Английский детектив. Лучшее

ЛОРД ДАНСЕНИ Две бутылки соуса

Смизерс меня зовут. Я из тех, кого обычно называют маленьким человечком, занимающимся своим маленьким дельцем. Я коммивояжер, продаю «Нам-намо», соус для мяса и острых закусок — знаменитый на весь мир соус, должен вам сказать! Это действительно хороший продукт, в нем нет никаких вредных кислот, на сердце он не влияет, так что работа у меня несложная. Да я и не устроился бы на эту работу, если бы это было не так. Но я надеюсь, что когда-нибудь буду заниматься товаром, который труднее продавать, потому что чем товар труднее продать, тем лучше платят. Ну а пока я просто живу, скромно, без всяких излишеств. Хотя квартира у меня дорогая. Так уж случилось, и об этом я хочу вам рассказать. История эта необычная, но, хоть я и маленький человечек, больше вам об этом никто не расскажет. Может быть, кроме меня кто-нибудь что-нибудь знает, но они молчат. Дело было так. Искал я себе комнату в Лондоне, когда на работу только устроился. Мне нужно было жить именно в Лондоне, в столице.

Нашел я в центре один небольшой квартал, застроенный домами блочного типа, надо сказать, довольно мрачного вида, и встретился с человеком, который там распоряжался. Я рассказал ему, что хочу. У них это называлось квартирами, хотя там была только спальня да что-то вроде комода. Так вот, поскольку, когда я к нему подошел, он разговаривал с другим клиентом, судя по виду, джентльменом, на меня он (человек, сдававший квартиры) особого внимания не обратил. Поэтому какое-то время я просто ходил за ним, глазел на разные комнаты и дожидался своего часа, когда меня поведут смотреть жилье моего уровня. Зашли мы в одну очень хорошую квартиру: гостиная, спальня, ванна и еще одна комнатка, которую они называли прихожей. И вот так я познакомился с Линли. Он и был тем джентльменом, которого водили по квартирам.

— Дороговато, — сказал он.

Человек, сдававший квартиры, повернулся к окну и принялся ковыряться во рту зубочисткой. Даже интересно, как много может сказать о человеке такое простое занятие. Этим своим ковырянием он давал понять: у меня, мол, таких квартир сотни, и мне плевать, будете вы тут жить или нет. Мне все было ясно, как будто он вслух это произнес, хотя он и звука не издал, отвернулся просто, посмотрел в окно и в зубах начал ковыряться. Тогда я подумал-подумал и говорю мистеру Линли: «Сэр, а если я заплачу половину и мы будем жить здесь вместе? Мешать я вам не буду, потому что работаю и постоянно в разъездах. Устраивайте здесь все, как хочется. Поверьте, какая-нибудь кошка вам и то больше хлопот доставила бы, чем я».

Возможно, вы и удивились, что я так себя повел, но еще больше вы удивитесь, когда узнаете, что он согласился… По крайней мере, вас бы это точно удивило, если бы вы знали меня, обычного человечка со своим маленьким дельцем.

И все же я сразу понял, что я понравился ему гораздо больше, чем тот человек у окна.

— Но здесь всего одна спальня, — сказал он.

— Я бы прекрасно устроился и в этой маленькой комнате, — ответил я.

— Это прихожая, — произнес человек у окна, не вынимая изо рта зубочистки.

— И я бы убирал постель и прятал бы ее в шкаф в любое время, когда скажете, — добавил я.

Он как будто задумался, а тот, у окна, молча смотрел на Лондон. И в конце концов мистер Линли согласился.

— Это ваш друг? — спросил человек, сдававший квартиры.

— Да, — ответил мистер Линли.

Это было очень любезно с его стороны.

Я объясню, почему я так поступил. Мог ли я позволить себе снимать такую квартиру самостоятельно? Конечно же, нет. Но я услышал, как мистер Линли упомянул, что недавно приехал из Оксфорда и собирается пару месяцев пожить в Лондоне. Другими словами, ему просто было нужное уютное жилье на то время, пока он будет обустраиваться и подыскивать работу или пока будет в состоянии его оплачивать. «Отлично, — сказал я себе, — что такое хорошие манеры для делового человека, в особенности для того, кто занимается таким делом, как я? Да все! Если бы я перенял хотя бы четверть оксфордских замашек этого мистера Линли, я бы стал продавать товара вдвое против прежнего, а там, того и глядишь, мне доверили бы продавать что-нибудь не такое ходовое и платить стали бы, может, даже в три раза больше. Как ни крути, это прямая выгода». И потом, четверти образования вполне хватит на то, чтобы сойти за образованного. Я хочу сказать, не нужно читать наизусть весь «Ад», чтобы показать, что ты знаешь Мильтона. Для этого хватит и полстрочки.

Ладно, вернемся к моей истории. Вы, наверное, даже не думаете, что такой маленький человечек может заставить вас содрогнуться. Так вот, поселившись в этой квартире, я скоро забыл об Оксфорде. А забыл я о нем потому, что меня полностью захватил мой сосед. Ум у него был изворотливый, как тело акробата, мысли проворные, как птица. Ему даже не нужно было образование. Вы и не заметили бы, есть оно у него или нет. Идеи из него так и сыпались, причем такие, что обычному человеку и в голову бы не пришли. Но мало того, он и чужие мысли улавливал слету. Сколько раз бывало такое, что он заранее знал, что я собираюсь сказать. Нет, мысли он читать не умел, просто у него хорошо работала интуиция. Я тогда научился немного в шахматы играть, просто чтобы по вечерам, после работы, отвлечься от «Нам-намо». Однако шахматные задачи мне не давались. Но он, бывало, проходя мимо, бросит взгляд на доску и говорит: «Попробуйте походить сначала этой фигурой», я ему: «Куда?», а он мне: «На любую из этих трех клеток». Тогда я говорю: «Но ведь все клетки под боем» (а, хочу заметить, речь всегда шла о ферзе). На это он отвечает: «Ферзь здесь стоит без дела, поэтому, вероятно, так и задумано, что им надо пожертвовать».

И, знаете, он всегда оказывался прав.

Понимаете, он просто умел подстраиваться под мысли других. Этим он и занимался.

Потом в Андже случилось это жуткое убийство. Может, вы уже и не помните о том случае, но тогда мы впервые услышали о Стигере.

Стигер поселился с одной девушкой в домике на Северных Холмах. У девушки было 200 фунтов, и все эти деньги до пенни перекочевали к нему. После этого она исчезла, и Скотланд-Ярд так и не нашел ее.

В одной из газет я случайно вычитал, что Стигер купил две бутылки «Нам-намо». Отерторпская полиция выяснила о нем все до мелочей, единственное, чего они не знали, — что он сделал с девушкой. Упоминание о родном соусе, разумеется, привлекло мое внимание, и, если бы не это, я бы на ту статью и внимания не обратил и уж точно не стал бы ничего говорить Линли. Я-то о «Нам-намо» думал постоянно, поскольку продавал его, потому и запомнил этот случай. И вот однажды я сказал Линли:

— Вы такой проницательный человек, шахматные задачи решаете в два счета, странно, что вы не взялись за эту отерторпскую загадку. Мне она представляется очень похожей на шахматы.

— В одной шахматной партии загадок больше, чем в десяти убийствах, — ответил он.

— Но Скотланд-Ярду это дело оказалось не по зубам, — сказал я.

— Неужели? — усмехнулся он.

— Он окончательно повержен, — сказал я.

— Печально, — ответил он и почти без всякого перехода добавил: — Изложите факты.

Мы тогда вместе ужинали, и я рассказал ему все, что узнал из газет. Девушку звали Нэнси Элт. Это была красивая блондинка невысокого роста, и у нее было 200 фунтов личных денег. В том домике в горах они прожили пять дней. После этого она решила задержаться там еще на две недели, и после этого живой ее никто не видел. Стигер говорил, что она уехала в Южную Америку, но позже говорил уже не о Южной Америке, а о Южной Африке. Деньги Нэнси держала в банке, но они были сняты, также было известно, что примерно в это же время у Стигера появилось 150 фунтов. Кроме того, Стигер был вегетарианцем и всю еду покупал в лавке зеленщика. Это насторожило констебля Анджа, ранее никогда вегетарианцев не встречавшего, и он стал следить за ним. И правильно сделал, потому что впоследствии на все вопросы Скотланд-Ярда у него был ответ. На все, кроме одного, разумеется. Он также обратился за помощью в полицию Отерторпа, расположенного в пяти-шести милях от Анджа, те приехали и тоже взялись за дело. Они установили, что после исчезновения девушки он ни разу не выходил из дома за пределы сада. Чем дольше они за ним наблюдали, тем подозрительнее он казался, что, естественно, происходит всегда, когда за кем-то следишь. Итак, очень скоро они уже следили за каждым его шагом. Интересно, что если бы он не был вегетарианцем, никто бы не обратил на него внимания и тогда улик было бы недостаточно, даже для Линли. Нельзя сказать, что они что-то раскопали против него. Собственно говоря, улика была всего одна — те появившиеся из ниоткуда 150 фунтов, да и о ней узнали люди из Скотланд-Ярда, а не полицейские из Отерторпа. Зато деревенский констебль разузнал насчет лиственниц. Лиственницы эти поставили в тупик Скотланд-Ярд, до самого конца приводили в недоумение Линли, и для меня они тоже были загадкой. В небольшом саду рядом с его домом росло десять лиственниц, и Стигер, перед тем как поселиться в том доме, испросил у его владельца разрешение делать с ними, что ему захочется. И потом, после того как Нэнси Элт, скорее всего, умерла, он срубил эти деревья, все до одного. Почти неделю каждый день он трижды выходил в сад, чтобы рубить лиственницы, и, когда срубил все десять, разделал их на небольшие бревна, не больше двух футов в длину, и сложил эти бревна в аккуратные поленницы. Его работой можно было любоваться. Но зачем он это делал? Кто-то предположил, что он таким образом хотел объяснить наличие топора в доме. Только, как видно, перестарался, потому что на это у него ушло две недели тяжелого труда. Да и такую малышку, как Нэнси Элт, он мог убить без топора. Была еще одна теория: дрова ему понадобились для того, чтобы избавиться от тела. Но он их так и не использовал. Никто не прикасался к большим аккуратным поленницам. Какого-то более правдоподобного объяснения не мог придумать никто.

Таковы факты, которые я пересказал Линли. Ах да, еще он купил большой нож для разделки мяса. Забавно, что каждый убийца почему-то считает своим долгом иметь у себя большой нож. Хотя не так уж это забавно, в конце концов. Если уж тебе надо расчленить труп, ты это делаешь, и без ножа тут никак. Было установлено еще несколько фактов. Тело он не сжег, только время от времени разводил огонь в маленькой печи, чтобы готовить еду. Они (констебль и полицейские из Отерторпа) выяснили это очень остроумным способом. Там вокруг дома разбросаны небольшие рощи, в той части страны их называют перелесками, и они незаметно залезали на эти деревья и нюхали дым. Они это делали постоянно, но запаха горелого мяса ни разу не почувствовали, пахло обычной стряпней. Толковые ребята работают в отерторпской полиции, хотя это, конечно, не помогло отправить Стигера на виселицу. Позже, когда приехали люди из Скотланд-Ярда, они выяснили еще кое-что такое, что сузило рамки следствия. Они определили, что земля под домом и в саду нигде не вскапывалась, при том что он после исчезновения Нэнси ни разу не выходил оттуда. Ах да, вот еще: у Стигера, кроме ножа, был большой напильник. Но следов перетертых костей на нем не нашли, как и на ноже не нашли следов крови. Он, понятное дело, вымыл их, я так и сказал Линли.

Теперь, прежде чем продолжить рассказ, я должен вас предупредить. Я человек маленький, и вы, наверное, не ожидаете от меня каких-то ужасов, но я предупреждаю: этот человек был убийцей. Ну, или, по крайней мере, убийцей был кто-то другой. Убили девушку, к тому же красивую и милую девушку, и нет никакой уверенности в том, что человек, который это сделал, не пошел на такое, что вы себе даже представить не можете. Человек, который мог совершить подобное, когда на него падает тонкая длинная тень веревки, ни перед чем не остановится. Всякие детективные рассказы про убийц, может быть, и хороши для чтения у камина перед сном, но настоящее убийство — штука совсем не милая, и еще неизвестно, что страшнее — просто убийца или убийца, который в отчаянии и пытается замести следы. Я прошу, чтобы вы помнили об этом. Я вас предупредил.

Итак, я говорю Линли:

— И что вы об этом думаете?

— Канализация? — сказал он.

— Нет, — говорю, — тут вы ошибаетесь. Скотланд-Ярд проверил. А до них еще люди из Отерторпа. Там небольшая труба, которая выходит в сточный колодец за садом, и ничто через нее не проходило. Я имею в виду, такое, что не должно было там проходить.

Он сделал еще пару предположений, но в каждом случае Скотланд-Ярд был впереди него. И это в моей истории и есть самая главная зацепка, если так можно выразиться. Вот вы обязательно думаете, что человек, который берется что-то расследовать, обязательно должен первым делом хватать лупу и отправляться на место преступления, а там измерять отпечатки ног, отыскивать ниточки, ведущие к раскрытию, и находить орудие убийства, которое глупые полицейские прозевали. Но Линли даже близко к тому месту не приближался, у него не было лупы (по крайней мере я ни разу не видел его с лупой в руках), и Скотланд-Ярд всегда был на шаг впереди него.

Вообще-то у полицейских таких ниточек было больше, чем нужно. Они знали, что он убил несчастную девушку, и они знали, что он не избавлялся от тела, хотя тело каким-то образом исчезло. Тело не могло находиться в Южной Америке, как, впрочем, и в Южной Африке. И все это время, не забудьте, у них перед глазами были эти поленницы — тоже ниточка, только непонятная и никуда не ведущая. Нет, нам этих ключей было вполне достаточно, и Линли на место преступления не ездил. Сложность заключалась в том, чтобы разобраться со всеми теми нитями, которые уже были у нас в руках. Для меня все это было полнейшей загадкой, для Скотланд-Ярда тоже, и Линли, похоже, тоже вперед не продвигался. Мне эта тайна не давала покоя. Если бы мне тогда случайно не попалась та статья и если бы я не упомянул о ней Линли, с той загадкой произошло бы то же самое, что происходит со всеми нераскрытыми тайнами: она превратилась бы в черное пятно в истории.

Если честно, Линли поначалу не очень заинтересовался этим делом. Но я был настолько уверен, что он сумеет найти решение, что скоро и ему внушил эту идею.

— Вы ведь решаете шахматные задачи.

— Это в десять раз сложнее, — упрямо заявил он.

— Так почему бы вам не взяться за эту? — спросил я.

— Так съездите и узнайте положение на доске, — сказал Линли.

Он всегда так разговаривал. Мы тогда прожили вместе уже две недели, и я успел привыкнуть к этому. Он хотел, чтобы я съездил в Андж. Знаю, вы спросите, почему он сам не поехал. Но если бы он сам разъезжал по деревням, у него не было бы времени на то, чтобы думать. Другое дело, когда он сидел в кресле у камина. Тут уж его мысль ничто не могло остановить, если вы понимаете, о чем я. Итак, на следующий день я сел на поезд и отправился в Андж. Когда я сошел с поезда, передо мной открылись великолепные Северные Холмы, спокойные и величественные, как музыка.

— Это вон там, верно? — спросил я носильщика.

— Да, — сказал он, — наверх, по вот этой дороге. И не забудьте повернуть направо, когда дойдете до старого тиса, это большое дерево, так что вы его не пропустите, а потом… — И он подробно рассказал мне, как идти.

И в деревне все были такими, приветливыми, добрыми, готовыми помочь. Понимаете, просто для Анджа, если так можно сказать, настал звездный час. Об Андже узнали все. Если бы вы послали туда письмо, не указав ни графства, ни области, оно все равно дошло бы по назначению. Местные жители были этому рады. Осмелюсь предположить, если бы вы попытались разыскать Андж теперь… Ну а тогда они просто, как говорится, ковали железо, пока горячо.

Ну так вот. Передо мной был огромный холм, поднимавшийся к солнцу, как песня. Вряд ли вас заинтересует рассказ о весне, о цветущем боярышнике, о том, в какой цвет окрашивалось все вокруг в конце дня, о поющих птицах, но я тогда, помню, подумал: «Это место просто создано для любви». Но потом, когда я вспомнил о том, что он убил здесь ту девушку… Я, как вы знаете, человек маленький, но когда я представил себе, как она гуляла по этим холмам, слушала пение птиц, я сказал себе: «Если он ее убил, я буду не я, если не отправлю этого человека на виселицу». Вскоре я дошел до дома и стал ходить вдоль забора, заглядывая в сад. Впрочем, особых результатов мои поиски не принесли, я не обнаружил ничего такого, чего до меня не нашла полиция. Но мне не давали покоя поленья, сложенные в кучи на самом видном месте.

Я долго размышлял, облокотившись на забор, вдыхая запах боярышника и глядя на поленницы и небольшой аккуратный дом в другой стороне сада. Мне в голову приходили самые разные соображения, пока я не остановился на самом лучшем: я решил, что от меня будет гораздо больше пользы, если я не буду торчать здесь перед забором в ожидании озарения, а просто вернусь с фактами в Лондон и предоставлю думать Линли с его Оксфордами-Кембриджами. Забыл вам сказать, что утром я заехал в Скотланд-Ярд. Правда, рассказывать тут особо нечего. Они спросили меня, что мне нужно, и, поскольку какого-то определенного ответа на этот вопрос у меня не было, от них я мало что узнал. Но здесь, в Андже, все пошло иначе. Анджийцы были сама любезность. Как я уже говорил, они тогда не могли нарадоваться свалившейся на них славе. Констебль позволил мне войти в дом, взяв с меня слово, что я не буду ни к чему прикасаться, и разрешил осмотреть сад изнутри. Там я увидел пни десяти лиственниц и заметил одну интересную вещь. Не то чтобы это как-то пригодилось, но Линли потом похвалил меня за наблюдательность. Я и правда старался. Короче говоря, я заметил, что деревья были срублены как попало. И из этого я заключил, что человек, который этим занимался, ничего не смыслил в рубке деревьев. Констебль назвал это дедукцией. Тогда я добавил, что деревья рубили тупым топором, и это заставило констебля задуматься, хотя на этот раз он вслух не согласился со мной. Я уже говорил, что Стигер после исчезновения Нэнси выходил из дому только для того, чтобы рубить деревья? Кажется, говорил. Как бы то ни было, это чистая правда. Они следили за ним днем и ночью, попеременно. Констебль сам мне это рассказал. Это, конечно, здорово сузило рамки расследования. Единственное, что мне в этом не нравилось, так это то, что все эти сведения собрали простые полицейские, а не Линли, а в том, что он мог бы это сделать, я не сомневался. Так в этой истории появилась бы какая-то романтика. К тому же они вообще ничего бы не узнали, если бы по всей деревне не разнеслась весть о том, что Стигер — вегетарианец и отоваривается исключительно в лавке зеленщика. И вполне вероятно, что даже это стало известно только потому, что на него затаил обиду мясник. Просто удивительно, к чему могут привести мелочи! Лично я считаю, что лучше не отличаться от других. Впрочем, я, кажется, отошел от темы. Я бы хотел, чтобы так всегда было, хотел бы забыть обо всем этом, но я не могу.

Итак, я собрал всю возможную информацию, ниточки, я бы сказал, только нити эти никуда не вели. Например, я установил все, что он когда-либо покупал в деревне. Я даже мог бы вам сказать, какую соль он предпочитал — чистую, без фосфатов, которые иногда добавляют для товарного вида. Кроме того, он покупал много льда у торговца рыбой и много овощей, как я уже говорил, у зеленщика, заведение которого называлось «Мерджин и сыновья». А еще я поговорил с констеблем. Его звали Слаггер. Я поинтересовался у него, почему они не обыскали дом сразу после того, как исчезла девушка.

— Мы не имеем на это права, — сказал он. — И, кроме того, поначалу у нас подозрений не возникло. Подозрений насчет девушки. Мы просто присматривались к нему из-за того, что он вегетарианец. После того, как ее последний раз видели, он прожил здесь еще целых две недели. Ну а потом мы, конечно, зашли в гости.

— И что вы увидели там, когда вошли? — спросил я Слаггера.

— Только большой напильник, нож и топор, которым он ее, наверное, и разделал, — сказал констебль.

— Но топор ему был нужен, чтобы рубить деревья, — уточнил я.

— Да, — неохотно согласился он.

— А для чего он их срубил? — продолжил я.

— Ну, мое начальство, конечно, имеет мнение на этот счет, — сказал он, — но они не распространяются об этом.

Видите, им действительно не давали покоя эти дрова.

— Но расчленял ли он ее вообще?

— Он же сказал, что она уехала в Южную Америку, — ответил Слаггер.

Многое из того, что он мне рассказывал, я уже забыл. Помню, он сказал, что Стигер перед отъездом перемыл дома всю посуду.

Со всеми этими сведениями я на закате сел в поезд и вернулся к Линли. Я бы рассказал вам о позднем весеннем вечере, таком спокойном и прекрасном, о том, как он опустился на тот мрачный дом и окутал его со всех сторон необычайным великолепием, как будто благословляя, но знаю, что вам интереснее читать про убийство. Вернувшись в Лондон, я все рассказал Линли. Правда, многое казалось мне недостойным упоминания, но что я мог поделать? Как только я собирался о чем-то умолчать, он это чувствовал и задавал вопросы.

— Вы можете не рассказать чего-то важного, — говорил он. — Даже какой-нибудь гвоздик, выметенный служанкой при уборке, может стать основанием для смертного приговора.

Все это, конечно, так, но, если быть последовательным, почему каждый раз, когда я упоминал о моем «Нам-намо» (из-за которого по большому счету вся эта каша и заварилась, потому что, если бы не я, Линли бы вообще про эту историю не узнал) и указывал на то, что Стигер купил две его бутылки, он отвечал, что нам нужно не забивать голову мелочами, а думать о главном? И не было ничего удивительного в том, что я про соус все время вспоминал, потому что в Андже я продал почти полсотни бутылок. Убийство всегда заставляет мозги работать быстрее, и две бутылки Стигера дали мне возможность, которую не использовать мог бы только дурак. Но для Линли это, понятное дело, ничего не значило.

Увидеть мысли человека невозможно, нельзя и заглянуть и в его мозг, поэтому никто и никогда не сможет описать, как происходит самая удивительная вещь в мире. Но я думаю, что в тот вечер, когда я разговаривал с Линли перед ужином и продолжал рассказывать за ужином, когда потом мы сидели у нашего камина и курили, — все это время мысли Линли были сосредоточены на одном неразрешимом вопросе. И вопрос заключался не в том, каким образом Стигер смог избавиться от тела, а в том, для чего он каждый день две недели подряд выходил из дома рубить деревья и даже (как я недавно выяснил) заплатил хозяину дома двадцать пять фунтов за разрешение. Вот что тяготило Линли. А что касается того, как Стигер спрятал тело, здесь полиция перекрыла уже все пути. Сказать, что он похоронил его? Но полиция установила, что земля на территории дома не была вскопана нигде. Сказать, что он его куда-то унес? Они ответят, что он не выходил за пределы сада. Сказать, что он его сжег? На это они возразят, что не чувствовали запах горелого мяса, когда дым из дымохода опускался на землю; а когда не опускался, они сами поднимались на деревья. Я прекрасно знал Линли, и мне не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: в его изощренном мозге происходит что-то важное. Я тогда решил, что, возможно, он близок к разгадке, и еще, когда я подумал о том, что полиция постоянно опережает его и я ничего не могу с этим поделать, мне стало его жаль.

Пару раз он спросил меня, не заходил ли кто-нибудь в дом. Не выносилось ли оттуда что-нибудь? Но достоверных ответов на эти вопросы у меня не было. Потом я, кажется, сделал какое-то неуместное предположение или, возможно, опять упомянул о «Нам-намо», и он прервал меня, довольно резко.

— А что сделали бы вы, Смизерс? — сказал он. — Что бы вы сами предприняли?

— Если бы убил несчастную Нэнси Элт? — удивился такому вопросу я.

— Да.

— Я даже не могу представить, что сотворил такое! — сказал я.

Он вздохнул, почему-то сочувственно.

— Наверное, мне никогда не стать сыщиком, — сказал я, и он лишь покачал головой.

Потом он, как мне показалось, целый час, насупившись, смотрел на огонь. Затем снова покачал головой, и после этого мы пошли спать.

Следующий день я буду помнить до конца жизни. Я, как обычно, до самого вечера был на работе, продавая «Нам-намо», и ужинать мы сели около девяти. Квартиры в тех домах не предназначены для приготовления горячей пищи, и ужин у нас был холодным. Линли начал с салата. Я до сих пор помню, как это было, каждую секунду. Я тогда все еще находился под впечатлением своих коммерческих успехов в Андже. «Только дурак, — думал я, — не смог бы продать там „Нам-намо“, но почти пятьдесят бутылок (если быть точным, сорок восемь) для такой маленькой деревни — это совсем не мало в любом случае». Так что я снова об этом разговорился, но потом, совершенно неожиданно, я понял, что Линли совершенно не интересуется «Нам-намо». Я резко замолчал. И знаете, что он сделал? Это было весьма любезно с его стороны. Наверное, он сразу понял, почему я прекратил разговор, потому что протянул руку и сказал:

— Вы не могли бы передать ваш «Нам-намо»? Хочу приправить салат.

Меня это так тронуло, что я чуть было не сделал этого, но вовремя остановился. Наш соус — только для мяса и острых закусок. Об этом написано на этикетке.

Поэтому я ему так и сказал:

— Он подходит только к мясу и острым закускам. — Хотя я не знал, что такое «острые закуски», потому что есть мне их не приходилось.

Никогда раньше я не видел, чтобы человек так менялся в лице. Тут так и хочется написать: «Он как будто увидел привидение», но на самом деле он выглядел не так. Он выглядел так, как выглядит человек, который увидел нечто такое, чего до него не видел никто, нечто совершенно невероятное.

А потом он произнес изменившимся голосом, более спокойным, мягким и тихим:

— Значит, к овощам не подходит, говорите?

— Совершенно, — ответил я.

И тут он издал горловой звук, немного похожий на всхлип. Я и не знал, что он был таким чувствительным. Конечно, я не догадывался, что с ним происходит. Я думал, что такие образованные люди, как он, учась в своих Итонах и Харроу, должны избавляться от подобного. В глазах у него не было слез, но что-то буквально давило на него.

А потом он начал говорить, делая долгие паузы между словами:

— Человек, наверное, может по ошибке приправить «Нам-намо» овощи.

— Только раз, — ответил я. Что я еще мог сказать?

И он повторил мои слова таким тоном, будто они предвещали конец света, и так значительно, что они приобрели какой-то особенный жуткий смысл. Он медленно покачал головой и замер, как будто ушел в себя.

— А почему вы спрашиваете? — спросил я через какое-то время.

— Смизерс, — тихо промолвил он.

— Да, — ответил я.

— Смизерс, — повторил он.

— Да?

— Послушайте, Смизерс, — сказал он, — вы должны позвонить в Андж зеленщику и спросить у него вот что…

— Что?

— Купил ли Стигер те две бутылки соуса в один день, на что я надеюсь, или в разные… Он не мог так поступить.

Я подождал, не скажет ли он что-нибудь еще, но продолжения не последовало, поэтому я отправился выполнять его просьбу. Удалось мне это не сразу (время-то было уже позднее, девять часов) и только с помощью полиции. Мне сказали, что вторую бутылку он купил через шесть дней после первой, о чем я и сообщил Линли. Когда я вошел в комнату, он посмотрел на меня с огромной надеждой, но по его глазам я понял, что принес не тот ответ, который он ожидал.

Если человек не болен, он не будет принимать все так близко к сердцу. Поэтому, раз он сидел молча, я сам обратился к нему:

— Вам нужно выпить хорошего бренди и пораньше лечь спать.

Он ответил:

— Нет. Мне нужно поговорить с кем-нибудь из Скотланд-Ярда. Позвоните им. Скажите, пусть приедут сюда немедленно.

Но я возразил:

— Я не могу в такое время вызывать инспектора.

Глаза его так и вспыхнули.

— Тогда скажите им, что они никогда не найдут Нэнси Элт, и попросите прислать кого-нибудь сюда. Я расскажу ему почему. — А потом он добавил, но, по-моему, только для меня: — Им придется постоянно следить за Стигером, чтобы взять его за что-нибудь другое.

Вы не поверите, но инспектор пришел. Инспектор Алтон.

Пока мы дожидались, я попробовал разговорить Линли. Должен признать, меня снедало любопытство. Но еще, видя, каким тяжелым взглядом он смотрит в камин, я хотел оторвать Линли от его мрачных мыслей. Я спросил у него, в чем дело, но он не желал отвечать.

— Убийство само по себе ужасно, — только и сказал он. — И оттого, что убийца заметает следы, оно становится еще ужаснее.

Он не желал отвечать.

— Есть такие вещи, о которых лучше не знать.

Как же он был прав! Я бы хотел никогда не слышать об этой истории. Да я ее практически и не слышал. Просто я догадался обо всем, когда случайно услышал его последние слова, сказанные инспектору Алтону. И на этом вам, пожалуй, стоит закончить чтение моего рассказа, чтобы вы тоже не догадались обо всем. Сделайте это, даже если вы любите детективные истории с убийством. Подумайте, наверняка вам больше хочется почитать что-нибудь захватывающее и романтичное, а не рассказ о настоящем жестоком убийстве. Что ж, как угодно.

Когда вошел инспектор Алтон, Линли, не произнеся ни слова, пожал ему руку и жестом пригласил пройти в спальню. Они удалились туда вместе и разговаривали приглушенными голосами. Я не разобрал ни единого слова.

Когда они входили в ту комнату, инспектор выглядел здоровым, полным сил человеком.

Выйдя оттуда, они молча прошли через гостиную в прихожую, и только тогда я услышал какие-то их слова. Молчание нарушил инспектор.

— Но зачем он рубил деревья? — произнес он.

— Только для того, — сказал Линли, — чтобы поднять аппетит.