Ангел в доме

Глава пятая

В жизни, размышлял Роберт, обегая взглядом ровный ряд улыбающихся японских лиц, неизменны лишь смерть да разочарование. Даже пребывая в счастье, меланхолик ожидает от жизни какой-нибудь гнусности, а Роберт – меланхолик до мозга костей, – казалось, давно сжился с разочарованиями. Поразительно, что к последнему он оказался не готов. Почему он не убедил себя в том, что она, скорее всего, не придет? Подумать только, в кои веки человек отверг философию пессимизма – и чем ему отплатила жизнь? Убедительным доказательством правоты этой философии. Болван. Будешь знать, как полагаться на забрезжившую где-то в глубинах сознания надежду.

И все же… разочарования надоели до черта. Появись она сейчас позади его узкоглазых экскурсантов, встряхнул бы как следует. Глупость, конечно, но ей как-то удалось изменить его привычное существование. Жизнь потеряла геометрически четкие, знакомые до зеленой тоски, но надежные очертания; будущее покрылось туманом, поплыло, будто мираж в пустыне. Вышло из-под контроля.

С самого утра он жил надеждой. Прокручивал в мыслях, как попросит ее позировать. Сочинял, о чем бы завести речь, чтобы подобраться к вопросу о портрете. В конце концов решил действовать напрямик. Отрепетировал извинения на тот случай, если она возмутится. Словом, подготовился основательно и к назначенному часу пришел во всеоружии. Правда, случилась небольшая загвоздка: она так и не появилась. Может ли человек предугадать все возможные варианты? Голая правда жизни внезапно валится ему на голову – и баста. Любые планы летят к чертям.

– Как видите, вся комната, от пола до потолка, выложена плиткой… – Роберт взмахнул рукой; блестящие черноволосые головы как по команде повернулись направо, затем налево.

Ясно как божий день, что ни слова не понимают, но группы внимательней и дисциплинированней он еще не встречал. В унисон кивают, кланяются, улыбаются, одобрительно ахают и благодарно цокают, ориентируясь исключительно на взлеты и падения голоса экскурсовода и выражение его лица. Если он смолкал, вспоминая, о чем говорить дальше, они замирали, склонив головы набок, как жадные до знаний студенты. Роберт ткнул пальцем в потолок. Полтора десятка подбородков послушно вздернулись.

– Что у меня за жизнь? Сплошной кавардак, – сказал он и оцепенел от ужаса.

Подбородки вернулись на место. Роберт виновато моргнул, снова открыл рот, чтобы сообщить японцам о том, как женщины вручную расписывали плитки под делфтский фаянс.

– И зачем я это вам говорю – понятия не имею, – продолжал его взбесившийся язык. – У вас наверняка своих проблем хватает, но вы ведь не выкладываете их первому встречному, точно? Ну еще бы, японцам такое и в голову не придет.

Аудитория, похоже, ничего не имела против его вдохновенных речей.

– Дело в том, что сегодня я должен был кое с кем встретиться. Знаете, сам не понимал, до чего жду этой встречи. И вот сейчас понял. Имя у нее такое… Анжела. Она бы вам понравилась.

Должно быть, он улыбнулся, потому что японцы расцвели улыбками. Только бы не объявился англоязычный. Роберт оглянулся. Никого – ни гидов, ни экскурсантов. Он повел группу в следующую комнату, размахивая руками, чтобы держать слушателей в напряжении.

– Между прочим, на меня это тоже не похоже. Если бы вы знали английский, то решили бы, что я чокнулся, потребовали бы вернуть деньги и были бы абсолютно правы. Абсолютно. – Роберт устроил японцам проверку, широким жестом указав на стену. Сработало. Послушно повернулись. – Если бы знали английский, то наверняка подумали бы, что я такое постоянно проделываю. Нет. Это со мной впервые, понимаете? Дурацкий вопрос. Ясно, что ни черта не понимаете. – Роберт вздохнул. Одна из слушательниц последовала его примеру.

Когда все отвздыхались, Роберт сложил руки на груди и сурово оглядел аудиторию:

– Есть ли она на свете, настоящая любовь, я вас спрашиваю? Или человеку приходится довольствоваться тем, что предлагает жизнь, даже если с возрастом она предлагает все меньше и меньше? В юности у всех есть мечты и идеалы, верно? Однако время идет, и на смену им приходит боязнь старости, одиночества… что еще? Страх остаться без детей, наконец. И тогда человек идет на компромисс. Или пытается вылепить из первой мало-мальски подходящей пары идеал. По-вашему, я так и поступаю с Анжелой? – Роберт снова вздохнул. – Не знаете…

У старшей из японок подозрительно заблестели глаза. Роберт опасливо сглотнул и с замиранием сердца выбросил руку вверх. Есть! Задрала голову, смотрит. На всякий случай он устроил еще один экзамен, повернувшись с вытянутой рукой вокруг оси. Слушатели завертелись волчком. Отлично. Не поняли ни слова.

На очереди была комната Морриса.

– Мне, конечно… хотя нет, я чуть было вам не соврал. Хотел сказать, что мне встречались и другие и что я был почти влюблен. Но ведь это было бы ложью, а зачем мне вас обманывать? Нужды нет, правда? – Половина публики закивала. Половина отрицательно замотала головами. – Рэйчел очень милая девушка. Дениза тоже ничего. Господи, да я мог бы в эту самую минуту сидеть с кем-нибудь из них на диване, потягивать джин с тоником и рассказывать сыну сказки на ночь. Так почему все у меня не так? Почему, я вас спрашиваю? И себя, если уж на то пошло. Почему я постоянно устраиваю из своей жизни скачки с препятствиями? И почему я решил, что с Анжелой могло быть по-другому? Думаете, нервы сдали? Вряд ли, до этого еще не дошло. И вообще, не так уж все и плохо. Благодарю за внимание. На выход сюда. Всех благ.

Вежливые аплодисменты, полтора десятка поклонов – и японцы гуськом проследовали к двери. У Роберта ослабели ноги. Пошатываясь, он добрел до стены, припал щекой к прохладному камню. От пота, струйками стекавшего по лбу, защипало глаза. Он безрадостно рассмеялся и отшатнулся от стены, заметив удивленно-любопытный взгляд коллеги.

Слава богу, в следующую среду он будет избавлен от этих мук. Выходной. А мог бы, кстати, отдыхать каждую среду – достаточно написать заявление об уходе. Не создан человек для такой работы, неужели трудно понять? Мозги у него плавятся. Или закипают.

Ладно, хватит ныть; скажи спасибо, что тебя ждет твой маленький домик, где тебя окружат привычные вещи и где ты можешь в свое удовольствие радоваться, скучать, грустить или бездумно пялиться в потолок. Воля твоя, там ты хозяин. Какого, спрашивается, дьявола размечтался он с утра? Анжела ему потребовалась. Придумал себе развлечение, лишь бы не утруждаться поисками той, кто действительно подходит. Прав был Питер. И Бонни права на все сто.

Обидно, но факт – он до смерти боится серьезных отношений. Роберт скривился; в ушах явственно зазвучал голос матери: «Подумаешь, какой подарочек! Сущее сокровище для женщины».

Не подарочек, конечно, что и говорить, но влюбиться он не против. Знать бы только в кого. Вряд ли построишь отношения, если твое собственное «я» до того туманно, что смахивает скорее на фантом.

Мучительное желание побыстрее оказаться дома подстегивало его всю дорогу, но ноги сами понесли к Питеру и Аните. Что на него нашло, Роберт не знал. Достало одиночество? Возможно. Что бы ни было тому причиной, но через несколько минут он уже оказался у их дома, прокрался к окну гостиной и с совершенно дурацким ощущением персонажа, выскочившего из романа Диккенса, сплющил нос о стекло. Настольная лампа под желтым абажуром горит матово и уютно; в дальнем углу мерцает экран телевизора. Хозяева босиком на диване, полулежа, в обнимку; Анита припала щекой к плечу Питера. Вот. Вот то, о чем он мечтает. И на меньшее не согласен.

Роберт попятился от окна, чувствуя себя мерзким воришкой, пытавшимся урвать кусочек чужого счастья, а стащившим всего лишь семейное фото, от которого на душе еще паскуднее.

Собственное гнездо встретило равнодушием вместо желанной поддержки и покоя. Комнаты как-то съежились, дом выглядел неприветливым, неухоженным – холостяцким. Если он все же встретится когда-нибудь с этой Анжелой, ей придется за многое ответить. С другой стороны, если он после первой встречи сам не свой, то после второй и на больничную койку можно загреметь. А то и в реанимацию. Выходит, что ни делается, все к лучшему. Не увидит он больше личика-сердечка – и хорошо.

Роберт стащил и отфутболил в угол ботинки, шагнул в коридор и остановился перед дверью гостиной, уронив лицо в ладони.

– Безголовый, абсолютный, законченный…

– …тюфяк? – подсказала Бонни, неслышно вынырнув из темной кухни. – Уж какой есть. Слушай! – Она помахала у сына перед носом набросками Анжелы. – А ведь это здорово!

– Раз-два-три-четыре-негритоса-мы-схватили… – Сестра Кармел подзадоривала последней конфеткой благодушно ухмыляющегося азиата и одного из новеньких, крупного угрюмого парня. – Ну-ка? Кто самый ловкий?

Анжела остановилась рядом.

– Сестра Кармел! Дразнилки запрещены. Нехорошо, сестра. – Она улыбнулась чернокожему – воспользовавшись заминкой, тот попытался схватить конфету.

– О, дорогой, – Кармел хлопнула себя по губам и на миг задумалась. – Раз-два-три-четыре-братца-нашего-меньшего-мы-схватили… Так можно? – Старушка была огорчена своим промахом до слез.

– Очень надо, – буркнул новенький. – Терпеть не могу конфет. Пусть ест, коли хочет. – Он двинул в сторону кухни, где намечалась раздача супа.

Анжела догнала парня и зашагала рядом, не обращая внимания на его косые взгляды. Интересно, сколько ему лет? Сразу и не определишь… Квадратное лицо с мощной челюстью, лоб изборожден морщинами, на шее вздулись вены, шрамы – много свежих розовых шрамов. Внешность под стать сорокалетнему, но прозрачно-голубые глаза смотрят очень молодо. Глаза юноши, несмотря на красноватую сеточку сосудов. Максимум восемнадцать, решила Анжела. Потрепанный жизнью, уставший, мечтающий о собственном жилье, где он мог бы дни напролет тянуть пиво под очередную мыльную оперу. В надежде на квартиру или хотя бы комнатушку готов выслушивать чириканье монашек и исполнять ненавистные правила приютов… Месяц-другой он потерпит. Ему и невдомек, сколько перед ним таких в очереди. Не догадывается, бедняга, что ожидание растянется на год, – если, конечно, он не сбежит раньше. Молодежь обычно не выдерживает; скамейки в парках и церковные ступеньки влекут сильнее.

А этот уже тоскует, отметила Анжела, – все признаки налицо. Кулаки не разжимает, так и держит стиснутыми. Дыхание рвется из груди толчками, словно ему неприятно дышать одним с ней воздухом. Да и по сторонам косится – того и гляди сбежит. Ничего не поделаешь, придется им как-то общаться; ответственность за новенького Мэри Маргарет возложила на Анжелу.

– Ты откуда, Стив? – спросила она. – В смысле – где родился?

Кем ты был, Стив, до скамеек? До розово-блестящих шрамов? Акцент выдавал кокни с головой. Диалог с новичком был неотъемлемой частью ритуала знакомства. Анжела окинула парня быстрым взглядом, задержавшись на искореженных рубцами запястьях, – наверняка в кармане и сейчас припрятан нож. Нужно будет этим заняться, но позже. На пальцах самопальная татуировка. «Дорожек» наркомана как будто нет.

Вместо ответа он неопределенно мотнул головой. Откуда он? Оттуда.

– Давно живешь на улице?

– Прилично.

– Мать-настоятельница с тобой говорила? Правила знаешь?

– Да.

– Согласен подчиняться?

– Да.

– Вот и отлично. – Анжела распахнула перед ним дверь на кухню и почувствовала, как он напрягся, протискиваясь мимо. – Сейчас перекусишь, потом примешь душ и пойдем к доктору Голдбергу, договорились?

Он остановился. Зыркнул на нее недобрым взглядом:

– Ни к какому… гребаному доктору не пойду.

– Таково правило, Стив. Доктор Голдберг тебя осмотрит, чтобы… ну, в общем, осмотрит. Мы ему всех показываем. Он хороший, правда. Возможно, даст тебе что-нибудь, таблетки там или еще что.

Из постояльцев приюта редко кто отказывался от встречи с врачом. Доктор в их глазах – персона, наделенная немыслимой властью и неограниченным доступом к пузырькам темного стекла с таблетками, способными затуманить больное сознание. А еще доктор может сообщить постояльцу, склонному нарушать сухой закон приюта, что его печень не выдержит и глотка спиртного. Обычно срабатывает, так же как и своевременный намек на улучшение здоровья – тому, кто готов сорваться в запой. «Доктор сказал…» – с этих слов начинается в приюте каждая вторая фраза. Люди вновь могут почувствовать себя людьми, ведь о них все еще кто-то заботится. Однако, судя по выражению лица новенького, он так просто на осмотр не согласится. Анжела вздохнула.

– Ладно, Стив, поговорим позже.

Он неуклюже двинулся к кухонной стойке. С улицы медленно втягивалась шаркающая очередь. Самое время для кормежки. Чуть раньше – и половина не придет, добирая сон за тревожную ночь. Чуть позже – и горячей еде многие предпочтут горячительное.

Старые и юные, они стекались сюда отовсюду, каждый со своей историей, как две капли похожей на историю соседа. Кое-кто вовсе не пил. Некоторые являлись даже умытыми и чистыми – наведя лоск в ближайшем туалете. Здесь действовала строгая, редко кем нарушаемая иерархия. На время приютской кормежки объявляли перемирие даже злейшие враги, а к монахиням все до единого относились с почтением и трогательной благодарностью.

В парне чувствуется воспитание, думала Анжела, наблюдая, как Стив выискивает свободное место за столом, в одной руке держа тарелку с супом, в другой – несколько кусков хлеба. Стив ее тревожил. Хорошо это или плохо – другой вопрос; скорее даже плохо. Она не один год потратила на то, чтобы научиться не тревожиться за всех своих подопечных. Ни будущее их, ни тем более прошлое от нее не зависело – так какой же смысл в бесплодном волнении? С постояльцами нужно работать. Приют – это всего лишь конвейер. Остановка на суп, остановка на два-три добрых слова. Поехали дальше. Допустить слабость, позволить душевную привязанность – значит взять на себя ответственность, а после неминуемо пережить разочарование.

И все-таки время от времени кому-то из этих несчастных удавалось проникнуть сквозь защитную броню сестер. Вот и Стив… По-детски сжатые губы и плохо скрываемый испуг в глазах остро напомнили ей дядюшку Майки. Понимая, что ступает по тонкому льду, она решила завтра же попросить Мэри Маргарет об одолжении: пусть новеньким займется кто-нибудь из монашек. Забот и без того хватает, а тут еще этот Роберт и несостоявшаяся встреча за кофе из головы не идет. Да и о дядюшке Майки лучше лишний раз не вспоминать.

Почти весь остаток своего трехдневного отпуска она провела на чердаке. Майки что-то совсем затосковал, часами смотрел в пустоту перед собой, Анжеле стоило громадных усилий вызвать у него подобие улыбки. Взгляд его был постоянно устремлен куда-то мимо нее; если она пыталась пригладить спутанные лохмы, он вздрагивал, как дикий зверь, и Анжеле нескоро удалось уговорить его постричься.

– Ну что с тобой, дядя Майки? – шепнула она, привлекая к себе его голову. – Расскажи мне, я помогу.

Он дернулся, уткнувшись лицом ей в плечо.

– Ну-ну, не бойся. Скажи, что с тобой? Почему ты так себя ведешь? Приболел?

Майки засопел, сплющив нос о ключицу Анжелы. Она подалась назад в попытке приподнять его голову и заглянуть в глаза.

– Может, доктора позовем?

Тихий протестующий стон – и дядюшка уполз в дальний угол.

– Ш-ш-ш… не хочешь – и не надо. Только ты должен пообещать, что с горшком перестанешь баловаться. Обещаешь?

Он с жаром закивал, уткнувшись лицом в рукав. Плачет? У Анжелы сжалось сердце. Нет, опять смеется. Облегченно вздохнув, Анжела сама расхохоталась.

– Эх, дядя Майки, дядя Майки. Ну что нам с тобой делать? С чердака тебя не стащишь, верно?

И опять он плакал, и опять тянулся к ней для последнего объятия. И опять Анжела, зная, что уезжает, чувствовала себя предательницей. У него ведь, кроме нее, никого нет. А это так мало.

Стив шумно дышал, свирепо раздувая ноздри, – никто не освобождал места. Анжела напряглась, готовясь ринуться на защиту, но мощное сложение и исходящая от парня молчаливая угроза сделали свое дело прежде, чем взорвалась бомба его гнева.

Кому бы из монашек ни достался этот подопечный, за ним нужен глаз да глаз.

Сегодня на раздаче дежурили сестры Кармел и Оливер. В гигантском котле, водруженном на газовую плиту, бурлил суп. Черный от копоти край находился едва ли не вровень с головами монашек; чтобы зачерпнуть половником варево, им приходилось прыгать вокруг плиты с поднятыми руками, на манер баскетболисток. Будь на то воля Анжелы, она бы не допускала к котлу некоторых наиболее рьяных в усердии сестер – ту же Кармел, к примеру. Смотреть, как пропадают зря объедки, было выше их сил: припрятав в широких рукавах монашеских одеяний то пол-яблока, то горсть крошек и воровато озираясь по сторонам – как бы кто не увидел, – они ловко запускали сэкономленное добро в котел. Во время одной из еженедельных проверок Анжела обнаружила на дне комок жвачки, в другой раз – монашеский значок и ошметки «святой картинки», словно монашки решили накормить народ Господом в буквальном смысле.

Ну вот опять сестра Кармел крадется к котлу, спрятав ладони в рукавах платья и помаргивая по-совиному. Так. Заметила Анжелу.

– Что там у вас, сестра? – Анжела протянула руку.

Кармел, вздрогнув, послушно разжала кулачки.

– Сколько можно повторять, что молочные продукты в суп класть нельзя. Ни в коем случае. Можно занести ботулизм. – Она отобрала обгрызенный треугольник плавленого сыра и кубик брынзы в фольге.

Кармел напустила на себя пристыженный вид, но стоило Анжеле отвернуться, как в котле что-то булькнуло – яйцо из монашеского завтрака отправилось в суп.

Очередь снаружи заволновалась, и Анжела поспешила к двери. Мэри Маргарет в солнцезащитных очках шагала вдоль шеренги, всматриваясь в мужские лица, пока не углядела чахлого старичка. Издав звериный рык, мать-настоятельница отвела ногу назад и со всей силы заехала ботинком по тощей старческой заднице.

– Надеялся меня объегорить? – зарычала она и повторила бы пинок, если бы старик с невиданной ловкостью не увильнул от ее ботинка. – Сколько мы тебя здесь держали, подлюка? Год! Целый год мы тебя кормили, мыли и спать укладывали. Сказано тебе – получил квартиру и уматывай, вари там себе свой суп.

Преступник ретировался, однако его злодеяние необходимо было проработать для устрашения остальных. Мэри Маргарет маршировала вдоль очереди, звучно хлопая ладонью по бедру. Вперив взгляд в худого, измотанного жизнью бездомного, нависла над ним:

– Что бы вы там ни замышляли провернуть – лучше и не пытайтесь. У меня глаза на затылке. Я каждого насквозь вижу, ясно?

Толпа угрюмо закивала. Мэри Маргарет начальственным кивком позволила очереди двигаться дальше. Выволочки матушка обожала – от хорошего разноса у нее душа пела.

Поймав неодобрительный взгляд Анжелы, мать-настоятельница поманила ее пальцем:

– Это еще что за гримасы, сестра?

Анжела пожала плечами. Вступать в пререкания с Мэри Маргарет на публике – себе дороже. Краем глаза она заметила красное лицо и стиснутые кулаки Стива. Парень, похоже, солидарен с ней в оценке дисциплинарной политики Мэри Маргарет.

Настоятельница, прищурившись, смотрела на Анжелу. Убедившись, что бунта не будет, хмыкнула удовлетворенно и протопала внутрь. Очередь вздохнула, расслабилась. «Вот уж кто тебя усмирит, деточка», – закхекала в голове Анжелы тетушка Брайди.

Служащая Армии спасения приткнула в хвост шеренги индийца и с решительным видом направилась к Анжеле. Места будет просить, а в приюте свободных коек нет и минимум месяц не будет. Анжела вздохнула, приготовившись к длинному, жалостливому монологу, в конце которого просительницу все равно ждал отказ. Хорошо бы брать каждого, кого приводят или кто приходит сам; крыша над головой всем нужна. Увы, койки в приюте из воздуха не возникают… Бывает, выслушаешь чью-нибудь особенно горестную историю – сердце разрывается. И тем не менее отказываешь, снова погружаешься в работу и стараешься не сдаваться, потому что в этом и состоит основное занятие монашек – никогда не сдаваться.

Он сидел на самом краешке кровати, уронив вялые ладони на колени, и эта поза вновь до боли напомнила Анжеле о дядюшке Майки.

Едва она остановилась на пороге, Стив вскинул голову, словно Анжела щелкнула кнопкой и привела его в действие. Вымылся, как и было велено.

– Готов, Стив?

Он кивнул и потянулся за курткой. То ли после утреннего представления настоятельницы Анжела стала ему ближе, то ли таблетки все же понадобились, но парень без возражений согласился сходить к врачу.

Анжела пыталась болтовней развеять страхи Стива всю дорогу до Уайтчепела,[2] где находился кабинет доктора Голдберга. Вдвоем они возглавляли процессию, сестры Кармел и Алоиза плелись следом, и еще девять обитателей приюта тащились в хвосте.

– Обычно доктор сам к нам приходит, – рассказывала Анжела, – но если нужно осмотреть сразу несколько человек, то просит приходить к нему. Ты не против?

– Не-а.

В болтливости его определенно не обвинишь.

Дз-з-зык! Прохожие останавливались, глазея на разношерстную компанию. Дз-з-зык! Сестра Алоиза, нечасто вырывавшаяся за стены приюта, изумленно озиралась:

– Что это? Это что?

– Не обращайте внимания, сестра, – через плечо бросила Анжела.

Дз-з-зык, дз-з-зык – снова и снова дребезжали дверные колокольчики дешевых пабов. Анжела по опыту знала, что к Уайтчепелу добрую треть подопечных проглотят двери заманчивых заведений. Она и доктора Голдберга предупредила, чтобы ждал полдюжины пациентов, не больше. Оглянувшись, убедилась в своей правоте.

– Как вы думаете, можно попросить его взглянуть на мою ногу? Очень болит, – прошептала сестра Кармел.

– Конечно.

– А он не подумает, что я занимаю его время?

– О чем вы говорите, сестра. Доктор Голдберг уверен, что все вокруг занимают его время.

Добрый доктор значился вторым после Мэри Маргарет в списке ненавистных Анжеле персон – списке, к глубочайшему ее сожалению, растущем день ото дня. Сколько Анжела его знала, Голдберга буквально распирало от самодовольства. Выкачивая немалые средства из своей чистенькой, благовоспитанной клиентуры в Мейфэре, он не гнушался и приютскими крохами. Для Анжелы у него в запасе всегда были мерзкий взгляд и ухмылочка, кривая и многозначительная: «Для тебя, красотка, у меня кое-что найдется. Только мигни – и все у нас сладится». Мужчины не раз одаривали Анжелу такими ухмылками, и каждый считал, что он единственный в своем роде.

Она, конечно, боялась, но совсем чуть-чуть – в тот раз, когда едва не прошла весь путь до конца с Динни Мак-Гратом, в сарае за молодежным клубом. Анжеле шел шестнадцатый, и уверенность в своем великом предназначении мучительно боролась в ней со смутной тоской, поселившейся после первых месячных где-то внизу живота. Тетушка Брайди, разумеется, поняла все мгновенно и однажды, обнаружив на тумбочке в спальне Анжелы губную помаду, купила племяннице велосипед. Отпраздновав ее шестнадцатилетие, Динни без обиняков заявил, что не желает больше довольствоваться ручными средствами, а если Анжела не согласна, то он поищет утешение с другими. «Ты только посмотри, что со мною делается, – жалобно всхлипывал он. – Я ж дохну от страсти». Анжела вошла в его бедственное положение, что и привело к той самой сцене в сарае, когда был пройден почти весь путь. За секунду до превращения в женщину Анжела рванула из-под Динни на призыв тети Брайди: «Скорей, детка, сюда! У дяди Майки опять понос!» Динни выполнил угрозу и нашел другую подружку.

Со временем приступы физической тоски стали реже и терпимее; сразу после месячных ее еще бросало в жар, но это не шло ни в какое сравнение с юношеской лихорадкой. Главное, детка, убеждали Анжелу монашки, ни за что не поддаваться. Иначе войдешь во вкус и плохо закончишь. Видала собачек, для которых любая нога – предмет страсти? Вот что с тобой будет, если не перетерпишь. Сестра Кэтрин, позже оставившая монашескую стезю, горячо высказывалась в пользу мыла. Мол, кусочек «Люкса» творит чудеса. Ее собственные запасы «Люкса», очевидно, измылились вконец, но, как ни странно, для Анжелы совет оказался действенным.

Доктор Голдберг сдвинул вбок дверь-ширму, отделяющую приемную от собственно кабинета, и воззрился на пациентов, будто священник на прихожан перед исповедью. Высокий, костлявый человек с кустистыми бровями, он имел обыкновение складывать оттопыренные толстые губы в гримасу едва скрываемого отвращения. Что и проделал сейчас, после чего испустил вздох и махнул Анжеле – заводите.

– Добрый день, доктор Голдберг. Это Стив. Он у нас новенький, так что я привела его для первого осмотра… – Анжела запнулась и умолкла.

Доктор Голдберг, закрыв глаза, откинул голову с выражением невыносимого страдания на лице.

Когда он снова открыл глаза, Анжела перестала для него существовать.

– На вид здоров, – Голдберг прищурился на Стива. – Чего от меня надо?

Парень пожал плечами и оглянулся на Анжелу. Отвечать? Вроде как и нечего.

Доктор сверился с часами, опять выглянул за дверь – посчитать, сколько там осталось пациентов, – и со вздохом смертельно уставшего человека зашуршал бланками рецептов.

– Чего тебе, спрашиваю? Валиум сойдет? Соображай скорей, не тяни резину.

– Зачем? Мне… не надо. – Стив топтался на месте, недоуменно косясь на Анжелу.

Она неуверенно шагнула вперед:

– Его… м-м-м… осмотреть нужно, доктор. Так положено при поступлении, помните?

Доктор Голдберг неожиданно развеселился.

– Ха-ха-ха, – загоготал он, промокая глаза. – Прелестно. Осмотреть, значит, нужно? А кого не нужно? – Вернув на лицо приличествующую эскулапу серьезность, Голдберг черканул что-то на бланке. – Валиум так валиум. Держи, – он протянул рецепт Стиву. – Не глотай все сразу. Счеты с жизнью сведешь в другой раз. Следующий!

Понятно. На сей раз сестре Кармел консультация не светит – доктор не в настроении. Крайне редко, но он бывал приветлив с клиентами из приюта, вниманием и обходительностью едва ли не доводя их до слез. Однако гораздо чаще насмехался, развлекаясь за их счет. Но случались и такие дни, как сегодня, когда доктор Голдберг брезгливо морщился и скрипел зубами при виде очередного пациента. Не тот у него нынче настрой, чтобы сострадать стонам этого жалкого одноногого инвалида… откуда он там? Из Уэльса? Плевать. Ясно, что из какой-нибудь дыры. Голдберг оборвал хныканье калеки о том, какая у него бывает острая – или, скорее, тупая – боль в культе, когда он…

– Промедол?

– Да, док, спасибо. – «Уэльс» уковылял за ширму.

– Вы еще здесь?

Анжела вспыхнула, как от оплеухи.

– Доктор Голдберг, правила приюта вам известны. Я вынуждена настаивать, чтобы вы все-таки осмотрели Стива. Пожалуйста, – добавила она, ненавидя себя за этот просительный тон. Без Голд-берга никуда, а подхалимаж он ценит.

– Святые небеса, – процедил доктор. – Ладно, раздевайся, парень. – Он повел бровью в сторону Анжелы. – Желаете присутствовать, сестра?

Подбодрив Стива улыбкой, Анжела выскользнула в приемную, где была встречена вопросительным взглядом Кармел. За ширмой началась знакомая процедура обращения пациента:

– Ну ты, атеист хренов, слушай сюда: если Бог на свете есть, то это Я! Наклонись.

– Ой… – шепнула Кармел. – Он сегодня не в настроении. Наверное, мне не стоит беспокоить его своей ногой.

– Мудрое решение, сестра, – согласилась Анжела.

Остальные подопечные терпеливо ждали, раскачиваясь на стульях и изучая закопченный табачным дымом потолок. Внезапно из кабинета понеслись звуки, далекие от привычных, – вопль, глухой удар и, наконец, рев доктора Голдберга. Через миг выскочил Стив в расстегнутых штанах, которые он лихорадочно пытался застегнуть на ходу. Лицо его приобрело оттенок смородинового варенья. Яростно фыркнув, парень мотнул бритой головой и вылетел на улицу. В приемную вывалился доктор Голдберг.

– Не будете ли вы так любезны, – загундосил он, стискивая окровавленный нос, – на будущее попросить вашу атаманшу не требовать от меня осмотра заднего прохода? Какого хрена ее волнует геморрой этих чертовых горемык?

– Не знаю, что и сказать, доктор, – нежно ответила Анжела. – Матушка Мэри Маргарет всегда говорит, что болезнь нужно начинать лечить изнутри, а симптомы сами исчезнут. Вы так и поступаете, верно? Только наоборот. Знаете, на вашем месте я бы приложила к носу лед. – Она повернулась к двери, не забыв подмигнуть сестре Кармел, ожесточенно посасывающей лимонный леденец. Крохотные ножки Кармел жили своей жизнью, отплясывая джигу на линолеуме приемной.

К их появлению Стив слегка остыл. Вымеривал шагами тротуар перед кабинетом, плевался и колотил себя по голому черепу, но при виде Анжелы кивнул и молча зашагал рядом. Закашлявшись, она отметила, что Стив притормозил в ожидании. Ого. У нее появился рыцарь. Приятно, что и говорить. Анжела улыбнулась парню, и ей отплатили кривоватой, неуверенной, но тоже почти улыбкой.

Как только они добрались до приюта и Стив отправился к себе, Анжела поймала сухонькую ладошку сестры Кармел. Против ее собственной воли в голосе зазвенели отчаянные нотки:

– Скажите, сестра, неужели у вас никогда не бывает сомнений?

Кармел звучно причмокнула.

– Что ты имеешь в виду, детка? – уточнила она, опуская глаза, временами светившиеся ошеломляющей проницательностью. – Призвание монахини или веру в Господа?

– Все! – выпалила Анжела и замялась. – Хотя… нет, я не о вере хотела спросить. Сама не знаю, что я имела в виду. Просто… иногда удивляюсь, отчего все люди такие разные? Что их делает такими, какие они есть? Вот доктор Голдберг, к примеру, или Стив. Или мой дядюшка Майки.

Старая монахиня в замешательстве теребила чепец.

– Вот какое дело… Не могу я тебе ответить, детка. Не знаю. О-о-о! – Она просияла. – У меня есть пакетик замороженных жженых сахарков. Хочешь?

– С удовольствием, – улыбнулась Анжела. Бок о бок они пошли по длинному темному коридору.

– Думаю, Господь наш к этому руку приложил, детка.

– Да? В таком случае с чувством юмора у него все в порядке, сестра Кармел.

– И то правда. Смеется день и ночь. – Кармел лизнула клейкую сторону «святой картинки» и на-шлепнула на стену.

В маленькой часовне тишина; Анжела любила эти минуты, когда кажется, что старое здание погрузилось в сон и сами стены дышат размеренно и ровно. Сон, как и смерть, уравнивает всех. В спящих лицах самых ожесточенных из постояльцев проглядывают детские черты. Случалось, ей приходили в голову дикие мысли… сделать бы укол и продлить их сон навечно. Она могла бы поклясться, что большинство жильцов приюта были бы ей благодарны.

Тук-тук – отбивает ритм ее сердце в ночной тиши. Тук-тук-тук. Ей хотелось верить, что она одна не спит в этом большом доме. Ей хотелось насладиться одиночеством и недолгим покоем. Помолчать и подождать – вдруг вернутся детские видения и ощущение присутствия Господа?

Добрых два часа она крутилась в постели, безуспешно пытаясь заснуть, а когда смирилась наконец с бессонницей, то набросила байковый халат и спустилась в часовню. Сам воздух здесь вселял покой; вдыхая умиротворяющие ароматы ладана и воска, Анжела вновь осознавала себя Его избранницей. Сомнения исчезали. Да-да, конечно, она мечтает стать монахиней и полностью посвятить себя Господу, как Кармел. Она будет уверенными шагами идти по этому пути и не позволит себе свернуть.

Но мерзкий голосок, не дававший ей покоя днем, неожиданно ожил и среди ночи. Ты просто боишься свернуть в сторону, потому что слишком давно идешь одним и тем же путем. Кто ты такая и чем ты, в сущности, отличаешься от приютского люда? Да ничем. Ты одна из них. Точно так же прячешься под этой крышей от окружающего – страшного – мира.

Ну все, довольно. Анжела решительно задула свечу и в кромешной тьме на цыпочках заскользила по коридору. В кабинете Мэри Маргарет горел свет. Анжела поднесла к глазам часы – начало третьего, а мать-настоятельница все еще колдует над столбцами цифр приютского бюджета. На столе рядом с лампой – ополовиненная бутылка «Гордонз», у правого локтя – переполненная пепельница. Далекий, но отчетливый крик с улицы заставил Мэри Маргарет вскинуть голову. Анжела вжалась в стену, ожидая разноса. Сейчас выскочит в коридор. Но нет – Мэри Маргарет отточенным движением свинтила крышку с бутылки джина и снова уткнулась в свои цифры.

Ей бы в бухгалтеры пойти. С чувством собственного превосходства Анжела начала подниматься по лестнице. А еще настоятельница называется. Нет чтобы помолиться лишний раз – полночи корпит над финансами. Ха! Поучилась бы у той, кого она до монашества не допускает. Анжела даже вздохнула спокойнее. Пожалуй, теперь можно и заснуть.

Душевный подъем длился недолго: вернувшись в спальню, Анжела опять не могла найти себе места. Сбросила халат, забралась в постель и честно промаялась с полчаса, потом встала прямо на кровати, чтобы видеть себя в зеркале полностью. Стянула сзади длинную ночную рубашку и полюбовалась на фигуру, облепленную белым батистом. Совсем неплохо. Расстегнув две верхние пуговицы, приоткрыла ложбинку на груди и надула губки: «Капуччино? Пожалуй, не откажусь». Теперь повести левой бровью на манер доктора Голдберга: «О нет, никаких пирожных. Берегу фигуру. О, вы мне вывернули руку. Так уж и быть, один маленький эклер».

Она спрыгнула с кровати и красным карандашом намалевала губы кокетливым бантиком. Отлично. Теперь подчеркнем глаза – черный карандаш сработал вместо обводки. Ну не останавливаться же на полпути; крохотная черная родинка будет очень пикантно смотреться на щеке. «Ах, какой чудесный здесь кофе. Просто чудесный, вы со мной согласны?» Стоп. Хватит. Был бы хоть кусок «Люкса» под рукой. Кстати, о мыле. Замечательные мыльца в музее продают; нужно было и себе парочку купить. Почему, собственно, нужно было? Пойдет и купит. Решено. В следующую же среду еще раз сходит в музей, и если этот Роберт совершенно случайно опять будет рассказывать про викторианцев, то ровным счетом ничего плохого не произойдет, если она немножко послушает. А кофе – отставить.

Пригревшись под одеялами, она, может быть, и уснула бы, да грудь взбунтовалась. И ныла, и ныла, взвивая складки ночной рубашки в жажде ласки.

Дверь без стука, но с треском распахнулась, и на пороге, будто два ветхих, разбитых ревматизмом призрака, возникли сестры Кармел и Оливер во фланелевых рубашках. Пушок на их головах стоял, дыбом.

– Скорей, сестра, – простонала Кармел. Анжела спрыгнула с кровати:

– Что?!

На лестничной площадке сестра Кармел остановилась отдышаться.

– Я его из окна увидела. Стоял на улице, у женского приюта, и вопил… спаси Господи его душу… рычал, задрав голову. Уж не знаю, как ему удалось выбраться. Из окна, должно быть, выпрыгнул.

– Кто? Умоляю, сестра: еще раз, и помедленнее. Кто рычал у женского приюта?

– Мальчик наш, Стив. Ужасно расстроился. Потом вернулся, не знаю как, а теперь воет. Очень громко. Всех на ноги поднял. Нам с ним не справиться.

– Матушку позвали?

– Я думала, она уже дома. Сейчас побегу за ней.

– Не спешите. Я сама. – В тоне Анжелы уверенности было куда больше, чем в душе.

Бурлил уже весь этаж, где находилась клетушка Стива. Бездомный народ скулил, задирал соседей или бессмысленно метался по коридору. Джордж-доктор умудрился втиснуться в узкий пенал буфета и оттуда призывал записываться в очередь на чайник.

Анжела хлопнула в ладоши, повторяя выученный наизусть жест Мэри Маргарет. Джимми по прозвищу Зубастик, местный старожил, обычно готовый прийти на помощь сестрам, куда-то испарился.

Из закутка Стива неслись леденящие душу звуки. Вдохнув поглубже, Анжела решительно отдернула штору. Парень ревел как медведь-шатун, то колотя по голове кулаками, то сокрушая головой стену. Левый глаз был залит кровью, и с каждым новым ударом стена, пол и даже потолок все сильнее темнели от бурых капель.

– Не подходите к нему, сестра! – Кармел повисла на рукаве Анжелы. – Он и спиной видит! Что нам с ним делать?

В поле зрения – ни одного леденца. Раз уж Кармел отказалась от своего действенного метода, значит, дело серьезное. Анжела сдвинула брови – пусть думают, что прикидывает возможные варианты. Собственно, так оно и есть. Вариант первый и единственный – смыться, немедленно.

– Пойду за матушкой, – метнулась было сестра Оливер. – Ей же из кабинета ничего не слышно.

– Секунду. – Анжела сделала полшага к Стиву. Тетушка Брайди зашлась в истерике и не умолкла бы, если бы не приступ кашля сестры Оливер.

Бедняжка съежилась, искоса поглядывая на Стива; четки в узловатых пальцах безостановочно щелкали.

– Стив… – Ладонь Анжелы замерла в сантиметре от его плеча. Он оцепенел. На миг. И вновь с размаху бросился на стену.

– Ну перестань, пожалуйста. Успокойся, – прошептала Анжела тоном, отшлифованным на дяде Майки. Чуточку укоризны, капельку шутливости; главное – приглушить смерч в его мозгах. – Сам подумай – а если мы все начнем крушить стены?

Теплая капля попала ей на шею и скатилась в вырез рубашки. Время, Анжела, время. Соображай быстрее, у тебя всего пара секунд.

Медленно опускаясь на его кровать, она не закрывала рта. Без остановки мурлыкала что-то певучее, колыбельное, усмиряющее. Тсс… Тсс… Ш-ш-ш… Ну-ну-ну…

Комок пульсирующих нервов, а не человек. Спина каменная, вены на шее вздулись, кулаками работает, будто эспандер качает.

– Тихо, тихо, милый. – Анжела чуть пододвинулась к нему, напружиниваясь, как бегун перед стартом, – мало ли что, вдруг все же придется спасаться бегством.

Перестал выть – уже хорошо. Кавардак в коридоре тоже поутих.

– Что с тобой, милый? Все пройдет, обещаю. Вот увидишь, все будет отлично. – Прикоснись к нему в этот момент – разорвет на части. – Ты, наверное, просто устал. Хочешь вздремнуть? Конечно, хочешь. А может, на доктора обиделся? Не стоит, честное слово. Давай-ка ложись на подушку, закрывай глаза, и все плохое пройдет.

– Уходи, – прохрипел он.

Пронесло. Похоже, пронесло.

Сестра Оливер попятилась, пропуская Мэри Маргарет и Джимми Зубастика. Прижав палец к губам, Анжела отрицательно качнула головой. Стив рухнул на кровать, не отрывая тоскливого взгляда от стены, потом зарылся лицом в ладони и застонал глухо, раскачиваясь всем телом. Анжела гладила его по спине, долго-долго, а Мэри Маргарет все это время стояла на пороге в боевой готовности, как солдат на посту. Когда опасность окончательно миновала, Анжела сползла с кровати Стива, выскользнула в коридор и задернула штору.

– Что тут происходит? – зашипела Мэри Маргарет. От нее несло алкоголем.

– Похоже, переволновался. – Анжела пожала плечами, строго посмотрела на сестер Кармел и Оливер. Если мать-настоятельница узнает о сцене под окнами женского приюта – вышвырнет парня на улицу, и глазом не моргнет.

Мэри Маргарет одолевали подозрения. Шотландец, выглянувший из-за шторы соседней клетушки, попал в поле ее суженного взгляда. Как – этот еще здесь? Шотландец быстро нырнул обратно.

– Хм-м-м… – протянула Мэри Маргарет. – Сомневаюсь я что-то насчет этого, – она ткнула пальцем в келью Стива, – очень сомневаюсь. Смутьян. Нужно от него избавиться.

– С ним все в порядке, – беззаботно сказала Анжела и вновь покосилась на Кармел. – Новенький, не отвык еще от улицы, только и всего. Сами знаете, матушка, поначалу все нервничают. Перед тем как вы пришли, Стив как раз молил Господа о вашем здоровье и благополучии. – Она потихоньку скрестила пальцы. Лицо Кармел приобрело оттенок маринованного огурца.

– Хм-м-м… Посмотрим. Еще раз взбрыкнет – вышвырну.

– Конечно, матушка.

– Ладно. На будущее, сестры, если не возражаете, я бы попросила не скакать по коридорам в одном белье. Ваша задача – позвать меня. В крайнем случае – запереть двери секции. Вздумалось им расшибить себе голову о стену – на здоровье.

– Да, матушка.

Анжела изо всех сил старалась скрыть триумфальную улыбку. Справилась со Стивом! Сама. Может, это знак? Может, Стив ей послан Всевышним как проба пера? Может, сегодняшний экзамен – ключ к чердаку Майки? Да не может быть, а наверняка – теперь-то она знает точно.

Словно прочитав ее мысли, Мэри Маргарет опять подозрительно хмыкнула и оглядела Анжелу с пренебрежительно-хитрым прищуром.

– Не суй нос не в свое дело. Помните такую поговорку, сестра? Непрофессионализм – опасная штука. Любительство, даже с благими намерениями, может плохо закончиться. Что люди, что вещи – невелика разница: если вдребезги разбились, уже не склеишь. И не наша забота их склеивать. Постеречь осколки какое-то время – большего от нас не требуется. Ясно?

Поколебавшись, Анжела все-таки кивнула. Но как же ей хотелось взмыть в воздух и умотать к себе, победоносно потрясая кулаками. Благодарю, Господи, Дева Мария, святые угодники, – только что она стала настоящей монахиней.

– И последнее. – Глаза Мэри Маргарет холодно сверкнули. – Что это, во имя Христа, у вас с лицом, сестра?