, спрашивается? Пришлось дать отставку, а этот урод не понял. Прилип как репей, клещами не отдерешь.

Николя заперла ларец на замок, спрятала в чемоданчик под кроватью. Глянула напоследок в зеркало и заклацала вниз по лестнице. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы убедиться: придурок опять тут, торчит истуканом на автобусной остановке. Дерьмо. Убежала бы, но далеко ли удерешь на каблуках? Какого хрена думает себе та безмозглая клуша из приюта? Придется ею заняться. Навешать лапши на уши, красоту навести, если потребуется. Со здешними шлюхами этот номер проходит; тают от благодарности, коровы, размякают на глазах. Языки распускают и за кошельками тянутся.

Однако вечером у нее встреча, так что из себя выпрыгни, Николя, а от братца избавься. Она прибавила шагу в надежде потерять его через пару кварталов. Хрен тебе. Он и через пять шел следом как приклеенный.

Собаку-ищейку завел бы, что ли, олух недобитый.

Держась за ноющую челюсть, Роберт долго топтался у выхода со станции «Ричмонд». Анжела не появлялась. Похоже, и не появится. Взгляни правде в глаза и прими по-мужски. По-мужски? Пожалуй, это мысль. В ближайшем пабе он сел у окна, откуда можно было продолжать наблюдение за площадью. Выхлебав три пинты пива, решил остановиться и вернуться домой. Сам виноват. Перегнул палку тем дурацким поцелуем. Она не ждала от него подобного, вот и бросилась за утешением в объятия своего роллера. Роберт буркнул пару благодарственных слов бармену, кивнул на прощанье, привычно сунул руку в карман и двинул восвояси, меланхолично насвистывая под нос. Может, оно и к лучшему. По крайней мере, никто не пострадал. О черт. Как же болит челюсть.

Исхоженная тропинка вдоль реки навела на мысль, что он мог случайно проглядеть Анжелу. Отвернулся, скажем, не вовремя. Или к киоску отошел за газетой. Вполне вероятно. А она сидит на причале, вне себя от нетерпения. Роберт перешел на бег. На последнем отрезке пути он почти летел, чувствуя себя Икаром. Причал был пуст. Картина требовала внимания, но у него душа не лежала к работе. Стало ясно – Анжела не придет. Роберт решил дать ей еще часа два. На всякий случай. Ну а если не появится – что ж, так тому и быть. В конце концов, ему есть чем заняться. К первым наброскам портрета Аниты нужно присмотреться. Вчера она, как обычно, привела девочек и напомнила, что ее портрет на очереди. Портрет Тэмми и Несси практически готов. Роберт слегка сплутовал с дергающимся веком Несси, изобразив оба глаза одинаковыми, чем сама модель хвасталась бы беспрестанно, если бы Роберту не удавалось всякий раз отвлекать ее внимание.

Неделей он был, по большому счету, доволен, как, впрочем, и жизнью в целом. Вновь взял кисти в руки. Работа над викторианским полотном шла как по маслу. Бонни оставила его в покое. Ну не приехала Анжела – невелика беда. Портрет можно закончить и без нее.

Роберт опустился в кресло, пристроил ноющую челюсть в ладони и уставился на ямочку, дразнившую его с портрета Анжелы. Не увидятся они никогда – и что с того? Вчера в супермаркете он думал по-другому.

Попрощавшись с Анитой и девочками, он отправился в магазин за продуктами для сегодняшнего ужина с Анжелой. Представлял, как усадит ее на палубе за стол. Вышитая скатерть, бутылка хорошего вина, жареные ребрышки. Вместо лимонного торта, на который уже нет времени, всегда можно купить свежую клубнику. Пусть почувствует, как он благодарен за потраченные на него воскресные дни. Роберт даже тост обдумал. Никаких интимных намеков. Все силы направить на то, чтобы она чувствовала себя спокойно и приезжала с легким сердцем. Если слова в глотке не застрянут, можно подбросить вопрос насчет ее приятеля, Что за человек? Вот как? Очень рад за вас. Повезло парню. Не будем больше о нем.

На эту пару он наткнулся, когда уложил в нагруженную тележку лукошко с клубникой и двинулся к кассе. Здоровяк с голыми бицепсами, сплошь в татуировке, выступил из-за угла, волоча на спине мальчишку лет восьми. Поначалу все выглядело довольно безобидно. Подумаешь, ребенок кричит. Но, присмотревшись, Роберт понял, что мальчику не до смеха. Он взвизгнул от боли и что было сил заколошматил по спине бугая. Роберт заглянул тому в лицо, узнал эти стеклянные глаза и издевательскую ухмылку десятков мистеров. Вспомнил, в какую жестокую пытку превращались игры с ними. Поборемся по-мужски? Так, ради смеха? То, что начиналось в шутку, заканчивалось дикой болью в плече и хрустом пальцев. Бонни так и осталась в неведении; свою власть мистеры демонстрировали в ее отсутствие. В детских глазах Роберт увидел отражение той бессильной ярости, что долгие годы бушевала в нем самом. Громила – определенно мистер, а не отец – упивался своей властью. То и дело покрикивал: если ты настоящий мужик – вырвешься. Мальчик зашелся криком, а бугай загоготал и с садистской ухмылкой сильнее сжал детское тело. Люди отворачивались, старались поскорее отойти, не рискуя связываться с гогочущей горой мяса. В магазинах каких только сцен не увидишь. Да и мальчишка наверняка психопат. Или вот-вот свихнется.

Роберт убеждал себя не вмешиваться. Этот урод не долго будет развлекаться. Знает он этих типов – выжмет из ребенка слезы, докажет свою силу и успокоится. Роберт шагнул вперед, ежась от звенящего в ушах детского вопля.

Анжела размазала бы клубнику по этой гнусной роже.

Не соображая, что делает, Роберт толкнул тележку и что было сил вдвинул ее в брюхо громилы. Тот взвыл от боли и сложился пополам, со свистом выдавливая воздух из легких. Мальчик оказался на полу, охнул, приходя в себя, и улыбнулся. Роберт стоял в проходе. Ноги сами рвались наутек, но он не мог позволить себе спастись бегством. Неандерталец держался за живот, рычал и фыркал, как застоявшийся жеребец. Когда он выкинул вперед кулак, у Роберта хватило времени лишь на одну мысль.

Да. Он отчаянно и безнадежно влюблен в Анжелу.

Вот и все, что смог выдать его мозг. Причем неоднократно. Повторяя снова и снова. Все та же испорченная пластинка звучала в голове даже сейчас, когда Роберт пытался сочинить собственную мантру. Что-нибудь в духе «се ля ви». Пусть даже затасканное, вроде «не бывает обретений без потерь». Без Анжелы он не вернулся бы к рисунку… и прочее, и прочее. Господи, да что угодно сойдет, лишь бы прикрыть правду: он безнадежно влюблен в женщину, которую больше никогда не увидит. Увы. Тоскливый мотив перебивал все мысли, и заглушить его не было никакой возможности.

Уверовал. Уверовал, идиот, что воскресенья с ней будут длиться вечно. Ошибка номер один. Уверовал в собственные силы, понадеялся, что сумеет закрыть сердце на замок. Ошибка номер два, глобальная. Номер три? Не запихнул ее в спальню, не запер на замок и не вышвырнул ключ в реку, чтобы оставить рядом с собой навсегда.

От скрипа дверной ручки Роберт чуть из кресла не выпал. Повернулся, чтобы выложить ей всю правду. Попробует сбежать – догонит, посадит под замок и будет держать до тех пор, пока она его не полюбит. Позовет гипнотизера, если понадобится. Не поможет гипнотизер – сгодится и анестезиолог, чтобы отключить сознание. Он готов на любые крайности. Бонни вызовет на подмогу, если исчерпает все средства. Сердце у него колотилось с немилосердной частотой.

Это был Питер. Он по-совиному покрутил головой, оглядывая комнату:

– Анжелы нет?

– Нет.

– Не возражаешь, если составлю тебе компанию?

– Возражаю.

– И кто же тебя так довел?

– Уйди, Питер.

Питер рассмеялся. Отличная шутка.

– Она не придет. Правильно?

Какого черта он улыбается? И какого черта у него так блестят глаза? И какого черта… Что, черт возьми, их связывало все эти годы?

– Нет, не придет. Сегодня, – с нажимом добавил Роберт.

Питер внимательно изучал его.

– Что у тебя с подбородком?

– Порезался, когда брился. И оставь в покое мой подбородок, будь он проклят. Если не возражаешь, я бы занялся делами. Потом загляну, если получится. По дороге домой.

– Не получится, – ядовито сказал Питер. – Только и слышишь от тебя – потом, потом. А потом не наступает. Уже начал? – Шагнув к столу, он по-хозяйски небрежно перебрал наброски. – Глаза одинаковыми сделай, хорошо? Она нынче не в духе. Гормоны и все такое. Перебор с эмоциями.

– Мне она кажется вполне счастливой.

– Неужели? – Улыбка Питера, раздвинув толстые губы, до глаз не добралась. – Выходит, в следующее воскресенье Анжела, как всегда, будет здесь?

– Тебе-то что?

– Прости. Уже и спросить нельзя? Хотел пригласить ее на обед, раз уж тебя не заманишь к нам.

– У нее мало времени. У меня, кстати, тоже. Прошу прощения, Питер…

Питер заморгал. Пожалев о собственной грубости, Роберт выискивал способ выкрутиться из некрасивой ситуации. Питер и в самом деле ни при чем.

– Послушай. В следующее воскресенье я у нее обязательно спрошу насчет обеда, хорошо?

Питер молчал. И моргал. Потом дернулся к двери.

– Отлично. Вернется, значит. Рад за тебя. – Он лживо и зло хохотнул. – Не чета, выходит, мистеру Филдингу.

Стукнула дверь. Тишина. Опустошенный, Роберт рухнул обратно в кресло. Серые глаза Анжелы подмигивали ему с холста. Садистски, надо отметить, подмигивали.

Святому отцу дали отбой, а доктор, покидая дом, заявил, что не поверил бы в подобные темпы выздоровления, если бы не видел своими глазами. Еще несколько дней назад он мог бы поклясться, что Брайди не переживет и ночи. Теперь почти уверен, что впереди у нее еще сотни ночей. Анжеле показалось, что мать это известие не слишком вдохновило, однако Бина, как всегда, смолчала и вернулась к работе. Похоже, жариться в чистилище Брайди не желала и решила отложить встречу с Создателем до тех пор, пока не будет уверена, что финишная прямая выведет ее к вратам рая.

В доме тем временем происходили едва видные глазу, но существенные перемены. В ответ на настоятельные призывы Брайди – принеси ей то, принеси ей это – Бина все чаще огрызалась, что дел по горло и придется подождать, пока выдастся свободная минутка. Случалось ей и вовсе игнорировать жалобное блеяние, и тогда вниз посылали Мэйзи – выяснить, в чем причина задержки, а Бина отправляла ее обратно с руганью и пустыми руками. Анжела, солидарная с матерью, тоже резко оглохла к беспрерывным стонам сверху. К середине недели она отказалась тащить на второй этаж лишний поднос для Мэйзи; та же, как выяснилось, для старшей сестры была готова на все, кроме голодной смерти. Это уж, согласитесь, чересчур. Не помогли даже туманные намеки Брайди на стойкость.

Ближе к выходным Мэйзи уже ковыляла на каждую трапезу вниз, а за ней скрепя сердце, сдала позиции и Брайди. В пику Мэйзи она даже предпочла занять прежнюю кушетку Реджины в углу кухни. Словом, жизнь вошла в свое русло. Стоны, споры, обмен шпильками между старшими сестрами и шиканье младшей. Брайди напрочь забыла о мозолях, зато без устали жаловалась на десны, и к ее списку пунктов, достойных шантажа, добавился неминуемый второй инсульт. Странно лишь, что никто особенно не прислушивался, как бывало прежде.

Анжела решила, что вполне может оставить свой пост и улететь в пятницу вечерним рейсом. Бина вызвалась проводить дочь к автобусу – еще один существенный поворот в течении жизни. Анжела уже забралась на подножку, когда Бина вдруг хлопнула дочь по плечу и поманила в сторонку.

– Ты сказала Брайди, что сама решишь, как тебе поступать. Это правда?

– Конечно.

– Очень хорошо. Самое время браться за ум.

– А ты? – Анжела улыбнулась. – Ты сказала, что ей пинков под зад не хватает. Теперь добавишь?

Бина хитро сверкнула глазами:

– С удовольствием. Только что уж теперь-то. Жалко. Вот оклемается – сполна получит.

– Мама?.. – Анжела неловко переступила с ноги на ногу.

– Ладно уж. Слышишь, как ревет. – Мать мотнула головой на автобус. – Ясно, что речь о мужчине. Я его в твоих глазах увидела, едва ты на пороге появилась. Удачи, дочка. И помни – ты обещала решение принять сама.

Двери автобуса сошлись, а Анжела так и осталась стоять на верхней ступеньке с открытым ртом. Бина махнула на прощанье и зашагала по тропинке через пустошь.

В приюте Анжелу ждали тысячи дел. Мэри Маргарет загнала ее в кабинет и выложила список длиной с годовой счет за джин «Гордонз». В прошлое воскресенье в полуфинале встречались команды Клэр-колледжа и Голуэя. Компания постояльцев потащила сестру Кармел в местный паб смотреть чертов матч. Принарядили соответственно в регалии Клэр – шарф, шляпа, значок, все как положено, и объявили талисманом болельщиков. Чертовы отродья заранее подлили водки в ее стакан с апельсиновым соком, так что Кармел против собственной воли впервые отведала огненной воды. Она дала обет в двенадцать лет и с тех пор ни разу его не нарушила. До прошлого воскресенья, разумеется, когда заявилась в приют под хорошим хмельком, горланя гимн Клэр-колледжа и ухмыляясь от уха до уха. Неделю очухаться не могла, баклуши била. У громилы-шотландца в последние дни ширинка вовсе не застегивалась; пришлось отправить в Камден. Чайник, будь он проклят, расколотили, отчего Джордж-доктор впал в прострацию. А растреклятый Стив часами торчит под дверьми женского приюта. Что вообще происходит? Анжела знает что-нибудь или нет? Анжела пожала плечами:

– Я точно знаю, что у меня накопилась масса дел, но хотела бы попросить позволения отлучиться завтра во второй половине дня.

Гробовое молчание.

– Взамен воскресенья или вдобавок к нему?

– Вдобавок.

– Отче Всемилостивейший и иже с ним! Щеки Анжелы загорелись, но она решила все же обойтись без объяснений. Худо-бедно, но справлялись ведь без нее почти две недели? Справятся и еще полдня. Она хотела съездить к Роберту, извиниться за то, что пропустила сеанс, не предупредив заранее. Можно было бы, конечно, подождать до воскресенья, но где уверенность, что она застанет его дома? У его приятеля, Питера, свободной минуты нет, и Роберту, должно быть, тоже есть где и с кем проводить выходные. А по субботам он рисует дочек, так что Анжела наверняка застанет его на лодке Бонни.

Мэри Маргарет разглядывала ее с миной человека, минуту назад вляпавшегося в кучу свежего собачьего дерьма.

– И что у нас на будущее запланировано? Отпуск на Карибах? – Она присосалась к сигарете. – А завтра?.. Позволь, обмозгую… По воскресеньям, если не ошибаюсь, мы изучаем историю искусства. По субботам, наверное, решили взяться за термодинамику. Как, сестра, в яблочко?

– Мне нужно кое с кем встретиться, – буркнула Анжела.

Щетина встала дыбом над выпяченными в театральном изумлении губами. Брови заехали в такую высь, словно решили обосноваться на макушке. Волос долог, ум короток – это не про меня, дорогуша, сообщил скептический взгляд.

– Вон оно, значит, как.

– Вон оно, значит, – как? – не выдержала Анжела. Вечно одно и то же, черт побери. Каких-нибудь пять минут назад она была довольна, что вернулась. Радовалась, что приехала из одного своего дома в другой. Другой дом? Нет! Просто чувствовала, что здесь она нужна, что здесь ей назначено быть судьбой. Все верно, но правила приличий никто не отменял. Она обязана извиниться за свое отсутствие перед человеком, который заслужил по крайней мере уважение. Даже если в последнюю встречу он слегка переусердствовал. Очень не хотелось бы, чтобы он решил, будто потряс основы ее воспитания, потому что ничего подобного не произошло. И ей надлежит сообщить ему об этом.

– У вас, юная леди, неимоверно плотный рабочий график, доложу я вам. Неимоверно.

– Мне об этом известно, матушка. Я справлюсь, обещаю. Кстати, тетушка Брайди шлет вам привет. Буквально вчера она рассказывала, какой вы были замечательной ученицей. Умнее она не встречала.

Сведя брови на переносице, но по-прежнему топорща щетину, Мэри Маргарет плеснула себе щедрую порцию джина.

– Проваливай, сестра. Только нос по дороге от спешки не расшиби.

– Значит, завтра…

Мэри Маргарет вылила джин в горло, кивнула, и Анжела тут же выпрыгнула за дверь. Пока настоятельница не передумала. Прямо из кабинета Мэри Маргарет она бросилась искать Стива, но все поиски оказались тщетными. В его келье было пусто, постель застелена, немудреный гардероб аккуратно сложен на стуле. Взгляд Анжелы упал на светлеющий под кроватью прямоугольник – фотография в дешевой пластмассовой рамке. На снимке двое детей, девочка и мальчик лет восьми и девяти. Николя и Стив. Прижались друг к другу, хохочут, подставив лица ветру, который треплет им волосы. Морскому ветру, решила Анжела, разглядев на заднем плане синюю полоску. Такие счастливые. Где это снято, интересно? В Маргейте, должно быть, или в Борнмуте, во время ежегодной экскурсии на побережье. Анжела с горечью представила нынешнего Стива. Изуродованное шрамами лицо, изрезанные запястья, безжизненный синий взгляд. А Николя? Хрупкий зеленоглазый ангел превратился в хищника с сияющими, но холодными изумрудами вместо глаз. Минуты счастья и гармонии у сирот так редки, что их берегут пуще всех сокровищ, хранят в укромном уголке.

Под стеклом. В рамке. Печально улыбнувшись, Анжела положила снимок на тумбочку и вернулась к своим делам.

Прошло несколько часов, близилась полночь, а Стив так и не попался ей на глаза. На подрагивающих от усталости ногах Анжела поднялась к себе, упала в кресло и закурила, из-под полуприкрытых век разглядывая свое девичье ложе. Его непорочность словно издевалась над ней. Анжела начала раздеваться прямо в кресле – отшвырнула туфли, обеими руками стянула колготки, зажав сигарету между зубами. Совсем как Мэри Маргарет. Так оно, наверное, все и начинается. Одна-две запретные сигареты, холодная постель, спартанская комната, молитвы и долгая-долгая ночь. Бесконечное множество долгих ночей. Рюмочка джина, чтобы скоротать одну долгую ночь. Потом полбутылки. А там уж и до бутылки недалеко. Но ночи все не становятся короче. Сна нет. Покоя тоже.

Анжела сняла с себя все и остановилась перед зеркалом. Неясно, в чем разница, но на нее смотрела не та женщина, которая совсем недавно скакала по постели, гримасничала и воображала себя за чашкой капуччино с эклером. Ладони накрыли грудь, потеребили розовые соски. Закрыв глаза, она на миг представила, что Роберт стоит у нее за спиной и это его руки касаются сосков. Интересно, что она почувствовала бы? Проснуться бы рядом с ним в постели. Увидеть ленивую утреннюю улыбку и снова ощутить его прикосновение. Внизу живота стало горячо, влажно и так же сладко, как во время сеансов, когда Роберт разглядывал ее, обнаженную, укрытую от его глаз лишь куском шелка.

Что, если это томление никогда не исчезнет? Что, если останется с ней, захватит полностью и не отпустит даже после бутылки джина?

Страшная мысль.

Всю жизнь наедине с самой собой. Ничьи руки, кроме ее собственных, не коснутся этого тела. Никто не увидит ее такой, какой она сейчас видит себя. Никто не посмотрит на нее так, как Роберт, словно одежды на ней нет и в помине. О да, она наслаждалась рядом с ним головокружительной властью женщины, знающей, что мужчина видит лишь ее, и только одну ее. В полной уверенности, что их отношениям не суждено зайти дальше взглядов, она наслаждалась этой изысканной пыткой. Может, стоит взглянуть правде в глаза и признаться, что ей даже чуточку нравилось его мучить?

Невыносимая мысль.

Один глаз Анжелы неохотно приоткрылся. Раз уж начала, придется продолжить с признаниями. Положа руку на сердце – ты ведь не против увидеть его так же, как сейчас себя. Рассмотреть хорошенько. Второй глаз последовал примеру первого. Анжела уставилась в расширенные зрачки. Ее собственные, ясное дело. Почему же ей незнакомы эти глаза? И грудь, все еще прикрытую ладонями, тоже как будто видит впервые.

Будущее известно ей не больше, чем эта женщина в зеркале. Ничего она о себе не знает. Возможно, и людям решила помогать только для того, чтобы узнать себя. Возможно, выбрала монашество взамен другого женского пути: замужество, дети, домашние хлопоты, заботы и, наконец, заслуженный покой, когда можно оглянуться на карту прожитых лет и понять, чего ты стоишь. Не этого ли она ждала от своего призвания? Не возможности ли оглянуться и понять, чего стоит?

Все может быть. Но сомнение не отпускало, маяча над головой черным облаком. Что, если этот путь она выбрала только потому, что чувства других людей понять легче, чем свои собственные? Что, если на стезю монашества ее толкнул трусливый самообман, обещающий бездетный, безрадостный и одинокий закат? Одинокий. Хуже того – один на один с призванием, на поверку оказавшимся не более чем ширмой, за которой она пряталась от себя самой. Слова рвались с языка, и предательское сознание настаивало на них: пока она видит себя бескорыстной помощницей сирых, болящих и неимущих, пока заботится о них и несет успокоение в их души, до тех пор ее ноги будут ступать по божественной почве. Отними этот образ, и она немедленно рухнет с горних высей на землю простых смертных… и эта перспектива наводит ужас.

Анжела содрогнулась от страха и гнета бесконечного одиночества. «Не смей себя жалеть!» – приказала она отражению, но слезы уже текли по щекам, и остановить их не было никаких сил. Кто она такая? Вопрос задан и остался без ответа. Кто она такая, без теток, без мамы, без Майки? Анжела вдруг увидела ребенка, маленькую девочку, от которой бежала всю жизнь. Растерянное, не знавшее отца дитя, сначала предавшее мать в угоду теткам, а потом и самое себя. Какое убожество, какая подлость. Ничего общего с величием, благородством и самопожертвованием, которыми она тешилась в мечтах. Руки ослабли, оторвались от груди, вяло упали. Водоворот сомнений вспенивал сознание. Если ей не быть монахиней, то кем тогда? Обычной жизни среди обычных людей она не знает и не готова к ней. Тем более не готова к низменным, жалким страстям этой жизни и недостойным поступкам, способным вмиг развратить то капризное существо внутри нее, которое она презирала и за которое тем не менее упорно цеплялась.

Так сомневается она в своем призвании? Если да, то ей придется воспитать в себе новое существо, подстроить его под переменчивые ветра и течения мирской жизни. Научить справляться с каждодневными проблемами, с собственной никчемностью и грандиозностью, отчаянием и восторгом, упадком духа, счастьем и отвращением к самой себе, – словом, с нормальными чувствами нормальных людей. А любовь? Страшно подумать, на что может толкнуть любовь. С Робертом они знакомы всего ничего, а он уже пробудил в ней целый ворох чувств – обиду, злость, пьянящую, хоть и безнадежную, радость. И это при том, что она даже не любит его. Нет? Нет, определенно не любит. Не может зваться любовью то, что она сейчас испытывает. От чего ей так плохо. Или может? На грани отчаяния, Анжела обвела взглядом комнату. Панический страх душил ее и туманил мысли.

– Кто же ты? – шепнула она отражению.

Нет ответа. Еще пару минут наедине с этой незнакомкой, и ее рассудку крышка. Слава Господу, рядом есть часовня, ее последнее прибежище. Анжела быстро натянула длинное платье из шотландки и бросилась вон из спальни – прочь от инквизиторского взгляда собственного отражения.

В дверях часовни она столкнулась с Кармел. Старая монашка подняла на Анжелу горестно-виноватый взгляд:

– Ты слышала, сестра, что я… выпивала?

– Сестра Кармел, и что с того? Вы ведь не по собственной воле. Сами знаете, какие у нас ребята. Надумали подшутить, только и всего. Выбросьте из головы, дорогая. Забудьте, будто ничего и не было.

– Да, конечно. Ты права. – Кармел печально катала во рту леденец. – Я все понимаю, котик, но мне хотелось уйти в могилу, не нарушив обета.

– Господу не за что вас прощать, сестра. При чем тут вы? Вас застали врасплох, точно так же как…

Анжела прикусила язык. Одному Богу ведомо, что она сейчас чуть было не ляпнула. В чем чуть было не призналась.

– Что-то ты бледная, милая. Нездоровится?

– Ничего страшно, голова побаливает. Можно спросить, сестра Кармел? Только обещайте ответить честно, ладно?

– Я слушаю, котик.

– Как вы думаете… одним словом… мне хотелось бы знать… выйдет из меня хорошая монахиня? В смысле… это во мне есть?

– Конечно, есть, – не задумываясь, сказала Кармел и потрепала Анжелу по плечу. – Уверена, ты будешь прекрасной монахиней и так же хорошо справишься с любым другим делом.

– Правда?

– Правда, милая. Если захочешь, станешь замечательной женой и матерью. Господь наш справедлив; Он будет счастлив, что ты нашла свою судьбу на другом поприще.

– Вы хотите сказать… – Анжела уцепилась за сухую шершавую ладонь, но Кармел, хитро улыбнувшись, прижала палец к губам.

– Ш-ш-ш. – Она подмигнула, окончательно ошарашив Анжелу, потом отступила от двери и засеменила по щербатым плитам.

Недоуменно покачав головой, Анжела крикнула:

– Кармел. Сестра Кармел! – Та обернулась, помахала на прощанье. – Я люблю вас. Очень люблю.

– Ай, котик. – Кармел улыбнулась светло и исчезла в полумраке коридора.