Английский детектив. Лучшее

ПИТЕР РОБИНСОН Две дамы из Розового коттеджа

В нашей деревне их всегда называли «две дамы из Розового коттеджа»: мисс Юнис с совсем белыми волосами и мисс Тереза с сероватыми. Никто толком не знал, откуда они появились и сколько им лет. Общее мнение было таково, что они встретились в Индии, Америке или Южной Африке и решили вернуться на родину, чтобы доживать свои дни вместе. И тогда, в 1939 году, предполагалось, что им обеим было под девяносто.

Представьте, каково было наше изумление, когда однажды в сентябре к Розовому коттеджу подъехала полицейская машина и в считанные часы по деревне расползлись слухи о выкопанных в саду человеческих костях, слухи о расчленении, слухи об убийстве.

Деревня наша называется Линдгарт. Находится она в одной из самых отдаленных долин Йоркшира, примерно в двадцати милях от Иствейла, ближайшего крупного города. Сама деревня представляет собой группу домиков из известняка с шиферными крышами, сгрудившихся вокруг ухабистого луга, который всегда мне чем-то напоминал развевающийся на ветру зеленый платок. У нас есть все, что полагается иметь деревне: бакалейный магазинчик, лавка мясника, три паба… А еще мы считаем, что здесь самая красивая в мире природа.

В 1939 мне было пятнадцать. Мисс Юнис и мисс Тереза к тому времени прожили в деревне двадцать лет, и все же они оставались для нас чужими. Говорят, для того, чтобы тебя признали в деревне своим, нужно провести в ней как минимум две зимы, но в таком отдаленном месте, как Линдгарт, в те дни на это не хватило бы и десяти.

Насколько было известно местным обитателям, две дамы прошли этот «испытательный срок» и были более чем достойны называться полноправными членами сообщества, но от них веяло какой-то обособленностью, из-за чего сами местные жители не шли с ними на сближение.

Все покупки они совершали в деревне и, когда встречались с кем-то на улице, всегда были вежливы; они не пропускали служб в церкви Святого Освальда и участвовали во всех благотворительных мероприятиях; они ни разу не были замечены ни в одной из пивных. И все же оставалось какое-то ощущение отстраненности, они словно не были (или не хотели быть) частью целого.

Несмотря на напряженное политическое положение в стране, лето 1939 года было необычайно красивым. Или мне так кажется, потому что воспоминания о детстве всегда приукрашают историю? Долину нашу можно было бы назвать самым бесприютным и пустынным ландшафтом на поверхности земли, даже в августе, но мне летние дни моего детства кажутся наполненными ярким солнечным светом и чистой небесной синевой. В 1939 году каждый день был новой симфонией цвета: золотые лютики, розовый клевер, светло-лиловая герань складывались в переменчивую, как картинка в калейдоскопе, палитру. Пока в Европе шли напряженные переговоры, пока Молотов и Риббентроп подписывали советско-нацистский пакт и пока в стране ходили слухи о воинском призыве и введении карточной системы, в Линдгарте почти ничего не менялось.

Летом обитатели долины обычно занимались резкой торфа, починкой стен, стрижкой овец и прочей случайной работой, также это была пора развлечений: спектакли разъездного театра, цирк, ярмарки и концерты духового оркестра. Даже грянувшая 3 сентября весть о начале войны застала нас за весельем. Послушав радио, люди почесали в затылке и стали думать, когда произойдет что-нибудь похожее на войну.

Конечно, нам раздали противогазы в картонных коробках, которые нам полагалось всегда носить с собой; запретили включать уличное освещение и фары машин. Последнее стало причиной многих происшествий, в основном с участием овец, переходивших неогороженные дороги.

Еще в деревню привезли эвакуированных из городов детей. В основном они были похожи на каких-то оборванцев, у многих водились вши, и большинство из них было совсем не приспособлено к деревенской жизни. Нам они казались людьми другой расы. Почти никто из них не имел теплой одежды и резиновых сапог, как будто в городах грязи не бывает. Сейчас, думая об этом, я понимаю, что эти несчастные дети были оторваны от дома и родителей и, наверное, ужасно напуганы. Мне стыдно в этом признаваться, но тогда я совсем не лез из кожи вон, чтобы оказать им теплый прием.

В некоторой степени объяснялось это тем, что я всегда был погружен в свой собственный мир. Я был книжным ребенком и недавно открыл для себя Томаса Гарди, который, как мне казалось, понимал, каково это — быть одиноким деревенским парнем, мечтающим стать писателем. Еще я помню, как сильно меня захватывали и пугали некоторые его книги. После «Сухой руки» я неделю не позволял никому к себе прикасаться, а прочитав рассказ «Барбара из рода Гриб», я боялся спать, думая, что в моем шкафу стоит безобразная статуя; как только погаснет свет, дверь шкафа медленно, со скрипом откроется и…

Если мне не изменяет память, в тот жаркий июльский день я читал «Вдали от обезумевшей толпы». Как обычно, я читал на ходу, когда шел через луг, потому и врезался в мисс Терезу. Помню, я тогда еще подумал, что у нее довольно крепкое тело для такой старухи.

— Смотрите, куда идете, молодой человек! — строго произнесла она, но, выслушав мои горячие извинения, немного смягчилась.

Она спросила, что я читаю, и, когда я показал ей обложку книги, на секунду закрыла глаза, и на ее морщинистом лице промелькнула странная тень.

— Ах, мистер Гарди, — сказала она, немного помолчав. — Когда-то я была с ним знакома. Тогда он еще был молод. Я выросла в Дорсете.

Меня охватили необычайное волнение и восторг. Человек, который был знаком с самим Томасом Гарди! Я сказал ей, что он мой самый любимый писатель, что он мне нравится даже больше Шекспира и что я, когда вырасту, тоже стану писателем, таким как он.

Мисс Тереза снисходительно улыбнулась.

— Не нужно так волноваться, — сказала она и задумалась. — Если вам действительно интересен мистер Гарди, — продолжила она, посмотрев на мисс Юнис, — может быть, вы зайдете к нам как-нибудь на чай?

Когда я заверил ее, что буду рад, она сказала, чтобы я приходил в Розовый коттедж в следующий вторник в четыре часа, разумеется, испросив разрешения у матери.

Та встреча во вторник была первой из многих. Внутри коттедж совсем не соответствовал своему названию, там было темно и мрачно, совсем не так, как в наших домах, полных светлых и ярких цветов. Мебель была старой, даже ветхой. Семейных фотографий, которыми обычно украшают каминные полки, я не увидел, зато на стене там висела огромная картина в золотой раме, изображавшая девушку, одиноко работающую в поле. Если в доме иногда и чувствовался не очень приятный запах, то чаще всего его перебивал аромат горячих ячменных лепешек, которые пекла мисс Тереза.

— Мистер Гарди был очень противоречивым человеком, — как-то раз сказала мне мисс Тереза. — Конечно, он был мечтателем и счастливее всего чувствовал себя, гуляя на природе наедине со своими мыслями. Но еще он был неплохим музыкантом. Он часто играл на скрипке на различных торжествах, на свадьбах, на танцах, и был он намного общительнее и жизнерадостнее, чем думают многие критики. А еще он был настоящим ученым, все время проводил с книгами, изучал латинский и греческий. Я тоже, поверите ли, не была дурочкой и, думаю, вполне могла поддержать разговор, хотя с латынью у меня было плохо, а с греческим и того хуже. — Она негромко засмеялась, потом опять посерьезнела. — Впрочем, вряд ли кто-то может сказать, что действительно знал его. Ты видел лишь маску. Вы понимаете меня, молодой человек?

Я кивнул:

— Думаю, что понимаю.

— Да, — протянула она и в задумчивости замолчала, что часто происходило с ней, когда она рассказывала о Гарди. — По крайней мере, так казалось мне. Хоть он и был на десять лет меня старше, я надеюсь, что все-таки смогла разглядеть за этой маской живого человека. Но из-за того, что в деревне его считали немного странным и часто не понимали, постепенно его личность обросла слухами. Помню, что говорили о нем и о той девушке из Паддлтауна. Как ее звали, Юнис?

— Трифена.

— Правильно. — Она поджала губы и произнесла с отвращением: — Трифена Спаркс. Мы с ней были примерно одного возраста, но я всегда ее считала ужасно скучной девушкой. Так вот, по деревне поползли слухи о ребенке, конечно же, безосновательные. — Она посмотрела в окно на луг, где группка ребятишек пыталась играть в крикет. Глаза ее как будто заволокло. — Сколько раз я проходила возле его дома и замечала его в окне второго этажа, когда он писал или смотрел на сад. Иногда он махал рукой и спускался поговорить со мной. — Неожиданно она замолчала, глаза ее заблестели, и она продолжила: — Он ездил в Дорчестер смотреть, как вешают преступников. Вы знаете об этом?

Я вынужден был признаться, что нет, поскольку Гарди был знаком мне только по книгам, но мне не пришло в голову сомневаться в словах мисс Терезы.

— Да, тогда казни еще проводились публично. — Она снова замолчала, и я увидел, вернее, почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь. А потом она сказала, что на сегодня воспоминаний хватит и пора переходить к лепешкам и чаю.

Я думаю, что ей нравилось вот так неожиданно прерывать свои рассказы, словно давая понять, что пора возвращаться к реальности. Помню, в другой раз она посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

— Когда он родился, доктор посчитал его мертвым. Если бы не санитарка, он бы не выжил. Наверное, это должно как-то влиять на человека.

Мы разговаривали о многих других подробностях жизни Гарди и его работ, и мисс Юнис почти никогда не участвовала в этих разговорах, лишь время от времени качала головой. Изредка, когда мисс Терезу подводила память и она не могла вспомнить, например, над каким романом он работал в том или ином году, мисс Юнис подсказывала ей.

Одну нашу встречу я помню особенно отчетливо. Мисс Тереза на удивление быстро поднялась с кресла и на минуту вышла из комнаты. Я вежливо продолжал пить чай, краем глаза поглядывая на молчавшую мисс Юнис и прислушиваясь к тиканью больших напольных часов в прихожей. Вернулась мисс Тереза со старой книгой, вернее, с двумя старыми книгами в руках.

Когда она протянула их мне, я увидел, что это было двухтомное издание «Вдали от обезумевшей толпы». В то время я этого не знал, но это было первое издание 1874 года, которое стоило, наверное, целое состояние. Но, пожалуй, даже больше, чем иллюстрации Хелен Патерсон, меня изумила короткая надпись на форзаце: «Тэсс, с любовью, Том».

Я знал, что Тэсс — это краткая форма имени Тереза, потому что у меня в Харрогите была тетя по имени Тереза, и у меня не возникло сомнения в том, что упомянутая в надписи Тэсс была тем человеком, который сидел напротив меня, а Томом был не кто иной, как сам Томас Гарди.

— Если он называл вас Тэсс, — помню, сказал тогда я, — может быть, он думал о вас, когда писал «Тэсс из рода д’Эрбервиллей»?

Мисс Тереза побледнела так стремительно, что я испугался за ее здоровье, и комната как будто наполнилась холодом.

— Не говорите глупостей, молодой человек, — прошептала она. — Тэсс Дербифилд была казнена за убийство.

Официально мы участвовали в войне, кажется, уже неделю, когда в деревню приехала полиция. Их было трое, один в форме и двое в штатском. Они примерно два часа провели в Розовом коттедже, потом вышли, сели в машину и уехали. Больше мы их не видели.

Но на следующий день на кладбище я случайно подслушал разговор нашего констебля с приходским священником. Мне очень повезло, что между нами стояли несколько тисов и я мог оставаться незамеченным, слыша каждое слово.

— …Они говорят, его убили, — произнес констебль Уокер. — Ему проломили голову кочергой, лотом разрезали на кусочки и закопали в саду. Это было около Дорчестера. Деревня та называется Верхний Бокхемптон. Тамошние жители, когда рыли бомбоубежище, нашли кости. Для детей настоящее потрясение.

Неужели они говорили о мисс Терезе? Об этой милой старушке, которая пекла такие вкусные лепешки и была знакома с молодым Томасом Гарди? Неужели она была способна разбить кому-то голову, расчленить тело и зарыть в саду? Несмотря на жару, меня обдало холодом.

Но больше об убийстве никто не слышал. Полиция не возвращалась, люди нашли новые темы для разговоров, и через пару недель в деревне к мисс Юнис и мисс Терезе относились уже так, как прежде. Единственное, что изменилось, — мать перестала отпускать меня в Розовый коттедж. Я, конечно, сделал вид, что недоволен, но в то время меня все равно уже больше увлекали оружие, шифры и самолеты.

После приезда полицейских события развивались быстро. Однако произошли четыре вещи, которые заставили меня на какое-то время забыть об убийстве: кажется, в ноябре того года умерла мисс Тереза, мисс Юнис сделалась еще более молчаливой, война разгоралась, и меня призвали в армию.^{5}

Следующий раз я вспомнил о двух дамах из Розового коттеджа, как это ни покажется странным, в Египте, в сентябре 1942 года. Я служил в Восьмой армии и тогда нес ночное дежурство недалеко от Эль-Аламейна. Ничто не может сравниться с жутковатой красотой ночной пустыни. Первое, что удивляет, — это ночной холод, который приходит на смену невыносимой дневной жаре. Тебя охватывает трепет от ощущения бесконечного пространства. Но еще более удивительными кажутся разбитые танки, джипы и грузовики, причудливо искореженные и напоминающие в лунном свете какой-то окаменевший лес или обнажившийся коралловый риф.

Чтобы мешать нам спать, немцы из Африканской армии Роммеля каждую ночь включали запись «Лили Марлен» и беспрерывно транслировали ее на направленные в нашу сторону огромные динамики. В одну из таких ночей, пытаясь согреться и не уснуть и стараясь не обращать внимания на музыку, я разговорился с одним солдатом из Дорсетского полка, звали его Сидни Феррис.

Когда Сидни упомянул, что вырос в Пиддлхинтоне, я вдруг вспомнил про двух дам из Розового коттеджа.

— А у вас там не происходили какие-нибудь убийства? — спросил я, угощая его сигаретой. — В деревне Верхний Бокхемптон?

— Когда я был маленьким, там часто говорили об убийствах, — сказал он, не забывая прикрывать огонек сигареты. — Лучше, чем радио.

— Я имею в виду, когда жена убила мужа.

Он кивнул.

— Таких историй было полно. И когда мужья убивали жен, тоже было. Тут задумаешься, стоит ли вообще жениться, верно? Верхний Бокхемптон, говоришь?

— Да. Женщину, кажется, звали Тереза Морган.

Он задумчиво нахмурился.

— Нет. Это имя мне ни о чем не говорит, — сказал он. — Но я помню, что у нас говорили о какой-то женщине, которая убила мужа, разрезала его на куски и закопала, в саду. Пару лет назад какие-то дети там нашли кости, когда копали бомбоубежище. Но, я думаю, это были кости какого-то животного.

— А что в деревне? Поверили в эту историю?

Он пожал плечами.

— Не знаю, как остальные, но лично я не поверил. Про что-нибудь подобное постоянно болтают, так что все эти истории не могут быть правдой, иначе половина из нас была бы уже на том свете. — И он затянулся сигаретой, пряча ее в кулаке, как делают все солдаты, чтобы противник не заметил красный огонек.

— Кто-нибудь рассказывал, что стало с той женщиной? — спросил я.

— Через несколько лет она уехала. Еще говорят, будто видели, как из того дома кто-то выходил той ночью, когда якобы и произошло убийство.

— Может, это он и был? Муж?

Он покачал головой.

— Нет, тот человек был худым, а ее муж был крупным мужчиной. Потом стали говорить, что это был ее любовник. Такие истории никогда не обходятся без любовника, ты не заметил? Ты же знаешь, о чем думают люди, которые распускают подобные слухи.

— Никто не догадывался, кто это мог быть?

— Нет, этого никто не знал. Так, говорили разное. Но все это бабские сплетни, не больше.

— Но, может, какая-то правда…

В эту секунду пришел мой сменщик, и следующая неделя была такой напряженной, что больше Сида я не встречал. Потом я узнал, что он погиб в битве за Эль-Аламейн всего через месяц после нашего разговора.

К загадке Розового коттеджа я вернулся только в начале пятидесятых. В то время я жил в Иствейле в небольшой квартире, выходящей окнами на булыжную мостовую рыночной площади. Город этот тогда был намного меньше и спокойнее, чем сегодня, хотя сама площадь почти не изменилась с тех пор: старинный ярмарочный крест, гостиница «Куинс Армс» на углу, норманнская церковь и полицейский участок с фасадом в тюдоровском стиле — все они и сейчас выглядят как прежде.

Недавно вышел из печати мой первый роман, и я все еще наслаждался тем неповторимым ощущением, которое в жизни писателя бывает только раз, когда он впервые берет в руки напечатанные и заключенные в обложку страницы своего самого первого произведения. Разумеется, сочинительство не приносило доходов, поэтому я подрабатывал в книжном магазинчике на Норт-маркет-стрит. Однажды утром, в выходной (помню, это был базарный день), когда я был поглощен работой над третьей главой того, что должно было стать моим вторым романом, в мою дверь негромко постучали. От неожиданности я вздрогнул, потому что ко мне редко кто приходил.

Охваченный удивлением и любопытством, я оторвался от печатной машинки и пошел открывать. На пороге стояла высохшая старушка, сутулая, с совершенно белыми волосами. Одной рукой она опиралась на палочку с медной ручкой в виде головы льва, а в другой держала перевязанный пакет.

Наверное, она заметила мою растерянность, потому, слегка улыбнувшись, сказала:

— Вы не узнаете меня, мистер Райли? Боже, боже, неужели я так постарела?

И тут я узнал ее, узнал ее голос.

— Мисс Юнис! — воскликнул я и распахнул дверь. — О, простите меня, я просто задумался о своем. Прошу, входите! И зовите меня Кристофер.

Когда мы расположились на креслах с чаем (но, увы, без лепешек мисс Терезы), я заметил у нее темные круги под глазами, желтизну вокруг зрачков и пергаментную сухость кожи. Мисс Юнис была серьезно больна.

— Как вы нашли меня? — спросил я.

— Для этого не нужно быть Шерлоком Холмсом. Каждый в таком небольшом городе, как Иствейл, знает, где живет знаменитый писатель.

— Я бы не назвал себя знаменитым, — скромно ответил я, — но все равно спасибо. Я и не знал, что вы следите за моими успехами.

— Так хотела Тереза. Вы ей очень нравились. Кроме нас с ней и полицейских, вы единственный в Линдгарте человек, который бывал в Розовом коттедже. Вы знали это? Если помните, мы не любили компании.

— Да, я помню, — сказал я.

— Я пришла, чтобы отдать вам вот это.

Она вручила мне пакет, и я аккуратно развязал его. Внутри оказалось выпущенное издательством «Смит, Элдер и К°» первое издание «Вдали от обезумевшей толпы», то самое, с посвящением Томаса Гарди Тэсс.

— Я не могу это принять, — сказал я. — Она, наверное, очень ценная. Это же пер…

Она нетерпеливо махнула рукой.

— Пожалуйста, возьмите. Так хотела бы Тереза. И я тоже так хочу. Послушайте, — прибавила она, — я пришла к вам не только ради этого. Я должна сказать вам что-то очень важное. Помните, как много лет назад к нам приезжала полиция? Мне не хочется умереть, не рассказав никому правду.

— Но почему вы решили рассказать это мне? И почему именно сейчас?

— Я уже говорила. Вы очень нравились Терезе. К тому же вы — писатель, — загадочно добавила она. — Вы поймете. Если захотите использовать эту историю в какой-нибудь книге — пожалуйста. Ни у Терезы, ни у меня нет живых родственников, так что никто не будет в обиде. Единственная моя просьба: подождите несколько лет после того, как я умру, прежде чем что-то печатать. А умереть, по прогнозам врачей, я должна в течение нескольких месяцев. Я ответила на оба ваших вопроса?

Я кивнул:

— Простите, мне так…

— Не нужно. Как вы знаете, я давно уже пережила восьмой десяток, и не скажу, что последние несколько лет были мне в радость. Но на все воля Божья. Так вы согласны с моими условиями?

— Конечно. Это, очевидно, как-то связано с предполагаемым убийством?

Она подняла брови.

— Так до вас дошли эти слухи? — сказала она. — Да, убийство было. Тереза Морган убила своего мужа, Джейкоба, и похоронила его в саду.

Она приподняла чашку, и я налил ей чаю, заметив, что ее рука немного дрожит. У меня рука тоже задрожала. Через открытое окно с базара донеслись крики торговцев.

— Когда она это сделала? — Других слов мне на ум не пришло.

Она закрыла глаза и поджала потрескавшиеся губы.

— Я не помню точно, в каком году это произошло, — промолвила она. — Но это и не важно. Вы сами сможете это узнать, если вам будет нужно. В том же году в Индии Викторию провозгласили императрицей.

Я знал, что это случилось в 1877-м. У меня всегда была хорошая память на даты. Если мои подсчеты верны, мисс Терезе тогда было около двадцати семи.

— Вы расскажете, как это произошло?

— Для этого я и пришла сюда, — довольно резко ответила мисс Юнис. — Муж Терезы был грубым, жестоким пьяницей. Она бы никогда не вышла за него, если бы могла сама решать. Но ее родители настаивали на этом браке. У него была своя небольшая ферма, а они — всего лишь арендаторы. Тереза была очень умной девушкой, но в те времена это ничего не значило. Можно даже сказать, считалось недостатком. Так же, как ее строптивый характер. Он избивал ее до полусмерти… И, конечно, бил всегда туда, где синяки не проступают. Однажды она решила, что с нее хватит, и убила его.

— Как?

— Ударила его кочергой по голове, а когда стемнело, вырыла в саду глубокую яму и закопала его там. Она испугалась, что, если дело дойдет до суда, ей не поверят и повесят. У нее просто не было доказательств его жестокости, а у Джейкоба, как у многих пьющих мужчин, хватало дружков в деревне. А Терезу приводила в ужас мысль о публичном повешении.

— Но неужели ни у кого не возникло подозрений?

Мисс Юнис покачала головой.

— Джейкоб часто рассказывал о том, что хочет бросить жену и уплыть в Новый Свет. Он постоянно бранил ее за то, что она не родила ему детей, и угрожал, что когда-нибудь она проснется, а его уже не будет рядом, что он уедет в другую страну, чтобы найти женщину, которая будет в состоянии родить ему сыновей. Он повторял это в пивной так часто, что об этом, наверное, знало все графство Дорсет.

— Значит, когда он исчез, все решили, что он исполнил свою угрозу и бросил ее?

— Именно так. Разумеется, не обошлось без слухов, что его убила жена, но такие слухи всегда рождаются, когда случаются подобные загадки.

«Да, — подумал я, вспомнив разговор с Сидом Феррисом той холодной ночью в пустыне десять лет назад, слухи и фантазии, игра чьего-то воображения». Но он упоминал и о каком-то третьем человеке, которого якобы видели на месте преступления. Это могло подождать.

— Тереза прожила на той ферме еще десять лет, — продолжила мисс Юнис. — А потом продала ее и уехала в Америку. Это было отчаянное решение, но смелости, как и красоты, Терезе было не занимать. Тогда ей было под сорок, но, несмотря на тяжелую жизнь, она все еще приковывала к себе взгляды. В Нью-Йорке она встала на ноги и в конце концов вышла замуж за финансиста. Его звали Сэм Коттер. Он был хорошим человеком. Еще у нее там появилась подруга.

— Вы?

Она кивнула.

— Да. Через несколько лет Сэм умер от сердечного приступа. Мы какое-то время оставались в Нью-Йорке, но очень тосковали по родной земле. Наконец в 1919 году, когда закончилась война, мы вернулись домой. Терезе, естественно, не хотелось появляться в Дорсете, поэтому мы поселились в Йоркшире.

— Удивительная история, — сказал я.

— Но это еще не все, — продолжила мисс Юнис, прервавшись на секунду, чтобы отпить чая. — Был ребенок.

— Но вы же сказали…

Она оторвала одну руку от палочки и протестующим жестом подняла ее ладонью вперед.

— Кристофер, прошу вас, позвольте мне рассказать мою историю так, как хочу я. Потом можете делать с ней, что пожелаете. Вы не представляете, как это тяжело для меня. — Она замолчала и опустила взгляд на медную львиную голову. Она смотрела на нее так долго, что я испугался, что она заснула или умерла. Из-за окна доносились громкие зазывные крики мясника, продававшего баранью ногу. Как только я собрался встать и подойти к мисс Юнис, она пошевелилась. — Был ребенок, — повторила она. — Тереза родила в пятнадцать лет. Роды были трудными, и после этого она уже не могла иметь детей.

— И что случилось с этим ребенком?

— У Терезы была сестра, Элис, она жила в Дорчестере. Элис была на пять лет ее старше и уже имела двух детей. Как только беременность стала заметна, Тереза и Элис уехали на несколько месяцев в Корнуолл к родственникам. Потом они всем говорили, что это ребенок Элис. Вы удивились бы, если бы узнали, как часто такое происходит. Когда они вернулись, у Элис была чудесная малышка.

— Кто был отцом?

— Тереза мне так и не сказала. Единственное, что она всегда говорила, — ребенок не был плодом насилия, и отцом его был человек, которого она страстно любила. И не Джейкоб Морган.

— Она после этого когда-нибудь видела своего ребенка?

— Конечно. Что могло помешать ей навещать сестру и смотреть, как растет любимая племянница? Когда девочка подросла, она и сама стала приходить на ферму.

Тут мисс Юнис замолчала и так сильно сдвинула брови, что мне показалось, что кожа у нее на лбу вот-вот порвется, как сухая бумага.

— Тогда-то и начались проблемы.

— Какие проблемы?

Мисс Юнис отставила в сторону палочку и взяла чашку чая. Я снова наполнил ее. Руки ее уже не дрожали, и чашку она прижала к костлявой груди так, словно тепло напитка было единственным, что удерживало в ней жизнь.

— Это самая трудная часть, — произнесла она слабым голосом. — Я думала, что никогда не решусь ее кому-то рассказать.

— Если не хотите…

Она лишь отмахнулась.

— Все хорошо, Кристофер. Собираясь сюда, я сомневалась, стоит ли вам рассказывать все, но теперь, поговорив с вами, поняла, что стоит. Раз уж я зашла так далеко, бессмысленно что-то скрывать. Только дайте мне пару секунд, я должна собраться с духом.

Торговля на базаре была в самом разгаре, и в последовавшей тишине я слышал оживленные голоса продавцов и покупателей, азартно споривших о цене.

— Я упоминала, что Тереза была очень красивой девушкой? — через какое-то время произнесла мисс Юнис.

— Да, упоминали.

Она кивнула.

— Она была настоящей красавицей, и дочь пошла в нее. Когда она начала сама ходить на ферму, ей было лет двенадцать-тринадцать. Джейкоб, разумеется, обратил на нее внимание, заметил, как она начала «раздаваться», как он говорил. Однажды девочка явилась, когда Тереза ушла в деревню за дровами. Дома ее встретил Джейкоб, который только что вернулся из пивной. Нужно ли рассказывать, чем это закончилось, мистер Райли?

Я покачал головой.

— Я никоим образом не хочу его оправдывать, но он, вероятно, не знал, что она его падчерица?

— Да. Он этого не знал. Так же, как она не знала, что Тереза ее мать. Узнала она это намного позже.

— Что было потом?

— Тереза вернулась, когда Джейкоб боролся с отбивающейся, почти раздетой девочкой. А дальше было то, о чем я уже рассказывала. Она схватила кочергу и ударила его по голове. И не раз, а шесть раз подряд. Потом они навели в доме порядок, дождались темноты и похоронили его в саду. Она послала девочку обратно к сестре и стала жить так, как будто муж бросил ее.

Так, значит, это дочь — та загадочная фигура, которую, по словам Сида Ферриса, видели уходящей с фермы в день убийства.

— И что стало с несчастной девочкой? — спросил я.

Мисс Юнис опять замолчала, но на этот раз как будто начала задыхаться и очень побледнела. Я поднялся и двинулся к ней, но она выставила руку.

— Нет-нет, со мной все в порядке, Кристофер. Прошу вас, садитесь.

За окном просигналила машина, и кто-то из торговцев громко выругался.

Мисс Юнис погладила себя по груди.

— Ну вот, так-то лучше. Все закончилось. Просто небольшой спазм. Но знаете, мне стыдно. Я сказала вам неправду. Это так трудно… Понимаете, дело в том, что я была… Я и есть эта девочка.

Секунд пять я смотрел на нее, не в силах произнести ни слова. Потом, заикаясь, пролепетал:

— Вы? Вы дочь мисс Терезы? Но этого не может быть. Это невозможно.

— Я не думала, что удивлю вас так, — мягко продолжила она, — но вы сами виноваты. Когда люди видят рядом двух старух, они видят только двух старух. Когда вы пятнадцать лет назад начали ходить к нам в Розовый коттедж, Терезе было девяносто лет, я мне — семьдесят шесть. Не думаю, что для ребенка это такая уж большая разница. Да и для большинства других людей тоже. К тому же Тереза всегда была здоровой и удивительно хорошо сохранилась.

Придя в себя, я попросил ее продолжать.

— Мало что можно добавить. Я помогла матери убить и похоронить Джейкоба Моргана. Но мы не разрезали его на части. Это — выдумки бессовестных сплетников. Мои неродные родители умерли почти одновременно в самом начале века, и Тереза прислала мне деньги, чтобы я переехала к ней в Нью-Йорк. Замуж я не вышла, поэтому меня ничто не держало. Я думаю, что та встреча с Джейкобом Морганом, хоть и была короткой и ничем не закончилась, на всю жизнь внушила мне отвращение к супружеским отношениям. Как бы то ни было, именно в Нью-Йорке Тереза рассказала мне, что она — моя мать. Сэму она, разумеется, не могла признаться в этом, поэтому представила меня как знакомую, и мы жили как подруги, а не как мать и дочь. — Она улыбнулась. — Вернувшись в Англию, мы решили выдать себя за двух старых дев. В деревне о таких вещах не принято расспрашивать, поэтому нам это было удобно.

— А как же полиция нашла вас спустя столько лет?

— Мы никогда не скрывали своих имен и не прятались. Розовый коттедж мы купили у местного агента еще до возвращения из Америки, так что наш адрес значился на каждой бумаге, которую мы заполняли. — Она пожала плечами. — Полицейские быстро поняли, что Тереза слишком слаба, чтобы ее допрашивать, а тем более сажать в тюрьму, поэтому просто не стали продолжать это дело. И если уж на то пошло, у них не было доказательств. Вы этого не знали, потому что Тереза не хотела вам об этом говорить, но она знала, что умирает, еще до того, как к нам приехала полиция. Так же, как и я сейчас знаю, что умираю.

— И она умерла, так и не сказав вам, кто был вашим отцом?

Мисс Юнис кивнула.

— Насчет этого я не обманывала. Но у меня были подозрения. — Глаза ее заискрились, как шипучий напиток, налитый в стакан. — Знаете, Тереза всегда слишком предвзято относилась к этой Трифене Спаркс, а мистер Гарди заглядывался на хорошеньких девушек…

Сорок лет прошло после смерти мисс Юнис. Я жил во многих деревнях, городах и странах. Хотя я часто вспоминал историю, которую она рассказала мне, у меня не возникало желания изложить ее на бумаге до сегодняшнего дня.

Две недели назад я опять переехал в Линдгарт и, распаковывая вещи, наткнулся на первое издание «Вдали от обезумевшей толпы». 1874 — год, в котором Гарди женился на Эмме Гиффорд. Когда я в очередной раз задумался над загадкой короткой надписи на форзаце книги, слова стали сами по себе складываться у меня в голове, и мне оставалось лишь перенести их на бумагу.

Дописав рассказ, я вдруг почувствовал сильную усталость. Сегодня жаркий день, и раскаленный воздух дрожит, смазывая зеленые, серые и коричневые крутые склоны холмов. Я смотрю в окно и вижу туристов, отдыхающих на деревенском лугу. Молодые люди раздеты по пояс, у некоторых на лопатках татуировки — бабочки и ангелы, рядом с ними сидят девушки в шортах и футболках. Они смеются, едят бутерброды и пьют из бутылок газировку или пиво.

Одна из девушек только что заметила меня и помахала рукой, возможно, считая старым извращенцем, и, когда я помахал ей в ответ, я представил себе другого писателя — гораздо талантливее меня, до величия которого я никогда не смогу подняться, — как он сидит у окна и смотрит на красивую, совсем молодую девушку, идущую через сад. Девушка машет ему в ответ. И она останавливается нарвать цветов, пока он откладывает свой роман и выходит из дома на теплый солнечный воздух, чтобы познакомиться.